Feldgrau.info

Пожалуйста, войдите или зарегистрируйтесь.
------------------Forma vhoda, nizje----------------
Расширенный поиск  

Новости:

Пожелания по работе сайта и форума пишем здесь.
http://feldgrau.info/forum/index.php?board=1.0

Автор Тема: Мемуары Вальтера Шелленберга  (Прочитано 65611 раз)

0 Пользователей и 1 Гость просматривают эту тему.

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #75 : 11 Сентябрь 2011, 11:19:12 »

Второе направление разрабатывало операцию «Цеппелин». Здесь мы  нарушили обычные правила использования агентов – главное внимание уделялось  массовости. В лагерях для военнопленных отбирались тысячи русских, которых  после обучения забрасывали на парашютах вглубь русской территории. Их основной  задачей, наряду с передачей текущей информации, было политическое разложение  населения и диверсии. Другие группы предназначались для борьбы с партизанами,  для чего их забрасывали в качестве наших агентов к русским партизанам. Чтобы  поскорее добиться успеха, мы начали набирать добровольцев из числа русских  военнопленных прямо в прифронтовой полосе. Было бы полнейшей нелепостью  привлекать военнопленных к агентурной работе в принудительном порядке, так как  высадив их в тылу русских, мы утрачивали над ними контроль, вследствие чего  нужные результаты могло принести только добровольное сотрудничество.  Разумеется, здесь нам приходилось рассчитывать на гораздо большее число неудач  и измен, чем обычно. Но мы учитывали это. Мы смогли отказаться от длительной  подготовки военнопленных, которых намечалось использовать недалеко от фронта,  то есть не далее четырехсот километров от передовой. Ими руководили  самостоятельно рабочие группы Юг, Центр и Север. Главные отряды этих групп  поддерживали тесные контакты с соответствующими инстанциями вермахта, а также  имели связь с 3‑м и 4‑м управлениями Главного имперского управления безопасности.

Особенно умело подыскивали подходящих военнопленных прибалтийские  немцы, благодаря хорошему знанию русского языка. Прошедшие первоначальную  проверку лица помещались в специальные лагеря, где они подвергались особенно  тщательной обработке, учитывающей предстоящие им задачи. После первых  экзаменов, на которых проверялась их пригодность, они практически получали  статус немецкого солдата и им разрешалось, в соответствии с договоренностью с  генералом, командующим добровольческими частями, носить форму вермахта. Они  получали все, что радует сердце солдата – хорошее питание, чистую одежду,  помещение, увольнительные в город в гражданской одежде, доклады и лекции,  сопровождаемые показом диапозитивов, и даже поездки по Германии, совершавшиеся  для ознакомления обучавшихся с уровнем жизни в Германии, который они могли бы  сравнить с русскими условиями. Тем временем преподаватели и доверенные лица  изучали истинные политические взгляды этих людей: они выясняли, насколько их  привлекают только материальные выгоды – или они на самом деле вызвались служить  из политических убеждений.

Большую поддержку оказала нам армия Власова, поставившая своей целью  освобождение России от советского режима. С генералом Власовым и его штабом мы  заключили особые соглашения, предоставив ему даже право создать в России свою  собственную разведывательную службу. Мы хотели лишь иметь возможность  пользоваться добываемыми ею сведениями. Русские, служившие у Власова,  относились к своим обязанностям с особым энтузиазмом, так как, видимо, ощущали,  что работают на самих себя, ради своих идеалов. К сожалению, Гитлер и Гиммлер  слишком поздно признали Власова, когда Германия уже стояла на пороге  катастрофы. Отказ от использования услуг Власова в первое время после его  перехода на нашу сторону, с одной стороны, был продиктован принципиальным  убеждением в том, что нельзя предоставлять право самоуправления даже самым  мелким русским политическим объединениям, а с другой, опасением, что Власов,  выступая в роли военного союзника Германии, выдвинет далеко идущие политические  требования. Эти соображения подкреплялись непреодолимым недоверием к русским:  высшее немецкое руководство опасалось, что генерал Власов ведет двойную игру –  стоит ему только со своей армией очутиться на фронте, как он на каком‑нибудь  важном участке, на стыке германских частей, откроет путь советскому  наступлению. Последний аргумент, разумеется, был в отношении Власова лишен  всяких оснований. Кроме того, в случае необходимости можно было использовать  его армию так, чтобы она находилась под контролем немецких войск, ее соседа  справа и слева. И здесь началась обычная неразбериха с субординацией, над  которой даже Власов стал в конце концов смеяться. То за генерала отвечало  командование сухопутных войск, потом его снова передали в ведение «восточного  министерства» Розенберга, то на роль руководителя претендовал Гиммлер, ну и,  конечно, не мог остаться в стороне министр иностранных дел Риббентроп. Лучше  всего, пожалуй, было бы посадить их всех на казацких коней и послать на фронт  как авангард армии Власова.

После психологической и пропагандистской подготовки добровольцы  проходили курс специального обучения в соответствии с их будущим применением. В  центре внимания стояло систематическое обучение радиоделу. Здесь нельзя было  обойтись без чисто военной муштры, так как в противном случае нам не удалось бы  пройти столь обширную программу в нужный срок, располагая крайне ограниченным  преподавательским составом. Множество недоразумений возникало из‑за того, что  все добровольцы носили новые имена. Для переброски агентов через линию фронта  командование ВВС предоставило в наше распоряжение 200‑ю боевую эскадрилью. Политическая и военная  разведки, в то время еще работавшие параллельно, а иногда и враждовавшие между  собой, должны были делить и самолеты, и скудные запасы бензина. В результате  этого мы были лишены возможности забросить сразу всех подготовленных нами  агентов в тыл к русским.

Чтобы у добровольцев, вынужденных дожидаться, пока их перебросят через  линию фронта, не падало настроение, мы создали из них военные боевые  подразделения. Одно из таких подразделений носило наименование «Дружина». Им  командовал русский полковник Родионов, получивший кличку «Гилль». В задачи этой  части входила охрана тыловых районов наших сухопутных войск и борьба с  партизанами, а в случае необходимости, и боевые действия на фронте. Я  неоднократно беседовал с Гиллем и не мог отделаться от неприятного чувства, что  его антисоветские убеждения пошатнулись. Манера, в которой он критиковал  ошибки, совершенные германским руководством в отношении России вообще, – делая  специальное ударение на изображении немецкой пропагандой русских, как людей  низшей расы, – и в отношении населения и военнопленных в частности, носила  оттенок, вызывавший подозрения. Тогда же я беседовал и с другими пленными  русскими офицерами, среди которых был бывший офицер генерального штаба и  инженер, специалист по подземным сооружениям. Оба были москвичами и попали в  плен в августе 1941 года под Брянском. Они прошли у нас многостороннюю  специальную подготовку, и как наиболее интеллигентные и осведомленные  сотрудники были откомандированы для участия в операции «Цеппелин». Я навестил  их в одной из берлинских квартир, где они проживали под видом гражданских лиц.  Офицер генерального штаба оказался человеком, наученным систематически мыслить,  его товарищ, инженер, в споре больше руководствовался чувствами. В ходе нашей  беседы выяснилось, что оба они, несмотря на отрицательное отношение к советской  системе, все же считают, что в конечном счете Россия выиграет зту войну. Свое  убеждение они составили отнюдь не под влиянием пропаганды противника. Первый  обосновывал свое мнение выдающимися организационными способностями Сталина,  другой, под воздействием алкоголя, высказался напрямик: «Вам, немцам, не  одолеть ни русского народа, ни русских пространств. Даже если все народы России  с вашей помощью смогут создать независимые национальные государства, тем самым  вы только на время задержите процесс, но не остановите его. Кроме того, вряд ли  вам удастся справиться с экономическими проблемами России, большие районы  России всегда будут испытывать недостаток в товарах и продуктах. Эти проблемы  Россия сможет решить только на пути социализма».
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #76 : 11 Сентябрь 2011, 11:20:30 »

Я имел длительные беседы на эту тему с русскими сотрудниками института  в Ванзее, поскольку мне стало ясно, что упомянутые разговоры помогают лучше  понять идеологию партизанского движения. Сотрудники института в осторожных  выражениях также подтвердили, что наша пропаганда и оккупационная политика  только льют воду на мельницу русского командования и заставляют русское население  переходить на сторону партизан. Специалисты по России также считали, что Сталин  только приветствует жестокие меры немцев, такие, например, как «приказ о  комиссарах» (приказ, согласно которому все комиссары, попавшие в плен,  подлежали немедленному расстрелу), массовые расстрелы, производимые  «айнзацкомандами», и массовый вывоз населения. По их мнению, он видит во всех  этих действиях отличное средство, помогающее не только поднять боевой дух  партизан, но и оправдать собственную жестокость – безжалостное отношение к  своим бойцам во время боевых действий и жесточайшие репрессии против населения,  уклоняющегося от службы в армии. В то же время Сталин использовал партизанскую  войну для маскировки деятельности НКВД, направленной на уничтожение и вывоз нежелательных  для режима слоев населения, таких, как евреи и кулаки. Во время проведения  таких операций группы НКВД должны были действовать независимо от командиров  партизанских отрядов и соединений, подчиняясь исключительно специальным  указаниям из Москвы.

Гиммлер, которому я сообщил обо всем этом, заметил, что, по его  мнению, у русских в данный момент нет времени на столь сложные размышления.  Гейдрих ограничился лаконическим замечанием: «Смотрите, как бы в один  прекрасный день Сталин не наградил вас орденом». Все же он велел мне составить  письменный отчет, который представил Гитлеру. Как сказал мне Гейдрих, Гитлер  сначала отозвался о моем сообщении так: «Полнейшая чепуха». Но через некоторое  время он засомневался и поручил Гейдриху подробнее изучить этот вопрос.

С середины 1942 года операция «Цеппелин» стала осуществляться в  широких масштабах. Разумеется, НКВД постоянно пыталось разрушить наши планы, в  особенности изнутри. Не оправдало наших надежд и командование «Дружины» –  полковник Родионов, он же Гилль, изменил нам. Однажды «Дружину» использовали  для беспощадного прочесывания одной партизанской деревни. На обратном пути  бойцы «Дружины» внезапно напали на сопровождавших их эсэсовцев и всех  уничтожили. Ни одному не удалось уйти живым. Гилль уже загодя установил связи с  центральным штабом партизанского движения в Москве и постепенно убеждал своих  подчиненных порвать с нами. После этого он улетел на самолете, поднявшемся с  одного из замаскированных в лесу партизанских аэродромов, в Москву. Там его  лично принял Сталин и наградил орденом. Это было для нас, конечно, тяжелым  ударом; однако меня нельзя было за это привлечь к ответственности, так как я  неоднократно предупреждал Гиммлера, предлагая отстранить Гилля от борьбы с  партизанами.

И все же в других областях нашей деятельности, связанной с  осуществлением операции «Цеппелин», мы добились успехов. Прежде всего, мы  смогли среди множества русских военнопленных подобрать большое количество  технических специалистов – инженеров‑электротехников, химиков, металлургов и других,  которых использовали в соответствии с их профессией. Эти специалисты оказали  немалую помощь нашей оборонной промышленности. Предназначенные для особого  использования пленные получали гражданскую одежду и жили большей частью в  частных квартирах. В подавляющем большинстве это были одиночки, деятельность  которых контролировалась так, что вероятность их измены была сведена к  минимуму. Одному из этих агентов удалось, выдав себя за бежавшего из немецкого  плена, устроиться в штабе маршала Рокоссовского и передавать нам оттуда  сведения.

