Газетно - документный пост.

1937 год. Бывший швейцар, а к моменту событий капитан ГБ НКВД отчитывается: лично привел в исполнение приговор Особой Тройки. Расстрелять надо было 1116 человек, а он расстрелял только 1111. На пятерых приложены справки: их вывезли на допросы в другие города (и расстреляли уже 

Это из Сандармоха — того самого лагеря, который нашел и открыл миру Юрий Дмитриев

ТОРЖЕСТВО ТРУДА И ДРУЖБЫ 
Демонстрация единства двух народов 
Газета «За Родину» Псков. №147 (242). с.4. 
* 
Недавно в гор. Пскове состоялось торжественное объявление «Декларации права личной собственности на землю для трудящегося крестьянства». Передаем специальное сообщение, посвященное этому событию. 

Псков. 
Площадь полна народом. Какак и в прошлый год, люди собрались выслушать большую радостную весть. 
Тогда, год тому назад, - хлеборобы бурно приветствовали указ германского командования об отмене рабской колхозной системы, о передачи земли в пользование трудовому крестьянству. Была музыка, речи, слезы искренней благодарности за освобождение от сталинской тирании. Белый, как лунь, крестьянин низким размашистым поклоном без слов выразил тогда германскому генералу то, чего не достигли бы десятки речей- большое русское спасибо. Сейчас труженики освобожденной земли, проявившие за этот год свою любовь к труду и умение работать, собрались опять, чтобы из рук того же германского командования принять новый неоценимы подарок: собственность на земле. 
Право личной земельной собственности это – логическое продолжение освободительной политики германского правительства, награда крестьянину за труд, за содействие в борьбе с общим врагом – жидо-большевизмом. 
Объявление «Декларации о земельной собственности» вылилось в торжественную демонстрацию единства и дружбы двух народов: русского и немецкого. Символы этого единения – русский и германский национальные флаги, громадные полотнища которых реют сегодня над площадью, украшенной молодыми березками. 
Глаза всех прикованы к стоящим в замкнутом карре друг против друга шеренгам русских и немецких солдат. Одинаково стройные, одинаково страшный врагу одухотворенной боевой суровостью бойцы одновременно замирают при первых звуках парадного марша. Притихшая Псковская площадь оглашается мощной, раскатистой командой!... 
- Р-р-равняйсь! ... 
Радостный ответный трепет колышет теснящиеся ряды зрителей. Поднимаются на носки, пролезают вперед, чтобы только увидеть солдат Русской Освободительной Армии, в которых заложено сейчас все будущее России. 
Никакой интернационал, никакой террор ЧЕКА-ГПУ-НКВД не смог-бы сегодня уничтожить дух Русской Национальной Армии. Как феникс из пепла, она возрождается теперь еще более юной, еще более мощной, еще более страшной для врага. 
Но нужно было, чтобы прошло двадцать пять лет, чтобы схлынула отравленная волна классовой ненависти, искусственно раздутой жидами, чтобы выросло новое поколение, не знавшее гражданской войны и способное видеть трезвыми глазами. Нужно было, чтобы народ до дна испил чашу унижения, страшных пыток, уготовленных ему еврейством. Нужно было, чтобы русская душа, эта извечная искательница правды, до конца убедилась в подлой лживости марксистских лозунгов. История идет только вперед, и бредовые идеи интернационала бессильны уже задержать железную поступь Национальной Революции. Страшен будет для Сталина и его жидовских хозяев девятый вал! Недаром в последние перед войной годы, поспешно спрятав в задний карман «непобедимое учение» Маркса – Энгельса – Ленина и свое, Сталин путался жульнически облечь Красную армию в национальные доспехи. Жалкая потуга! Чтобы сделать Красную армию национальной, русской, надо, прежде всего, уничтожить большевизм и жидовство. На это Сталин не пошел и не может пойти. 
… Бело-сине-красный атлас трепещет и переливается под горячим июньским солнцем. Тот, кто держит древко, застыл, как прекрасное изваяние – воплощение веры, любви и бесстрашия. Принимающие парад обходят ряды и поднимаются на трибуну. Председатель германского учреждения обращается с речью к собравшимся: 
- Русские крестьяне и крестьянки! Вы собрались сегодня сюда затем, чтобы выслушать новую радостную для вас весть – декларацию о введении личной собственности на землю! 
Мощный рупор разносит далеко по площади почти каждое слово. Люди слушают скупую, лаконичную, но полную содержания речь, гласящую о том, в чем каждый убедился сам за этот год плодотворного труда, под защитой и в тесной дружбе с германской армией. Рядом со мной стоит пожилой рабочий, и его голова непроизвольно и незаметно для него самого кивает в такт каждой фразе. За этот год немцы узнали и полюбили русских, и русские узнали и полюбили немцев. Германское правительство не обещает им молочных рек, ни кисельных берегов, требует честного отношения к труду, но делает все возможное, чтобы трудящимся жилось хорошо. 
- Да здравствует свободный русский крестьянин! 
Могучее ура гремит в рядах русских солдат и перекатывается в толпу. Оркестр играет туш. 
И когда, уходя с площади, колонная русских солдат на ходу молниеносно берет штыки на изготовку, - старый рабочий восхищенной притаптывает ногой: 
- Ай, молодцы! Вот они, наши русское-то: вместе с немцами всего добьются. 
…Торжественно кончилось. Начинается народный праздник. На площадь въезжает фургон, нагруженный доверху булками, мороженым. Выступает ансамбль песни и пляски, хор. Молодые березки мягко шелестят не легком ветру. 

