Подборка.

18 сентября 1698 года в Бастилию перевели таинственного узника, известного как Железная Маска.

Первые сведения об этом заключённом эпохи короля Людовика XIV появились ещё в 1669 году. На протяжении 34 лет его охранником был один и тот же человек, Бенинь Доверн де Сен-Мар. Узник скончался 19 ноября 1703 года и был похоронен под именем Marchioly.

Лицо его, как и личность, никому не известно: он носил маску. Правда, не из железа, а из чёрного бархата. Историки выдвигали и выдвигают разнообразные теории, которые находили своё отражение в книгах и фильмах.

Узник «получил» железную маску благодаря Вольтеру. В своём втором издании «Вопросов к Энциклопедии» (1771 год) тот выдвинул версию, что узник носил не бархатную, а железную маску и что под этой маской скрывался незаконный старший брат Людовика XIV. Но никаких подтверждений этому нет. Исторические сведения о человеке в бархатной маске возможно почерпнуть только из переписки Сен-Мара со своим руководством в Париже. По другим версиям, узником был некий Эсташ Доже, участник нескольких политических скандалов конца XVII века, однако и эта теория неубедительна.

Человек в железной маске оказал огромное влияние на литературу. Он упоминается в романе «Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя» Александра Дюма: узник там — брат-близнец Людовика XIV. Дюма также представил в шестом томе «Знаменитых преступлений» в главе «Человек в железной маске» список всех возможных теорий по поводу того, кем был загадочный узник.

Тайна человека, вошедшего в историю под именем Железная Маска, волновала людей не одно столетие. Достоверных сведений о самом необычном узнике Бастилии сохранилось очень немного. Почтительное обращение с ним заставляет думать о знатном происхождении. В тюрьме он сохранял привычки аристократа, носил тонкое бельё, любил изысканный стол, музицировал, недурно играя на музыкальных инструментах.

После смерти Железной Маски комнату, в которой он жил, тщательнейшим образом обыскали, стены выскоблили и заново побелили, мебель сожгли, а золотую и серебряную посуду переплавили. Очевидно, власти боялись, что узник где-то мог спрятать какой-нибудь клочок бумаги или нацарапать в укромном месте несколько слов о тайне своего заключения.

В 1879 году газета "Народная воля" опубликовала циркуляр министерства внутренних дел от 16 июля, назвав его "актом замечательной правительственной наглости и цинизма". Документ, подписанный министром Львом Маковым (на иллюстрации), действительно красноречиво говорит о том, чьи интересы защищало правительство:

"С некоторого времени между сельским населением стали ходить ложные слухи и толки о предстоящем будто бы общем переделе земли. По особому Государя Императора повелению, объявляю, что ни теперь, ни в последующее время никаких дополнительных нарезок к крестьянским участкам не будет и быть не может. При действии наших законов о праве собственности никогда не может случиться такой неправды, такой обиды, чтобы земля, законным порядком за кем-либо укрепленная, была у законного владельца отнята и передана другому. Сами крестьяне владеют отведенною им землею на основании Высочайше утвержденного 19 февраля 1861 года Положения; пр силе закона, они спокойно пользуются и распоряжаются своими наделами и имеют право приобретать новые земельные участки от других собственников по добровольному с ними соглашению. Таким образом, законы наши оставляют каждого при своем и не дозволяют посягать на чужое. Через это, вместе с крестьянской и всякой другой собственностью, охраняется спокойствие всего государства. Ложные слухи о земельном переделе и о добавочных в пользу крестьян нарезках разносятся по селениям людьми злонамеренными, для которых нужно только смущать народ и нарушать общественное спокойствие. К сожалению, слухи эти не редко принимаются на веру простодушными людьми, которые передают их другим, не подозревая обмана и не помышляя о том, в какую беду они могут через это попасть сами и ввести других. Во исполнении Высочайшей воли Государя Императора, предостерегая сельское население от злых и коварных внушений, я вменяю в обязанность сельскому, волостному и полицейскому начальствам зорко и неослабно следить за появлением злоумышленных вестовщиков, а введенных в обман стараться всячески вразумлять и удерживаться от распространения вредных вымыслов".