Еще один участок работы, связанной с операцией «Цеппелин», находился  первоначально в ведении своего рода планового отдела, который в чисто  теоретических целях собирал всевозможные документы и материалы, стремясь  выяснить, где и каким образом необходимо нанести удары по русской  промышленности и системе снабжения, чтобы парализовать их. С течением времени  этот отдел стал проводить отдельные операции. Если бы в нашем распоряжении было  больше самолетов, можно было бы наносить ощутимые удары по русской  промышленности, так как в техническом и профессиональном отношении вся  подготовительная работа была проведена полностью. Мы смогли бы, в частности, с  помощью бомбардировщиков дальнего действия сбросить в районе намеченной цели  снаряд Фау‑1, которым  бы после отделения от самолета‑носителя управлял пилот‑смертник. У нас было достаточно таких летчиков.  Налетам должны были подвергнуться, прежде всего промышленные комплексы в  Куйбышеве, Челябинске, Магнитогорске, а также районы, расположенные за Уралом.  Узловые пункты промышленных районов были указаны нам опытными специалистами на  основе нашей информации. Но и здесь все широко задуманные планы рухнули,  натолкнувшись на ограниченные возможности наших военно‑воздушных сил. Нам пришлось ограничиться мелкими  операциями, проводимыми отдельными группами, – взрывами наземных  трансформаторов высоковольтных мачт. Но все это были лишь булавочные уколы,  которые почти не отражались на боеспособности русской армии.

Впоследствии мы изменили тактику. Теперь мы сбрасывали в тылу русских  войск целые подразделения и части, в задачи которых, кроме постоянного создания  хаоса на коммуникациях противника, входил, прежде всего, отвод разбитых  немецких частей. Работа была здесь проделана немалая. Большие лишения и тяготы,  выпавшие на долю наших отрядов, были вызваны не только обширностью территории,  на которой им приходилось действовать в одиночку, полагаясь целиком на себя  самих, особенно трудно было действовать в районах, охраняемых батальонами НКВД,  которые почти полностью были укомплектованы снайперами.

В области радиосвязи, благодаря расширению производства средств связи,  мы смогли наладить более широкую и успешную работу. Огромное значение для  командования войск имело подслушивание радиосвязи противника между армиями,  дивизиями и полками. Большого успеха мы добились, когда нам удалось  подключиться к каналам радиосвязи центрального аппарата русской разведки в  Москве. Здесь мы повели широко задуманную радиоигру в целях дезинформации  противника. В конце концов в Москве были вынуждены сменить шифр и личный состав  агентов. Потери, понесенные Советами в людях, времени и средствах, были  довольно ощутимыми. Я припоминаю, что в ходе этой радиоигры мы сумели  «перевернуть» свыше шестидесяти русских радиостанций.

Техническое усовершенствование нашей радиоаппаратуры помогло нам  преодолеть трудности, возникавшие при радиопередачах из глубины русской  территории. Иногда наших агентов забрасывали в районы, где у них жили  родственники, но часто они были вынуждены действовать на свой страх и риск.  Некоторых мы снабжали велосипедами, в педальном механизме которых были  вмонтированы радиопередатчики. Размеренно крутя педали, наши агенты могли вести  передачу, которую мы воспринимали совершенно отчетливо, несмотря на огромное  расстояние. Одному из наших агентов удалось даже добраться на русском военном  эшелоне до Владивостока, где он следил за передвижениями войск и передавал нам  интересную информацию. Необозримые просторы России позволяли нашим агентам  месяцами колесить по стране, не обнаруживая себя. Но в конце концов большинство  из них все же попало в руки НКВД. Как только русская разведка нападала на след,  она не останавливалась перед тем, чтобы использовать целые дивизии и отдельные  партизанские подразделения для поимки наших людей.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #77 : 11 Сентябрь 2011, 11:21:25 »

«КРАСНАЯ КАПЕЛЛА»


Борьба с советским шпионажем – Первая радиоохота – Арест в Брюсселе –  Шифр разгадан – Массовые аресты в Берлине – В поисках «Кента» и «Гильберта» –  Успешная перевербовка вражеских радистов – Гидра продолжает существовать.

________________________________________________________________


Перед тем как выехать из Германии, русский посол Деканозов провел  действительно неплохую подготовительную работу. Однако только в середине 1942  года нам удалось проникнуть в крупнейшую советскую шпионскую организацию,  которая впервые появилась в поле нашего зрения летом 1941 года, создав обширную  сеть радиосвязи. Мы дали этой организации название «Красная капелла» (в  противоположность «Черной капелле» – группе сопротивления, сформировавшейся  вокруг адмирала Канариса и генерала Остера, о которой я еще расскажу).

Основная заслуга первого крупного проникновения в эту гигантскую  шпионскую организацию, бесспорно, принадлежит, Мюллеру. Пойдя навстречу  Мюллеру, я сам взялся доложить начальству о проделанной работе. В тот момент  Мюллер обосновывал свою просьбу тем, что у него создалось впечатление, будто  Гиммлер не желает его видеть. Лишь позднее мне стало ясно, что на самом деле  Мюллер уже тогда хотел отмежеваться от борьбы с советской разведкой, для чего  он и подсунул мне этот доклад на подпись. О позиции Мюллера я еще скажу в  особой главе.

В июле 1942 года меня вызвали в штаб‑квартиру фюрера в Восточной Пруссии. Причиной  вызова был мой доклад. К моему удивлению, я встретил там адмирала Канариса, который  также должен был делать доклад о «Красной капелле», о чем я тогда не знал.  Рейхсфюрер СС находился в тот день в особенно плохом настроении. Выслушав мой  доклад, он принялся перечитывать его первые абзацы, предназначенные для  Гитлера, при этом подвергнув меня настоящему разносу. Вне себя от злости, он  сказал: «Это типично для вас – занижать заслуги других, а свои собственные  раздувать – недостойная манера, можете об этом сказать и Мюллеру». Его  раздражение было вызвано тем, что заслуги военной разведки в раскрытии шпионов,  не были, как ему казалось, достаточно отражены в докладе. В довершение  несчастья, Гиммлер вызвал Канариса, потребовав доложить со всеми подробностями  об участии военной радиоразведки в поимке шпионов. Теперь, в присутствии  Канариса, он еще больше ополчился на меня, забыв, что, собственно говоря, не я,  а Мюллер был ответственным за доклад. После окончания аудиенции Канарис  чувствовал себя обязанным извиниться передо мной за грубость Гиммлера; он  сказал, что очень сожалеет, что мне пришлось выступить в роли громоотвода,  принимающего на себя «молнии» Гиммлера, но, как он надеется, он достаточно  отчетливо выразил свое отношение к этому в словах, сказанных при прощании с  Гиммлером.

Гитлер, узнавший о докладе в тот же вечер от Гиммлера, пришел в такую  ярость из‑за  односторонней трактовки доклада, что не захотел принять ни меня, ни Канариса.

А теперь о самой «Красной капелле». Ее радиосеть охватывала всю  территорию Европы, протянувшись от Норвегии через Швейцарию до Средиземного  моря, и от Атлантического океана до Балтики. Первые «музыканты» – так мы  называли радистов – были сотрудниками советского посольства в Париже, которые  после вступления во Францию немецких войск разъехались по разным странам. Мы  насторожились после того, как вскоре после начала войны с Россией один из наших  контрольных пунктов, ведший особенно интенсивную радиоразведку, обнаружил  передатчик, координаты которого находились в Бельгии. Шеф радиоразведки,  генерал Тиле, адмирал Канарис, Мюллер и я обсудили этот случай. Мы пришли к  единому выводу, что необходимо совместными силами в широких масштабах начать  поиски неизвестного передатчика. Вскоре после этого мы услышали в эфире еще  один радиопередатчик, расположенный, вероятно, где‑то в районе Берлина. Но прежде чем нам удалось  установить его местонахождение, «музыкант» прекратил свой «концерт». Тем не  менее, технические расчеты показали, что принимающая станция этого передатчика  должна находиться в районе Москвы. По мнению наших специалистов, в этом случае  использовалась коротковолновая радиоаппаратура новейшей конструкции и  применялся шифр особой сложности.

Тем временем Мюллер оборудовал специальную станцию радиоразведки,  которая должна была следить за Бельгией и Северной Францией. Первые следы вели  в одно из предместий Брюсселя. По предварительной договоренности с Канарисом в  конце 1941 года было решено попытаться захватить бельгийскую станцию. Во время  этой операции удалось арестовать двух сотрудников советской разведки. Один из  них был руководителем разведывательного центра, другой – опытным радистом. С  ними работала еще одна русская, по имени София, выполнявшая обязанности  шифровальщицы. Эта шпионская группа жила вместе в одном маленьком особнячке.  Там же находилась и потайная радиостанция. Их допросы проходили с большим трудом,  так как все трое отказались давать показания и различными способами пытались  покончить жизнь самоубийством. Арестованная вместе с ними бельгийская  консьержка хотя и не входила в состав этой группы, но, благодаря своим  показаниям, стала для нас ключевой фигурой всей истории, в полном смысле этого  слова. Так, она вспомнила, что арестованные часто читали книги, некоторые  названия их она смогла нам сразу назвать. Поскольку мы часто при составлении  шифров пользовались словами и цифрами, взятыми из фраз, находящихся в различных  книгах, мы устроили поиски экземпляров, названий которых мы еще не знали, но  относительно которых у нас уже были кое‑какие догадки. Все библиотеки в Бельгии и  Северной Франции были буквально перерыты сверху донизу. В то же время мы делали  все, чтобы сохранить в тайне аресты, произведенные в Брюсселе, так как  надеялись, что после ареста агентов обнаружатся подчиненные им сотрудники. Но  пока все было тихо. Тем временем математический отдел радиоразведки и служба  дешифровки Главного командования вермахта лихорадочно работала над найденным в  особняке наполовину обуглившимся обрывком зашифрованного текста радиопередачи.  Они пришли к выводу, что ключ к шифру находится в тексте какой‑то  французской книги. Из крошечного обрывка сожженного листка бумаги специалисты  после кропотливых исследований сумели реконструировать слово «Проктор». Теперь  следовало выяснить, в каких книгах встречается это ключевое слово. Через три  месяца мы разыскали эту книгу. Теперь специалисты отдела дешифровки Главного командования  вермахта принялись за работу, чтобы «раскусить» шифр. Они смогли расшифровать  обнаруженные в Брюсселе и перехваченные заново радиопередачи. Подтвердилось,  что мы имеем дело с чрезвычайно разветвленной сетью советской разведки, нити  которой протянулись через Францию, Голландию. Данию, Швецию и Германию, а  оттуда в Россию. Самый главный агент действовал под кличкой «Гильберт»; другой  в передачах назывался «Кент». В самой Германии действовали два главных агента  под кличками «Коро» и «Арвид», информация которых могла поступать только из  высших немецких кругов.
« Последнее редактирование: 11 Сентябрь 2011, 15:56:52 от W.Schellenberg »
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #78 : 11 Сентябрь 2011, 15:58:51 »

