Пьер Дриё Ла РОШЕЛЬ против Карла МАРКСА.

Пьер Дриё Ла Рошель (франц. Pierre Drieu la Rochelle; 3 января 1893, Париж — 16 марта 1945, Париж) — французский писатель.

Цоитата: - Моя ненависть к демократии заставляет меня желать триумфа коммунизма. В отсутствие фашизма (…) только коммунизм способен поставить человека к стенке, заставив его вновь признать, как это не случалось со времен Средневековья, что у него есть хозяева. Сталин, более чем Гитлер, является выражением высшего закона

Биография
Пьер-Эжен Дриё ла Рошель родился 3 января 1893 года в Париже в семье католиков из среднего класса. Его отец, юрист из Нормандии, не имеет большого успеха, но зато ведет расточительный образ жизни. Потому бюджет семьи часто страдает от больших денежных затруднений. Когда Дриё было десять лет, родился его брат Жан, с которым он всю жизнь был тесно связан, и которого он в 1945 году назначит попечителем над своим наследством.

В 1910 году Дриё получает аттестат зрелости, записавшись в университет политических наук и права в Париже. Дополнительно англофил Дриё посещает курсы английского языка в Сорбонне. Молодой студент своими знаниями и усердием в работе производит впечатление на его друзей, в том числе на будущего коммунистического функционера Поля Вайан-Кутюрье (1892‒1937). Потому его круг друзей поражает то, что Дриё в 1913 году не сдает экзамен по политическим наукам. После этого он просит лишить его отсрочки от призыва в армию, и в ноябре 1913 года его призывают в Парижский пехотный полк.

В октябре 1917 года, Дриё женится на дочке богатого банкира Колетт Жерамек и публикует военные стихотворения «Interrogation» («Вопрос»), которые выходят в издательстве уважаемого культурного и литературного журнала «Nouvelle Revue Française» (NRF, «Новое французское обозрение»). Этой публикации предшествуют личные контакты с авангардистами вокруг журнала Пьера Альбер-Биро (1876‒1967) «Sons-Idées-Couleurs» (SIC), из рядов которых несколько лет спустя сформируются сюрреалисты. Уже здесь Дриё знакомится со своим некоторое время близким другом Луи Арагоном, который, однако, в партийно-политическом смысле, движется в противоположном направлении. Первоначальная дружба длится только до 1926 года и вскоре после этого резко превращается в настоящую ненависть. В конце концов, Арагон в 1944 году в «Aurélien» («Орельен») изобразит Дриё как предателя, доносчика и пособника палачей.

На войне он принимает активное участие в боях на нескольких фронтах, его неоднократно ранят. В 1918 году, когда он был переводчиком при американской армии, Дриё награждают «Croix de Guerre» («Военным крестом»).

В марте 1919 года, после шести лет военной службы, Дриё ла Рошеля демобилизуют в гражданскую жизнь. Его принимают на работу в редакцию NRF, и он ведет также активную писательскую и журналистскую деятельность для других авангардистских журналов. Благодаря этому сотрудничеству Дриё знакомится также с Андре Бретоном, «отцом сюрреалистов».

В 1920 году Дриё при обоюдном согласии разводится с женой и получает из ее имущества 400 000 франков. После того, как в 1920 году публикуется его следующий сборник стихов, в 1922 году выходит его первое политическое эссе «Mesure de la France» («Мера Франции»), в котором он подвергает критическому рассмотрению последствия французской победы в Первой мировой войне и указывает на существующие острые общественные и национальные проблемы.

На протяжении последующих лет Дриё — постоянный гость различных кафе и борделей. Его странная слабость быстро и часто менять женщин станет в 1925 году темой его романа «Мужчина, увешанный женщинами», в котором Дриё с примечательной открытостью разоблачает бессмысленную пустоту такой жизни, хотя это является важнейшей частью и его собственной жизни.