С конца 80-х гг. могучим защитником «Народной воли» на Западе выступил американский журналист Джордж Кеннан (1845–1924 гг.), который с 1864 по 1886 гг. четырежды приезжал в Россию, дважды побывал в Сибири, досконально изучил там ссылку и каторгу и в 1890–1891 гг. опубликовал книгу «Сибирь и ссылка» с потрясающим разоблачением судебно -карательной политики царизма. Книга обошла весь мир и повсюду будоражила общественное мнение против самодержавия. Ф. Энгельс так и писал о ней: «американец Кеннан разоблачил перед всем миром все те гнусные методы, при помощи которых царизм в собственной империи подавляет всякую попытку к сопротивлению».

Русская общественность приветствовала книгу Кеннана. «Очень, очень благодарен вам, как и все живые русские люди, – писал Кеннану 8 августа 1890 г. Лев Толстой, – за оглашение совершающихся в теперешнее царствование ужасов».

Бесславя царизм, Кеннан, с другой стороны, возвеличивал его врагов (главным образом, народовольцев), о которых отзывался с глубочайшей симпатией: "самые мужественные и самые великодушные типы мужчин и женщин, каких я когда-либо знавал".

Резонанс от разоблачений Кеннана был тем сильнее, что он, не довольствуясь книгой и циклом статей о сибирской ссылке, выступал в США, Канаде, Англии с яркими лекциями, которые собирали многотысячные аудитории и пользовались шумным успехом. «В течение четырех лет, – гласит справка российского Департамента полиции от 26 июня1893 г. – Кеннан успел прочесть в Америке около 500 лекций, на которые собиралось иногда до 6–7 тыс. слушателей», причем «для большего воздействия на слушателей Кеннан появлялся на этих чтениях в арестантском халате, с ручными кандалами, потрясая которыми приглашал свободных граждан Америки помочь русскому революционному движению».

После одной из таких лекций (в Вашингтоне весной 1889 г.) оказавшийся среди слушателей Марк Твен произнес взволнованную речь, «полную энтузиазма и симпатии к русским революционерам. Закончил он ее словами: «Если правительство, подобное теперешнему русскому, не может быть низвергнуто иначе как динамитом, то слава богу, что существует динамит!».

P.S На фото Джордж Кеннан в одежде сибирского каторжника. В таком виде Кеннан нередко выступал с лекциями о России.

Эрнст Рюдин: автор «психиатрической евгеники», нацистский идеолог, создатель программы расовой гигиены в Германии. Отделался он штрафом и коротким тюремным заключением

Рюдин начинал как исследователь проблемы наследственности и семьи — это сделало его достаточно авторитетным учёным-психиатром. Однако он был горячим сторонником теории о том, что немецкая раса вырождается, а потому в её среде всё больше и больше психических и не только заболеваний. С самого начала карьеры Рюдни пытался перевести исследования в политическую плоскость — настолько высок был его личный страх «вырождения» немцев. Неоднократно обращал внимание на материальное бремя, которое несёт государство, заботясь о больных и инвалидах.

Он разработал несколько евгенических теорий, которые достаточно активно продвигал. Но справедливости ради отметим, что многие исследования в области наследственности были весьма актуальны, на протяжении десятилетий широко цитировались в международной литературе, сам Рюдин до сих пор считается отцом психиатрической генетики. В 1931 году он стал руководителем Института психиатрических исследований — центра евгенических исследований во время правления Гитлера. Именно Рюдин был одним из первых, кто попытался рассказать общественности об опасности наследственных дефектов и ценностях нордической расы («творцов культуры»). На международных конгрессах по психической гигиене он активно отстаивал именно такие позиции, был президентом Международной федерации евгенических организаций.

