Feldgrau.info

Пожалуйста, войдите или зарегистрируйтесь.
------------------Forma vhoda, nizje----------------
Расширенный поиск  

Новости:

Как добавлять новости на сайте, сообщения на форуме и другие мелочи.. читаем здесь
http://feldgrau.info/forum/index.php?board=2.0

Автор Тема: Штрик-Штрикфельдт В.К. Против Сталина и Гитлера.  (Прочитано 43389 раз)

0 Пользователей и 1 Гость просматривают эту тему.

W.Schellenberg

  • Гость

Штрик-Штрикфельдт В.К. Против Сталина и Гитлера. Генерал Власов и Русское Освободительное Движение.


Об авторе:  Вильфрид Карлович Штрик-Штрикфельдт родился в 1897 году в Риге. Учился в  Реформатской гимназии в Петербурге и окончил ее в 1915 году. В том же году  вступил добровольцем в русскую армию, получил офицерское звание, воевал до  конца первой мировой войны. В 1918-20 гг. участвовал в освободительной борьбе  против большевиков в Прибалтике и под Петербургом. Затем в течение четырех лет  работал по мандату Международного Красного Креста и Нансеновской службы по  оказанию помощи голодающим в России. После этого учился (экономика, право). В  1924-39 гг. представлял в Риге германские и английские предприятия. В 1941-45  гг. — переводчик и офицер германской армии. Ближайший сотрудник и друг  А.А.Власова. Скончался 7 сентября 1977 года в Оберштауфене (южная Бавария).


Содержание


I. В штабе  группы армий «Центр»

Призыв в армию
Первые впечатления  в Советском Союзе
Беседы с сыном  Сталина и красными командирами
Народная  революция и «военно-политические цели» Гитлера
Политические  посетители в штабе группы армий «Центр»
Смоленск и Русский  Освободительный Комитет
Русские  добровольцы
Меморандумы и  драматургия
Фельдмаршал фон  Бок смещен
Баланс первого  полугодия
Из штаба группы  армий «Центр» в ОКХ
ОКХ и военно-политическая  стратегия

II.  Генерал Власов и борьба вокруг освободительного движения

Первая встреча с  Андреем Андреевичем Власовым
Политика «малых  шагов»
"Штаб»  Власова в Берлине
"Отдел  восточной пропаганды особого назначения» в Дабендорфе
Воззвание  Смоленского Комитета
Дабендорф и  русские добровольцы
Поездка Власова  на Средний участок фронта
Проблема  национальностей и «Открытое письмо генерала Власова»
Поездка Власова  в группу армий «Север» и акция «Просвет»
Гитлеровское  решение против Власова
Власов в  поездках
Развитие  контактов
Наемники вместо  Освободительной армии

III.  СС и освободительное движение

В  поисках выхода
СС на новых  путях
20 июля 1944 года 
Встреча Власова  с Гиммлером
На пути в Прагу
Конец  освободительного движения
Бегство
Последняя  встреча с Власовым
Парламентеры
От автора
Список  сокращений
Приложения
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

I. В штабе  группы армий «Центр»
Призыв в армию

В январе 1941  года в мое инженерное бюро в Познани явился офицер германского Генерального  штаба. После краткого предисловия он сказал мне, что ему известна моя служба в  императорской русской армии, а также моя работа при Международном Комитете  Красного Креста после первой мировой войны. Он знал, что тогда я, со многими  друзьями, организовал широкую кампанию помощи голодающим в России, еще до того,  как за это дело взялись Фритьоф Нансен и Герберт Гувер. И, наконец, он заявил  мне, что, поскольку я знаю русский язык, фельдмаршал фон Бок хотел бы взять  меня в свой главный штаб как офицера-переводчика.

Сперва я был  поражен точностью сведений о моей деятельности. Затем у меня возник вопрос:  Зачем фельдмаршалу понадобился русский переводчик? Разве Гитлер и Сталин не  поделили по сговору добычу от своих походов, приведших к уничтожению Польши и  государств Прибалтики? Разве Советский Союз и Германия не стали союзниками?  Офицер Генерального штаба любезно ответил, что на все вопросы фельдмаршал  ответит мне лично. Вскоре после этого разговора меня вызвали в главный штаб  фельдмаршала фон Бока.

Федор фон Бок  был образцом хорошего прусского офицера старой школы: скромный, любезный, — без  монокля, — и лишенный той надменности, которая нам, немцам, воспитанным в  России, была столь неприятна.
Бок разговорился  со мной о первой мировой войне, о русской революции и о разных балтийских  ветвях «Боков» — немецких и шведских (к последним принадлежала моя мать).  Фельдмаршал рассказал мне о своем двоюродном брате, также фон Боке, морском  атташе императорского русского правительства в Берлине.
— Я не могу  сказать вам ничего больше, — заявил он потом, — но, может быть, нам в близком  будущем понадобятся ваши услуги.
Я был призван на  военную службу в качестве «майора для особых поручений», но пока мог заниматься  своими обычными делами.
Вскоре после  этого я должен был держать в Берлине экзамен на звание переводчика. Когда  председатель экзаменационной комиссии спросил меня, какую школу я окончил, и я  назвал мою немецкую школу в Санкт-Петербурге, председатель сказал:
— Господа,  экзамен излишен. Этот кандидат владеет русским языком лучше, чем мы с вами.
Я получил  удостоверение переводчика класса А и был зачислен в германскую армию в чине  капитана. То, что я так и не получил звания майора, как оказалось впоследствии,  было мне же на благо.

Главная квартира  фон Бока в Вартегау была как бы оазисом в пустыне. В этой пустыне, то есть в  оккупированной нами части Польши, были перевернуты понятия права и  справедливости, нравственности и порядка, правдивости и верности. Польское имущество  конфисковали. Поляков свозили в так называемое генерал-губернаторство. Евреев  отправляли еще восточнее. На место выселенных евреев и поляков селили немцев из  Прибалтики.

«Домой в рейх» —  гласил лозунг для переселяемых из-за границы немцев. «Богатыми домой»{1} —  звучал этот лозунг для авантюристов всех оттенков, хлынувших из рейха во вновь  занятые области. Честные люди, как исключение, лишь подтверждали правило.
Очень скоро,  однако, новые колонизаторы увидели, что они не могут отказаться от широкого  использования работников польской национальности, так как рушилась вся  экономика. Но «польские роботы» и в будущем не должны были получить те же  права, что и немцы. Преступления и террор стояли у колыбели нового германского  порядка в Вартегау, строить который было поручено рейхсфюреру СС Гиммлеру.

Представители  старших поколений переселенцев из Прибалтики видели всю творившуюся неправду и  все вытекающие отсюда последствия. Молодежь поддавалась мечтаниям о новом и  славном будущем. Фюрер строил новый мир. «Лес рубят — щепки летят.» Поляки и  евреи — враги, и враги побежденные. (Правда, в то время еще не было никакого  представления о предстоящих ужасах.) О темных делах властей можно было открыто  говорить лишь с пожилыми людьми, а также, слава Богу, в главной квартире  фельдмаршала фон Бока.
Однажды в июне  1941 года, после обеда, начальник разведывательного отдела штаба группы армий  «Центр» майор барон фон Герсдорф вручил мне листовку. Тут я прочел черным по  белому: германская армия выступит на борьбу с Красной армией за освобождение  народов России от большевизма.

У меня  перехватило дыхание. Итак, мы стояли перед новой действительностью, о которой  раньше я не хотел и думать. Мы были, следовательно, в преддверии войны на два  фронта, что ранее решительно отвергалось Адольфом Гитлером. Когда она начнется?  В ближайшие недели? В ближайшие дни? У меня не было никаких данных, так как я  бывал в штабе редко и большую часть времени работал, как и раньше, в своем  инженерном бюро.
Листовка  содержала обращение к советскому населению и к солдатам Красной армии,  призывала не оказывать сопротивления и приветствовать немцев как освободителей  от большевизма. В то же время красноармейцев и население призывали  разделываться со своими угнетателями и убивать всех комиссаров, коммунистов, комсомольцев...

Герсдорф просил  меня лишь проверить русский текст с точки зрения правильности языка и перевести  его на немецкий. Я выполнил эту просьбу. Затем, все еще под впечатлением только  что пережитого, пошел с женой в театр.
Шла оперетта  Легара «В стране улыбок», никак не соответствовавшая моему настроению. Я был  весь захвачен известием о близкой войне с Россией, а также и роковым  содержанием листовки. Людей там, в Советском Союзе, призывают не оказывать  немцам сопротивления. А тех, кто это сопротивление должны возглавлять, обрекают  на смерть.
О чем думали  составители этого обращения? В своем ли они уме? Ведь оно было и нарушением  божественных заповедей, и противоречило здравому смыслу: обреченные на смерть  станут не только сами оказывать ожесточенное сопротивление, но сумеют заставить  бороться и подчиненных им людей.

Я не видел и не  слышал ничего, происходившего на сцене. В антракте я сказал жене, что должен  вернуться в главную квартиру, а к концу представления приду за ней.
В главной  квартире я высказал Герсдорфу все, что было у меня на сердце. Стоит лишь  представить себе обратную картину: все состоящие в СС и СА, все члены партии,  Германской рабочей службы, Гитлерюгенд и члены всех прочих нацистских  организаций — обрекаются на смерть! Каждый будет защищаться! Герсдорф тотчас же  меня понял. Мы составили нашу первую совместную докладную записку, которая в  тот же вечер была представлена фельдмаршалу. Герсдорф сказал:
— Записка должна  быть не больше, чем на полстраницы. Никаких ссылок на божественные заповеди, на  гуманность или что-либо подобное — это не убедит. В ней должен быть упор на  неизбежное ожесточение сопротивления врага, которое, без сомнения, вызовет  листовка.

Когда на  следующее утро я пришел в главную квартиру, меня тотчас вызвали к Боку. Он поздравил  Герсдорфа и меня с успехом нашей докладной записки, переданной им, за своей  подписью, дальше по телетайпу: члены партии и комсомольцы вычеркнуты из  листовки! Комиссары, однако, остались!
Так один росчерк  пера спас жизнь множеству русских людей, и многим немецким женщинам сохранил  мужа или сына, детям — их отца. Но сама мысль о том, что вечерний разговор  между молодым офицером германского Генерального штаба и коммерсантом из Риги  мог привести к столь важному решению, зародила во мне первое сомнение в германском  военном руководстве. Неужели никто на верхах не задумался еще над политическими  проблемами?

_________________________________________________________________

{1} Игра слов: в  первом случае — «Heim in's Reich, во втором — «Reich in's Heim». — Пер.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

Первые впечатления в  Советском Союзе

Когда началась  вторая мировая война, я с семьей жил в независимой и нейтральной Латвии. Мы  скоро увидели, что договоры о нейтралитете и о ненападении, заключенные между  Сталиным и балтийскими государствами, были аннулированы и сменились  нацистско-советским пактом. Берлин отдал три балтийские государства Сталину.  Прибалтийские немцы были эвакуированы в Вартегау, и железный занавес опустился  над эстонцами, латышами и литовцами. Элита этих народов была частью уничтожена,  частью вывезена в Сибирь. Так Гитлер предал Западную Европу.
22 июня 1941  года, без объявления войны, немецкие войска перешли границы Советского Союза.  Теперь Гитлер, как он сам официально заявил, мог сбросить маску и выполнить  свою миссию защиты Запада. Бывшее — пакт между Берлином и Москвой — будет  сделано небывшим. Он приказал начать поход против Кремля с целью освобождения  народов Советского Союза от большевистского ярма.

Главная квартира  группы армий «Центр» была поначалу перенесена в район Варшавы.

— Примерно через  5–6 недель мы должны быть в Москве, — заявил начальник штаба генерал фон  Грейфенберг в своей речи перед офицерами главной квартиры. — Оба офицера из  России улыбаются (это были ротмистр Шмидт и я), я прошу вас явиться ко мне, —  сказал генерал.
Ни ротмистр, ни  я не заметили, что мы улыбались. Эти улыбки возникли, конечно, из глубины наших  юношеских воспоминаний. Шмидт был, как и я, офицером императорской русской  армии и адъютантом Николаевского кавалерийского училища в Санкт-Петербурге. На  русской стороне мы оба пережили празднование 10О-ле-тия Бородинской битвы и  первую мировую войну. Мы знали трудности преодоления бесконечного русского  пространства. Это мы и высказали генералу.

Генерал был  очень любезен с нами:
— Может быть, я  могу рассеять ваши сомнения, — сказал он. — Дело в том, что со времен Наполеона  огромные успехи техники изменили проблему преодоления пространства. Я думаю, вы  недооцениваете технические средства, имеющиеся сегодня в нашем распоряжении.
Ну, об этом мы,  конечно, мало знали. Однако, мы оба спросили:
— Но будет ли  война закончена в Москве? Грейфенберг улыбнулся:
— Над этим мы не  будем ломать голову сегодня.

Первым русским  пленным, доставленным в штаб группы армий «Центр», был командир батальона, то  есть, по нашим понятиям, офицер.
До вступления в  командование он был комиссаром. Об этом он и заявил откровенно, не подозревая,  что по вермахту был отдан приказ о расстреле всех комиссаров. Война началась  менее двух суток назад, и он никак еще не мог об этом знать.
Пленный с  удивлением рассматривал германских штабных офицеров, одетых в белоснежную  летнюю форму. Он тихо спросил меня:
— Видно, всё это  графы и князья?
Непроходимая  пропасть лежала между привычной ему бедностью и миром этих «блистательных  существ».
— Мир этот, —  сказал он, — много красивее и, наверное, лучше.
Всё, что он  видел, — это хорошо одетые солдаты и офицеры, автомобили и дома по дороге,  везде чистота и порядок. Но самое сильное впечатление произвело на него,  видимо, корректное обращение и человечное отношение со стороны немцев.
Батальонный  командир был отпущен после короткого опроса. Офицер Генерального штаба сказал  ему:
— Никому не  говорите больше, что вы были комиссаром.
Пленный  поблагодарил, может быть и не поняв, почему немец сказал это, но почувствовав  благожелательное к себе отношение.

Штаб фронта был  перенесен сперва в Барановичи, а затем в Борисов на Березине. Всюду позади  прорванной линии фронта Красной армии мы наталкивались на небольшие, а порою и  на крупные, отряды из разбитых красных частей, бродившие по окрестностям,  иногда еще с оружием в руках.
Так, однажды  ночью, заблудившись с моим шофером под Барановичами на лесной дороге, я  наткнулся на группу, примерно, из сорока красноармейцев. Когда я заговорил с  ними по-русски, они бросили оружие. Это были первые военнопленные, которых я  взял почти в одиночку. Я сдал их комендатуре в Барановичах.

Однажды  ротмистру Шмидту, вместе с другими квартирмейстерами штаба, пришлось заночевать  в одном селе. Германские танковые соединения прорвались на пятьдесят километров  вглубь за линию фронта, оставив позади себя разбитые полки и батальоны  советской пехоты. Жители села знали, конечно, об этом, и они выставили вокруг,  в значительном отдалении, наблюдательные посты, чтобы предупредить ротмистра и  его спутников в случае готовящегося нападения красноармейцев.
В эти первые  недели войны я объехал в легковой машине множество сёл, большею частью один,  иногда с шофером. Фельдмаршал фон Бок поручил мне докладывать ему о положении в  городах и сёлах, о пожеланиях населения и о его настроениях. Я изъездил сотни  километров; однажды даже проехал до главной квартиры группы армий «Север» и  обратно. Бесконечные леса и ширь просторов тогда еще не таили опасности. Везде  в городах и сёлах люди нас дружески приветствовали и принимали, как только было  преодолено первое смущение. Тем, кто, как я, говорил по-русски, очень быстро  открывались двери и сердца. Русское гостеприимство было прежним, несмотря на  лишения двух последних десятилетий. На столе появлялось всё, что хранилось в  чуланах и погребах, появлялся и самовар, если он еще сохранился в семье. И  тогда начинались расспросы о чуждом для них мире — о нашем мире, о котором они  не знали почти ничего.
« Последнее редактирование: 14 Сентябрь 2011, 14:46:19 от W.Schellenberg »
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

«Вам, конечно,  уже рассказывали о зверствах фашистов?» — этот контрвопрос я ставил довольно  часто. Но сельское население было мало затронуто советской пропагандой о  зверствах гитлеровцев. Когда пропаганды слишком много, она так и остается  пропагандой. Ей перестают верить. Однажды, помнится, крестьяне подтолкнули на  разговор одного старика, и он рассказал, что во время «первой  империалистической войны» он был в плену в Германии и работал у крестьян. Немцы  хорошо к нему относились. Дома у них чистые и красивые, сельскохозяйственные  машины образцовые. Одним словом, — «культура». Поэтому он не верит пропаганде о  «немецких извергах». Он и своим товарищам советовал бросать оружие и сдаваться.  Самому ему повезло: он смог вернуться в свое село.

Позже я много  раз слышал то же самое: целые части складывали оружие по совету своих  товарищей, в первую мировую войну испытавших на себе хорошее обращение в  лагерях военнопленных, на фабриках, у крестьян Восточной Пруссии и Баварии.
При занятии  Смоленска в наши руки попал архив местного НКВД. Один из списков содержал  имена, адреса и биографии всех военнопленных первой мировой войны, вернувшихся  в Советский Союз и проживавших с Смоленской области. Эти люди, по оценке НКВД,  были ненадежными. Они находились под постоянным наблюдением, хотя со времени их  возвращения из Германии прошло уже 20 лет.

Мы использовали  этот материал для докладной записки, в которой подчеркивалось, что в хорошем  обращении немцев с пленными советская власть видит для себя серьезную  опасность.
От переводчиков  и офицеров разведки при дивизиях, корпусах и армиях в штаб фронта ежедневно  приходили сообщения о скверном размещении и недостаточном снабжении  военнопленных. Герсдорф и его ближайшие сотрудники, майор фон Шак и старший  лейтенант Конрад, проверяли эти материалы и посылали доклады по своей служебной  линии. (Но тогда еще не было никого, кто сумел бы, подобно тому, как позже это  делал генерал Рейнхард Гелен, оценить влияние сказанного в этих докладах на ход  военных действий.) Эти доклады «падали на каменистую почву». Их где-то собирали  и, очевидно, просто подшивали в папки. До нас не дошло ни сведений о получении  этих докладов, ни подтверждений об их получении в действиях Верховного  командования.

