Под Будапештом. 1945 г.

"После боев в тылу врага, за Днепром, наша 3-я бригада не насчитывала и батальона. Поселились в лесном лагере, в землянках. Пришло свежее пополнение.
Из госпиталей после лечения возвращались десантники, большинство по состоянию здоровья с предписаниями явиться в другие части, и штабу бригады приходилось обходить служебные преграды, чтобы оставить их у себя.
На общебригадном комсомольском собрании новый командир бригады подполковник Сорокин, молодой, сухощавый, энергичный человек заявил:
- Все идет к тому, что нам придется воевать за рубежами Родины. Возможно, десантироваться не придется. А потому мы обязаны освоить тактику пехоты.

Так и случилось. В конце 1944 года бригаду переименовали в воздушно-десантный посадочный полк, и 22 февраля следующего года, миновав Румынию, мы высадились из вагонов в Венгрии, на станции Цеглет.
       Прошли около сорока километров в направлении Будапешта. Остановились в деревне Топиобичке и жили там несколько дней. Разговаривали со стариком-мадьяром, который был ещё в первую мировую войну в России. Проклинает войну и, на чем свет стоит, ругает Салаши - венгерского фюрера.
      Улица шумная, пыльная. Возле белой церкви разбитый немецкий танк с крестом на башне. Разливается мелодичный перезвон колоколов - объявлен месячный траур: пал Будапешт, взятый нашими передовыми частями. Одних это радует - видно по лицам, другие украдкой, за церковными стенами, льют слезы печали и скорби.
Только и ждешь, скорее бы привал. Невыносимо хочется спать. Чтобы не уснуть, ухожу мыслями в недалекое прошлое: представляю свой прииск Красный Урал (ныне Уралец), горы и леса, речку Мартьян, огромный пруд, плавающую на нем драгу - шум в ушах от грохочущей бутары и россыпь камней с элеватора...
       Мать что-то говорит мне, сестренки и братишка бросаются ко мне, сердце у меня щемит от тоски, от сознания, что между нами почти непреодолимая пропасть.
      - Верните его в строй!.. Скорее, а то собьют! - Чувствую сильную руку на своем плече, открываю глаза, и все исчезает, кроме поющей тоски по дому, по Родине.

Минуло еще несколько дней. И снова ночь - холодная, дождливая. Ветер сбивает с ног. Люди жмутся друг к другу, чтобы не упасть. Все промокли до нитки. Будапешт утонул во тьме. Гудят провода, скрежещет железо с невидимых крыш.
Дунай. Шторм. Под ударами упругих волн понтонный мост раскачивается, идти по скользкому настилу - мука.               
       Неприветливо встретил нас Дунай, о котором мы столько наслышаны. Дальше стало ещё труднее: ноги в жидкой грязи, обгонявшие машины загоняли нас в кюветы, полные воды. Привалы не объявляли, так как ни лечь, ни сесть некуда. Скоро ли это кончится? Каждый знал, что все только начинается.
       Пока мы шли в район военных действий, нам, комсоргам, - я был комсоргом взвода связи батальона - удалось кое-что узнать от замполита Дорохина о противнике. Сосредоточив десять танковых и шесть пехотных дивизий, враг предпринял контрнаступление с целью сбросить нас в Дунай и снова прорваться к Будапешту.

Командир батальона капитан Слюсарев, уже в годах, но крепкий человек, приказал отвести людей в лес и ждать вечера. По рации связались с командиром полка Сорокиным. Сорокин дал добро.
       Хотя до вечера было ещё далеко, я держал рацию на приеме. Сашка Каримов, мой напарник, широкоплечий башкир с редкими зубами, спал рядом. Сам Слюсарев, начальник штаба лейтенант Савинов и командир взвода связи лейтенант Комиссаров сидели тут же и вполголоса переговаривались.
       Низко над лесом пронесся самолет, оставив после себя тучу листовок. Внезапный оглушительный рев поднял часть ребят, зашевелились и остальные. Хватали, читали.
       Дорохин поймал листовку, наскоро пробежал глазами: "Русский солдат! За что ты воюешь? Когда ты дрался на своей земле - ты защищал свое Отечество, родину. За что ты сейчас борешься? На венгерской земле? Если ты оккупант, ты должен умереть".
- Лихо все перевернули! - произнес вслух, покачав головой.
- Надо запретить, - проговорил Савинов.
Передавая ему листовку, Дорохин сказал:
- Не надо. На дурака рассчитана - каждому ясно. Образчик пропагандистского банкротства. А бумага мужикам сгодится.

