«Меня раздавили, как клопа».

На момент ареста Артему Фельдману было 23 года. Он учился на экономическом факультете МГУ, много шутил и любил рассказывать анекдоты. Именно за эти анекдоты, которые следствие назвало «антисоветскими», в октябре 1951 года на него и четверых товарищей завели дело об антисоветской агитации. Артем называет его «типовым надуманным»: «группа была создана фантазией моего однодельца, люди между собой не были связаны. В обвинительном заключении, в основном, был набор отдельных фраз, анекдотов, житейских ситуаций».
Сначала арестовали Роальда Сефа, знакомого Артема, по доносу соседа, который очень хотел получить его комнату. Фельдман в своих воспоминаниях пишет, что Роальд был «очень словоохотлив», поэтому по его показаниям было арестовано достаточно много его знакомых. Важным дополнительным фактором для фабрикации «подпольной группы» было то, что у многих арестованных были репрессированы родители, и они уже заведомо считались неблагонадежными гражданами.

К Артему незадолго до ареста приходил один из бывших соседей. Фельдман пишет в воспоминаниях: «Потом оказалось, он являлся ко всем, кто был арестован по нашему делу. Очевидно, он был агентом ГБ [органов государственной безопасности]. Ко мне он явился с предложением работы в Политехническом музее экскурсоводом. Это был ход, чтобы выяснить мои дальнейшие намерения — не собираюсь ли уехать из Москвы».

Однако об аресте Роальда Артем узнал только осенью, когда вернулся на учебу после летних каникул. В университете он ловил на себе странные пристальные взгляды незнакомых студентов и только потом понял: видимо, на него уже были доносы, и все знали, что его собираются исключать.

Однажды после занятий Артема отвел в сторону преподаватель и посоветовал быть осторожнее на семинарах. Артем пишет: «Поскольку я был, не могу сказать инако, но все-таки мыслящим, то на занятиях по основам марксизма-ленинизма по незнанию я попадал на троцкистские позиции».

Фото Артема, приложенное к материалам следствия
Фото: архив «Международного Мемориала»

Артема арестовали ночью, обыскав комнату коммунальной квартиры, в которой жил он с родителями и младшей сестрой. Когда Артема уводили, отец не боялся его ареста или обвинительного приговора, сказав, что верит органам и прощаться с сыном не будет.

Первый допрос дался Артему нелегко. Перед этим он сутки пробыл в боксе, где возможно было только стоять, и следователей было гораздо больше, чем обычно занимаются подобными делами, — человек 20. «Такой перекрестный допрос, чтобы у человека голова закружилась, я даже не успевал глаза перевести на того, кто задавал вопрос. Вопросы были самые глупые, самые неожиданные — задача у них была одна — сбить с толку, полностью деморализовать арестованного».

Следующие допросы были спокойнее. Молодой следователь «держал себя достаточно легко» и любил шутки. Следователи, судя по всему, сразу нашли подход к нему. Если бы Артем почувствовал давление, то начал бы сопротивляться, а в спокойной беседе раскрывался гораздо быстрее, как он вспоминает в мемуарах. Когда он понял, что его обвиняют не больше, чем в рассказывании анекдотов, он почувствовал несерьезность своего положения. «Меня раздавили, как клопа, мгновенно, потому что дело уже было создано и все роли — расписаны. Сопротивляться мне было незачем, да и, собственно говоря, я всерьез и не считал, что какие-то дурацкие анекдоты послужат причиной такого большого срока — 25 лет, да еще взамен смертной казни, которая к этому времени была отменена».

Постановление о наложении ареста на имущество Артема
Фото: архив «Международного Мемориала»

Несмотря на постоянные шутки и достаточно благоприятную атмосферу, Артем был совершенно измотан ночными допросами и одиночной камерой. «С какого-то момента собственная судьба стала [мне] совершенно безразлична. Требовалось следователю что-то записать, — и я давал ему нужные показания достаточно послушно». После нескольких месяцев под арестом он пытался вспомнить, в чем его вина не по следствию, а в жизни: «Сам себе подбирал обвинение, в чем-то каялся».

На допросах Артем признал вину и подтвердил, что был не совсем согласен с политикой советского государства, сравнивал по форме существующий в СССР строй с диктатурой нацистской Германии и заявлял, что в условиях Советской власти «жить приходится согнувшись в три погибели».