После нескольких поездок в Северную Африку, Италию и Австрию Дриё в 1927 году женится на Александре Сенкевич, тоже дочери богатого банкира. Уже через четыре года пара снова расстается по личным, отнюдь не по политическим причинам. И этот развод тоже происходит с обоюдного согласия.

В 1930 году Дриё ла Рошель отказывается от предложенного его другом Морисом Мартеном дю Гаром (1896‒1970) членства во французском Ордене Почетного легиона, Légion d’honneur. Причиной этого Дриё называет непреодолимые противоречия с буржуазной Францией. Год спустя, когда Дриё был близок к социалистической партии Section française de l’Internationale ouvrière (SFIO, Французская секция рабочего интернационала), он публикует эссе «L’Europe contre les patries» («Европа против отечеств»), в которой он предвещает конец эпохи суверенных национальных государств Европы в пользу единого континентального государства.

В 1932 году Дриё ла Рошель по приглашению его партнера по переписке Виктории Окампо отправляется в путешествие по Латинской Америке и выступает перед местными учеными и преподавателями с докладами о «кризисе демократии в Европе». Эта поездка, похоже, еще больше политизировала Дриё. После возвращения он в поисках «третьего пути» по ту сторону большевизма и капитализма заигрывает сначала с радикально-социалистическим «Front commun» (Единым фронтом) Гастона Бержери (1892‒1974), пока несколько месяцев спустя не порывает с ним и с его союзом.

События 6 февраля 1934 года оказывают большое влияние на его биографию. Во время Аферы Ставиского (финансово-политическая махинация с фальшивыми чеками на 200 миллионов франков, устроенная евреем Александром Стависким вызвала политический кризис во Франции зимой 1933‒1934 годов) в Париже вспыхивают беспорядки, переходящие в уличные бои, инициированные первоначально ультраправыми лигами. Дриё видит шанс морального обновления «слабой Франции» путем синтеза агрессивной правой и коммунистической молодежи, которые действительно вместе — правда, только кратковременно — буйно борются против республики. Это соединение противоположных элементов Дриё, пребывающий в те дни в настоящем восторге, называет фашизмом.

Начиная с марта 1934 года, Дриё ла Рошель представляется на публике как «фашист» и пишет несколько статей для основанного Бертраном де Жувенелем (1903‒1987) нового журнала «La Lutte des Jeunes» («Борьба молодежи»), который выходит, впрочем, на протяжении всего лишь нескольких месяцев.

Опубликованные в этом журнале статьи Дриё в 1934 году издает в сборнике под характерным заголовком «Socialisme fasciste» («Фашистский социализм»). С 1934 по 1936 годы путешествует по национал-социалистическому Рейху — Дриё в полном восторге, даже руководство посещенного им концентрационного лагеря Дахау представляется ему образцовым. Также он посещает Италию, Венгрию, Чехословакию и Советский Союз. Эти поездки укрепляют его чувство, что фашизм является самым многообещающим и перспективным движением Европы.

В июне 1936 года Дриё ла Рошель принадлежит к членам-учредителям Народной французской партии, руководимой Жаком Дорио. Но уже через два года он в разочаровании от становящегося постепенно гитлеристом Дорио выходит из партии.

В последующие годы Дриё больше посвящает себя своим романам и публикует в 1938 году, сначала сокращенное цензурой, свое самое выдающееся произведение «Gilles» («Жиль»). Природа романа двусторонняя; с одной стороны, он политический: путь раненого на войне солдата, возвратившегося на родину, который, будучи сначала денди в нелюбимой им Третьей республике, через свои эротические и литературно-политические опыты развивается в человека «действия», «прямой акции», и вместе с тем, как это было неизбежно для Дриё, в фашиста. С другой стороны, этот роман, это «свидетельство бессильной ненависти», обладает и психологическими контурами.

В 1940 году, после быстрого поражения Франции, Дриё безуспешно ходатайствует перед своим другом Отто Абецем (1903‒1958), немецким послом в Париже, об образовании единой фашистской партии.

