Шота Христофорович Кохташвили

Я был ручным пулеметчиком, первым номером. Вторым номером у меня был боец по фамилии Путин. В полку были почти все национальности Советского Союза. И грузины, и армяне, и русские, и украинцы. И жители Средней Азии, и сибиряки, а еще чуваши, киргизы… Все были, но мы об этом не думали. Кто посмел бы сказать другому «ты — киргиз, ты — казах»? Это было невозможно. Ты — брат мой. Все мы были вместе.

Каждый день нас бомбили. Первой появлялась «рама» — самолет разведки, а потом шли бомбардировщики. И был такой случай. Как-то мы готовили кашу. Когда началась бомбежка, все легли, а после уже увидели, что Миша Сирагадзе сел на котелок и сидел на нем всю бомбежку. Он сказал, что мы все дураки и что каша могла испортиться.

Когда меня принимали в партию, старший спросил: «товарищ Кохташвили, а вы фашистов боитесь?» Я не успел ответить — немцы начали стрелять. Все сразу залегли — ну, кто же умереть хочет? А я остался стоять — меня же принимали в великую партию. Старший потом сказал, что свой вопрос снимает.

Про отца моего тогда никто не знал. Узнали потом, когда меня награждали: если награда высокая, отправляют запрос на родину. Как–то меня вызвали к замкомандиру полка. Я зашел, он сидит за столом, с бумагами, среди них — письмо, где написано, что мой отец репрессирован как враг народа, но на сына это не распространяется. Но я был лучшим пулеметчиком. Когда в 44-м году была комиссия, где разбирали мое дело, мне дали только выговор без занесения в личную карточку. Потом мне предлагали поступать в школу офицеров, но я отказывался — не хотел снова заполнять анкету.

В конце августа нас отправили в Геленджик, учиться морскому десанту. Там были виноградники. Виноград был неспелый, но мы его все равно ели. У меня началась дизентерия, и я ослаб, а мне ведь надо пулемет нести - восемь с половиной килограммов, - запас еды на пять суток, две противотанковых гранаты, две противопехотных и еще патроны в вещмешке. В общем, было тяжело.

После бомбежки командир взвода отправил меня через дорогу в пристрелянную зону. Когда у тебя дизентерия, идти согнувшись тяжело. Ну, я решил — умирать так умирать, встал и пошел в полный рост. Успел пройти половину дороги. Стрельба в это время почему-то остановилась. Думаю, что у них тоже ценили храбрых людей. Штурм города шел пять дней. 16 сентября нашему полку присвоили звание «Новороссийский гвардейский полк».

После этого я был на Северном Кавказе, а оттуда перешел в Крым. Был в Бахчисарае, Симферополе. Во время Крымской конференции (Ялтинской — прим.ред. ) нас расставили часовыми от аэропорта до Ялты. Мы стояли и смотрели, когда проедут Сталин, Черчилль и Рузвельт, а потом каждый говорил, что их видел. И я тоже так говорю.

В 1947 году нас отправили в Ровно — в полк, который воевал против бандеровцев. Там в городе Ракитное были банда Черешни, банда Германа и рейдовая группа Сметаны. Это клички главарей. Я был начальником группы. Бандеровцы называли нас «группа Цыгана», потому что я был темным и кудрявым. За мою голову они назначили награду в десять тысяч рублей. На Западной Украине я был до марта 49-го года. Потом демобилизовали, и война для меня кончилась.

С женой я познакомился во время войны. Девочки тогда писали солдатам, это было в моде. Подписывали, например, «самому храброму». Почтальон, который носил нам письма, увидел про меня статью в газете и отдал мне письмо с такой подписью. Письмо от нее. Год переписывались, потом перестали. А когда она закончила институт, ее послали работать в Тбилиси. Ей случайно дали комнату у моей тети.

Я зашел к тете и встретил ее. Пригласил в оперный театр и оказалось, что это она мне писала. В 1952 году мы поженились.

После этого я окончил Высшую партийную школу при ЦК и истфак Тбилисского университета. Работал на производстве и секретарем парторганизации. Был начальником отдела кадров жиркомбината, товароведом, начальником цеха зеркально-механического комбината. Отца после смерти Сталина реабилитировали. Но он погиб в лагерях, мы точно не знаем где.

• Комментарии  (0)