Подборка.

Немецкая подводная лодка U-537 (тип IXC/40) в заливе Мартин Бэй на полуострове Лабрадор (Martin Bay; Labrador Peninsula) британского доминиона Ньюфаундленд (Newfoundland; ныне в составе Канады)). 

22 октября 1943 года U-537 доставила на восточный берег Канады автоматическую метеостанцию под кодовым названием «Курт» (Wetter-Funkgerät Land-26, WFL-26), названа в честь метеоролога Курта Зоммермайера (Kurt Sommermeyer), занимавшегося установкой станции. Немцы замаскировали ее под канадский военный объект — они нанесли на оборудование клеймо «Канадского метеорологического агентства» а вокруг накидали пустых пачек от американских сигарет. Станция была обнаружена только в 1977 году, и поначалу ее действительно приняли за канадскую. Но позже в 1981 году, когда было установлено, что это немецкая станция, на место ее установки организовали экспедицию, после чего станцию вывезли в Канадский военный музей в Оттаве (Canadian War Museum), где она демонстрируется поныне.

27 марта 1878 года 

Крестьянин Ф.А. Блинов, работавший после получения вольной машинистом на пароходе, подал в Департамент торговли и промышленности патент на сконструированный им «вагон с нескончаемыми рельсами» (первый в мире гусеничный трактор). 
Утвержден этот патент был в сентябре следующего года/ а выглядел первый трактор так: 

"Это изобретение г. Блинова, обещающее иметь, несомненно, в недалеком будущем громадное экономическое значение. Блинов, изобретатель бесконечных рельсов, делал на днях пробу своей платформы. Платформа с самодвижущимися рельсами, гружённая 550 пудами (2000 кирпичей и более 30 взрослых человек народа), запряженная парой обыкновенных лошадей, на днях проезжала несколько раз по улицам нашего города, вызвав всеобщее одобрение. Честь и заслуженная слава г. Блинову, механику-самоучке из крестьян Вольского уезда". 

Обслуживали трактор два человека: водитель управлял ходом из будки, а машинист обслуживал котел и паровые цилиндры. Сиденье машиниста размещалось за котлом. Однако это изобретение оказалось невостребованным - время тракторов еще не пришло.

Последние слова Николая Гумилева.

Наверное, многие из вас читали воспоминания «чекиста, свидетеля гибели Гумилёва» о последних минутах жизни поэта: 

«Да... Этот ваш Гумилёв — нам, большевикам, это смешно. Но, знаете, шикарно умер. Я слышал из первых рук. Улыбался, докурил папиросу... Фанфаронство, конечно. Но даже на ребят из Особого отдела произвёл впечатление. Пустое молодечество, но всё-таки крепкий тип. Мало кто так умирает. Что ж, свалял дурака. Не лез бы в контру, шёл бы к нам, сделал бы большую карьеру. Нам такие люди нужны...» 

В таких словах рассказал о конце жизни Гумилева в разговоре с М.Л. Лозинским поэт С.П. Бобров — «сноб, футурист и кокаинист, близкий к ВЧК и вряд ли не чекист сам», как характеризует его Г.В. Иванов, который и записал этот разговор 1921 года в своих «Петербургских зимах».

Нечто подобное упоминается в целом ряде других мемуаров. Актриса Д.Ф. Слепян, например, пишет о своей встрече в театре «с бывшим старым чекистом <...>, который присутствовал при расстреле Гумилева. Он рассказывал, что был поражен его стойкостью до самого трагического конца». 

«В последний день, когда было назначено исполнение приговора, — рассказывал в 1923 году Л.В. Горнунгу осведомленный В.А. Павлов, также привлекавшийся по «делу ПБО», — арестованных вывезли далеко за город. Поэты, близкие Гумилеву <...> разыскали какого-то садовника, жившего недалеко от места расстрела, предположив, что он мог что-то видеть, и уговорили его рассказать о случившемся. По его словам, всю партию поставили в один ряд. Многие мужчины и женщины плакали, падали на колени, умоляли пьяных солдат. Гумилев до последней минуты стоял неподвижно». 

Сказал ли поэт что-то в лицо своим палачам, — узнать об этом нам уже не дано. Но сегодня мы знаем, что он написал в ночь перед расстрелом. 

