Feldgrau.info

Пожалуйста, войдите или зарегистрируйтесь.
------------------Forma vhoda, nizje----------------
Расширенный поиск  

Новости:

Камрады давайте уважать друг друга и придерживаться правил поведения на форуме и сайте.
http://feldgrau.info/forum/index.php?topic=250.0

Автор Тема: Мемуары Вальтера Шелленберга  (Прочитано 65651 раз)

0 Пользователей и 1 Гость просматривают эту тему.

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #100 : 13 Сентябрь 2011, 16:45:30 »

На следующий день я уже играл другую роль. За мной заехал сотрудник  турецкой разведки и протянул старый плащ и заношенную шляпу. Целью нашей поездки  была одна из созданных мной побочных организаций, которой руководили турок,  египтянин и араб. Внешне эта организация выглядела как торговая фирма, имевшая  дело с коврами, старым серебром и золотом. За этим фасадом со временем  развернулась широкая разведывательная сеть, охватывавшая Ближний Восток,  руководители которой дважды или трижды в месяц связывались по радио со станцией  в Берлине‑Лихтерфельде.

О ней, кроме меня, знал еще Янке. Чтобы укрыться от любопытства  вражеских разведок, мы использовали множество обходных путей по дороге в эту  «фирму», время от времени останавливаясь, чтобы выяснить, не следят ли за нами.

Ковровый магазин находился в базарной части Стамбула и внешне выглядел  как маленькая, скромная лавочка. Но в заднем помещении, служившем складом  товаров, когда две большие кипы ковров внезапно были отодвинуты в сторону, я  увидел перед собой прекрасно оборудованную комнату с аппаратурой для передачи и  приема радиопередач. Поговорив о служебных делах, выпив много густого черного  кофе, мои собеседники занялись приемом сообщений от радиостанции в Александрии.  Наблюдая этих людей за работой, я впервые обратил внимание на то, с каким  рвением они занимались шпионажем и против западных союзников, и против Советов.

Наконец, мое внимание в Стамбуле привлекли два других обстоятельства,  связанных с разведкой. Там существовала тайная мусульманская секта, объявившая  своей целью восстановление старого халифата. Через обходные каналы эта секта  вступила в контакт с немецкой разведкой. Она предложила нам информационный  материал, а от нас запросила материальной поддержки, вплоть до оказания помощи  при совершении государственного переворота. Нельзя было не признать, что эта  организация могла бы снабжать нас превосходной информацией, но, с другой  стороны, у нас могли возникнуть большие затруднения в отношениях с официальными  инстанциями Турции, ибо при возникновении малейшего подозрения с их стороны в  отношениях между Германией и Турцией наступил бы острейший кризис доверия.  Поэтому я дал распоряжение поддерживать связь с этой сектой лишь время от  времени, чтобы впоследствии постепенно совсем прекратить ее. Через несколько  месяцев я внезапно узнал, что один из членов этой секты через Грецию поехал в  Берлин и обратился к первому адъютанту Гитлера с жалобой. Я тут же позаботился  о том, чтобы этого человека незамедлительно выдворили в Грецию, прежде чем он  успел натворить бед.

Другой случай касался великого муфтия Аль Хуссейни, ярого врага  Англии. Ему удалось бежать в Турцию, откуда он должен был быть переправлен в  Германию, где уже находился Эль Галайни после неудачного путча в Ираке. Но мы  должны были скрывать эту операцию не только от вражеских разведок, но и от  турецкой полиции. В конце концов отъезд Аль Хуссейни произошел проще, чем мы  предполагали. Великого муфтия, с перевязанной бинтами головой, пронесли  буквально на глазах турецкой власти и многочисленных агентов вражеских разведок  в стоявший наготове самолет как «тяжело раненного сотрудника немецкого  посольства» и отправили в Берлин. Один из сотрудников нашего посольства,  которого теперь должно было «недоставать» в штате, некоторое время скрывался в  здании германской миссии. Сотрудничество со знатоком религиозного права и  политиком арабского мира позволило немецкому руководству глубоко ознакомиться с  расстановкой сил на Ближнем Востоке. Таким же авантюрным было и возвращение  великого муфтия на Восток в 1945 году.

Вернувшись в Берлин, я доложил Гиммлеру о результатах моей поездки.  Когда я докладывал о беседах с Папеном и безо всяких прикрас изложил его мнение  об изменении политики в отношении церкви, Гиммлер делал заметки по ходу  доклада. Мне казалось, что он думает всерьез заняться этим вопросом, хотя в тот  момент он ничего не сказал на этот счет. Упомянув о ватиканском отделе  министерства иностранных дел, я попытался вновь напомнить Гиммлеру о том, что в  конце концов что‑то нужно предпринять против Риббентропа. Он покачал головой и сказал:  «Вы заставляете меня вступать в жестокий конфликт с совестью. Я знаю, что  желание ваше справедливо, но вы ожидаете невозможного. Я мог бы устранить  Риббентропа только с помощью Бормана, но он вряд ли, насколько вам известно,  согласится помочь мне».

Стремясь использовать все возможные средства, чтобы побудить Гиммлера  к действиям, я прибег к услугам крупнейшего астролога Германии в надежде, что  он при помощи соответствующих гороскопов настроит Гиммлера в нужном мне  направлении. Но мои надежды не оправдались. Астролог составил гороскоп, в  котором он предсказывал события 20‑го июля 1944 года, заболевание Гитлера в ноябре  1944 года и его смерть в апреле 1945 года. Реакция Гиммлера была  противоположной той, на которую я рассчитывал – отныне он противопоставлял  моему непрестанному давлению фаталистическую веру в то, что болезнь и смерть  Гитлера так или иначе приведут к изменению политического курса руководства.

Тем временем я вновь начал прилагать усилия к тому, чтобы через  подходящих лиц в Испании, Португалии и Швейцарии установить контакты с  влиятельными представителями западных держав. Старался я завязать связи и с  шефом швейцарской разведки Масоном и командующим сухопутными войсками Швейцарии  Гюисаном. Мне было ясно, что путь к переговорам о компромиссном мире, лежащий  через Швейцарию, обещает успех лишь в том случае, если нейтралитет этой страны  останется неприкосновенным. В тот момент было еще совершенно неясно, будет ли  Швейцария и впредь нейтральным государством или в один прекрасный день Гитлер  осуществит свой далеко задуманный план превентивной оккупации Швейцарии. После  предварительных переговоров с Мосаном и Гюисаном мне удалось уговорить Гиммлера  использовать свое влияние в штаб‑квартире фюрера против планируемых военных  мероприятий. Правда, перед этим он недвусмысленно дал понять, что если  швейцарская сторона нарушит нейтралитет, это может стоить мне головы. (У нас  были сведения о возможном переходе Швейцарии в лагерь союзников.)

В моих попытках удержать Швейцарию от войны мне помог рейхсминистр  экономики Функ, который сумел убедить высшие инстанции в том, что Швейцарию  нельзя трогать, как «контору по обмену валюты».
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #101 : 13 Сентябрь 2011, 16:52:59 »

ЦИЦЕРОН


Необычное предложение из Анкары – Секретная корреспонденция  английского посла – Содержание документов – Переговоры между Сталиным и  Миколайчиком – Встреча с чрезвычайным уполномоченным Рузвельта – Кто такой  Цицерон? – Как работал Цицерон – Турция присоединяется к западному лагерю –  Вступление немецких войск в Венгрию – Катастрофа в Румынии – Отставка Хорти и  поражение Венгрии.

__________________________________________________________________


Было утро 28 октября 1943 года, когда мне неожиданно позвонил советник  министерства иностранных дел Г. Вагнер и попросил срочно встретиться с ним. Он  сказал, что речь идет о крайне важном деле. В разговоре со мной он сообщил о  телеграмме нашего посла фон Папена, в которой говорилось, что человек, служащий  камердинером у английского посла в Анкаре сэра Кнэтчбулл‑Хьюгессена  предлагает нам фотокопии строго секретных документов английского посольства,  требуя уплатить за них немедленно не менее двадцати тысяч фунтов стерлингов. Он  обещает после первоначальных сведений представить и последующую информацию,  желая получать за каждую очередную серию по пятнадцати тысяч фунтов стерлингов.  Риббентроп, сказал советник, хочет узнать мое мнение на этот счет, поскольку предприятие  это весьма рискованное и целиком относится к области разведки.

Названная сумма была огромной. Но я полагал, что сумею разобраться,  опираясь на накопленный опыт, даст нам что‑нибудь эта сделка или нет. У меня было ощущение,  что есть смысл согласиться на это предложение, тем более что передача «товара»  из рук в руки гарантировала известную безопасность. Я подумал, что необходимо  будет перед выплатой вознаграждения быстро проверить полученные документы.  Кроме того, я учел и то, что к событию в Анкаре наверняка имеет отношение наш  умный и опытный сотрудник Мойзиша, что было достаточной гарантией надежности.  Взвесив все эти обстоятельства, я посоветовал принять предложение и посоветовал  переправить деньги в Турцию через специального курьера разведки.

Риббентроп согласился и проинформировал о принятом решении фон Папена  по телеграфу. На следующей день в Анкару было послано двадцать тысяч фунтов  стерлингов. Я напряженно ожидал первого сообщения Мойзиша, которое пришло через  три дня.

Он сообщал, что человек, сделавший нам предложение, которого звали  Пьер, раньше служил при посланнике Йенке в Анкаре. Однажды вечером он явился к  Йенке. Посланник, учитывая возможность провокации со стороны вражеской  разведки, не захотел как дипломат беседовать с ним и, несмотря на поздний час,  вызвал к себе Мойзиша. Затем шло описание внешности камердинера: это человек  среднего роста, с бледным лицом, с запавшими черными глазами, который, несмотря  на свою замкнутость и молчаливость производит впечатление решительного и целеустремленного  человека. На заданные ему вопросы он отвечает немногословно, но точно.

Мойзиш оказался в двойственном положении – с одной стороны, его тянуло  вступить в игру, с другой – затребованная сумма была так велика, что  превосходила возможности его личных валютных фондов. Поскольку Пьер назначил  трехдневный срок для ответа – в противном случае, как о том свидетельствовал  жест, сделанный им в направлении русского посольства, обратился бы по иному  адресу – Мойзиш решил проинформировать посла, чтобы получить быстрый ответ из  Берлина, из министерства иностранных дел.

При передаче материала – это были еще не проявленные пленки – Мойзиш  сумел молниеносно проверить его. От того, что он увидел, у него буквально  перехватило дыхание. Из первой серии фотокопий было видно, что заснята была на  самом деле секретнейшая корреспонденция между английским посольством в Анкаре и  Форин Оффис [1] в Лондоне. Кроме того, имелись фотокопии и рукописных заметок  английского посла, касавшихся развития англо‑турецких и англо‑русских отношений. Особое значение представлял  полный список товаров и военных материалов, направленных по закону о ленд‑лизе из США  в Россию в 1942‑1943 годах, а также предварительный информационный доклад английского  министерства иностранных дел о результатах конференции министров иностранных  дел, проходившей в Москве с участие Корделла Хэлла, Идена и Молотова.

Прежде всего я сделал следующее:

1. Попросил Гиммлера срочно представить Гитлеру полученные сведения  (при этом я воздержался от подробностей относительно происхождения и  подлинности документов).

2. Я обратился к генералу Тиле из верховного командования вермахта с  просьбой незамедлительно заняться расшифровкой английского шифра на основе  полученных документов. (Четыре лучших специалиста по дешифровке в Германии, в  том числе два профессора математики несколько недель подряд работали над  документами, пока им удалось разгадать часть шифра. Это позволило нам узнать  время передач и технические подробности передачи телеграмм из Лондона в  Анкару).

3. Своим сотрудникам я поручил на основе специальных документов  собрать все за и против подлинности полученных сведений, чтобы я мог ответить  Гитлеру на вопрос о надежности источника.

4. Я связался со статс‑секретарем фон Штеенграхтом из министерства иностранных дел и сообщил  ему о принятых мной мерах. Мы пришли к единому мнению, что этим должна по‑прежнему  заниматься политическая разведка.

Документы, которые были нам предоставлены впоследствии, исследовались  с точки зрения следующих пунктов: результаты переговоров между Рузвельтом,  Черчиллем и Чан Кай‑ши в Каире в ноябре – декабре 1943 года; визиты президента Турции  Исмета Мнению и его генерального секретаря по иностранным делам Нумана  Меменчиоглу к Рузвельту и Черчиллю; отчеты о конференции с участием Рузвельта,  Черчилля и Сталина в Тегеране с 28 ноября по 2 декабря 1943 года; результаты  совещания начальников генеральных штабов союзников в Тегеране относительно  операции «Оверлорд» и прекращения операции «Меркурий»; заявление об усилении  воздушных налетов на Балканы.

В сообщении о переговорах в Каире особое удивление вызвало обещание  Рузвельта Чан Кай‑ши вернуть Китаю Северную Маньчжурию после поражения Японии. (Это  противоречило позиции, занятой американским президентом на Ялтинской  конференции, проходившей с 4 по 11 февраля 1945 года; Рузвельт, действуя в  обход Чан Кайши, согласился предоставить русским маньчжурскую железную дорогу и  порты Порт‑Артур и  Дайрен [2] как плату за вступление в войну против Японии.)

С большой степенью вероятности изучение документов позволяло  предполагать, что Черчиллю не удалось отстоять свой первоначальный план  вторжения в Европу через Балканы. После тегеранской конференции было ясно, что  в Польше, Румынии, Югославии и Венгрии действия Красной Армии не будут связаны  противодействием западных держав. Относительно Польши Сталин потребовал  отодвинуть русскую границу западнее, до бывшей линии Керзона, и одновременно  включить в состав Польши часть Восточной Германии.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #102 : 13 Сентябрь 2011, 16:54:50 »

Тогда же мы получили от своего человека в польском движении  Сопротивления, которому незадолго до этого удалось разгадать дипломатический  шифр польского эмигрантского правительства в Лондоне, сведения о содержании  переговоров, которые вел глава этого правительства Миколайчик со Сталиным.  Миколайчик вылетал из Лондона через Стокгольм в Москву и передавал сообщения о  результатах переговоров в Лондон по телеграфу.

В отношении Германии Сталин якобы заявил следующее: Германия будет  сохранена, но ее необходимо ослабить, лишив ее двадцати‑тридцати миллионов населения. Тогда в ближайшие  пятьдесят лет Советскому Союзу и Польше нечего будет опасаться германской  агрессии. Это позволит России спокойно залечивать раны, нанесенные войной.

Уже первое впечатление от сообщений о московской конференции министров  иностранных дел 18‑30 октября 1943 года и от заявления Сталина совпало в общих чертах с  настораживающими сведениями, полученными мною по другим каналам. Перед моими  глазами вырисовывалась ужасная судьба Германии. Меня охватил такой страх, что я  сразу же воспользовался возможностью, предоставившейся мне благодаря содействию  д‑ра Керстена,  чтобы встретиться с пребывавшим в то время в Швеции специальным уполномоченным  президента Рузвельта по европейским вопросам мистером Абрагамом Стивенсом  Хьюиттом.

Соблюдая все меры предосторожности, я встретился с ним в номере  стокгольмского отеля, где он жил; там мы в течение трех дней вели откровенный  обмен мнениями по проблеме компромиссного мира. Вернувшись в Берлин, я тут же  составил меморандум об этих переговорах, который хотел представить Гиммлеру. В  то время он находился в Мюнхене. Когда я сообщил ему о своих встречах с  Хьюиттом, он, придя в ужас от моего самоуправства, первое мгновение только  молча хватал воздух ртом. Затем его обуял такой гнев, что я счел за благо  переждать, пока он выдохнется, и отложить чтение меморандума на более  подходящее время. На следующий день, когда я вновь попытался убедить его в  необходимости предпринятого мной шага, он слушал меня уже более спокойно, но  мне так и не удалось развеять чары, которыми Гитлер околдовал в Мюнхене своих  приближенных.

Тем временем из Стамбула поступила радиограмма, в которой Мойзиш  сообщал, что должен явиться к Риббентропу с докладом. Так как с Балкан в  Германию отправлялся попутным рейсом наш самолет, я поручил Мойзишу пересесть в  Софии на него, чтобы я смог побеседовать с ним до приезда в Берлин. Мойзиш  сообщил мне устно дальнейшие подробности о Цицероне, как окрестил камердинера  фон Папен за содержательность его политической информации. Сначала, рассказывал  Мойзиш, Цицероном двигала исключительно жажда мести. Его отец, живший во время  первой мировой войны в Константинополе, попал из‑за своей дочери, сестры Цицерона, в неприятную  историю и был расстрелян англичанами. Позднее он иначе рассказывал об  обстоятельствах смерти своего отца: его якобы застрелил на охоте в Албании один  англичанин. Все это, а также заверения Цицерона о том, что он не говорит ни  слова по‑английски –  вскоре выяснилось обратное, – заставляло сильно сомневаться в правдивости этого  человека и требовало особой осторожности в отношениях с ним, но, как я считал,  не снижало ценности материалов и не давало повода не верить в их подлинность.

Мы с Мойзишем еще раз обсудили некоторые технические детали. Я  предложил незамедлительно послать в Берлин пленки, полученные от Цицерона,  чтобы изготовить в нашем техническом отделе необходимое число фотокопий для  всех инстанций, заинтересованных в этой информации.

Важнейшие фотокопии я передал статс‑секретарю фон Штеенграхту, который под  руководством посланника Альтенбурга создал специальную комиссию по изучению  полученных материалов. Одновременно Гиммлер представил все материалы Гитлеру. В  этот момент Риббентроп обратился к Гитлеру с жалобой на то, что политическая  разведка утаила от него часть документов. Но статс‑секретарь Штеенграхт, к которому обратились за  объяснениями, сообщил, что документы, не попавшие якобы к Риббентропу, уже  много дней валяются нетронутыми в одном из сейфов министерства иностранных дел.

Гитлер скептически отнесся к подлинности документов. Он постоянно  требовал от нас узнать, кем был на самом деле камердинер английского посла.  Мойзиш, не желавший осложнять свои отношения с Цицероном выяснением дальнейших  подробностей его биографии, ограничился при случае расспросами, которые не дали  результата. Желая рассеять недоверие Гитлера в этом второстепенном вопросе, я  поручил своей специальной организации в Стамбуле, о которой уже говорил,  разузнать все о Цицероне. Довольно скоро мне сообщили и настоящее имя Цицерона.  Но я не хотел бы его называть сейчас, так как, насколько мне известно, Цицерон  жив до сих пор.

Меры, предпринятые Гитлером после ознакомления его с документами,  носили, как и следовало опасаться, отрицательный характер. Он полагал, что как  раз теперь он должен вести тотальную войну с полным напряжением всех сил,  отбросив малейшие колебания. Гиммлера же наши документы привели в явное  замешательство. Незадолго перед рождеством он вызвал меня к себе и сказал: «Я  понимаю, что что‑то надо делать». Я не верил своим ушам, слушая его слова: «Не  прерывайте связи с Хьюиттом. Не можете ли вы сообщить ему, что я готов  встретиться с ним?»

Поступить так было, действительно, самое время, ибо теперь на нас  сыпались удары со всех сторон. Кроме того, последние документы, переданные нам  Цицероном, ясно свидетельствовали о том, что нейтралитет Турции является лишь  вопросом времени. Постепенный переход турецкой дипломатии в лагерь союзников  происходил в полном соответствии с тем, как представлял себе это в одном из  своих «проектов» сэр Кнэтчбулл‑Хьюгессен, направленных им в Форин Оффис – сначала соблюдение  нейтралитета с одновременным сосредоточением турецких войск во Фракии с целью  связать немецкие дивизии в Болгарии, затем получение во все большем объеме  военной помощи от западных союзников и, наконец, открытие переговоров  представителей генеральных штабов. Как сообщалось в документах Цицерона, датой  окончания всех этих мероприятий было назначено 15 мая 1944 года – она была  приурочена к началу операции «Оверлорд». Итак, с 15 мая 1944 года приходилось  рассчитывать на непредвиденные случайности и на Юге, и на Западе.

(Если бы планы Черчилля не потерпели краха в декабре 1943 года в  Тегеране, встретив сопротивление Сталина и Рузвельта, если бы он отстоял свой  план «Меркурий», предусматривавший вторжение в Европу на Балканах, война  кончилась бы быстрее. Балканы в то время представляли собой перезревший плод,  готовый упасть при первом толчке, наступление в этом направлении позволило бы  нашим противникам разрушить юго‑восточный фланг немецких армий).

В соответствии с «расписанием» Цицерона – в известной степени в  качестве компенсации за отклоненный план Черчилля – с середины января 1944 года  начались бомбардировки важных транспортных объектов и нефтяных заводов  оперативными соединениями авиации западных держав. Первой жертвой их была  столица Болгарии. Документы сообщали об этой запланированной бомбардировке как  о неоспоримом факте, поэтому мы своевременно предупредили Софию. Но в то время  немецкое командование уже не могло организовать сильной противовоздушной  обороны силами истребительной авиации в этом районе. Зенитная артиллерия была  слишком слабой и по известным причинам должна была быть сосредоточена для  защиты нефтяных месторождений в Румынии и заводов по производству авиационного  бензина в Чехословакии.

С документами Цицерона, похороненными в сейфе, министерство  иностранных дел село в калошу. Гитлер запретил даже информировать посла фон  Папена о вновь поступающих материалах Цицерона. Мы с Гиммлером обсудили это  распоряжение и решили смягчить его, дав указание Мойзишу информировать фон  Папена, как и прежде, обо всем, что касается германо‑турецких отношений. При этом мы нашли формулировку,  позволявшую Мойзишу, человеку очень обходительному, сохранить добрые отношения,  сложившиеся между ним и фон Папеном.

 Тем  временем наша техническая оснащенность в Анкаре была настолько  усовершенствована, что и Мойзиш, и Цицерон располагали новейшим оборудованием.  Но в конце года надежность Цицерона и достоверность его материалов были  подвергнуты испытаниям. На одной пленке в кадр попали два пальца – безымянный и  средний. Так как Цицерон до этого постоянно утверждал, что имеет многолетний  опыт фотографирования и работает в одиночку, по ночам, когда английский посол  спит, наше недоверие было оправданным. Цицерон подробно изобразил нам, как он  принимается за работу: поскольку он обслуживает своего хозяина вплоть до того  момента, когда тот уходит спать, он, как только посол, приняв снотворное,  задремлет, достает у него из кармана пиджака ключ от сейфа, открывает сейф и в  течение десяти минут фотографирует документы, находящиеся в красной или черной  кожаной папке. Ничьих подозрений не вызывает тот факт, что камердинер,  обязанный чистить и гладить костюмы своего господина, задерживается ночами на  некоторое время в квартире посла.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #103 : 13 Сентябрь 2011, 16:56:15 »

Но как попали его собственные пальцы в кадр? Один из экспертов в  области фото, к которому обратились за консультацией, сказал, что при данных  обстоятельствах исключено, чтобы человек мог одной рукой держать документы, а  другой навести объектив «Лейки» на фотографируемый объект и нажать на затвор.  Даже при помощи штатива и при условии, что расстояние до объекта остается  неизменным, немыслимо, чтобы человек выполнил такую работу в одиночку.  Приходилось допустить, что Цицерон держал фотоаппарат в зубах или придерживал  его подбородком, или пользовался посторонней помощью. Сам я не придавал  технической стороне вопроса решающего значения – помогал ли кто‑нибудь  Цицерону или нет, важно для меня было одно – подлинность документов.