В 1933 году Эрнст Рюдин, Альфред Плетц и некоторые другие эксперты по расовой гигиене сформировали специальный Комитет по вопросам народонаселения и расовой политике. Идеи Комитета стали научной основой для оправдания расовой политики нацистской Германии. Рюдина за его идейность называли даже «рейхсфюрером по стерилизации». Именно он был идеологом знаменитого закона «О предотвращении рождения потомства с наследственными заболеваниями», который предусматривал принудительную стерилизацию определённых категорий граждан с целью сохранения чистоты «арийской расы» и предотвращения рождения потомства с возможными генетическими заболеваниями. Подобными исследованиями он занимался вплоть до 1945 года.

После войны, естественно, стал утверждать, что занимался только академической наукой, только слышал об убийствах в психиатрических больницах, а нацистов и вовсе ненавидел (и совершенно неважно, что он был членом НСДАП и имел несколько правительственных наград). Но его быстро разоблачили. Правда, в 1947 году по денацификации освободили. Единственным наказанием Рюдина стал… штраф в 500 марок. Причины такого досрочного и лёгкого освобождения неизвестны, но полагают, что большую роль сыграли его личные связи с престижными американскими и британскими исследователями, а также тот факт, что он неоднократно цитировал американские инициативы по евгенической стерилизации, чтобы оправдать свои собственные как законные. Тем не менее Рюдин был назван более старшим и влиятельным архитектором нацистских преступлений, чем приговорённый к смертной казни врач Карл Брандт или печально известный Йозеф Менгеле. Умер Рюдин в 1952 году, на свободе.

"20 июля или около этого числа в официальных большевистских газетах появилось известие об убийстве Государя в ночь с 16 на 17 июля в Екатеринбурге по постановлению местного Совета солдатских и рабочих депутатов...

На всех, кого мне приходилось видеть в Петрограде, это известие произвело ошеломляющее впечатление: одни просто не поверили, другие молча плакали, большинство просто тупо молчало. Но на толпу, на то, что принято называть "народом" — эта весть произвела впечатление, которого я не ожидал. В день напечатания известия я был два раза на улице, ездил в трамвае и нигде не видел ни малейшего проблеска жалости или сострадания. Известие читалось громко, с усмешками, издевательствами и самыми безжалостными комментариями.

В день напечатания известия я был два раза на улице, ездил в трамвае и нигде не видел ни малейшего проблеска жалости или сострадания. Известие читалось громко, с усмешками, издевательствами и самыми безжалостными комментариями".

Из воспоминаний Владимира Коковцова, министра финансов в 1904 — 1905 и 1906 — 1914 годах

Впервые в жизни я испытал настоящий страх ночью с 4 на 5 июля 1938 года.

В эту трагическую для меня ночь, возвращаясь домой, я увидел в створе открытой входной двери в мою квартиру дремлющего на сундуке под зеркалом нашего управдома рядышком с моей женой. Когда я, еще ничего не понимая, прикрыл за собой дверь, в поле моего зрения оказались еще двое: красноармеец с винтовкой и командир в форме НКВД. Оба вымокшие до нитки, у обоих под ногами по луже воды: на дворе громыхала гроза. У командира в руке были свернутые трубочкой какие-то бумаги.

Управдом, кивнув на меня, сказал:

- Он.

- Фамилия? - спросил командир.
- Жженов.

- Имя?
- Георгий.

- Отчество?
- Степанович.

- Год рождения?
- 1915-й.

Командир сверил ответы с данными в бумаге.

- Разрешите пройти в комнату. Вот ордер на обыск.

Он протянул мне бумагу, которую все время старался не замочить.
Моя реакция на пережитый страх была совершенно неожиданной: я уснул. Буквально, как только начался обыск, я прилег на кровать и уснул... Вырубился, отключился, как отключаются предохранители в электросети, когда напряжение становится угрожающим и неизбежны замыкание, катастрофа.
Как все-таки удивительно и сложно создан человек!