Теперь вся наша разведка, ознакомившись с достигнутыми нами  результатами, заработала на полную мощность. Однако проходило время, а мы не  продвигались ни на шаг. Нам все еще не удалось установить личности двух главных  агентов, действовавших в Германии. Внезапно отдел дешифровки, изучая  перехваченные еще до арестов в Брюсселе радиопередачи, натолкнулся на указание  Москвы, в котором говорилось, что «Кент» еще осенью 1941 года был переведен в  Берлин, где ему были сообщены три явки. Таким образом нам удалось совершить  второй решающий прорыв в гигантскую шпионскую сеть, так как адреса явок были  точно указаны в шифровке. После этого, по договоренности между генералом Тиле,  адмиралом Канарисом, полковником фон Бентивеньи (сотрудником военной разведки)  и мной, за более чем полусотней лиц было установлено наблюдение. Примерно через  месяц мы решились арестовать часть подозрительных. Остальных мы пока решили не  трогать, чтобы иметь возможность еще глубже проникнуть в недра шпионской  организации. Произведенные аресты и первые допросы раскрыли факты,  подействовавшие на нас в этот период войны с Россией как удар грома. Я назову  здесь только некоторых из участников шпионской организации. Среди них был, в  частности, инженер‑полковник Бекер, один из ведущих, специалистов в области  конструирования бомбардировщиков и истребителей. Он был приверженцем Советов и  регулярно сообщал на центральную радиостанцию, расположенную на севере Берлина,  секретнейшую информацию для дальнейшей передачи ее в Москву. Затем выяснилось,  что с Бекером сотрудничали пять сотрудников генерального штаба ВВС, занимавшие  руководящие посты. Главной фигурой среди них был обер‑лейтенант Шульце‑Бойзен, фанатично преданный своему делу сотрудник  берлинской шпионской организации. Он не только поставлял врагу важнейшую  информацию (являясь начальником отдела разведки в министерстве воздушного  флота), но и выполнял функции пропагандиста. При этом он однажды дошел до того,  что появился в северных кварталах Берлина в полной офицерской форме и,  встретившись в рассветной мгле с одним из подчиненных ему агентов «Красной  капеллы», угрожал ему пистолетом, отчитывая за плохую работу в качестве  пропагандиста на одной из берлинских фабрик, где тот работал. В шпионскую организацию  входили не только высокопоставленные представители вермахта, почти в каждом  имперском министерстве работали ее связники. В имперском министерстве экономики  действовала чета Харнаков – оберрегирунгерат Арвид Харнак и его жена Милдред,  урожденная американка. Харнак был руководящим сотрудником в области  планирования использования сырьевых ресурсов и снабжал Советы столь  исчерпывающей информацией, что в Москве имели более полное представление о  наших ресурсах, чем, к примеру, соответствующий чиновник министерства  вооружений, которому по долгу службы надлежало знать об этом, но который, став  жертвой ведомственных дрязг по вопросу о сфере компетенции, зачастую не получал  необходимых сведений. В министерстве иностранных дел на страже интересов  вражеской разведки стоял легацьонсрат фон Шелига. Он подвизался на поприще  светского шпионажа, о котором я уже говорил. Фон Шелига передавал Советам не  только информацию о планах министерства иностранных дел, но и скрупулезно  собирал самые разнообразные сведения, поскольку его квартира была излюбленным  местом вечеринок всего дипломатического корпуса, чтобы сгруппировав их,  сообщать в Москву.

Разумеется, нас интересовали побуждения, двигавшие этими  интеллигентами. Деньги не играли для них важной роли. Как явствует из  протоколов следствия, они боролись не только против национал‑социализма,  в своем мировоззрении они настолько отошли от идеологии Запада, который они  считали безнадежно больным, что видели спасение человечества только на Востоке.

Тем временем гестапо все шире забрасывало свой невод. Число  арестованных настолько возросло, что мы были вынуждены организовать собственный  «разведывательный отдел „Красная капелла“. Ни в одной из областей  разведывательной деятельности не шла такая ожесточенная борьба, как эта, которую  мы вели с Советами на всей территории Европы. Постоянно обнаруживались все  новые радиопередатчики, устанавливались все новые слежки – в Париже, Брюсселе,  Копенгагене, Стокгольме, Будапеште, Вене, Белграде, Афинах, Стамбуле, Риме и  Барселоне. Конструкции передатчиков и методы их маскировки постоянно  совершенствовались. Нам было крайне трудно, особенно в нейтральных странах,  расширять контингент своих агентов, пополняя его опытными радиотехниками и  специалистами по радиоперехвату, а также доставлять туда замаскированную  радиоаппаратуру и использовать ее в разведывательных целях.

Когда однажды в Марселе был обнаружен новый передатчик, радиоразведка  сообщила, что новая станция заменила брюссельскую, ликвидированную нами.  Одновременно разведка, проводя крупную розыскную операцию в Париже,  натолкнулась на круг лиц, сообщивших нам некоторые сведения о «Кенте»,  благодаря чему мы смогли опознать этого агента. Он разъезжал под различными  псевдонимами, имея при себе южноамериканский паспорт. Смогли мы разузнать и  настоящее имя «Гильберта» – это был немецкий коммунист, долгое время учившийся  в Москве. Раздобыв эти исходные данные, мы начали по всей Европе розыск этих  агентов. Охота длилась четыре месяца, наконец, нам удалось напасть на след  «Кента» в Марселе. Роковой для него оказалась связь с одной венгеркой. У них  была маленькая дочь, и Кент всем своим существом был привязан к этой женщине и  ребенку. Установив местонахождение квартиры женщины, мы могли с уверенностью  рассчитывать на то, что он появится там. Нам не пришлось долго ждать – «Кент»  вскоре появился и был арестован. Так как он готов был пожертвовать всем ради  женщины и ребенка, он предоставил себя в наше распоряжение. Теперь мы могли  перевербовать главного радиста «Красной капеллы» и впервые выйти на связь с  центром в Москве. Несколько месяцев подряд нам удавалось таким образом сообщать  русской разведке важную дезинформацию, в результате чего противник был введен в  заблуждение. Над составлением дезинформирующих сведений работала созданная и  руководимая Мюллером специальная группа, с которой мне, однако, с конца 1943  года пришлось бороться всеми средствами. О роли Мюллера в дальнейшем ходе войны  я еще расскажу подробнее позже.

Все больше и больше красных «музыкантов» в других важных точках Европы  попадалось в наши сети. Наконец, под нашим контролем находилось более  шестидесяти радиостанций, поддерживающих связь с Москвой и работавших на нас.  Разумеется, Советы со временем разгадали нашу игру и попытались  противодействовать ей всеми способами. При этом они создали настолько тонко  продуманную систему, что мы позднее, после занятия Италии союзными войсками,  сами пользовались ею, ведя передачи из Рима.

Тем временем охота за «Гильбертом» давала очень скудные результаты.  Только нашим группам пеленга удавалось с большими трудами запеленговать его  радиопередатчики, как он прекращал передачу и продолжал «музицировать» на новом  месте, рядом с прежним, как будто считал нас за дураков. Тем самым он пытался  распылить силы нашей радиоразведки. Но в конце концов «Гильберт» потерпел  поражение, столкнувшись с настойчивостью наших сотрудников радиоперехвата. Ведя  борьбу с коммунистическими группами Сопротивления в Бельгии, мы в ходе допросов  арестованных обнаружили человека, который раньше работал в качестве помощника  «Гильберта» и был его правой рукой. Этот агент был специальным агентом‑связником,  обучавшимся в Москве, который уже долгое время жил в Бельгии. В то время он  руководил радиостанцией, которая поддерживала связь между «красными маки» и  бельгийским движением Сопротивления. Передатчик этого агента не был связан с  работой бельгийской станции и так как он занимал важную должность в одном  немецком учреждении, он получил разрешение из центра непосредственно выходить  на связь с Москвой. После своего ареста он был перевербован нами. Чтобы не  вызвать у русских подозрений, мы снабжали его точными сведениями. Тем самым мы  намеревались вновь вывести его на связь с главной радиостанцией «Гильберта».  Подлинные материалы вызвали интерес у «Гильберта», но он по‑прежнему  проявлял крайнюю осторожность. В тот момент он обосновал свою штаб‑квартиру в  Париже. Когда мы в конце концов попытались его схватить, в наши сети попался  только его секретарь. Сам «Гильберт», как оказалось, ушел к зубному врачу. Имя  зубного врача было неизвестно. По всему Парижу началась бешеная охота, ведь мы  должны были заполучить в свои руки «Гильберта» до того, как его предупредят. В  последний момент от консьержки соседнего дома мы узнали адрес зубного врача.  Как раз в тот момент, когда лечение зубов «Гильберта» было закончено, в ход  пошли наши «щипцы». Он сдался неожиданно быстро и сразу же согласился  предоставить в наше распоряжение свою мощную станцию. По различным признакам мы  заметили, что русские теперь стали крайне недоверчивы, и создали специальную  контрольную станцию, отличающую ложные сведения от подлинных. В результате  этого, после длительных колебаний, мы дольше, чем нам этого хотелось,  поставляли русским подлинные и ценные сведения и тем самым медленно вновь  усыпили бдительность контрольной станции противника. Тогда игра началась снова.

Но окончательного поражения шпионской организации «Красная капелла»  нам до самого конца войны так и не удалось нанести.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #79 : 11 Сентябрь 2011, 16:00:32 »

ПОКУШЕНИЕ НА ГЕЙДРИХА


Совещание по разведке в Праге – Поездка в Голландию – Покушение –  Похороны Гейдриха – Реакция Канариса – Беседы с Гитлером и Гиммлером –  Карательные меры – Тайна остается нераскрытой – Разговор с Гиммлером.

________________________________________________________________


В мае 1942 года Гейдрих созвал в Праге, в Градчанах, рабочее совещание  всех руководителей отделов и управлений разведки и руководящих сотрудников  управления зарубежных стран и разведки Главного командования вермахта. Для  соблюдения внешних приличий и демонстрации хороших отношений между различными  ведомствами разведки на этом совещании должно было быть оглашено новое рабочее  соглашение – те самые «десять заповедей», о которых я уже упоминал, в их новой  редакции. Все участники совещания были личными гостями Гейдриха, заместителя  рейхспротектора Богемии и Моравии. Совещание было устроено с большой  предусмотрительностью, Гейдрих входил во все подробности его подготовки. В  своем номере гостиницы каждый гость обнаружил памятный подарок – изделия  чешских ремесленников ибутылку сливовицы. Председательствовали на совещании  совместно Гейдрих и Канарис, однако оно принесло успех только одному из  председателей – Гейдриху. В новом рабочем соглашении Канарис вынужден был,  наряду с многими другими пунктами, признать, что вопросами политической  разведки в зарубежных странах отныне будет заниматься исключительно 6‑е  управление. Он обещал также принять все меры, чтобы помочь в осуществлении  этого требования.

После совещания я имел продолжительную беседу с Канарисом, во время  которой он довольно грустно заметил, что хотя решение найдено, он не может  избавиться от чувства, что Гейдрих все еще не отказался от идеи повести против  него генеральное наступление. И у меня было впечатление, что Гейдрих по‑прежнему  намеревается систематически подрывать позиции Канариса, и я до сих пор убежден  в том, что адмиралу пришлось бы покинуть политическую арену еще в 1942 году,  если бы Гейдрих не погиб.

После окончания совещания я еще два дня провел в Праге, чтобы обсудить  с Гейдрихом наши внутренние дела. Мне бросилось в глаза, что он вновь заговорил  о своих все более ухудшающихся отношениях с Гиммлером и Борманом. Напряженность  между ними, сказал он, настолько возросла, что он планирует, изыскав подходящий  предлог, ввести меня в состав непосредственного окружения Гитлера, чтобы, как  он буквально выразился, иметь своего человека «наверху», который бы замолвил  иногда за него словечко. Я пытался отговорить его от этого замысла, но он  постоянно возвращался к нему. В конце концов мы договорились, что меня  прикомандируют сроком на шесть недель к штабу фюрера, но этому так и не суждено  было сбыться.

После визита в Прагу я с несколькими специалистами отправился в  Голландию. Я располагал интересными сообщениями о деятельности нидерландских  борцов Сопротивления; авторы этих сообщений обещали мне предоставить в наше  распоряжение пятерых нидерландских борцов Сопротивления, прошедших тщательную  подготовку в Англии и заброшенных с самолетов в Голландию. Наша разведка их  опознала и арестовала. Теперь они выражали готовность работать на нас в  качестве двойников. На них, казалось, можно было полностью положиться. Кроме  того, особый интерес представляло обнаруженное в связи с их арестом техническое  сотрудничество между руководящим центром в Лондоне и группами Сопротивления в  Голландии. Английские самолеты в то время совершали вылеты в определенный район  материка, координаты которого были заранее установлены. Летчики и ожидавшие их  на земле агенты вели с помощью новейших ультракоротковолновых радиоприемников  между собой переговоры, в результате которых они не только обменивались  информацией; самолеты могли, следуя указаниям с земли, сбрасывать оружие,  взрывчатку и деньги. Мы хотели взглянуть на новую радиоаппаратуру, захваченную  в Голландии.