В начале оккупации Дриё вытребовал — в обмен на свой активный коллаборационизм — у лейтенанта Герхарда Геллера, отвечавшего за культурную политику оккупантов, освобождения из немецких лагерей военнопленных писателей, в том числе Сартра, и гарантий неприкосновенности для антифашистов Мальро и Полана, коммуниста Луи Арагона, издателя Гастона Галлимара.

Между 1940 и 1943 годами Дриё ла Рошель возглавляет редакцию NRF, осенью 1941 года с Робером Бразильяком (1909‒1945), Жаком Шардоном (1884‒1968) и другими французскими писателями снова посещает национал-социалистическую Германию («Встреча поэтов в Веймаре»). Сначала Дриё воздерживался от любой партийно-политической агитации, прежде чем во второй раз стал членом PPF в октябре 1942 года.

Внутренне Дриё все больше дистанцируется от национал-социалистического немецкого правительства, в июле 1944 года он напишет — опубликованный только посмертно — «Bilan fasciste», («Фашистский баланс»), в котором он подвергает немецкую оккупационную политику острой критике. С 1944 года Дриё ла Рошель работает над совершенно неполитическим романом, содержанием которого является жизнь нидерландского художника Винсента ван Гога.

В июне 1944 года после высадки союзнических войск в Нормандии, он констатирует: «У меня нет ни малейшего желания унижаться перед коммунистами, тем более перед французами, тем более перед литераторами. Я, стало быть, должен умереть». Эта мысль начинает преследовать Дриё: «Я боюсь бесполезных унижений… Лучше будет, если я спокойно и достойно <…> покончу с собой в подходящее время».

16 марта 1945 года Дриё ла Рошель отравился люминалом. Оставшиеся незаконченными «Mémoires de Dirk Raspe» («Мемуары Дирка Распе») выходят как итог только спустя годы после его смерти.

Ц - Цитаты
Фашизм — это значит жить быстрее, жить с большей силой
Мы не боремся ни за диктатуру пролетариата, ни за правых. Мы не боремся за патриотических капиталистов, которые не заботятся о нас. Мы не боремся за коммунистов, которые живут как паписты — с секретными приказами, поступающими сюда издалека… Мы не боремся за то или за это. Мы деремся против всех: это смысл фашизма!
Удушение желаний через удовлетворение потребностей, такова скупая политика, гнусная экономика, вытекающая из переваливания дел на машины, которые восторжествуют над нашим родом. Человек бывает гением не иначе как в 20 лет и не иначе как голодным. Но изобилие гастрономии убивает страсти. В набитом консервами рту человека имеет место дурная химия, портящая слова. Больше религий, больше искусств, больше языков. Ошарашенный человек не выражает более ничего.
Между полусоциализмом немецких фашистов и полуфашизмом русских коммунистов существует такая же глухая „семейная“ неприязнь, какая существовала между империализмом Романовых и империализмом Гогенцоллернов и Габсбургов. С обеих сторон — одна и та же глубоко национальная база и, сверх того, одно и то же стремление облагодетельствовать человечество. Что и ведёт к войне.
Я умру с безумной радостью при мысли о том, что Сталин станет властелином мира. Наконец-то у людей появится властелин, который заставит их почувствовать всемогущество Бога, неумолимый голос закона.
Да сдохнут все эти буржуи — они этого достойны. Сталин уничтожит их всех… После ликвидации фашистов демократы останутся одни перед лицом коммунистов: предвкушаю идею этого тет-а-тет. Я буду пританцовывать в гробу!
У русских есть форма, в то время как у американцев её нет. Они раса, народ; американцы же — гибридная масса.
Наконец-то исчезнут все абсурдности Возрождения, Реформаторства, Американской и Французской революции. Назад в Азию: мы в этом нуждаемся.
Моя ненависть к демократии заставляет меня желать триумфа коммунизма. В отсутствие фашизма (…) только коммунизм способен поставить человека к стенке, заставив его вновь признать, как это не случалось со времен Средневековья, что у него есть хозяева. Сталин, более чем Гитлер, является выражением высшего закона

К - Критика Маркса
Прошло уже больше века как появился новый общественный класс — пролетариат.