Проснулся я, когда уже брезжил рассвет. Жена тихонько трогала меня за плечо и говорила: "Вставай, переоденься..." Обыск закончился.
- Подпишите акт, - сказал командир и добавил: - Вам придется поехать с нами.
- А ордер на арест у вас есть? - спросила жена.
- Конечно, а как же! - командир раскрутил трубочку и вытащил еще одну казенную бумагу. - Пожалуйста!

Надо отдать должное: все формальности, связанные с обыском и арестом, были соблюдены. Все шло хорошо, тихо. Казенных бумаг хватало. Все, что следовало подписать, было подписано. Арестант проснулся и молчит - опять-таки хорошо. Вообще все хорошо! Но это уже, как говорится, разговор другой. Важно, что приказ начальства выполнен "как положено". Ночь, слава богу, тоже прошла, уже утро - конец работе, прекрасно! Не придется ехать по следующему адресу.

Перед самым уходом на вопрос жены, надо ли мне что-нибудь взять с собой, командир ответил:
- Зачем? Если не виновен, вернется через несколько дней.
- Нет. Кто к вам попадет, скоро не возвращается, - печально констатировала жена.

Говорить о том, что мы, ленинградцы, не знали о происходящих в городе массовых арестах, не приходится: конечно, знали. И обсуждали. Правда, в сугубо своем, родственном кругу, да и то с опаской, осторожно. В тридцать седьмой - тридцать восьмой годы мало кто кому доверял. Об этом знали, говорили и недоумевали, поражаясь количеству арестов. Но думали как-то умозрительно, как о чем-то происходящем вне нас, вне наших судеб, - поэтому даже в самом страшном сне я и представить не мог, что когда-нибудь меня будут ждать в моей квартире вооруженные люди на предмет ареста. И все-таки это произошло... В ночь с 4 на 5 июля 1938 года случился самый страшный страх в моей жизни. Все последующие страхи, а они были, и не единожды, ни в какое сравнение с этим ночным страхом не шли. Поэтому она, эта ночь, и запомнилась в мельчайших деталях и навсегда.

...Запомнилась скорбная поза нашего дворника, сочувственно наблюдавшего, как меня вели под конвоем к ожидавшей у ворот "эмке"...

...Запомнилась и жуткая вежливость командира, пред-упредительно распахнувшего передо мной дверцу машины...

...Запомнилось и первое теплое, после ненастного июня, чистое, солнечное июльское утро - несчастное утро моей жизни!..

Когда я, заботливо стиснутый конвоирами, сидел в "эмке", идущей последним прощальным маршрутом с Первой линии моего родного Васильевского Острова по набережной самой прекрасной в мире реки Невы, мимо моего детства - Меншиковского дворца, Ленинградского университета, где помещалась 204-я трудовая средняя школа, в которой я учился, и далее, мимо Зоологического музея, Академии наук на Дворцовый мост...

Судьба дала мне возможность попрощаться с бессмертным памятником Рас-стрелли - Зимним дворцом, Эрмитажем, в последний раз вспомнить Лизу из "Пиковой Дамы". Машина прошла мимо Мраморного Дворца к Дому ученых, обогнув Марсово Поле и решетку Летнего сада, выехала на улицу Воинова (б. Шпалерная), пересекла Литейный проспект и остановилась у ничем не примечательных ворот "Большого дома", о котором позже сочинились строчки:

На улице Шпалерной
Стоит волшебный дом:
Войдешь в тот дом ребенком,
А выйдешь - стариком.
По сигналу "эмки" ворота гостеприимно распахнулись и поглотили вместе с машиной все двадцать три весны моей жизни. Такие понятия, как честь, справедливость, совесть, человеческое достоинство и обращение, остались по ту сторону ворот.

В регистрационной книге внутренней тюрьмы НКВД я значился 605-м поступившем в ее лоно в это ясное "урожайное" утро 1938 года.