Чудом — иначе и сказать нельзя — спустя больше полувека после трагедии августа 1921 года нашелся свидетель, который побывал в камере №77 на Шпалерной уже после расстрела «таганцевцев» и навсегда запомнил, что было написано Гумилевым на этой страшной стене. 

Звали его Георгий Андреевич Стратановский (1901—1986). Арестованный осенью 1921 года по делу, к которому не имел никакого отношения, он был освобожден и впоследствии занимался переводами, преподавал в Университете (был доцентом). 

По вполне объяснимым причинам Г.А. Стратановский предпочитал не делать общественным достоянием свои тюремные воспоминания, хотя, конечно, ему было что рассказать и написать. Об этом знали только в его семье. Легализация имени Гумилева в СССР совпала со смертью Г.А. Стратановского, и ту тайну, которую он хранил в течение шестидесяти пяти лет, передал миру его сын. 

Последними словами Гумилева, начертанными на стене, были: 
«Господи, прости мои прегрешения, иду в последний путь. Н. Гумилев». 

По материалам: 
Эльзон М.Д. Последний текст Н.С. Гумилева // Николай Гумилев. Исследования и материалы. Библиография. СПб., 1994. С. 298. 
Ю.В. Зобнин. «Николай Гумилев» 

P.S. 
В Сети можно встретить мелодраматическую (хотя и небесталанную) подделку под Гумилева, выдаваемую за его последнее стихотворение: 

В час вечерний, в час заката 
Каравеллою крылатой 
Проплывает Петроград... 
И горит на рдяном диске 
Ангел твой на обелиске, 
Словно солнца младший брат. 
Я не трушу, я спокоен, 
Я — поэт, моряк и воин, 
Не поддамся палачу. 
Пусть клеймит клеймом позорным - 
Знаю, сгустком крови черным 
За свободу я плачу. 
Но за стих и за отвагу, 
За сонеты и за шпагу — 
Знаю — город гордый мой 
В час вечерний, в час заката 
Каравеллою крылатой 
Отвезет меня домой. 

Это, конечно, литературщина, сочиненная за чашкой кофе с сигаретой, а не в расстрельной камере, где все пропахло смертью. 

Впрочем, H.A. Струве написал специальную работу, доказывающую принадлежность данного текста именно Гумилева. «... Общее впечатление и стилистический анализ говорят в пользу подлинности этих предсмертных стихов Гумилева, — заключал свою экспертизу H.A. Струве. 

— В худшем случае, мы имеем дело с первоклассным подражанием, написанным большим знатоком гумилевской поэзии, усвоившим не только ее внешние приемы, но и дух» (Струве H.A. Последнее стихотворение // Новый журнал (Нью-Йорк). 1970. № 5. С. 65).

© sergeytsvetkov.livejournal.com

27 марта 1634 года в Йорке (Англия) был повешен грабитель Джон Бартендейл.

Он висел в петле целых 45 минут, что по всем нормам более чем достаточно, чтобы отдать Богу душу. Бартендейла вытащили из петли и похоронили на пустоши за городской чертой. Уже под землей казненный пришел в себя и предпринял попытку откопаться. Проезжавший мимо дворянин заметил шевеление земли и помог Джону выбраться на свет божий.

Когда окружной шериф узнал о спасении Бартендейла, он предпринял попытку добиться его повторной казни. Однако суд столкнулся с невозможностью однозначной идентификации Бартендейла. Дворянин не захотел его смерти и заявил, что не запомнил место, где помог выбраться человеку из земли. А Бартендейл попросту назвался другим именем. В конце концов, суд закрыл дело.

Бартендейл прожил еще долгую жизнь, а главное – честную, свернув с преступной дорожки.

В своих воспоминаниях британский полковник Вивиан Гилберт описал одну интересную библейскую историю о военной смекалке. В феврале 1918 года в районе Михмаса в Палестине британские войска натолкнулись на подготовленный укрепрайон турков, который необходимо было взять для успеха более масштабной операции. Османы довольно прочно обосновались на позициях и выбить из сходу лобовой атакой не представлялось возможным, в таком случае кроме неоправданных потерь британская сторона ничего бы не получила. От командиров на месте требовался нестандартный и не тривиальный подход. 