В бесчисленном  множестве случаев советские командиры со своими солдатами ставили себя в  распоряжение германских частей. В одном случае, помню, артиллерийский офицер  перешел к нам со всем личным составом батареи и с четырьмя орудиями. Они хотели  сразу же бороться, вместе с немцами, против Сталина и его «своры палачей». И  они не могли понять, почему немцы их разоружают и отправляют в лагеря  военнопленных. «Вы же сами призывали нас выступить против нашего общего врага,  — протестовали они. — Что же, это были пустые слова?»
Что мог ответить  германский офицер в таком случае? Гитлер объявил, что немцы идут как  освободители. В городах висели на стенах и заборах портреты Гитлера (по десятку  и более наклеенных подряд) с надписью: «Гитлер — освободитель!»

А перебежчики и  пленные, антикоммунисты и безразличные, должны были идти горьким путем  военнопленных. Правда, были немецкие командиры, привлекавшие русских как  проводников через болота и леса при боевых и разведывательных операциях, а  после оставлявшие «своих русских» при части для разного рода работ. Как мы  увидим позже, другие немецкие командиры еще больше опирались на эти  потенциальные силы.

На дороге  Минск-Смоленск я встретил однажды бесконечную колонну одетых в лохмотья людей.  Они брели на восток. Их вожаки рассказали, что эти пять или шесть тысяч  крестьян и рабочих были осуждены за мелкие проступки на принудительные работы.  Использовали их на расширении Минского аэродрома. Затем пришли немцы. Почти все  советские самолеты, находившиеся на этом аэродроме, германская авиация  уничтожила еще на земле. Германские танки и пехота освободили заключенных. Но  большинство их были из промышленных районов вокруг Москвы, из Ярославля, с  Волги. Куда им деться теперь?
Они заявили  немецкому коменданту, что охотно стали бы работать для немцев. Но тогда еще не  «набирали» «остарбайтеров»{2}. А через несколько дней начальником аэродрома был  назначен новый офицер, и эти люди были отпущены на все четыре стороны. Теперь  они надеялись пешком, идя следом за «освободителями», добраться до своих  далеких сёл, до Москвы, Ярославля, до Волги.

Конечно,  фронтовые части не могли заботиться о них. Но неужели не было запланировано  использование такой вот рабочей силы?

* * *

Россия —  огромна. Нельзя было отказываться ни от лишней рабочей силы, ни от техники. А  вдоль дороги всюду валялись трактора. Было еще по-летнему тепло и сухо. Без  особых трудностей можно было бы доставить эти машины в ремонтные мастерские.  Крестьяне еще не успели демонтировать запасные части. Несколько немецких  специалистов и умелые русские руки сохранили бы ценные машины. Но в штабе  фронта подобные предложения встречали также лишь с улыбкой сожаления. А когда  поздней осенью германские танки и орудия безнадежно застревали в грязи и снегу,  недоставало именно этих, хотя и грубо сработанных, но годных и для зимы  советских тракторов.

На дорогах  встречались мне бесконечные колонны германской пехоты, весело и самоуверенно  устремлявшиеся на восток, по жаре и пыли, вытаскивая, когда нужно, вручную  застрявшие на разбитых дорогах орудия и грузовики. Вперед, только вперед! Я  вспомнил слова генерала Грейфенберга и подумал, что Гитлеру следовало бы  познакомиться с русскими просторами не с самолета, а в рядах своей пехоты.  Только здесь, на русской земле, ощущаешь ее неизмеримую ширь, и только отсюда  рождается понимание трудности преодоления русского пространства.

А навстречу, с  востока на запад, текли серые колонны пленных красноармейцев. Безмолвно и  безропотно брели они в немецкий плен. Какая судьба ожидала их? Может быть, они  надеялись, что под немцами не будет хуже, чем под Сталиным?

Я часто  беседовал с ними на дорогах и в проходных лагерях. Их надежды и сомнения  отражены в моих тогдашних заметках:
«Я был ранен.  Немцы меня перевязали. Как-нибудь я доплетусь до лагеря или лазарета... Большая  она, ваша Германия? Русские тоже там живут?»
«Скоро нас  отпустят на родину? А отпустят самарских, а ростовских, а из Одессы, из  Горького?»
«Может, война  скоро кончится. Тогда будет одно большое государство и одно правительство — и,  наконец, мир для всех людей».
«А если будет  мир и не будет Красной армии, тогда мы сможем вернуться к нашим семьям?»
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

(Почти все  говорили о своих семьях.)

«Сколько вам  лет?» — «Сорок девять». — «Солдат?» — «Нет. Они забрали меня на земляные  работы. Там я и попал в плен. У меня жена и дети... Жену с детьми они погнали  из села, когда подходили немцы. Я бы хотел теперь пойти искать мою семью. Чёрт  бы побрал Сталина! Он отобрал у нас наше хозяйство... уже несколько лет назад.  А вы дадите нам обратно землю?»
«Правда ли, что  немцы отдадут крестьянам землю?» — «А вы откуда?» — «С Урала». — «Ну, до Урала  еще очень далеко». — «Но если вы туда дойдете... Нас этот вопрос сильно  интересует... А вы, верно, придете и к нам на Урал».

Видел я и  кошмарные сцены вспышек ярости, граничащих с озверением, когда пленные дрались  из-за хлеба и табака, и отчаяние переутомленного немецкого лагерного персонала,  которому, даже при доброй воле, из-за невероятного количества всё прибывавших  масс пленных, недоставало самого необходимого. А и добрая воля не всегда была.

Эти первые  недели и месяцы в России были для меня временем открытий, временем знакомства с  неведомым. Что мы знали о русских — их радостях и горестях, их желаниях и  надеждах? Я знал старую Россию. Моей обязанностью было правдиво докладывать  фельдмаршалу о новой России. Я старался полностью освободиться от моих  воспоминаний. 6 моих записях тех дней еще нет ни одной политической мысли. И  русские, которых я тогда встречал, были аполитичны. Они были охвачены новизной  и значительностью переживаемого: с них спал гнет террора. Я разделял их надежды  на лучшее будущее, их веру в несомненную победу их освободителей и, наконец, их  стремление к миру и к достойному человеческому существованию.

Тем временем мои  начальники были полностью заняты событиями на фронте, хотя Герсдорф, Шак, а  также и другие, понимали, что между этими моими наблюдениями и происходящим по  ту сторону фронта существует взаимосвязь. Фельдмаршал фон Бок неоднократно  вызывал меня, требовал личной информации, делал свои выводы. Однажды вечером  фон Бок, его офицер для поручений граф Лендорф и я посетили один колхоз. Во  главе его продолжал стоять советский председатель колхоза. Он был, очевидно,  честным человеком, так как крестьяне высказались за него, когда пришли немцы.  Немецкий офицер временно оставил председателя на его должности. Ведь колхозы  должны вскоре быть распущены. Так думал этот немецкий офицер, так думали все  мы.

Случаю было  угодно, чтобы незадолго до нашего приезда в колхозе появился немецкий  офицер-артиллерист для реквизиции лошадей. У него не было удостоверения на  право реквизиции, дать расписку на взятых лошадей он также отказался.
— К чему это? —  заявил уже «проинструктированный» офицер. — Есть указание, по которому с этими  унтерменшами нужно обращаться иначе, чем, скажем, с бельгийцами или французами.  А собственность не имеет для русских никакого значения.

И тут приехал  фельдмаршал фон Бок. Он сам расследовал этот случай, распорядился взять лишь  действительно необходимое количество лошадей и приказал выдать на них расписку.  Потом он сказал нам:
— К сожалению,  есть приказ, что Женевская конвенция не распространяется на советских граждан и  военнопленных, поскольку Советский Союз не примкнул к ней. Жаль! Ведь именно  здесь, где право попиралось годами, нам следовало бы его восстановить и  поддерживать. Мы — солдаты, и наша задача победить врага, но мы должны  придерживаться общепринятых правил ведения войны.
Так впервые  узнал я о различных установках по ведению войны на западном и восточном театрах  военных действий.

В Борисове  германская армия восстановила русскую православную церковь, превращенную  большевиками в склад. Армия передала храм для использования по назначению, и не  в качестве распространения «опиума для народа», а потому, что действовать таким  образом, слава Богу, всегда входило в традиции всех армий. Храм украсили свежей  зеленью и цветами, дорожки посыпали песком, а люди надели свои лучшие одежды.
Фельдмаршал фон  Бок и его офицеры присутствовали на освящении храма и на молебне. Тысячи людей  заполнили площадь перед церковью и прилегающие улицы. Население видело, что и  победитель склонился перед Господом, повелителем вселенной.

В тот же день  один офицер составил и отправил в Берлин сообщение для прессы о состоявшемся  торжестве и о его глубоком воздействии на русское население. Через несколько  дней он получил ответ, что о церковных делах писать не следует. Его статья  помещена не была.
По вопросу о  религии мне хочется добавить, что посещение населением церквей было  интенсивным. Многие приносили или приводили крестить детей. Повсеместно не  хватало священников, так как большинство их было выслано или уничтожено. Требы  частично исполнялись католическими священниками восточного обряда, которые двигались  вместе с германской армией на восток.

С переходом  штаба фронта в Борисов я уже меньше мог разъезжать. В мою работу входил теперь  просмотр фронтовых донесений и опрос военнопленных более высокого ранга. При  этом я убедился, что родившиеся в России немцы и пожилые балтийцы, владевшие  русским языком, как своим родным, очень быстро входили в подлинный контакт и с  военнопленными, и с населением.
Русские не  знали, что эти «посредники»-переводчики могли лишь точно передавать дальше  наверх то, что они видели. Русские не могли, естественно, даже подозревать, как  страдали эти «посредники», когда видели, что «другие немцы» пренебрегают их  предостережениями, когда право и человеческое достоинство попирались, когда  торжествовали невежество, высокомерие и эгоизм.

Читая донесения,  я часто встречал знакомые имена. Это были школьные товарищи или деловые друзья,  служившие теперь переводчиками при штабе какой-либо армии, корпуса или дивизии.  Некоторые из них писали лично мне, думая, что я, находясь при штабе фронта,  могу добиться улучшений. Я понимал их, хлопотал об их делах, но мы, переводчики  при штабе фронта, не имели права голоса и почти ничего не могли изменить. В  Третьем рейхе посредники были ничто, поскольку стоявшие у власти не желали  посредничества.
Я постепенно убеждался,  что усилия наших солдат будут напрасными, пока не будет найдено правильное  решение политических, экономических и человеческих проблем для оккупационной  зоны с ее населением в 50–70 миллионов человек.

__________________________________________________________________

{2} Ostarbeiter  — рабочие с востока. Так назывались в гитлеровской Германии мужчины и женщины  из СССР, мобилизованные на работу в промышленности и в сельском хозяйстве,  главным образом, в Германии, но отчасти и в других оккупированных странах. Они  носили на груди матерчатый голубой четырехугольник с белыми буквами OST. — Пер.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

Беседы с сыном Сталина и  красными командирами


Это убеждение  подкреплялось у нас беседами с наиболее видными военнопленными.

Однажды в штаб  фронта был доставлен майор Яков Иосифович Джугашвили. Интеллигентное лицо с  ярко выраженными грузинскими чертами. Держался он спокойно и корректно.  Джугашвили отказался от поставленных перед ним кушаний и вина. Лишь когда он  увидел, что Шмидт и я пьем то же самое вино, он взял стакан.

Он рассказал  нам, что отец простился с ним, перед его отправкой на фронт, по телефону.
Крайнюю нищету,  в которой русский народ живет под советской властью, Джугашвили объяснял  необходимостью вооружения страны, так как Советский Союз со времени Октябрьской  революции окружен технически высоко развитыми и прекрасно вооруженными  империалистическими государствами.
— Вы, немцы,  слишком рано на нас напали, — сказал он. — Поэтому вы нашли нас сейчас  недостаточно вооруженными и в бедности. Но придет время, когда плоды нашей  работы будут идти не только на вооружение, но и на поднятие уровня жизни всех  народов Советского Союза.

Он признавал,  что время это еще очень далеко и, может быть, придет лишь после победы  пролетарской революции во всем мире. Он не верил в возможность компромисса  между капитализмом и коммунизмом. Ведь еще Ленин считал сосуществование обеих  систем лишь «передышкой». Майор Джугашвили назвал нападение немцев на Советский  Союз бандитизмом. В освобождение русского народа немцами он не верил, как и в  конечную победу Германии. Русский народ дал выдающихся художников, писателей,  музыкантов, ученых...
— А вы смотрите на  нас свысока, как на примитивных туземцев какого-нибудь тихоокеанского острова.  Я же за короткое время моего пребывания в плену не видел ничего, что побудило  бы меня смотреть на вас снизу вверх. Правда, я встретил здесь много дружелюбных  людей. Но и НКВД может быть дружелюбным, когда хочет достичь своей цели.
— Вы сказали,  что не верите в победу Германии? — спросил один из нас. Джугашвили помедлил с  ответом.
— Нет! — сказал  он. — Неужели вы думаете занять всю огромную страну?

По тому, как он  это сказал, мы поняли, что Сталин и его клика боятся не оккупации страны чужими  армиями, а «внутреннего врага», революции масс по мере продвижения немцев. Так  был затронут политический вопрос, который Шмидт и я считали исключительно  важным, и мы спрашивали дальше:- Значит, Сталин и его товарищи боятся  национальной революции или национальной контрреволюции, по вашей терминологии?
Джугашвили снова  помедлил, а потом кивнул, соглашаясь.
— Это было бы  опасно, — сказал он.
По его словам,  он на эту тему никогда не говорил с отцом, но среди офицеров Красной армии не  раз велись разговоры в этой и подобных плоскостях.
Это было то, что  и мы со Шмидтом думали. Теперь открывалась возможность довести эти мысли до  высшего руководства. Ведь с тем, что говорили мы, — не считались! Но взгляды  сына Сталина Верховное командование вооруженных сил, генерал-фельдмаршал фон  Браухич и даже Ставка фюрера могли принять во внимание.

Герсдорф,  понимавший больше нас в этих делах, согласился с нами.

«Сталин, по  мнению Якова Джугашвили, сына Сталина, боится русского национального движения.  Создание оппозиционного Сталину национального русского правительства могло бы  подготовить путь к скорой победе» — такова была основная мысль нашего доклада,  который фельдмаршал фон Бок переслал в Ставку фюрера.
Пленный командир  корпуса, занимавший руководящий пост в Генеральном штабе Красной армии,  свидетельствовал о появлении «нового русского национально-патриотического  движения»: хотя этот новый патриотизм открыто еще не признан советской властью,  но с некоторого времени он звучит подспудно в речах и выступлениях, в высшей  школе и даже в театральных постановках. Комкор подчеркивал, что патриотическая  пропаганда, особенно в армии, после нападения Германии на Советский Союз,  падала на плодотворную почву.

Это было для нас  новостью.
Когда через  несколько месяцев я вновь увидел этого офицера, он был разочарован и озлоблен  всем пережитым в лагерях военнопленных. Он говорил об «унижающем человеческое  достоинство» обращении и о высокомерии немцев.
— Что вы,  слепые, что ли? — сказал он. — Так вы и войну проиграете и обречете на  страдания многие поколения человечества.

В течение этой  осени много командиров и комиссаров высокого ранга были доставлены в штаб  группы армий «Центр». Фронтовые части в большинстве игнорировали «комиссарский  приказ» Гитлера — и оставляли комиссаров в живых. Один из них рассказал нам  свою биографию. Перед первой мировой войной он был учеником в почтенной  аптекарской фирме Штолль и Шмидт в Петербурге; затем ротным писарем в  интендантстве. Он искренне и активно участвовал в Октябрьской революции, затем  был интендантом большой красноармейской части. По окончании гражданской войны  он учился в разных школах и на курсах. Ему было нелегко. Пробелы своего  образования он восполнял трудолюбием и служебным рвением. В последнее время он  был интендантом одной из советских армий. О такой карьере он никогда и мечтать  не смел. Он знал, что советский режим жесток, даже безжалостен, и что в  советской системе сегодня нет ни следа подлинного коммунизма. Но он остался все  же убежденным коммунистом. Он делал всё, чтобы быть полезным народу, и он готов  и теперь служить народу, если немцы дадут такой шанс коммунисту.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

И еще один  человек. Полковник Генерального штаба. Бледное одухотворенное лицо. Начитанный,  умный, с благородными манерами и взглядами. Он выглядел аристократом — этот сын  уральского шахтера. Он также окончил несколько специальных военно-учебных  заведений. Он был замешан в дело Тухачевского и отбывал тюремное заключение, но  в начале войны без разбирательства выпушен и отправлен на фронт командиром  воинской части. По его словам, Сталин объявил «изменниками родины» всех  военнослужащих, попавших живыми в руки врага. Он, как и многие другие,  ненавидел советское правительство и любил свой народ. Свой долг он выполнил до  конца, в плен попал раненым. От него мы услышали подробности о внедрении  агентов НКВД в армию и о заградительных отрядах, размещенных за линией фронта и  безжалостно расстреливавших красноармейцев в случае их отступления. Мы знали об  этом и из других источников. И надо признать, что в результате этих  драконовских мер сопротивление Красной армии заметно усилилось. Высшее наше  руководство должно было бы это учесть.

Генерал Михаил  Федорович Лукин, командовавший 19-ой армией, был взят в плен, когда его армия  при наступлении на Москву была полностью разбита. Он потерял одну ногу. Теперь  нужно было ампутировать и вторую. Лукин, стоически переносивший свое ранение,  боролся со смертью.
Герсдорф доложил  о Лукине Боку, и Бок приказал оказать русскому генералу всяческую помощь. Лукин  был переведен в немецкий лазарет, где за ним был самый лучший уход. По желанию  Лукина, в немецкий лазарет был помещен и его друг, тяжело раненный полковник  Прохоров.
Когда миновала  острая опасность для жизни Лукина, он стал проявлять живой интерес к внешнему  миру. Он не любил немцев, но был им благодарен за то, что они сделали для него  и его друга.

Мы с ним часто  беседовали. Он говорил, что если это действительно не завоевательная война, а  поход за освобождение России от господства Сталина, тогда мы могли бы даже  стать друзьями. Немцы могли бы завоевать дружбу всего населения Советского  Союза, если они всерьез стремятся к освобождению России, но только равноправный  партнер может вступить в дружественный союз. Он был готов, невзирая на свою  инвалидность, стать во главе пусть роты, пусть армии — для борьбы за свободу.  Но ни в коем случае не против своей родины. Поэтому бороться он стал бы только  по приказу русского национального правительства, которое (он всегда это  подчеркивал) не должно быть марионеточным правительством при немцах, а должно  служить лишь интересам русского народа. При этом немцы не должны беспокоиться:  население оккупированных областей выберет, безусловно, лишь такое  правительство, которое будет национально-русским и в то же время непримиримо  антисталинским.