Меньшагин Б. Смоленск горит (часть вторая)
Из книги: Борис Меньшагин: Воспоминания. Письма. Документы / Сост. и подг. текста П. М. Полян. — М.; СПб.: Нестор-История, 2019. — 824 с., ил. ISBN 978-5-4469-1619-1
Подробнее о книге: https://nestorbook.ru/uCat/item/1397
Очень хорошо помню первую ночь на 30 июня. Несмотря на сильную усталость, я очень долго не мог заснуть, а сидел и смотрел на Смоленск, представлявший из себя огромный факел. Вид этот подавлял психику своим ужасным величием. С тех пор прошел 31 год. Много бед и несчастий выпало на мою долю. Четверть века я почти не имел общения с людьми, и всё же такое ужасное впечатление, как в эту ночь, я испытал еще только один раз — 24 февраля 1942 года, приехав на смоленскую улицу Разина после советской воздушной бомбардировки, но об этом расскажу позже.
Утром 30 июня я направился в Смоленск на разведку. Моя жена, Т. М. Соколова, В. М. Федорова на работу свою не пошли, так как были не в силах. Остальные не работали. По пути я зашел навестить своих обоих теть и дядю, живших по Всехсвятской улице, но вместо их дома нашел лишь дымящиеся головешки. Такое же положение и с домом по Коннозаводской, где жил с женой старший брат моей жены Н. К. Жуковский.
Далее я пошел к себе на квартиру и увидел лишь стены и печные трубы, остальное всё пожрал огонь. Заглянул в сад, в щель, куда были положены наши вещи. Они были целы. Отсюда направился я в облсуд, в самую центральную точку города, известную там под названием «Под часами». И здесь было всё то же: голые стены, трубы, дымящиеся головешки. К суду, кроме меня, подошли секретарь нашей коллегии Е. К. Юшкевич, несколько канцелярских работников облсуда и нарсуда.
Все стояли и не знали, что делать, куда идти. Наконец пришла Е. Ф. Филатова — заместитель председателя облсуда по уголовным делам. Она распорядилась идти в нарсуд Заднепровского района, не затронутого пожаром. Туда мы и пошли, потолкались там немного и разошлись. Никого из 25 работавших в Смоленске адвокатов в этот день я не видел, как и членов облсуда, кроме Филатовой, и начальства областного управления юстиции.
Пожар на центральных улицах города и на Рославльском шоссе продолжался весь день и всю ночь на 1 июля. Видел, как пожарные старались остановить пожар уже горевшего дома по Социалистической улице, носившего до лета 1937 года название Дом героев «Железного потока». В этом доме был расквартирован штаб XI корпуса, командиром которого в 30-х гг. был Е. Ковтюх, являвшийся прототипом главного героя романа А. С. Серафимовича «Железный поток» Кожуха. Отсюда и такое название дома. Но в 1937 году Ковтюх был репрессирован, а дом лишен своего названия, и мраморная памятная доска с него была сбита, оставив на фасаде четыре зияющих дыры. Половину этого здания пожарникам удалось отстоять.
Последующие дни июля шли довольно однообразно: утром я шел в город, в Заднепровский суд. Там постепенно появлялись наши защитники с тем, чтобы через день–два снова исчезнуть за выездом из Смоленска. Как-то явился и Д. А. Мангейм, отсутствовавший целую неделю. Он рассказал, что очень испугался пожара 29 июня, бежал на вокзал, забрался в первый отходящий поезд, залез на третью полку, заснул и проснулся, когда поезд стоял в Брянске. Добираться обратно было очень трудно.
Суды в эти дни не работали. Дел у нас не было. Только 2 или 3 июля приходила ко мне жена того ветфельдшера из Глинок, по делу которого я выступал 28 июня.
Она жаловалась на то, что ее оправданный муж всё еще не освобожден, так как тюрьме ничего не известно о прекращении его дела. Я пошел в сельскохозяйственный институт, где теперь расположился облсуд, разыскал члена суда В. А. Панова, председательствовавшего 29 июня, и передал ему жалобу этой женщины. Панов сказал то, что знал и я: дело сгорело. Вместе с Пановым мы восстановили суть дела, мотивы к отмене приговора, которые я еще хорошо помнил. Он написал новое определение, копию которого и послали в тюрьму для освобождения оправданного.
Никакой другой юридической работы у меня больше уже не было. Все, конечно, очень интересовались развитием военных событий.
Но официальные сообщения, передаваемые по радио, были весьма скудны. Говорилось о тяжелых боях, об отбитии немецких атак на разных направлениях. Для меня было ясно одно: сражение идет на нашей территории, а  названия  направлений в сводках говорит, что наши войска отступают, а немцы продвинулись уже довольно значительно. Выступление  Сталина по радио 3 июля  подтвердило этот мой вывод.
Изданный в первые дни войны Указ Президиума Верховного Совета СССР об ответственности за распространение «ложных слухов» вызвал особую осторожность в разговорах. Я помню, как числа 10–11 июля к нам в консультацию зашел проститься с женой офицер, муж секретаря коллегии Е. К. Юшкевич, призванный еще 23 июня, а теперь покидавший Смоленск. В тот день в сводке впервые появились Бобруйское, Борисовское направления. Когда в разговоре с ним я высказал предположение, что Минск, очевидно, уже в немецких руках, то он заспорил и утверждал, что в Минске наши, а в направлении к Борисову и Бобруйску прорвались лишь отдельные танки.
Теперь мы знаем, что Минск был захвачен  немцами еще 30 июня.