Его неожиданно для самого себя обнаружил некий офицер, читавший ночью в своей палатке Библию. В Книге Царств его взгляд зацепился за эпизод, в котором Ионафан хитрым маневром через горы окружил и разбил филистимлян: "Между переходами, по которым Ионафан искал пробраться к отряду Филистимскому, была острая скала с одной стороны и острая скала с другой: имя одной Боцец, а имя другой Сене; одна скала выдавалась с севера к Михмасу, другая с юга к Гиве... И сказал Ионафан: вот, мы перейдем к этим людям и станем на виду у них... Когда... они стали на виду у отряда Филистимского, то Филистимляне сказали: вот, Евреи выходят из ущелий, в которых попрятались они..." 

Смекалистый офицер моментально определил, что он воюет именно в той местности, что и библейский герой две тысячи лет назад. Так как тамошний рельеф с тех пор практически не изменился, британцам не составило труда по наводке Священного Писания найти проход в турецкие тылы, благодаря чему они без особых проблем одержали победу.

В 7 часов утра 12 октября 1915 года в Национальном тире, расположенном в коммуне Схарбек бельгийской столицы Брюсселя, немецкие солдаты расстреляли британскую медсестру Эдит Кэвелл. Она была арестована ещё в августе того же года по подозрению в укрывательстве солдат Антанты, а смертный приговор получила, будучи обвинённой в государственной измене — несмотря на то, что гражданкой Германии не являлась.

Эдит Луиза Кэвелл родилась в 1865 году в графстве Норфолк на востоке Англии. В 1895 году она получила профессию медсестры и работала в различных английских больницах, а с 1907 года возглавляла школу сестринского дела в Брюсселе. Накануне мировой войны Эдит гостила у своей матери в Норфолке, но с её началом вернулась в Бельгию. Её школа продолжала работать как подразделение Красного Креста, в том числе и после оккупации Брюсселя, оказывая медицинскую помощь раненым военнослужащим армий обеих сторон.

С ноября 1914 года Кэвелл начала укрывать раненых британских и французских солдат и со своими сообщниками переправлять их, а также молодых бельгийцев, достигших призывного возраста, в нейтральные Нидерланды. На суде Эдит признала эти факты, сообщив, что даже получила письменные благодарности от солдат, благополучно добравшихся до Англии. Смертный приговор ей был вынесен в строгом соответствии с германским законодательством, согласно которому статья уголовного кодекса об измене в военное время распространялась и на иностранных граждан. Однако он нарушал подписанную Германией Первую Женевскую конвенцию, гарантировавшую безопасность медицинскому персоналу.

Даже вмешательство послов нейтральных США и Испании не смогло спасти Кэвелл. Однако в конечном счёте расстрел медсестры оказался для Германии большой ошибкой. Она стала знаковой фигурой для пропаганды государств-членов Антанты, и в особенности – для британской. И без того не красящий германских военных инцидент обрастал всё новыми ужасными подробностями. В частности, на открытках и плакатах изображался выдуманный сюжет, согласно которому Эдит перед расстрелом упала в обморок при попытке надеть ей на глаза повязку, и немецкий офицер застрелил её, лежавшую без сознания, из пистолета. Наряду с такими военным преступлениями немцев, как вторжение в нейтральную Бельгию и потопление «Лузитании», расстрел Эдит Кэвелл широко освещался в американской прессе накануне вступления США в Первую мировую войну на стороне Антанты.

Томэ Торихама родилась 20 июня 1902 года. Владела закусочной «Томия-сёкудо» в японском посёлке Тиран на южной оконечности острова Кюсю. 

В годы Второй мировой войны в Тиране располагалась авиабаза, с которой вылетали пилоты-камикадзе. Перед последней миссией многие из них заходили в закусочную Томэ Торихамы, которая относилась к ним ласково и заботливо, чем заслужила прозвище «Матушка камикадзе» или «Тётушка камикадзе».

Немецкие и американские офицеры приветствуют друг друга во время обмена военнопленными. Лорьян, ноябрь 1944 года. 

