Лев Толстой как зеркало русской революции

Если у вас есть под рукой толстовское «Воскресение», не поленитесь открыть XIX главку второй части. Она коротенькая, но написано, точнее прописано в ней много.

Там Нехлюдов приехал к коменданту Петропавловской крепости Кригсмуту просить о передаче книг одному заключенному. «Человек, от которого зависело смягчение участи заключенных в Петербурге, был увешанный орденами, которые он не носил, за исключением белого креста в петличке, заслуженный, но выживший из ума, как говорили про него, старый генерал из немецких баронов. Он служил на Кавказе, где он получил этот особенно лестный для него крест за то, что под его предводительством тогда русскими мужиками, обстриженными и одетыми в мундиры и вооруженными ружьями со штыками, было убито более тысячи людей, защищавших свою свободу и свои дома и семьи…»

Не слишком приятный образ, но это только начало. «Он строго исполнял предписания свыше и особенно дорожил этим исполнением. Приписывая этим предписаниям свыше особенное значение, он считал, что все на свете можно изменить, но только не эти предписания свыше. Обязанность его состояла в том, чтобы содержать в казематах, в одиночных заключениях политических преступников и преступниц и содержать этих людей так, что половина их в продолжение десяти лет гибла, частью сойдя с ума, частью умирая от чахотки и частью убивая себя: кто голодом, кто стеклом разрезая жилы, кто вешая себя, кто сжигаясь.

Старый генерал знал все это, все это происходило на его глазах, но все такие случаи не трогали его совести, так же как не трогали его совести несчастья, случавшиеся от грозы, наводнений и т. п… Предписания должны неизбежно были быть исполнены, и потому было совершенно бесполезно думать о последствиях таких предписаний. Старый генерал и не позволял себе думать о таких делах, считая своим патриотическим, солдатским долгом не думать для того, чтобы не ослабеть в исполнении этих, по его мнению, очень важных своих обязанностей».

Белый крест – это Георгий. Говорю уверенно, потому что у Кригсмута есть точно установленный прототип – барон Майдель. Толстой посещал в Петропавловку в марте 1878-го, остался впечатлён и без устали делился с близкими. Брат жены Толстого писал: «Лев Николаевич с отвращением передавал мне, как комендант крепости с увлечением рассказывал ему о новом устройстве одиночных камер, об обшивке стен толстыми войлоками для предупреждения разговоров посредством звуковой азбуки между заключенными, об опытах крепостного начальства для проверки этих нововведений и т.п., и удивлялся этой равнодушной и систематической жестокости со стороны интеллигентного начальства».

Что ж, самое время познакомиться с реальным Георгом-Бенедиктом-Генрихом, а на русский лад Егором Ивановичем Ма?йделем. Он действительно барон - из дворян курляндской губернии, немец в квадрате, так сказать. Служить начал в гвардии (измайловец), через пять лет командирован на Кавказ. Это 1842 год – самый разгар чеченской войны, «экспедиции» в горы идут одна за другой. Майдель – в гуще. В подробности не углубляюсь, чтобы покороче - через 9 лет он получил генеральские эполеты. А ему было 35. Не такой уж и «старый генерал» (он вообще то всего на 11 лет старше самого Толстого).

А «белые кресты» (их два у него!)  - это не за чечен, это за Крымскую войну. Майдель командовал 2-й бригадой 20-й пехотной дивизии на Кавказе. Первый Георгий – за  сражение на Чингильских высотах, где была разбита 34-тысячная турецкая армия. В наградном листе  так: «Командуя передовою колонною… перевел войска войска чрез реку под сильным огнем неприятельской артиллерии и не только удержался на том берегу, но дал возможность чрез это движение прочим войскам развернуться для действия против неприятеля, потом лично повел колонну в штыки и, не смотря на сильнейший картечный и батальный огонь, овладел турецкими батареями, опрокинул прикрытие и отбросил его в средину лагеря».

Георгий IIIcтепени – за штурм Карса 17 сентября 1855 года. «Начальствуя колонною, лично повел войска… овладел частью укреплений, батареями и первым неприятельским лагерем… получив две тяжелых раны в руку и в грудь, оставался на занятой позиции до тех пор, пока прибывшие резервы не были введены на позицию».

Вот такой человек в 1876 году был назначен комендантом Петропавловской крепости. «Нехлюдов слушал его хриплый старческий голос, смотрел на эти окостеневшие члены, на потухшие глаза из-под седых бровей, на эти старческие бритые отвисшие скулы, подпертые военным воротником, на этот белый крест, которым гордился этот человек, особенно потому, что получил его за исключительно жестокое и многодушное убийство…»

«Многодушное убийство» людей «защищавших свою свободу и свои дома и семьи»… Чуть осовременить, добавить интонации… Я это читал совсем недавно: правозащитники обвиняли Россию в агрессии против Грузии. Проблема в том, что «Воскресение» написал не Илларионов или Ковалев какой, прости Господи. Толстой в 1854-м сам подал рапорт с просьбой отправить его в Севастополь и отстоял на 4-м бастионе 1,5 месяца – а месяц в Севастополе шел за год, совершенно официально. А Майдель на другом фронте той же войны «многодушные убийства» совершал, чтобы турецкая армия не появилась перед тем самым 4-м бастионом. Вот ведь коллизия.