Чтобы облегчить Цицерону ночную работу, один из наших сотрудников,  разбиравшихся в технике, предложил поручить ему сделать восковой слепок ключа  от сейфа. Воск, размягчающийся от тепла руки, следовало использовать так, чтобы  ни на сейфе, ни на ключе не оставить никаких следов, могущих вызвать  подозрения.

Тщательно упакованный в двух коробочках, чуть больше спичечного  коробка, воск, снабженный технической инструкцией, был отправлен в Анкару.  Коробочки были выложены ватой, чтобы содержимое их могло невредимым вернуться в  Берлин. Вскоре у нас в руках оказался слепок, а затем и копия ключа,  изготовленная мастером‑ремесленником. Цицерон, как сообщал Мойзиш, радовался как ребенок,  потому что новый ключ действовал легче и тише оригинала. Теперь он мог работать  и в отсутствие посла, спокойнее и увереннее.

Когда в январе 1944 года Цицерон начал поставлять малоценную, а иногда  и вообще не нужную информацию, например, сообщения о сделках в иностранной  валюте и тому подобное, я продолжал в отношении его придерживаться прежней,  установленной вместе с Мойзишем линии, но про себя решил: впредь, для  облегчения бремени, отягощающего казну, платить Цицерону фальшивыми банкнотами.  В общей сложности ему выплатили сто пятьдесят тысяч фунтов стерлингов  настоящими ассигнациями и сто пятьдесят тысяч фунтов фальшивыми. Но от этого  Цицерон нисколько не пострадал, так как на Балканах и на Ближнем Востоке эти  банкноты принимались всеми банками как настоящие.

В феврале – марте 1944 года Цицерон, не дав каких‑либо  объяснений, внезапно прекратил свою деятельность. В августе 1944 года Турция  разорвала отношения с Германией и перешла в лагерь союзников [3].

Следующие одна за другой неудачи 1943 года – капитуляция под  Сталинградом, окончательный разгром немецкой африканской армии в Тунисе, высадка  союзников в Сицилии, свержение Муссолини, последовавшее вскоре отпадение Италии  от блока и, в конце концов, конференции в Касабланке, Москве, Каире, решения,  принятые в Тегеране – все это подтверждало мои опасения, высказанные в августе  1942 года Гиммлеру в Житомире.

Тем временем обострилось положение в Венгрии. 19 марта 1944 года  Гитлер приказал – еще в то время, когда в Германии находился с визитом  «правитель государства» Хорти – начать операцию «Маргарита». В последний момент  мне и моему сотруднику Вальтеру Хагену удалось отговорить Гитлера от  привлечения словацких и румынских частей к оккупации Венгрии. Осуществление  первоначального плана Гитлера вызвало бы возмущение во всей Венгрии, а теперь  население встречало немецкие войска, вступившие в страну без вспомогательных  войск союзников, цветами. Если бы мы допустили к руководству Венгрией тех  представителей венгерского народа, которые готовы были оказать совместно с нами  сопротивление Советам, и если бы мы отнеслись с пониманием к венгерским интересам,  не случилось бы так, что уже вскоре после этого Красная Армия перешла  карпатские перевалы.

Я заверил венгерское правительство, что в случае высадки войск  западных союзников на адриатическом побережье венгерские войска не будут  участвовать в боевых действиях. (Ответственность за это заявление я взял на  себя, так как из документов Цицерона знал, что такой высадки вряд ли следует  ожидать). Однако курс, взятый имперским уполномоченным и чрезвычайным  посланником в Венгрии Вееземайером, привел к тому, что последние шансы на успех  в Венгрии были потеряны.

Летом 1944 года разразилась катастрофа в Румынии, несмотря на то, что  немецкая разведка в Румынии, которой ведал Вальтер Хаген, действовала весьма  успешно; военная и политическая информация, поставляемая ею, отличалась большой  точностью и могла бы явиться большим подспорьем для немецкого руководства в  планировании дальнейших операций, если бы Гитлер и Риббентроп не игнорировали  ее важнейшие доклады и меморандумы.

После событий в Румынии мы установили, что и Венгрия имеет связи с  Советами, осуществляемые, в частности, через шефа венгерской службы  безопасности генерала Уйсаси. Он еще в начале 1944 года был у меня и с чисто  венгерской вежливостью заверил в абсолютной верности по отношению к  представляемой мной политической линии на Юго‑Востоке. Но, со временем, он, видимо, подпал под  влияние своей сотрудницы Каталины Коради, в прошлом кинозвезды, которая  поддерживала связи с руководством подпольной коммунистической партии Венгрии  Ласло Райком. Теперь Уйсаси начал прощупывать возможности мира с Москвой. В  результате операции «Мышь» немецкая разведка проникла даже в среду  заговорщиков, окружавших самого Хорти. Сын Хорти был арестован во время беседы  с сотрудницей нашей разведки, игравшей роль эмиссара Тито. В конце концов Хорти  признал свою игру проигранной и обратился к Германии с просьбой предоставить  ему убежище.

К несчастью, несмотря на то, что в Венгрии были люди, способные  принять на себя руководство страной, несмотря на мои предложения в этой связи,  Вееземайер способствовал приходу к власти вождя венгерского национал‑социалистского  движения Салаши. Это означало крушение старой Венгрии. Героическая оборона  Будапешта против войск советских маршалов Толбухина и Малиновского не могла  изменить судьбы страны.

__________________________________________________________________

[1] министерство иностранных дел Англии. – Прим. перев.

[2] Дальний. – Прим. перев .

[3] История с Цицероном еще долго заставляла меня размышлять над  случившимся; при этом невольно напрашивалась мысль о том, что Цицерон на самом  деле работал не в одиночку, а с помощниками. Я готов был предположить, что  такую помощь оказывали турки, чтобы предупредить Германию и увести ее с  рокового пути, ведущего к полной катастрофе. Политические интересы Турции в  результате непосредственной передачи такой информации Германии не страдали,  наоборот, турки достигали благодаря этому двойной цели: своевременно указывали  немецкому правительству на безнадежность его положения и толкали его на  заключение компромиссного мира с Западом; в то же время в случае неудачи такого  компромисса, они как бы подготавливали Германию к мысли о необходимости  перехода Турции в лагерь союзников (для защиты от Советов, в то время чрезмерно  усилившихся).
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #104 : 13 Сентябрь 2011, 16:58:36 »

КАНАРИС – ОТСТАВКА И КОНЕЦ


Позиции Канариса пошатнулись – Недостатки военной разведки – «Черная  капелла» – Выдача врагу плана наступления на Западе – «Зарядный ящик» Гейдриха  – Заговор в Италии – Гиммлер и Канарис – Характер адмирала – Канариса снимают с  должности – Расформирование ведомства Канариса – Я получаю приказ арестовать  Канариса – Наша последняя беседа с ним.

__________________________________________________________________


Уже в конце 1942 года Гейдрих всерьез вынашивал мысль «свалить»  Канариса. Его раздражение было вызвано неожиданной для нас операцией английских  «командос» на участке между Дьеппом и Гавром – событие, в результате которого  военной разведке был нанесен жестокий удар.

С 1940 года наша радиослужба стала получать на вооружение  усовершенствованное оборудование, позволявшее на большом расстоянии определять  количество и направление полета вражеских самолетов. Главные воздухоопасные  направления, в особенности в Северной и Западной Европе, охранялись с помощью  этих приспособлений. И вот это изобретение попало в руки англичан. Хотя  английский десант не причинил вреда немецкому персоналу, эта аппаратура была  демонтирована, остатки ее сфотографированы, а основные детали вместе с  остальной добычей были доставлены в Англию.

При расследовании происшествия были обнаружены не только значительные  недостатки в системы нашей обороны, но и в маскировке и работе контрразведки.  Началось лихорадочное устранение недостатков, исправление ошибок, при этом  стремились использовать технические новинки. Гитлеру представлялось важным  узнать, насколько далеко продвинулись в этой области наши противники, в  особенности англичане, поэтому он приказал сравнить наши достижения с  достижениями англичан. Технические отделы разведки военно‑воздушных  сил представили результаты исследований трофейных приборов, Канарис же не сообщил  на этот счет никаких сведений, пытаясь отговориться уклончивыми объяснениями.  Гитлер в ответ на это спросил Гиммлера, как тот вообще терпит Канариса с его  «глупой болтовней», и заявил, что ему надоело выслушивать ее. Как рассказывал  Гиммлер, фюрер даже хотел уволить Канариса по служебному несоответствию.

У Гиммлера, казалось бы, в этой ситуации была возможность добить  Канариса. Но он считал, что время для этого еще не пришло. На вопрос, не могу  ли я добиться лучших результатов в работе и взять на себя руководство военной  разведкой, я ответил отрицательно, так как в тот момент я не мог взять на себя  дополнительный груз забот.

Казалось, Канарис сам понимал всю тяжесть положения, в котором он  тогда оказался. Но он, с присущим ему почти восточным фатализмом, не предпринял  ничего, чтобы облегчить свою участь. Он доверил не только свою судьбу, но и  судьбу всей своей организации «воле волн». Он метался из одной страны в другую,  с одного участка фронта на другой. И хотя его глубоко волновали перспективы  войны, к своим собственным служебным обязанностям он относился с небрежением,  чему в немалой степени способствовала его нерешительность. Он не раз начинал  всерьез организовывать широкую конспиративную сеть абвера, но в решающий момент  отступал.

Штаты своего ведомства Канарис раздул неимоверно. Наряду с хорошими  специалистами, там было полно ни к чему не годных людей [1]. К тому же туда  стекались всевозможные сведения довольно темного происхождения. Едва он пытался  навести порядок в своем хозяйстве, в нем брали верх сомнения, иногда  соображения личного характера, и все его благие начинания вновь шли прахом. Для  главы такого гигантского аппарата разведки он был, по моему мнению, слишком  добродушен, слишком мягок. Не раз сотрудники Канариса просто‑напросто  водили его за нос. Когда ему удавалось застать их с поличным, в нем просыпалось  чувство жалости, и он старался сгладить впечатление от своей резкости.

Столь же непоследовательными были и его мысли о возможности  быстрейшего окончания войны и попытке начать мирные переговоры. Здесь мне  хотелось бы вернуться к рассказу о «Черной капелле». Этим делом занимался еще  Гейдрих, который и дал ему такое кодовое название, поскольку участники его были  связаны с Ватиканом. Кроме того, материалы дела составляли содержимое «зарядного  ящика», как Гейдрих окрестил обвинительные документы против Канариса.

Уже в 1940 году, когда я работал еще в управлении IVE, Гейдрих начал  отбирать важнейшие документы, касавшиеся «Черной капеллы». В один из дней конца  мая 1940 года Гейдрих позвонил мне и своим высоким голосом отдал приказание  срочно явиться к нему в кабинет. Через несколько секунд по телефону раздался  баритон Мюллера, который спросил: «Вы не знаете, чего хочет от нас Гейдрих?»

Когда я вошел в кабинет Гейдриха, он, не поприветствовав меня, указал  на кресло. После этого он некоторое время молчал, сидя за письменным столом.  Мюллер уже сидел в кабинете, рассматривая дымок своей сигары. Внезапно Гейдрих  задал ему вопрос: «Что нового удалось узнать о деятельности людей из абвера –  Шмидта‑Хубера,  Йозефа Мюллера, фон Донаньи и других? В общем‑то ясно, что все они, в том числе и фон Хассельс,  обратились через Ватикан к западным державам с предложениями мира». (Как было  установлено позже, в 1939 году была совершена попытка через патера Ляйбера из  Ватикана передать западным державам от лица папы предложения о мире с  Германией, при условии отстранения правительства Гитлера от власти. Тогдашний  английский посол в Ватикане сэр Д'Арси Осборн заявил папе, что правительство  его величества в принципе согласно с этими предложениями при условии, что  внутриполитический режим Германии будет изменен и немцы не предпримут никаких  наступательных действий на Западе; в этом случае Англия соглашалась даже на  оставление Австрии и Судет в границах рейха. Но для окончательного решения,  сказал английский посол, необходимо заручиться согласием французского  правительства, которое пока еще не дало ответа).

Затем Гейдрих обратился ко мне: «Послушайте‑ка, Шелленберг, мне помнится, Йозеф Мюллер имел  как‑то дела с  вашим управлением, если я не ошибаюсь, в связи с доктором Кнохеном». (Йозеф  Мюллер, обер‑лейтенант,  по профессии адвокат, служил в мюнхенском управлении военной разведки.  Фактически он выполнял роль курьера между д‑ром Ляйбером в Ватикане и адмиралом Канарисом и  генералом Остером).

Я возразил Гейдриху, что, по сообщению штурмбанфюрера д‑ра Кнохена,  он поддерживает связи с Мюллером, которые он считает особенно ценными благодаря  тому, что Мюллер имеет прямой доступ в Ватикан. Кнохен добавил, что мюнхенский  адвокат очень умный человек. Ему, правда, нельзя доверять полностью, но  сообщения его небезынтересны.

Гейдрих обратился к Мюллеру: «Следите за тем, чтобы за всеми этими  людьми было установлено строжайшее наблюдение. А теперь о самом деле, ради  которого я вызвал вас обоих сюда. Фюрер и Гиммлер поручили мне расследовать  предательство, совершенное недавно. Из радиограмм бельгийского посланника в  Ватикане своему правительству нам стало известно, что противник уже полтора дня  как осведомлен о точной дате нашего наступления на Западе. Мы знаем также, что  бельгийское правительство осведомлено об этом. Гитлер безмерно возмущен. Он  требует найти следы предателей. Не подозревая ничего плохого, он отдал такой же  приказ и Канарису, пустив, что называется, козла в огород. Я лично убежден, что  наше расследование должно в первую очередь затронуть людей, окружающих  Канариса. Когда я сам разговаривал с Канарисом об этой истории, само собой  разумеется, он тут же указал на другой след, упомянув о жене барона фон  Штеенграхта».
« Последнее редактирование: 14 Сентябрь 2011, 11:29:21 от W.Schellenberg »
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #105 : 14 Сентябрь 2011, 11:31:11 »

Гейдрих хотел узнать, что думаем мы с Мюллером о том, как лучше  взяться за это дело. Мюллер ответил кратко и сухо: «Я считаю, что расследование  должен взять на себя Шелленберг, у которого прекрасные отношения с адмиралом.  Он менее всего способен вызвать подозрения Канариса». Гейдрих несколько секунд  нерешительно смотрел на Мюллера и потом сказал: «Ну, как хотите». И обратился  ко мне: «Попробуйте осторожно поговорить с Канарисом на эту тему».

На следующий день я встретился с адмиралом. Поговорив о разных  пустяках, Канарис перешел к опасной теме: «Не рассказывал ли вам Гейдрих о  невероятном событии – я имею в виду выдачу сроков нашего наступления на  Западе?» Я ответил, что был бы рад поговорить с ним об этом. И Канарис изложил  мне следующую версию, ни словом не обмолвившись о Риме, бельгийском посланнике  и о радиограммах.

«Вечером, накануне немецкого наступления на Западе, – сказал Канарис,  – у Штеенграхтов был званый вечер. Во время приема жену голландского посланника  неожиданно подозвали к телефону, которая, окончив разговор, в крайнем  возбуждении покинула общество. После занятия Брюсселя при обыске квартир  сотрудников бельгийского министерства иностранных дел была обнаружена записка,  из которой явствовало, что голландский посланник в ночь перед началом немецкого  наступления на Западе передал по телефону сообщение, что утром немцы перейдут в  наступление». Исходя из этих документов, он, Канарис, считает очевидным, что  подозрения вызывает окружение фон Штеенграхта, почему он и предлагает начать  поиски в этом направлении.

Я обещал ему свое содействие, и на самом деле было начато следствие по  делу «Штеенграхта и других», которое, конечно же, не дало никаких результатов,  как того и следовало ожидать. Разрабатывая другое направление, связанное с  Римом, относительно которого у нас были кое‑какие наметки, мы однако не сумели раздобыть  никаких неоспоримых документальных свидетельств. Канарис поручил вести  расследование начальнику своего отдела контрразведки полковнику Роледеру. После  ареста адмирала в 1944 году был схвачен и полковник, которого обвиняли в  измене, совершенной в 1940 году. Роледер заявил, что в свое время он представил  Канарису обширный материал расследования (с которым были ознакомлены только  ближайшие доверенные лица адмирала – генерал Остер и фон Донаньи). Роледеру  удалось выяснить следующее: след сообщения, переданного в Брюссель накануне  немецкого наступления в 1940 году, ведет не в Берлин, а в Рим. Здесь поиски  привели к некоему журналисту по фамилии Штерн, который поддерживал тесные связи  с обер‑лейтенантом  мюнхенского управления абвера Йозефом Мюллером. Штерн сообщил, что срок  наступления на Западе выдал Мюллер. Мюллер же, которого Канарис допросил «тайно  и лично», утверждал, что его оклеветали; скорее всего, говорил он, это дело рук  завистников, которые не могут ему простить особого расположения д‑ра Ляйбера,  священника‑иезуита.  Однако Роледер в разговоре с Канарисом подчеркнул, что его не убедили  контраргументы Мюллера, который вызывает у него величайшие подозрения. В ответ  на это Канарис потребовал от него хранить молчание обо всех обстоятельствах  дела. Журналисту Штерну адмирал запретил заниматься впредь журналистской  деятельностью и распорядился передать ему большую сумму денег в иностранной  валюте. После этого Штерна, получившего другое имя, перевели из Рима в Швецию.  На допросах в 1944 году Роледер сообщил также, что, насколько он представляет  себе, Мюллер не мог действовать по своей инициативе – наверняка он выполнял  задания Канариса.

Еще одно событие, произошедшее по вине Канариса, касалось вооружения немецких  подводных лодок. У нас были собраны документы, особенно подробно отражавшие  этот процесс с 1922 по 1935 годы. К нашему удивлению, мы узнали, что эти  документы попали в руки Сикрет Сервис. Расследование показало, что роль  связника играл некий голландец, который получил, в свою очередь, эти документы  от капитана Протце. Протце был доверенным лицом адмирала и выполнял его  поручения в Голландии. Я часто умышленно заговаривал с Канарисом о капитане  Протце и его секретарше (кличка которой была «Тетя Лена»), так как оба казались  мне подозрительными. Но он всякий раз отвечал мне: «Я хорошо знаю Протце, то,  что он делает, он делает с моего ведома».

Прежде чем обсудить этот вопрос с Гейдрихом, я связался с главным  командованием военно‑морского флота и попросил о встрече с начальником соответствующего  отдела, ведающего дезинформацией противника. Все военные инстанции имели  строгое предписание вести тщательный учет любых материалов, используемых для  дезинформации. Вместе с начальником отдела я целый день просматривал все  регистрационные книги и выяснил, что материалы о перевооружении германского  подводного флота никогда не использовались для дезинформации противника. Узнав  об этом, Гейдрих побелел вплоть до кончика носа и в возбуждении забегал по  кабинету. Для него не было никаких сомнений в том, что ответственность за  случившееся лежит на Канарисе; ведь если он, несмотря на мои предупреждения,  покрывал капитана Протце, он в любом случае обязан был нести ответственность за  самоуправство своего подчиненного. Гейдрих попросил принести ему документы по  этому делу, после чего он поручил мне сохранить их в сейфе. Мне пришлось  завести специальную секретную папку, озаглавленную «Канарис», которая могла  пригодиться в будущем.

Сюда же относится и операция по дезинформации, проведенная Канарисом в  1943 году вместе с руководителем итальянской разведки генералом Аме. О роли  Канариса мне было известно досконально. Ситуация была следующей.

В то время маршал Бадольо вел переговоры с западными союзниками об  окончании войны. Поскольку союзники заняли колеблющуюся позицию, Бадольо терял  уверенность и опасался, что немцы могут упредить отпадение Италии, приняв  военные меры. По поручению маршала генерал Аме, на этот раз при поддержке  Канариса, предпринял попытку ввести германское руководство в заблуждение. Хотя  в то время и немецкая разведка все более настойчиво указывала на предстоящую  перемену ориентации итальянцев, Канарис пытался заглушить эти сигналы и сообщал  своему начальнику, фельдмаршалу, успокаивающие сведения. Но поскольку политическая  разведка представила в штаб‑квартиру фюрера информацию противоположного содержания, Кейтель,  видимо, желая подтвердить правоту Канариса, предложил послать его к своему  другу генералу Аме, чтобы обсудить с ним действительное положение дел. Но Аме и  Канарис придерживались единого мнения относительно того, чтобы Германия никоим  образом не помешала Италии выйти из войны. Об этом они договорились с глазу на  глаз – внешне же они оба отстаивали лозунг: «Да здравствует ось, Италия – самый  верный союзник!»

Уже через шесть дней я смог представить Гиммлеру досье о  дезинформирующем маневре адмирала (при этом я все же заметил, что могут  существовать различные мнения о том, можно ли облегчить положение Германии на  данном этапе войны тем способом, который предлагает Канарис. Мое личное мнение  совершенно иное, сказал я). Документальные свидетельства о действиях адмирала  мне удалось достать из следующих источников.

При немецком военном атташе в Риме служил некто полковник X. У него  был шофер‑итальянец,  который находился на службе у генерала Аме и, кроме того, поддерживал «дружбу»  с шофером Аме (он был гомосексуалистом). Я неоднократно указывал Канарису на  это опасное обстоятельство, но он только говорил: «Ах, Шелленберг, я думаю, в  нашем деле белые вороны попадаются часто».
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #106 : 14 Сентябрь 2011, 11:36:20 »

Оба шофера, одновременно выполнявшие обязанности слуг по дому,  рассказывали друг другу обо всем, что ежедневно видели и слышали, а один из них  передавал содержание высказываний генерала Аме и разговоров, которые велись в  доме полковника X. , другому своему приятелю – итальянцу, который был нашим  платным агентом. Из его сообщений мы смогли воссоздать общую картину событий.