От него не  ускользнуло, что не всем немцам нравились эти высказывания. Он улыбнулся и  сказал далее:
— Ваш Гитлер —  задолго до того, как пришел к власти — выставлял подобные же требования, не  правда ли?
Я позволил себе  заметить, что если в качестве высшего принципа принять необузданный  национализм, то народы и дальше будут грызть друг друга. Может быть, решение  лежит в союзе народов, в Соединенных Штатах Европы?
Генерал напомнил  мне, что большая часть России лежит в Азии, где проведена большая культурная, и  цивилизаторская работа. Однако развитая мною мысль о возможностях евразийской  федеративной политики равноправных народов его захватила.
Я видел Лукина  еще раз в 1943 году. К этой встрече я вернусь в связи с другим вопросом{3}.

_______________________________________________________________

{3} После  возвращения из плена, по приказу Сталина, Лукин в течение семи месяцев  находился в заключении, вместе с другими советскими генералами, бывшими в  плену. В своих воспоминаниях, опубликованных в советском журнале «Огонек» (№  47, 1964), Лукин сообщает, что после возвращения он в продолжение пяти месяцев  подвергался ежедневным допросам и не имел права носить знаков различия. Свои  разговоры с Власовым и Малышкиным он передаст в крайне неприязненной форме,  причем облик Власова и Малышкина грубо и намеренно искажен. После своей  реабилитации и до смерти в мае 1970 года Лукин был членом правления Союза  ветеранов. В некрологе его, подписанном многими маршалами и генералами и  напечатанном в газете «Красная звезда» от 28 мая 1970 г., не упомянуто ни о  том, что он был в плену, ни о встрече с Власовым.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

Народная революция и  «военно-политические цели» Гитлера


Со времени  создания советского государства мировая общественность, втайне или открыто,  жила надеждой на переворот в России. Вначале «мировая совесть» была потрясена  размерами истребления человеческих жизней. Гражданская война и беспощадное  осуществление постулатов марксистско-ленинской доктрины методами  государственного террора стоили народам Советского Союза огромных жертв.  Уничтожались и духовные и материальные ценности. К началу войны 1941 года в  России не было почти ни одной семьи, не пожертвовавшей Молоху большевизма хотя  бы одного из своих членов. Уничтожение ведущих слоев народов Советского Союза,  коллективизация, чистки в армии и в партии, гонения на Церковь, подавление  свободного творческого духа — всё это достигло своей высшей точки при усовершенствованной  системе режима насилия у преемника Ленина — Иосифа Джугашвили-Сталина.

Однако,  параллельно с развитием узаконенного террора как фундамента советской  государственности, постепенно шел и процесс консолидации последней. Советский  Союз, по мере его признания как суверенного государства некоммунистическими  странами мира, шаг за шагом, на основе международного права, становился  равноправным партнером некоммунистических стран. Следствием этого было, хотя и  медленное, но всё дальше идущее успокоение «мировой совести». Народы России  были изолированы от всего мира и предоставлены гнету как утонченного аппарата  психологической индоктринации, так и физического угнетения и запугивания.  Дезинформация, страх и развращающий оппортунизм создали в целых поколениях народа  беспримерную в истории атмосферу недоверия и безнадежности. Становилось  очевидным, что переворот мыслим лишь при толчке извне, который разрядит силу  отчаяния широчайших народных масс и вызовет этим подлинную народную революцию,  которая была задушена ленинским переворотом в ноябре 1917 года и дальнейшим  режимом насилия Ленина и Сталина.

В июне 1941 года  этот толчок извне пришел, и подлинная русская революция вспыхнула. Не в Москве  и не в городах и сёлах, всё еще находившихся под властью Сталина, а в занятых  немецкими войсками областях с населением почти в 70 миллионов человек.
Эти миллионы  интересовались не мировоззрением немцев, а их политическими целями; всеми ими  руководило одно стремление: с помощью хорошо вооруженных оккупантов сбросить  гнет террора, насилия и нужды в России.
Революция шла  всюду там, где офицеры и солдаты Красной армии складывали оружие и изъявляли  готовность бороться с угнетателями на стороне своих освободителей, кто бы они  ни были.

Революция  захватила, в первую очередь, лишь в 1940 году закабаленных советской властью  латышей, эстонцев и литовцев. Эти народы еще хорошо помнили свою свободу и  политическую самостоятельность за 1919–1939 гг. По вступлении советских войск  на территорию этих стран они пережили подавление свободы, аресты и депортации.  С другой стороны, они еще не знали оборотной стороны национал-социализма, тем  более, что Гитлер обещал уважать независимость малых народов. В Ковно, при  вступлении германской армии, было создано национальное литовское правительство.  Нацисты его вскоре распустили. Латышские и эстонские патриоты, создав  партизанские группы, поддерживали немецкие фронтовые части; бойцы латышского  Охранного корпуса вместе с немцами регулировали движение, когда первые  германские танки входили в Ригу.

Конечно, успехи  германского военного командования и фронтовых частей заслуживали признания. Но  даже и начальные успехи германской армии были бы невозможны без объективного  наличия революционной ситуации в Советском Союзе. Эту революцию распознали лишь  немногие.
Отсюда с  неизбежностью следовало, что все дальнейшие военные успехи в большой степени  будут зависеть от политической концепции германского руководства в отношении  судьбы народов Советского Союза. Именно над этим задумывался фельдмаршал фон  Бок. Он часто вспоминал слова своего двоюродного брата, бывшего царского  морского атташе в Берлине: «Россию руками не возьмешь!»
Мы мало знали о  планах Гитлера и ОКВ. Говорилось только, что еще до наступления зимы должны  быть заняты промышленные области восточнее Днепра (то есть, примерно, до линии  Харьков-Ростов), Кавказ (с его нефтью), Крым, а на севере — территория к  востоку от Ленинграда.

«И что дальше?»  — спрашивали мы себя.
В задачи Бока не  входило, однако, решать политические проблемы. Как одаренный генштабист, он,  естественно, видел, что самая первоочередная военная цель — занять Москву. И  этой цели необходимо было достичь еще до наступления зимы. Бок думал, что затем  можно было бы настаивать на разумном политическом решении; Гитлер не стал бы  рисковать потерей столицы советской империи, завоеванной ценой больших жертв.
Само собой  разумеется, что Бок мог обосновывать свои предложения лишь с чисто военной  точки зрения. Москва — сердце советской мощи. Поэтому Москву необходимо было  взять, бросив на это все имеющиеся силы. Таково было основное требование Бока.
« Последнее редактирование: 14 Сентябрь 2011, 17:04:05 от W.Schellenberg »
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

Сталин видел  столь же ясно, что Москву нужно было защищать всеми имеющимися силами. Бок  непрерывно старался добиться признания своей концепции. Но борьба мнений в  Ставке фюрера была нескончаемой. А время уходило.

Однажды главный  штаб группы армий «Центр» в Борисове посетил особоуполномоченный Розенберга,  министр по делам занятых восточных областей. Его сопровождал высокий партийный  деятель. Бок пригласил их обоих к обеду. Из разговора при этом, как он  рассказывал позже, у него создалось впечатление, что в отношении русской  проблемы между Розенбергом, Гиммлером и другими министрами были большие  расхождения. В одном лишь пункте они оставались, видимо, одного мнения:  завоеванная территория должна быть оккупирована и колонизирована. Правда, еще  до похода против СССР Гитлер выступил перед фельдмаршалами и говорил о своем  намерении завоевать Россию, коротко упомянув при этом об особых задачах СС на  русской территории, но его высказывания не были тогда приняты всерьез. К тому же,  не было известно никаких подробностей. Поэтому думалось, что ввиду огромности  такой задачи здравый человеческий смысл подскажет правильную политику (да и на  плакатах везде стояло: «Гитлер — освободитель!»).

Однако то, что  эти высокие гости наговорили Боку за обедом, настолько потрясло его, что он  усомнился в психическом состоянии их и их начальства. Он сказал нам это  совершенно открыто. Но, может быть, казалось ему, он их неверно понял, — так  как то, что он понял, не могло быть политикой и целенаправленностью разумных  людей. Оба особоуполномоченных излагали цели правительства Третьего рейха  примерно в следующем виде:
Белоруссия (они  называли ее Белой Рутенией) отойдет к Восточной Пруссии; обширные области  Великороссии, до линии восточнее Смоленска (может быть, включая Москву и даже  еще далее на восток), а также Украина и Кавказ будут оккупированы и  колонизированы. Господствующим слоем здесь будут немцы, а русские и украинцы  будут лишены возможности учиться и продвигаться, они обрекаются на участь закабаленных  рабочих. (Подобные фантазии — но более скромные — высказывались  безответственными политиками и во время первой мировой войны.) Но и этот бред  был превзойден утверждением, что русских на сорок миллионов больше, чем нужно,  и они должны исчезнуть. «Каким образом?» — «Голодной смертью. Голод уже стоит у  дверей». — «А если удастся решить проблему голода?» — «Всё равно, сорок  миллионов населения — лишние». — «А по ту сторону новой границы, на востоке?» —  «Там будут влачить 'степное существование' уцелевшие русские, евреи и другие  унтерменши. И эта 'степь' не будет больше никогда опасной для Германии и  Европы».

Такова была,  значит, программа освободителя!

Бок отказывался  верить услышанному.Через несколько дней Герсдорф поручил мне лететь в Берлин,  чтобы проверить у Розенберга правильность этих диких сообщений. Благодаря моему  другу, инженеру Герберту Думпфу, мне была обещана личная и частная встреча с  Розенбергом.
Несколько часов  полёта — и я был в Берлине. (С самолета русские просторы кажутся не такими огромными!)

В Берлине мне  сообщили, что Розенберг неожиданно должен был куда-то выехать. Поэтому меня  приняли два руководящих сотрудника министерства. Думпф присутствовал при  разговоре.
Голод? —  Смертность от голода, конечно, возможна. Но, само собой разумеется, о  предумышленном убийстве никто не думает.
Колонизация? —  Да! Но взгляды еще сильно расходятся, насколько широко следует ее осуществлять.
Колхозы? —  Сперва следует сохранить коллективное землепользование: во время войны нельзя  решаться на эксперимент с возвратом к частному хозяйствованию, иначе было бы  поставлено на карту снабжение армии и немецкого народа. Кроме того, нужно же  ведь выгадать землю и для немецких крестьянских дворов на Востоке.
А впрочем, между  министерствами (а в особенности между СС и Розенбергом) еще много расхождений  во мнениях. Приведенные объяснения не могут быть, поэтому, обязательными и  предназначены лишь для личной информации фельдмаршала. Политические цели не до  конца разработаны. Они будут еще обсуждаться с фюрером. Это вкратце то, что  министр через меня хотел бы передать фельдмаршалу.

В заключение  один из моих собеседников подчеркнул, что Имперское министерство по делам  занятых восточных областей{4} старается вести реалистическую политику.  Фантазии, измышленные СС и некоторыми другими инстанциями, исчезнут, бесспорно,  как дурной сон, в свете действительности и под влиянием требований действующей  армии. Министр намерен выступать в пользу хорошего отношения к гражданскому  населению и военнопленным.

Обе берлинских  чиновника, со своей стороны, постарались использовать встречу со мной, чтобы  расспросить о моих впечатлениях в оккупированных областях. Я рассказал о  чрезвычайной нужде населения, особенно же военнопленных, и подчеркнул, что  изменение обстановки в желательную сторону может быть достигнуто только  проведением политики, приемлемой для населения.

Приземлившись в  главном штабе фронта в Борисове, я почувствовал облегчение. Мои начальники были  потрясены моим докладом, но успокоились на мысли, что и Берлин волей-неволей  когда-то должен будет образумиться.
— В начале  победоносного похода почти никто не склонен верить в возможность поражения по  собственной вине. Но когда побед больше не будет, все они станут раскаиваться,  — сказал майор фон Шак.

________________________________________________________________

{4} Reidisministerium für die besetzten Ostgebiete. В дальнейшем мы будем писать — Восточное  министерство. Этот термин бытовал в русских кругах во время войны. — Пер.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

Политические  посетители в штабе группы армий «Центр»


В штабе группы  армий «Центр» каждый контакт с различными государственными инстанциями рейха  использовался для того, чтобы постараться добиться изменения политической  концепции. Хорошую возможность для этого, казалось, предоставляло посещение  Гитлером штаба фронта, запланированное на первые дни августа, через семь недель  после начала войны с Советским Союзом.

У Бока была  четкая оперативная концепция: либо до наступления зимы взять Москву, либо  укрепить позиции на подступах к Москве и держать их до весны. Наступление на  Москву требовало стягивания всех наличных сил на участке группы армий «Центр» и  временного пренебрежения другими оперативными целями на широком фронте от  Балтики до Черного моря.
Осуществление  этой концепции требовало обеспеченного тыла, а отсюда, если и не окончательного  решения политических проблем, то, по меньшей мере, отказа от практиковавшихся  до сих пор методов бесчеловечного обращения с гражданским населением, с  перебежчиками и военнопленными.

Капитану Шмидту  и мне было поручено составить на эту тему докладную записку, которая была затем  переработана Герсдорфом и генерал-майором Хеннингом фон Треско, начальником  оперативного отдела штаба фронта. Бок хотел даже, чтобы Гитлер выслушал Шмидта  и меня. Мы, благодаря кругу своих обязанностей, многое видели и знали, а потому  должны были получить возможность непосредственно доложить и обосновать наши  соображения и предложения. Эта деталь, возможно и неважная сама по себе,  характерна для духа, царившего в нашем главном штабе.
Так и сидели мы  со Шмидтом, во время посещения Гитлера, в напряженном ожидании. Мы должны были  быть готовыми к докладу в любое время. Около двух часов ночи Герсдорф отпустил  нас спать, сказав, что доклад наш не понадобится.

На следующее  утро Гитлер покидал наш главный штаб, и все офицеры должны были прийти на его  проводы в парк. Когда мы собрались, появился какой-то подполковник,  потребовавший у присутствующих сдать фотокамеры и оружие. Какое неслыханное  требование, предъявленное верховным главнокомандующим к своим офицерам, находящимся  на фронте! Ряды тотчас же поредели.
У меня не было с  собой пистолета, и потому я решил ждать Гитлера, чтобы при приближении его  машины, вопреки всему, передать нашу докладную записку. Вооруженные до зубов  телохранители заграждали автомобиль Гитлера, подойти к нему было невозможно, и  я стоял, как окаменевший, когда Гитлер, с землисто-серым лицом, медленно  проезжал мимо меня.

Через несколько  недель после перехода штаба группы армий «Центр» из Борисова в Красный Бор, под  Смоленском, сообщил о своем предстоящем приезде министр пропаганды Геббельс.  Как будто бы открывалась возможность проинформировать влиятельного члена  правительства о происходящем на оккупированной территории и о политических  проблемах войны.
Фельдмаршал фон  Бок, его начальник штаба Грейфенберг, а также Треско и Герсдорф намеревались  поговорить с Геббельсом со всей откровенностью. Говорили, что именно Геббельс  интересуется восточно-политической проблематикой и не скрывает своего  отрицательного отношения к установкам Розенберга. Представитель министерства  пропаганды намекал, что Геббельс составил меморандум, набросав в нем широко  задуманную программу для «новой России» с целью привлечь народы России к  политике Новой Европы под лозунгом «Свобода и равноправие».

Была установлена  директива для разговора с Геббельсом: никакой лишней политики — только в рамках  совершенно необходимого с военной точки зрения. Главная мысль фельдмаршала и  его старших офицеров была, что невозможно держать 70 миллионов населения лишь  силой и что восстание этих людей может создать огромную опасность для фронта.  Мне поручено было набросать меморандум, из которого впоследствии вырос мой  доклад о «русском человеке».

Мое главное  утверждение гласило, что у нас есть, собственно, только две альтернативы:
— или мы  привлечем население на свою сторону (военное командование считает это абсолютно  необходимым);
— или мы не  привлечем его (при продолжении нашего сегодняшнего к нему отношения).
Не привлечь  население на свою сторону означало бы необходимость господствовать, применяя насилие.  Привлечь население можно, рассматривая его как равноправного партнера в  содружестве европейских народов.

На меня было  возложено также сопровождение гостя по Смоленску, показ ему кремля, музея и  других достопримечательностей города. Кроме того, я должен был организовать  встречи с ведущими представителями местной интеллигенции и этим дать Геббельсу  возможность ознакомиться с русской культурой и получить собственные впечатления  о стране и людях.
Однако накануне  назначенного дня Геббельс сообщил в штаб, что он должен отложить свой приезд.  Он так никогда и не приехал. Как стало известно позже, Гитлер приказал ему «не  вмешиваться не в свои дела».
«Каннибализм в  лагерях военнопленных... На это способны только русские... Значит, наша теория  об 'унтерменшах' правильна!»
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Штрик-Штрикфельдт В.К. Против Сталина и Гитлера.
« Ответ #10 : 14 Сентябрь 2011, 17:10:13 »

Чтобы еще  укрепить эту теорию Гиммлера, в штаб нашего фронта, в Красный Бор, приехал из  Берлина полковник СС — с задачей собрать соответствующий материал. Я должен был  посвятить ему несколько дней. Эту возможность я использовал, чтобы хорошо информировать  гостя, который, как он мне сказал, получил задание лично от Гиммлера. Молодой  эсэсовец был любознательным и интеллигентным человеком. Он быстро понял, что  действительной причиной потери человеческого облика людьми в лагерях были  издевательства и голод. Он понял также, что корень зла — в стремлении  руководства закабалить народы России. Он сказал мне:
— Я чувствую,  будто пелена спала с моих глаз. Я был бы вам очень благодарен, если бы вы  изложили свои соображения в виде памятной записки, которую я приложу к моему  отчету. Большая часть этих вопросов касается СС-группенфюрера Мюллера{5},  который также получит копию отчета. Когда вы будете в Берлине, вы должны зайти  к Мюллеру и лично изложить ему ваши соображения. Я полагаю, что Мюллер не имеет  представления о том, что творится.

В то время я  мало знал об СС и не подозревал, что речь шла о пресловутом «Гестапо-Мюллере».  В своем отчете я изложил всё совершенно откровенно и передал документ гостю из  СС. К своему удивлению, уже вскоре я получил от него из Берлина сообщение, в  котором он писал, что Мюллер благодарит за мои «интересные соображения».
«Итак, даже в СС  есть разумные и чуткие люди», — подумал я. Меня радовала мысль, что отчет  полковника СС, а с ним и мои соображения, упали на благодатную почву. Но было  ли это в самом деле так?
Я хотел бы  упомянуть еще об одном посетителе, появившемся при штабе группы армий «Центр»,  так как этот случай показателен для образа мыслей, а особенно для невежества  членов нацистской партии.

