Не военное.

Тут стало модно быть бездушной тварью,
Красивой с виду, а в душе гнилой,
Все повторять и быть, как обезьяна.
Не модно нынче быть собой.
Добро не ценится и нет во что-то веры,
обману все легко так поддаются.
Тут все кричат, что знают себе цену.
А знают, потому что продаются.

А у нее всё опять в порядке: ночные клубы, тусовки, блядки,в зубах парламент, в стакане виски в кармане деньги и две ириски и в телефоне всегда есть кто-то с кем вроде можно, но не охота.

Бог звонил.
Извинялся.
Говорит, был занят.
Катастрофы, цунами, падение цен и самолетов.
Мертвые дети. Тухлые шпроты. Разбитые души.
А обвиняют кого? Вот, то-то.
Намаялся.

Устал всех лечить, капать на сердце йодом, дуть на раны.
«Щипет, конечно. Больно, конечно.
Не плачь. Все заживет. Не поздно – так рано».

Бог звонил.
Говорит, надо было помочь.
Там кто-то умер. Кто-то домой не вернулся.
Кто-то чего-то дунул и ревел в его плечи о том, как лажанулся.
А после бросал за колкостью колкость,
хлестал по щекам, обвиняя.
Так злобно.
Но, кажется, полегчало.

Бог мне сказал, что это важнее.
Кто-то Его ненавидит, кто-то послал на три буквы.
Кто-то желал Ему самые сильные муки и клял Его день рождения.
«Но что тут поделаешь? Пройдет же… со временем»

Бог заходил…
Был такой усталый и грустный. Но улыбнулся.
Сел на ручку дивана, провел ладонью мне по макушке и тихо спросил:
«Что случилось?» А я замолчал. Стыдно так стало…
Я налил ему чай, терпкий горячий,
укутал пледом колени, и,
сев возле ног, тихо читал стихи.
Просто, чтоб отдохнул он.
Просто, чтоб не грустил он.
Просто…

 все важные фразы должны быть тихими,
все фото с родными всегда нерезкие.
самые странные люди всегда великие,
а причины для счастья всегда невеские.
самое честное слышишь на кухне ночью,
ведь если о чувствах - не по телефону,
а если уж плакать, так выть по-волчьи,
чтоб тоскливым эхом на полрайона.
любимые песни - все хриплым голосом,
все стихи любимые - неизвестные.
все наглые люди всегда ничтожества,
а все близкие люди всегда не местные.
все важные встречи всегда случайные.
самые верные подданные - предатели,
весёлые клоуны - все печальные,
а упрямые скептики - все мечтатели.
если дом уютный - не замок точно,
а квартирка старенькая в Одессе.
если с кем связаться - навеки, прочно.
пусть сейчас не так всё, но ты надейся.
да, сейчас иначе, но верь: мы сбудемся,
если уж менять, так всю жизнь по-новому.
то, что самое важное, не забудется,
а гениальные мысли всегда бредовые.
кто ненужных вычеркнул, те свободные,
нужно отпускать, с кем вы слишком разные.
ведь, если настроение не новогоднее,
значит, точно не с теми празднуешь.

Это делается очень просто:
Берется господин средняго роста,
Придаются ум и смётка,
Независимая походка,
Приятность взора,
Речь шармёра,
Уменье слушать,
Уменье кушать,
Близость к сферам,
К добродетельным мэрам,
К «персонам гратам»,
Адвокатам и депутатам,
К лидерам партий,
Составителям хартий
Туманных,
Гуманных,
И без всяких данных.
И еще надо:
Подвижность номада,         
Чемоданы - вализы,           
Легкие визы,
Прикосновенность к клубам
К медным трубам,
Огням и водам,
Шифрам и кодам
К избирательным урнам,
Женщинам бурным,
К торг-пол-предствам,
К усыпляющим средствам,
К ножам, пистолетам.
А при всем,при этом -
Сапог семимильный, -
Сорокасильный,
Пежо ли, Рено ли,
И где то мило —
В сторонке вилла, -
Соблазн усталым, -
С глухим подвалом,
Где тайны дела
Хранят умело.

Валентин Горянский. 1934 год. "Гангстер"

Мне моя брезгливость дорога,
мной руководящая давно:
даже чтобы плюнуть во врага,
я не набираю в рот говно.

Всего слабей усваивают люди,
взаимным обучаясь отношениям,
что слишком залезать в чужие судьбы
возможно лишь по личным приглашениям.