Передавая Гиммлеру досье, я сказал в дополнение, что было бы в  интересах немецкого солдата, если бы Канарис с самого начала посвятил себя  выполнению своих прямых обязанностей. Тогда, вероятно, можно было бы избежать  ситуации, сложившейся для наших войск в Северной Африке, когда вплоть до самой  капитуляции в мае 1943 года ни одно немецкое транспортное или нефтеналивное  судно, ни один самолет, следующий через Средиземное море, не отправлялись в  путь раньше, чем это становилось известным союзникам.

Гиммлер раздраженно постучал ногтем большого пальца по зубам и сказал:  «Оставьте досье у меня, при случае я ознакомлю с ним Гитлера». После этого я,  по меньшей мере, трижды напоминал Гиммлеру об этом. При этом я думал в первую  очередь не о Канарисе, а о том, как воспрепятствовать (или хотя бы упредить)  отпадению Италии. Но у Гиммлера не хватало мужества сделать необходимые выводы.  Если раньше он – несмотря на то, что ему было уже известно о «зарядном ящике»  от Гейдриха – говорил о Канарисе, как об опытном разведчике, у которого мне  есть чему поучиться, то теперь он объяснял, что ошибки адмирала и его отношение  к режиму к делу не относятся и меня это не должно волновать. Видимо,  определенное влияние на выжидательную позицию Гиммлера оказал некоторый трепет,  испытываемый им перед личностью адмирала, да и Гейдрих в глубине души уважал  своего бывшего начальника и, вопреки своему обыкновению, в большинстве случаев  стремился сохранить формальные приличия в отношениях с Канарисом. Может быть,  Гиммлер не хотел предпринимать что‑либо против Канариса и потому, что думал: адмирал  знает от меня кое‑что о моем разговоре с Гиммлером в Житомире. (Не исключено, что этим  объясняется то, что после ареста Канариса Гиммлер длительное время спасал его  от расстрела). Но к тому времени мне было уже совершенно ясно, что Канарис  приближается к роковому повороту в своей судьбе, предотвратить который  невозможно.

В середине 1943 года Кейтель еще раз поспешил на помощь адмиралу и,  чтобы отвлечь Гитлера, устроил «смену караула» в зарубежной разведке и в  абвере, сменив начальников важнейших отделов. Но тут произошло следующее:  крупные сотрудники военной разведки в Анкаре перешли на сторону англичан. Этот  удар оказался для нас тем более тяжелым, что в результате вся наша работа на  Ближнем Востоке оказалась под вопросом. Правда, я пытался восстановить  разведывательную сеть в Турции, но события, о которых я уже говорил, помешали  мне. Когда я разговаривал об этом с Канарисом, он заметил упавшим голосом: «А,  все это чепуха; пусть будет, что будет – этой войны нам все равно не выиграть».  В ответ на мои возражения он махнул рукой: «Ах, Шелленберг, вы еще так страшно  молоды!»

Поскольку я очень часто встречался с Канарисом не только в Берлине, но  и во время наших совместных поездок, мне кажется, я могу охарактеризовать его  как человека. По моему мнению, он был слишком чувствительной натурой. Какие‑нибудь  трудности, будь то трения с командованием вермахта, с Гитлером или Гейдрихом,  действовали на него угнетающе. Во время наших совместных прогулок верхом он не  раз спрашивал меня: «Не был ли я сегодня во время совещания слишком резок?» –  или что‑нибудь в  этом роде. С другой стороны, эта бросающаяся в глаза мягкость его характера  проявлялась в той отцовской озабоченности, с которой он обращался со мной во  время наших поездок за границу. Он проявлял трогательные усилия, стараясь  обратить мое внимание на особенности той или иной страны, прежде всего на  климатические и гастрономические. Часто он следил, особенно когда мы находились  в южных странах, за стилем моих костюмов. В Испании я по его настоянию,  несмотря на тропическую жару, должен был носить шерстяной набрюшник. Кроме  того, он снабжал меня пилюлями, которые сам регулярно принимал. Однажды,  услышав мои жалобы на боли в желудке, он направил меня к магнетизеру, который,  по его словам, помог ему самому. Особую любовь он питал к животным, прежде  всего к собакам и лошадям. Нередко он, находясь в зарубежной командировке,  говорил о том, что скучает по своим четвероногим друзьям. Как‑то он сказал  мне: «Шелленберг, цените добродетели животных – мои таксы никогда не  проговорятся и не обманут меня. Ни об одном человеке нельзя сказать этого».

В начале февраля 1944 года Гитлер нашел «штрафной счет» адмирала  настолько весомым, что сместил его с занимаемой должности на том основании, что  его служебные и личные недостатки достигли невыносимых размеров. Для внешнего  объяснения была принята маскировочная версия, согласно которой военное  положение требовало объединить разведывательные службы под единым руководством.  Вскоре после этого аппарат военной разведки был расформирован и круг ее задач  был распределен между группой IVE – контрразведка – и вновь созданным  ведомством РСХА «Amt Миль» [2].  Это  ведомство было включено в состав моего 6‑го управления, так что практически большая часть  бывшей организации Канариса оказалась под моим началом (теперь мне присвоили  звание генерал‑майора войск СС и чин бригаденфюрера СС). В разговоре с генерал-полковником  Йодлем мы пришли к единому мнению, что в будущем следует окончательно решить  вопрос об изменении структуры военной разведки, которая в настоящее время  подчинялась руководству СС. (Я вообще думал выделить разведку из ведения РСХА и  превратить ее в самостоятельное ведомство особого рода).

В начале августа 1944 года – я как раз находился в служебном помещении  военной разведки – мне позвонил Мюллер. Резким голосом он приказал мне срочно  отправиться на квартиру Канариса, сообщить ему, что он арестован и тут же  отвезти его в Фюрстенберг в Мекленбурге, где он должен находиться, пока «все не  выяснится». (Мюллер и Кальтенбруннер в то время занимались расследованиями  покушения на Гитлера 20 июля 1944 года, а также руководили взятием  заподозренных под стражу).

Я запротестовал и стал объяснять Мюллеру, что я не чиновник‑исполнитель  и пригрозил позвонить Гиммлеру. «Не забывайте, – прокричал он в ответ, – что не  Гиммлер, а я и Кальтенбруннер получили приказ от Гитлера расследовать заговор.  За неподчинение вы будете нести ответственность». Я сразу все понял. Если я  откажусь, для Мюллера и Кальтенбруннера не будет лучшего повода заподозрить и  меня и принять соответствующие меры. Так как я достаточно часто проявлял себя  как «пораженец» и, разумеется, не был в дружеских отношениях ни с Мюллером, ни  с Кальтенбруннером, мне теперь необходимо было быть вдвойне осторожным.  Поразмыслив немного, я решил подчиниться приказу. Может быть, думал я, мне  удастся в этой опасной ситуации даже чем‑то помочь Канарису.

Я переговорил с гауптштурмфюрером СС бароном фон Фелькерзамом и  попросил его сопровождать меня; он знал Канариса – когда‑то он служил  под его командованием.

Был душный воскресный день, когда мы выехали в Шлахтензее. Дверь  открыл сам адмирал. В квартире у него находились барон Каульбарс и один из  родственников адмирала Эрвин Дельбрюк. Канарис очень спокойно попросил гостей  на минутку покинуть комнату. Затем он обратился ко мне: «Я как чувствовал, что  это будете вы. Скажите, вы нашли какие‑нибудь бумаги у этого олуха полковника Ханзена?»  (Ханзен был замешан в заговоре 20 июля).

Я ответил (а это на самом деле было так): «Да, нашли записную книжку,  где, в частности, были перечислены фамилии лиц, которых намечалось устранить.  Но там ничего не было о вас или о вашем участии в заговоре».

«Эти болваны из генерального штаба не могут прожить без писанины».

Я объяснил ему ситуацию и цель моего приезда.

«Жаль, – сказал он, – но ничего не поделаешь». Я заметил, как он,  произнося эти слова, старался принять бодрый вид. «Обещайте мне, – продолжал  он, – в ближайшие три дня устроить мне аудиенцию у Гиммлера. Остальные –  Кальтенбруннер и Мюллер – всего лишь мясники, жаждущие моей крови».
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #107 : 14 Сентябрь 2011, 11:37:23 »

Я обещал выполнить его просьбу. Затем я сказал официальным тоном:  «Если господину адмиралу угодно сделать другие распоряжения… Я буду ждать в  этой комнате в течение часа – за это время вы можете сделать все, что вам  заблагорассудится. В своем рапорте я напишу, что вы пошли в спальню, чтобы  переодеться».

Канарис понял, что я имел в виду, и ответил: «Нет, Шелленберг, о  побеге не может быть и речи. Самоубийством кончать я тоже не собираюсь. Я  уверен в своей правоте и полагаюсь на ваше обещание».

После этого мы обсудили с ним ряд «технических» вопросов – надевать ли  форму, какие вещи брать с собой и тому подобное. Канарис поднялся на второй  этаж и через полчаса вернулся переодетым, с саквояжем в руке. Покачивая  головой, он сказал: «Этим зверям понадобилось и вас втянуть в это дело. Будьте  осторожны, я давно знаю, что они следят и за вами. В беседе с Гиммлером я  упомяну и о вас».

Со слезами на глазах он полуобнял меня: «Ну что ж, пойдемте».

Мы ехали в открытой машине. Выехав из города, мы повернули в  направлении Фюрстенберга. Заходящее солнце мягко освещало мирный ландшафт  Мекленбурга. Наш разговор становился все одно сложнее. Каждый думал о своем.

В Фюрстенберге нас встретил в здании школы пограничной полиции  бригаденфюрер Трюммлер, крайне несимпатичная личность, который все же соблюдал  формы военного этикета. Он осведомился, будем ли мы ужинать вместе. Канарис  попросил меня не покидать его сразу. В казино полицейской школы собралось около  двадцати генералов и высших офицеров, которых всех доставили сюда в связи с  покушением на Гитлера и поместили под домашний арест. Встреченные всеобщим  оживлением, мы с Канарисом сели за маленький столик. Адмирал заверил меня, что  в его глазах я ни в коем случае не причастен к его увольнению. Он надеется, что  судьба будет более милостивой ко мне и не нанесет мне в один прекрасный день  такого удара, который пришлось пережить ему.

Я решил незамедлительно позвонить Гиммлеру, но мой адъютант  отсоветовал мне делать это, сказав, что Гиммлер в данный момент находится в  своем специальном поезде на пути в штаб‑квартиру Гитлера. Затем мы с Канарисом распили  бутылку красного вина, а он тем временем инструктировал меня, как вести  разговор с Гиммлером.

Вернувшись в Берлин, я послал Мюллеру телеграмму следующего  содержания: «Я выполнил приказ, переданный вами сегодня. Дальнейшие подробности  вы узнаете от рейхсфюрера СС. Шелленберг».

На следующий день я имел длительный телефонный разговор с Гиммлером.  Он заверил меня, что ничего не знал о выпаде Кальтенбруннера против меня и  обещал выслушать Канариса.

(Впоследствии Гиммлер никогда не рассказывал мне о своей беседе с  Канарисом, но, видимо, она все же состоялась, ибо только этим я могу объяснить,  почему вынесение приговора Канарису постоянно откладывалось и состоялось лишь  за несколько недель до конца войны. Для народного суда под председательством Фрайслера,  преемника Тирака [Тирак был назначен имперским министром юстиции. Это  назначение имеет интересную предысторию. Уже много лет Гиммлер и Гейдрих  стремились осуществить план формального приведения так называемых «полицейских  мер» в соответствие с общепринятыми юридическими нормами. За образец они взяли  английский суд. Место прокурора должен был заступить полицейский чиновник,  имеющий юридическое образование, который в состоянии наилучшим образом  представлять интересы общества перед лицом судьи, так как он сам руководил  поимкой преступника и вел следствие, то есть был прекрасно знаком со всеми  обстоятельствами дела.

Необходимость реорганизации обосновывалась еще и утверждением, что  прокуратура является слишком дорогостоящей и излишней инстанцией, ничем не  способствующей нахождению истины. Наоборот, как показала практика, действия  прокурора только вносили сумятицу в процесс судопроизводства. Я намеренно во  время обсуждения этого вопроса занял сдержанную позицию. Но Гейдрих продолжал  настаивать на своем, полагая, что в лице Тирака он нашел подходящего человека  для осуществления своих планов. Так как Тирак в свое время принадлежал к тому  же студенческому союзу, что и я, Гейдрих, в конце концов, приказал мне взять на  себя соответствующие переговоры с ним. Тирак с готовностью согласился со всем,  что ему предлагали; в беседе с Гейдрихом они обсудили все окончательные  подробности.

Перед тем, как было объявлено о назначении нового имперского министра  юстиции, Гиммлер предложил мне открыто высказать ему свое мнение о Тираке. Я  прямо заявил ему: зная долгие годы Тирака, считаю, что по своим качествам он  совершенно не соответствует посту рейхсминистра юстиции. После нашего разговора  Гиммлер взял меня с собой к Гитлеру, с которым он беседовал наедине почти целый  час. На обратном пути он сказал мне: «Все‑таки Гитлер согласен с кандидатурой Тирака. Он  считает, что лучше иметь на этом посту профессионального юриста, который был бы  хорошим национал‑социалистом и не отличался склонностью к бюрократизму. Таким человеком  является он (Тирак), пусть даже у него и есть свои слабости. Во всяком случае  это лучше, чем назначить на этот пост человека с безукоризненной репутацией,  который, будучи связан всевозможными параграфами, только тормозил бы развитие  нашей юстиции».

Тирак был послушным орудием НСДАП в деле создания юридической системы  нацистской Германии. После поражения он покончил жизнь самоубийством, избежав,  таким образом, ответственности за содеянное.], материалов следствия,  несомненно, было достаточно для признания обвиняемого виновным. В июле 1944  года в одном из сейфов запасной явки военной разведки в Цоссене под Берлином  был обнаружен так называемый «материал из сейфа» – две папки, полные уличающих  документов).

После многочисленных допросов Канарис был помещен в концентрационный  лагерь Флоссенбург и там, по приказу Гитлера и Кальтенбруннера, в апреле 1945  года приговорен военно‑полевым судом СС к смертной казни и казнен. После завершения  «процесса» Кальтенбруннер получил от Гитлера «Крест за военные заслуги» с  мечами.

________________________________________________________________

[1] Когда я впоследствии возглавил военную разведку, то много внимания  уделял структуре отдела военных атташе. Мне казалась совершенно бессмысленной  практика, сложившаяся в ведомстве Канариса, когда за границу посылали военных  атташе, не знавших ни страны, ни языка, которые из своего далека смотрели на  разведку как на что‑то не стоящее внимания. Планы, вынашиваемые мной относительно  профессиональной подготовки сотрудников, распространялись и на военных атташе.  Таким образом, создание контингента военных атташе иного «калибра» было только  вопросом времени. С управлениями кадров всех трех родов войск вермахта был  разработан соответствующий план, который особенно поддерживал генерал‑полковник  Йодль.

[2] Военное ведомство. – Прим. перев.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #108 : 14 Сентябрь 2011, 11:42:23 »

ТЕХНИКА И РАЗВЕДКА


Прогресс в радиотехнике – Атлантический кабель между США и Англией  «надрезан» – Микрофотокопирование – Тайные чернила – Феномен‑графолог –  Успехи в борьбе с английской разведкой – Подделка английских ассигнаций –  Операция английских «коммандос» в Норвегии – Неудавшееся покушение на Сталина –  Риббентроп готов жертвовать собой.

_________________________________________________________________


К середине 1944 года нам, наконец, удалось направить за границу первую  партию профессионально подготовленных специалистов, частично оснащенных  новейшей радиоаппаратурой. Это позволило нам заполнить ощутимые пробелы в нашей  работе – ведь было бы неоправданным требовать от необученных в техническом  отношении наших сотрудников за границей, например, от учителей и торговцев  зерном, квалифицированной информации о научно‑технических достижениях в создании радаров,  коротковолновой аппаратуры или установок для запуска летающих снарядов. Так как  среди наших новых кадров были квалифицированные физики, химики или техники, мы  ожидали от их работы решающих успехов. Разумеется, мы предоставляли этим людям  все возможности для того, чтобы они сразу же вступили в «боевое  соприкосновение» с противником. Внедрение этих агентов должно было  производиться с величайшими предосторожностями, чтобы они не вызвали прежде  времени подозрений полиции. Поэтому было необходимо найти для них «профессию»,  с помощью которой они смогли бы незаметно включиться в естественный ритм жизни  зарубежной страны.

Я хотел бы на следующем примере показать, какие новинки были освоены  нами за это время в области радио‑телеграфной связи. После почти целого года работы  нам удалось войти в непосредственный радиоконтакт с одним важным лицом из  Ватикана, не подвергаясь при этом опасности быть подслушанными вражеской  разведкой.

Высокопоставленное лицо из Ватикана согласилось передавать нам важные  сведения, касающиеся России, но отказалось поддерживать устную или письменную  связь через нижестоящих агентов. Тогда наши техники разработали передатчик, по  своим размерам и весу не больше коробки для сигар. Для маскировки прибор был  вмонтирован как раз в коробку для сигар. Для пользования им необходимо было  только снять верхний ряд сигар – после этого аппарат приводился в рабочее  состояние следующим образом: для настройки применялся диск, как в телефоне, с  тремя отверстиями. Включив штекер в электросеть и «набрав» первый «номер» (то  есть, вращая диск через первое отверстие), можно было передавать сообщение,  размером до двух машинописных страниц, как по обычному телефону. Диск автоматически  наносил слова шифра по принципу магнитной записи на стальную ленту, помещенную  внутри аппарата, и позволял накапливать информацию, записанную азбукой Морзе.  Окончив первую стадию передачи, следовало набрать второй «номер» и подождать,  пока зеленый огонек не загорится на полную яркость. Этот сигнал говорил о том,  что коротковолновый передатчик настроен точно на волну приемника в Германии.  После этого нужно было набрать третий «номер», в результате чего через три  пятых секунды информация, записанная азбукой Морзе на стальной ленте, начинала  передаваться на воспринимающее устройство. Этот прибор работал так быстро, что  ни одной службе радиоперехвата невозможно было запеленговать его. Единственная  трудность для радиста заключалась в том, что он вынужден был устанавливать у  себя в комнате тонкую антенну длиной в семь метров, прикрепляя ее к кровати или  выставляя в окно.

Приемник, установленный в Германии, в определенный срок точно  настраивался на передатчик в Риме. Аппаратура принимающей центральной станции  была настолько сложной, что я не в состоянии, будучи дилетантом в этой области,  в точности описать ее. Во всяком случае, в сравнении с небольшим передатчиком,  она была невероятно громоздкой – под нее были отведены три большие комнаты. До  сих пор у меня перед глазами стоит это сооружение – как молнии, вспыхивают на  матовом экране радиоволны, я слышу непрерывный гул и пощелкивание, производимое  работой сложного механизма. К сожалению, тогда нам еще не удалось установить  двустороннюю связь с Римом.

Еще один немаловажный успех в области коротковолновой техники был  достигнут научно‑исследовательским управлением имперского почтового ведомства. Его  высококвалифицированным сотрудникам удалось «засечь» главный подводный кабель  между Англией и Америкой. Токи высокой частоты, проходящие по кабелю,  улавливались как самостоятельные короткие волны, несмотря на изоляцию, и в  результате страшно сложной обработки трансформировались в буквы. «Засеченный»  таким образом кабель служил, главным образом, для непосредственной телефонной  связи между Британскими островами и США. Большинство из расшифрованных  телефонных разговоров касалось вопросов снабжения, заявок на важные материалы,  применяемые в самолетостроении, поставок газолина, а также деталей и запасных  частей для артиллерийских орудий и танков. Систематически следя за  переговорами, мы могли с известной степенью вероятности определить основные  направления и узкие места в области снабжения противника. Полученная информация  позволяла нам делать очень важные выводы относительно интенсивности океанских  перевозок, благодаря чему наши подводные лодки «наводились» на цель.

Кульминацией наших усилий по подслушиванию явился разговор между  Рузвельтом и Черчиллем в начале 1944 года, из которого мы почерпнули много  ценных сведений – узнали о расширении военных приготовлений в Англии и о  предстоящем вторжении во Францию. Если бы собеседники догадывались, что мы их  подслушиваем, Рузвельт наверняка не закончил разговора столь безмятежной  фразой: «Ну что ж, постараемся сделать все, что от нас зависит, а теперь  займусь‑ка я рыбной  ловлей».

Большого прогресса достигла также техника микрофотокопирования.  Например, мы могли переснимать газетные листы большого формата, уменьшая  изображение до размеров булавочной головки. Я сам не раз, когда разъезжал без  дипломатического паспорта в кармане, имел при себе ценные документы, переснятые  на микропленку и вделанные в специально для этого надеваемый фарфоровый  искусственный зуб. Надавив на зуб языком, я мог легко снимать его. Я уже  упоминал, что агенты, которым угрожала опасность, пользовались этим  приспособлением для хранения яда.

Из‑за  непрекращающейся угрозы воздушных налетов я распорядился переснять на  микропленку все самые важные документы и поместить их в две стальные кассеты.  Кассеты, которые можно было носить в папке для бумаг, были сконструированы  таким образом, что при попытке открыть их, не зная установленного мной кода,  срабатывал фосфорный заряд и содержимое их полностью уничтожалось. Обе кассеты  именно так были уничтожены в 1945 году.

Особый отдел занимался изготовлением удостоверений, паспортов,  отпускных свидетельств, печатей, чернил для тайнописи, а также подделкой  валюты. Я приведу следующий пример «искусства» этого отдела: мне вспоминается  курьезный случай, произошедший во время моего ареста американцами в 1945 году.  Когда я ответил допрашивавшим меня офицерам, что никогда не был в США, они  пришли в неописуемую ярость. Желая уличить меня во лжи, они предъявили  туристский паспорт, выписанный на мое имя, на котором стояли въездные и выездные  визы, а также пометки о состоянии здоровья, которые делаются для всех, кто  посещает Америку. Увидев паспорт, я на самом деле на мгновение пришел в  замешательство. Но тут я вспомнил, что один из сотрудников нашего специального  отдела подарил мне как‑то в день рождения этот фальшивый документ. Я вернул ему «подарок» и  забыл об этом случае. Сначала американцы не хотели верить моим объяснениям.  Только после длительных исследований они определили, что перед ними мастерская  подделка.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #109 : 14 Сентябрь 2011, 11:43:42 »

Наши химики занимались проблемой чернил для тайнописи. Они разработали  состав, который невозможно было обнаружить ни химическими реакциями, ни с  помощью инфракрасных лучей. Помнится, что в основе этого материала была  человеческая кровь с определенным содержанием гемоглобина. В случае  необходимости агент укалывал себе палец, выдавливал каплю крови на кончик пера,  где она смешивалась с определенным раствором, и смесь для написания секретных  донесений была готова. Сначала строчки были красного цвета, но через несколько  минут бесследно исчезали. Только тот, у кого были необходимые химикалии для  проявления написанного, мог восстановить запись, которая приобретала при этом  зеленый оттенок.