Молодой член  партии, приехав к нам, спросил офицера штаба, работу в каком коммунальном  управлении ему следует предпочесть — в Харькове или в Ревеле? Он не говорит ни  по-русски, ни по-эстонски. Но в Берлине ему предложили вакантную должность  бургомистра в одном из названных городов. У него нет еще опыта, и он не знаком  ни с задачами руководства населением на русской территории, ни с историей  страны, ни с другими проблемами. Потому он и прибыл в Смоленск, чтобы провести  здесь несколько дней и изучить «весь комплекс вопросов». Отсюда он намерен  проехать в штаб группы армий «Север».

Я позволил себе  сказать ему:
— Если у вас  есть дети, и если для вас, как вы только что сказали, Россия — книга за семью  печатями, то я на вашем месте остановился бы на Ревеле. Эстония принадлежит  скорее к западному культурному кругу, и нужно думать, что в Ревеле ваши дети  могли бы посещать немецкую школу. Безусловно, в Ревеле вы будете себя  чувствовать ближе к условиям родины и сможете там успешнее применить ваши  знания и опыт на благо населения.

Но это, казалось,  мало интересовало молодого человека.
— Видите ли, —  сказал он, — если я попаду в Ревель, я мог бы быть лишь бургомистром, а в  Харькове я сразу стану обербургомистром. И это было бы для меня повышением.  Бургомистром я служу уже с 1938 года, а, в конце концов, каждому же хочется  продвинуться. Оказалось, что этот молодой человек был бургомистром одного  местечка в Гарце — настолько крошечного, что я не смог обнаружить его на карте.  Так в Берлине выбирали кандидатов на видные посты в занятых областях.

_________________________________________________________________

{5} Эсэсовские  чины можно лишь с некоторой натяжкой сравнивать с армейскими, так как  организации СС первоначально возникла как гражданская охрана фюрера (SS =  Schutzstaffel). Еще до прихода Гитлера к власти назначенный им начальником СС  Гиммлер постепенно расширил эту организацию количественно и территориально. Так  же постепенно стали складываться подразделения и соединения этих охранных  отрядов. Когда впоследствии, наряду с политическими охранными органами СС,  Гитлер и Гиммлер стали создавать и военные дивизии СС (Waffen-SS), в них  перенесли те же наименования, что сложились уже в охранных отрядах СС. Можно  установить следующие примерные параллели частей СС и армейских: Schar — взвод,  Sturm — рота, Sturmbann — батальон, Standarte — полк, Gruppe — дивизия.  Командиры этих единиц именовались соответственно: шарфюрер, штурмфюрер и т. д.  Таким образом, группенфюрера можно приравнять к генерал-лейтенанту. — Пер.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Штрик-Штрикфельдт В.К. Против Сталина и Гитлера.
« Ответ #11 : 14 Сентябрь 2011, 17:12:02 »

Смоленск  и Русский Освободительный Комитет


В Смоленске  установились оживленные связи между некоторыми офицерами главного штаба фронта  и многими видными городскими семьями. Несмотря на крайнюю нужду, русские люди и  в Смоленске были гостеприимны и сердечны. Разговоры, независимо от того,  касались ли они вопросов образования или искусства, философии или политики,  велись на высоком уровне. Очень скоро мы затронули самую актуальную тему:
— Вы, немцы,  освободили нас от сталинского режима, который, если хотите, и к коммунизму уже  не имел никакого отношения. За освобождение мы вам благодарны; да и наши  коммунисты и социалисты будут вам благодарны... Но что же дальше? Чем дольше мы  наслаждаемся благами принесенной вами свободы, тем более крепнут наши сомнения.  С такими методами вам никогда не взять Москвы, и никогда не выиграть войны, не  говоря уже о том, чтобы завоевать русский народ.

Один немецкий  подполковник, в прошлом офицер императорской австрийской армии, пытался  объяснить хозяину дома положение и сказал между прочим:
— Увы, пруссаки  никогда не проявляли большого умения в обращении с другими народами. А уж  нацисты тем более — это они уже показали в Австрии, в Польше и на Балканах.  Конечно, надо было сначала посылать австрийцев.
К сожалению, я  забыл имя этого офицера, который собрал под свое крыло многих еврейских  ремесленников из Смоленска и его окрестностей и дал им работу в организованных  им армейских мастерских. Благодаря этим мастерским ему удалось обеспечить  евреям-ремесленникам работу и обслужить части вермахта. Русские говорили, что  под Сталиным такое самовольство отдельного офицера было бы немыслимым. «У вас  все же еще есть какая-то свобода действий».

Вскоре наши  беседы приняли серьезный политический характер. Смоленский кружок был готов  взять на себя инициативу по организации активного сотрудничества населения  оккупированных областей в борьбе против Сталина. Мы ограничивались советами  русским, исходя из нашего практического опыта, так как слишком глубока была  пропасть между их представлениями и нашей действительностью; только при  взаимопонимании можно было поставить себе реально достижимые цели.
Осуществление  взаимопонимания и сотрудничества и было, собственно, как я уже говорил, задачей  «посредника» между обоими мирами.

Так был  совместно составлен адрес городской управы Смоленска «вождю германского государства».  Кружок, принявший наименование «Русского Освободительного Комитета», изъявлял  готовность призвать русское население на борьбу против Сталина и выставить  Русскую освободительную армию в 1 миллион солдат. Условием с русской стороны  было признание границ 1939 года, равноправное положение русского народа и  образование независимого русского национального правительства на  демократической основе.
Текст этого  адреса, в художественном оформлении, в папке из церковной парчи, был передан  Боку, вместе с наполеоновской пушкой — в благодарность за освобождение города.  Бок запросил Ставку фюрера о том, может ли он переслать туда адрес, и кратко  передал суть последнего. Разрешение было дано. Мы с радостью посчитали это  знаком надежды на возможность изменения нынешней политики в русском вопросе.

Но недели  проходили, а ответа из Ставки всё не было. После повторных запросов нам  сообщили, что ответа не будет, — политические дела не касаются штаба фронта.
Бок поручил  тогда своему начальнику штаба генералу Грейфенбергу выразить его, Бока, личную  благодарность за оказанную ему подарком честь и одновременно сообщить об  отклонении фельдмаршалом Кейтелем адреса.

Я сопровождал  Грейфенберга в этой поездке в Смоленск. По дороге мы обдумывали — в какой форме  передать это членам управы, чтобы не испортить дело еще больше. По приказу Бока  городской управе было передано два вагона медикаментов для больницы. Когда  Грейфенберг, запинаясь, заговорил об адресе городской управы, русский  представитель прервал мой перевод:
— Скажите, пожалуйста,  генералу, что нам ничего не нужно объяснять. Если в этот решительный час  рассмотрение нашего предложения заняло столько времени, ответом может быть  только отказ. Ваше правительство, очевидно, еще не оценило серьезности  положения.
Грейфенберг коротко  поблагодарил его. Он был избавлен от необходимости лгать.

Русские  держались очень тактично и не ставили никаких вопросов. Молча поклонившись,  Грейфенберг вышел.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Штрик-Штрикфельдт В.К. Против Сталина и Гитлера.
« Ответ #12 : 14 Сентябрь 2011, 17:13:48 »

Русские  добровольцы


В первые  несколько месяцев войны офицеры и солдаты Красной армии, а также горожане и  крестьяне, в большом количестве присоединялись к германским воинским частям.  Они были им полезны во многих отношениях: как знающие местность — при  разведывательных операциях; при постройке мостов, дорог и т. д. Они были  незаменимы при перевозках военных и иных грузов.
Так как потери  личного состава наших боевых частей уже к ноябрю 1941 года были очень велики (в  группе армий «Центр» 18–20%), командиры частей были весьма рады возможности  использовать на подсобных работах русских. Каждый командир старался, как мог,  пользуясь заведенной в германской армии практикой, усилить свою часть.

Фронтовики знали  — в противоположность политикам в Берлине, — что человек, чтобы работать,  должен есть. Офицеры и интенданты знали это тоже. Добровольцы питались при  частях как бы «из-под полы». Если приходилось встретить на дороге военную  повозку, то на вопрос, обращенный к вознице, можно было получить ответ: «никс  понимай...» Русские надежно доставляли к месту назначения германские военные  грузы за сотни километров. Сперва в частях добровольцев называли «наши Иваны»,  а затем за ними закрепилось обозначение «хиви»{6}. Среди них, наряду с  желавшими бороться за свободу, были, естественно, и боявшиеся попасть в лагеря  военнопленных или же из иных эгоистических соображений поставившие себя в  распоряжение германской армии или гражданских немецких учреждений.

Так как высшие  германские командные инстанции вначале не всегда доверяли бывшим офицерам  Красной армии, на фронт были привлечены офицеры из старой русской эмиграции,  главным образом добровольцы из Франции. Многие из них прошли через главный штаб  группы армий «Центр», другие попали непосредственно в корпуса, дивизии и полки.  По сообщению уполномоченного по делам русской эмиграции во Франции Ю. С.  Жеребкова, он, совместно с председателем французского отдела РОВСа  генералом-профессором H. H. Головиным, зарегистрировал более полутора тысяч  офицеров, изъявивших желание безоговорочно участвовать в борьбе против  большевизма.

Сперва было  направлено около двухсот эмигрантов. Эти офицеры получили придуманную для них  форму. На фронте были довольны ими. Многие из них были награждены знаками  отличия за храбрость. Были и убитые и тяжело раненные. Я беседовал с  эмигрантами-добровольцами, пережил их первоначальное воодушевление, а позже их  разочарование и горечь: спустя несколько месяцев ОКВ отозвало  офицеров-эмигрантов в Германию, им было запрещено ношение формы, многие раненые  и инвалиды были предоставлены собственной безнадежной участи.

Скромный  немецкий казначей Берлинского военного округа, на котором лежала забота о  русских эмигрантах (к сожалению, я забыл его имя), еще несколько месяцев  содержал многих русских офицеров, на свою ответственность, на особом бюджете,  пока не лопнуло и это «частное предприятие».

* * *

«Политику мы не  можем изменить, — рассуждали Треско и Герсдорф, — но мы можем попытаться  создать в военной области фактор, повышающий боевую силу фронтовых частей, что,  может быть, вынудит политическое руководство к пересмотру его нынешних  установок».

Этот фактор видели  они в создании сильных русских добровольческих соединений. Мне было дано  поручение разработать соответствующие предложения. Численность соединений  должна была поначалу достичь 200.000 человек. Они должны были быть сформированы  и обучены к концу апреля 1942 года. Русским чужда мысль о солдатах-наёмниках.  Поэтому ошибочно было бы просто вербовать русских добровольцев для германской  армии, к тому же, в условиях нацистской антирусской оккупационной политики. И  наоборот, опыт показал, что русский народ и другие народы Советского Союза  готовы бороться за освобождение своей родины от сталинской деспотии. Поэтому я  в штабе группы армий «Центр» предложил формирование «Русской Освободительной  Армии» под русским командованием. Необходимым условием для успеха намеченной  акции было улучшение положения в лагерях военнопленных, а также разумное,  хорошее отношение к населению со стороны военной и гражданской администрации в  занятых областях. Это был мой основной тезис при составлении детального проекта  формирования 200-тысячной армии добровольцев.

Треско и  Герсдорф приняли живое участие в разработке моего проекта, стараясь придать  тексту надлежащее военное звучание, то есть, чтобы политические моменты не  превышали установленных военными соображениями границ.
Меморандум этот  полностью отвечал взглядам фельдмаршала фон Бока, и он, с подтверждающей свое  согласие с ним припиской, передал его дальше — главнокомандующему сухопутными  силами фельдмаршалу фон Браухичу.

После войны  американская, английская и немецкая стороны изображали меня единоличным автором  этого меморандума, но я должен заметить, что в моих предложениях было лишь  сведено то, на что надеялись тогда многие балтийцы и немецкие офицеры.  Возможно, они уже и излагали эти мысли. Всё же я был горд, когда Браухич вернул  Боку мой меморандум со своей резолюцией: «Считаю решающим для исхода войны».

Бок, Треско и  Герсдорф поздравляли меня.
Только старый  майор Шак качал головой:
— Лошадь с  хвоста не взнуздаешь! Ничего из этого не выйдет!
Положение на  фронте помешало немедленно приступить к осуществлению этого плана. А 19 декабря  1941 года Браухич был смещен Гитлером. Для Гитлера же, взявшего тогда на себя  командование сухопутными силами, мысли, изложенные в меморандуме, не подлежали  обсуждению и позже, когда в армии был уже почти 1 миллион добровольцев —  русских, украинцев, кавказцев, латышей, эстонцев, литовцев, представителей  тюркских народностей. Но эта его установка нам тогда не была известна.

_________________________________________________________________

{6} Hilfswillige  (Hiwis) = буквально: «желающие помогать», или добровольные помощники. Их, как  правило, ставили на подсобные работы. — Пер.
« Последнее редактирование: 14 Сентябрь 2011, 18:52:07 от W.Schellenberg »
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Штрик-Штрикфельдт В.К. Против Сталина и Гитлера.
« Ответ #13 : 14 Сентябрь 2011, 18:53:35 »

Меморандумы  и драматургия


Невероятно  ухудшилось бедственное положение военнопленных. Как привидения, бродили  умиравшие с голоду, полуголые существа, часто днями не видевшие иной пищи,  кроме трупов животных и древесной коры.
Герсдорф и я  посетили лагерь военнопленных под Смоленском, где смерть уносила ежедневно  сотни жертв.
Смерть в  пересыльных лагерях, в сёлах, на дорогах.
Нужны были  немедленные и чрезвычайные меры, чтобы остановить это победное шествие смерти.

В двадцатых  годах Герберт Гувер (президент США в 1929–1932 гг.) стал во главе разветвленной  организации «Помощи голодающей России», АРА{7}. Может быть, стоило бы послать  просьбу о помощи Гуверу? Или президенту США?
Эта мысль пришла  мне в голову потому, вероятно, что я в 1921 году принадлежал к кругу людей,  которые старались привлечь мировую общественность к оказанию помощи голодающей  России. Как скромный работник нансеновской организации помощи, я и позже в  течение многих лет поддерживал контакт с администрацией Гувеpa. В главном штабе  группы армий «Центр» осенью 1941 года такие мысли не только выслушивали, но  можно было предпринимать и попытки к их осуществлению.

Три офицера, уже  ранее поддерживавшие отношения с Международным и с Германским Красным Крестом,  подписали меморандум «Inter Arma Caritas». Пока шли военные действия, можно  было сомневаться, что удастся смягчить хотя бы самую острую нужду. Но надо было  думать и о том, что после окончания военных действий или после намеченного  взятия Москвы и Ленинграда задачи помощи неимоверно возрастут: предстоит  трудная борьба с голодом и эпидемиями.
Частным образом  был подготовлен путь к американским друзьям. Бок, после тщательного рассмотрения,  поддержал это начинание. Он указывал, что Гитлер дал руководству морскими  силами ясный приказ: не предпринимать ничего, что могло бы побудить Соединенные  Штаты отказаться от нейтралитета в отношении Германии. Хотя президент Рузвельт  и поддерживал англичан в Атлантике, Гитлер хотел избежать открытого разрыва с  США. В этом Бок видел шанс для осуществления наших намерений.

В дальнейшем  выяснилось, что меморандум может быть переслан лишь официальным путем. Так что  первоначально намеченная «частная акция» отпадала. А официальным путем был путь  через нацистскую партию, что давало очень слабую надежду на успех, хотя даже  Советы в свое время не отвергли предложенной Гувером и Нансеном помощи. (Эту  помощь Нансена-Гувера мы и привели в своем меморандуме в качестве примера.)

Когда Бок узнал,  что призыв о помощи должен идти через нацистскую партию, он возвратил  меморандум его составителям, выразив своё сожаление, что он не пойдет.
Через два месяца  — 7 декабря — японцы напали на американский флот в Пирл-Харборе, а 11 декабря  Гитлер выступил в рейхстаге со злобной речью, объявив в ней войну Соединенным  Штатам.

* * *

В длинные  осенние и зимние ночи я сидел над различными докладными записками. Разъяснять,  убеждать, вновь и вновь разъяснять — такова была задача, которую я себе  поставил.
Если меморандумы  военного значения полагалось передавать по служебным инстанциям, то никто не  мог мне помешать излагать волновавшие меня темы в форме рассказов, драм или  картин (хотя до тех пор я лишь изредка выступал на этом поприще) и  распространять эти произведения возможно шире.

Таким образом  возник мой набросок для театра: «Бог, молот и серп». Я пересылал его по полевой  почте в письмах жене, а она устроила перепечатку, а затем и размножение. Эта  драма была закончена в январе 1942 года и разослана двумстам адресатам. Прежде  всего, она попала к старшим офицерам германской армии. Но она предназначалась и  для политических кругов, а в них я не имел вообще никаких связей. Поэтому мне  пришлось прибегнуть к помощи друзей, пересылавших драму с нейтральной  рекомендацией. Так получили свои экземпляры Эмми Геринг, Розен-берг, гаулейтер  Грейзер, министр Франк, Альфред Ингемар Бернд (из министерства пропаганды) и  другие лица. Из моей прошлой деятельности у меня сохранились контакты с  промышленниками Рурской области. Через их связи в широких деловых кругах я мог  действовать сам.

В другом  произведении, написанном также в 1941 году и позже доработанном, я попытался  критиковать политику нацистской партии в России под завуалированным заголовком  «Недомыслие империалистов времен кайзера Вильгельма». Я цитировал высказывания  1915–1918 годов, почти полностью совпадавшие с языком самых бешеных нацистов.
«Если мы хотим  построить новую Европу, — писал я, — мы должны очистить наше сознание от  иллюзий империалистов кайзеровских времен... Недопустимо, чтобы тени прошлого  стали между народами Европы и германским фюрером, который 7 марта 1936 года  заявил: «Европейские народы представляют собою теперь одну семью». Если новая  Европа будет строиться старыми империалистическими методами подавления, разбоя  и эксплуатации, то, даже обесправленная и подчиненная, Россия будет таить в  себе большую опасность. Горе победителю, который должен бояться побежденного!»

И дальше был  поставлен вопрос: как представляют себе «неисправимые империалисты», после  «окончательной победы», управление страной с 4700 городов и 170 миллионами  жителей?

