"Счастливчик".

"Курс обучения был ускоренным - восемь месяцев. Приближалось время экзаменов. Но они так и не состоялись. Однажды утром нас подняли по тревоге, построили. Слова начальника училища, участника Первой мировой, звучали жестко и в то же время сердечно:
        - Сынки! Поступил приказ Верховного главнокомандующего убыть вам на фронт - на защиту Сталинграда. Там будет ваш экзамен, там вы получите воинские звания. Не хочу вас обманывать, сынки.

Я знаю, что большинство из вас не вернутся домой, потому что на себе испытал, как воюет германец.
        Погрузка в эшелон - в курсантской форме, в обмотках. Вскоре я по достоинству оценил преимущества этой обувки. Днями, а то и неделями находясь в окопах, солдаты в сапогах неизбежно черпали землю голенищами, за которыми она превращалась в вонючую кашу. А в ботинках с портяночками было тепло и сухо: двухслойные трикотажные обмотки не промокали.
       В Златоусте мы получили по пистолету-пулемету Шпагина и влились в 97-ю стрелковую бригаду 64-й общевойсковой армии как простые пехотинцы. Меня зачислили в батальон автоматчиков.

"Курс обучения был ускоренным - восемь месяцев. Приближалось время экзаменов. Но они так и не состоялись. Однажды утром нас подняли по тревоге, построили. Слова начальника училища, участника Первой мировой, звучали жестко и в то же время сердечно:
        - Сынки! Поступил приказ Верховного главнокомандующего убыть вам на фронт - на защиту Сталинграда. Там будет ваш экзамен, там вы получите воинские звания. Не хочу вас обманывать, сынки. Я знаю, что большинство из вас не вернутся домой, потому что на себе испытал, как воюет германец.
        Погрузка в эшелон - в курсантской форме, в обмотках. Вскоре я по достоинству оценил преимущества этой обувки. Днями, а то и неделями находясь в окопах, солдаты в сапогах неизбежно черпали землю голенищами, за которыми она превращалась в вонючую кашу. А в ботинках с портяночками было тепло и сухо: двухслойные трикотажные обмотки не промокали.
       В Златоусте мы получили по пистолету-пулемету Шпагина и влились в 97-ю стрелковую бригаду 64-й общевойсковой армии как простые пехотинцы. Меня зачислили в батальон автоматчиков.

А приказ идти в атаку никто не отменял! Наши бросились дальше. Я выбрался из траншеи... Это потом я узнал, что, с чем большим грохотом летит мина, тем меньше ее надо опасаться. А если воет и вдруг - тишина, то падай скорее, врастай в землю!.. Но я не знал этого, я просто упал на краю траншеи, прижав телом руки, изо рта - розовая пена, последняя мысль: "Так, наверное, умирают".
       Когда очнулся, была ночь. Страшно хотелось пить, но руки прижаты к земле, спина деревянная - не могу достать фляжку с водой. Не знаю, сколько так пролежал, только все же нашли меня санитары.
      Они искали раненых, применяя очень простую методику: пинок в бок. Меня пнули - я застонал. Санитары разрезали одежду, перевязали, сделали укол от столбняка. Поставили у моей головы белый квадрат картонки и ушли, приказав: "Жди!".
      Жду. Под животом холодец из крови. Умирать не хочется!.. И вот пришли санитары, другие - пожилые. Говорят: "Потерпи". Положили на носилки, несут, а у сорокапятки стоят солдаты - курят, вздыхают: "Счастливый, отвоевался...".

Помню, привезли меня на операцию, положили на клеенку, а она - ледяная! Санитар сел на мои ноги, медсестра связала мне руки под операционным столом. Дали выпить спирта. А я до этого никогда не брал в рот спиртного!.. Вдруг стало весело.
      Начала врач колупать рану - все равно больно, да еще как! Ору и только слышу, как в таз хирург бросает: шмяк - кусочек лопатки, бряк - осколок мины… Потом сделали мне гипсовую рубашку с дырой там, где рана. Руку при этом закрепили в специальном положении (таких раненых дразнили "кукурузниками", как самолеты фанерные, с рамой такой).
      Но дело не шло на поправку - рана гнила и гнила. На счастье, попался на моем пути хороший врач. Изучил мою историю, спрашивает: "А что было на тебе надето при ранении?". Отвечаю: "Шинель, гимнастерка, исподнее". - "Пошли в перевязочную, не бойся, - говорит, - не будет больно".
      Стал зондировать рану. "Вот тебе, - усмехается, - шинель, вот тебе - гимнастерка, вот - исподнее". В таз по очереди шмякаются куски моей одежды - осколками в рану забило. После этого рана стала быстро заживать.