Подобная общественная форма не была известна ни древности, ни средневековью. Пролетарий — это не раб и не крепостной, он свободен от всякой личной связи с хозяином; теоретически он обладает независимостью, которая является, с одной стороны, его преимуществом, по сравнению с положением раба или крепостного, а с другой — недостатком. Не больше пролетарий похож и на средневекового ремесленника, зажатого в охранительно-дисциплинарные рамки цехового устройства; но сложился пролетариат как раз из трансформировавшихся элементов предшествующих классов, ремесленников и крестьян, лишившихся своего прежнего статуса.

Пролетариат с его пугающими чертами стал заявлять о себе в крупных городах мира по мере установления всеобъемлющего господства наукоёмкой промышленности, капитализма и демократии.

Экономисты и литераторы в Англии и во Франции начали обращать на него внимание, а затем и определять, с начала XIX века. Едва заметив, его тут же принялись жалеть. Со временем вольнодумцы добились общего негодования по поводу его положения. Позднее было сочтено более действенным вызывать и культивировать его собственный гнев, и этот метод принёс весьма впечатляющие результаты. Но то, что пролетариат выиграл в одном, он потерял в другом. Чем больших преимуществ он добивается, тем хуже ему живётся, его трудности всё более совпадают с трудностями других классов.

Значимость проблемы, выдвинутой самими условиями, бывшими долгое время весьма своеобразными, была прочувствована умами на протяжении различных этапов развития социалистической мысли. Одно из направлений этой социалистической мысли скоро и надолго получило перевес над всеми остальными, и в глазах большинства французов, врагов или друзей, плохо осведомлённых о крупных событиях, которыми полнится окружающий их мир, оно всё ещё остаётся доминирующим — это марксистская мысль. Марксизм целиком и полностью умещается в созданной им самим чёткой и строгой концепции пролетариата, его происхождения, его страданий, его добродетелей, его возможностей и его судьбы. На этой чеканной концепции и основывается вся социалистическая мысль.

Концепция эта в полной мере обозначилась уже в «Коммунистическом Манифесте» 1847 года, и, несмотря на появление более пространных и глубоких работ, она не претерпела с тех пор существенных изменений ни в мировоззрении Маркса, ни в мировоззрении марксистов. Простая до грубости, она может быть легко выражена в двух сентенциях: 1) подобно тому как буржуазия свергла феодализм, пролетариат свергнет буржуазию; 2) революция, которая освободит все классы от капиталистического господства, будет осуществлена пролетарским классом и им одним.

Мы хотели бы взглянуть на эти две сентенции с точки зрения истории, показать их ложность в самой основе, причём так, чтобы это отрицание одновременно вывело нас к скрытому в нём утверждению.

В первой сентенции находит выражение тема классовой борьбы; вторая выводит из этой темы мотив пролетарской революции.

М - Мифология классовой борьбы
Возьмём некоторые ключевые положения «Манифеста».

«История всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов».
Вот основной тезис.

«Угнетённое сословие [буржуазия] при господстве феодалов, вооружённая и самоуправляющаяся ассоциация в коммуне, тут — независимая городская республика, там — третье, податное сословие монархии; затем, в период мануфактуры, — противовес дворянству в сословной или в абсолютной монархии и главная основа крупных монархий вообще, наконец, со времени установления крупной промышленности и всемирного рынка, она завоевала себе исключительное политическое господство в современном представительном государстве. Современная государственная власть — это только комитет, управляющий общими делами всего класса буржуазии…»
«Оружие, которым буржуазия ниспровергла феодализм, направляется теперь против самой буржуазии. Но буржуазия не только выковала оружие, несущее смерть; она породила и людей, которые направят против неё это оружие, — современных рабочих, пролетариев».
Вот такая аргументация. История есть не что иное, как классовая борьба. Если буржуазия пришла на смену знати, то пролетариат придёт на смену буржуазии. Если был переход от А к В, то будет переход от В к С.