_________________________________________________________________

{7} APA = American Relief Administration.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Штрик-Штрикфельдт В.К. Против Сталина и Гитлера.
« Ответ #14 : 14 Сентябрь 2011, 18:57:33 »

Фельдмаршал фон Бок смещен


В лесном лагере  «Красный Бор» я нередко сопровождал Бока в его прогулках, причем он посвящал  меня в свои полные забот мысли. Они постоянно вращались вокруг начатой операции  на подступах к Москве. Сможем ли мы держаться в этом огромном городе, если он  будет занят? И еще более угрожающим представлялось ему положение, если город  будет не занят, а лишь окружен, как Ленинград.
Бок предвидел  катастрофические последствия, которые возникли бы в этом случае. Бок понимал,  что Москва должна быть взята, прежде всего, не как военный узел, а как  политический центр сопротивления. (Позже я узнал, что по категорическому  распоряжению Гитлера возможная капитуляция Москвы должна была быть отклонена.)

Бок не был  национал-социалистом. Происхождение и воспитание предопределили его  отрицательное отношение к национал-социализму и к Гитлеру. С другой стороны,  они же обуславливали его отталкивание от любой формы неподчинения и его  уважение к конституции и к должности главы государства. Фельдмаршал фон Бок,  как и многие другие немецкие патриоты, до какой-то степени приветствовал приход  Гитлера к власти, не приемля в то же самое время идеологии национал-социализма.  Успешное занятие Рейнской области (вмешательства западных держав не  последовало!), казалось, подтверждало правильность прогнозов Гитлера. Кампания  1940 года на Западе как будто давала дальнейшее свидетельство в пользу его  прогнозов: Гитлер, а не немецкие генералы, говорил о военной слабости Франции.  И генералы не могли этого забыть. Может быть, Гитлер прав и в отношении России?

Однако теперь  Бок не только сомневался, он предвидел катастрофу. Оттого и терзали его заботы.  И всё же он не видел иного пути перед лицом врага, как выполнение своего  солдатского долга.
Офицеры и  солдаты на восточном фронте постепенно осознавали порочность  национал-социалистической политики на русской территории; но большинство  немецкого народа поняло это слишком поздно, когда поход в Россию был уже  проигран.
О намерениях  уничтожить русскую столицу мы в штабе ничего не знали, пока не услышали  однажды, что «вверху» решено «накрыть» Москву бомбами. Это необходимо якобы для  того, чтоб» вывести из строя большие промышленные предприятия. В  действительности же большая часть их уже была переведена вглубь страны.

Для каждого  русского Москва — «священная матушка Москва», Москва — третий Рим, сердце  России, сердце великого народа с тысячелетней историей. И вот взрывы бомб и  пожарища должны были заставить перестать биться сердце России.
Люди никогда не  примирились бы с таким актом «освободителей». Эта «анонимная» смерть с воздуха,  конечно, не менее жестока, чем смерть в подвалах НКВД, от которой люди  надеялись, наконец, освободиться.
Немцы — носители  культуры — не могли же быть таким варварами, как их клеймила советская  пропаганда.

«Граждане, мера  ваших страданий переполнена! Мы не хотим вашей смерти, как и вашей нужды!  Священная матушка Москва будет нами объявлена открытым городом, и не будет  налетов и разрушений, если вы не станете оказывать сопротивления!» — так гласил  набросок обращения к населению Москвы, составленный офицерами штаба группы  армий «Центр» совместно с офицерами 2-го командного штаба воздушного флота  фельдмаршала Кессельринга.

Наше предложение  Бок представил в Ставку фюрера. Оно осталось без ответа.

* * *

Наряду с  «официальными» докладами и проектами, небольшие стихотворения порою давали  возможность разъяснить политические «истины», события и картины из повседневной  жизни занятых областей. Когда я дал однажды адъютанту фельдмаршала, графу  Гарденбергу, короткое стихотворение на тему «Уважение к жизни и достоинству  человека», тот пробежал глазами строчки и сказал:
— Вы должны  тотчас же показать это фельдмаршалу. Вы тоже знаете, что произошло вчера в  Борисове?
Я ничего еще не  знал.

Борисов, где  раньше находился наш штаб, отошел теперь к тыловой территории, может быть, даже  к территории с гражданским управлением. Отряд эсэсовцев «очистил» еврейский  квартал Борисова, выгнав за город все еврейское население — мужчин и женщин,  детей и стариков. Несколько сот человек были злодейски перебиты огнем из,  автоматов.

— Слабое  утешение для нас, — сказал Гарденберг, — что мы, солдаты, носим другую форму,  чем эсэсовцы, так что формально мы не ответственны за их преступления. Но  Гитлер — глава немецкого государства. И так как мы — немцы, фельдмаршал не  имеет права смолчать...
С этими словами  Гарденберг провел меня в кабинет фельдмаршала. Бок стоял у окна и нервно  барабанил пальцами по стеклу. Снаружи густыми хлопьями падал снег.

Гарденберг  передал Боку мое стихотворение, и тот несколько раз перечел его.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Штрик-Штрикфельдт В.К. Против Сталина и Гитлера.
« Ответ #15 : 14 Сентябрь 2011, 19:02:50 »

— Я знаю, — тихо  произнес фельдмаршал, — но что мне делать? Гарденберг говорит, чтобы я подал в  отставку. А что потом? Посмотрите на улицу! Лед и снег! Войска дерутся под  Москвой из последних сил. Я начал эту операцию  я несу за нее ответственность.  Если я уйду теперь, то я брошу моих офицеров и солдат в час величайшей нужды...

— Вы оставите их  на короткое время, — прервал его Гарденберг, — потому что так продолжаться не  может. Вы обязаны перед Богом и историей протестовать против этого  преступления.
— ...даже если  это произошло вне территории, подчиненной моему командованию?
— Надежность  фронта зависит от надежности тыла. Это дает вам возможность немедленно  вмешаться...
— Нам следовало  бы уже давно вмешаться... Вспомните Польшу, которая тоже была нашим тылом и,  если хотите, остается им до сих пор. Подумайте и подальше... вспомните о  Германии...
— Верно,  совершенно верно, — заметил граф, — но на этот раз, господин фельдмаршал,  необходимость вмешательства стала действительно обязательной.
— Она была  обязательной до начала похода на Россию! Я ответствен перед Богом и историей,  как вы только что сказали; перед немецким народом — тоже: за жизнь тех солдат,  которые каждый день смотрят в глаза смерти в условиях русской зимы... Кто может  взвесить тяжесть моей ответственности? Я знаю, Гарденберг, что вы хотите  сказать. Но я не знаю, что я должен делать. Если я сегодня уйду, завтра придет  на мое место другой... Что этот другой будет делать, я не знаю. Но одно я знаю:  эта смена командования будет нам стоить много крови. И я знаю, что здесь, под  Москвой, мы либо выиграем, либо безвозвратно проиграем войну.

При этих словах  фельдмаршал посмотрел на меня, как бы ожидая от меня молчаливого подтверждения.  Я видел перед собой человека Бока — офицера старой школы, который с горечью  серьезной ответственности думал о людях в ледяных окопах, в болотах и лесах, на  дорогах и в больничных палатах, и о людях на далекой родине. Он чувствовал свое  бессилие и не пытался его скрывать.

Гарденберг  доложил о всеобщем возмущении среди офицеров, узнавших о подробностях погрома в  Борисове. Бок молчал. Но затем он внезапно резко сказал:
— Я не буду  молчать! Но я знаю, что всё это бесполезно.

Гарденберг  сделал набросок заявления Браухичу и Гитлеру. Несколько офицеров доработали  его. Возбуждение и смущенное молчание должны были воцариться в Ставке фюрера  после получения этого протеста от командующего группой армий «Центр»,  содержавшего указания на угрозу положению на фронте из-за преступлений СС.  После протеста Бока жестокости такого рода в тылу группы армий «Центр» были на  время прекращены, но почти одновременно произошло то, что Бок и предвидел: «По  собственному желанию и с учетом состояния здоровья» Бок был 18 декабря  освобожден от должности. На его место главнокомандующим группы армий «Центр»  был назначен фельдмаршал фон Клюге.

В то утро мы с  Гарденбергом. были свидетелями душевной борьбы благородного человека и одного  из высших германских офицеров; в этой душевной борьбе отразилась трагедия  большой части германского офицерского корпуса.

* * *

Фельдмаршалу фон  Клюге, новому главнокомандующему группы армий «Центр», я докладывал  один-единственный раз. Он вполне соглашался с необходимостью «порядочного  отношения к русским военнопленным». Казалось, что он, как солдат, принимал это  близко к сердцу. Он резко критиковал также многие неправильные мероприятия  германских оккупационных властей. Но его пугала мысль о создании Русской  Освободительной Армии. Когда я упомянул в разговоре, что в свое время на полях  моего меморандума об этом Браухич написал «Считаю решающим для исхода войны»,  он только коротко заметил:
— Об этом мы  должны еще раз основательно поговорить.

Хотя Клюге  соглашался с привлечением русских, как он сказал, в качестве помощников при  второстепенных службах, но всю эту проблему он видел лишь с узкой точки зрения  командиров частей. Глубокие проблемы, так занимавшие Бока, — вопрос мира,  судьба русского народа и задачи Германии на русской территории, — его не  интересовали.
Правда, этот  разговор состоялся в первые дни января 1942 года, когда положение на фронте  требовало полностью его внимания и всего его рабочего времени. Бок был прав.  Германская армия не только понесла под Москвой самые крупные до тех пор потери  в солдатах и офицерах, но по высшему командованию был нанесен роковой и  непоправимый удар: 19 декабря 1941 года Адольф Гитлер, будучи уже верховным  главнокомандующим всеми вооруженными силами Германии, взял на себя и верховное  командование сухопутными силами, что создало совершенно парадоксальное  положение{8}.

Известно, что на  солдатском языке слухи неизвестного происхождения обычно называют грубоватым  словом «Latrinenparole»{9}.
В нашем главном  штабе, личный состав которого обычно знал больше, чем фронтовики, в  политическом отношении жили отчасти такими слухами. В большинстве случаев они  были противоречивы. Некоторые действовали угнетающе. Другие будили новые  надежды.

Ниже я привожу  некоторые из подобных слухов в том виде, как я их тогда записал.

«Абвер, под  начальством адмирала Канариса, ведет энергичную борьбу против издевательств над  военнопленными и против политики Гиммлера и Розенберга в занятых областях».

«Многие  армейские офицеры на свой страх и риск отпускают по домам русских военнопленных,  семьи которых живут в занятых областях».

«Русских  военнопленных перевозят в Германию как рабочую силу и держат их в скверных  условиях».

«Розенберг хочет  обратиться к верховному командованию германской армии с просьбой отдать приказ  обращаться с военнопленными “по законам человечности”».

«В Восточном  министерстве у нас есть союзники в лице д-ра Отто Бройтигама, д-ра Рудольфа фон  Кнюпфера и некоторых других».

В нашем штабе  действительно циркулировал материал Восточного министерства с выдержками из  общих директив по управлению занятыми областями, в котором мы могли прочесть,  что министр по делам Востока осуждает эксплуататорскую политику, так как «она  приносит еще большую нужду, чем созданная большевизмом».
«Хороший знак!»  — думали мы.

«Русские школы,  открытые армией после занятия населенных пунктов, немецкая гражданская  администрация закрывает. Обоснование: “Русскому народу образование не нужно”».

«По мнению  крупных нацистов, в занятых областях России медицинское обслуживание местного  населения излишне».

«В Берлине отдел  Министерства пропаганды, занимающийся листовками, плакатами и радиопропагандой  для восточных народов, трубит на весь мир об “освободительных идеях”, в  действительности попираемых в России ногами. По мнению этого отдела, большевизм  и еврейство идентичны».

«Правительственных  уполномоченных в оккупированных областях — так называемых “областных и прочих  комиссаров” — уже спустя несколько месяцев население ненавидит больше, чем  своих красных комиссаров».

«Хотя США  заключили военный союз с Лондоном и Москвой, правительство Вашингтона  недвусмысленно заявило, что для него “коммунизм так же неприемлем, как и  национал-социализм”».

«Первоочередная  цель германской хозяйственной политики — обеспечить поставки сырья для  Германии. Сырье из восточных областей должно доставляться в Германию, которая  потом будет давать туда промышленные изделия для населения “жизненный уровень  которого следует держать на возможно более низком уровне”».

«Последний  германский посол в Москве, граф фон дер Шуленбург, предложил создать русское и  другие национальные правительства в занятых областях. Эти правительства должны  рассматриваться как союзные».

«Рейхсмаршал  Геринг, как “государственный уполномоченный по четырехлетнему плану”, намерен  настаивать на радикальном изменении политики по отношению к населению восточных  областей».

_______________________________________________________________


{8} Из  приложенной к этой книге краткой схемы организации управления германскими  вооруженными силами ясна та путаница, которая была внесена Гитлером в верховное  командование и которая неизбежно отразилась на проведении крупных операций на  фронтах войны. — Ред.

{9} Буквально:  «пароли отхожих мест». В русском языке, родившись в советских концлагерях,  укоренился равнозначный термин: параша. — Пер.
« Последнее редактирование: 14 Сентябрь 2011, 19:06:47 от W.Schellenberg »
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Штрик-Штрикфельдт В.К. Против Сталина и Гитлера.
« Ответ #16 : 14 Сентябрь 2011, 19:08:18 »

Баланс  первого полугодия


В Смоленске в  начале 1942 года мы часто обсуждали в кругу земляков «полугодовой баланс» и  виды на будущее. Говоря о «земляках», я имею в виду балтийских и русских  немцев, которых глубоко волновала политическая судьба русских и украинцев,  балтийцев и других народов Советского Союза. Были, конечно, и среди балтийских  немцев сторонники теории «о превосходстве нордической германской расы».  Розенберг был одним из возглавителей такой группы.

Когда я  вспоминаю эти беседы в Смоленске, я вновь и вновь думаю о зондерфюрере{10} в  унтер-офицерском чине Андрике фон Сиверсе. Он напоминал тогда нам слова  Наполеона, что выступая против мощной державы, можно выиграть битву, но не  войну.
Наполеон был  прав, Сиверс был прав, правы были и все, кто думал так же.
Сиверс постоянно  предостерегал от недооценки русского солдата. Русский никогда не бывал  наемником, но всегда был хорошим солдатом, нетребовательным и выносливым,  особенно если он защищал русскую землю.

Дядя Андрика,  генерал фон Сиверс, в первую мировую войну командовал одной из русских армий.  Уже по этой причине мнение Андрика не имело веса у нацистов. Нередко  военнослужащих подобного ему происхождения рассматривали даже как носителей  «русской заразы» и, уж конечно, считали их суждения «недостаточно  объективными».
Мы были одного  мнения, что советская система, под диктатурой Сталина, в решительный момент  обнаружила свою непрочность. Мы были свидетелями ее распада. Мы видели, что  достаточно было внешнего толчка, чтобы разрушить структуру властвования,  основанного на терроре. Летаргия советских граждан кончалась, когда обрывалась  связь с начальством.

По окончании  гражданской войны было еще много восстаний против советской власти. Все они  были задушены. Теперь представлялась возможность, наконец обещавшая успех.
Шла  нераспознанная еще тогда нами «русская народная революция» (о которой я уже  говорил), движимая волевыми импульсами отдельных людей, слагавшимися в миллионы  импульсов. Организованного движения сопротивления по ту сторону фронта не могло  возникнуть, так как все попытки сопротивления захлебывались в крови. Но и  здесь, по нашу сторону фронта, по воле нацистов не создалось организованного  движения, к которому освобожденные от советской власти люди могли бы примкнуть.

Была  непреодолимая тяга к свободе миллионов людей. И говорить о «коллаборации с  Гитлером» и «измене» просто неверно. Это — ложь, и остается ложью. Если уж мы,  немцы, не знали о гитлеровских целях войны, то как могли знать их русские? Они  ведь обращались к немцам, которые, по их мнению, хотели освободить Россию от  сталинской тирании.
Советская  пропаганда продолжает обвинять людей, живших на оккупированных в 1941 году  территориях в «измене родине» и в «коллаборации» с национал-социалистическим  режимом. Эти утверждения абсурдны. В начале войны, повторяю, население ничего  не подозревало о подлинных целях нацистов. Картина должна была измениться и  действительно менялась, по мере того как население становилось жертвой  преступных и глупых мероприятий нацистского политического руководства.

В связи с этим я  не могу отказать себе в ссылке на то, что общественность США и Великобритании,  ни в коем случае не настроенная прокоммунистически, не обвиняла же Уинстона  Черчилля и Франклина Д. Рузвельта в «коллаборации со Сталиным».
Проблематика  переплетения моральных и политических принципов так же стара, как история  человечества. Несправедливо и бесполезно выносить огульные приговоры, а  трафаретные представления о тогдашнем положении применять одинаково по ту и по  другую сторону германского фронта.

В наших  дискуссиях в Смоленске мы пришли к выводу, что эта война не может быть выиграна  на полях сражений, но она может быть окончена при честном сотрудничестве с  освобожденным населением Советского Союза. И нас обнадеживало, что эта мысль  постепенно все больше распространялась в германском офицерском корпусе. В конце  концов, политические предпосылки для такого сотрудничества практически могли  быть созданы только немцами, а не русскими.

Теперь, однако,  после шести месяцев -войны, мы должны были признать, что эти предпосылки  созданы не были. Наоборот, то, что сперва, через завесу разрозненных «директив»  и «установок», с трудом можно было распознать как цели войны, становились все  очевиднее: захват, закабаление, грабеж.
Мы утешали себя  мыслью, что поражение под Москвой отрезвит нацистское руководство. Мы хотели  надеяться, что фельдмаршалы Браухич, Бок, Рунштедт, Лееб и генералы Гудериан,  граф Шпоннек и другие — столь произвольно снятые с постов Гитлером — найдут  средства провести свои взгляды в жизнь. Для стратега уже в неудаче-и поражение,  и стимул для пересмотра планов и исправления ошибок. Мы считали, что это должно  было подействовать и на человека, который держал в своих руках и стратегию, и  политику.

А если, несмотря  на поражение под Москвой, идеологические фантазии одержат верх над голосом  разума? Тогда можно лишь сказать, что это было бы сумасшествием. Бывает,  правда, что и сумасшествие излечивается. В противном случае, пациента следует  держать в психиатрической больнице.
— Имеете вы при  этом в виду фюрера? — спросил молодой балтийский немец.
— Я никогда не  называл Гитлера, — ответил Сиверс, — я говорил о сумасшедших.

* * *

С наступлением  оттепели озёра и реки вновь стали препятствием для Красной армии. Вновь  заработали нормально железные дороги, а с этим улучшилось и снабжение; можно  было подвезти свежие дивизии. Но, с другой стороны, с весны 1942 года начали  действовать партизанские отряды, доставлявшие как армии, так и гражданским  властям много забот.