Здесь необходимо сказать хотя бы несколько слов о нашем  графологическом феномене – простом канцелярском чиновнике, который в считанные  минуты мог подделать любой почерк столь безукоризненно, что лучшие графологи не  могли распознать подделку. Эта поражавшая нас способность, благодаря которой он  мог исписывать целые страницы чужим почерком, не сбиваясь на собственный, была  у него врожденной. Поскольку в то время – после создания так называемого  «Национального Комитета Свободная Германия» – до нас дошли первые декларации  Комитета, к которым прилагались тексты, написанные генералами фон Зейдлицем и  фон Паулюсом, а также письма к их семьям, возник вопрос, не подделаны ли эти  рукописные документы. Наш феномен очень быстро опроверг мнения психологов и  графологов, убежденных в абсолютной подлинности документов, в доказательство  чего он без особых усилий очень точно подделал почерки генералов. В отдельных  случаях, когда речь шла о неотложных мероприятиях, я имел право, заранее  уведомив по телефону тех, кого это касалось, прибегать к помощи этого человека  для подписания срочных документов от лица той или иной инстанции. Однажды  пришлось поступить так и с подписью Гиммлера на письме к президенту  Швейцарского Красного креста, когда Гиммлер находился в штаб‑квартире  фюрера.

Постепенно мы добивались заметных успехов и в области контрразведки  против англичан, хотя в самой Германии они были не столь выдающимися, как в  оккупированных нами странах. Проникнуть в хитросплетения разведывательной сети  англичан, которую они сплетали в Германии несколько десятилетий подряд, было  крайне трудно, так как она была организована исключительно тщательно и  укомплектована особо опытными кадрами. Только по мере того, как события войны  требовали все более всеобъемлющей и оперативной информации, англичане допустили  ряд промахов в подборе агентов и в организации разведывательной деятельности.  Нам удалось раскрыть, благодаря этому, некоторые разведывательные организации  англичан в Германии, в том числе и действовавшую на немецких аэродромах  английскую «службу наблюдения».

Использовала английская разведка и иностранных рабочих, занятых на наших  заводах, стремясь расширить свои связи и охватить двойным кольцом центр  военного и административного механизма Германии. Неограниченное использование  иностранных рабочих в Германии предоставляло английской разведке настолько  широкие возможности, что она в конце концов начала создавать в оккупированных  нами странах школы агентов для подготовки рабочих, которым предстояло переехать  в Германию, что позволило ей даже засылать собственных сотрудников на  территорию рейха, которые под видом иностранных рабочих должны были на месте  проводить предварительную проверку поступающих сведений. Превосходная система  оповещения, созданная англичанами, упреждала все наши попытки напасть на след  вражеских шпионов.

На оккупированных нами территориях, в особенности в Голландии и  Бельгии, наша контрразведка действовала более удачно, несмотря на то, что  гражданское население относилось к нам все более враждебно и участвовало в  подпольной борьбе. Но именно подпольное движение предоставляло нам возможность  внедриться во вражескую контрразведку. Здесь мы действовали не столь  стремительно, как имели обыкновение поступать, например, в борьбе против  советской разведки, так как в противном случае на месте раскрытых сразу же  возникли бы новые, неизвестные нам организации. В результате создалась  курьезная ситуация, когда мы совместно с англичанами не только «руководили»  одной из таких групп сопротивления, но и удовлетворяли собственные потребности  во взрывчатке (английская была гораздо лучше нашей), в радиооборудовании, даже  в необходимой валюте – все это мы получали из Англии. Однажды я получил через  Голландию несколько центнеров взрывчатки, которую англичане в течение десяти  дней сбрасывали на парашютах. Столь же успешно использовали мы английскую  разведку и как источник валютных поступлений. Со временем нам удалось выкачать  из англичан несколько миллионов. Через каждые два месяца я обсуждал результаты  этих «дотаций» с рейхсминистром финансов Функом, который мог только  приветствовать эту неожиданную помощь.

По мере непрерывного ухудшения нашего положения с валютой в ходе  войны, наша разведка начала осуществление операции «Беригард» – она начала  изготовлять фальшивые английские фунты для собственных нужд. Наши специалисты  затратили два года, чтобы только овладеть способом изготовления бумаги, годной  для печатания фунтов. Параллельно велись чрезвычайно сложные граверные работы,  которые вообще стало возможным начать только после того, как для каждой  банкноты было установлено от семидесяти до ста шестидесяти характерных  признаков. После этого граверы работали почти непрерывно в три смены – все они  были военнослужащими и давали специальную присягу. Две бумажные фабрики  работали по специальным заказам, приравненным к военным, изготовляя бумагу для  денег. Множество математиков с помощью сложных формул вычисляли систему  регистрации номеров английских банкнот – теперь производство было налажено так,  что мы постоянно опережали на сто‑двести номеров английский банк, благодаря чему  была достигнута полная синхронность в выпуске поддельной валюты. Мы постоянно  контролировали оборот наших денег и выяснили, что ни одному самому придирчивому  банковскому служащему в Англии не пришло в голову заподозрить новые номера  банкнот. Первоначально мы планировали инсценировать «воздушный бой» в небе над  Англией, нагрузив самолеты вместо бомб тоннами фальшивых денег, чтобы сбросить  их на остров. Это нанесло бы ощутимый удар по английской валюте. Но эту  операцию вновь пришлось отложить из‑за нехватки горючего.

Впервые мы попробовали обменять фальшивые английские банкноты в  Швейцарии. У нашего уполномоченного хватило даже смелости попросить швейцарских  банковских служащих проверить эти купюры – он сказал им, что купил валюту на  черном рынке.

Банк провел экспертизу, в результате которой большую часть банкнот  счел подлинными – только около десяти процентов денег признали поддельными. С  этих пор мы развернули изготовление фальшивых денег в широких масштабах, хотя  пользовались мы ими весьма умеренно, в небольших количествах. Однажды  Кальтенбруннер попытался использовать эти деньги на черных рынках  оккупированных районов, но от этой идеи сразу пришлось отказаться, так как это  нанесло бы ущерб нашим собственным валютным делам. Было принято решение  финансировать в этой валюте крупные заграничные сделки – например, оплачивать  услуги жадных до денег агентов, которые сами по себе представляли для нас  известную опасность, а также пользоваться при покупке и контрабанде оружия.  Ведь везде, где существовало движение Сопротивления и действовали партизаны,  как в Италии, Франции, Греции, шла оживленная торговля оружием. Управление  вооружений сухопутных войск приветствовало такую поддержку, тем более, что  закупалось, главным образом, английское и американское оружие лучшего качества,  например, автоматы, которые затем передавались нашим войскам.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #110 : 14 Сентябрь 2011, 11:44:30 »

Подделкой денег мы поставили англичан в настолько тяжелое положение,  что в 1945 году они были вынуждены изъять старые деньги из обращения и  напечатать новые образцы.

Незадолго до конца войны мы овладели также сложнейшей технологией  изготовления долларовых банкнот. Но напечатать удалось всего лишь несколько  сотен купюр.

Однако успехи, достигнутые нашей разведкой в борьбе против Англии,  перечеркнула, по моему мнению, операция английских «коммандос» в Норвегии.  Английские десантники при поддержке сил норвежского Сопротивления уничтожили  наши экспериментальные установки для проведения атомных исследований  (производство тяжелой воды). Теперь, оглядываясь назад, можно утверждать, что  этот успех англичан оказал решающее влияние на исход войны. Ведь если бы наши  работы в этой области были продолжены, теоретически было бы возможно, я думаю,  в 1944 году создать в Германии атомную бомбу. Английской разведке также удалось  организовать выезд из Дании известного физика‑атомщика Нильса Бора, который захватил с собой  все свои научные материалы.

Среди новинок, разработанных в то время нашими техниками, было  изобретение, о котором я упоминаю только потому, что Риббентроп надеялся найти  в нем панацею, гарантирующую успешное окончание войны на Востоке. Рейхсминистр  иностранных дел попросил меня приехать к нему по срочному делу в замок Фушль в  Австрии. По дороге я заехал к Гиммлеру, который в то время находился в своем  специальном поезде в Берхтесгадене. Он сообщил мне в общих чертах, что  Риббентроп собирается обсудить со мной вопрос о покушении на Сталина. Самому  ему, сказал Гиммлер, очень нелегко отдавать такой приказ, так как он, как и  Гитлер, верит в историческое провидение и считает Сталина великим вождем своего  народа, призванным выполнять свою миссию. То, что Гиммлер все же согласился  устроить покушение на Сталина, свидетельствовало о том, насколько  пессимистически он смотрел теперь на наше военное положение.

Когда я прибыл в Фушль, Риббентроп сначала завел разговор о США, о  возможности повторного избрания Рузвельта на пост президента и о прочих вещах.  Я поддерживал разговор и уже собирался откланяться, как вдруг Риббентроп  переменил тон и с серьезным выражением лица попросил меня задержаться. Ему  нужно, сказал он, обсудить со мной одно очень важное дело, в которое никто не  посвящен, кроме Гитлера, Гиммлера и Бормана. Он тщательно ознакомился с моей  информацией о России и считает, что для нас нет более опасного врага, чем  Советы. Сам Сталин намного превосходит Рузвельта и Черчилля по своим военным и  государственным способностям; он единственный, кто действительно заслуживает  уважения. Но все это заставляет рассматривать его как опаснейшего противника,  которого необходимо устранить. Без него русский народ не сможет продолжать  войну. Риббентроп сообщил, что он уже беседовал с Гитлером на эту тему и заявил  ему, что готов пожертвовать в случае необходимости собственной жизнью, чтобы  осуществить этот план и, тем самым, спасти Германию. И Риббентроп начал  излагать свой план. Необходимо попытаться, сказал он, привлечь Сталина к участию  в переговорах, чтобы в удобный момент застрелить его. Правда, Гитлер заметил,  сказал Риббентроп, что провидение отомстит за это, но все же поинтересовался,  кто мог бы взяться за проведение этого плана в жизнь или кого можно наметить  хотя бы в сопровождающие. Тут Риббентроп уставился на меня своим неподвижным  взглядом и сказал: «Я назвал фюреру ваше имя». После этого, добавил он, Гитлер  поручил ему еще раз как следует обсудить это дело со мной. «Вот почему, –  заключил он, – я попросил вас приехать».

Думаю, что лицо мое во время этого монолога не дышало интеллектом, так  как план показался мне более чем сумбурным. Но хоть какой‑то ответ  дать было необходимо. Однако не успел я раскрыть рта, как Риббентроп сказал,  что продумал до малейших деталей практическое выполнение плана. Разумеется,  сказал он, следует ожидать, что советская охрана будет крайне бдительной,  поэтому вряд ли удастся пронести в зал заседаний ручную гранату или пистолет.  Но он знает, что наш технический отдел разработал модель авторучки, в корпусе  которой вмонтирован револьверный ствол. Пуля обычного калибра, выпущенная из  этой «ручки» на расстоянии от шести до восьми метров, попадает точно в цель.  Поскольку такая авторучка вряд ли вызовет подозрения охраны, этот план, считал  Риббентроп, можно успешно осуществить – лишь бы рука не дрогнула.

Рассказывая, Риббентроп воодушевился до самозабвения, и стал похож на  подростка, начитавшегося «индейских» романов о похождениях Виннету. Но отвечать  ему было нужно, лишь тщательно взвешивая каждое слово, ведь он обо всем доложил  бы Гитлеру. Я сказал, что хотя план представляется мне осуществимым с  технической точки зрения, но главная проблема заключается в том, как вообще  усадить Сталина за стол переговоров. Опираясь на опыт в делах с русскими,  накопленный мной в Стокгольме [1] , я полагал, что это будет очень нелегким  делом. Я не утаил также, что вряд ли имеет смысл устанавливать контакты с  русскими через меня, так как я уже подорвал свою репутацию в их глазах. Поэтому  я предложил Риббентропу попробовать самому установить эти контакты. Если ему  это удастся, я всегда готов помочь ему и советом, и делом.

«Я подумаю, – сказал Риббентроп, – поговорю с Гитлером и вновь вернусь  к этому вопросу». Этим, видимо, и закончился план о ликвидации Сталина, ибо  Риббентроп впоследствии в разговорах со мной ни разу не затрагивал этой темы.

Гиммлер, которого обрадовал мой ответ Риббентропу, считал однако, что  определенные шаги в этом направлении необходимо предпринять. Уступая  непрерывному давлению сверху, наши специалисты в конце концов разработали  специальную аппаратуру, принцип действия которой был таков.

Наш агент должен был прикрепить к одному из автомобилей Сталина  небольшой комок клейкого вещества, внешне напоминающего пригоршню глины. Это  была высокоэффективная взрывчатка, легко пристающая к любому предмету под  нажатием руки. В ней было вмонтировано регулируемое по радио взрывное  устройство. Входивший в состав оборудования передатчик распространял  ультракороткие волны на расстояние до семи километров, которые автоматически  включали взрыватель, в результате чего происходил взрыв. Это задание было  поручено двум военнопленным офицерам Красной Армии, которые долгое время провели  в заключении в Сибири и ненавидели Сталина. На большом транспортном самолете,  на борту которого находился русский милицейский автомобиль, агентов доставили в  окрестности Москвы. Под видом патруля они должны были успешно проникнуть в  центр русской столицы, так как не только затратили несколько месяцев на  подготовку, но и были снабжены всеми необходимыми документами. Но план все же  провалился. Так никогда мы и не узнали, что сталось с этими людьми.

_________________________________________________________________

[1] Через своего сотрудника д‑ра Лангбена я попробовал установить в Стокгольме  контакты с Россией, чтобы обсудить вопрос о возможности сближения между  Германией и Советским Союзом. Тем самым я хотел оказать давление на западных  союзников, распространяя информацию о таких переговорах с помощью третьей  стороны Но мои попытки не дали результатов, так как Сталин – явно недоверявший  нам, чему способствовало неуклюжее вмешательство Риббентропа – резко изменил  курс. Могло быть и так, что Сталин намеревался провести всего лишь тактический  маневр, чтобы со своей стороны оказать давление на западных союзников.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #111 : 14 Сентябрь 2011, 11:47:36 »

КОНЕЦ ПРИБЛИЖАЕТСЯ


Речь Гитлера перед наступлением в Арденнах – Освобождение евреев в  ходе операции «Мюзи» – Помехи – Происки Кальтенбруннера – Визит графа  Бернадотта – Его беседы с Гиммлером – Гиммлер идет на уступки – Верность СС и  страх перед Гитлером.

_________________________________________________________________


Призрак приближающейся катастрофы все отчетливее вставал перед нами –  в результате летнего наступления советских войск в 1944 году наши армии были  оттеснены к границам Восточной Пруссии и к Висле. На Западе высадились союзники  и с боями подошли к германской границе.

Незадолго перед наступлением в Арденнах в декабре 1944 года Гитлер еще  раз собрал генералов сухопутных войск и обратился к ним с последним призывом,  напоминая о крайне тяжелом положении Германии.

Оглянувшись на историю Германской империи, он кратко обрисовал  проблемы немецкого народа в средние века и происходившие после тридцатилетней  войны, вследствие Вестфальского мира, военные столкновения в сердце Европы. Затем  он охарактеризовал Германию как ядро нашего континента, которое постоянно  находилось под давлением и было вынуждено вступать в самые различные – и плохие  и хорошие – отношения с соседними народами. Вследствие такого тяжелого  положения Германия никогда не была свободной и самостоятельной в принимаемых ею  решениях, она всегда должна была в своем политическом и экономическом развитии  лавировать между Востоком и Западом.

После этого исторического введения он перешел к вопросам идеологии и  заявил, что в жизни существует только один вечный «закон культуры» – отбор и  выживание сильнейших и храбрейших. Этот закон проявляется уже в  жизнедеятельности простейших клеток и пронизывает существование всех живых  организмов – от микробов до высших млекопитающих и человека. Человек, сказал  Гитлер, сформулировал на основе высших принципов такие понятия как  справедливость, мораль и тому подобное – но все это лишь вспомогательные  средства для поддержания общественного порядка в рамках той или иной социальной  системы. Эти средства изобретены человеком и ни в коем случае не отражают  вечного закона борьбы и отбора. Решающее значение имеет по‑прежнему  лишь воля к жизни; в жизни побеждает сильнейший, и только он определяет, что  такое справедливость и мораль.

Германия ведет борьбу не на жизнь, а на смерть – если она проиграет  ее, то проявит свою биологическую слабость и, следовательно, должна будет  отвечать за все последствия этого факта. Но если западные державы считают, что  победа будет на их стороне, они заблуждаются. Если им удастся сокрушить тот  бастион, которым является Германия, следуя своей политике «безоговорочной  капитуляции», победа достанется не Западу, а Востоку, которую тот заслужил. В  результате совершенно безразлично, какие политические позиции будут заняты по  отношению к Востоку. В случае поражения немецкий народ должен будет безропотно  покинуть авансцену истории. И поскольку ему, Гитлеру, известно, что это будет  означать для Германии, он требует напряжения всех сил и борьбы до последнего  патрона.

Так был провозглашен лозунг «выжженной земли», родившийся в момент  агонии режима и принятый на вооружение фольксштурма, отрядов «вервольфов» и  «Гитлерюгенд», без малейшего внимания к чаяниям немецкого народа.

То, что в конце этой речи из толпы генералов раздался возглас: «Хайль,  Гитлер!», показало, насколько велика была еще сила внушения, которой обладал  Гитлер, и насколько тяжело было для меня влиять на совершенно очарованного им  Гиммлера. Несмотря на это, я заявил ему в июне 1944 года, что в силу развития  событий нам придется заплатить гораздо большую цену, если мы еще хотим  договориться с западными державами о компромиссе, хотя бы на основе  видоизмененной «безоговорочной капитуляции». Я указал Гиммлеру и на то, что  необходимо сделать что‑то для евреев, заключенных в немецких концентрационных лагерях.

Одновременно я зондировал почву в Швеции через своего сотрудника д‑ра Лангдена  и с помощью Керстена, чтобы свести с Гиммлером президента еврейского союза д‑ра Жана Мари  Мюзи, который поддерживал тесные связи с верховным раввином д‑ром  Штернбухом (насколько мне известно, он в свое время был членом исполнительного  комитета союза раввинов Соединенных Штатов Америки). Но после довольно  длительной подготовки в конце лета отдел Мюллера перехватил радиопередачу, в  которой говорилось об этих шагах, упоминалась фамилия Керстена, а также то  обстоятельство, что шеф иностранной разведки участвует в этом деле. Мюллер и  Кальтенбруннер сразу же начали тайное расследование, которое, однако, благодаря  влиянию Керстена на Гиммлера, удалось приостановить.

В начале октября из Швейцарии мне сообщили, что д‑р Мюзи готов  прибыть в Берлин и вступить в контакт с Гиммлером. Главная тема переговоров,  говорилось в донесении, – судьба евреев в Германии.

Вскоре после этого д‑р Мюзи действительно появился в Берлине. Он сразу же сообщил мне, что  преследует только одну цель – содействовать освобождению евреев, заключенных в  концлагеря. Он выразил желание, чтобы евреям была предоставлена возможность  эмигрировать через Швейцарию в Америку. Вместе с ним мы доехали из Берлина до  Бреслау, где пересели на специальный поезд Гиммлера. Поезд как раз отправлялся  в Вену. Я предварительно обсудил все проблемы с д‑ром Мюзи и дал ему свои советы относительно  тактики переговоров. Встречи Мюзи с Гиммлером проходили вблизи Вены, где поезд  Гиммлера стоял несколько дней; несколько раз на этих встречах присутствовал и  я.

Поначалу Гиммлер затрагивал вопросы самого общего характера – видимо,  чтобы сначала получить представление о том, кто такой Мюзи и каково его влияние  в политической жизни. Но Мюзи настойчиво стремился перейти непосредственно к  делу и в конце концов Гиммлер не смог больше противостоять страстным аргументам  швейцарца. Он высказал свое принципиальное согласие на освобождение заключенных  еврейской национальности в немецких концлагерях. В моем присутствии он  продиктовал приказ Кальтенбруннеру, согласно которому всем заключенным евреям  должно было быть предоставлено удовлетворительное обслуживание и запрещалось  причинять им какой‑либо ущерб. Насколько мне известно, этот приказ был направлен также  генеральному инспектору концентрационных лагерей.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #112 : 14 Сентябрь 2011, 11:48:27 »

Затем был обсужден вопрос об освобождении всех находящихся в женском  лагере Равенсбрюк евреек, француженок и полек. В конце концов Гиммлер  согласился, хотя и не без колебаний, начать освобождение безотлагательно. Для  защиты от гестапо он наделил меня при осуществлении одной из первых таких акций  чрезвычайными полномочиями. Я тут же связался с Мюллером, чтобы получить от  него согласие на выдачу заключенных. Но Мюллер отклонил мое требование,  обосновав свой отказ тем, что я не являюсь сотрудником гестапо и, стало быть,  дела его ведомства меня не касаются. Только после того, как я предъявил ему  свои полномочия, полученные от рейхсфюрера СС, он дал согласие. После этого я  связался с нужными мне сотрудниками гестапо, чтобы разыскать заключенных, о  которых шла речь, и подготовить их вывоз.

Вторая беседа между Мюзи и Гиммлером состоялась в январе 1945 года в  Вильдбаде. В результате была достигнута следующая договоренность: через каждые  две недели тысяча двести – тысяча триста евреев из концлагерей вывозятся в  Швейцарию, откуда их берется доставить в США д‑р Мюзи. Со своей стороны д‑р Мюзи  высказал готовность оповестить мировую общественность о начале изменений в  политическом курсе Германии.

Гиммлер думал и о материальном вознаграждении за свои услуги. Он  поставил условием, чтобы евреи выплатили Мюзи определенную сумму, которая  позднее должна поступить в распоряжение Германии. Мне удалось все‑таки  уговорить Гиммлера передать эти суммы Международному Красному Кресту.