Мы оставим в стороне экономическое заключение, на котором основано заключение социально-политическое. Оно не относится к нашей компетенции, но если два заключения связаны между собой, то, нанося удар по одному, мы, надо полагать, наносим удар и по другому.

Итак, предполагается, что между В и С имеет место то же отношение, что между А и В, т. е., что между пролетариатом и буржуазией имеют место те же отношения, что и между буржуазией и знатью. Но прежде чем проверять законность этого тождества, заметим, что выводы Маркса покоятся на некоторых постулатах, которые так и не были ни развиты им психологически, ни подробно изложены в историческом плане. Вот они:

1) если один класс может действенно осуществлять исключительное политическое господство в качестве класса, следовательно, другой класс может прийти в этом господстве ему на смену;

2) классовая борьба, которая ведётся за это господство, разрешается в конечном итоге борьбой между двумя классами;

3) более многочисленный, более молодой, лучше приспособленный класс приходит на смену классу менее многочисленному, отсталому, истощённому как обладатель не только политических, но и материальных и моральных преимуществ.

М - Миф о правящем классе
Рассмотрим сначала идею, которая выводится из жизни классов в плоскости политической.

Считается, что в тот или иной момент один класс политически доминирует своей массой над массой прочих классов, что он владеет политической властью как масса. Считается, к примеру, что знать и духовенство владели властью коллективно, и что затем буржуазия как коллектив эту власть перехватила.

Эта посылка должна быть полностью отвергнута. Класс складывается из большого числа индивидов; однако на деле власть всегда удерживалась и осуществлялась небольшим числом индивидов. Поэтому a priori противозаконно и ошибочно говорить, что класс владеет политической властью, «исключительным политическим господством».

Владеть властью — не значит обладать доступом к большинству промежуточных и низших административных функций, это также не значит обладать почти исключительным доступом к отдельным отраслям, это значит держать в руках рычаги управления. Так главенствующее положение, которым при старом режиме во Франции обладала знать в деятельности церкви, армии и, до известной степени, в управлении, отражало только лишь социальное преимущество, а не политическую власть. Это стало очевидно в 1789 году, когда знать не смогла сражаться, поскольку как класс она была политически безоружна. Знать хорошо это понимала, ибо во времена детства Людовика XIII, Людовика XIV и Людовика XV делала утопические попытки захватить рычаги управления и обрести в своей массе политическую власть. Точно так же сегодня богатая буржуазия занимает первенствующее положение в дипломатии, в отдельных публичных или частных административных институтах, но не обладает политической властью. Это выяснится во время грядущей революции, как уже выяснилось в Риме и Берлине.

В действительности правит лишь малочисленная элита и, чтобы править, она опирается на один или несколько классов, а на деле — всегда на систему классов. Эта элита формируется путём случайного набора элементов. Каждый из входящих в неё людей пробивается наверх самостоятельно. Претендентов больше, чем мест, на которые можно пристроиться: одни занимают места, другие остаются в запасе. В результате складывается система, которая одних выталкивает, другие в ней остаются. Есть люди, только побывавшие в Версальском Дворе или во Дворце Бурбонов, и есть люди, которые оставались там по пятьдесят лет. Но в целом такое положение даёт впечатление постоянства.