Во время рабочего обсуждения в Гааге телеграф неожиданно сообщил, что  на Гейдриха в Праге совершено покушение, в результате которого он тяжело ранен.  Одновременно от меня требовали немедленного возвращения в Берлин. Я в тот  момент молниеносно вспомнил рассказ Гейдриха о трениях между ним, Гиммлером и  Борманом, поэтому размышляя о вдохновителях этого покушения, я не мог не  направить свои подозрения по определенному руслу. Я не сомневался нисколько в  том, что людям такого склада, как Гиммлер и Борман, успехи Гейдриха, далеко  превосходящего их по силе духа и интеллекта, неминуемо должны стать поперек  горла. Близкий к Гитлеру крайне тесный круг руководителей, основной движущей  силой которого были внутренние интриги и распри, отлично знал, что с Гейдрихом  такая тактика безрезультатна. Гейдрих просто не давал себя обыграть, кроме  того, у него под рукой всегда были наготове необходимые средства, позволяющие  мгновенно реагировать на любое изменение ситуации. Я даже убежден в том, что  Борман, если бы Гейдрих остался жив, в один прекрасный день попался бы в его  сети и был бы низвергнут со своего пьедестала. Но случилось иначе.

Во время нашей последней встречи Гейдрих рассказал мне о следующем  происшествии.

Когда Гейдрих в последний раз явился в штабквартиру фюрера, он должен  был сделать Гитлеру доклад об определенных экономических проблемах протектората  и сообщить ему подготовленные по этому поводу предложения. Он долго ожидал  Гитлера в приемной его бункера. Внезапно оттуда вышел Гитлер в сопровождении  Бормана. Гейдрих приветствовал Гитлера, как положено, и ожидал, что теперь  Гитлер обратится к нему и попросит его сделать доклад. Однако вместо этого  фюрер смотрел на него недовольным взглядом, не говоря ни слова. Затем Борман  снова пригласил Гитлера пройти в бункер. В этот день Гитлер так и не принял  Гейдриха. На следующий день Борман объяснил ему, что фюрер не придает больше  докладу Гейдриха никакого значения, поскольку он уже выяснил для себя проблемы,  которые предполагалось обсудить с Гейдрихом. Внешне Борман держался в высшей  степени вежливо, но во всей его манере отчетливо ощущалась ледяная холодность.  Попытка Гейдриха добиться аудиенции у Гитлера потерпела неудачу. Через день он,  вопреки всем своим планам, вернулся в Прагу.

С того времени Гейдриха не покидало ясное ощущение – проявлявшееся  внешне в его растущем беспокойстве, – что по нему задумали нанести решающий  удар. При этом мне кажется, что его волновал не столько сам по себе факт  готовящегося удара, сколько вопрос, когда и как он будет нанесен. В конце  концов, это было причиной того, почему он хотел, чтобы я некоторое время  числился в штате штаб‑квартиры фюрера.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #80 : 11 Сентябрь 2011, 16:01:51 »

Нет, я не думал, что покушение совершили чехи или сторонники каких‑либо  зарубежных группировок. Внутренне я был убежден, что Гейдрих пал жертвой суда  Фемы [1] руководящей верхушки (Гитлер – Борман – Гиммлер).

Из Голландии я незамедлительно вылетел в Берлин. Как мне сообщили,  руководители 4‑го и 5‑го управлений, Мюллер и Небе, поспешили на место происшествия. Я  намеренно держался в тени. Вскоре Мюллер сообщил, что Гейдрих доставлен в один  из пражских госпиталей и до сих пор находится без сознания. Многочисленные  осколки образовали очаги воспаления, особенно серьезно повреждена селезенка. На  седьмой день наступил общий сепсис, быстро приведший к смерти. Впоследствии  специалисты‑медики  критиковали методы лечения, примененные профессором Гебхардсом, личным врачом  Гиммлера. Насколько я припоминаю, можно было, по мнению врачей, попытаться  сделать операцию на селезенке, чтобы своевременно предотвратить возможность  заражения в главном очаге воспаления.

На основе информации, полученной от Мюллера, последующего изучения  материалов следствия выяснилась следующая картина: Гейдрих, как обычно, утром  выехал из своего поместья под Прагой на большом автомобиле марки «Мерседес» в  свою резиденцию в пражский кремль, Градчаны. Он, как обычно, сидел рядом с  водителем. Почти на границе города улица делала резкий поворот, где мчавшийся  на полной скорости автомобиль должен был притормозить. Я хорошо, знал это  место, так как часто проезжал мимо него вместе с Гейдрихом. В этом пункте, где  машина должна была снизить скорость до тридцати километров в час, поджидали три  человека. Один из них дежурил метрах в пятидесяти от поворота; главный боевик  стоял прямо на повороте, третий – метрах в пятнадцати за ним. У всех троих были  с собой велосипеды, которые они прислонили к стене. На повороте автомобиль  затормозил сильнее, чем обычно, так как первый из диверсантов выскочил перед  машиной и открыл беспорядочную стрельбу из револьвера. Водитель, сбитый с  толку, сбросил скорость еще больше, так что теперь машина двигалась со  скоростью пешехода. В этот момент главный диверсант бросил бомбу, имевшую форму  кегельного шара, которая подкатилась точно под автомобиль, где и взорвалась.  Машина, несмотря на бронированную обшивку, была полностью разрушена. Водитель  отделался только сильно кровоточащими ранами, основная сила взрыва поразила  Гейдриха, который, хотя и был тяжело ранен, успел прорычать своему водителю: «А  ну, жми на полный!» Но машина не трогалась с места. Тогда Гейдрих выскочил из  машины и выстрелил несколько раз по убегавшим заговорщикам. После этого он упал  без сознания. Судьбе было угодно, чтобы в тот день за рулем его автомобиля  сидел не старый, проверенный шофер; он наверняка не испугался бы первого  заговорщика, перебежавшего дорогу.

В результате длительных исследований специалисты из института  криминалистики установили, что заговорщики использовали совершенно незнакомую  конструкцию бомбы. Она представляла собой бесформенную, легко взрывающуюся  массу, снабженную взрывателем, также совершенно необычной конструкции. Механизм  взрывателя был настроен на взрыв на расстоянии семи метров от точки бросания, и  по тому, как бомба сработала, было видно, что вся система работала  исключительно точно. По всем признакам, взрывчатое вещество бомбы было  английского производства, что, само по себе, еще ни о чем не говорило  относительно инициаторов этого покушения. Мы сами почти исключительно  пользовались английской взрывчаткой, так как она была пластичной и более  эффективной.

Сразу же после получения известия о смерти Гейдриха я выехал в Прагу.  Его тело находилось во дворце Градчан. Сотрудники из ближайшего окружения  Гейдриха должны были стоять в почетном карауле. Для меня оказалось нелегким  делом, потребовавшим значительных физических усилий – стоять в полной форме, со  стальным шлемом на голове при температуре +38° в тени, к тому же караул  сменялся только через два часа. Через три дня гроб, сопровождаемый  торжественным шествием, был перенесен из пражского кремля на вокзал и оттуда  доставлен в Берлин. Население с большим вниманием следило за происходившим.  Примечательно, что многие дома были украшены траурными флагами.

В Берлине после траурной церемонии в имперской канцелярии и  выступлений Гитлера и Гиммлера состоялось погребение. В своей траурной речи  Гитлер назвал Гейдриха «человеком с железным сердцем». Вся эта картина  показалась мне, стоявшему в толпе министров, генералов, дипломатов и высших  партийных чиновников, представлением из эпохи Чезаре Борджа. Довершало ее то,  что никто иной, как Канарис, обливаясь слезами, сказал печальным голосом: «Он  был большим человеком, я думаю, что потерял в нем друга».

Вскоре после этого адмирал сказал мне, что теперь, после смерти  Гейдриха нам нужно еще более сплотить наши усилия, ведь у нас – общая судьба. Я  возразил ему, что сотрудничество должно основываться на взаимности и что я  пойду своим путем, если увижу, что добрая воля Канариса не находит своего  реального воплощения на практике. Он вздохнул с сожалением и сказал: «Вы также  неумолимы, как и Гейдрих».

Гиммлер использовал траурную церемонию как повод собрать всех  руководителей управлений РСХА. Воздав должное заслугам Гейдриха, отметив  положительные черты его характера и большое значение проделанной им работы,  Гиммлер заявил, что считает невозможным найти человека, который смог бы руководить  созданным Гейдрихом гигантским аппаратом РСХА так, как им руководил сам  Гейдрих. По договоренности с фюрером, сказал он, он предварительно возглавит  РСХА сам, пока не будет решен вопрос о подходящем преемнике. Затем он подверг  критике межведомственные интриги и споры о подчиненности, отчитал начальников  управлений и, наконец, обратился ко мне. Я уже весь сжался в ожидании  головомойки и был изумлен, когда вместо ледяных нотаций меня согрели  живительные лучи милости Гиммлера. Он благожелательно улыбнулся и сказал, что в  моем ведении – самое трудное управление, и заявил, что не потерпит в будущем  никаких нападок на меня. Для меня так и осталось загадкой, почему я внезапно  получил такую поддержку от Гиммлера. Но удовлетворения я при этом не испытывал,  так как слишком часто мне приходилось удостовериться в том, насколько быстро  меняется «погода» после таких высказываний.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #81 : 11 Сентябрь 2011, 16:02:36 »

Вечером после выступлений Гиммлера Гитлер еще раз созвал всех  руководителей управлений. Совещание проходило в бывшем рабочем кабинете  Гейдриха. Гитлер почтил память покойного и обязал всех руководителей СС «в  память об умершем отдать все свои силы общему делу». Свою речь он закончил  призывом к тому, чтобы отныне лозунг СС гласил: «Права или неправа моя страна,  но она – мое отечество», совершенно не упомянув о девизе, сплотившем всех  членов ордена: «Моя честь – верность».

После покушения было начато большое расследование, которое велось при  помощи всех технических и научно‑криминалистических средств. Участников покушения  искали среди членов чешского движения Сопротивления. Следы были найдены,  подозрительные арестованы, тайные убежища раскрыты, репрессии осуществлены –  словом, полиция нанесла сильнейший удар по всему чешскому движению  Сопротивления. Относительно того, кем были заговорщики, по чьим указаниям они  действовали, было высказано четыре различных версии: согласно одной из них, в  этой истории была замешана английская разведка, а три участника покушения были  сброшены на парашютах в окрестностях Праги. Мюллер считал, что в этой версии  есть доля истины, в конце концов все чешское движение Сопротивления, помимо  Москвы, получает указания и деньги из Англии. Но ни эта, ни три остальные  версии не помогли схватить участников покушения и выяснить все обстоятельства  дела. Гестапо, поддержанное отрядами полиции порядка, в конце концов начало  осаду одной небольшой пражской церкви, где собрались около ста двадцати членов  чешского движения Сопротивления.

Через несколько недель я получил от Гиммлера приказ отправиться к  Мюллеру и получить от него информацию о положении дел. Сначала Мюллер выказал  явное недовольство и нежелание обсуждать со мной этот вопрос. Он хмуро спросил  меня: «А у вас есть какие‑нибудь сведения, которые могли бы мне помочь?» Я ответил отрицательно.  Мне показалось, что Мюллеру было не по себе. Что‑то было не так. Наконец, он сказал, что  обнаружены следы, позволяющие судить о руководителях покушения, и, видимо,  удалось узнать имена участников покушения, но все это, в конечном счете, еще не  подтверждено неоспоримыми фактами. Явно пытаясь произвести на меня выгодное  впечатление, он сказал в заключение: «Может быть, мы захватим убийц в церкви.  Завтра мы накроем их гнездо. Это будет завершающей чертой под следствием об  убийстве Гейдриха».