С.К.

СТАРЫЕ ЗНАКОМЫЕ 
Газета «Новая мысль» Николаев №14(35), четверг, 10 февраля 1944 года, с.3. 
(От нашего специального военного корреспондента) 
Какой из меня разведчик! Я повар, не могу шибко ходить. Пошли в разведку, я отставать стал. Командир догонял по шее бил. Я, конечно, упал. Командир брал наган, стрелял, мне в бок попал... 
Говорящий действительно мало похож на разведчика. Маленький, полный казанский татарин, с прищуренными глазами, даже и на солдата не похож. Он действительно ранен, правда, легко, во время неудачной разведки красных, когда одна часть разведчиков перешла на нашу сторону, а другая - засела в камышах правого берега Днепра. Через сутки гонимые голодом люди, несмотря на страх, вышли на наши посты. 
Татарина перебивает более похожий на солдата, но тоже одетый во что попало, парень лет 23. Он мешает русские слова с немецкими и, видимо, желает казаться выше окружающей его толпы оборванных пленных и перебежчиков. 
- Это он правильно говорит, теперь в Красной армии, действительно, такой закон, по отстающим командир обязан стрелять. 
А вот еще характерный тип. По виду это хороший хозяйственный мужичок. Он так и на призывной пункт пошел в исправном полушубочке, теплой шапке ушанке, высоких валенках и с крестьянской котомочкой за плечами. Конечно, ничего из обмундирования ему ни на призывном пункте, ни в части не выдали. 
Он приветливо улыбается: 
- Здравствуйте! Я из Терпенья, что под Мелитополем, и как будто-бы там, господин капитан, вас видал. Не приезжай ли вы туда? 
- Приезжал, - отвечаю я, - Ну, старые знакомые. Красные берут в армию, действительно, всех в «освобожденных» ими областях. Это доказывает вид третьего заговорившего со мной пленного. Он крив на левый глаз. 
- Як бы я на правый глаз был кривый, так не забралы бы, а колы на левый, так взялы. 
- А комиссия-то была? 
- Была. Да яка там комиссия! 
Но и без комиссии ясно, что этот 48-летний крестьянин из Каховки ни в коем случае не пригоден к военной службе; веки его левого глаза сомкнуты. 
- Пришлы, - рассказывает он, - взялы, далы винтовку, да на другой день и в бункаря на Днипро послалы. 
Днепр сейчас свободен от льда, и на этом участке спокойно, если не считать неглубоких поисков разведчиков с той и с другой стороны, да артиллерийской перестрелки. Больших партий пленных не поступает, но небольшими группами по 5—6 человек они текут беспрерывным потоком. В большинстве, эго крестьяне из прибрежной полосы. Попадаются и из более глубокого тыла. Они говорят охотно Не чувствуется ни малейшего страха перед немцами. Даже специальная агитация политруков о том, что именно этих крестьян из областей, прежде занятых нами, немцы расстреливают, как отказавшихся эвакуироваться, на них не влияет. Слишком хорошо они знают гумманность немцев. 
О состоянии красного тыла все рассказывают одно и то же. Очевидно, красные везде применяют один и тот же метод: сначала созывают на сборный пункт всех мужчин, родившихся с 1926 г. по 1886 г. Всех поголовно берут в армию, даже калек. Молодежь 1926 г, отправляют куда-то в тыл для обучения, а остальными немедленно пополняют боевые части. Далее начинают сводить «счеты». С населения взимаются все денежные и продовольственные налоги, начиная с момента занятия города Германской армией, т. е. года за два. Это официальный грабеж. За ним следует грабеж неофициальный; местные части Красной армии добирают остатки скота, домашней птицы, хлеба, кукурузы и т. д. 
К этим «солдатам» в Красной армии отношение совершенно особое. Им явно не доверяют и даже не пытаются скрывать этого. 
- Два года под немцем сидели. Масло жрали, теперь отслужите отечеству своею кровью, - запугивают их командиры и политруки. 
Кормят их значительно хуже, чем даже сидящих на полуголодном пайке кадровых красноармейцев, и кличка у них особая: непонятно почему их называют – «славяне». Между кадровиками и «славя нами» назревает большой антагонизм.. 
Они разнообразны по возрасту, одежде, речи. Но у всех одно, объединяющее их выражение лиц: на них написана одна мысль, которую можно выразить словом: 
- Спаслись! 