Эта разношёрстная и устойчивая команда мирится с людьми, подчас чуждыми тем классам, на которые она сама опирается. Разнообразие в составе правительственной элиты объясняется сложностью эволюции классов, каждый момент которой образует гораздо более запутанную общественную ситуацию, чем та, которую описывает Маркс. К примеру, до 1789 года представителями королевской власти, опиравшейся на знать и духовенство, а впрочем, в то же время и на буржуазию, могли быть буржуа и даже буржуа скудного достатка. Свидетельства тому — кардиналы Флери, Дюбуа и даже Мазарини. Ришелье, сам вышедший из знати, на политической арене эту знать потеснил. Точно так же после 1789 года крупная буржуазия чаще всего допускала к власти выходцев из буржуазии более мелкой, среди которых наиболее агрессивно настроенными против неё же оказывались как раз немногие крупные буржуа вроде Кайо и Вальдека-Руссо.

Нужно заострить внимание на человеческих качествах, играющих главную роль при формировании правящей элиты. Это психологические качества, которые представляются постоянными спутниками человеческого рода и, следовательно, подрывают классовую точку зрения. Факт индивидуального достоинства подразумевает слишком большое число неуловимых элементов, чтобы его можно было подчинить условиям эпохи и среды. Неуловимость этих элементов и заставляет говорить о случайности, когда в так называемую аристократическую эпоху мы сталкиваемся с выходцами из низов, достигающими самых вершин власти, или, наоборот, когда в эпоху, называемую демократической, отдельные выскочки воссоздают аристократическую реальность в самом грубом её обличье. Честолюбие и талант — вот редкие и неизменные качества, которые возносят их обладателей над скоротечными моментами эволюции общества, классовыми столкновениями и переменами.

Класс не правит, он подпирает собой команду правительства. Идея о том, что один класс управляет другими, происходит из следующего заблуждения: политическую власть путают с общественными привилегиями. Знать в лице своих многочисленных представителей, вышедших из старинных родов, и не прикасалась к власти королей, которые чаще всего вершили свою волю через посредников из разночинцев или новоявленных дворян; но она пользовалась общественными привилегиями как вознаграждением за свою лояльность, а затем — за поддержку при учреждении абсолютной монархии. Точно так же в XIX веке крупная буржуазия в лице своих представителей получала прямую власть лишь изредка; но в совокупности своей, будучи к этой власти приближенной, она пользовалась общественными привилегиями, которыми вместе с другими классами и довольствовалась и которыми ей приходилось довольствоваться, — например, свободой и исключительным правом распоряжаться средствами производства.

Это различие между действительной политической властью и осуществлением привилегий — не тонкий нюанс, который можно было бы не принимать во внимание, это основополагающий факт, пренебрежение которым свидетельствует о явном недостатке наблюдательности, плохом знании истории и может породить одни заблуждения и разочарования, как это и происходит с марксистами. Но марксисты всего лишь напоминают своим бахвальством и руганью сторонников любой классовой исключительности (французских ультра начала XIX века, тори конца XVII и начала XVIII веков в Англии, прусских консерваторов).

Масса класса не правит; следовательно, во время серьёзных политических и общественных перемен правящий класс не сменяется одним из классов управляемых. Происходит обыкновенная смена одной правительственной элиты другой элитой, вдохновляемой новым мировоззрением и оснащённой новой технологией. В 1789 году буржуазия не сменила в правительстве знать по той простой причине, что та вообще никогда не правила; просто правительственная команда нового типа сменила команду устаревшего типа. Элита, в которой представители старого дворянства шпаги и мантии соседствовали с недавно возведёнными в дворянское достоинство простолюдинами, уступила место новой элите, в которой по-прежнему можно было отыскать и знать, и жалованных дворян, и простолюдинов. Среди вождей-революционеров мы находим аристократов: Мирабо, Талейрана, Сийеса, Барраса; жалованных дворян вроде Эро де Сешеля; мелких дворян: Робеспьера, Сен-Жюста, Бонапарта; бывших священников: Фуше, Бийо-Варенна, Ле Бона. В Англии, впрочем, парламентский режим был поддержан в XVIII веке крупнейшими фамилиями, и при их же участии в XIX веке был установлен режим демократический.