На следующий день началась осада пражской церкви. Участники  Сопротивления защищались до последней капли крови. В документах дела я прочел  об этом следующее: «После ожесточенного боя церковь была взята, никто из бойцов  Сопротивления не захвачен нами живым». Тем самым, как выразился Мюллер, дело об  убийстве Гейдриха было закрыто. Так как из ста двадцати осажденных ни одного не  осталось в живых, хотя бы раненого, тайна вокруг вопроса, кто же были  диверсанты и кто руководил ими, осталась нераскрытой.

«Гейдрих был „человеком с железным сердцем“, как назвал его фюрер в  надгробной речи. На вершине своего могущества судьба не даром взяла его от  нас». Эти слова, произнесенные Гиммлером, показались мне примечательными.  Однажды я увидел, что посмертной маски Гейдриха, которая находилась в его  кабинете, больше нет там. Когда я, не скрывая удивления, спросил его об этом,  то получил классический ответ: «Жизнь допускает посмертные маски только в  определенные моменты и по особому поводу – в знак напоминания или для примера».

Сказав это, Гиммлер предложил мне сесть в удобное кресло. Это всегда  было знаком особого доверия, но в то же время говорило о том, что разговор  будет носить личный характер. После нескольких служебных вопросов он подошел к  своей цели: «Я неоднократно беседовал с фюрером о преемнике Гейдриха». Немного  склонив голову на сторону, он хитро взглянул на меня из‑за сверкающих стекол очков и продолжал: «О вас не  идет речь; фюрер считает вас слишком молодым, а я – слишком мягким». После этих  слов возникла довольно напряженная пауза. Затем Гиммлер резко изменил тему: «Скажите‑ка мне  откровенно, какие отношения были у вас в последнее время с Гейдрихом? Мне  хорошо об этом известно, но все же я хотел бы подробности узнать от вас лично».  И тут он начал в своей учительской манере задавать мне различные вопросы:  «Ограничивалась ли сфера вашей деятельности только рамками ведомств имперского  управления безопасности или же она касалась и министерств?» Не дождавшись моего  ответа, он продолжал спрашивать: «Рассчитывали ли вы на то, чтобы с переходом  Гейдриха на должность рейхспротектора он постепенно отдалился от дел РСХА?» И  вот самый обескураживающий вопрос: «Вы внушали Гейдриху мысль, что он –  единственный человек, способный в свое время стать преемником фюрера? Сам  Гейдрих кое‑что  рассказывал мне на эту тему, правда, довольно отрывочно. Будьте добры,  объяснитесь».

Я почувствовал, что мне угрожает страшная опасность и напряг все свои  силы, чтобы не попасть в ловушку. Я попытался убедить Гиммлера в том, что  отношения между мной и Гейдрихом были большей частью напряженными, и что не в  моих интересах было желать восхождения Гейдриха на еще более высокую ступень  власти. В подтверждение я привел многочисленные примеры, которые, казалось,  постепенно рассеивали недоверие Гиммлера. Во всяком случае, он сказал, что я,  независимо от того, кто будет шефом РСХА, останусь в 6‑м управлении, но подчиняться буду лично ему. В  тот момент я сразу не понял, означает это повышение или понижение. Мне  казалось, что он впредь хотел держать меня под своим личным контролем. Ибо  только так я мог объяснить себе следующие, указания, которые Гиммлер дал мне  касательно здоровья: «Попробуйте вести жизнь абстинента, – сказал он, перед тем  как мы распрощались, – в будущем вас возьмет под свое наблюдение Керстен  (личный врач Гиммлера). Он обследует вас и, если сочтет нужным, будет регулярно  лечить вас, как и меня. Он уже добился удивительных успехов, конечно, его  лечение будет для вас очень полезным. Керстен – финн, лично преданный мне. У  вас не должно быть никаких сомнений. Может быть, следовало бы быть с ним немного  поосторожнее, так как он иногда чересчур много говорит. Кроме того, он очень  любопытен. Но в остальном он прекрасный человек, всегда готовый помочь. Да вы  это сами увидите».

_________________________________________________________________

[1] тайное средневековое судилище. – Прим. перев.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #82 : 11 Сентябрь 2011, 16:05:42 »

ИСПАНИЯ И ПОРТУГАЛИЯ


Кадровая политика Гиммлера – Таммани‑холл – Совещание по разведке в Мадриде – Канарис  и приказы Гитлера – Борьба разведок за Гибралтар – Подготовка к отступлению в  Испании и Португалии – Наша разведка в Южной Америке.

__________________________________________________________________


Упомянутая беседа с Гиммлером ознаменовала наступление нового этапа в  моей деятельности, теперь он звонил мне почти через день, сообщал о  высказываниях и решениях Гитлера и членов его ближайшего окружения. Кроме  возможности знакомиться с духовным миром высшего руководства, я узнал много  интересного о методах работы самого Гиммлера. Я узнал, что именно он осторожно  вел закулисную деятельность по созданию нового имперского руководства.  Разумеется, поскольку он сохранял верность фюреру, это происходило только с  ведома и согласия Гитлера. Его цель заключалась в том, чтобы назначить на все  руководящие посты в государстве, будь то министерства, общественные организации,  промышленность, торговля или культурные учреждения, членов СС. Этот процесс к  тому времени зашел уже очень далеко, и можно себе представить, какую власть  сосредоточил в своих руках Гиммлер как рейхсфюрер СС. Тогда я еще не знал, что  выдвинув эту концепцию, Гиммлер одновременно намеревался «сделать» и меня. Я  лишь замечал, что передо мной открывается все больше дверей и, к моему  удивлению, со всех сторон мне оказывают все больше поддержки. Часто я испытывал  смущение от того, что я пролагаю новые пути не только благодаря моим личным  усилиям, а с помощью закулисных рычагов, направляющих мою деятельность. Не  проходило недели, чтобы мне не звонил личный референт Гиммлера, который  говорил: «Будьте добры пожаловать к рейхсминистру X.» или «вас приглашают на  обед к генерал‑полковнику У.». Иногда мне приходилось встречаться с крупными  хозяйственными руководителями или известными учеными. Позже Гиммлер объяснял  мне, что эти контакты с верхушкой руководства государственных учреждений,  вермахта, народного хозяйства и партии – своего рода тесты. По его словам, он  беседует с каждым из тех, с кем он меня свел, подробно выспрашивая об их личном  впечатлении обо мне, оценивая их по особой шкале тестов, – своеобразный  контроль, характерный для «ордена СС».

Чтобы отобразить духовную атмосферу тех дней в кругах высшего  руководства, можно привести следующий пример: в беседе с Гиммлером Гитлер  заговорил о президенте США Ф. Д. Рузвельте как о человеке и государственном  деятеле. Рузвельт, сказал Гитлер в частности, больной человек, не имеющий  собственной политической концепции, подставное лицо, выдвинутое руководимым  евреями партийным аппаратом демократической партии, так называемым Таммани‑холлом. А  сам Таммани‑холл не что  иное, как гигантский механизм для подкупа, объединяющий все слои общества  вплоть до самых низов. Деньги, только деньги, неважно, в какой форме  осуществляется подкуп и коррупция, вот девиз этого растленного сообщества. Он,  Гитлер, требует от немецкой разведки, чтобы она любой ценой проникла в Таммани‑холл, так  как убежден, что между этой организацией и международным «дном» существуют,  несмотря на войну, тесные связи. Эти связи нам необходимо использовать, чтобы  предпринять что‑нибудь против Рузвельта, – начиная от скандала вокруг коррупции и  кончая покушением. При выполнении этого приказа мне порекомендовали  воспользоваться источниками шефа криминальной полиции Небе, который  одновременно был членом международной уголовно‑полицейской комиссии.

В уголовной полиции начали лихорадочно перерывать картотеки.  Министерство юстиции занялось изучением всех заключенных как в Германии, так и  во всех странах, оккупированных нами, с целью выявить преступников  международного «класса». При этом старались прежде всего обнаружить известных  мошенников, торговцев наркотиками и «живым товаром» и перепроверить их  международные связи. Само по себе было интересно узнать, какую большую долю в  этой прослойке составляла преступная «интеллигенция». Эти люди почуяли, что  перед ними забрезжил рассвет и сочиняли напропалую о своих международных связях,  лишь бы только вырваться на свободу. В конце концов было отобрано тридцать  заключенных, среди них шесть женщин. Некоторых из них я вызывал к себе и пришел  к убеждению, что эти висельники сразу же выдадут и продадут вражеской разведке  полученное от нас задание, и что весь приказ Гитлера – чистая бессмыслица. Свое  мнение я осторожно изложил Гиммлеру. После некоторых колебаний он спросил меня,  как лучше всего положить всю эту историю под сукно. Этим и закончился  сумасбродный приказ Гитлера.

Теперь я хотел совершить давно откладывавшуюся поездку в Испанию и  Португалию. Ведь Канарис намеревался пригласить меня принять участие в  созываемом в Мадриде совещании его так называемой «Военной организации Испании  и Португалии». У адмирала было очень много друзей на Иберийском полуострове и  он вообще прекрасно знал Испанию. В дорогу он взял для нас обоих английский  исторический роман «Веллингтон в Испании», вокруг которого между нами однажды  жаркой испанской ночью разгорелся спор. При этом я обратил внимание, насколько  основательно он знаком с историей Испании. Я пытался противопоставить ему свои  знания о Гойе и Веласкесе.

На этот раз Канарис по поручению Гитлера должен был прозондировать  общую обстановку в Испании и попытаться при помощи испанских военных кругов  повлиять на Франко, чтобы изменить его неуступчивую позицию. Однако стало давно  доказанным фактом то, что Канарис никогда не относился серьезно к подобным  приказам, полученным от Гитлера. Я сам был свидетелем того, как он отделывался  от таких приказов: однажды вечером он должен был встретиться с сотрудниками  испанского генерального штаба, чтобы переговорить с ними в свете полученных от  Гитлера указаний. Около трех часов дня, за несколько часов до встречи, он  продиктовал машинистке протокол совещания. В нем все аргументы испанцев были  тщательно собраны и – как будто обсуждение уже состоялось – соответствующим  образом сформулированы. Вечером телеграмма, направленная в министерство  иностранных дел, была зашифрована и через час после начала совещания в Мадриде  уже лежала на столе Гитлера.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #83 : 11 Сентябрь 2011, 16:07:29 »

Из сообщений начальников наших резидентур, собравшихся в Мадриде, для  меня особый интерес представляло все, что касалось Англии. Обсуждались очень  важные побочные связи одной крупной испанской моторостроительной фирмы, с  помощью которых удалось создать ряд информационных пунктов в Англии и получить  ценные сведения о производстве авиационных двигателей англичанами. Кроме того,  речь шла о попытке получить доступ к результатам научных исследований и планам  англичан, а также узнать, каким направлениям уделяется главное внимание. Для  шпионажа в области торгового флота наша португальская группа располагала  опытным и умелым сотрудником, работавшим в Ливерпуле; он специализировался по  морским перевозкам в Западном полушарии. (Канарис наградил этого португальца  Железным крестом первой степени). В частности, он наблюдал за рейсами так  называемых «апельсиновых пароходов». Это были суда с грузом свежих фруктов,  шедшие из Испании в Англию, в трюмы которых мы подкладывали ящики с особыми  «апельсинами». К сожалению, в результате ошибки, допущенной при планировании  операции, один из таких «ящиков с апельсинами» загорелся слишком рано и  произвел большой переполох на Кадисском рейде. Со стороны испанцев последовал  энергичный демарш, который, правда, не имел ощутимых последствий.