Антонина Макарова расстреляла более 150 человек из пулемёта. Прислуживала немцам, чтобы выжить.

Преступница более известна под кличкой Тонька-пулемётчица. В так называемой Локотской республике, созданной нацистами на территории Брянской области, девушка стала палачом и убивала советских партизан и их родственников. На её совести 168 жертв. В последние дни войны ловко выскочила замуж за раненого красноармейца и затерялась. Возмездие свершилось только в 1979 году.

Летом 1943 года её отправили в немецкий тыловой госпиталь для лечения от сифилиса. Там Макарова завела роман с немецким поваром-ефрейтором, который вывез её сначала на Украину, а оттуда в Польшу. Когда повара убили, Макарову немцы отправили на принудительные работы в Кёнигсберг.

В 1945 году Красная армия освободила Кёнигсберг, где находилась Макарова. В связи с огромным количеством бывших военнопленных фильтрация в это время проводилась достаточно поверхностно. Антонина назвала советским правоохранительным органам свои реальные данные, утаив только факт работы на немцев, и благополучно прошла фильтрацию. Летом 1945 года из-за проблем со здоровьем Антонина оказалась в госпитале. Здесь же она познакомилась с раненым — молодым сержантом Виктором Гинзбургом. Через несколько дней они поженились, и 24-летняя девушка взяла фамилию мужа.

У бывшей карательницы, а теперь контролёра на швейной фабрике в белорусском городе Лепеле родились две дочери. Ни они, ни муж, ни знакомые семьи не знали, чем занималась их мать во время Великой Отечественной. Антонина пользовалась уважением и льготами как ветеран войны, её фотографии демонстрировались в местном музее. Кроме того, женщина выступала перед школьниками в рамках поддержания памяти о войне.

Ещё в годы войны Антонину Макарову начали искать органы госбезопасности. Однако розыск вёлся по метрическим записям, в которых она фигурировала как Панфилова. Поэтому поиски оказались безуспешными. В 1976 году её брат, ставший к этому времени полковником, перед загранкомандировкой указал в анкете, что у него есть сестра, носившая в девичестве фамилию Макарова.

Сотрудники КГБ заинтересовались этим фактом. Началась проверка, в Лепель стали негласно привозить людей, знавших Тоньку-пулемётчицу. Её опознали, и летом 1978 года Антонина была арестована.