Вечером пришел командир полка Сорокин, поздоровался со штабными офицерами за руку. - Поднимай людей, Слюсарев. Пора. Батальоны Агеева и Маженина уже движутся. Прикроют фланги. Я пойду с разведротой.
       Люди нехотя вставали, надевали вещмешки, подгоняли снаряжение, ездовые подпрягали лошадей. Рацию мы свернули: Батя был рядом, и в радиосвязи не нуждались.
      Заметно смеркалось. По лицу хлестали ветки, ноги путались в зарослях. Комиссаров шел впереди взвода, то и дело оглядываясь, и окликал нас: Каримов, Машихин, Кобзев, Красиков.
      Лес кончился. Начался кустарник. Сквозь голые ветки просматривались поле, железнодорожная насыпь, а дальше высота, над которой в закатной дымке поблескивал купол церкви - там Киш-Пети. Пронеслась команда:
     - Развернуться в цепь! - Хлынула лавина, устремляясь к насыпи, - на путях состав из товарных вагонов без паровоза. Грузный на вид Слюсарев с пистолетом в руке, с завидной легкостью перепрыгивал через кочки и ямы, бежал быстро и, казалось, легко. - Давайте, братцы, проворней, не губите себя! - подбадривал он ребят.
        На высоте то тут, то там замелькали огоньки, светлые цепочки трассирующих пуль понеслись вниз, к нам. И заметнее всего, как маяк, мигал огонь на колокольне - оттуда бил крупнокалиберный пулемет.

 Почуяв и увидев опасность - вот она летит, смерть! - солдаты подхватили так дружно, что в какой-то миг оказались за насыпью. Шквал свинцового дождя пришелся по вагонам, колесам и рельсам, почти не коснувшись людей.
       Слюсарев осмотрелся, выискивая кого-то. - Сейчас пэтээровцы врежут по пулеметам, и пойдем на штурм! - Только сказал, как ударили ружья. Но трассирующие огненные ленты не угасли. Ударили ещё - стало меньше.
      - Продолжайте стрелять! Командиры рот, поднимайте людей! Вперед! - Никто не пошевелился. Так всегда. Команда редко действует. Все ждут - кто первый. - Вперед!!!
      Противотанковые ружья усилили стрельбу. Люди лежали. Ругаясь, Дорохин вскочил на ноги и, размахивая пистолетом, крикнул, что есть мочи: - Гвардейцы, вперед! На штурм! Ура-а-а! За мной! - и бросился за насыпь. В этом бою наш комбат Слюсарев был сражен наповал.

Два дня стоим под Нейхаузом. Наш батальон под командованием капитана Никищенко, заменившего погибшего Слюсарева, пять раз ходил в атаку на эту крепость, но так и не мог её взять. Место под Нейхаузом кто-то назвал долиной смерти.
     И действительно, там полегли основные наши силы. Много было раненых. Неподалеку от нас, задрав кверху перевязанный огрызок ноги, стонал красивый парень, почти юноша, и каждого, кто проходил мимо, слезно просил:
- Братец, пристрели! Избавь от мук...
Савинов не выдержал:
- Чего ты людей жалобишь, чего душу рвешь?! Ведь знаешь, никто такой грех на себя не возьмет. Чего зря просить? Ну, больно. Ну кричи, ори, но не проси.