«Партизанские  бесчинства» не были, конечно, просто проявлением беспорядка в тыловых областях,  как сперва думали немцы. Напротив, это было политическое движение  сопротивления, которое невозможно было взять под контроль лишь силами полиции.  Вначале стихийное, а в большой степени и антикоммунистически направленное  партизанское антинемецкое движение Сталину удалось постепенно, путем десантных  групп, подчинить своему влиянию и, позднее, полностью взять под контроль. Базой  для этого было пробуждение патриотических чувств и провозглашение Великой  отечественной войны. Партизанское антинемецкое движение стало возрождением  общенародной войны во время нашествия Наполеона, так мастерски описанной  Толстым.

Генералов  Красной армии награждали вновь учрежденными орденами Кутузова и Суворова; эти  имена возбуждали в каждом русском воспоминания о героической борьбе предков.  Мужчин и женщин, стариков и молодежь, членов партии и бывших царских офицеров —  всех призывали к борьбе за Родину, за Россию, за стоящую под угрозой Москву.
Во вновь  открытых церквях духовенство молилось о победе русского оружия. Священники, еще  несколько месяцев назад подвергавшиеся гонениям, призывали народ нести  пожертвования на армию.

Полученные  позднее сообщения утверждали, что в критические дни казавшегося неудержимым  германского наступления в Кремле обсуждалась мысль о временном роспуске  ненавистных крестьянству колхозов в некоторых областях, близких к фронту. Это  должно было отнять у немцев часть их возможных политических козырей.

_________________________________________________________________


{10} Званием  «зондерфюрера», звучавшим весьма внушительно, на деле обозначались военные  чиновники, которым в гитлеровской армии не было присвоено офицерского чина. В  основном, это были переводчики, лица для разных поручений и т. п.  Зондерфюрерами были в подавляющем большинстве русские и балтийские немцы. Их  взаимоотношения с населением были, как правило, хорошими. — Пер.
« Последнее редактирование: 15 Сентябрь 2011, 20:53:43 от W.Schellenberg »
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Штрик-Штрикфельдт В.К. Против Сталина и Гитлера.
« Ответ #17 : 15 Сентябрь 2011, 20:56:22 »

Из  штаба группы армий «Центр» в ОКХ


В начале 1942  года, после обморожения правой ноги, я получил короткий отпуск для  восстановления здоровья. Отпуск я использовал, чтобы в Восточном министерстве,  а также в кругах ведущих промышленников (фирмы которых я представлял в  Прибалтике), вести кампанию за новую политику в России. В Восточном  министерстве я вынес впечатление, что ни мои собеседники (д-р Бройтигам, д-р,  фон Кнюпфер и др.), ни сам Розенберг не могут ничего сделать в желаемом  направлении.

Ингемар Берндт  из Министерства пропаганды, ссылаясь на мой меморандум, пригласил меня для  разговора, который продлился более двух часов. Мне казалось, что я привлек его  на сторону «нашего дела». Берндт обещал добиваться у Геббельса и других его  друзей «изменения курса». Он упомянул даже, что, может быть, ему удастся  поговорить и лично с Гитлером. Я не был знаком с иерархией нацистов, и этот  разговор вдохнул в меня новые надежды.

У промышленников  я хотя и встретил интерес к политической обстановке в России, но одновременно  обнаружил полное незнание положения, а у некоторых даже нечто вроде  политической слепоты. Я оставлял повсюду свои докладные записки и меморандумы.  (Только благодаря этому, между прочим, сохранилась часть моих записей военного  времени.)

* * *

Через несколько  дней после этой «экскурсии», главным образом по Рейнской области, я получил  приказ на выезд, но уже не в штаб группы армий «Центр», а в Верховное  командование сухопутных сил (ОКХ).
В  восточно-прусском городе Ангербурге я явился к  подполковнику Дицу, начальнику Отдела регистрации военной добычи при  Генеральном штабе сухопутных войск. Трофейный сборный пункт! Я сразу вспомнил о  танках и тракторах, массами брошенных русскими при немецком наступлении.  Решили, наконец, теперь, через десять месяцев, использовать такие трофеи?

Оказалось, что  под трофеями понимались здесь письма полевой почты, доклады, книги и газеты,  опросы военнопленных и приказы по Красной армии, которые, после их обработки  Отделом Генерального штаба Иноземные войска Востока{11}, должны были давать  сведения об организации, вооружении и настроениях в армии противника, а также и  об оперативном положении.
«Сюда, значит, —  думал я, — попадают и все доклады, отправляемые 'наверх' полками, дивизиями и  армиями. Здесь их обрабатывают и докладывают Верховному командованию сухопутных  сил».

Подполковник Диц  оказался любезным кавалерийским офицером. Он, однако, не знал ни слова  по-русски и честно признался, что он тут «не на своем месте». Он добавил с  сарказмом, что к нему поступает материал большей частью устаревший, в лучшем  случае лишь военно-исторического значения.
Я был удручен. В  то время как в штабе фронта я мог непосредственно участвовать в событиях, здесь  я, очевидно, буду копаться в бумажных залежах.

Сотрудниками  «трофейного пункта», который вскоре был переименован в «Группу III» Отдела  Генерального штаба Иноземные войска Востока (ФХО) при ОКХ, были балтийские и  русские немцы: инженеры, пасторы, адвокаты, коммерсанты, профессора, музыканты,  журналисты и учителя — разношерстное общество, отличавшееся, однако, высоким  образовательным уровнем, опытом и чувством ответственности.
— Мне жаль, —  сказал Диц, — что эти способные люди погребают свои знания, работая на корзинки  для бумаг.

До конца войны я  числился в штате Генерального штаба как офицер Отдела ФХО, руководимого  генерал-майором Рейнхардом Геленом.

Независимый  образ мыслей, товарищеское взаимопонимание, верность убеждениям и готовность к  откровенной дискуссии характеризовали атмосферу этого единственного в своем  роде полувоенного «клуба». В нем могли не только созревать идеи, независимо от  соответствия их партийным установкам, но создаваться и предпосылки для  осуществления этих идей. Конечно, нужно было постоянно считаться с наличным в  каждый данный момент «тактическим положением» в борьбе между множеством  «компетентных» ведомств.

Вскоре Группа  III была подчинена сотруднику генерала Гелена полковнику Генерального штаба  барону Алексису фон Рённе. Рённе, родом из Курляндии, хорошо владел русским  языком. Сжато, ясно и целеустремленно указал он нам новый курс, при помощи  которого он наметил вывести Группу III из бумажного мелководья в открытое море  действий.

На облик этого  офицера и борца за свободу проливает свет один эпизод, происшедший в начале  нашей совместной работы. Однажды, после общего ужина в офицерском собрании,  Рённе, сославшись на мою статью в «Дойчес официрс-блатт»{12}, вдруг спросил  меня: почему я во всех своих проектах и меморандумах постоянно стою на стороне  русских. Я ответил:
— Во-первых,  потому что я чувствую себя ответственным за это перед Богом; во-вторых, оттого,  что я верю, что послужу этим немецкому народу; и в-третьих, так как русских я  также...

Рённе прервал  меня:
— Только не  скажите, что вы русских тоже любите. И во-первых: Бог упразднен; во-вторых:  один только фюрер определяет — как следует лучше всего служить немецкому  народу, и, наконец, в-третьих: если бы вы сказали, что вы любите русских, тогда  вам здесь было бы не место...
Я был глубоко  задет и не находил слов для возражения. Но я и не успел бы ничего сказать: как  стая голодных волков, набросились на полковника мои товарищи — капитаны Шаберт,  Керковиус и Экерт. Капитан Экерт был пастором в Курляндии, и барон Рённе  принадлежал либо к его приходу, либо к одному из соседних. Поэтому Экерт  называл его не «господином полковником», а на курляндский лад — «бароном  Рённе».

В течение часа,  пожалуй, шла перепалка между остроумно нападавшим генштабистом и столь же четко  парировавшими его аргументы «членами клуба». Когда мы в эту светлую лунную ночь  прощались на старой городской площади Ангербурга, Рённе неожиданно заявил:
— Благодарю вас  за дискуссию, господа. Я вообще-то разделяю взгляды Штрикфельдта и ваши, но мне  доставило большую радость с вами поцапаться.
Так был скреплен  наш союз, на горе и радость, с Алексисом фон Рённе, который сохранился до его  трагической гибели после 20-го июля 1944 года.

* * *

Регулярно Рённе  делал для своих офицеров обзор положения на фронте. Группы армий «Север» и  «Центр» за это время стабилизовали позиции, тогда как группа армий «Юг», в  нескольких сражениях, вновь захватила инициативу в свои руки. Несмотря на опыт  зимы 1941–42 гг., когда Красной армии удалось добиться серьезных прорывов  германского фронта, Гитлер никак не был склонен стабилизовать положение на  Востоке. Наоборот, он всё расширял масштабы операций. Группа армий «Юг» перешла  в наступление на Кавказ и на Сталинград. Целью было овладеть нефтяными  промыслами Кавказа и перейти через ряд основных перевалов в Закавказье.  Одновременно с занятием Сталинграда должна была быть прервана связь между югом и  центром России.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Штрик-Штрикфельдт В.К. Против Сталина и Гитлера.
« Ответ #18 : 15 Сентябрь 2011, 20:58:56 »

Говорили, что  фельдмаршал Лист и многие генералы — а также Верховное командование сухопутных  сил — докладывали о своих соображениях против этой операции: наличные силы ни в  коей мере не соответствовали заданиям, при которых наступавшей стороне  приходилось занимать огромные территории. Дело шло о фронте протяженностью в  3500–4000 километров.(Лист, впавший в немилость и отстраненный Гитлером от  командования 10 сентября 1942 года, рассказывал мне, уже в плену, о своих  спорах с Гитлером и Кейтелем. К этому рассказу я еще вернусь ниже.)

В одном из своих  фронтовых обзоров Рённе сказал:
— Я опасаюсь,  что нам теперь будет недоставать двух миллионов человек русских и украинцев, то  есть антибольшевиков. Ведь для них борьба против Сталина имеет смысл, и за это  они стали бы воевать. А идти завоевывать Кавказ вместе с итальянцами, венграми  и румынами должно казаться им совершенно бессмысленным делом.
— Столь же  бессмысленным, барон Рённе, — заметил прямолинейный Экерт, — как и нам,  немцам...
Рённе промолчал.

Ставка фюрера и  ОКХ со своими отделами были за это время перенесены в Винницу. Наши рабочие  помещения находились в здании бывшей больницы. В Ставке фюрера я никогда не  бывал.
На Украину я  попал впервые. .Само собою разумеется, я, вместе с несколькими другими  офицерами (Керковиус, Блоссфельдт, фон Раух и Герхард), использовал каждую  возможность, чтобы составить себе беспристрастное мнение.

Мне было бы  трудно обрисовать политические стремления украинского населения. Я был там  короткое время. Я не знаю украинского языка и мог разговаривать только  по-русски, поэтому я был не в состоянии разграничить политические взгляды  восточных украинцев или местных русских от стремлений украинских националистов,  приехавших сюда с Западной Украины. Я вынужден ограничиться здесь указанием на  разницу в настроениях по сравнению с летом 1941 года, сразу бросавшуюся в  глаза.

В 1941 году  большинство украинцев, как и русских, приветствовали «освободителей». Теперь  они уже сомневались в том, что немцы захотят когда-либо уйти из занятых ими  областей.
Они полностью  признавали успехи германской армии и лояльное отношение армейцев к населению.  «Где война, там неизбежны трудности и нарушения», — так они говорили. Солдаты  делали свое дело и шли дальше. Но за ними приходили эсэсовские и полицейские  части, чиновники Восточного министерства, партийцы. Как правило, они отличались  заносчивостью и стремились в первую очередь к собственной выгоде. Их методы  управления почти не отличались от большевистских. Но со своими можно было хоть  разговаривать, с немцами же и не объяснишься.

Немцы  реквизировали в городах лучшие жилые дома и здания. Но ведь шла война. И если  за мерку принять требования к населению со стороны Красной армии, запросы  немцев считались, в общем, умеренными.
Хозяйственная  жизнь замерла. Хотя население и одобряло попытки немцев пустить в ход  промышленные предприятия, отсутствие какого-либо экономического, правового и  социального порядка пагубно сказывалось на всем. До сих пор эти люди были  рабочими или крестьянами, служащими или учеными, деятелями искусства или  учителями, они были украинцами или русскими, но все они были гражданами, пусть  ненавистного им порядка, — но они были гражданами!
Пусть плохо, но  советская власть как-то заботилась о своих гражданах, она указывала каждому его  место и его задачи. Что же будет дальше? И почему инженеров снимают с работы,  даже тех, кто никогда не был членом коммунистической партии? Почему с рабочими  обращаются как с рабами и платят им как рабам? Почему жестоко обращаются с  военнопленными, которых в последнее время также посылают на работы?

Понятно было и  желание немцев использовать в германской военной промышленности украинских  рабочих и работниц. Вероятно, это оправданно, пока идет война. И почему бы  здоровым парням и девушкам не поехать на несколько месяцев в Германию. Германия  — старая культурная страна. Это передовая страна и, если можно верить немцам,  трудовые и жилищные условия там образцовые. Значит, там можно подучиться,  особенно в военное время. Так думали многие на Украине.
Но почему же  германская полиция хватает, как преступников, мужчин и женщин и набивает ими,  под охраной, теплушки? Многим не удается даже проститься с родными. О  добровольности уж не может быть и речи, — всё это напоминает времена  коллективизации.

Непонятной была  также политика немцев в земельном вопросе. Немецкие сельскохозяйственные  администраторы утверждают теперь, что колхозная система выгоднее, чем  единоличные хозяйства, хотя сами немцы остаются единоличниками. И если  выгоднее, то для кого? Раньше для большевистского государства, а теперь для  чужеземного завоевателя?
Некоторые  украинские и русские крестьяне спрятали от советской власти плуги и бороны.  Теперь, наконец, они могли бы осуществить свою мечту о самостоятельной  обработке своей земли, особенно если немцы стали бы им давать, в обмен на  урожай, сельскохозяйственные машины. Хотя крестьяне и готовы были отказаться от  немедленного проведения аграрной реформы, они хотели бы, однако, иметь уверенность,  что такая реформа немцами запланирована.

Высшие школы и  прочие учебные заведения продолжали оставаться закрытыми. Хотя с приходом  германской армии во многих местах в школах возобновлялись занятия, появлявшееся  затем гражданское управление разрешило обучать детей лишь чтению, письму и  основным арифметическим правилам.
Непонятен  населению был также запрет изучать немецкий язык.

Было бесконечно  много вопросов, отражавших смятение и неуверенность населения: почему  реквизируют больницы? — гражданское население тоже надо обслуживать. Как насчет  свободы передвижения, торговли, слова, собраний, объединений? Каковы будут  формы самоуправления в городах и на селе? Привожу здесь лишь немногие важные  вопросы. Но над всеми этими проблемами во всех кругах населения возвышался  коренной вопрос: о будущем государственном и общественном правопорядке, при  котором пришлось бы жить, если немцы останутся в стране. И уже выявлялся страх  перед призраком нового вида несвободы — быть может, еще более страшной, чем  тирания Сталина.
Такова была  малоободряющая картина психополитического состояния населения также и в этой  оккупированной области.

* * *

Теперь, в ОКХ,  уже не приходилось составлять докладных записок «для препровождения в  вышестоящую инстанцию»: мы ведь сами были одной из высших инстанций. Чего же  удалось достичь бесчисленными меморандумами и отчетами, требовавшими объявления  политических целей войны, отказа от колонизаторских методов, роспуска колхозов  и многого другого?
Составленная  мною вместе с Герсдорфом и Треско докладная записка, препровожденная  главнокомандующему сухопутными силами фельдмаршалу фон Браухичу, имела, по  крайней мере, тот успех, что он согласился с нею. Но Браухич был смещен в  декабре 1941 года.

Несколько  месяцев спустя обширные и подобные моим рекомендации были представлены  генералом фон Шенкендорфом, начальником тыла в районе группы армий «Центр». Но  и они остались без внимания свыше. Оба эти меморандума исходили из установки на  быстрое завершение похода в Россию путем политического решения и гуманного  ведения войны. За этим стоял отказ от всякой захватнической политики и, как  конечная цель, — независимая Россия на всей территории населяющих её народов,  освобожденных от сталинской деспотии.

Под впечатлением  военных неудач, позже, многие немецкие генералы выдвигали сходные требования,  но лишь с чисто военной точки зрения. Они требовали изменения оккупационной  политики и усиленного привлечения добровольцев из местного населения, ссылаясь  на становящуюся всё более острой проблему пополнения германских частей. Но даже  еще имевшие влияние фельдмаршалы, как фон Рейхенау (он считался сочувствующим  нацистам) или фон Клейст и другие, ничего не добились. Не оставалось, таким  образом, никакого сомнения, что сам Гитлер противился всем предложениям,  направленным на изменение оккупационной политики и на политическое ведение  войны. В ОКХ это было уже секретом полишинеля, хотя о фюрере в этой связи  говорили редко, а критиковали большей частью его ближайшее окружение.

_________________________________________________________________

{11} Fremde  Heere Ost = ФХО = Отдел Генерального штаба Иноземные войска Востока. — Пер.

{12} «Журнал  германских офицеров»
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Штрик-Штрикфельдт В.К. Против Сталина и Гитлера.
« Ответ #19 : 15 Сентябрь 2011, 21:00:25 »

ОКХ  и военно-политическая стратегия


В эти дни и  недели июня 1942 года я мог наблюдать, как в ОКХ возник кружок  офицеров-единомышленников, оппозиционно настроенных к официальной политике на  Востоке и готовых действовать на свой страх и риск на основе собранного ими  опыта. В числе других, к этому кружку принадлежали генерал Вагнер  (генерал-квартирмейстер сухопутных сил), генерал Рейнхард Гелен (начальник  Отдела генштаба Иноземные войска Востока), полковник Шмидт фон Альтенштадт  (Отдел военного управления), генерал Штиф, полковник Клаус граф фон Штауфенберг  (организационный Отдел), полковники фон Рённе и Герре, подполковники Кламмрот и  Шрадер и другие. У меня сложилось впечатление, что инициатива исходила от  Гелена, Рённе и Штауфенберга.

Рённе,  доверившийся мне (в то время мы сблизились), проводил резкое различие между  политическими целями войны (определять которые было не нам) и «политическим  методом ведения войны для достижения военных целей». Этот метод он рассматривал  как наше непосредственное и насущнейшее задание. Рённе полностью признавал «политические  цели войны», которые я в своем меморандуме ставил на первое место. Но он видел,  что путь к этой цели ведет лишь через признание политического метода ведения  войны «фюрером или кем бы то ни было». Поэтому он предостерегал нас от  какого-либо необдуманного шага: «Мы можем достичь нашей цели только осторожным  использованием всех сил, готовых помогать, — независимо от их политических  взглядов: политический способ ведения войны неизбежно должен когда-то привести  к новой политической концепции, и только это может принести успех в борьбе».