В начале февраля 1945 года первый транспорт доставил тысячу двести  евреев из лагеря Терезиенштадт к швейцарской границе. Но в тот момент, когда мы  собирались отправить еще один транспорт с тысячей восемьюстами евреев, вмешался  Кальтенбруннер. До него дошли сообщения швейцарских газет, в которых  публиковались неблагоприятные высказывания относительно условий освобождения  евреев. В то же время главное командование вермахта расшифровало радиограмму  одной незначительной самой по себе деголлевской организации в Испании, из  которой явствовало, что Гиммлер и его уполномоченный Шелленберг вошли в контакт  с председателем еврейского союза д‑ром Мюзи для того, чтобы в обмен на освобождение  евреев получить право убежища в Швейцарии для двухсот пятидесяти нацистских  руководителей. Это ложное сообщение как нельзя лучше соответствовало планам  Кальтенбруннера, намеревавшегося прекратить акцию по освобождению евреев, к  которой он с самого начала отнесся отрицательно. Вкупе с Риббентропом Кальтенбруннер  добился в результате беседы с Гитлером (от него эту операцию до того времени  скрывали) издания приказа, согласно которому любой немец, помогший бежать  еврею, англичанину или американцу, находящимся в немецком плену, должен быть  немедленно казнен. Кроме того, предписывалось о каждом подобном случае сообщать  фюреру.

Отношение Кальтенбруннера к этому вопросу было в немалой степени  обусловлено его участием в другой акции по освобождению венгерских евреев. В  конце 1944 года штандартенфюрер СС Бехер вел по этому поводу переговоры в  Швейцарии с небезызвестным Салли Мейером, одновременно установив контакт с  Гиммлером. Однако его переговоры велись исключительно на экономической почве –  в качестве вознаграждения за освобождение венгерских евреев были затребованы  валюта, тракторы, медикаменты и прочие товары. Начатые Бехером переговоры были  продолжением так называемой операции «Манфред Вайс». (Владельцы концерна  «Манфред Вайс» получали разрешение в обмен на свои предприятия выехать в  Португалию. СС извлекало из этой сделки большую выгоду. И вот теперь  планировалось расширить масштабы подобных махинаций). Но «план Мюзи» сводил на  нет усилия Бехера, – ведь в Вильдбаде было решено, что д‑р Мюзи  является полномочным участником переговоров с Гиммлером.

После издания вышеупомянутого приказа Гитлера, когда я сообщил об этом  д‑ру Мюзи во  время его вторичного пребывания в Берлине, он от гнева и разочарования  расплакался. Но поскольку обстановка не позволяла останавливаться на полпути,  мы решили последний раз попытаться достичь своей цели с помощью Гиммлера. Я  предложил Гиммлеру обратиться к западным державам с просьбой заключить  четырехдневное перемирие на земле и в воздухе и использовать это время для  того, чтобы провести через линию фронта всех евреев и заключенных иностранцев,  продемонстрировав, таким образом, добрую волю Германии. Мы надеялись, что это  даст нам возможность, наряду со спасением многих людей, завязать переговоры о  взаимных уступках. Но у Гиммлера, который в принципе одобрил этот план, не  хватило мужества лично переговорить с Гитлером. Он поручил это Кальтенбруннеру,  который камня на камне не оставил от моего предложения, сказав: «Я смотрю, и вы  уже записались в идиоты». Это произошло 3 апреля 1945 года.

Несмотря на это, мы все же попытались еще раз убедить Гиммлера хотя бы  в необходимости отменить приказ об эвакуации концентрационных лагерей при  приближении войск противника и отдать другой приказ – о передаче концлагерей со  всеми, находящимися в них заключенными, в руки союзников. Мы опасались, что  чрезмерно торопливая эвакуация поставит жизнь заключенных под величайшую  угрозу. Нам на помощь поспешил д‑р Керстен, присылая из Стокгольма письма, в  которых упрашивал Гиммлера согласиться (в то время он уже переселился в  Швецию). После продолжительных дискуссий Гиммлер, в конце концов, согласился.

О результатах наших усилий я смог сообщить д‑ру Мюзи 7 апреля 1945 года. При этом я просил его  как можно быстрее довести до сведения генерала Эйзенхауэра о принятом решении.  В свои семьдесят лет Мюзи в ту же ночь отправился в путь на своем автомобиле и  через три дня сообщил мне из Швейцарии, что Вашингтон извещен и отреагировал на  сообщение положительно. Тем временем Мюзи послал в Германию своего сына,  поручив ему забрать тех евреев, освобождение которых было гарантировано  Гиммлером. Прибыв в лагерь Бухенвальд, сын Мюзи с ужасом обнаружил, что там уже  приняты все меры для эвакуации лагеря, вопреки приказу Гиммлера. Он сразу же  отправился ко мне в Берлин. Одновременно я узнал, что Кальтенбруннер на самом  деле приказал начать эвакуацию лагеря. Я моментально позвонил Гиммлеру, который  на этот раз действительно сделал все, чтобы сдержать свое обещание, данное д‑ру Мюзи. Он  тут же издал приказ противоположного содержания, запретив эвакуацию.

По совету Мюзи и других швейцарцев я предложил Гиммлеру сделать  великодушный жест по отношению к Западу – освободить французского  государственного деятеля Эррио и бывшего председателя совета министров Франции  Рейно. Но эта попытка не увенчалась успехом. Нам удалось лишь заручиться согласием  Гиммлера на освобождение членов семьи генерала Жиро.

Тем временем д‑р Мюзи связался с президентом Международного Красного Креста д‑ром  Буркхардтом по вопросу о лучшем обращении с политическими заключенными,  Бурхардт в общих чертах был согласен встретиться с Гиммлером, чтобы обсудить с  ним эту проблему. Когда Гиммлер, которым вновь овладела нерешительность,  уклонился от прямого ответа, я предложил д‑ру Буркхардту встретиться с Кальтенбруннером.  Хотя эта встреча и состоялась, она, несмотря на длительные переговоры, не  привела к практическим результатам.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #113 : 14 Сентябрь 2011, 11:49:21 »

В то время, когда еще осуществлялась операция «Мюзи», мы получили в  феврале 1945 года сообщение от нашего посланника в Стокгольме Томсена, в  котором говорилось, что граф Бернадотт намеревается прибыть в Берлин и  встретиться с Гиммлером. Граф Бернадотт был родственником шведской королевской  фамилии и занимал в то время пост вице‑президента шведского Красного Креста. Риббентроп  тут же прислал ко мне своего личного референта, тайного советника Вагнера,  которому поручил разузнать, не санкционирован ли этот шаг через мои связи в  Швеции. Я ответил ему совершенно искренне, что ничего не знаю об этом деле, и  срочно проинформировал об этом Гиммлера и Кальтенбруннера. Хотя Гиммлер и  проявил заинтересованность, но был раздосадован тем, что запрос о визите  Бернадотта поступил через министерство иностранных дел. В результате он был  вынужден официально заниматься визитом Бернадотта, а это означало, что Гитлер  должен был быть поставлен в известность о предстоящем визите. Так как Гиммлер в  то время принял командование армейской группой войск «Висла» и его штаб‑квартира  находилась в Пренцлау, он поручил Кальтенбруннеру осторожно прощупать отношение  Гитлера к этой истории. Кальтенбруннер, со своей стороны, чтобы самому не  попасть в немилость Гитлеру, предложил переговорить с Гитлером о визите  шведского графа обергруппенфюреру Фегеляйну (деверь Евы Браун). На следующий  день Фегеляйн передал ответ Гитлера: «Во время тотальной войны невозможно  достичь чего‑нибудь при  помощи такой чепухи».

Но граф Бернадотт, тем не менее, уже прибыл в Берлин. Я сразу же  позвонил по телефону Гиммлеру и настоятельно попросил его ни в коем случае не  игнорировать шага, предпринятого шведами. Я подчеркнул, что при такой встрече  вполне может предоставится возможность затронуть и политические вопросы, что  позволит в последний момент открыть дверь Западу. Я настоятельно советовал ему  не оставлять открывшуюся возможность использовать, может быть, в последнюю  минуту, шведов в качестве посредников для заключения компромиссного мира. Чтобы  развеять его сомнения относительно отрицательного отношения Гитлера, я сказал  ему, что Риббентроп наверняка примет Бернадотта, и тогда и его, Гиммлера, никто  не упрекнет за беседу с графом. После долгих колебаний Гиммлер согласился.

Но случилось так, что граф Бернадотт позвонил из шведской миссии прямо  мне и, прежде чем отправиться к Риббентропу, он был принят Кальтенбруннером и  мной. Граф прибыл в Берлин с поручением переправить в Швецию для интернирования  датчан и норвежцев, находящихся в заключении в Германии. Я достаточно знал  Кальтенбруннера, чтобы понять по его лицу, что его, отнюдь не воодушевляет эта  тема. Все же я раздумывал над тем, как использовать поддержку Кальтенбруннера в  разговоре с Гиммлером. Когда граф ушел, я рассыпался в похвалах умению  Кальтенбруннера, с которым он вел переговоры. Его манера вести беседу, сказал  я, напоминает старые прославленные традиции австрийской дипломатической школы,  – если бы Риббентропа сняли с занимаемого им поста, лучшего человека на  должность министра иностранных дел, чем Кальтенбруннер, не найти.  Кальтенбруннер моментально клюнул на эту наживку. Он побежал к телефону и  попросил соединить его с Гиммлером. Теперь он, вопреки своей первоначальной  отрицательной позиции и несмотря на запрет Гитлера, был ярым сторонником  встречи Гиммлера с Бернадоттом. Гиммлер согласился принять Бернадотта, но без  участия Кальтенбруннера. Отрезвленный и раздосадованный, Кальтенбруннер  вернулся к своей старой отрицательной точке зрения.

Встреча между графом Бернадоттом и Гиммлером состоялась через два дня,  19 февраля 1945 года, в Хоэнлихене. По дороге туда я еще раз напомнил графу об  особенностях характера Гиммлера и дал ему несколько советов относительно  ведения предстоящих переговоров. Я знал, что Гиммлер никогда не согласится с  просьбой Бернадотта об освобождении датских и норвежских пленных, и в качестве  компромисса предложил собрать всех заключенных в сборном лагере в Северной  Германии. Это предложение было одобрено обеими сторонами. На Гиммлера, казалось,  произвела огромное впечатление встреча с Бернадоттом: он поручил мне взять на  себя контроль за выполнением принятых решений, а также поддерживать и в  дальнейшем тесный контакт с графом. Кроме того, я должен был сообщить  Риббентропу об основных вопросах, обсуждавшихся на переговорах, и о достигнутом  соглашении, чтобы он мог официально уведомить об этом графа.

Прежде всего о результатах переговоров я сообщил Кальтенбруннеру и  Мюллеру, поскольку оба они отвечали за полицейские меры в отношении заключенных.  Кальтенбруннер обрушился на меня с упреками, говоря, что я оказал на Гиммлера  слишком сильное влияние, встав на сторону Бернадотта. Вся идея сама по себе,  сказал он, целиком утопична – где ему напастись бензину и транспортных средств,  чтобы собрать заключенных, разбросанных по всей Германии. Кроме того,  намеченный для сбора норвежцев и датчан лагерь Нойенгамме переполнен. Всегда  одно и то же – как только людям, которые сами себя считают государственными  деятелями, удается уговорить Гиммлера, получается одна бессмыслица.

На заявление Кальтенбруннера о плачевном положении с транспортом и  бензином я возразил, что шведы сами берутся справиться с этим. Тогда Мюллер  выдвинул еще один довод – все дороги Германии, сказал он, забиты беженцами, и  населению может не понравиться, что по ним помчатся автобусы шведского Красного  Креста с заключенными. Поскольку Гиммлер счел это возражение весьма серьезным,  положение вновь обострилось. Но мне удалось преодолеть его сомнения, предложив  производить перевозки по ночам, и вызвался обеспечить их с помощью собственного  персонала. Так и было сделано. Сотрудничество наших людей с работниками  шведского Красного креста произвело на комендантов лагерей такое впечатление,  что они совершенно не препятствовали вывозу заключенных. Таким образом нам  удалось перевезти в Нойенгамме около тринадцати тысяч датских и норвежских  заключенных, где заботу о них взял на себя шведский Красный Крест.

После этого у меня состоялся очень серьезный разговор с Гиммлером. Я  заявил, что теперь война проиграна бесповоротно и умолял его использовать хотя  бы те возможности, которые предоставляют нам шведы, чтобы попытаться ввести  разбитый волнами корабль государства в мирную гавань, не дожидаясь, пока он  пойдет ко дну. Я предложил ему обратиться к Бернадотту с просьбой полететь к  генералу Эйзенхауэру, чтобы передать ему предложение о капитуляции. Во время  нашей возбужденной беседы я пытался также объяснить Гиммлеру, что сейчас его  место в Берлине, а не на посту командующего группой войск. Я посоветовал ему срочно  вернуться в столицу рейха, чтобы подготовить мирные предложения. В случае  необходимости ему нужно будет взять власть в свои руки насильственным путем.  Гиммлер внял моим уговорам и предоставил мне полномочия вести переговоры с  графом Бернадоттом. Но уже на другой день, видимо под влиянием операции «Гессе»  [1], проводившейся в Стокгольме, он отказался от всего. Он выразил пожелание,  чтобы я поддерживал лишь контакт с Бернадоттом и попытался повлиять на него  таким образом, чтобы он по собственной инициативе отправился к Эйзенхауэру.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #114 : 14 Сентябрь 2011, 11:50:10 »

Я не упускал случая, чтобы ежедневно напоминать Гиммлеру об  отчаянности нашего положения. Я указывал ему на то, что история не простит ему  проявленной им нерешительности. Но он вновь, как и прежде, ссылался на клятву  верности, которую он, как вождь ордена СС не вправе нарушить ни на йоту. Я  возразил, сказав, что в массе немецкого народа СС представляет незначительное  меньшинство. Желая напомнить ему о его задачах в эти критические дни, я  подчеркнул, что в глазах немецкого народа он явится наиболее подходящей  фигурой, ведь он никогда не имел никаких личных выгод от режима. Он впервые  задал мне вопрос: «Что ж, по‑вашему, я должен устранить фюрера?» Я молчал. Зная его непостоянный  характер, я воздержался от положительного ответа, ибо это могло стоить мне  головы.

Я посвятил графа Бернадотта в суть этих разногласий. Мы согласились с  ним, что как только Гиммлер примется за дело, я сразу же свяжусь с Бернадоттом.

В конце марта 1945 года между Бернадоттом и Гиммлером состоялась новая  встреча. Граф пытался вновь предпринять шаги для облегчения положения евреев и  добился от Гиммлера обещания не эвакуировать лагеря при приближении союзных  армий, а передавать их союзникам – в особенности это касалось лагерей Берген‑Бельзен,  Бухенвальд, Терезиенштадт, а также лагерей в Южной Германии.

В начале апреля Гиммлер вызвал меня к себе в Вустров. Прохаживаясь со  мной по лесной аллее, он неожиданно сказал: «Шелленберг, я считаю, что с  Гитлером теперь бесполезно иметь дело. Может быть, де Кринис прав?» (Я устроил  встречу профессора де Криниса с Гиммлером, во время которой они обсуждали  состояние здоровья Гитлера. Как я уже говорил, де Кринис уже давно заметил у  Гитлера признаки болезни Паркинсона).

«Во всяком случае, – ответил я, – все вроде бы говорит за это. Мне  кажется, что настало время действовать». Он молчал. Я напомнил ему о плане  Керстена встретиться вскоре с Гилелем Шторхом, представителем Всемирного  конгресса евреев в Нью‑Йорке, чтобы обсудить с ним проблемы, связанные с положением евреев.

У Гиммлера и здесь не нашлось сил дать четкий и ясный ответ, хотя,  казалось, он сознавал принципиальное значение таких переговоров. Видимо, ему  было крайне трудно сделать этот шаг – принять у себя еврея; кроме того, он  думал, что это приведет к окончательному разрыву с Гитлером, так как именно  тогда фюрер приказал военнослужащим эсэсовских полков снять со своих рукавов  эмблемы с надписью «Адольф Гитлер», в знак своего недовольства ими. Наконец,  Гиммлер опасался также, что Кальтенбруннер узнает об этой встрече и сразу же  сообщит о ней Гитлеру. Я успокоил его, сказав, что Кальтенбруннер отправляется  в Австрию и ничего не узнает. Кроме того, встреча может состояться в доме  Керстена. После длительных колебаний Гиммлер согласился.

Вдруг он неожиданно заговорил о перспективах внутриполитического  положения в Германии после его прихода к власти вместо Гитлера. Он не может,  сказал он, арестовать Гитлера или вообще устранить его, ибо это приведет к  остановке всей военной машины. Я объяснил ему, что существует лишь две возможности  – или он идет к Гитлеру и вынуждает его под грузом фактов на отречение, или он  устраняет его насильственным путем.

«В первом варианте его охватит такой приступ ярости, что он  собственноручно пристрелит меня». Я возразил Гиммлеру, сказав, что в его  распоряжении достаточно высокопоставленных офицеров СС, способных защитить его,  да и вообще его позиции еще достаточно сильны, чтобы отдать приказ об аресте  Гитлера. «Если не будет иного способа, – добавил я, – вы должны прибегнуть к  помощи врачей». Он согласился свести профессоров де Криниса, Морелля (личного  врача Гитлера) и д‑ра Штумпфэггера с Борманом. Через два дня де Кринис сообщил мне о  результатах переговоров: врачи отказались участвовать в этом деле; кроме того,  все их аргументы, обращенные к Борману, не дали результатов. Когда я сообщил об  этом Гиммлеру, он просил меня хранить молчание обо всем, что произошло.

Тогда же я установил связи с рейхсминистром финансов графом Шверин‑Крозигком,  поскольку он показался мне подходящей фигурой для принятия наследства  Риббентропа. Поэтому я устроил встречу его с Гиммлером, которая состоялась 19  апреля 1945 года в кабинете министра в присутствии рейхсминистра труда Зельдте.  Он предложил мне следующий план: Гиммлер в день рождения Гитлера обратится с  воззванием к немецкому народу, в котором заявит, что берет власть в свои руки.  Затем необходимо будет после всенародного референдума создать вторую партию и  ликвидировать ведомство народного суда. Наконец, он спросил меня – в это время  Гиммлер беседовал в стороне с графом Шверин‑Крозигком, – как я оцениваю шансы защиты  альпийских районов (известных под названием «Альпийская крепость»). Я ответил,  что не вижу смысла в продолжении военных действий, необходимо принять  немедленные меры в области политических переговоров.

Фон Крозигк, казалось, был удовлетворен беседой с Гиммлером, хотя он  тоже знал, что на самом деле уже слишком поздно и вряд ли для нас еще  существует какой‑то выход. Он попросил меня оказывать на Гиммлера влияние и дальше,  чтобы подтолкнуть его на какое‑либо решение – вместе с Гитлером или без него.

В это время мы получили известие, что в аэропорт Темпельгоф прибыли  Керстен и Норберт Мазур (сменивший Шторха на посту представителя Всемирного  еврейского конгресса), отправившийся после этого в имение Керстена в  Гарцвальде. Так как в то же время в Берлине ожидали графа Бернадотта, возникала  опасность, что обе встречи совпадут во времени, тем более, что Гиммлер был  крайне занят ввиду напряженного военного положения. Поэтому он попросил меня  поехать той же ночью к Керстену и провести предварительные переговоры с  Мазуром. Одновременно я должен был договориться о сроке встречи Мазура с  Гиммлером. Я поужинал в Хоэнлихене. Вопреки своим привычкам, Гиммлер неожиданно  приказал принести бутылку шампанского, чтобы ровно в двенадцать часов отметить  день рождения Гитлера.

________________________________________________________________

[1] Об «Операции Гессе» в материалах Шелленберга нет никаких других  сведений.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #115 : 14 Сентябрь 2011, 11:52:44 »

ГИММЛЕР СОГЛАСЕН НА КАПИТУЛЯЦИЮ


Переговоры Гиммлера с представителем Всемирного еврейского конгресса –  Новые переговоры с графом Бернадоттом – Метания в безвыходном положении –  Гиммлер капитулирует перед Западом.

________________________________________________________________


Я прибыл в имение Гарцвальде в полтретьего ночи. В небе над Берлином  метались лучи прожекторов и непрерывно ревели моторы вражеских самолетов.

До четырех часов утра мы проговорили с Керстеном. Колебания Гиммлера  выводили его из себя. «Не знаю, – сказал он с горечью, – можно ли вообще  надеяться на успех встречи Гиммлера с Мазуром?»

Утром меня разбудил гул самолетов. В тот момент, когда я одевался,  невдалеке от дома упала бомба. За завтраком я беседовал с Мазуром. Он настаивал  на немедленной встрече с Гиммлером, говоря, что должен уезжать. Я знал, что  Гиммлер постарается оттянуть это свидание, и приложил все силы, чтобы оно все‑таки  состоялось как можно скорее.

В тот же день из шведского посольства в Берлине позвонил граф  Бернадотт. Сообщив, что он должен возвращаться в Швецию, он просил о срочной  встрече с Гиммлером, выразив готовность этим же вечером приехать в Хоэнлихен.  Но нам было важно, чтобы перед этим Гиммлер встретился с Мазуром. Поэтому я тут  же поехал в Вустов, где находился Гиммлер. К счастью, мне удалось убедить его  поехать в Гарцвальде. Это было 21 апреля 1945 года.

Я уже проинформировал Мазура об общей обстановке и знал основные  требования, с которыми он пришел на переговоры:

1) физическое уничтожение евреев должно быть прекращено;

2) заключенные немецких концентрационных лагерей должны при любых  обстоятельствах оставаться в своих лагерях и не подлежать эвакуации;

3) составить список всех лагерей, где находятся евреи, и сообщить эти  данные.

По дороге Гиммлер все время упирал на то, что эти мероприятия он распорядился  провести еще раньше. Он выкладывал мне все, что собирался сообщить Мазуру. В  сущности, это было перечисление в хронологической последовательности событий  прошлого, продиктованное стремлением оправдаться. Я посоветовал ему вообще не  говорить о прошлом, а сделать ясные предложения на будущее.

Только к трем часам утра мы прибыли в Гарцвальде, так как в пути мы  неоднократно вынуждены были останавливаться и уходить в укрытия из‑за вражеских  бомбардировщиков. Коротко поздоровавшись, мы начали беседу с Мазуром. Большую  часть времени говорил Гиммлер. Он хотел доказать, что пытался решить еврейскую  проблему путем переселения, но встретил неприязнь зарубежных стран и  сопротивление своей партии. Спустя три четверти часа Мазур сказал, что хотя  сообщение Гиммлера очень интересно, оно не может способствовать изменению  сложившегося положения. Поэтому он считает целесообразным говорить лишь о  выполнении трех своих условий.

