Японская звезда за колючей проволокой

Зимой 1938 года в районе сахалинской пограничной заставы Хандас командир отделения Григорий Сизенко заметил двух нарушителей, пересекающих советско-японскую границу. Он сразу же поднял наряд, который перехватил перебежчиков. «Стой, руки вверх!». Услышав окрик, нарушители замерли. Ими оказались японцы — женщина и мужчина. При этом последний стоял босиком на снегу, а сапоги держал в поднятых руках. Пограничники даже подумать не могли, что перед ними — известная на всю Японию кинозвезда и театральный режиссёр. Обувь же японцы по традиции снимают, прежде чем переступить порог нового дома.

Звезда немого кино Иосико Окада считалась одной из красивейших женщин Японии. Слава, тысячи поклонников… Казалось бы, о чём ещё мечтать? Но её любимый мужчина, режиссёр Риокичи Сугимото, утверждал, что этого мало: нужно стремиться к большему. А достичь вершин театрального искусства, как он считал, можно лишь в Москве, где в то время жил и работал знаменитый режиссёр Всеволод Мейерхольд. Сугимото вообще с трепетом относился к Советскому Союзу: был преданным сторонником идей Сталина (за что на родине дважды попадал под арест), состоял в японской коммунистической партии, любил русскую литературу и даже переводил её на японский язык. В итоге Иосико убедили аргументы Риокичи, за которым она готова была следовать хоть на край света, и она согласилась эмигрировать с ним в СССР. Но как это сделать? Ведь в 1930-е Япония и СССР находились на грани войны. И тогда был разработан дерзкий план. Актриса обратилась к своему правительству с просьбой позволить ей выступить перед пограничниками. Разрешение было получено, и 3 января 1938 года Окада с Сугимото приехали на Сахалин — туда, где проходила в то время русско-японская граница. Пограничники были в восторге — не каждый день заезжает в гости знаменитая кинозвезда! И, конечно же, они не посмели отказать Иосико в просьбе прокатиться в санях вдоль границы. Каково же было удивление японских военных, когда, отъехав на приличное расстояние от контрольного пункта, Окада с Сугимото вдруг спрыгнули с саней и что было сил помчались к советской территории! 

— Мы политические. Идём к вам! — прокричал по-русски Риокичи Сугимото, улыбаясь советским пограничникам. И прибавил: — Мы едем в Москву! 
Сизенко доставил нарушителей в часть и поспешил сообщить о ситуации куда следует. До дальнейших распоряжений было решено выделить перебежчикам комнату с буржуйкой и поставить их на временное довольствие. — Видишь, как хорошо нас встретили, — говорил Сугимото любимой. — Скоро мы поедем в Москву. Увидим великого Сталина! 
Но он ошибся. Спустя два дня их действительно увезли с погранзаставы, но вовсе не в Москву, а в Александровск, где находилось Сахалинское управление НКВД. Там Сугимото и Окаду разлучили, заперев в разных камерах. На первом же допросе Сугимото честно рассказал, что приехал в СССР учиться театральному искусству у великого Мейерхольда. Конечно же, несчастный японец не мог знать о том, что советские власти не в восторге от деятельности так почитаемого им режиссёра. Более того, в то самое время, когда Сугимото давал показания, в Москве закрывали театр Мейерхольда. Сам того не подозревая, японский режиссёр буквально затянул петлю на шее своего кумира. В НКВД перебежчика били до тех пор, пока он не признался, что является шпионом, засланным в СССР для установления контакта с завербованным агентом Мейерхольдом и для проведения диверсионных операций. Вскоре после этого на Лубянке оказался и сам Мейерхольд. 

Больше Иосико не видела своего любимого. С Сахалина «японских шпионов» отправили в Хабаровск, где ещё несколько дней продолжались жестокие допросы, а затем в Москву — на Лубянку. Там следствие затянулось почти на полтора года. Окада не говорила по-русски и на допросах долго не могла понять, чего от неё хотят. Она думала, что переводчик попросту неправильно истолковывает её слова. 
— Мой муж — коммунист. С приходом реакционных сил к власти в Японии, боясь репрессий, решил перейти на сторону СССР. Вместе с ним перешла и я, — твердила она. 
В течение всего пребывания на Лубянке Иосико неоднократно обращалась с просьбами выдать ей русско-японский словарь. «Если у вас нет лишнего экземпляра, — писала она в прошениях, — дайте мне его хотя бы на выходной день. Мне очень хочется учиться русскому языку…». Ответом на это было лишь молчание. Тогда она стала просить: «Нельзя ли два-три раза в месяц вызывать меня и давать словарь хоть на час? Я от всего сердца хочу как можно скорее стать гражданкой прекрасного Советского Союза. Поверьте мне, другого желания у меня нет!». 
В НКВД так и не добились от бывшей кинозвёзды «нужных» показаний. И тогда в личном деле Иосико Окады каким-то образом появилось «чистосердечное признание», где она якобы сообщала, что они вместе с мужем — засланные японские шпионы. 