Этот офицерский  кружок в ОКХ решил отныне с новой энергией заняться вопросом о «хиви» и об  обеспечении безопасности фронта (партизанский вопрос), что требовало общего  изменения оккупационной политики и безусловного отказа от «политики Гитлера». В  этих обстоятельствах необходимы были разумные и осторожные действия,  приспособление к обстановке, и гибкость, даже маскировка.
Тогда у меня еще  не создалось впечатления, что офицеры, которым я подчинялся, уже объединились  для заговора против Гитлера. Целью, было — «изменить руководство», не  «выключить» его; для офицеров, сознававших свою высокую ответственность перед  немецким народом, это казалось тогда, ввиду наличия врага, стремившегося к  уничтожению Германии, невозможным.

Как я уже  упоминал, многие командиры фронтовых частей, а также офицеры в тыловых  областях, с первых месяцев похода в Россию пополняли свои редевшие части за  счет добровольцев разных национальностей.
Абвер адмирала  Канариса пошел еще дальше: он планомерно формировал для своих целей небольшие  национальные отряды и части. Впоследствии стало известно, что Гитлер еще осенью  1941 года дал согласие на создание тюркского легиона; затем последовало  формирование нескольких кавказских боевых единиц.

При штабе группы  армий «Центр» полковник, а позже генерал фон Треско, с разрешения фельдмаршала  фон Браухича, начал, в виде опыта, формировать русские части. На участке группы  армий «Юг» возникли казачьи сотни. Так как Гитлер дал согласие на формирование  так называемых тюркских и кавказских легионов, можно было думать, что под  давлением военной необходимости он решится на дальнейшие шаги в этом  направлении. Во всяком случае, мы так думали.

Таким образом,  ОКХ стояло теперь перед задачей охватить регистрацией многие сотни тысяч  «добровольцев» и «хиви», уже ставших для армии необходимыми, урегулировать  вопросы их оплаты, обмундирования, снабжения продовольствием и т. д., а прежде  всего — закрепить положение этих добровольцев внутри армии соответственными  предписаниями дисциплинарного и военно-правового порядка. Характерно для  положения было, что еще до того, как взяться за решение этих основных проблем,  издали приказ, вводящий знак отличия для военнослужащих «восточных
народов».  Возможно, неплохо выдавать медали за храбрость, но не важнее ли, чтобы  улучшилось обращение с военнопленными? чтобы отвергнута была концепция  «унтерменшей»? чтобы наладился правопорядок в оккупированных областях? чтобы  борьба этих людей обрела подлинный смысл?

Офицерский  кружок в ОКХ отлично видел опасность создавшейся ситуации для армии и для  исхода войны. Необходимо было действовать, и действовать не медля.

* * *

В июле 1942 года  праздновали день моего рождения. Лейтенант Блоссфельдт, ранее управлявший  известным в Риге отелем — Hotel de Rome — приготовил всё на русский лад. Я  сидел между Геленом и Рённе. На этом вечере я познакомился также с полковником  Герре, отозвавшимся с очень большой похвалой об интеллектуальном уровне нашего  «клуба», выступления членов которого в этот вечер были особенно остроумны.

Около полуночи  Гелен ушел, — он должен был делать начальнику Генерального штаба Гальдеру  доклад о положении. Однако вскоре после полуночи неожиданно он вернулся: его  доклад был перенесен на другое время. В это время «член клуба» пастор Экерт  выступал как раз с пародией на доклад Гелена «своему Гальдеру», причем Экерт  изображал поочередно то Гелена, то Гальдера. Экерт не заметил стоявшего сзади  него у занавеса Гелена. Мы же — благодарные зрители этой классической комедии —  видели и ничего не подозревавшего Экерта перед занавесом и, за ним, Гелена  собственной персоной. И наслаждались комизмом ситуации.

* * *

По желанию  Гелена, я должен был в конце июля 1942 года сделать доклад на тему «Русский  человек» в широком кругу офицеров ОКХ. Важнейшие тезисы этого доклада были  развитием мыслей, занимавших меня в штабе группы армий «Центр, — и научно  углубленных моими друзьями профессором Ф. Шерке и Ф. Ф. Краузе, сотрудниками  Института психологических исследований и психотерапии научного общества имени  императора Вильгельма в Берлине.

Гелен приказал  размножить этот доклад и разослать его официальным путем всем офицерам Генштаба  на восточном фронте.

В 1943–44 гг.  Отдел пропаганды Верховного командования вооруженных сил (ОКВ/ВПр) отпечатал  этот доклад в ряде своих изданий. Он был послан не только офицерам, бывшим на  восточном фронте, но и комендантам лагерей военнопленных, а также различным  министерствам и учреждениям, занятым опекой лагерей военнопленных и восточных  рабочих{13}.
Наконец-то  свежий ветер сверху! Наконец и «те, наверху» тоже поняли! Такова была реакция  фронта и офицеров в тылу.
Хотя на  титульном листе брошюры стояло скромное заглавие «Русский человек. Капитан  Штрик-Штрикфельдт», но она распространялась одним из отделов ОКВ, а это было  решающим: значит, русские — по мнению и ОКВ — больше не считаются унтерменшами!

Эти же  соображения, а также мысли, содержавшиеся в моей разработке «Наше отношение к  русским военнопленным», я излагал, по приказу Гелена, в течение следующих лет  (до июльских событий 1944 года) в моих лекциях на офицерских курса и на курсах  Генерального штаба.
Но вернемся в  Винницу. Летом 1942 года Гелен и Рённе дали мне новое важное задание, за  выполнение которого я боролся, вкладывая все свои силы, почти до конца войны.

_________________________________________________________________

{13}  Ostarbeiter. В среде русских вскоре родилось новое слово — «остовцы». — Пер.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Штрик-Штрикфельдт В.К. Против Сталина и Гитлера.
« Ответ #20 : 15 Сентябрь 2011, 21:01:52 »

II.Генерал  Власов и борьба вокруг Освободительного движения

Первая  встреча с Андреем Андреевичем Власовым


Стремление к  освобождению от сталинской деспотии владело всеми народами России еще до  немецкого нападения. По мере продвижения немцев на восток, это стремление, как  уже говорилось, стихийно проявлялось, так как широкие круги населения видели  предоставлявшуюся возможность изменения ненавистного государственного и  общественного порядка. В этой, по сути своей, революционной ситуации, капитан  Николай фон Гроте, балтийский немец и журналист, а во время войны — сотрудник  Отдела армейской пропаганды (ВПр), одним из первых понял, что к солдатам и  офицерам Красной армии должен обращаться какой-либо влиятельный русский  человек; только так, может быть, удастся еще исправить провалы убогой  нацистской пропаганды. Но мысль привлечь какого-нибудь советского генерала в  качестве соратника в борьбе против Сталина зародилась в ОКХ.

После того, как  зимняя кампания 1941–42 гг. показала, что германское правительство не хочет, да  и не способно разработать план «политических методов ведения войны», среди  высших офицеров в ОКХ, чувствовавших свою ответственность, созрело решение  самостоятельно проводить политические мероприятия с целью скорейшего окончания  войны в России.
В ОКВ  заинтересованность в таких мероприятиях проявил генерал-майор фон Ведель,  начальник Отдела армейской пропаганды (ВПр).

При взвешивании  всех возможностей исходили из сложившихся в данный момент военно-иерархических  взаимоотношений, которые представлялись посвященным довольно благоприятными:  Ведель, как представитель ОКВ, подчинялся непосредственно генералу Кейтелю;  между группой офицеров в ОКХ и Гитлером как верховным главнокомандующим и  главнокомандующим сухопутными силами стоял лишь начальник Генерального штаба  генерал-полковник Гальдер. Поэтому казалось, что возможно будет убедить Гитлера  в необходимости коренным образом изменить политику в России и совершенно ясно  заявить о политических целях войны: ведь на Гитлера можно было бы  воздействовать на высшем уровне, используя обе упомянутые военно-иерархические  ступени. Для этой цели нужно было как можно скорее поставить основные фигуры в  окружении Гитлера перед совершившимися политическими фактами, поскольку  последние могли быть созданы воинскими силами. Так думали офицеры! Подробности  действительных намерений Гитлера тогда не были известны даже верхушке военного  руководства, а следствия гитлеровской политики были настолько очевидны, что в  Генеральном штабе, а особенно среди сотрудников ФХО, едва ли хоть один человек  верил в возможность продолжения безумной политики в России.

Генерал Андрей  Андреевич Власов — в 1941 году один из выдающихся защитников Москвы — попал в  немецкий плен в июле 1942 года. Он боролся до конца и делил со своими солдатами  все лишения. Но он не мог предотвратить крушения 2-ой советской Ударной армии  (на реке Волхове), которой он командовал. И это для Власова — как для любого  советского командующего, — по существу, был смертный приговор.
Когда не  оставалось никаких сомнений в безвыходности положения в Волховском окружении, в  расположении главной квартиры 2-ой Ударной армии приземлилось несколько  самолетов, чтобы вывезти генерала и его штаб. Власов отказался лететь: он хотел  остаться со своими солдатами до конца, вместе с ними биться и погибнуть от руки  врага. Мысль о самоубийстве была ему чужда.

Но судьба  распорядилась иначе. Он остался в живых.

Когда почти все  части его армии были уничтожены, Власов, с небольшой боевой группой, отошел в  дебри заболоченных лесов. Но вскоре погибла и эта группа, за исключением  нескольких человек. Еще несколько недель Власов, без знаков различия на  форменной одежде, скрывался в приволховских лесах, заходя по ночам в деревни и  получая от крестьян немного хлеба. Но сельское население было тогда пассивно, а  по отношению к скрывавшимся красноармейцам даже враждебно настроено, особенно  если вблизи стояли немецкие части.

Вечером 13 июля  1942 года Власов уснул в каком-то сарае, где и был взят двумя сотрудниками  штаба одной германской дивизии: видимо, о нем донесли крестьяне. Так Власов  попал в плен.
Не то чтобы  Власов совсем не верил советской пропаганде, но всему, что говорилось о немцах,  он верить не мог. Однако, как и каждый солдат Красной армии, он мог бояться (и  не без основания) за свою жизнь{14}.
Во второй  половине июля Власов был доставлен в лагерь военнопленных в Виннице,  подчиненный ОКХ. Комендантом лагеря был пожилой немец из США, великодушный и  умный человек. И этот «американец», не понимавший ни слова по-русски и  прямо-таки созданный для того, чтобы руководить английским лагерем, должен был  управлять на Украине лагерем русских военнопленных! Характерный пример тупости  бюрократов!
« Последнее редактирование: 16 Сентябрь 2011, 11:32:46 от W.Schellenberg »
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Штрик-Штрикфельдт В.К. Против Сталина и Гитлера.
« Ответ #21 : 16 Сентябрь 2011, 11:37:01 »

Власова вели по  улицам Винницы — города, жители которого знали его как крупного советского  военачальника. Власов был 1,96 метра ростом. Его поставили во главе колонны, и  многие, должно быть, узнавали его. Это, вероятно, сделано было не случайно:  мелкие душонки хотели его унизить.
По прибытии в  лагерь военнопленных Власов почти сразу оказал сопротивление: он отказался  выйти на поверку вместе с пленными солдатами, настаивая, чтобы поверка офицеров  проводилась отдельно: «Если вы хотите таким манером завоевать и переделать мир,  то вы заблуждаетесь», — сказал пленный генерал «американскому» коменданту  лагеря. Тот улыбнулся и доложил об этом происшествии капитану Петерсону,  который в ОКХ был ответствен за военнопленных старших офицеров. Петерсон  поворчал, но согласился с Власовым. Порядок поверки был изменен.

По приказу  полковника фон Рённе я вскоре встретился в первый раз с Власовым.

Власов произвел  на меня положительное впечатление своей скромностью и в то же время сознанием  собственного достоинства, своим умом, спокойствием и сдержанностью, а особенно  той трудно определимой чертой характера, в которой чувствовалась скрытая сила  его личности. Это впечатление еще усиливалось всей его внешностью: бросающимся  в глаза ростом худого широкоплечего мужчины, внимательным взглядом через  толстые стекла очков, звучным басом, которым он, не спеша, четко излагал свои  мысли. Иногда в его словах проскальзывали нотки легкого юмора.

Он рассказал мне  о своей жизни. Сын бедного крестьянина Нижегородской губернии, Андрей был  тринадцатым ребенком у своих родителей. Родился он в 1900 году. По желанию  верующей матери, которую он очень любил, Андрей должен был стать священником.  Может быть, также и потому, что обучение в духовной семинарии отцу обошлось бы  дешевле, чем в другом учебном заведении. Один немец-сыровар, живший неподалеку,  дал отцу Власова взаймы довольно крупную сумму денег, чтобы мальчик мог  учиться. От этого осталось чувство, что не все немцы — изверги, как это  утверждает советская пропаганда.

Уже к первую  мировую войну Власов подлежал приливу в армию, но не был взят, так как сельским  писарь сделал описку в призывных документах в дате его рождения, перенося её из  свидетельства о крещении.
Хотя и  Февральская революция 1917 года не прошла бесследно для молодого Власова,  Октябрьской революцией он был захвачен полностью: «Хлеб, мир, земля крестьянам»  — под этим лозунгом Советы начали свое победное шествие. Они распустили по  домам уставшую от войны армию и обещали раздать крестьянам поместья крупных  землевладельцев.
Андрей оставил  духовную семинарию. Сначала он вошел к кружок революционных студентов, я потом  вступил добровольцем в Красную гвардию, чтобы «защищать землю и свободу».

Власов стал  командиром роты. «Белогвардейцы», а с ними и «иностранные империалисты», были  изгнаны. Власов обладал качествами организатора и руководителя, а потому быстро  стал продвигаться. В короткое время он стал командиром полка, а затем  командиром дивизии

Позднее, будучи  военным советником при штабе Чан Кай-ши (1938–1939), молодой полковник  познакомился с древней китайской культурой, занялся изучением китайской  философии и накопил богатый политический опыт, внимательно наблюдая развитие  китайско-японского конфликта. Его политический горизонт заметно расширили также  встречи с представителями западных держав.
Власов с  уважением говорил о Чан Кай-ши, но сомневался в его успехе так же, как он  считал безнадежной и тогдашнюю японскую политику, потому что Китай, возможно, и  будет завоеван, но никогда не будет покорен сам народ. («Интересное заключение,  — подумал я, — нам следует тоже принять это во внимание».) Крупный орден,  пожалованный ему Чан Кай-ши, он не имел права носить по возвращении в Советский  Союз: «Такие знаки отличия не допущены ко внутри-советскому употреблению», —  заметил он, улыбаясь.

Назначенный по  возвращении в СССР командиром известной своей распущенностью дивизии, он сделал  из нее образцовое воинское соединение, за что был награжден лично Сталиным.

Власов,  разумеется, прекрасно знал внутри — и внешнеполитическое положение, так как он  многие годы соприкасался с руководящими партийными и государственными  деятелями. Но, .как крестьянский сын, он знал и условия жизни народа. Ранее  восторженный приверженец советской власти, которой он был обязан своей карьерой,  он видел теперь оборотную сторону ее. Когда он, будучи уже офицером высокого  ранга, приезжал в село к своему отцу-колхознику, люди при нем молчали, не  доверяя ему. Даже водка мало помогала. Он сильно страдал от этого. И молчание  это говорило об обманутых надеждах, о страхе и нужде.

Власов знал и  крупных партийцев, их жестокость, неразборчивость в средствах при достижении  своих целей. Он знал ведущих людей в Кремле и наблюдал их поведение в своей  среде. Но обо всем этом мы говорили уже позже.
Первоначальное  недоверие Власова рассеялось благодаря тактичному обращению с разбитым  противником со стороны немецких офицеров и рыцарскому отношению его врага в  боях у Волхова генерал-полковника Линдеманна. Этим подтвердилось то, во что он,  в сущности, хотел верить: что немцы были не чудовищами, а людьми и, как  солдаты, уважали противника.
В этот мой  первый визит у Власова мы говорили обо всем, только не о военных делах. Наш  разговор о большой нужде, в которой живут простые русские люди по ту и по эту  сторону фронта, казалось, сразу сблизил нас.

При следующем  моем посещении генерала Власова я должен был много рассказывать ему о Германии.  Его интересовало всё. Но, прежде всего, он хотел знать больше о германских  целях войны. Надо сказать, что знал он уже поразительно много.
Несмотря на  колючую проволоку и охрану, подпольная информация среди военнопленных работала  надежно и быстро. Неправильное обращение с военнопленными способствовало  эффективности тайной советской пропаганды, так что военнопленным быстро стала  ясной их судьба, как «унтерменшей». Не надо было обладать большим политическим  образованием, чтобы сделать из этого выводы.
На откровенность  генерала я также отвечал откровенностью; конечно, присяга ставила мне  определенные границы. За годы нашей совместной с Власовым работы, последний с  необычайным тактом уважал связывавшие меня обязательства, так что между нами  быстро установились отношения, основанные на взаимном доверии.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Штрик-Штрикфельдт В.К. Против Сталина и Гитлера.
« Ответ #22 : 16 Сентябрь 2011, 11:38:39 »

Вскоре я  поставил Власову решающий вопрос — не является ли борьба против Сталина делом  не одних только немцев, но также, и в гораздо большей степени, делом русских и  других народов Советского Союза? Он задумался. Потом он рассказал мне о  долголетней борьбе за свободу, которую вели крестьяне и рабочие, офицеры и  студенты, мужчины и женщины. А мир наблюдал и молчал. Из экономических и иных  корыстных побуждений, с советской властью, держащейся на крови, заключались  договоры и союзы. «Может ли всё это ободрить народ, чтобы он взял в свои руки  свою судьбу?» — спросил он. В такие минуты генерал выглядел, как старый, мудрый  китаец. Умные и неподвижные черты лица его не выдавали его чувств. «Куда он  клонит?» — подумал я.

Потом он сказал,  что в Советском Союзе не только народные массы, но и многие военные, даже  ответственные работники, настроены хотя и не против советской системы, но  против Сталина. Террор подавляет в России всякую попытку к созданию  организованного движения сопротивления. Здесь, в плену, он имел возможность  говорить со многим старшими офицерами. Только некоторые держатся выжидательно,  большая же часть считает, что патриотический долг русских — начать борьбу  против Сталина. Но на чьей стороне?
— Англичане уже  подвели нас однажды. Немцы, кажется, не нуждаются в нас. А американцы заключили  договор со Сталиным. Правда, ни англичане, ни американцы не имеют у нас  территориальных интересов.