Подробно рассматривался также вопрос о диверсионной деятельности  против Гибралтара. Подобно особым отрядам итальянского военно‑морского  флота, действовавшим с большим успехом (их водолазы в своих резиновых  скафандрах передвигались по морскому дну и, сидя верхом на торпедах, могли  приближаться на близкое расстояние к противнику), мы также хотели наносить  удары по английской крепости. Первое время итальянцы далеко опережали нас в  этой области. Иногда им удавалось нанести удары даже по внутренней части порта  Гибралтар, в результате чего англичане несли ощутимые потери в судах. В  качестве базы итальянцы использовали, главным образом, североафриканское  побережье, а мы оперировали из юго‑западной части Испании. Со временем нашим  водолазам удалось подбираться вплотную к кораблям противника и устанавливать на  их днищах взрывчатку. Наш диверсионный отряд доложил об успешном нападении на  два эсминца, один корвет и три торговых судна. То, что пришлось пережить  участникам этой атаки, выглядело фантастически. Успех операции сильнее, чем  обычно, зависел от безукоризненной подготовки, за которую отвечала военная  разведка. Необходимо было предварительно досконально выяснить характер и  интенсивность судоходного движения, какие меры по безопасности предпринял  противник (заградительные сети, прожектора, патрульные катера), все, что  касалось погоды, течений, и множество других факторов. Наибольшего успеха военная  разведка добилась благодаря тому, что сумела установить на северной оконечности  африканского побережья, прямо напротив Гибралтара, аппаратуру новейшей  конструкции. С помощью специального инфракрасного излучения можно было  наблюдать все материальные объекты при полной темноте и на большом расстоянии,  что напоминало действие своего рода радарного устройства. Это позволило нам  держать под довольно жестким контролем пролив и военный порт Гибралтар и  сообщать командованию нашего военно‑морского флота информацию о запланированных  морских операциях противника, о перевозках его войск и грузов.

Немалое значение имело контролирование Гибралтара и для безопасности  снабжения нашего африканского корпуса, который летом 1942 года под  командованием Роммеля вновь перешел в наступление в направлении Египта.  Естественно, английская разведка неоднократно пыталась помешать нам, но не  смогла прервать нашу работу, – ей удалось лишь заставить нас сменить  месторасположение наблюдательного пункта. Крупный «скандал» произошел позже, в  ноябре 1942 года, когда союзникам удалось провести операцию «Факел» [1],  высадившись в Северной Африке, а наша военная  разведка не сообщила точного места и срока высадки – обстоятельство, совершенно  необъяснимое, если учесть интенсивность нашего наблюдения за деятельностью  противника. Однако надо помнить, что все это произошло в то время, когда уже  невозможно было вести успешную борьбу с изменой в рядах нашего вермахта,  которая крайне неблагоприятно отразилась и на ходе боевых действий войск  Роммеля в Ливии. В наших неудачах большую долю вины несет Канарис [2] – он  растрачивал свою энергию, все больше запутываясь в собственных, все более  сложных и обременительных для него самого интригах и конспиративных хитростях.  После того, как военная разведка перешла под мое руководство, мне были  подчинены и специальные подразделения, о которых я говорил. Благодаря этому я  ближе познакомился с новой для меня стороной работы разведки.

Так как Испания занимала исключительно благоприятное географическое  положение для приема радиопередач из‑за океана, мы создали радиосеть, диапазон которой  достигал глубинных районов Африки и захватывал Канарские острова. С ее помощью  мы получали информацию для одного из наших метеорологических отделов, сообщения  которого имели крайне важное значение для наших военно‑воздушных и военно‑морских сил. На эту тему я еще раз хотел  переговорить в Мадриде с Канарисом. Он сказал мне при встрече, что ничего не  понимает в технике, вопросы, связанные с ней, вообще наводят на него скуку. По  его словам, он знает только то, что она играет очень важную роль во время  войны, и только поэтому он и занимается этим вопросом. В ответ на мое сожаление  но поводу его недостаточной заинтересованности в этой проблеме он сказал  саркастически: «Зато я прекрасно знаю язык глухонемых и могу по движениям губ  понимать целые фразы, не слыша ни слова». Он выразил готовность обучить меня  азбуке глухонемых, чтобы мы могли разговаривать без слов, тем самым буквально  «ошарашить» шефа гестапо Мюллера.

Последующие дни я посвятил инспекции разведывательных точек моего  управления. Немало забот доставляла нам чрезмерная скученность наших  разведчиков в Мадриде, По мере ухудшения нашего военного положения испанцы под  давлением союзников пытались все больше и больше вытеснить их из страны. Все же  нам удалось после того как мы, подобно союзникам, опубликовали ряд пространных  нот протеста с описанием деятельности английской и американской разведок в  Испании – сохранить в Испании почти весь контингент наших сотрудников.

Из Мадрида я через несколько дней вылетел в Лиссабон. В то время  португальская столица имела для нас особое значение как перевалочный пункт  наших курьеров. Например, мы заключили с одним аргентинцем, жившим в Португалии  еще со времен первой мировой войны, долгосрочное соглашение, которое позволяло  нам использовать его бар и ночной ресторан для наших специальных курьеров. В  этом «злачном месте» вовсю шла торговля немецкими лекарствами, которые  поставлялись, главным образом, в Америку. Главный зал бара и все комнаты для  посетителей были увешаны зеркалами. В соседних помещениях были установлены  фотоаппараты, чтобы незаметно фотографировать отражение в зеркале каждого  «интересного» посетителя. Так, многие любители выпить, ничего не подозревая  заходившие в этот довольно подозрительный кабачок, попадали в нашу картотеку.  Как‑то вечером я  договорился встретиться в этом ресторане с одним банкиром, который уже не раз  сообщал нам ценные сведения из Англии. Теперь он хотел прямо заняться валютными  операциями по обмену фальшивых английских банкнот и вызвался, так сказать, в  качестве гарантии заранее удовлетворить на полгода наши потребности в валюте.  Побеседовав с ним немного, я, к его крайнему изумлению, положил перед ним фото,  на котором были изображены мы с ним. Мой собеседник был так испуган, что  оборвал обсуждение этой темы и больше никогда к ней не возвращался.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #84 : 11 Сентябрь 2011, 16:09:40 »

Кроме того, я должен был заняться в Португалии еще одной весьма  обширной проблемой. Нам в то время приходилось всерьез считаться с возможными  военными или политическими шагами западных держав на Иберийском полуострове.  Поэтому нужно было своевременно провести всю необходимую подготовку в области  разведки, то есть создать достаточное количество запасных опорных пунктов в  Испании и Португалии. Центральные управления в Берлине должны были при всех  обстоятельствах и в дальнейшем получать информацию из этого района. Я посетил  один из таких запасных пунктов, расположенный на португальской вилле,  приобретенной нами. Проволока, на которой как на бельевой веревке безмятежно  развевались синие штаны садовника, вывешенные для просушки, служила антенной  для передатчика. По нему я через несколько минут связался с центром в Берлине,  Кроме того, я должен был позаботиться о безопасности португальских вольфрамовых  шахт, в которых экономика Германии крайне нуждалась. В конце концов мы  направили большое количество наших подготовленных сотрудников и специалистов  для борьбы с диверсиями на шахтах, чтобы поставки в Германию осуществлялись  бесперебойно как можно более длительное время.

Сохранение нашей разведывательной сети на Иберийском полуострове имело  важное значение еще и потому, что Испания и Португалия играли роль предполья  для нашей разведывательной работы в Южной Америке. В отличие от Северной  Америки, в южном полушарии нам удалось организовать работу нашей разведки более  успешно. Мы смогли создать отличную радиосеть, а также наладить регулярно  действующую связь через курьеров. С помощью некоторых торговых фирм, во главе  которых стояли наши люди, нам удалось создать широкую сеть информаторов в  испанских портовых городах. Эта курьерская служба позволила нам до осени 1944  года принимать курьеров из всех частей Америки. Это было значительное  достижение, если учесть, что англичане останавливали в океане все испанские  суда, самым тщательным образом обыскивали их или неделями задерживали суда в  Гибралтаре, чтобы допросить экипаж и вынудить, в конце концов, капитана  привести судно в другой порт. При этом часто случалось так, что при обыске в  океане англичане снимали с борта матросов любой национальности, которых  подозревали в том, что они работают на немецкую разведку, и часто без суда и  следствия интернировали их в Англию вплоть до конца войны.

В Южной Америке мы располагали большим числом хорошо обученных  сотрудников. Для выполнения стоявших перед нами задач нам очень пригодилась  созданная усилиями немецких промышленников десятилетия назад сфера влияния,  которая позволила нам пользоваться многочисленными источниками людских и  материальных ресурсов. Благоприятствовало нам и то обстоятельство, что в  испаноязычных странах Южной Америки, особенно в Аргентине, между немцами и  местным населением существовали добрые отношения.

Иной была ситуация в Бразилии. Это государство, во главе которого  стояло враждебное Германии правительство президента Гетульо Варгаса, вскоре  после вступления США в войну, единственное из южноамериканских стран объявило  войну Германии и предоставило Соединенным Штатам сухопутные и военно‑морские  базы. Сразу же после этого в Бразилии широко развернуло свою деятельность ФБР,  разведка США. Уже через несколько месяцев после вступления Бразилии в воину  большая часть наших агентов, работавших в Рио‑де‑Жанейро, была выслежена и арестована. Однако  нашим важнейшим сотрудникам удалось ускользнуть и, после всевозможных  приключений, пробраться в Парагвай, где они продолжили свою работу.

Прочие южноамериканские страны не поддались ни политическому, ни  экономическому давлению союзников, пытавшихся привлечь их в ряды противников  Германии. В этих странах с ненавистью относились к опеке и отвергали  зависимость от англосаксов в какой бы то ни было форме. Здесь мы могли  продолжать нашу работу без особых осложнений до середины 1944 года. Я сам,  например, имел возможность вести переговоры с представителями аргентинской  армии о создании нейтральной авиалинии. Мы рассчитывали предоставить в  распоряжение Аргентины немецкую авиацию дальнего действия, которая совершала бы  беспосадочные рейсы из Испании в Буэнос‑Айрес. Переговоры развивались настолько успешно,  что наш план казался осуществимым. Имелись даже подставные лица из англичан,  готовые за прибыли от этого предприятия предоставить в наше распоряжение  бензин. И все же наша авиационная промышленность была уже не в состоянии  удовлетворить таким требованиям.

Когда, в конце концов, аргентинцы вынуждены были уступить давлению  союзников и разорвали дипломатические отношения с Германской империей, поток  информации, шедший к нам оттуда, стал постепенно иссякать. Но и в Аргентине  некоторым нашим агентам удалось избежать ареста. К одним из лучших наших сотрудников  принадлежал их руководитель Б., шпион экстра‑класса, которого англо‑американцы напрасно разыскивали еще в 1946 году.  О том, с каким мужеством и упорством Б. преодолевал опасности, говорит одна из  его поездок через океан. На обратном пути в Европу он, чтобы избежать строгого  английского контроля, несколько дней при убийственной жаре прятался в трюме  испанского судна, будучи погребен почти двухметровым слоем угля. О «зайце» не  знал на корабле никто, кроме надежного штурмана и одного матроса, так как англичане  засылали большое количество своих агентов на нейтральные корабли. Несмотря на  то, что почти все путешествие Б. обходился без воды и пищи, он невредимым  пришел к своей цели.

Перед отъездом в Берлин я встретился с руководителем аргентинского  молодежного движения Г. , который в то время изучал развитие и состояние  молодежного движения, а также (притом в большей степени) политическое положение  в Испании, Португалии, Италии и Германии. Через мое посредничество Г. удалось  посетить Восточный фронт, где он встречался с солдатами испанской «Голубой  дивизии». Мне удалось даже устроить ему аудиенцию у Гиммлера. Г. – убежденный  католик – после этой встречи сказал мне: «По ряду вопросов г‑н Гиммлер  проявляет большое понимание и готовность идти на компромиссы, но в своих  принципиальных убеждениях он – совершенно иной человек». Помолчав в раздумье,  он добавил: «Мне кажется, Германия хочет слишком многого. На внешнем фронте она  ведет борьбу против целого враждебного мира, а в то же время внутри страны она  хочет создать новые духовные основы, не опираясь на свои старые, испытанные  традиции».