Гиммлер подтвердил данные им ранее обещания и, кроме того, выразил  готовность освободить женщин‑евреек, заключенных в концлагере Равенсбрюк, и передать их Мазуру. Он  сказал, что получил от Гитлера разрешение освободить полек из этого лагеря, в  силу чего он может присоединить к ним и евреек.

Точно в шесть часов утра 22 апреля мы прибыли в Хоэнлихен – Гиммлер, я  и сопровождавший нас адъютант Брандт, где нас уже ожидал граф Бернадотт. Он  пытался убедить Гиммлера в необходимости переправить в Швецию датчан и  норвежцев, собранных в лагере Нойенгамме. Но Гиммлер все еще не считал себя в  состоянии выполнить это требование. Получив такой ответ, Бернадотт откланялся,  на прощание еще раз поблагодарив Гиммлера за предоставленную ему возможность  встретиться с ним. Я проводил графа до Варена вМекленбурге. Перед тем как  проститься, я еще раз напомнил ему о просьбе Гиммлера связаться с Эйзенхауэром,  чтобы организовать встречу рейхсфюрера с генералом.

«Рейхсфюрер не отдает себе отчета в том, каково действительное  положение дел, – возразил Бернадотт. – Я больше не могу ему помочь. Ему  следовало взять в свои руки судьбу Германии сразу же после моего первого  визита, а вы, Шелленберг, поступили бы куда разумнее, если бы подумали о себе  самом».

Я не знал, что ему на это ответить. Когда он ушел, меня охватило  чувство невыразимой тоски.

Я вернулся в Хоэнлихен, поспал два часа, после чего меня снова вызвал  Гиммлер. Он еще был в постели и сказал мне, что чувствует себя больным. Я  заявил ему, что ничего больше не в силах сделать, теперь дело за ним – он  должен действовать. Ехать в Берлин я ему отсоветовал, зная положение на фронте,  за минувшую ночь заметно ухудшившееся. После обеда мы отправились в Вустров.  Дороги под Левенбергом оказались забиты нескончаемым потоком беженцев и военных  колонн, так что сообщение между Берлином и Мекленбургом было парализовано.  Глядя на это зрелище, Гиммлер произнес: «Шелленберг, мне страшно подумать, что  нас ожидает».

Не успели мы добраться до Вустрова, как нас застиг налет дальних  бомбардировщиков, целью которых были скопления беженцев и войск, мимо которых  мы только что проехали. Вскоре после нашего прибытия в Вустров, нам позвонил  Фегеляйн, сообщивший, что Гитлер и Геббельс в ярости по поводу исчезновения  обергруппенфюрера Бергера из Берлина. Бергер покинул Берлин, чтобы лететь в  Южную Германию для выполнения личного поручения Гиммлера. Он нужен Гитлеру,  сказал Фегеляйн, чтобы привести в исполнение смертный приговор Брандту, бывшему  личному врачу Гитлера. (Брандт укрыл свою жену в Тюрингии, в расположении  американских войск. Смертный приговор, видимо, был результатом интриг  ближайшего окружения Гитлера, в которых участвовала Ева Браун и ее сестра, жена  Фегеляйна.)
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #116 : 14 Сентябрь 2011, 11:53:37 »

Гиммлер тут же позвонил Мюллеру и приказал ему доставить Брандта в  Шверин. Фегеляйну он сказал, что сейчас невозможно привести приговор в  исполнение, так как это хотели взять на себя Геббельс или Борман. После этого  телефонного разговора он еще раз коснулся, хотя и довольно неопределенно,  вопроса об устранении Гитлера и заговорил о своих планах на будущее, когда  власть перейдет к нему. В связи с этим он предложил мне подыскать подходящее  название для новой «альтернативной партии», которую предстояло создать.

Ранним утром 22 апреля мы получили сообщение, что четыре дивизии войск  СС под командованием обергруппенфюрера Штайнера получили приказ перейти в  наступление против русских, не считаясь с потерями. Гиммлер был убежден, что  этот приказ необходим. Я и его адъютант пытались внушить ему, что это всего‑навсего  бессмысленное кровопролитие, но переубедить его нам не удалось.

Когда мы еще сидели за завтраком, внезапно появился обергруппенфюрер  Бергер. Было решено, что он вернется вместе с нами в Хоэнлихен, так как  Вустрову уже угрожал противник. Мы с Бергером еще раз обсудили историю с  генералом американских военно‑воздушных сил Вэнэмэном, который раньше был военным атташе США в  Берлине. Сейчас он находился в плену в Германии. Я уже давно планировал  освободить Вэнэмэна вместе с некоторыми высокопоставленными английскими  военнослужащими, находящимися у нас в плену, чтобы через них вступить в контакт  с главами правительств их стран. Однако Гитлер и Гиммлер запретили отпускать их  на волю. Проконсультировавшись со своими друзьями в Швейцарии, а также с  военным атташе США в Берне генералом Леггом, я приказал под свою  ответственность переправить генерала Вэнэмэна через швейцарскую границу вблизи  Констанца. Позднее с этим решением согласился и Гиммлер.

В середине того же дня нам пришлось спешно покинуть Вустров, так как  вблизи Ораниенбурга, под Левенбергом и Кремменом были замечены разведывательные  отряды русских. Возвращаясь в Хоэнлихен, мы постоянно встречали пехотные  колонны, танки и артиллерию вермахта, растянувшиеся по дорогам, а с воздуха нас  неотступно преследовали вражеские бомбардировщики и истребители противника.

По прибытии в Хоэнлихен Гиммлер спросил меня: «Я должен что‑то  предпринять, Шелленберг, только что именно?» Я напомнил ему еще раз о  возможности встретиться с Бернадоттом, хотя и не знал, где находится граф.  Кажется, он был тогда в Любеке. Гиммлер решил, что я должен тотчас же поехать  туда и упросить его передать западным державам заявление о капитуляции. Я  срочно подготовился к отъезду и в 16 часов 30 минут тронулся в путь. К  сожалению, из‑за  постоянных воздушных налетов и дорожных пробок я продвигался очень медленно и  прибыл в Любек только поздней ночью. Там я узнал, что граф Бернадотт находится  в Апенраде, в Дании. Преодолев все трудности, я связался с ним по телефону и  попросил его принять меня завтра во Фленсбурге. Мы договорились встретиться 23  апреля в 15 часов в шведском консульстве во Фленсбурге. Отдохнув пару часов, я  позвонил Гиммлеру, чтобы сообщить ему о ходе дел. После этого я отправился во  Фленсбург, куда и прибыл во второй половине дня. Шведский атташе Широн встретил  меня и пригласил на ленч к консулу Петерсену.

Точно в 16 часов появился граф Бернадотт. После обсуждения вопросов  общего характера граф заявил, что считает ненужной встречу с Гиммлером и  предложил, чтобы тот послал генералу Эйзенхауэру письмо с предложением о  безоговорочной капитуляции перед западными державами. Поскольку я считал  совершенно невозможным для Гиммлера, пока Гитлер жив, представить такое  письменное заявление и попросил графа поехать вместе со мной в Любек, чтобы еще  раз переговорить с Гиммлером. Он согласился. Я тут же позвонил Гиммлеру в его  специальный поезд. К телефону подошел Брандт. Он сказал, что Гиммлера сейчас  нет на месте, но обещал, что перезвонит мне.

В шесть часов дня он позвонил снова и сообщил, что Гиммлер готов  встретиться с графом в 22 часа того же дня в Любеке и что на этой встрече  должен быть и я.

В 21 час мы приехали в Любек. Я пошел в наш кабинет, оборудованный в  гостинице «Данцигер Хоф», и оттуда связался с кабинетом генерала Вюннеберга,  где должен был ожидать свидания Гиммлер. Там я встретился в 22 часа с  Гиммлером, сообщил ему об основных вопросах, которые мы обсуждали с графом, и  договорились встретиться в 23 часа в шведском консульстве.

Гиммлер долго распространялся о политическом и военном положении  рейха, прежде чем перейти к обсуждению сложившейся ситуации:

«Мы, немцы, – сказал он буквально следующее, – должны заявить, что  побеждены западными державами, и я прошу вас, передать это генералу Эйзенхауэру  через шведское правительство, чтобы остановить дальнейшее кровопролитие. Но  капитулировать перед русскими нам невозможно, особенно для меня. Против них мы  будем сражаться до тех пор, пока западный фронт не станет фронтом борьбы с  русскими».
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #117 : 14 Сентябрь 2011, 11:55:15 »

КРАХ


Последние предложения Гиммлера – Контакт с правительством Деница – Мои  поручения в Стокгольме – Копенгаген ожидает конца войны – Последние переговоры  в Швеции – Безоговорочная капитуляция.

_________________________________________________________________


Теперь Гиммлером овладела мысль уйти с политической сцены. Он даже  говорил о самоубийстве. Встретившись с гросс‑адмиралом Деницем, новым главой правительства,  Гиммлер до поздней ночи совещался с ним. Он предложил, в частности, устранить  Риббентропа и назначить министром иностранных дел графа фон Шверин‑Крозигка.

В девять часов утра 1 мая Гиммлер вызвал меня. Он был взволнован. Я  сообщил ему о своих переговорах с фон Постом, д‑ром Бестом и графом Бернадоттом. Гиммлер сказал,  что теперь он не в состоянии предпринимать какие‑либо дальнейшие шаги. Единственное, о чем он еще  смог поговорить с Деницем, это отставка Риббентропа и назначение фон Крозигка;  в остальном, сказал он, гросс‑адмирал и его штаб, состоящий главным образом из представителей  вермахта, не проявили понимания в отношении его усилий, направленных на  достижение договоренности с Западом. Он попросил меня срочно отправиться к  Деницу. Может быть, полагал Гиммлер, было бы полезно проинформировать нового  главу правительства о наших попытках решить вопрос с Данией и Норвегией, и  порекомендовал мне в дальнейшем действовать в качестве ассистента Крозигка.  Если бы мне удалось уговорить новое правительство пойти на уход наших войск из  Дании и Норвегии без боя, в Швецию можно было бы послать другого человека, а  сам я остался бы в резиденции правительства.

В одиннадцать часов утра мы с Гиммлером поехали через Любек в Плен,  куда прибыли в два часа дня. В штабе царило большое возбуждение. После встречи  с Деницем, Кейтелем и Йодлем я связался с фон Крозигком. От него я узнал, что  Дениц и генералы не хотят сдавать Норвегию без боя. Генерал‑полковник  Беме и Линдерманн, имперский комиссар Тербовен и д‑р Бест были вызваны в Плен, чтобы обсудить с  Деницем вопрос о Норвегии и Дании. Поэтому я решил вернуться в Копенгаген и  осведомить г‑на фон Поста  о новой ситуации. Гиммлер согласился на это. Он хотел, как он мне сказал,  остаться еще на некоторое время в Плене и вместе с фон Крозигком предпринять  дальнейшие усилия для мирного решения вопроса. Я покинул штаб‑квартиру в  три часа утра и в семь часов прибыл во Фленсбург. Там я вместе с д‑ром  Вирзингом составил план моего будущего сотрудничества с новым министром  иностранных дел. Я предложил, в частности, распустить НСДАП, упразднить гестапо  и СД и срочно сообщить о принятых мерах по радио. Я заснул мертвым сном, так  как больше не мог бороться с охватившей меня усталостью, и д‑р Вирзинг  сам доработал окончательный вариант плана и отослал его в Плен. Учитывая то,  что Кальтенбруннер снял меня с занимаемого мной поста, я посоветовал Вирзингу  лететь в Южную Германию и передать моим сотрудникам, что хотя формально они и  подчиняются Кальтенбруннеру, я призываю их сохранять личную лояльность по  отношению ко мне.

Вечером я отправился в Копенгаген. В Падборге граф Бернадотт  предоставил в мое распоряжение свой автомобиль с эмблемой Красного Креста. Это  было большой помощью мне, в особенности при проезде через контрольно‑пропускные  пункты. Хотя я, «замаскировавшись» под шведа, и был защищен от всех  случайностей военного времени, положение мое все же было незавидным – население  донимало меня своими восторгами, а некоторые даже просили автограф. Моя беседа  с фон Постом и Остремом состоялась 3 мая в час ночи. Я кратко обрисовал новую  ситуацию, сообщив, что в настоящее время гросс‑адмирал Дениц ожидает военное и гражданское  руководство Дании и Норвегии, и что у меня есть все основания предполагать, что  при поддержке графа Шверина и Гиммлера план капитуляции этих стран будет  одобрен. Фон Пост ответил, что теперь он не может заключать какие‑либо  серьезные соглашения. В принципе, сказал он, вопрос о сдаче в Скандинавии  является чисто академическим, так как буквально со дня на день ожидается  подписание общей капитуляции. Но, во всяком случае, продолжал фон Пост, я  должен незамедлительно сообщать ему о всех заявлениях немецкого правительства.  Мы договорились, что я срочно вернусь обратно и буду поддерживать с ним связь  по телефону, пользуясь условной фразой: «Я был бы счастлив встретиться с  господами». Это должно было означать, что немецкое правительство делает  предложение относительно Норвегии со всеми вытекающими из этого последствиями.  А слова «… и сообщить им», дополняющие первую часть фразы, свидетельствовали бы  о том, что предложение распространяется и на Данию.

В тот же день я вернулся во Фленсбург и ранним утром отправился  дальше, в Плен. Эта поездка была одной из самых трудных и опасных, которые мне  когда‑либо  приходилось совершать. На этом коротком отрезке пути не прекращались налеты  вражеских штурмовиков, атакующих совершенно забитые дороги, где нескончаемыми  колоннами шли отступающие воинские части, лежали горы сожженных автомашин,  трупы, подбитые танки. Порой мне приходилось буквально с боем продвигаться  вперед, прятаться от обстрела в окопах.

В Плене охрана сообщила мне, что правительство перенесло свою  резиденцию в здание морской школы под Фленсбургом. Мне пришлось вернуться и  снова проделать путь через тот ад, из которого я только что выбрался. В пять  часов вечера я явился к Деницу и Гиммлеру. Я еще раз подчеркнул, что несмотря  на ухудшение обстановки, решение вопроса относительно Скандинавии с помощью  Швеции имеет величайшее значение. Затем я переговорил с фон Крозигком. Он  сообщил мне, что если я захочу остаться при нем, то буду назначен его первым  заместителем. В то же время он считал важным, чтобы я отправился в Стокгольм.  Мы пришли с ним к единому мнению, что время не ждет и необходимо действовать  как можно решительнее. Единственное, что задерживало капитуляцию, было то  обстоятельство, что в Богемии и Моравии [1] соединения фельдмаршала Шернера и  генерал‑полковника  Рендулица еще сохраняли боеспособность. В их составе насчитывалось почти 1 млн.  чел. , они были оснащены боеприпасами и провиантом в таком количестве, которого  хватило бы на семь недель, и в состоянии были оказать серьезное сопротивление  русским.

В восемь часов вечера я встретился с Деницем. Сначала он не хотел и  слышать о выводе наших войск из Норвегии и интернировании их в Швеции. По всей  видимости, его военные советники доложили ему о великолепной стратегической  позиции армии Шернера. Даже после того, как я объяснил ему политическое  значение мирного решения этого вопроса и сообщил о возможности вмешательства  Швеции, он все еще не понимал, какие выгоды такой исход может принести  Германии. Я сказал ему, что этот вопрос имеет весьма важные последствия для  будущего, не говоря уже о том, что при этом будут спасены тысячи человеческих  жизней. Главное в том, подчеркнул я, чтобы расположить к нам мировое  общественное мнение. Ведь именно для Германии, потерпевшей поражение, поддержка  такой нейтральной страны как Швеция имеет немаловажное значение.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #118 : 14 Сентябрь 2011, 11:56:07 »

За столом мы продолжили нашу беседу. Кейтель и Йодль были за то, чтобы  я остался во Фленсбурге, так как у меня, по их мнению, был некоторый опыт во  внешнеполитических делах. Однако я подчеркнул важность своей миссии в Швеции, с  чем, казалось, Йодль согласился. В заключение мы обсудили с фон Крозигком  вопрос, в каком качестве мне лучше всего отправиться в Стокгольм. Он предложил  мне на выбор титулы посла, чрезвычайного уполномоченного и представителя. Я  предпочел звание посланника, так как оно в точности соответствовало задачам,  стоявшим передо мной. Фон Крозикг вызвал статс‑секретарей фон Штеенграхта и Хенке, поручив им  подготовить документы, подтверждавшие мои полномочия посланника (см.  приложение) и мое право заключать соответствующие соглашения. Утром 5 мая фон  Крозигк подписал документы о моем назначении на пост посланника в Швеции.  Простившись с Гиммлером, я выехал в Копенгаген.

Через несколько дней Гиммлер покончил жизнь самоубийством.

По прибытии в Копенгаген, я сразу же отправился в Дагмарус, где  намеревался встретить д‑ра Беста, чтобы проинформировать его о своей миссии. Пока я ожидал его,  на улице собралась большая толпа жителей, предвкушавших капитуляцию Германии.  За окном послышались выстрелы и сирены полицейских фургонов и карет скорой  помощи. Было ясно, что д‑ру Бесту не удастся пробиться через это людское месиво. Я больше не  мог ждать и решил на свой страх и риск пробраться в шведскую миссию. После  длительных переговоров с эсэсовской охраной, стоявшей у ворот Дагмаруса, в  колючей проволоке был проделан проход, и я смог выехать в город на машине графа  Бернадотта.

Хотя водитель избегал наиболее оживленных улиц, нас окружили тысячи  людей, которые сразу узнавали автомобиль Бернадотта и принимали нас за шведов.  Стиснутые со всех сторон восторженной толпой, мы остановились, не в силах  продвинуться ни взад, ни вперед. Некоторые из наиболее горячих поклонников  шведов взобрались на подножки, капот и даже крышу нашего автомобиля. Я наглухо  закрыл дверь и поднял стекла, боясь, как бы меня не вытащили из машины. После  этого я приказал шоферу ехать вперед, чего бы это нам ни стоило. Мы медленно тронулись.  Только благодаря выдержке и мастерству водителя нам удалось ехать без  остановок. По дороге я раскланивался направо и налево, в знак приветствия  приподнимая шляпу, чтобы окружившая нас толпа ничего не заподозрила. Наконец, я  добрался до шведского посольства. Вид у меня был такой, будто я вышел из  парной. Когда я встретился с г‑ном фон Дарделем и его супругой, шум на улице перед зданием миссии  настолько усилился, что мы едва могли расслышать друг друга. Тысячи глоток  непрерывно распевали датский и шведский национальные гимны.

Сделав все необходимые приготовления для поездки в Стокгольм, я  вернулся в отель «Англетер», чтобы немного отдохнуть. Перед зданием отеля нас  еще раз задержали датчане, участники движения Сопротивления, но узнав шофера  графа Бернадотта, который заверил их, что я швед, пропустили нас. Утром 6 мая я  вылетел на самолете графа Бернадотта, украшенном эмблемой Красного Креста. В 7  часов 15 минут мы приземлились в Мальме, где стояла наготове шведская военная  автомашина, на которой я должен был ехать дальше. Через два часа мы были в  Брома, где меня встретил фон Острем, сразу же доставивший меня к Бернадотту,  после чего начались переговоры с фон Постом и статс‑секретарем Боэманном.

Я вручил свои верительные грамоты и объяснил цель своей миссии. После  жарких дебатов было решено, учитывая развитие событий в Германии, обсудить весь  вопрос с представителями союзных держав. Определенного ответа от них мы  получить не смогли, пришлось удовлетвориться сообщением, что в Стокгольм  собираются прислать специальных уполномоченных Эйзенхауэра. В заключение я  уведомил командующего немецкими войсками в Норвегии генерал‑полковника  Беме о результатах переговоров и по поручению английского военного атташе в  Стокгольме, Сутона Братта, довел до его сведения заявление держав о возможности  прямой связи с Англией по коротковолновому радиопередатчику. Возник вопрос,  признает ли генерал-полковник Беме, находившийся в Норвегии, мои полномочия и  согласится ли с результатами моих переговоров со шведами. Я предложил послать в  Норвегию посланника Том‑сена и военного атташе генерала Ульмана, чтобы они разъяснили генералу  Беме цель моей миссии. Утром 8 мая Томсен на шведском самолете вылетел в  Норвегию, где встретился с одним из высших офицеров штаба Беме. Во второй половине  дня Томсен позвонил мне и сообщил, что у него возникли разногласия с немецким  командованием в Норвегии, о которых он не может подробно говорить по телефону.  Он сказал, что прилетит в Стокгольм в шесть часов. Фон Пост и граф Бернадотт  посоветовали мне связаться с Деницем и сообщить ему, что генерал‑полковник  Беме еще не осведомлен о моих полномочиях.

Мы составили пространное сообщение для гроссадмирала, после чего нам  удалось связаться по телефону с Фленсбургом через Осло. Но связь была настолько  плохой, что ничего объяснить не удалось. Во второй раз мне удалось все же лично  поговорить с фон Крозигком. Он сообщил, что минувшей ночью Германия подписала  капитуляцию. Продолжаются соответствующие переговоры. Он посоветовал мне  соблюдать осторожность и не раздражать генерала Эйзенхауэра, так как уже  ведутся переговоры и по норвежскому вопросу. Фон Крозигк порекомендовал  предложить шведскому правительству, если оно еще заинтересовано в этом вопросе,  срочно установить контакты с западными державами.

В ответ на такое предложение шведы сообщили, что ничего сделать уже  нельзя, так как и норвежский, и датский вопросы являются теперь составной  частью общей проблемы капитуляции. Они решили занять выжидательную позицию,  предоставляя западным союзникам самим обратиться к Швеции с просьбой о  посредничестве. 9 мая 1945 года я в последний раз говорил по телефону с  немецким правительством, все еще находившимся у власти. Речь шла о возможном  вмешательстве шведского Красного Креста в вопрос об интернировании немецких  войск в Норвегии. Мне ответили, что британские военные власти не заинтересованы  в таком посредничестве.

Отныне в моих услугах больше не нуждались.

_________________________________________________________________

[1] Чехии. – Прим. перев.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #119 : 14 Сентябрь 2011, 12:00:31 »

ПРИЛОЖЕНИЕ


(При издании нижеследующих документов были исправлены только явные  описки в оригинале).


* * *

СТРУКТУРА ГЛАВНОГО ИМПЕРСКОГО УПРАВЛЕНИЯ БЕЗОПАСНОСТИ


1‑е управление  – Управление кадров

2‑е управление  – Управление организации, администрации и права (Административно‑хозяйственное)

3‑е управление  – СД – внутренние области (Информация об областях с немецким населением)

4‑е управление  – Изучение противника и борьба с ним (Тайная государственная полиция)

4‑е управление  «Е» – Внутренняя контрразведка

5‑е управление  – Управление по борьбе с преступностью (Уголовная полиция)

6‑е управление  – Управление зарубежной разведки

7‑е управление  – Архив и управление по вопросам идеологии



Шеф полиции безопасности Берлина, 10 июня

CД 1941г.