Я продолжил воевать в батальоне автоматчиков 26?го гвардейского стрелкового полка в составе 5-й гвардейской армии. Горячие это были деньки! Пекло Курской дуги, прорыв... Салют в Москве в честь освобождения Белгорода и Орла. Опять наступление.
      Стояли мы как-то в поле. Три года колхозники здесь не сеяли - бурьян вымахал в рост человека. За нашей позицией - мертвое пространство. Ни дерева, ни самолета-разведчика, ни аэростата, но лишь покажется пополнение, кухня или машина с боеприпасами - гитлеровец точным огнем всё уничтожит. Как, почему? Наш взвод послали разбираться.
      Разбрелись по бурьяну. Тут я увидел красный немецкий провод: мы тоже такие, трофейные, применяли. Однако стало мне подозрительно! Пошел вдоль провода. Жара такая, что пот глаза застилает.
      И тут вижу: лежит здоровый немец, засыпанный подвявшим бурьяном, второй - спиной ко мне. Правее - мотоцикл с коляской, тоже укрытый растительностью. В коляске - немец-телефонист. Так вот кто нам жить не дает! Дал короткую очередь по бугаю, по второму, потом по тому, что в коляске. Телефонист заверещал - я его ранил в ноги. Тут и ребята подоспели.

Как быть дальше? Никто из нас заводить мотоцикл не умеет. Но не бросать же такой ценный трофей?! Мы к немцу подступаемся. "Их телефонирен", - твердит, то есть тоже не знает, как завести.
     Пришлось мотоцикл толкать. А немец, как король на именинах, в люльке! Идти-то он не мог. Потом мне рассказывали, что немец про меня сказал: мол, гут солдат. А для меня это были первые смерти, про которые я точно знал - мои, видел.
     Оказывается, под грохот короткого артналета наводчики на мотоцикле каждый день проникали через разрыв между подразделениями и создавали корректировочный пункт. А разрывы были очень большие: потери мы тогда понесли страшные.

Спустя два дня, меня, уже гвардии старшего сержанта, ранил снайпер, когда наше подразделение охраняло саперов, снимавших свои мины перед наступлением. Я даже успел заметить немецкого стрелка, но ничего не успел предпринять.
Пуля попала в каску, разорвалась, кусочки шлема посекли голову, плечо. Сослуживцы среагировали мгновенно, забросав снайпера гранатами.
         Медсанбат, полевой госпиталь. Эвакогоспиталь в Мичуринске, развернутый в школе, где замполит батальона вручил мне первую военную награду - орден Отечественной войны II степени.

После выздоровления я воевал на 1-м Украинском фронте - в 5-й гвардейской танковой бригаде. Волею судьбы из пехотинца превратился в танкиста, в составе танкового десанта освобождал Киев, Фастов, Васильков. Под Белой Церковью я получил третье ранение - сквозное, в плечо.
        Поправка пошла быстро: кость, нервы не были задеты. И снова эшелон мчит на фронт - 1-й Белорусский. На станции Коростень к вагону подошла цыганка, предлагая погадать. Чем заплатить? У меня было маленькое вафельное полотенце.
       Взяв его, цыганка посмотрела на ладонь воина, отправляющегося в самое пекло, и произнесла: - Три раза ты возвращался с войны, четвертый раз ты не вернешься. Но не горюй: ты - счастливчик!
       А я загрустил. Кому же хочется умирать в 20 лет? Между тем поезд подъехал к какой-то станции. К вагону подошел капитан-танкист и скомандовал: - У кого есть высшее, среднее или среднее техническое образование - выходи!
       Я попал под мобилизацию на школьной скамье, диплома за ускоренный курс военного училища не получил, но... "Четвертый раз ты не вернешься." И я шагнул к офицеру, даже еще не зная, что готовит этот выбор.

Оказалось, 2-е Горьковское танковое училище. Опять я стал курсантом. Учился усердно. Меня назначили командиром отделения. 5 мая 1945 года я с отличием окончил училище. Присвоили младшего лейтенанта и назначили командиром учебного взвода. И наступил долгожданный День Победы, который я встречал со слезами радости, как и вся огромная страна." - из воспоминаний подполковника Владимира Головюка.

В.Головюк.

спасибо