________________________________________________________________


[1] «Торч». – Прим. перев.

[2] Когда мы обсуждали с ним  положение во Французской Северной Африке, то пришли к единодушному выводу, что  деятельность германской комиссии по перемирию потерпела там полный крах – как в  области политики и экономики, так и в области разведки. Мы условились начать в  Берлине совместную операцию по обновлению руководства и состава комиссии. К  сожалению, однако, Канарис в последний момент отступил, в результате чего я  «застрял» на подходах к министерству иностранных дел.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #85 : 11 Сентябрь 2011, 16:11:24 »

МОИ ПОПЫТКИ ПОДГОТОВИТЬ ЗАКЛЮЧЕНИЕ КОМПРОМИССНОГО  МИРА


Меры, принятые разведкой на случай вторжения – Я посвящаю Гиммлера в  свои планы – Его реакция – Меня вызывают в штаб‑квартиру в Житомире – Мой союзник – личный врач  Гиммлера – Мой первый откровенный разговор с Гиммлером об окончании войны –  Предпосылки и возможности компромисса – Гиммлер наделяет меня соответствующими  тайными полномочиями.

__________________________________________________________________


Хотя наша оборонная промышленность пока еще не страдала от воздушных  налетов и круглые сутки работала на полную мощность, с лета 1942 года я  предусмотрительно занялся созданием в различных странах так называемых сетей Р.  и И. (сети, обеспечивающей отход наших войск при вторжении союзников). Они  представляли собой группы агентов, которые – будучи формально объединены под  руководством так называемых «центров» – в организационном отношении действовали  самостоятельно и состояли в значительной степени из надежных местных уроженцев.  Эти меры были задуманы только на тот случай, если данные страны выйдут из‑под немецкой  власти или из сферы влияния Германии.

Я осуществлял свои приготовления сначала без ведома Гиммлера: однако,  в конце концов, они потребовали от нашей разведки таких затрат сил и средств,  что я все‑таки решился  проинформировать Гиммлера об этом. Правда, мне следовало ожидать, что он как  следует отчитает меня, если не за мое самоуправство, то за сомнение в  окончательной победе Германии, лежавшее в основе всех этих превентивных  мероприятий. И действительно, во время моего доклада Гиммлер проявил большое  недоверие. Он назвал меня пессимистом, даже пораженцем. Но все же мне удалось  настоять на своем, хотя я и должен был ему обещать, что в официальных  сообщениях, предназначаемых для Гитлера, об этих группах И. и Р. не будет  сказано ни слова.

Кроме того, меня в то время особенно беспокоило то, что наше высшее  руководство в результате узости своих политических взглядов не представляет  себе реальной ситуации. Моими сообщениями о военном потенциале Соединенных  Штатов продолжали пренебрегать, несмотря на все большее количество  доказательств, собранных нашей разведкой, и невозмутимо прикрывались догмами.  Такая же судьба постигла и мой подробный доклад о действительном оборонном  потенциале Советского Союза и о силе русской армии, который я вплоть до  мельчайших деталей подкрепил соответствующими документами. Видимо, я зашел слишком  далеко. Прочитав мой доклад, взбешенный Гитлер вызвал к себе Гиммлера, после  чего тот приказал немедленно арестовать ответственных сотрудников, работавших  над составлением этого доклада, обвинив их в пораженчестве. Только после того,  как по моей просьбе в дело вмешался статс‑секретарь Баке, обладавший большим авторитетом  как знаток России, Гиммлер дал мне возможность лично объясниться по этому  поводу.

Наш разговор сначала протекал крайне бурно. Гиммлер обрушился с  руганью в адрес всех составителей доклада, назвал специалистов из института  Ваннзее, во главе с профессором А. , шпиками НКВД, и не забыл про меня. Он  заявил, что, видимо, мне стало слишком трудно руководить управлением, ибо я все  больше подпадаю под влияние подозрительных сотрудников, позволяя увлечь себя  пораженческими настроениями. Но постепенно мои спокойные возражения возымели  свое действие, и к концу беседы об аресте уже не шло и речи. Гиммлером овладела  задумчивость. «Да, – сказал он, – если мы на этот раз не справимся с Востоком, а  это возможно только при крайнем напряжении всех наших сил, мы вынуждены будем  сойти с исторической сцены. Было бы ужасно, если бы вы оказались правы, однако  мы не имеем права заранее проявлять слабость под влиянием интеллигентских  размышлений».

И в дальнейшем руководство продолжало клясться лозунгом о «тотальной  победе» и даже объявило, что окончательный успех близок. Меня же не оставляла  мысль о том, как, несмотря на неудачные попытки, заставить Гиммлера трезво  глядеть на факты и объяснить ему опасность недостаточной гибкости при оценке  политической и военной ситуации в мире. Я думал только о Гиммлере и ни о ком  другом, так как попытка повлиять на высшее руководство через Риббентропа была  совершенно безнадежной. От министра иностранных дел невозможно было ожидать  понимания, он, как и многие из ближайшего окружения Гитлера, с бюрократической  скрупулезностью следовал его указаниям и ограничивался тем, что бессмысленно  растрачивал свои силы и нервы, как и нервы других, в борьбе за власть и во  внутриведомственных интригах. Лишь немногие думали о том, что когда‑нибудь  действия рейха предстанут перед судом истории; кругозор остальных не выходил за  рамки их ежедневной работы, не оставлявшей им времени подумать о более сложных  вещах. К сожалению, высшее руководство слишком много думало об истории, но  только о том, как «творить историю» в духе гитлеровских идей о «тысячелетней  империи». Поскольку, изучая все, находившиеся в моем распоряжении сообщения, я  уже не считал возможной конечную победу Германии, мне все яснее становилось,  что недостаточно только предупреждать, что пришло уже время оградить Германию  от самого худшего и путем компромиссного мира своевременно вывести ее из войны.  Пока у нас была возможность вести борьбу, мы имели шансы на успешные  переговоры. И как раз к тому времени – это был август 1942 года – поступавшие  ко мне разведывательные сообщения недвусмысленно говорили о том, что между  Сталиным и его западными союзниками возникли определенные трения. Советы  ожидали не только поставок американского оружия, гораздо большее значение они  предавали открытию второго фронта на Западе, а их союзники до сих пор не  предприняли никаких видимых усилий в этом направления. Англия, слишком слабая,  чтобы действовать в одиночку, продолжала ожидать прибытия американских военных  материалов. Эта ситуация – пока западные державы продолжали оттягивать  вторжение – казалась мне подходящей для того, чтобы начать зондаж обеих сторон  относительно мирных переговоров. То, что переговоры с Россией, несмотря на  временные неудачи, не были абсолютно бесперспективными, показали предложения  японцев о посредничестве, о которых я уже упоминал. Тем не менее, любые новые  попытки нуждались в надежном прикрытии со стороны лица, имеющего возможность в  случае необходимости противостоять таким людям, как Риббентроп и Борман, Этим  лицом мог быть только Гиммлер, который, опираясь на слепо преданный ему «орден  СС», располагал бы средствами для того, чтобы заставить руководство Германии  изменить политический курс. Тот факт, что я имел непосредственный доступ к  нему, позволял мне надеяться приблизиться к своей цели.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #86 : 11 Сентябрь 2011, 16:12:19 »

В начале августа 1942 года меня вызвали на доклад в штаб‑квартиру  фюрера, находившуюся на Украине. Гиммлер занял для себя и своего штаба  прекрасно расположенную офицерскую школу в Житомире, превратив ее в полевой  командный пункт. Чтобы встретиться с Гитлером и обсудить с ним обстановку,  Гиммлер ежедневно совершал поездки в своем мощном штабном автомобиле по  автостраде, связывавшей Житомир с Винницей.

Итак, однажды вечером я сел в курьерский поезд, отправлявшийся в  Варшаву, чтобы сделать там небольшую остановку. Во главе «генерал‑губернаторства»  стоял тогда рейхсминистр Ганс Франк, который любил устраивать в своем дворце,  обставленном с королевской роскошью, пышный прием всем высшим офицерам вермахта,  руководящим работникам СС и партии, следовавшим в штабквартиру фюрера. Франк  вручил мне письмо от Гиммлера – тот советовал мне отдохнуть денек в Варшаве,  чтобы поездка не слишком меня утомила. Через день я должен был вылететь дальше  на специальном курьерском самолете.

В «резиденции» Франка я встретил множество генералов вермахта,  командиров частей СС и высокопоставленных чиновников СС и партии. Мне интересно  было узнать мнение этих людей о боеспособности наших войск и об общем военном  положении. Под влиянием успешного летнего наступления на южном участке фронта  их, казалось, ничто не волновало, и их мысли были целиком направлены на их  военные задачи.

Ранним утром следующего дня я сел на самолет, присланный Гиммлером. Из  кабины четырехмоторного «Кондора» передо мной впервые открылись необъятные  просторы России. Лишь временами я замечал следы войны. Они полосами выжженной  земли тянулись через леса, луга и пашни, а между ними снова на сотни километров  лежала совершенно мирная и нетронутая земля. Созерцая под бесконечный гул  мотора эту картину, я смог представить себе, какие трудности пришлось  преодолеть нашим пехотинцам, чтобы овладеть этими пространствами.  Приземлившись, мы сломя голову на автомобиле помчались в Житомир. Здания нашей  штаб‑квартиры  были приведены в порядок и обставлены вполне по‑современному. Заняв премилую комнатку с душем, я  перекинулся парой слов с штандартенфюрером Брандтом, личным адъютантом  Гиммлера, чтобы прощупать обстановку в штабе.

Брандт был низеньким, невзрачным человечком, пользовавшимся  неограниченным доверием Гиммлера. Только шеф просыпался ранним утром, как  Брандт заявлялся к нему, нагруженный бумагами и документами. Пока Гиммлер  брился, он читал ему важнейшие сообщения утренних газет. Если попадались плохие  новости, Брандт начинал следующим предисловием: «Извините, рейхсфюрер…».  Получив такое предупреждение, Гиммлер на мгновение прекращал бриться – из  предосторожности, чтобы не порезаться от испуга.

За ужином я встретился с Гиммлером. Все присутствующие должны были  выходить к столу в брюках навыпуск, белых рубашках и штиблетах (а не военных  сапогах) – таково было личное распоряжение Гиммлера, которого он придерживался  до самого конца войны. Он принял меня в самом хорошем расположении духа,  сначала осведомившись о моем самочувствии, сказав, что доктор Керстен, который  тоже там присутствовал, наверняка вновь охотно возьмет меня под свое  «крылышко».

Здесь я должен несколько подробнее рассказать о личном враче Гиммлера,  поскольку ему пришлось сыграть известную роль в связи с моими планами. Как я  уже упоминал, после смерти Гейдриха я, по желанию Гиммлера, не раз обращался к  доктору Керстену, который с начала войны все больше превращался в «тень»  Гиммлера. Без него Гиммлер просто не представлял, как избавиться от недугов. В  свое время Керстена порекомендовал Гиммлеру генеральный директор германского  калийного синдиката. Говорили, что он успешно лечил голландскую королеву  Вильгельмину, а также целый ряд крупных промышленников со всего мира.  Несомненно, он обладал исключительным даром внушения, да и в остальном он был  очень интересным и разносторонним человеком, который пробился благодаря  самообразованию и незаурядному таланту. Метод его лечения заключался в массаже  нервных узлов, которые он находил кончиками пальцев. Активизируя таким образом  кровообращение, он восстанавливал нормальное функционирование всей нервной  системы. Он мог устранить за несколько минут головную боль и невралгию. Не  удивительно, что Гиммлер за годы войны, легшие тяжелым грузом на его нервную  систему, все больше зависел от Керстена, который мог оказывать на своего  пациента немалое влияние. Как‑то Гиммлер рассказал мне, что доктор умеет «распознавать» характер  нервной организации человека и по нему судить о его физических и духовных  способностях. Поэтому он, Гиммлер, направляет каждого, кто вызывает его  интерес, на обследование к Керстену, чтобы пройти своего рода испытание.