Строго секретно

ДОКЛАД

РЕЙХСФЮРЕРУ СС И ШЕФУ ГЕРМАНСКОЙ ПОЛИЦИИ



Разлагающая деятельность Коммунистического Интернационала,  проводившаяся вплоть до заключения германосоветского договора о ненападении 23  августа 1939 года по отношению к странам оси, в особенности против национал‑социалистской  Германии, широко известна.

Надежды на то, что после заключения пакта Советский Союз будет в  соответствии со статьями договора проводить лояльную политику, и прекратит  подрывную работу против рейха, не оправдались. Напротив: идеологическое  разложение, диверсии и террор, а также крайне интенсивное развитие деятельности  военной, политической и экономической разведок по‑прежнему оставались целями советских правителей.

Единственное, что изменилось, это методы, позволяющие русской разведке  использовать более совершенные и утонченные формы для выполнения все новых  задач.

I. Структура и цели Коминтерна.

Коммунистический Интернационал (Коминтерн) является организацией,  созданной Советской Россией, с местонахождением в Москве. О ее целях говорит  параграф 1‑й устава  Коминтерна: «Объединять коммунистические партии всех стран в единую мировую  партию, бороться за привлечение на свою сторону рабочего класса, а также за  принципы коммунизма и диктатуры пролетариата». До сих пор членами президиума  исполнительного комитета Коминтерна являются: Сталин, как первый секретарь  компартии Советского Союза, Молотов, немецкий эмигрант Пик, представляющий  германскую секцию, Коминтерна, вождь французских коммунистов Торези и известный  болгарский террорист Димитров, председатель президиума ИККИ, известный по  Лейпцигскому процессу.

Для административного аппарата СССР Коминтерн является неофициальной  инстанцией, который может быть использован для любой подрывной деятельности в  международном масштабе. Наряду со специальными разведывательными службами для  выполнения таких специальных заданий за границей используется и Коминтерн, так  что в борьбе с этими службами трудно отличить одну от другой.

Подрывная работа Коминтерна усилилась во время войны благодаря использованию  больших материальных и людских ресурсов. По всей Европе распространялись  воззвания и директивы отдельных национальных секций Коминтерна, преследовавших  одну цель – призвать приверженцев коммунистической идеологии к напряженной и  длительной подрывной работе против Германии, ведущей «империалистическую  войну», причем не последнюю роль при этом играли намерения Советского Союза  изменить в свою пользу обстановку, возникшую в результате пакта о ненападении.

II. Новые методы нелегальной подрывной работы.

1. Против рейха.

В результате беспощадной борьбы с Коммунистической партией, начиная с  1933 года, приведшей к ее уничтожению, как следствие бескомпромиссных позиций  национал‑социализма,  за период до заключения пакта о ненападении все усилия Коминтерна,  предпринимаемые из‑за границы, а также деятельность находящихся под надзором полиции  небольших остатков компартии внутри страны, организованных в так называемые  группы AM и ББ (AM – военная политика, ББ – промышленный шпионаж), были  напрасными.

На усиление борьбы с его агентами Коминтерн начал методично рассылать  директивы о ведении более утонченной подрывной работы. Руководствуясь примером  «троянского коня», Коминтерн усилил свою деятельность после гражданской войны в  Испании, представившей классические образцы такого рода деятельности. В  результате пакта от 23 августа 1939 года эта деятельность утратила всякое  пропагандистское звучание, на что Исполком Коминтерна предпринял новые более  энергичные шаги по возобновлению деятельности своего всеобъемлющего аппарата AM  и ББ. В то время как в оккупированных областях работа Коминтерна была облегчена  тем, что там до сих пор имеются сильные разведывательные организации  коммунистических партий, все его попытки вести подрывную деятельность против  рейха никогда не давали ощутимых результатов.

В результате непрерывной слежки было установлено, что в европейских  странах Коминтерн вновь создал сильную сеть своих агентов и расширил свои  связи, поставив перед собой единственную цель – усилить подрывную и  разведывательную деятельность против Германии.

Главный центр связи находится в Стокгольме, поддерживаемый шведской  коммунистической партией. Это один из самых опасных центров деятельности  Коминтерна. Представление о методах его работы дает материал, изложенный ниже.

Для работы против рейха в первую очередь использовались бывшие  руководящие функционеры германской компартии, длительное время обучавшиеся в  Москве и других городах Европы. Впервые их забросили в рейх в 1939 году. Одному  из самых ловких удалось установить связи со своими старыми товарищами по партии  в Берлине и благодаря систематической работе вновь создать производственные  ячейки КПГ на крупных берлинских предприятиях, выполняющих важные оборонные  заказы. Целью этого предприятия было разложение персонала, подстрекательство их  к диверсиям и саботажу, а также ведение промышленного шпионажа. С помощью умело  оборудованных курьерских вагонов инструкторы Коминтерна переправляли в Берлин  из Стокгольма и Копенгагена материал, инструкции и деньги. Ведущую роль в  руководстве этой организацией, расширившейся угрожающим образом, играл депутат  шведского парламента Линдерот, являющийся представителем европейского бюро  Коминтерна в Стокгольме. В особенности он выполнял те поручения Исполкома  Коминтерна, которые касались отдельных стран. Из Стокгольма Линдерот направлял  деятельность уполномоченных Коминтерна в Копенгагене, оказывая им финансовую  поддержку. Перебравшиеся в Германию функционеры КПГ, такие как Артур Эммерлих,  род. 20 сентября 1907 г. в Нойервизе, Вилли Галль, род. 3 октября 1908 г. в  Фалькенштеейн/Фогтланде, Рудольф Халльмайер, род. 3 февраля 1908 г. в Плауэне,  Генрих Шмеер, род. 20 марта 1906 г. , для защиты от полиции безопасности (СД),  под руководством эмиссаров Линдерота ознакомились с методами полицейской борьбы  против шпионажа. Обучение проводил прекрасно известный нам Дмитрий Федосеевич  Крылов, комиссар ГПУ, которое с 3 февраля 1941 года включено в объединенный  народный комиссариат внутренних дел под наименованием «Народный комиссариат  государственной безопасности».

Созданная вышеуказанными функционерами организация осуществляла свою  деятельность, поддерживая связь с Москвой через Гамбург (где была оборудована  надежная явка), Копенгаген и Стокгольм. Ее целью было получение данных о  производстве новейших видов оружия в Германии.

Кроме этих задач, организация занималась также изготовлением листовок  подрывного характера. Из последнего приказа Коминтерна, полученного в конце мая  1941 года Эмерлихом из Москвы, со всей очевидностью явствует, что в ближайшие  два месяца было запланировано подготовить и перебросить большое количество  новых инструкторов, назначенных в отдельные гау [1] рейха.

Поскольку одной слежки за деятельностью постоянно растущей организации  стало недостаточно, чтобы предотвратить нанесение реального ущерба, в конце мая  мы своевременно перешли к активным мерам и арестовали всех членов организации.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #120 : 14 Сентябрь 2011, 12:02:16 »

2. Против областей, занятых Германией.

Методы нелегальной работы, осуществляемой Коминтерном в областях,  занятых Германией, аналогичны перечисленным выше.

Следует подчеркнуть следующее: а) в протекторате

Уже перед оккупацией бывшей Чехословакии коммунистическая партия  развернула оживленную деятельность, результаты которой сказались, однако, лишь  после создания протектората, с переходом партии на нелегальное положение. За последние  годы из этого района в Москву было направлено множество партийных функционеров  для изучения теории и практики военного дела и диверсионной войны.

После учреждения протектората эти квалифицированные кадры были брошены  на практическую работу. Они незамедлительно приступили к воссозданию и  расширению нелегальных организаций компартии Германии. Связь с Коминтерном,  контроль и руководство партийной работой поддерживались и осуществлялись через  генеральное консульство СССР в Праге. Связным советского генерального  консульства был корреспондент ТАСС и пресс‑референт советского консульства Курт Беер  (еврей!). Он получал от дипломатического представительства русские газеты и  коммунистический пропагандистский материал, который он в соответствии с  указаниями передавал руководящим работникам КПГ. Кроме того, через него  поступали огромные суммы для финансирования нелегальной партийной работы.

Кроме связи через советское консульство, в протекторате существовала  еще и прямая радиосвязь агентов Коминтерна с Москвой. Работники партий, которым  было поручено возглавлять эту тайную радиостанцию Коминтерна, также проходили  подготовку в Москве в радиошколе. (Эта школа находится под контролем Коминтерна  и охраняется частями Красной Армии). Учебная программа этой школы осуществляется  на самой широкой основе и носит условное наименование «Омс», то есть  Организация международного соединения.

Радиостанция в Праге, действовавшая вплоть до самого недавнего  времени, была оборудована мощными принимающими и передающими установками.

По радио из Праги передавались сообщения об общем внутриполитическом  положении, о подготовке и проведении организованных партией операций, о  заседаниях партийного руководства и принятых на них решениях, а также о  состоянии, настроениях и деятельности партии, а также принимались приказы и  директивы Исполкома Коминтерна из Москвы. Двусторонние радиопереговоры являются  исчерпывающим доказательством непримиримости революционных идей Коминтерна,  направленных на уничтожение национал‑социализма. б) в оккупированной части Франции

Особое внимание Коминтерн уделяет также французской коммунистической  партии, тем более, что с точки зрения Ленина Франция должна стать бастионом  большевизма в Западной Европе. В условиях раскола и внутренней слабости Франции  Коммунистический Интернационал, располагавший до войны многочисленными  сторонниками в этой стране, надеется добиться успеха.

И здесь было досконально точно установлено, что коммунисты во Франции  получают через дипломатические представительства Советского Союза всех рангов и  видов деньги и – пропагандистский материал.

И здесь пакт от 23 августа 1939 года не играл никакой роли, кроме  разве той, что с этого дня активность французских коммунистов в их борьбе с  Германией возросла. Самым убедительным и в то же время самым объективным  доказательством этого является обнаруженный во время обыска в Париже акт «сюрте  насьональ» (французской тайной полиции), касающийся французской ежедневной  газеты «L'Ordre».

Как явствует из аутентичных документов французской полиции, в санации,  проводившейся в ноябре 1939 года, вместе с руководителем пресс‑службы  югославской миссии Вуцевичем и Жаком Эбштейном, любовником леди Стэнли, одной  из сестер лорда Дерби, участвовал и чешский еврей Отто Кац, он же Карл Симон,  состоящий на службе у Советов. В ноябре 1939 года советский посол в Париже  Суриц вместе с бывшим министром испанского республиканского правительства  Негрином, а в январе и феврале 1940 года вместе с секретарем посольства  Бирюковым посетил главного редактора газеты «Bure» на его вилле в Сен‑Клу. Во  время этих встреч была достигнута договоренность, что небезызвестный Этевнон в  качестве официального уполномоченного советского посольства будет работать в  редакции «L'Ordre». В конце марта финансовая поддержка, оказываемая в этих  целях, составила 800 тыс. франков. Руководителям французской компартии после ее  роспуска был отдан приказ распространить среди своих приверженцев директиву с  требованием читать газету «L'Ordre», как заслуживающую доверия и враждебную  немцам. ц) в остальных оккупированных областях

В Норвегии советская миссия в Осло также является средоточием  подрывной пропаганды Коминтерна. Здесь удалось застать сотрудников посольства с  поличным на месте преступления.

В Голландии, Бельгии, бывшей Югославии установлено применение таких же  методов подрывной работы против рейха.

Сжатые рамки этого краткого доклада не позволяют во всей полноте  привести показания свидетелей и документы о подрывной и шпионской работе  Коминтерна.

Остается подчеркнуть тот факт, что отношение Советского Союза к рейху  и занятым им областям является неискренним, и подрывная работа Коминтерна после  1940 года начала расширяться лихорадочными темпами.

III. Диверсионная работа Коминтерна.

Еще за десятилетие до начала войны Коминтерн начал посылать  проверенных коммунистов из всех своих секций в Советскую Россию, где они в  специальных школах обучались ведению диверсионной работы и технике подрывного  дела. Начиная с 1930 года в Москве вновь были открыты так называемые военно‑политические  курсы, деятельность которых не прекратилась по сей день. Поскольку Коминтерн,  преследуя свои политические цели постоянно должен был учитывать возможность  военного столкновения, он в директивах конгрессов призывал своих приверженцев к  совершению актов диверсий и террора, оправдывая эти преступления политической  необходимостью.

Тот факт, что на территории рейха силами полиции безопасности (СД)  обнаружено множество террористически диверсионных групп, созданных по приказу  Коминтерна, является показательным для позиции, занимаемой Советским Союзом по  отношению к рейху. Подготовка диверсионных актов против объектов, имеющих  военное значение, мостов, взрывы важных участков железной дороги, разрушение и  остановка важных промышленных предприятий и установок являлись целью этих  групп, состоявших целиком из коммунистов, не останавливавшихся при выполнении  своих задач и перед убийствами. Кроме заданий, связанных с совершением  диверсионных актов, члены групп получали и указания о совершении покушений на  руководителей рейха.

Хотя можно было ожидать, что серия этих преступлений, совершенных или  готовящихся Коминтерном, после подписания пакта о ненападении от 23 августа  1939 года прекратится, однако в результате широких расследований, проводившихся  в особенности на оккупированных Германией территориях, были получены  доказательства того, что Коминтерн не намерен прекратить свою преступную  деятельность против рейха.

Наряду с группами, созданными англичанами и осуществлявшими диверсии  на судах, целью которых являлось уничтожение германского флота еще в мирное  время, существовала еще более разветвленная террористическая организация под  эгидой Коминтерна, задача которой заключалась, главным образом, в уничтожении  судов тех государств, которые являются членами антикоминтерновского блока.

По достоверным сведениям известно, что до конца 1940 года эта  организация действовала, стремясь проникнуть с территории Дании в рейх.  Руководителем этой организации был немецкий эмигрант Эрнст Волльвебер, который  в 1931 году был членом руководства РГО (Красной профсоюзной оппозиции), а в  ноябре 1932 года был избран депутатом рейхстага от КПГ. Эмигрировав в  Копенгаген, Волльвебер в 1933 году возглавил руководство ИСХ [2],  который, являясь международной  профессиональной организацией моряков и портовых рабочих, выполняет по поручению  Коминтерна диверсионные акты, главным образом, против немецкого торгового  флота. Он несет основную ответственность за организацию и деятельность  диверсионных групп, созданных по указанию Москвы в Германии, Норвегии, Швеции,  Дании, Голландии, Бельгии, Франции и прибалтийских государствах. Волльвебер  руководил также приобретением и перевозкой взрывчатых веществ, располагая,  кроме того, денежными средствами, щедро предоставляемыми Коминтерном для  финансирования организации и платы агентам. После вступления немецких войск в  Осло в мае 1940 года Волльвебер бежал в Швецию, где он до сих пор находится в  заключении в Стокгольме. Советское правительство обратилось к шведскому  правительству с просьбой разрешить Волльвеберу выезд в Советский Союз,  предоставив ему за успешную работу в интересах Коминтерна советское  гражданство. В результате деятельности этих террористических групп,  распространенных по всей Европе, были совершены диверсии против 16 немецких, 3  итальянских, 2 японских судов, два из которых были полностью уничтожены.  Сначала диверсанты пытались поджигать суда, но впоследствии изменили тактику,  так как пожар не уничтожал их полностью, и стали применять взрывчатку против  кораблей, курсирующих в Балтийском и Северном морях. Наиболее крупные опорные  пункты диверсантов находятся в портах Гамбурга, Бремена, Данцига, Роттердама,  Амстердама, Копенгагена, Осло, Ревеля и Риги.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #121 : 14 Сентябрь 2011, 12:03:59 »

Коммунистические диверсионные группы, созданные в Голландии, Бельгии и  Франции, находились под руководством голландского коммуниста Йозефа Римбертуса  Схаапа, который возглавлял интерклуб в Роттердаме и поддерживал теснейшие связи  с руководящими работниками всей организации. Ему непосредственно подчинялся  бывший руководитель гамбургской организации Красной профсоюзной оппозиции Карл  Баргштадт, ведавший технической стороной диверсионных актов. Взрывчатка,  необходимая для совершения диверсионных актов, добывалась из рудников на севере  Скандинавии и поставлялась коммунистическим диверсионным группам в Голландии,  Бельгии и Франции с помощью голландских моряков через норвежский порт Нарвик и  шведский порт Лулеа. В Роттердаме удалось арестовать одного из виднейших  перевозчиков взрывчатки, голландского коммуниста Виллема ван Вреесвийка.

Как голландские, так и бельгийские группы располагали лабораториями, в  которых они изготовляли зажигательные и взрывные бомбы. Эти группы произвели  диверсии на итальянском пароходе «Боккаччо» и японском пароходе «Касий‑мару».  Диверсии на немецких судах в портах Амстердама и Роттердама удалось  своевременно предотвратить.

В ходе дальнейших поисков полиции безопасности (СД) удалось арестовать  24 коммуниста‑террориста,  среди которых находятся также руководитель голландской диверсионной группы  Ахилл Бегвин и руководитель бельгийской диверсионной группы Альфонс Фистельс.

Самого Схаапа датская полиция сумела арестовать 1 августа 1940 года в  Копенгагене, где он намеревался возобновить деятельность датской диверсионной  организации.

Насколько упорно Коминтерн стремится нанести уничтожающие удары по  германскому торговому флоту и в Балтийском море, видно из того факта, что с  февраля по апрель 1941 года полиции безопасности (СД) вместе с датской полицией  удалось арестовать руководящих работников коммунистической партии Дании,  которые оказывали активную поддержку деятельности коммунистических диверсионных  групп. Среди арестованных были, в частности, член Исполнительного комитета  компартии Дании и генеральный секретарь Международного союза моряков и портовых  рабочих Рихард Йенсен, редактор датской коммунистической газеты «Арбайтерблатт»  в Копенгагене Тегер Тегенсен и член президиума Союза друзей Советского Союза в  Дании полуеврей Отто Мельхиор.

Делом рук коммунистических диверсионных групп в Дании являются, в  частности, диверсии на немецком пароходе «Саар» в порту Ревеля и на немецком  пароходе «Фила» в Кенгсбергском порту, в результате которых на пароходе «Фила»  в носовой части борта на уровне ватерлинии возникла пробоина. Химические  дистанционные взрыватели были доставлены на борт корабля в рижском порту.

Взрывчатка и бикфордовы шнуры, применявшиеся датской коммунистической  организацией, были доставлены из Швеции, Их перевез специальный курьер из  магазина мужской одежды в Мальме, где они хранились, в Копенгаген.

Важнейшие сведения о деятельности Коминтерна против Германии получены  также из показаний других коммунистических террористов в Дании.

Например, особое значение Коминтерн придавал вербовке скандинавских  моряков и привлечению их к подрывной работе, поскольку в Коминтерне считали,  что в будущей войне одни лишь скандинавские страны останутся нейтральными, в  результате чего только граждане этих государств будут иметь возможность  совершать террористические акты в германских портах и на немецких судах. Кроме  того, Коминтерн усиленно настаивал на том, чтобы скандинавы уничтожали собственные  грузы, поджигая или взрывая их, если это послужит интересам Советского Союза.  Волльвебер сам отдал отдельным диверсионным группам в прибалтийских  государствах и немецких портах Северного моря распоряжение завербовать на всех  курсирующих в этом районе судах хотя бы одного надежного человека, который был  бы наилучшим образом подготовлен к выполнению в будущем заданий Третьего  Интернационала.

По его распоряжению была также совершена попытка организовать  диверсионную группу в Данциге.

Руководящие работники Интернационала моряков и портовых рабочих,  входившие в состав этих групп, среди которых был и уроженец Осло, норвежский  гражданин Артур Самсинг, длительное время проживавший в Советском Союзе, были  арестованы и дали подробные показания о террористических и диверсионных актах,  совершенных ими против рейха по заданию Волльвебера. По поручению Коминтерна  Волльвебер создал опорные пункты на островах Балтийского моря Даго и Эзеле.  Завербованные на этих островах сотрудники должны были начать действовать только  в том случае, если в ходе войны между Германией и Советским Союзом германские  войска или военно‑морской флот овладеют островами. В первую очередь планировалось  совершать диверсии на базах подводных лодок, аэродромах и складах горючего.


Насколько энергичными были попытки большевиков развернуть свою  деятельность на территории самого рейха, явствует из того факта, что с марта  1941 года полиции безопасности (СД) удалось установить в результате  расследований в Силезии и генерал‑губернаторстве [3],  что польские диверсионные и террористические  организации возглавлялись в большинстве случаев коммунистическими элементами.  Здесь также организация совершенных за последнее время преступлений носит  характерные черты, типичные для методов коммунистов, изложенных в «военных  тезисах» 6‑го и 7‑го  Конгрессов Коминтерна и разосланных всем секциям.

IV. Советский шпионаж против рейха (экономическая, военная и  политическая разведка).

1. Методы, применяемые ГПУ против переселенцев немецкой  национальности.

Когда после подписания русско‑германского пограничного договора от 29 сентября  1939 года Россия сумела воспользоваться плодами немецких побед над Польшей,  присоединив значительные территории, она использовала установление границы сфер  интересов Германии и России для того, чтобы превратить вновь возникшую  сухопутную границу с великогерманским рейхом в ворота для бесчисленных шпионов,  засылаемых на территорию своего партнера по пакту о ненападении.

Великодушие фюрера, позволившего вернуться на родину немцам,  проживающим на русской территории, было самым подлым образом использовано в  вышеуказанных целях.

Когда фольксдейчи, следуя зову фюрера, массами стали собираться в  дорогу, пресловутое ГПУ – которое с 3 февраля 1941 года стало составной частью  объединенного народного комиссариата внутренних дел, получив название «Народный  комиссариат государственной безопасности» – приступило к осуществлению своего  плана, заключавшегося в том, чтобы привлечь многих из переселенцев, пользуясь  самыми недозволенными средствами, к шпионской деятельности против страны, в  которую они возвращались, движимые любовью к родине. Хотя ГПУ практически не  добилось в этом успеха, так как большинство завербованных насильно, вернувшись  в Германию, сразу же сообщали о полученных заданиях, тем не менее сам по себе  этот факт остается позорным свидетельством методов ГПУ и советских правителей.