Технология — вот что меняется прежде всего: под покровом представительного режима бюрократическая техника становится всё более абстрактной, сложной, изощрённой. И вокруг новой политической элиты формируется новая общественная сфера привилегий спекуляций. Новая элита выступает под новыми лозунгами (влияет на общественное мнение с помощью манифестов, публичных выступлений, прессы, выборов, парламентских маневров, а не придворных интриг и косвенного давления на классы), и привилегированный круг, следуя новым тенденциям, стремится к деньгам, сулящим престиж, а не к престижу, сулящему деньги.

Правящая масса не стала многочисленнее прежней. Вопреки химерам представительной системы, буржуазия в рамках демократических и парламентских учреждений осуществляла не больше коллективной власти, чем так называемые господствующие классы старого режима. Чем, в сущности, отличаются для беспристрастного наблюдателя «парламентский мир» и «мир Двора»? Всегда есть несколько сотен слабых и беспомощных честолюбцев, которые нашли возможность добраться до прихожих и кулуаров и копошатся затем там вокруг сотни одарённых администраторов. В свою очередь этот круг одарённых вьётся вокруг пяти, шести возможных лидеров будущего правительства. Правящая элита концентрируется в этих двух кругах. Невзирая на революционные и электоральные перевороты, со времен 1789 года эти крути не изменили своих политических традиций и нашли выражение в ряде типичных персонажей. Вот они: Фуше и Талейран, позднее Тьер, ещё позднее — Клемансо. Только эти крути и являются действующими, в то время как техника, которой они пользуются, отвечает экономическому состоянию, а история способствует или терпит её. А под этими правящими кругами бездеятельно располагаются опорные, привилегированные классы.

Экономическая эволюция в определённый момент требует новой техники управления и нового духа в общественном законодательстве. Торгово-промышленное общество нуждается в иных законах и в иных вождях, чем общество сельскохозяйственно-военное. К 1789 году родовая знать и крупные землевладельцы были в большинстве своём давным-давно отстранены от управления; но находившиеся у власти буржуа, дворяне мантии или придворные должны были приспосабливаться к старым, отжившим обычаям, на которые тяжким бременем давили воспоминания о сельскохозяйственно-военной эпохе.

В Англии переход от одного строя к другому в политическом плане совершался столь же трудно и насильственно, как и во Франции, но в плане социальном оказался менее ощутимым. Земельно-военная аристократия постепенно превратилась в крупную промышленно-торговую буржуазию и получила другое название. В то же время фактическая власть всегда принадлежала небольшому кругу из нескольких способных к правлению личностей, представителей более или менее старинных родов. В Германии же прусский клан также по-своему приспособился к новым требованиям.

После этого анализа мы можем вернуться к аргументации Маркса: От А к В… Мы можем отвергнуть то соображение, что политическая власть перешла от А к В, от знати к буржуазии. Мы можем утверждать совершенно обратное: власть перешла от внеклассовой политической элиты одного типа к внеклассовой элите другого типа; и вслед за этим новые привилегии создали новый привилегированный класс. Одну политическую технику сменяет другая политическая техника, и один порядок получения привилегий сменяется другим.

Но в количественном отношении не происходит никаких изменений. Невзирая на все аксессуары всеобщего избирательного права и парламентского представительства, не происходит никакой смены власти класса малочисленного более многочисленным классом, ни о каком расширении базы правления речь не идёт. Количественное отношение остаётся незыблемым: общественная волна проходит через эти учреждения, как речная вода через шлюзы.

На основе анализа отношения А и В мы можем предугадать отношение В и С. Исходя из посылок, выбранных самим Марксом в качестве прецедентов, ссылка на которые должна продемонстрировать действие исторических законов, мы вправе вывернуть его заключение наизнанку и предложить следующее: «Как буржуазия не сменила знать в качестве правящего класса, так и пролетариат не сменит в этом отношении буржуазию». Политическая диктатура пролетариата оказывается мифом, построенным как антипод мифа о диктатуре буржуазии, то есть невозможное будущее выводится из нереального прошлого.

соц. сети