Подборка.

Император Николай II и командующие фронтами на заседании Ставки

За Гучковым и его сподвижниками незримо стоял масонский «Великий Восток Народов России», представлявший собой дочернюю ложу «Великого Востока Франции». Антанта со своей стороны фактически поддерживала заговор против императора. Вот что писала об этом фрейлина Анна Вырубова: «Государь заявил мне, что он знает из верного источника, что английский посол сэр Бьюкенен принимает деятельное участие в интригах против Их Величеств и что у него в посольстве чуть ли не заседания с великими князьями по этому поводу». 

Николай II был прекрасно осведомлен о подрывной деятельности масонской оппозиции, но не допускал возможности подготовки государственного переворота во время войны. А кроме того, он справедливо полагал, что успехи на фронте и победоносный 1917 год, прологом к которому служил Брусиловский прорыв, изменят соотношение сил внутри страны и оппозиция потеряет свой политический вес. Император был уверен в преданности армии, но военная верхушка была уже «обработана» масонской пятеркой: Гучков и Коновалов склонили к участию в заговоре Алексеева, Терещенко перетянул на сторону заговорщиков Брусилова. В заговоре с самого начала был замешан генерал Рузский, бывший в сговоре с главой Государственной Думы Родзянко. Впоследствии именно генерал Алексеев предложил главнокомандующим фронтами обратиться к императору Николаю II с «верноподданнейшей просьбой» об отречении. Только 2 генерала сохранили верность императору: Гусейн Хан Нахичеванский и Федор Артурович Келлер. Оба они были готовы вместе с войсками поддержать государя и послали ему об этом телеграммы. Нахичеванский отправил свою начальнику штаба Верховного главнокомандующего, т.е. Алексееву. Поскольку он был в стане заговорщиков, он не передал телеграму царю. Граф Келлер отправил верноподданническую телеграмму на имя Николая II. Она была перехвачена, Келлера пытались уговорить изменить присяге и подчиниться Временному правительству. Он отказался.
Если бы генералы остались верны присяге, заговор масонско-буржуазно-либеральной оппозиции был бы невозможен. Император в день своего отречения написал в дневнике поразительно емко и точно: «Кругом измена и трусость и обман!»

Согласно легенде, Годива была прекрасной женой графа Леофрика. Подданные графа страдали от непомерных налогов, и Годива упрашивала своего мужа снизить налоговый гнёт. Однажды на очередном пиру, будучи сильно пьяным, Леофрик обещал снизить налоги, если его жена проедет обнажённой на лошади по улицам Ковентри. Он был уверен, что это условие будет совершенно неприемлемо для неё. Однако Годива поставила свой народ выше собственной чести, гордости и пошла на этот шаг. Жители города, очень любя и уважая её за доброту, в назначенный день закрыли ставни и двери своих домов, никто не вышел на улицу. Так незамеченной она проехала через весь город. Граф был поражён самоотверженностью женщины и сдержал слово, снизив налоги. 

«Леди Годива», 1897 

художник / Джон Кольер

Во время блокады дефицитным товаром стали спички. 

С декабря 1941 г. они отпускались только по карточкам из расчета 4 коробка в месяц на человека. К марту 1942 г. для работающего населения нормы сократились до 2, а для иждивенцев – до 1 коробка в месяц. Для решения проблемы в городе было организовано спичечное производство на базе предприятий промысловой кооперации и промышленности, а также некоторых научных институтов.
В августе 1942 г. спичечное производство было создано во Всесоюзном научно-исследовательском институте метрологии и просуществовало там до 27 мая 1943 г. За этот период сотрудники института изготовили 835 797 спичек.

Всего в Ленинграде было 16 подобных предприятий. Среди них – артель «Минерал», фабрика печатных игр ЛОУМПа, артель «Пригородный обувщик», Лесотехническая академия им. С. М. Кирова и др. Спичечные этикетки использовались в качестве агитационных носителей и сегодня представляют коллекционную ценность.

Участник двух мировых войн, Дредноут «Техас» на вечной стоянке. Сан-Джасинто, Техас

Летом 1719 года жители небольшого шахтерского городка Фалун в центральной Швеции были взбудоражены выходящим из ряда вон событием. В заброшенной шахте на окраине города был найден «железный человек». Событие явно было неслучайным и сулило болезни, неурожай и, возможно, конец времен и пришествие Антихриста.

Возле шахты, где была обнаружена пугающая находка, собралась огромная толпа местных жителей. Каждый хотел убедиться в том, что лежащий на траве юноша в старомодной одежде, на самом деле настоящий. Молодой человек не представлял для окружающих никакой опасности, так как был мертв очень давно.