На допросах Тонька-пулемётчица рассказала о своём отношении к расстрелам:

«Я не знала тех, кого расстреливаю. Они меня не знали. Поэтому стыдно мне перед ними не было. Бывало, выстрелишь, подойдёшь ближе, а кое-кто ещё дёргается. Тогда снова стреляла в голову, чтобы человек не мучился. Иногда у нескольких заключённых на груди был подвешен кусок фанеры с надписью „партизан“. Некоторые перед смертью что-то пели. После казней я чистила пулемёт в караульном помещении или во дворе. Патронов было в достатке… Все приговорённые к смерти были для меня одинаковые. Менялось только их количество. Обычно мне приказывали расстрелять группу из 27 человек: столько партизан вмещала в себя камера. Я расстреливала примерно в 500 метрах от тюрьмы у какой-то ямы. Арестованных ставили цепочкой лицом к яме. На место расстрела кто-то из мужчин выкатывал мой пулемёт. По команде начальства я становилась на колени и стреляла по людям до тех пор, пока замертво не падали все…».

Авианосец «Independence» после двух ядерных взрывов, Сан-Франциско, 1951 год.
Легкий авианосец Independence (CVL–22), бывший крейсер Amsterdam, спущен на воду в 1942 году, выведен из состава флота в 1946 году. Использовался как мишень при испытаниях атомного оружия у атолла Бикини в июле 1946-го года. Пережил воздушный и подводный ядерные взрывы, на удивление неплохо сохранился. После испытаний его отбуксировали сначала в Перл Харбор, а потом в Сан-Франциско, где до 1951 года проводили эксперименты по очистке его от радиации. К 1951 году стало понятно, что очистить его полностью будет невозможно, и он был затоплен в 27 милях от Сан-Франциско, недалеко от Фараллоновых островов на глубине 790м.

Гибнущий "Корейджес".
Снимок сделан приблизительно через десять минут после торпедирования. На нем корабль уже достиг крена в 45 градусов, значит слова командира корабля :"Те кто хотя могут покинуть корабль" уже прозвучали. Авианосец затонет через девять минут. Организация борьбы за живучесть была невозможна по причине отсутствия электричества и полной темноты в отсеках. Отдачу вербальных приказов заглушала паровая сирена, которая давила на нервы и усиливала панику.   Спастись удалось 741 моряку, но 518 погибли. Среди них был и командир корабля кэптэн Макейг-Джонс. Любопытно, что он так и не отдал конкретного приказа экипажу покинуть корабль. Почему это не произошло не известно. Может быть командир не имел реальной информации о повреждениях корабля, а может быть не хотел усиливать панику. Впрочем, экипаж в большинстве своем уже успел спрыгнуть за борт и многие погибли, будучи засосаны в воронку, вслед за тонущим авианосцем.

К-22 - атомная подводная лодка проекта 675 ( по классификации НАТО - ЭХО 2), получила известность тем, что 28 августа 1976 года протаранила в Средиземном море американский эсминец USS Voge (FF 1047). Советская атомная подводная лодка К-22 «Красногвардеец», после тарана американского эсминца USS Voge (FF 1047). Средиземное море. Август, 1976г.Подводные лодки проекта 675 были одними из самых шумных лодок в мировом океане и за это их еще называли «ревущими коровами». Высокая шумность делала их не только «видимыми» для противника за сотни километров, но и глушила свои средства гидроакустики, что делало лодку практически «слепой». Командир К-22«Красногвардеец», который, по рассказам очевидцев, в тот день был слегка выпимшим , обнаружил американский эсминец и решил с имитировать атаку корабля противника, но при всплытии не сумел определиться, что перед ним не один корабль, а два. В результате миновав USS Moinester (FF-1097), на глазах изумленных американских моряков, К-22 на 17-узловом ходу врезалась в борт USS Voge (FF 1047). За ремонт битого эсминца был выставлен счет, в размере $600 000, но советская сторона виновной себя не признала. Мол, вы, американцы, слышали К-22 еще на подходе к Гибралтарскому проливу, и у вас было время где-то укрыться. Такая история .

17 сентября 1939 г. британский авианосец HMS Courageous был потоплен  немецкой подводной лодкой U-29. Он стал первым британским военным  кораблем, погибшим во Второй мировой войне.

Заброшенный круизный лайнер World Discoverer. Соломоновы острова.