«Заключенные обращались к нему с различными просьбами.Он выслушивалих спокойно, непроницаемо молча и никогда ничего не исполнял, потому что все просьбы были

не согласны с законоположениями». И Нехлюдову отказал. А на самом деле в Петропавловке книги давали какие угодно (ну, почти). Нечаеву «Бесов» Достоевского прислали. Добавлю, что Майдель, по отзыву биографа Нечаева, был самым гуманным из всех  комендантов Петропавловки (именно при нем, кстати, с Нечаева сняли кандалы). Вобщем, можно бы констатировать, что Толстой ради красного словца и впечаляющего образа оболгал и окарикатурил боевого русского генерала, и закрыть тему. Но… 

-Прощайте, мой милый, не взыщите с меня, но я, любя вас, говорю. Не общайтесь с людьми, которые у нас содержатся. Невинных не бывает. А люди это всё самые безнравственные. Мы-то их знаем…

-Ну, если бы и я и все так, как вы, не служили бы? Кто же бы остался? Мы вот осуждаем порядки, а сами не хотим помогать правительству.

-Прежде - правда, что было довольно сурово, но теперь содержатся они здесь прекрасно. Они кушают три блюда и всегда одно мясное: битки или котлеты. По воскресеньям они имеют еще одно четвертое — сладкое блюдо. Так что дай Бог, чтобы всякий русский человек мог так кушать.

…Почему то мне кажется, что Майдель и сам подписался бы под репликами Кригсмута. Он ведь, несомненно, государственник. А кто из нынешних «государственников» не подписался бы? Я не то чтобы ровняю Майделя с «нынешними» (он свою государственность под пулями доказал, а не под телекамерами на Новинском бульваре), но ведь психология государственников во все времена одинакова, нет? У нас просто так не сажают. Хватит критиковать власть. Вас кормят битками и котлетами – чего  вам еще? Пиши духовной? Ну так…

-Книги им даются и духовного содержания,и журналы старые.Унас библиотека соответствующих книг.

(…А кормили, в скобках заметим, там действительно отменно. Почитаешь арестантское меню Петропавловки – снюной подавишься: жаркое из телятины, суп со свежей капустой, яйца, картофель, коренья, сливки, пирожные – пирожные! - есть. Пирожные есть, а чего то им, понимаешь, всё не хватает).

Толстой наврал в деталях, но есть ощущение, что оказался в итоге прав, не в масштабах Петропавловки – в масштабах империи. Тот «пир духа», который устроил России Победоносцев – это именно «книги духовного содержания и журналы старые». Добро бы в обмен на жаркое и пирожные, так ведь прав Кригсмут – не всякий русский человек вкушал  явства сии.

А в казематах люди реально сходили  ума, и при добром Майделе тоже - как Бейдеман, 18 лет сидевший за найденный при обыске «подложный манифест». И самосожжения были.  Ветрову, которая так покончила с собой, Толстой знал лично, и сначала даже включил этот эпизод в одну из редакций романа…

И главное -  помимо конченных отморозков вроде Нечаева в Петропавловке сидели люди, которые… сейчас решусь – патриотами России были не меньше, чем Майдель. И жизнь готовы были отдать – только не под турецкими пулями, а на вполне русском эшафоте. Столыпин потом пригвоздит их меткой фразой: «Им нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия». Неправда, им тоже нужна была великая Россия, только её величие они понимали по другому.

Они не «лузеры», не проходимцы – не все, по крайней мере. В другой России они были бы интеллектуальной и политической элитой, цветом нации. Тотлебен когда узнал подробности технических решений Желябова и Кибальчича возопил: «Что бы там ни было, что бы они не совершили, но таких людей нельзя вешать! Кибальчича я бы засадил крепко-накрепко до конца его дней, но при этом предоставил бы ему полную возможность работать над его техническими изобретениями». Вот кто шарашки то чуть не придумал, а продави генерал идею, глядишь, «катюши» мы имели бы уже под Ляояном. 

Толстой после посещения Петропавловки тоже возопил, но не о «катюшах», конечно:  «Мне издалека и стоящему вне борьбы ясно, что озлобление друг на друга двух крайних партий дошло до зверства. Для Майделя и др. все эти Боголюбовы и Засуличи такая дрянь, что он не видит в них людей и не может жалеть их; для Засулич же Трепов и др. - злые животные, которых можно и должно убивать как собак... Все это, мне кажется, предвещает много несчастий и много греха. А в том и в другом лагере люди, и люди хорошие. Неужели не может быть таких условий, в которых они перестали бы быть зверьми и стали бы опять людьми. Дай Бог, чтобы я ошибался, но мне кажется, что все вопросы восточные и все славяне и Константинополи пустяки в сравнении с этим». Всё он понимал, люби не люби его – а умница был граф, никуда не денешься. Но Кригсмут-Майдель получился таким каким получился.

Один немец сказал, что если бы Толстой дожил до 1914-го, мировой войны не случилось бы – таков был его моральный авторитет. Может быть. Но революция в России случилась уже при Толстом и в любом случае повторилась бы – XIX главка второй части «Воскресения» тому порукой. Пропасть непроходима и так, а Толстой не помог её засыпать - усугубил. Ведь и  Нехлюдов же не стал разговаривать с Кригсмутом как с человеком, «понимал, что возражать, объяснять ему значение его слов – бесполезно».

Так что для начала Нечаевы и Желябовы постараются поменяться с Кригсмутами местами - при полном одобрении, или во всяком случае равнодушии Нехлюдовых…

P.S. Чтобы два раза не вставать - ещё цитата из XIX главы: «Сын генерала делал такую же карьеру, как и отец, и после военной академии служил в разведочном бюро и очень гордился теми занятиями, которые были там поручены ему. Занятия его состояли в заведывании шпионами».

Припоминаете барона Майгеля в «Мастере и Маргарите»? На балу у Воланда? «Широко ходят слухи о чрезвычайно любознательности барона, его даже называют наушником и шпионом». Булгаков прекрасно знал, с кого писан Кригсмут, и изменил только одну букву – как говорят булгаковеды, «чтобы ближе к магии». Такая вот литературная перекличка… 

спасибо