Удивление вызвало то, как выглядел покойник — создавалось впечатление, что он полностью состоит из желтого металла, от обуви на ногах и сюртука, до кончиков волос. Посоветовавшись с народом, бургомистр Фалуна постановил отправить находку в местный музей до выяснения обстоятельств.

«Железного человека» аккуратно перенесли в стеклянный шкаф местной экспозиции и сделали важной местной достопримечательностью. Посмотреть на фалунского парня из металла люди приезжали за сотни километров, но даже это не пролило свет на его личность. Загадка была разгадана спустя несколько лет, когда в городской музей в сопровождение сыновей и внуков пришла пожилая женщина.

Дама сразу же опознала в хорошо сохранившемся теле своего любимого, пропавшего без вести более 40 лет назад. Парень, которого звали Матс Израэльссон, вечером отправился к своей возлюбленной, но не попал в объятия девушки. Он просто растворился, не оставив о себе никаких данных. Вероятнее всего, Матса убили грабители, а тело бросили в колодец медного рудника, заброшенного много лет назад.

После того, как имя погибшего было выяснено, власти решили избавиться от тела, придав его земле. Такому решению способствовало и то, что «металлический» труп начал разлагаться, теряя привлекательный для зевак вид и отравляя все вокруг миазмами. В 1749 году, спустя 30 лет после обнаружения тела, его наконец придали земле на территории местной церкви.

Но бедолаге Матсу не суждено было обрести вечный покой — в 1860 году труп снова извлекли из могилы и на долгие 70 лет определили в уже знакомый музей Фалуна. Прогрессивный XX век наконец помог упокоиться Матсу Израэльссону навсегда, по крайней мере хочется так надеяться.

В середине 1930-х годов тело погребли на местном кладбище согласно всем церковным правилам и установили на могиле надгробие с именем покойного. Чтобы удовлетворить любопытство туристов, была изготовлена точная копия «фалунского человека» из воска, которую сейчас можно увидеть в музее города.

Осмотреть жутковатый экспонат приезжают люди со всего мира и благодаря бедняге Матсу провинциальный и небогатый достопримечательностями шахтерский городок Фалун стал популярным туристическим объектом. Но в чем причина появления «металлического человека»? Какие законы физики и химии способствовали такой необычной мумификации?

Оказывается, в консервации тела шведского парня нет ничего необычного. Причиной появления необычного тела стало хорошо известное науке более 200 лет явление, носящее название «псевдоморфизм». Сложные химические процессы, для которых необходимы особые условия, в некоторых случаях приводят к замещению одних веществ другими.

В искусственно созданных условиях такой процесс запустить очень сложно, но мы знаем, что природа — это лучшая лаборатория, в которой возможно появление самых необычных экспонатов. 

Тело из Фалуна появилось благодаря замещению органических тканей минералом пиритом, который залегает рядом с медными рудами и внешне похож на медь. Простейшим примером псевдоморфизма можно считать окаменелости, сохранившиеся с доисторических времен.

Есть и более наглядные примеры, такие как малахитовая лошадиная голова с Урала или «железный» скелет ископаемого тюленя из шахты Кривого Рога в Украине. 

Уникальность «железного человека», которого правильнее называть «пиритовым», отрицается учеными. Единственная необычность этого явления в том, что это произошло именно с человеком — жуткий и мистический ореол этого случая обеспечил ему широкую огласку, а старания туристических агентств способствовал коммерческому использованию интересного археологического объекта.

Будущий немецкий писатель Юрек Беккер (1937-1997) родился в польском городе Лодзь в еврейской семье. После занятия немцами города в 1939-м году, семейство очутилось в Лодзинском гетто (или гетто Литцманнштадта). В 1944-году мать (Анетта Беккер) с сыном были депортированы сперва в женский концентрационный лагерь Равенсбрюк, а затем в Кёнигс-Вустернхаузен. Уже после освобождения заключенных 26 апреля 1945 года Анетта умерла из-за последствий истощения организма. Отец же (Мечеслав) оказался в Освенциме, но смог пережить заключение и потом найти сына при помощи организаций "American Jewish Joint Distribution Committee" и "UNRRA". 

В 1960 году Юрек начал осваивать профессию сценариста на базе киноцентра ДЕФА в Бабельсберге. С 1962 года работал штатным сценаристом на студии. В 1968 году сценарий фильма "Якоб-лжец" был отклонен, и Беккер решил переработать его в полноценный роман. В итоге вышедшая в 1969 году книга все-таки была экранизирована. Одноименный фильм, снятый в 1974 году, стал единственной (!) кинолентой ГДР, которая была номинирована на премию Оскар.