Есаул Б. Ширяев.

ФРОНТОВЫЕ БУДНИ 
Есаул Б. Ширяев. 
Газета «Новая мысль» Николаев №13(34), воскресенье, 6 февраля 1944 года, с.3. 
(От нашего специального военного корреспондента). 
Вечереет. На улицах поселка, спускающихся к Днепру, обычное движение: подходят авто и конные обозы, выгружают снаряды и продовольствие, хлопотливые «хозяйки» бегут за дровами, которые здесь легко достать: достаточно разломать ворота брошенной хаты или никому не нужный сейчас сарай. 
Постреливают. До передовой линии красных, до того берега Днепра всего лишь один-полтора километра. 'Сталинские снайперы со станков имеют довольно хороший прицел. Но и мы принимаем свои контрмеры: все улицы поселка, спускающиеся к Днепру перегорожены камышевыми ширмами, за которыми прохожие могут укрыться от пули снайперов. 
Изредка над поселком рвутся снаряды. Это тревожащий огонь красной артиллерии. Теперь он уже никого, не тревожит. Не только солдаты, но и жители поселка привыкли к нему. Где то на улице бухнуло, разорвалась граната, но даже ребята в моей квартире не обратили на нее внимания. Они лишь подняли головы и установили факт: 
- Ударила. Должно, недалеко... 
В этот день, в полдень, было объявлено: 
- Кто желает сегодня идти добровольцем на небольшую операцию? 
Желающих оказалось больше чем достаточно. Нужно было только 40 человек, а вызвалось более 200. Отбирали лучших из русских добровольцев и немцев. 
Этой команде предстояло пройти по зыбкому льду Днепра, который только что замерз, до лежащего метрах в полутораста острова. За ним был другой рукав Днепра, шириной метров в двести. Остров занимали красные, и, по сведениям разведки, их было там не менее роты при 2 минометах и 8 пулеметах, не считая автоматического взвода. Остров ширимой метров пятьсот и длиной полтора километра тянулся вдоль Днепра. План обер-лейтенанта, руководившего операцией, был прост и поэтому удачен. Он рассчитывал перейти через зыбкий лед к южному краю острова и оттуда заходить в тыл линии красных бункеров. 
Свечерело. В темноте почти - незаметны фигуры солдат, одетых в белое защитное обмундирование. Бесшумно спускаются к Днепру. Во главе не большой команды обер-лейтенант Б., в замке ее следует командир полка оберст-лейтенант М. Непосредственное участие в операции он принимать, понятно, не будет, но, как старый солдат, хочет проследить ее ход и, если нужно будет, помочь… 
Линия пройдена. Бункеры остались позади. Белые фигуры бойцов, растянувшиеся в цепи, слились с ночною мглой и исчезли в ней. Проходят 5- 10-15 минут. Почему не слышно огня красных? Неужели их секреты не заметили нашего наступления? Оказалось, что это действительно так. План обер-лейтенанта был скомбинирован очень умно. Он обдуманно отказался от артиллерийской подготовки, рассчитывая на внезапность удара. 
Наши гренадеры бросили первые гранаты. Раздались взрывы... 
Сорок против большевистской роты, в которой было не менее 120-150 бойцов. Внезапность удара сделала свое дело. Красные бежали. Они выскакивали из бункеров, бросали оружие и устремлялись, кто куда. Человек около 20 немедленно подняли руки и сдались в плен. Около 40 чел. спрятались в окружавших остров камышах и на утро были выловлены из них нашими казаками. Остальные бросились беспорядочной толпой к тому берегу. Здесь-то и произошел заключительный и самый жестокий акт операции. После взрывов наших гранат, артиллерия и минометы красных открыли огонь по острову. Застучали и пулеметы, но прицел был взят вероятно, не верно. Пулеметы и минометы били не по острову, а главным образом, по рукаву, отделявшему остров от восточного берега Днепра. Быть может' красные, испуганные ночной атакой, пытались создать заградительный огонь, а быть может и намеренно била по своим отходившим частям, т.к. в приказе Сталина сказано, что каждый отступающий подлежит смертной казни. Те, кто пытался спастись, убегая на левую сторону реки, погибли. На утро, осматривая тонкий, едва запорошенный снегом днепровский лед, мы насчитали на нем свыше 50 темных пятен. Это были трупы красноармейцев, погибших от русских пуль и снарядов. Наша команда в тыл отходившим не стреляла. 
Результат этой маленькой операции, обычной для фронтовых будней, был таков: остров, охранявшийся ротой красных, занят нами без потерь. Пулеметы, минометы и несколько десятков автоматов стали нашими трофеями. Взято свыше 50 пленных, несчастных, необмундированных, необученных крестьян, мобилизованных в Каховке и Мелитополе. Остальные защитники острова почти полностью погибли. 
Жаль русских людей, жаль крови, которую проливает Сталин в защиту своей власти, но война сурова и законы ее жестоки. 

Есаул Б. Ширяев.