Переселенцев в Германию вызывали в ГПУ, часами допрашивали, угрожая не  выпустить их за границу, если они не согласятся сотрудничать с ГПУ. Широко  применялся также следующий метод – переселенцам заявляли, что с остающимися  членами их семей будет поступлено самым строгим образом, с ними будут  обращаться как с заложниками, если переселенец не выполнит взятых на себя  вынужденных обязательств или осмелится сообщить германским властям о своем  задании. Им угрожали также, говоря, что длинная рука ГПУ достанет их и в  Германии, угроза, которая оказывала на некоторых, слабых духом, переселенцев  свое действие. Не только мужчин, но и женщин принуждали таким бесчеловечным  образом давать обязательства. Ниже я хотел бы привести несколько примеров того,  как обращались с сотнями немцев, возвращавшихся на родину. а) При переселении  бессарабских немцев была обнаружена некая Мария Бауманн из Черновиц которая  сообщила, что русская разведка хотела принудить ее вести разведывательную  работу в Германии. Ее неоднократно вызывали в ГПУ, где всяческими способами  пытались заставить работать на русскую разведку. Так как у нее пятеро детей, не  имеющих достаточного обеспечения (она вдова), ей обещали высокое жалованье,  сказав, что могут платить ей 10 тыс. рублей и даже больше. Ее направили на  шпионскую работу в Прагу. Она везла с собой документы, подтверждавшие, что она  прошла специальную подготовку. б) Элизабет Кройтель, муж которой имел в  Черновицах лавку перевязочных материалов, также подверглась давлению ГПУ, куда  она явилась для получения паспорта на выезд. Ей поручили вести разведывательную  работу в Саксонии. Она также была снабжена материалами, освещавшими  деятельность немецкой разведки и дававшими рекомендации по борьбе с ней.

Эти два примера можно было бы дополнить сотнями других, ибо  установлено, что ГПУ, даже по осторожным оценкам, пыталось завербовать около  50% всех переселенцев, заставляя их угрозами или посулами соглашаться на  сотрудничество.

Но ГПУ не только пыталось сделать этих немцев, используя самые  отвратительные методы, предателями своей родины, ему во многих случаях удалось  даже ограбить этих людей, украсть у них удостоверения личности, деньги и ценные  вещи. В шестнадцати случаях у нас имеются доказательства, что документы  похищались с целью передачи их русским агентам. Еще в шести случаях существует  сильное подозрение, что ГПУ убивало переселенцев, чтобы воспользоваться их  документами для незаметной переброски их агентов в рейх.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #122 : 14 Сентябрь 2011, 12:05:25 »

2. Советские дипломатические представительства как центры  экономического, политического и военного шпионажа против рейха с целью  подготовки войны.

После заключения пакта о ненападении русская разведка расширила  арсенал своих методов. Не отказываясь от своих обычных жестоких приемов, она  стала все более широко использовать русские представительства, аккредитованные  в рейхе – руководящая роль здесь принадлежит русскому посольству в Берлине – в  разведывательных целях. Отзыв советского посла Шкварцева и назначение на этот  пост Деканозова явились сигналом для всемерного усиления шпионской деятельности  путем сбора политической, экономической и военной информации. Деканозов,  доверенное лицо Сталина, в России руководил отделом информации НКВД (русский  наркомат внутренних дел), в который входит ГПУ на правах специального  разведывательного управления. Его задача, сформулированная в Москве,  заключалась в том, чтобы через постоянно расширяющуюся сеть доверенных лиц  получить доступ к высшим инстанциям рейха и добывать в первую очередь  информацию о военной мощи и оперативных планах рейха. Верным помощником  Деканозова был сотрудник ГПУ, так называемый «советник посольства» Кобулов,  развернувший интенсивную шпионскую деятельность, беззастенчиво пользуясь своей  дипломатической неприкосновенностью. Русские шпионы в рейхе стремились к тому,  чтобы наряду с чисто политической информацией получать сведения и о  политических планах рейха, а также планировали создать по всей Германии сеть  тайных радиостанций, которые передавали бы в Россию все важные сведения,  зашифрованные сложным шифром. Таким образом, с 1940 года проводилась широкая  подготовка к разведывательной работе, на которую были затрачены невообразимые  суммы. (Немецкая контрразведка сумела вовремя принять необходимые меры).

Зная, что русская разведка развернула особенно интенсивную  деятельность в восточных германских областях – в первую очередь в  генералгубернаторстве и протекторате [4]–   мы были вынуждены уделить повышенное внимание именно этим районам. Было  установлено, что сотрудник русского генеральского консульства в Праге Леонид  Мохов является главой русской шпионской организации, созданной ГПУ в  протекторате. Русской разведкой были завербованы бывшие военнослужащие чешского  легиона, сражавшиеся во время войны между Германией и Польшей на польской  стороне и в большинстве случаев являвшиеся членами коммунистической партии  Чехословакии, которые после поражения Польши попали в плен к русским. В первую  очередь их обучали радиоделу. Этих людей послали в протекторат, снабдив  поддельными документами, где они действовали под руководством упомянутого  сотрудника русского консульства Леонида Мохова. После вмешательства нашей  полиции было арестовано более 60 русских агентов, а десяток подпольных  радиопередатчиков конфискован. (Примечание: Эта шпионская организация  действовала совершенно независимо от подпольных организаций, работающих в  протекторате под руководством Коминтерна).

В Берлине тем временем советник русского посольства и сотрудник ГПУ  Кобулов также не бездействовал. Небезынтересно ознакомиться с высказыванием  бывшего югославского дипломата, военного атташе в Берлине, полковника Ваухника,  которого трудно заподозрить в симпатиях к немцам; он заявил, что помощник  русского военного атташе в Берлине, полковник Корняков занимается исключительно  разведкой, тратя на это столько денег, сколько ему покажется необходимым. Целью  руководства русских шпионов, в которое входил, кроме Кобулова, военный атташе  Тупков со своим помощником Сконяковым, было создание в столице и во всех  крупных городах великогерманского рейха сети подпольных радиостанций для  передачи разведывательных сообщении.

Из всего обширного материала, освещающего деятельность этих господ и  их сообщников, представляется возможным привести лишь два примера: а) Булочник  Витольд Пакулат из Мариамполя в Литве, бывший член немецкого культурбунда в  Литве, у которого имелись родственники в рейхе – прежде всего, в Берлине –  однажды был вызван в Ковно в ГПУ. Здесь ему стали угрожать, обещая отдать его  под суд за шпионскую деятельность. Того, что он был членом культурбунда и  несколько раз выезжал из Литвы в Германию, чтобы навестить своего брата,  проживающего в Мемеле, ГПУ было достаточно, чтобы завести на него дело по  обвинению в шпионаже. Запуганного человека пообещали освободить от наказания,  если он согласится под видом переселенца пробраться в Берлин и там работать в  соответствии с указаниями, получаемыми из России. Оставив жену и ребенка,  которых ГПУ задержало как заложников, он отправился в Германию. Его запугивали,  говоря, что у ГПУ длинные руки, способные достать и в Берлине, если он пойдет  на предательство. Несмотря на эту угрозу и на то, что его родственники  находились во власти ГПУ, и этот фольксдейч осознал свой долг и связался по  прибытии в Германию с полицией безопасности (СД). Таким образом удалось повести  с русскими двойную игру, которую они так и не разгадали, благодаря чему все их  планы были спутаны и их деятельность с самого начала находилась под нашим  контролем. В Берлине Пакулат получал указания и приказы от связника ГПУ, сотрудника  русского посольства. Ему приказали снять в Берлине квартиру, в которой ГПУ  оборудовало крупную подпольную радиостанцию. Затем ему велели приобрести  небольшую гостиницу с пивной, чтобы использовать эти помещения для проезжающих  русских курьеров и агентов. Ему приказали также завязать знакомства с рабочими  оборонной промышленности, чтобы добывать разведывательные данные. Русская  разведка вела свою работу, учитывая предстоящую войну, в силу чего она, наряду  с указанием целей для будущих бомбардировок, устраивала также в общественных  местах тайники для хранения разведывательной информации и диверсионного  оборудования, чтобы в нужный момент извлечь их оттуда.

Только в этом случае русская разведка затратила около 100 тыс.  рейхсмарок. Для устройства подпольной радиостанции русская разведка завербовала  через Пакулата немца‑радиста из фирмы «Сименс». Его подыскала для этой роли полиция  безопасности (СД), одной из задач которой являлась двойная игра с русскими.  Русская разведка твердо считала, что Пакулат создал надежную агентурную сеть,  завербовав шестьдесят немцев, которые, кроме выполнения шпионских заданий,  будут еще вести и подрывную работу. Агентурная сеть, созданная по правилам  двойной игры, расширилась до Кенигсберга, где именно в настоящее время должна начаться  работа по нанесению на план города предприятий оборонного значения. б) Другой  случай беззастенчивого шантажа немца, гражданина рейха, был обнаружен в  Берлине. Этот немец, родившийся в Петербурге, имя которого по вполне попятным  причинам не может быть пока названо, после вторичного пребывания в Германии в  1936 году возвратился навсегда в Берлин. В России у него осталась жена. Их брак  был оформлен по русским законам. От брака у него была дочь. Поскольку по  русским законам его жена продолжала оставаться русской гражданкой, ему не  разрешили забрать ее с собой в рейх. Находясь в Берлине, он пытался с помощью  министерства иностранных дел получить необходимые документы, чтобы его русский  брак был признан немецким судом. Так как он страдал тяжелой болезнью легких, и  в связи с этим придавал очень большое значение скорой встрече со своей семьей,  он не видел в сложившейся ситуации иного выхода, как самому еще раз отправиться  в Петербург, чтобы там выхлопотать документы и забрать жену и дочь в Германию.  Для этого он обратился в русское туристическое бюро Интурист, запросив бумаги,  необходимые для въезда в Россию. Когда руководитель этого бюро, русский по  фамилии Шаханов, понял из его рассказов, что этот больной человек крайне  обеспокоен судьбой своей семьи, он начал с ним игру, поразительную по своей  низости. Шаханов обещал ему устроить поездку в Петербург при условии, что он  пойдет на предательство своей родины. Шаханов неотступно оказывал давление на  отчаявшегося человека, доведя его до состояния, близкого к самоубийству.  Шаханов постоянно играл на его супружеских и отцовских чувствах, намекая, что  его жена и дочь находятся в качестве заложников в руках ГПУ. В конце концов  немец обо всем сообщил нашей контрразведке. Следуя полученным указаниям, он для  виду согласился с предложениями агента ГПУ Шаханова и по его приказу снял  большую квартиру, которая также была использована для оборудования подпольной  радиостанции.

Объяснить все это можно тем, что между Шахановым и «советником  посольства» Кобуловым было достигнуто полнейшее взаимопонимание. в) В  результате непрерывного наблюдения за радистом из русского посольства в  Берлине, который время от времени появлялся в Данциге, удалось и здесь – в ходе  двойной игры – создать подпольную радиоточку и агентурную сеть, поставляющую  политическую и экономическую информацию. И здесь, благодаря своевременным  сообщениям жителей Данцига, братьев Формелла, принужденных ГПУ работать на  русскую разведку, замыслы русских были сорваны.

Эти примеры могут быть продолжены, поскольку русская разведка  действует по всех германских городах, представляющих для нее интерес,  одинаковыми методами.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #123 : 14 Сентябрь 2011, 12:09:39 »

V. Пограничные инциденты.

Кроме того, необходимо указать на то, что с февраля 1941 года по вине  Советов возросло число пограничных инцидентов, не прекращавшихся и до этого.  Они терзают немецкое население пограничных районов как кошмар. Убийства  немецких граждан и обстрел немецкой территории с русской стороны не  прекращаются.

VI. Общие выводы.

Деятельность Советского Союза, направленная против национал‑социалистской  Германии, как это доказывают приведенные примеры, свидетельствует о  колоссальных масштабах подпольной подрывной работы диверсий террора и шпионажа  в целях подготовки войны, ведущегося в области политики, экономики и обороны.

После заключения пакта о ненападении 23 августа 1939 года усилия,  предпринимаемые противником, не только не ослабли, но осуществляются с еще  большей энергией и в еще больших масштабах.

Подпись Гейдрих


Рейхсминистр

Главная штаб‑квартира иностранных дел

4 мая 1945 года



Гросс‑адмирал Дениц предоставил г‑ну Вальтеру Шелленбергу полномочия на ведение  переговоров, о чем сообщается в прилагаемых документах. Прошу Вас официально  уведомить об этом шведское правительство.

Кроме того, я дал г‑ну Шелленбергу ряд особых поручений, о которых он сообщит Вам устно.  Прошу Вас оказывать г‑ну Шелленбергу во время его пребывания в Швеции всяческую поддержку и  предоставить в его распоряжение все технические и финансовые ресурсы,  необходимые для выполнения полученных им заданий.

Подписал: фон Крозигк

***

Германскому посланнику в Стокгольме, г‑ну д‑ру Гансу Томсену

Посланнику Вальтеру Шелленбергу

Копия для осведомления ПОЛНОМОЧИЯ

Настоящим я уполномочиваю посланника Вальтера Шелленберга вести от  имени германского имперского правительства переговоры со шведским королевским  правительством по всем вопросам, могущим возникнуть в результате прекращения  оккупации Норвегии частями германского вермахта и затрагивающим германо‑шведские  отношения. Я уполномочиваю его также заключать предварительные договоры с  условием их последующей ратификации в соответствии с существующими правовыми  нормами.

Главная квартира, 4 мая 1945 г.

Подписал: Дениц, гросс‑адмирал

***


Именем рейха я присваиваю бригаденфюреру и генерал‑майору

ВАЛЬТЕРУ ШЕЛЛЕНБЕРГУ служебное звание «посланник».

Главная квартира, 4 мая 1945 г.

Подписал: Дениц, гросс‑адмирал



***


Троза, 9 июня 1945 г. Вальтер Шелленберг.



Уважаемый господин Шторх.

Посылаю Вам в приложении, пользуясь отношениями личного доверия между  нами, экземпляр моих дневниковых записей, касающихся в особенности моих усилий  по решению еврейского вопроса в Германии, Так как мне не удалось как следует  отобрать записи, связанные с этим вопросом, из всей массы записок, посылаю Вам  все записки целиком. Я был бы Вам благодарен, если бы Вы подтвердили письменно  данное Вами обещание отнестись ко мне с доверием и пониманием. С дружеским  приветом, Ваш

Подпись



***


Гилель Шторх,

Фурунсундгатан, 10

Господину посланнику

Вальтеру Шелленбергу,

Троза. Стокгольм, 12 июня 1945 г.



Уважаемый господин Шелленберг!

С благодарностью подтверждаю получение Вашего письма от 9 июня 1945 г.  с приложением дневниковых записей, которые я прочел с большим интересом.

Пользуюсь случаем, чтобы выразить Вам мою искреннюю благодарность за  все, что Вы сделали для спасения несчастных людей в трудное для них время.

С наилучшими приветами, Ваш

Подпись.



Гилель Шторх,

Господину посланнику Шелленбергу,

Троза. Стокгольм, 16 июня 1945 г.



Уважаемый господин Шелленберг! Во время наших бесед Вы имели  любезность рассказать мне кое‑что о положении евреев в Германии в последние месяцы войны. Позвольте  попросить Вас сообщить мне об этом еще некоторые сведения, если это  представится возможным. Я хотел бы узнать следующее:

1) Знакомы ли Вы с делом Манфреда Вайса?

2) Кто был д‑р Кастнер и какова его роль в переговорах, проводившихся в Швейцарии?

3) Известно ли Вам что‑нибудь о переговорах, которые вел в Швейцарии Эйхман?

4) Знаете ли Вы о переговорах штандартенфюрера Бехера в Швейцарии и с  кем они велись?

5) Известны ли Вам подробности о переговорах относительно 1350  венгерских евреев из лагеря Берген‑Бельзен?

6) Зачем Гиммлер снабдил г‑на Керстена досье д‑ра Штернбуша с отрывками из газетных статей?

7) Как вы знаете, моя поездка в апреле 1945 года была отложена,  поскольку Гиммлер был в отъезде. Было ли это так на самом деле или это была  отговорка?

8.) Вы рассказывали, что в мае была составлена шифрованная телеграмма,  в которой упоминалось мое имя. Можете ли Вы припомнить подробности?

9) Правда ли, что 13 или 14 апреля в связи с опубликованием сведений о  концлагере Бухенвальд был издан приказ об уничтожении всех евреев и  военнопленных, содержащихся в лагерях?

Я был бы Вам очень благодарен за ответы на поставленные вопросы.

С искренним уважением, Ваш

(Подпись) P. S.

10) В какой мере удалось выполнить приказ о прекращении эвакуации  заключенных еврейской национальности и о передаче их союзникам согласно  обещаниям, данным Гиммлером в апреле 1945 года графу Бернадотту и г‑ну Мюзи, и в  марте 1945 года г‑ну Керстену?

 (подпись)
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #124 : 14 Сентябрь 2011, 12:12:31 »

***


Вальтер Шелленберг.

Господину Шторху

Стокгольм, 17 июня 1945 г.



Уважаемый господин Шторх!

Отвечая на Ваше письмо от 16. 6. 1945, сообщаю Вам следующее:

1) Дело Манфреда Вайса известно мне лишь понаслышке. Я знаю, что  влиятельные круги германской экономики (настроенные против национал‑социализма)  использовали это дело для того, чтобы развернуть сильную пропагандистскую  кампанию лично против Гиммлера. Гиммлеру ставится в упрек, что он через  штандартенфюрера Бехера оказал на группу евреев, объединившихся вокруг Манфреда  Вайса, влияние такого рода, что целый венгерский концерн был продан СС за  мизерную цену. В какой‑то степени убытки Ваши были компенсированы тем, что его семья  оказалась на свободе. Штандартенфюрер Бехер был дезавуирован всеми как  нечистоплотный делец.

2) Д‑р Кастнер,  насколько мне известно, был венгерским евреем, постоянно, сопровождавшим  штандартенфюрера Бехера. Д‑р Кастнер был связующим звеном, через которое осуществлялась связь с  Сали Мейером. Он был, насколько мне известно, членом организации «Джойнт».

3) О переговорах Эйхмана в Швейцарии мне не известно. Я знаю только,  что между Эйхманом и Бехером существовало тесное сотрудничество.

4 и 5) Ответы на вопросы 4 и 5 должны быть объединены в один. Бехер  вел переговоры по поводу освобождения венгерских евреев с Сали Мейером. В них  участвовали также, насколько мне помнится, два постоянных представителя Бехера,  два чина СС. Бехер вел переговоры на чисто экономической основе, то есть он  требовал за освобождение каждого еврея определенную сумму в валюте. Затем он  потребовал в качестве вознаграждения поставок тракторов и грузовых автомобилей.  После того, как в октябре 1944 года президент еврейского союза д‑р Мюзи вошел  в контакт с Гиммлером, стало ясно, что организация «Джойнт» (Сали Мейер)  сотрудничала с Бехером. Бехер действовал против Штернбуха и Мюзи, во‑первых, из  чисто личных побуждений, во‑вторых, из‑за того, что он не соглашался отпустить евреев на свободу бесплатно.  Он пытался убедить Гиммлера в том, что Мюзи подкуплен организацией Штернбуха, о  чем он, якобы, узнал от Сали Мейера. Штернбух и Мюзи, по его словам, не имели  никакой солидной политической опоры, так как только ему удалось через Сали Мейера  установить связи с американцем Маклелландом.

Маклелланд, говорил Бехер, является председателем комиссии по военным  беженцам. Он уже встречался с ним один раз, при этом не назвав своего  настоящего имени. Поэтому он не может утверждать с уверенностью, что это был  сам Маклелланд. Гиммлер потребовал в январе 1945 года от Мюзи, чтобы он являлся  единственным представителем всех еврейских организаций в Швейцарии, так как  иначе ход переговоров осложнился бы и их результаты оказались бы под угрозой.  После вывоза первой партии евреев в количестве 1200 человек, осуществленного  согласно договоренности с Мюзи, Бехер не успокоился и представил Гиммлеру  подборку вырезок из швейцарских газет, в которых злонамеренно были отражены  только теневые стороны перевозки. Одновременно Бехер предостерег Гиммлера от  продолжения операции «Мюзи», так как еврейская организация д‑ра Штернбуха  играла совершенно второстепенную роль, что утверждал и Сали Мейер. Поиски  Бехера, которые могли повредить переговорам с Мюзи, я пытался нейтрализовать,  обратившись к Гиммлеру с вопросом о доверии, предложив ему поставить на мое  место Бехера, может быть, он больше моего разбирается в политике. Во всяком  случае в сделках я пользуюсь более «чистыми» способами, чем Бехер. Я упомянул  также и о барышах, полученных Бехером в деле с Манфредом Вайсом и венгерскими  евреями. После этого Гиммлер приказал Бехеру действовать в Швейцарии только по  моим указаниям. Впоследствии Гиммлер поручил ему передать англичанам и  американцам концлагерь Берген‑Бельзен. Бехер так и не дал о себе знать и не принял возложенного на  него поручения. Он совершенно исчез из моего поля зрения до самого конца войны.

6) Гиммлер дал г‑ну Керстену досье д‑ра Штернбуха потому, что Кальтенбруннер предупредил его, что фотокопии  телеграмм и вырезки из газет, которые г‑н Мюзи привез с собой, может быть, были  сфабрикованы Штернбухом и Мюзи. Поэтому Гиммлер хотел получить через д‑ра Керстена  оригиналы американских газет от 8. 2. 1945 г.

7) Поездка была отложена, потому что Гиммлер не мог решиться принять г‑на Шторха.  Таким образом, все приводившиеся причины были лишь отговорками.

8.) Верно, что в феврале 1945 года была расшифрована телеграмма,  посланная, насколько мне помнится, из польского консульства в Иерусалиме в  Лондон. Речь в ней шла о положительных результатах переговоров г‑на Шторха  относительно освобождения еврейских женщин из Берген‑Бельзена.

9) Я припоминаю, что обергруппенфюрер Бергер рассказал мне о полной  эвакуации всех концентрационных лагерей для заключенных и военнопленных, и что  он, посовещавшись со мной, не выполнил этот приказ в лагерях, находившихся в  его ведении.

10) В ответ на этот вопрос я позволю себе сослаться на мои дневниковые  заметки, переданные Вам. В особенности я хотел бы заметить, что благодаря  различным обещаниям Гиммлера, путем задержки приказов в их движении сверху  вниз, а также в результате сотрудничества с д‑ром Брандтом, удалось приостановить эвакуацию  лагерей, несмотря на то, что Кальтенбруннер, вопреки обещаниям Гиммлера,  отдавал приказы об эвакуации. В результате значительная часть лагерей избежала  эвакуации. Главным образом имеются в виду лагеря Бухенвальд, Берген‑Бельзен,  Терезиенштадт и множество других в Южной Германии.

С наилучшими приветами. Ваш,

(Подпись)
Записан