20 августа 1939 года состоялось закрытое заседание Военной коллегии Верховного суда СССР. Дело Окады рассматривал армвоенюрист Василий Ульрих. Иосико не знала, что в той же самой комнате незадолго до этого он же вынес смертный приговор её Сугимото. Кстати, позже — в феврале 1940 года 
— Ульрих приговорил к расстрелу и Мейерхольда. Суд вынес решение: «Иосико Окаду подвергнуть лишению свободы с отбыванием в исправительно-трудовых лагерях сроком на 10 лет без конфискации имущества за неимением такового». Так японская актриса оказалась в одном из крупнейших лагерей ГУЛАГа — Вятлаге. — Когда я увидел её, сказал ребятам: 
«Смотрите, жемчужина в навоз попала!» — вспоминал потом бывший заключённый Пётр Буинцев. — Она будто вся светилась. Даже лагерная одежда не могла скрыть её красоту. 
В Вятлаге Иосико поставили рубить лес. По-русски она понимать научилась, но говорила всё равно с трудом. Иногда у бывшей звезды появлялась возможность блеснуть своим талантом — станцевать для заключённых в-столовой на самодельной сцене. Она все ещё верила в то, что советские власти просто ошиблись и скоро её отпустят. В январе 1940 года Иосико даже написала письмо Сталину. Но так как оно было 

После освобождения Иосико поселилась в Оренбурге (в то время ещё Чкалове) и устроилась работать в госпиталь санитаркой. А на местном рынке она подрабатывала, рисуя акварелью портреты. Именно за этим занятием её и застала приехавшая делать репортаж корреспондентка московского радио. Так вышло, что в то время как раз не хватало кадров в японской редакции, транслирующей советские передачи для жителей Страны восходящего солнца, побеждённой во Второй мировой войне. Иосико пригласили стать диктором. Конечно же, она согласилась. В 1950 году к ней присоединились ещё двое коллег: Аки-ра Сейто и Синторо Токигучи — бывшие военнопленные, привезённые Радиокомитетом из Хабаровска. Первый впоследствии стал для Иосико другом, второй — мужем. 
Женщина не оставляла надежды разыскать Сугимото. Ещё на Лубянке после суда ей объявили, что задержанный вместе с ней японец заболел воспалением лёгких и умер, но Иосико отказывалась в это верить. Вдруг он так же, как и она, отбыл срок в каком-нибудь лагере и теперь живёт где-нибудь на просторах СССР? Окада писала запросы в различные инстанции, пытаясь выяснить судьбу своего любимого. Лишь спустя 20 лет после бегства из Японии Иосико получила, наконец, ответ: «Дело по обвинению Риокичи Сугимото, арестованного 3 января 1938 года, пересмотрено Военной коллегией Верховного суда СССР 15 октября 1959 года. Сугимото реабилитирован посмертно». 

Ни 10 лет лагеря, ни потеря любимого не сломили желания Иосико всё-таки достичь вершин театрального мастерства. Несмотря на возраст — 53 года, — она поступила в ГИТИС на режиссёрское отделение. Первая её постановка на сцене Московского театра имени Маяковского вызвала шквал оваций: Окада поставила спектакль по пьесе японского драматурга Каору Моримото «Украденная жизнь». 
В 1972 году Иосико впервые получила возможность снова побывать в Японии. Там возвращение кинозвёзды стало настоящей сенсацией. После этого Окада ещё несколько раз приезжала на родину: поставила для бывших соотечественников несколько спектаклей и даже снялась в кино, правда, в эпизодических ролях. У актрисы была возможность вернуться в Страну восходящего солнца навсегда. И всё же, несмотря на всю пережитую боль, Иосико предпочла остаться в Советском Союзе, который когда-то избрала своим новым домом. Здесь же она и умерла. 
После смерти Иосико друзья обнаружили её дневники. В них ни слова не было о времени, проведённом в лагере. Лишь единственная фраза: «Период Лубянки». Складывалось впечатление, что этот кошмарный отрезок свой жизни японская кинозвезда вычеркнула из памяти навсегда.

Автор: Олег Горосов

спасибо