Он внимательно  наблюдал, какое действие окажут на меня его слова.
— И как вы  представляете себе практическое участие русских в борьбе против Сталина? — так  вернул мне генерал мой же собственный вопрос.
Я сказал, что мы  сами в начале похода верили в освободительную войну, в освобождение России от  большевизма. Я говорил о бедственном положении военнопленных, которое, к  сожалению, нам изменить не удалось. Я сказал ему и о том, что вожди  национал-социалистов одержимы высокомерием, а потому слепы и не склонны  разработать разумную политическую концепцию. Следствие этого, прежде всего,  катастрофическое положение 50–70 миллионов людей в занятых областях. Позиция же  германского офицерского корпуса иная.

Власов сказал,  что это он и сам заметил, и упомянул генерала Линдеманна и офицеров его штаба.  О положении в занятых областях он был уже достаточно хорошо осведомлен.

— Что же  всё-таки мы можем сделать? — спросил он снова. — И что думает об этом ваш  фюрер?
— Ну, фюрер, к  сожалению, всё еще окружен пораженными слепотой людьми. Но фельдмаршалы и  крупные офицеры здесь, в Генеральном штабе, делают, что могут, в сторону  изменения политических целей войны и пересмотра наших отношений к русскому  народу. Готовы ли вы сотрудничать с теми, кто хочет бороться против Сталина?
— Против Сталина  — да! Но за что и за кого? И как?
— Сотни тысяч  русских уже помогают немцам в этой войне против Сталина, многие даже с оружием  в руках. Но у них нет своего лица.
— Дадут ли нам  офицеры, о которых вы говорите, возможность выставить против Сталина русскую  армию? Не армию наёмников. Она должна получить свое задание от национального  русского правительства. Только высшая идея может оправдать выступление с  оружием в руках против правительства своей страны. Эта идея — политическая  свобода и права человека. Вспомним о великих борцах за свободу в США — о  Джордже Вашингтоне и Вениамине Франклине. В нашем случае, только если мы  поставим общечеловеческие ценности над ценностями националистическими, — оправданно  и согласие на вашу помощь в борьбе против большевистской диктатуры. Тем более,  что люди в Кремле ведут псевдо-национальную политику и патриотизм их  поддельный.

Власов выразил  еще раз то, что я уже слышал от советских офицеров в лагерях военнопленных, то  есть свою готовность бороться против Сталина за свободную, независимую,  национальную Россию. Никаких аннексий, и не правительство квислингов милостью  Гитлера. Но Власов сделал еще шаг дальше, поставив свободу и иные  общечеловеческие ценности выше национальных интересов. И это, собственно, было  решающим.

Я просил  генерала изложить свои мысли в письменной форме. Момент был благоприятный:  начальник Генерального штаба Гальдер ждал от Гелена возможно более полной  информации, исходящей из советских офицерских кругов, о реакции в Красной армии  на только что проведенное упразднение института комиссаров. Таким образом,  доклад пленного генерала мог попасть без промедления в руки начальника  Генерального штаба.

При наших  разговорах с Власовым иногда присутствовал пленный же полковник Владимир Ильич  Боярский: Власов приглашал его для выяснения некоторых вопросов. Боярский —  командир одной из советских гвардейских дивизий — производил прекрасное  впечатление. Он был настроен резко антисталински, но и открыто говорил, что он  отнюдь не друг немцев. В составлении доклада Власова этот политически развитый  офицер сыграл существенную роль. Полковник Боярский, в последующие годы часто  терявший терпение, показал себя в данном случае терпимым и гибким, и его  сотрудничество было в высшей степени ценным.

Власов в своем  докладе, на основе соображений, обсужденных в наших беседах, составил очень  ясный конструктивный план. Вместе с тем он заявил о своей готовности поставить  себя в распоряжение своего народа в борьбе за свободу.
Набросок плана  был хорош, но, увы, слишком многословен. Из моего опыта я уже знал, что  «пруссакам» следует всё давать в сжатом, сухом изложении. Рённе еще прибавил,  что, имея дело с нацистами, надо учесть их тщеславие и направление их  интересов.
Вместе с обоими  русскими офицерами я сократил и переработал доклад. Хотя Власов и отнесся  насмешливо к этой работе, но он тотчас же уловил ее смысл.

И в последующие  годы он остался верен себе: взгляд его был всегда направлен на целое, но он был  готов признать необходимость малых уступок, если его основные принципы  оставались неприкосновенными. Рённе полностью одобрил доклад в его новой форме.  Он несколько раз беседовал с Власовым и сказал мне, что в случае совместной  работы с русскими он отдал бы генералу Андрею Андреевичу Власову предпочтение  перед всеми другими. В то время в Виннице содержался целый ряд старших русских  офицеров, среди них полковник Шаповалов. Шаповалов бы прекрасный офицер и  убежденный антисталинец. Ему протежировали, так как его поведение и внешний вид  соответствовали типу хорошего немецкого офицера. Но он не был личностью, как  Власов; а человек со всем соглашающийся не был бы хорош ни для нас, ни для  русских. Я упоминаю Шаповалова потому, что я считал важным, чтобы во главе  Русского Освободительного Движения стояла сильная и независимая личность.  Необходимым условием для успешного союза была готовность искренне сотрудничать  с немецкой армией, но не соглашаться следовать немецкой указке. Я не хочу  обвинить Шаповалова в такой тенденции, но, по моему убеждению, только Власов  обладал качествами, при которых и немецкие, и русские интересы были бы  соблюдены.

__________________________________________________________________

{14} О  существовании статьи 58–1–6 Уголовного кодекса Красной армии было широко известно.  — Пер.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Штрик-Штрикфельдт В.К. Против Сталина и Гитлера.
« Ответ #23 : 16 Сентябрь 2011, 11:40:09 »

Политика  «малых шагов»


Мы сочли личным  успехом Гелена (основавшего свои предложения на докладе Власова), что Гитлер  дал ОКХ полномочия на разработку и рассылку директив по оплате «хиви», а также  относительно их положения в составе германской армии. Это означало, что ОКХ мог  взять в свои руки легализацию добровольцев и «хиви». То был огромный шаг  вперед.

— Теперь это  дело двинулось, — сказал мне Рённе, — и это вы можете передать Власову.
— И потом все  эти добровольцы должны быть подчинены Власову, — позволил я себе заметить.
— А вот этого вы  пока не должны ему говорить, — ответил Рённе тоном приказа, но с лёгкой  улыбкой.

Конечно, мне  пришлось сказать Власову не больше того, что разрешил Рённе. Но Власов тотчас  же сделал логический вывод:
— Если вы  охватите всех так называемых добровольцев, — а вы говорили, что их будет сейчас  800 000 или даже целый миллион, — тогда стоит лишь передать мне 200–300 тысяч,  и мы, вместе с Боярским, гарантируем вам, что мы в несколько месяцев закончим для  вас войну, то есть скорее для нас...

Власов думал не  так, как Рённе или Гальдер, и не так, как его немецкие друзья, он думал как  русский. Ведь для него это была бы не война против внешнего врага, а борьба  русских со сталинским режимом. Но сих пор вооруженная борьба русских против  Сталина была невозможна, так как лишь одна сторона обладала оружием, и потому  ее господству ничто не угрожало.

— Теперь они  будут под угрозой! Не от вас, но от нас. Вы понимаете, конечно, Вильфрид  Карлович, в чем суть, и полковник Рённе тоже понимает. Теперь, я думаю, вы  должны разъяснить это и вашим начальникам.
Один из  начальников, о которых говорил Власов, — начальник Генерального штаба Гальдер,  — отлично понимал положение. Гальдер уже под Москвой понял, что для успешного окончания  похода в Россию необходимо использовать не только военные, но и политические  средства. Неоднократно пытался он убедить в этом Гитлера. Как я узнал позже от  Гелена, Гальдер уже очень рано высказывал мнение, что «мы проиграем войну, если  Гитлер останется глух к этим советам военных».

Прощаясь, мы с  Власовым знали, что сблизились еще больше.
Дальнейшим  успехом ОКХ было официальное разрешение при укомплектовании всех дивизий для  восточного фронта, включая и его тыловые районы, допускать определенный процент  русских и украинцев. Говорили о трех-четырех тысячах человек на дивизию и  рассказывали, что Гитлер лично дал на это согласие.

Был ли это уже  перелом, первый шаг к новой политике?
Приказа о  включении и учете добровольцев и «хиви» сам я никогда не видел, но был  свидетелем, как соответствующие указания передавались по телефону во фронтовые  части.
Между тем, Рённе  мобилизовал и Министерство иностранных дел; и однажды в Виннице появился бывший  советник германского посольства в Москве Густав Хильгер. Я знал Хильгера с 1920  года, когда он руководил репатриацией из России немецких военнопленных, а я  работал в Международном Красном Кресте. Я был рад нашей встрече и привел  Хильгера к Власову, с которым он долго беседовал.

Взгляды Хильгера  совпадали и с «нашими» (причем под «мы» я здесь подразумеваю не только Гелена и  Рённе с «клубом», но также и наших «союзников» в ОКХ), и со взглядами Власова.  Мы все верили, что создавшееся положение можно изменить в благоприятную  сторону. К сожалению, мы в ОКХ не знали, что и Густав Хильгер, не имевший,  пожалуй, на Западе соперников в знании людей и страны, располагавший  колоссальным опытом, накопленным им за два десятка лет работы в России, не  встретил никакого понимания у нацистских вождей.

* * *

По предложению  Отдела пропаганды ОКВ, старший лейтенант Дюрксен (один из сотрудников Гроте)  был командирован в ОКХ. Дюрксен родился в России, и, хотя он был чистокровным  немцем, любил Россию, что я был рад узнать. Дюрксен зарекомендовал себя как  офицер благородного образа мыслей и особенно ценным было то, что он понимал  настроения и душевный склад русских людей. Он получил задание уговорить Власова  подписать листовку, которую Гроте предполагал разбросать за линией фронта. Если  бы эта листовка увеличила число перебежчиков, это было бы доказательством, что  ОКХ и Отдел пропаганды ОКВ находятся на верном пути. А мы должны были сказать,  наконец, людям по обе стороны фронта, за что им бороться.

При этом  посещении Дюрксен изъявил готовность взять Власова в Берлин и поместить его в  небольшом «штабе», созданном из военнопленных: они были собраны там в качестве  советников ОКВ. Рённе нашел это предложение превосходным: Власов смог бы  немного познакомиться с Германией, а за это время ОКХ удалось бы дальше  продвинуть общее дело. Тогда можно было бы снова заняться Власовым: путь для  него будет расчищен.
Рённе сказал  мне, что следующим шагом вперед было бы освобождение из плена русских  сотрудников этого «берлинского штаба», на основе еще разрабатываемых новых  правил о «восточных добровольцах», и перевод их в состояние «полусоюзников». На  этот счет он хотел сразу же договориться с генерал-майором Штифом и полковником  фон Штауфенбергом, Мне разрешалось информировать об этом Власова. Казалось,  таким образом, что дела начали развиваться в положительном направлении.

Рённе, еще до  приезда Дюрксена, спросил Власова, готов ли он подписать обращение к Красной  армии, призывающее солдат прекратить сопротивление и переходить на германскую  сторону. Власов категорически отказался: как профессиональный солдат, он не мог  призывать к нарушению солдатского долга.
Рённе сразу  понял: Власов хотел организовать Освободительное Движение — не более, но и не  менее. Рённе упрашивал всё же помочь ему. Он настаивал, что без явных успехов  трудно заставить начальство согласиться на следующий шаг. Этот явный успех в  глазах высшего командования был бы очевиден из роста числа перебежчиков после  власовского призыва к красноармейцам.
— Они будут  переходить и без моего призыва нарушить свой долг, — заметил Власов.

Но он всё же  понимал, что эти «порядочные офицеры», как он называл их, в ОКХ в настоящее  время не могут добиться от начальства решительных политических перемен.  Пришлось бы либо вообще отказаться от наших планов, либо принять политику  «малых шагов».
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Штрик-Штрикфельдт В.К. Против Сталина и Гитлера.
« Ответ #24 : 16 Сентябрь 2011, 11:41:03 »

Когда велись эти  переговоры, отношения взаимного доверия между Власовым и мною уже значительно  укрепились. Поэтому я сказал ему со всей откровенностью:
— Генерал, ваше  обращение нужно нам, чтобы доказать политикам, что офицеры и солдаты Красной  армии готовы слушать вас и следовать за вами, как за русским и патриотом. Когда  они это поймут, мы приблизимся к нашей цели. А до тех пор, дорогой Андрей  Андреевич, нам не остается ничего иного, как идти тернистым путем борьбы против  Сталина и против... Власов перебил меня:
— Против этих  слепых идиотов вокруг Гитлера.
— Совершенно  верно! Наконец-то и это было сказано.
— Здесь все же  совсем все иначе, чем в Москве. Вы берете на себя ответственность и действуете  по вашей совести, — сказал Власов. — Такое у нас немыслимо. Малейший намек  диктатора — и все падают ниц.
— Так вы  поможете нам? — спросил я его. — И не только в этот первый раз, с листовкой, но  и в том, что последует за ней?
Власов попросил  сутки на размышление.

Я чувствовал,  что мы с Власовым понимаем друг друга.
Наряду со  многими другими офицерами, я тогда еще верил, что Гитлер не останется глух к  голосу разума или что высший генералитет добьется правильного политического  решения. Я сказал это Власову, но просил его никогда не упрекать меня, если мои  предположения и ожидания не оправдаются. Он обещал мне это и держал свое слово  до последнего часа нашей совместной работы. Я надеюсь, что я также сдержал свои  обещания.
Мы договорились  быть друг с другом откровенными и искренними и ничего друг от друга не  скрывать, за исключением тех случаев, о которых я уже упоминал, — когда, в силу  присяги, я обязан был молчать.

Власов все еще  сомневался: действительно ли он подходит для возглавления Русского  Освободительного Движения? И можно ли политикой «малых шагов» когда-нибудь  дойти до намеченной цели? В борьбе против тирании судья один: успех. Он выносит  свой приговор, присуждая победителю звание героя борьбы за свободу, а  побежденному ставя клеймо изменника.

При всех этих  размышлениях я ощущал силу заповеди, которой я следовал после первой мировой войны,  а особенно во время моей деятельности при Международном Красном Кресте. И я  сказал Власову:
— Не знаю,  доживем ли мы до политического успеха. Но разве только политика определяет наши  действия? Если ОКХ лишь наполовину поддержит наши планы, то мы безусловно  увидим, как сильно улучшится жизнь русских военнопленных, многие из которых еще  и сегодня умирают голодной смертью. Этой цели на службе людям, согласно  божественным заповедям, мы добьемся во всяком случае!
— Вы правы. Ради  одной этой задачи оправдана наша политика, — откликнулся Власов.

«Только  честолюбец» или «одержимый стремлением к власти» никогда не понял бы меня. Но  для Андрея Андреевича Власова служение, в высшем смысле этого слова, было  заповедью его жизни, и он остался верен ей на всех этапах дальнейшего  трагического развития событий.
Так началась  наша политика «малых шагов». Власов обещал обратиться к своим землякам в  Красной армии — на свой манер. Первая листовка появилась. Текст был составлен  Боярским и дополнен Власовым. В нем было лишь осуждение Сталина и его клики.  Призыва переходить к немцам — не было.

А в итоге —  десятки тысяч перебежчиков на всех участках фронта. Такого количества не было  уже в течение месяцев! К русским обращался русский генерал, один из защитников  Москвы. Правда, имя Власова было известно не во всех частях Красной армии.  Поэтому от многих германских дивизий вскоре стали поступать требования, что для  большего успеха необходимо, чтобы к русским обращалось национальное русское  руководство или правительство, к украинцам — украинское. То, что мы, немногие,  говорили вот уже более года, многие признали теперь как насущную необходимость.  Но те, кто прежде всех других должны бы понять случившееся, — поскольку они  были ответственны за политику, — все еще не могли понять главного.

* * *

Уже в августе  1942 года я должен был сменить ОКХ и «клуб», с дорогими мне товарищами, на  незнакомый мне ОKB в Берлине. Гелен сообщил мне, что я, как попечитель Власова,  командируюсь в Отдел пропаганды при ОКВ, но по-прежнему буду числиться за  штабом ОКХ и его Отделом ФХО. Официально только ОКВ мог разрешить русскому, то  есть Власову, обращаться к русским.

Я рассказал  Гелену о моем «союзе» с Власовым. Вопрос был в том, сколь долго он будет  сотрудничать с нами, если мы не сможем добиться дальнейших успехов?
Рённе за это  время сделал шаг дальше. Он прозондировал у Треско и Герсдорфа в штабе группы  армий «Центр» — нельзя ли вновь оживить план 1941 года с Русским  Освободительным Комитетом в Смоленске и теперь уже генералом Власовым во главе  его. Хотя в Смоленске не было прежних лиц, Треско и Герсдорф приняли  предложение Рённе.

Вследствие  этого, моей ближайшей задачей было добиться согласия и поддержки ОКВ.  Одновременно я получил заверения, что Организационный отдел ОКХ готов тотчас же  предоставить в мое распоряжение бюджет для русского пропагандного  подразделения, как только будет дано одобрение со стороны Отдела ОКВ/ВПр.
Перед моим  отъездом полковник фон Штауфенберг предупредил меня, что СС уже принялся  комплектовать эстонские и латышские части.
— Это значит, —  сказал он, — что надо спешить с нашим планом организации общерусского центра.  СС, несмотря на свою теорию об унтерменшах, без стеснения пойдет по пути  использования людей. И если Гиммлер возьмется за Русское Освободительное  Движение, он привлечет для СС и сотни тысяч русских. Одни поверят обещаниям,  другие пойдут по бесхарактерности или из карьеризма. Тогда — горе нам и всему  миру.

Я был в высшей  степени рад, что Штауфенберг и его друзья в ОКХ так ясно видели проблемы,  которые встали бы по окончании войны. Я тогда не знал о его принадлежности к  группе оппозиционных военных и не понял, насколько он доверял мне, говоря все  это.
— Ну, за Власова  вам бояться не нужно, — заявил я. — Он никогда не пойдет на то, чтобы оказаться  на буксире у СС и помогать коричневому диктатору занять место красного.

Рённе еще раз  просил меня молчать об идее включения русского национального правительства в  Европейский союз, так часто дискутировавшейся в нашем «клубе»:
— Нужно  придерживаться «политических методов ведения войны» и «тактики малых шагов». А  если вы не добьетесь успеха в Берлине, мы вытащим вас снова к нам...
Записан