Что касается самого романа, то он основан на личных воспоминаниях писателя времен жизни в гетто и концлагерях. Повествование ведется из 1967 года от имени анонимного рассказчика, рожденного в 1921 году, и посвящено оно истории Якоба Хейма, чьим именем и назван роман. 

Короткий отрывок, с которого начинается книга:

Я слышу, как все говорят: подумаешь, дерево, что особенного, ствол, листья, корни, жучки в коре и раскидистая крона, что такого во всем этом? Я слышу, как они говорят: неужели не найдется ничего поинтереснее, о чем ты мог бы подумать? 

Все не так, говорю я тогда, нечего гадать, все равно не догадаетесь. Ничего этого я в виду не имею, хотя и очень ценю уютное тепло от горящих поленьев. Я думаю просто о дереве. И на то у меня есть свои причины. Во-первых, деревья сыграли известную роль в моей жизни, возможно, я придаю ей слишком большое значение, но так уж я считаю. В девять лет я упал с дерева, между прочим с яблони, и сломал левую руку. И с тех пор есть несколько мелких движений, которых пальцы мои делать не могут. Я упоминаю об этом потому, что в семье считалось решенным — когда-нибудь я буду скрипачом. Сначала так хотела моя мама, потом и отец, и в конце концов все мы трое. Что ж делать, раз так случилось, со скрипачом покончено. Прошло несколько лет, мне было уже семнадцать, я впервые в жизни обнимал девушку — под деревом. Под буком, метров в пятнадцать высотой, девушку звали Эстер, нет, ее звали, кажется, Мойра, но дерево было точно бук. Кабан нам помешал; может быть, их набежало много, у нас не было времени оборачиваться. И еще через несколько лет мою жену Хану расстреляли возле дерева. Не могу сказать, какой породы, я при этом не присутствовал, мне рассказывали, и про дерево я спросить забыл.

А теперь вторая причина, почему в глазах у меня печаль и растроганность, когда я думаю о дереве, более важная. Дело в том, что в этом гетто деревья запрещены. (Распоряжение № 31: «Строжайше запрещается разводить на территории гетто какие бы то ни было растения, декоративные или полезные. То же относится и к деревьям. Если при организации гетто на его территории по недосмотру остались какие- либо дикорастущие растения, они подлежат немедленному уничтожению. Действия, совершаемые в нарушение данного распоряжения…»)

Это придумал Хартлофф, кто его знает почему, вероятно, из-за птиц. При этом были запрещены тысячи других вещей, кольца и всякие ценные предметы, запрещено держать животных, находиться на улице после восьми вечера, просто невозможно перечислить все запрещения. Представляю себе, что случится с человеком, которого встретят на улице после восьми с собакой, а на пальце у него кольцо. Нет, такого я даже представить себе не могу, я вообще не думаю о кольцах и собаках и вечерних прогулках. Я думаю только об этом дереве, и в глазах у меня печаль и растроганность. Я все могу понять, то есть теоретически всему нахожу объяснение, вы евреи, вы ничтожнее, чем грязь под ногами, к чему вам кольца и зачем вам после восьми болтаться по улицам? У нас насчет вас такие-то и такие-то планы, и мы поступим с вами так-то и так-то. Это я понимаю. Я бы их всех поубивал, если б мог, я бы свернул шею Хартлоффу своей левой рукой, на которой пальцы не могут делать мелких движений, но этому я нахожу объяснение. А вот почему они запрещают нам деревья?

****

Я живу, в этом нет сомнений. Я живу, и никто не может заставить меня пить и вспоминать о деревьях, и о Якове, и обо всем, что с этим связано. Напротив, мне предлагают немного рассеяться, устроить себе маленький праздник, живем один раз, мой дорогой. Куда ни посмотри — перемены, новые веселые заботы вперемежку с небольшими неудачами, женщины — они еще не перестали существовать для меня, — молодые леса, ухоженные могилы, к каждой годовщине туда наносят столько цветов, что это выглядит почти как расточительство. А я человек скромный. 

Весь город в зелени, окрестности — лучше вообразить себе нельзя, парки расчищены, каждое дерево приглашает меня повспоминать, и я не отказываюсь. Но когда оно заглядывает мне в глаза, это дерево, появились ли во взгляде моем печаль и просветленность, мне приходится, увы, его огорчить — нет. Потому что это не то дерево.