Артем не чувствовал никакой поддержки, какую получали например, ребята, которые шли по делам молодежных организаций. У них были товарищи, которые разделяют их взгляды. Артем же чувствовал свое одиночество в полной мере: «Когда человек один, против всего этого чудовищного аппарата насилия, и его судьба ему, действительно, становится безразличной, он, естественно, должен сам себе подобрать обвинение, потому что погибнуть совсем зазря ему просто обидно…»

Очных ставок было много, но одной из самых запоминающихся была со свидетелем, который дал показание, что Артем «клеветнически утверждал, что Карл Маркс был евреем»:
«Я обратился к следователю с просьбой задать вопрос свидетелю. Следователь разрешил, и произошел следующий диалог:

— Я действительно говорил это, чтобы подчеркнуть, что Карл Маркс был евреем, или это была просто констатация факта его национальности?

— Нет, без всякого подчеркивания этого факта.

Тогда следователь у свидетеля спросил:

— А почему же вы это написали? Что клеветнически?

Свидетель повернулся к следователю и с упреком и недоумением сказал:

— Но вы же так хотели!..»
С того самого момента, как Артема привели в зал суда, у него появилось чувство брезгливости и недоумения: долгий и нудный судебный процесс, огромное количество свидетелей и обвиняемых, а судьи — вроде бы солидные люди, а «ковыряются в этом дерьме, и главное, с удовольствием».

В зал запустили всех свидетелей и стали читать приговор. Артема приговорили к высшей мере — 25 лет в Третьем лагерном отделении Степного лагеря в поселке Кенгир, расположенном в центральной части Казахстана. Ему вменили проведение антисоветской, националистической агитации, вражеские и террористические выпады против руководителей Советского государства, сочинение, хранение и распространение документов антисоветского содержания. Он был ошеломлен, потому что до последнего момента не понимал серьезности своего положения.

Фото: архив «Международного Мемориала»

На вокзал Артема отвезли в машине с надписью «Живая рыба», посадили отдельно от уголовников вместе с эстонцами, также с 25-летними сроками. Дальше значительную часть воспоминаний занимают зарисовки окружающих людей: политзеков, уголовников, надзирателей, конвоиров.

«Заключенный-тувинец, старый, плохо слышит, один глаз полностью закрыт бельмом, второй — уже тронут. По-русски не понимает ничего, знает только два слова — двадцать пять, и на все вопросы охраны отвечает — двадцать пять: и статья, и срок, и сколько лет, и куда едешь. И только в лагере выяснилось, что у деда была статья 58-6, т.е. шпионаж. А как он физически мог шпионить, не видя, не слыша и не понимая по-русски, — до сих пор для меня загадка…»

Артема сразу же определили в строительную бригаду, где он проработал весь свой срок. Он приспособился к кладке в 30-градусные морозы на ветру. «Вообще, что касается земляных работ: и в лагерях, и на воле мне до сих пор непонятно, как земного шара хватало для выполнения всех этих работ…»

Фото: Архив «Международного Мемориала»
Он приспособился к бытовым проблемам лагерного быта. Поначалу он пользовался деревяшкой вместо ложки, которую надо было отливать из алюминиевой проволоки. Артему также приходилось брить смоченную в луже бороду щепочкой и питаться с помощью передачек от других заключенных.

«Когда убили прибывшего с этапом еврея Лившица, которого никто не успел даже увидеть, в убийстве его обвинили Феликса Бергера и Фильку Фридмана, а заодно с ними арестовали и меня. Привели в тюрьму, спороли пуговицы, сняли шнурки, но пришел какой-то старший лейтенант и сказал: „А этот — лишний!" И меня вернули обратно.

А позже я узнал, что ребята признались в убийстве, хотя и не видели убитого никогда. А после смерти Сталина их стали убеждать, что убили не они. И в конце концов прокуратуре удалось им доказать, что они не убивали...»

День смерти Сталина Артем тоже хорошо помнит. Заключенных не вывели из бараков, стояла напряженная тишина:

«Со мной рядом лежал очень осторожный и законопослушный Мотя Талалаевский, он мне осторожным шепотом говорит; „Неужели умер?" И вдруг откуда-то сверху, с нар голос на весь барак: „Подох, ети его мать!"»

В 1956 году в лагере начала работу московская комиссия по пересмотру дел. 17 июля Артем был освобожден со снятием судимости, в конце месяца был в Москве, а в ноябре получил справку о реабилитации. Он восстановился в университете, оформил перевод во Всесоюзный заочный инженерно-строительный институт и пошел работать конструктором в тресте горнопроходческих работ. В конце 1980-х Фельдман сыграл важную роль в создании «Мемориала» и принимал активное участие в работе комиссии Мосгорисполкома по оказанию помощи реабилитированным гражданам.

авт. Серафима Свердлова
При участии Алексея Макарова («Мемориал»)

источник

Комментарии могут оставлять, только зарегистрированные пользователи.