После успеха Союзников в Нормандии и впоследствии их стремительного продвижения вглубь Франции, несколько крупных городов на Атлантическом побережье, имевшие для немцев стратегическое значение (Брест, Лорьян, Сен-Назер, Дюнкерк и Кале), оказались в блокаде. Поскольку они были и без того укреплены, а гарнизоны обладали солидной мощью и были дополнительно усилены отступавшими частями, взять их сходу оказалось трудной задачей. После нескольких недель тяжелых уличных боёв в августе-сентябре 1944-го американцы смогли занять Брест, но, учитывая этот кровавый опыт, от штурма остальных твердынь отказались. Таким образом, бывшие базы немецких подлодок, потеряв прежнее значение, остались сами по себе в глубоком тылу противника, но сдаваться не собирались и долгие месяцы сковывали большие силы американцев, французов и англичан. Так как стороны вернулись к формату средневековых осад рыцарских замков, солдаты с обеих сторон старались и вести себя по-рыцарски. Периодически немцы и американцы договаривались о прекращении огня для эвакуации раненых или для такой редкой для Второй мировой церемонии как обмен военнопленными. Одна из таких, произошедшая 16 ноября 1944-го, и запечатлена на снимке. Тогда осаждённый гарнизон Лорьяна вернул 149 американских солдат в обмен на примерно столько же своих. Примечательно, что даже сидя в осаде немцы умудрялись воевать агрессивно и брать сотни пленных. 

Один из пленных рядовой 94-й пехотной дивизии США Гарри Гликсон, еврей по происхождению, вспоминал: "Нас допрашивал лейтенант Шмитт, немного высокомерный, но безусловно достойный человек. Раньше он был шпионом-разведчиком в Париже и говорил по-французски лучше, чем сами французы. Его английский также был хорош. Он никогда не спрашивал, еврей ли я, но однажды он открыл мою адресную книгу и удивился как много там еврейских фамилий. Тогда он посмотрел на меня с ухмылкой и сказал: "Если мы поймаем еврея..." - после чего провёл себе большим пальцем по горлу - "Но скажи спасибо, что мы не захватили ни одного". Впоследствии Гликсона обменяли с остальными. 

В конечном итоге немецкие атлантические крепости продержались в осаде год и капитулировали только после окончания войны в 10-х числах мая 1945.

Копейка 1764-1779 годов «Сибирская» 
Сузунский монетный двор был построен в поселке Нижний Сузун в 130 верстах от Барнаула. Двор начал работать с сентября 1766 года, переделывая медь, полученную на Колывано-Воскресенских заводах. Поскольку в составе получаемой меди имелись незначительные примеси серебра и золота, указ от 5 декабря 1763 года устанавливает выпуск монет по 25-рублевой стопе. Вся серия имеет отличное от общегосударственных монет оформление — для штемпелей лицевой стороны используются фрагменты герба Царства Сибирского: два соболя поддерживают щит с обозначением номинала под градской короной. Указом предписывался выпуск шести номиналов монет - 10, 5, 2, 1 копейки, денги и полушки, монеты предназначаются для хождения на территории Сибири. Оборудование новый двор получил из Екатеринбурга, образцы монет и штемпельный инструмент — из Петербурга. С этих же дворов был прислан и персонал для отлаживания производства. 
Указом от 7 июня 1781 года Сузунскому двору предписывается перейти на выпуск общегосударственной монеты. Присланными из Екатеринбурга штемпелями двор начинает тиснение пятаков, а с 1783 года — денег и полушек. 
Лицевая сторона - два соболя поддерживают щит с обозначением номинала (копейка) под короной, надпись «СИБИРСКАЯ МОНЕТА». Оборотная — вензель Екатерины II в венке из пальмовой и лавровой ветвей. Гурт — шнур, вес — 6,55 грамма.

10 копеек 1779 г. КМ. Сибирская монета (Екатерина II) 

Аверс: в центре вензель Екатерины II «ЕII», увенчанный императорской короной, под ним обозначение монетного двора «КМ» (Сузунский). Слева вдоль края – лавровая ветвь, справа – пальмовая, внизу они перевязаны лентой. По краю монеты точечный ободок. 

Реверс: в центре, в картуше, поддерживаемом двумя соболями, номинал – «ДЕ», ниже «СЯТЬ.», под ним «КОП», ниже «ЕК.» (десять копеек), под ним дата выпуска – «1779». Слева вдоль края надпись «МОНЕТА», справа – «.СИБИРСКАЯ.», в центре вверху крест, под ним корона. (пруф)