В Алланде задержались недолго. Измученные беспрестанными боями и утомительными переходами, мы приближались к Фурту. И сразу солдаты, перебравшись через речку, залегли на высоком берегу.
       Часть людей, в том числе и мы, связисты, и штаб замаскировались на этом берегу, на пригорке и в долине возле дома. Мелькнула женская фигура в окне. Машихин саперной лопатой пересек телефонный кабель и присоединился к нам.
      Солнце, свежий ветер, журчание воды на перекатах - и полное безлюдие. Мы с Сашкой Каримовым лежали за одним деревом и оба прислушивались, настороженно переглядываясь друг с другом и с Кобзевым, Красиковым, Машихиным - всем вместе все легче ожидать врага.
       Кажется, дождались... Где-то за поворотом родился нарастающий шум. Может, порыв ветра? Нет. К шуму примешивался рокот моторов. Громче, отчетливее лязг гусениц.
       Вроде, ко всему привык солдат. Но все равно сердце не слушается, бьется чаще, и ничем себя не успокоишь. Ложусь на бок, вставляю запал в гранату, последнюю, больше у меня нет, и замираю в ожидании команды.

Из-за поворота вывернул танк, за ним бронетранспортеры и автомашины с полными кузовами солдат - каски блестят на солнце. Грохочущий вал накатывается неудержимо, и, когда выравнивается с нами, раздается и многократно в разных местах повторяется команда: - Огонь!
       Творится что-то невообразимое: страшный треск, грохот, скрежет и звон металла. И в этом кошмаре рев, крики, вопли. Дымом и пылью заволокло дорогу. Я бросил, как все, гранату и стал стрелять из автомата. Из кузова разбитой машины вывалились и разбежались немцы, поняли, откуда стреляют, и бросились по дороге вслед за танком и бронетранспортером, отстреливаясь на ходу.
       Загорелся дом. Не обращая внимания на бой, женщина и мужчина, уже пожилые, бросились с ведрами тушить пожар. Колонна пронеслась мимо нас. Раскаты выстрелов и разрывов раздались вдали - немцы наскочили на соседний с нами батальон.

Когда ветер сдул с дороги дым и пыль, стали видны трупы вражеских солдат. Их было много. Раненые стреляли друг в друга. Мало-помалу люди приходили в себя и, когда выстрелы совсем стихли, стали вылезать из укрытий, грязные, растрепанные, потные.
      Кобзев тормошил Красикова. - Мертвого не поднимешь, - сказал кто-то, проходя мимо, - помогите лучше своему Машихину. Машихин лежал на спине, раскинув руки. Волосы залиты кровью, из головы торчит белый червячок мозга. Бессмысленный взгляд округлившихся голубых глаз и бормотание пересохшими губами:
- Подайте белую кружку воды... Подайте белую кружку воды...
Чем ему поможешь? Нужен врач. А где он? Прибежал запыхавшийся Дорохин.
- Комбат, Савинов убит. Там, у речки лежит.

Несколько дней находимся на сопке. С нами второй батальон. Каждую ночь ребята спускаются вниз и, обмакнув в масло тряпки, поджигают уцелевшие машины.
       Вспыхивает зарево, рвутся снаряды и свистящие ракеты, пронзительный свист переворачивает все внутренности, впечатление такое, что на тебя наступает, по крайней мере, полк. Тяжелораненых увезли через сопки на лошадях, запряженных в носилки.
       С автоматной и разведывательной ротами по дороге, очищая ее от мелких вражеских групп, пробился штаб полка. Сорокин приказал собрать ездовых, санитаров, связистов, штабников - всех до одного. Собрали.
        - Товарищи гвардейцы! Вот Фурт, - показал Батя вдоль дороги, - это последний рубеж, который нам предстоит взять. Возьмем же его! За мной, орлы!.. Сорокин сам повел остатки своего полка в наступление. Фурт был взят." - из воспоминаний сержанта 3-й гвардейской бригады ВДВ В.С. Пичугина. Награжден орденами Славы III степени, Отечественной войны II степени.

спасибо