Внешне Керстен был мало привлекательным человеком – кругленький,  толстенький, весом, думаю, около ста килограмм. Глядя на его мясистые руки,  трудно было представить, что кончики его пальцев обладают особой  чувствительностью. К тому же зрачки его светло‑голубых глаз были обведены странными черными  колечками, которые порой придавали его взгляду нечто змеиное. В обращении он  был добродушным и приветливым, даже жовиальным. У него была только одна страсть  – он безумно любил всяческие сделки. Он покупал все, что мог достать «по  дешевке», например, дюжину часов или зажигалок. Кроме того, у него была слабость  к сплетням. Все это, а также зависть, которую вызывало у многих его положение,  снискало ему со временем немало врагов. Кое‑кто высказывал даже подозрение, что он является  агентом английской разведки. Когда я однажды заговорил с Гиммлером об этом, он  сказал: «Бог ты мой, да этот толстяк для этого слишком добродушен, он никогда  не сделает мне неприятности. Но все же, если вы хотите выяснить этот вопрос –  пожалуйста, это ваше дело. Но только старайтесь не обидеть его».
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #87 : 11 Сентябрь 2011, 16:13:45 »

Несомненно, Кальтенбруннер (с января 1943 года ставший преемником  Гейдриха) и Мюллер сделали бы все, чтобы «свалить» Керстена, но из‑за Гиммлера  они не осмеливались подступиться к нему. Благодаря этому, а также не в  последнюю очередь и моей поддержке, которую я оказал ему, помня о своих планах,  Керстен вышел из этой истории невредимым.

Вернемся теперь к нашей беседе с Керстеном в Житомире. Выяснилось, что  он полностью согласен с моими мыслями о своевременном окончании войны. Он даже  тут же согласился использовать для этого свое влияние на Гиммлера. Кроме того,  он ободрил меня, сказав, что, насколько ему известно, я на хорошем счету у  Гиммлера, чем придал мне силы самому заговорить с Гиммлером на эту тему. Я, со  своей стороны, обещал Керстену защищать его от Мюллера.

За ужином, в первый вечер моего пребывания в Житомире, Гиммлер  беседовал о чем угодно, только не о войне – он говорил об Индии, затронув при  этом различные аспекты индийской философии, и в конце концов оседлал своего  любимого конька – средневековые процессы ведьм. Он оживленно рассказывал о  последних научных исследованиях в этой области, высказав сожаление о том,  сколько «доброй немецкой крови» – имея в виду тысячи «ведьм» – было пролито в  угоду суевериям. Отсюда он перешел к католической церкви и испанской  инквизиции, назвав их «характерным порождением примитивного христианства».

(В действительности же, как я заметил позднее из его высказываний, он  восхищался католической церковью. Например, он часто вспоминал, как он сам,  будучи подростком, «исполненным веры в бога», служил министрантом святую мессу.  Но, как я уже говорил, ненависть к отцу перешла у него в ненависть к церковным  обрядам и организации, что проявлялось в его лекциях о католицизме).

На следующее утро Брандт вызвал меня на доклад. Он сказал, что Гиммлер  во второй половине дня планировал поехать к Гитлеру в Винницу и захотел перед  поездкой узнать от меня о состоянии китайско‑японских переговоров о компромиссном мире. Мой  доклад длился почти всю первую половину дня. Под конец Гиммлер спросил меня  неожиданно: «Вы выглядите таким озабоченным, что, плохо себя чувствуете?»  «Напротив, рейхефюрер, – ответил я, – лечение у Керстена придало мне новые  силы». Гиммлер изучающе посмотрел на меня и сказал, что ему приятно слышать о  взаимопонимании, достигнутом между мною и Керстеном. Тут я решился перейти  прямо к делу.

«Я знаю, – сказал я, – насколько вы заняты, но все же я хотел бы  вернуться к важнейшей части моего доклада. Но я не хотел бы начинать разговор,  прежде чем узнаю, достаточно ли у вас времени, чтобы спокойно выслушать меня».

Гиммлер занервничал: «Что‑нибудь неприятное, что‑нибудь личное?»

«Ничего подобного. Я хотел бы вам сообщить о деле, которое, может  быть, потребует трудных решений». В этот момент в комнату вошел Брандт. Гиммлер  дал ему несколько распоряжений и сказал, глядя на меня, что он думает перенести  свою поездку в Винницу и после обеда ожидает меня снова у себя.

Во время обеда Гиммлер был удивительно весел и общителен. Я  предполагал, что за этим скрывается хаос чувств и мыслей, царящий у него в  душе, которые он хотел насильственно подавить. Иногда он добивался этого,  становясь особенно жестким и холодным, а иногда, как и теперь, надевая маску  беззаботности и сердечности.

После обеда он сразу же вызвал меня в свой кабинет. Он встал из‑за  письменного стола, что случалось редко, подошел ко мне и спросил, не хочу ли я  чего‑нибудь  выпить. Затем он пригласил меня сесть и закурил сигару – что было тоже  совершенно необычно для него.

«Прошу вас, начинайте», – сказал он вежливо.

Я попросил у него разрешения начать издалека, учитывая необычность  темы, которую я намеревался обсудить. Гиммлер кивнул в знак согласия. Я начал  рассказывать ему один небольшой эпизод из своего прошлого, когда я был  референдаром [1] в суде. Мне очень хотелось отделаться от одного очень сложного  судебного дела, и я заранее, пока оно еще слушалось, написал в своем отчете,  какой приговор вынесен. После этого председатель суда вызвал меня к себе и  сказал, что в моем отчете о слушании дела отразились два качества –  пунктуальность и умение очень быстро работать (о втором качестве он упомянул в  ироническом тоне). Он пожелал дать мне несколько добрых советов, которые, он  надеется, я учту на будущее. Он по‑деловому объяснил мне, что из материалов дела  можно сделать самые различные выводы. Я должен, спокойно взвесив все  обстоятельства, учесть все возможные решения, а не идти лишь одним путем,  придерживаясь единственного решения. Не только в юридической практике, добавил  он, но и позже, в жизни, человек встречается с настолько разными оценками  проблем, что ему никогда не мешает вспомнить о возможности альтернативы.

Гиммлер удивленно смотрел на меня из‑за сверкающих стекол своего пенсне со смешанным  выражением любопытства и недоверия. Я выдержал его взгляд и продолжал: «Я на  самом деле никогда не забывал эти слова, и, в конце концов, они побудили меня,  рейхсфюрер, задать аналогичный вопрос вам». Я еще раз глубоко вздохнул и  произнес:

«Осмелюсь спросить, рейхсфюрер: в каком ящике вашего письменного стола  прячете вы вариант решений относительно конца войны?»

Гиммлер сидел передо мной, совершенно ошеломленный. Лишь после  томительного молчания он обрел дар речи: «Вы что, с ума сошли?». Голос его  почти прервался. «Вы не в себе? Как вы вообще осмелились разговаривать со мной  в таком тоне?»
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #88 : 11 Сентябрь 2011, 16:16:20 »

Я ждал, пока схлынет первое возбуждение. Затем я ответил: «Я знал,  рейхсфюрер, что вы прореагируете на мои слова именно так. Я даже думал, что мне  придется еще хуже».

«Вы заработались; вам необходимо на несколько недель уйти в отпуск», –  сказал Гиммлер. Его голос был уже не таким громким и раздраженным, что  подбодрило меня и я продолжал говорить. В. общих чертах я обрисовал ему  соотношение воюющих сторон в настоящий момент, опираясь на свои сведения.  Говоря это, я заметил, что мои объяснения заинтересовали его. Он молча  покачивал головой, не прерывая меня.

«Даже такой человек как Бисмарк, – сказал я в заключение, – находясь  на вершине своего могущества, держал наготове вариант решения. Сейчас Германия  пока еще находится на вершине своего могущества и еще имеет неплохие шансы  побудить своих противников пойти на компромисс».

Гиммлер встал и в раздумье стал расхаживать по комнате. «Пока  советчиком фюрера является Риббентроп, этого не произойдет», – произнес он, как  будто разговаривал сам с собой. Я тут же подключился, торопясь, пока настроение  Гиммлера не изменилось. Ведь если мне сейчас не удастся утвердить его в  решимости действовать и вырвать у него согласие, которое связало бы его, то  следовало ожидать, зная его характер, что он, попав под влияние Гитлера, вновь  проявит колебания. Поэтому я, не теряя времени, постарался укрепить его мнение  о Риббентропе как о деятеле, которого пора сменить.

«Он постоянно отклоняет мои предложения по внешнеполитическим  проблемам и выступает против них», – сказал Гиммлер. Здесь я еще подбросил дров  в огонь, стремясь разжечь его злобу против Риббентропа, напомнив ему, что  только из‑за своеволия  и близорукости Риббентропа усилия японцев выступить в роли посредников между  Германией и Россией, а также наши попытки посредничества между Японией и Китаем  потерпели крах. Кроме того, я упомянул о том, что на советских заводах стали  использоваться китайские рабочие.

Гиммлер медленно подошел к своему письменному столу, на котором стоял  большой глобус. Он провел ладонью по обширному пространству, занимаемому  Советским Союзом, потом повернул глобус и указательным пальцем коснулся  крошечной территории Германии. «Если мы проиграем войну, нам не будет  спасения», – сказал он. Затем он так же показал рукой на Китай: «А что будет,  если однажды Россия объединится с Китаем? Особенно если это приведет к смешению  рас?»

Затем он погрузился в раздумье, которое прервал словами: «Боже,  покарай Англию!» После этого он повернулся ко мне и спросил: «Какой результат  будут иметь ваши идеи на практике? Откуда вы знаете, что вся эта история не  ударит по нам самим, как бумеранг? Ведь вполне может случиться, что в ответ на  наши предложения западные державы поторопятся договориться с Востоком».

«Если вести переговоры как следует, эту возможность можно  предотвратить», – возразил я.

«А как вы намереваетесь действовать?»

Я объяснил, что такие переговоры ни в коем случае нельзя вести по  официальным дипломатическим каналам; для этого следует использовать  политическую разведку. В случае неудачи участников переговоров можно  дискредитировать и бросить на произвол судьбы. С другой стороны, для противной  стороны важно знать, что лицо, с которым она будет иметь дело, на самом деле  имеет за собой авторитетных покровителей. Если он, Гиммлер, согласен наметить такого  человека и одновременно пообещает до конца года отстранить Риббентропа от  исполнения обязанностей министра иностранных дел, я бы смог попытаться  установить контакт с западными державами. Устранение Риббентропа  свидетельствовало бы о новых веяниях, что обеспечило бы нашим предложениям  необходимую поддержку.

Здесь Гиммлер прервал меня: «Пожалуй, я бы смог уговорить Гитлера  расстаться с Риббентропом, если бы был уверен в поддержке Бормана. Но нам  нельзя ни в коем случае посвящать Бормана в такого рода планы. Он способен  вывернуть все наизнанку и заявить, что мы хотим заключить блок со Сталиным». Он  задумчиво покрутил на пальце кольцо со змейкой – верный признак того, что он  сосредоточенно размышляет.

«Вы действительно думаете, что смена министра иностранных дел явится в  глазах наших противников достаточным доказательством нового курса германской  политики?»

Я тотчас же ответил утвердительно.

«А не случится ли так, что наши противники примут это за проявление  слабости с нашей стороны?»

Я еще раз изложил ему, каким путем намереваюсь идти. Слушая меня,  Гиммлер кивал головой, видимо, соглашаясь с моими мыслями. Внезапно он  повернулся к стене и стал рассматривать висевшую на ней карту Европы. Через  некоторое время он сказал: «До сих пор вы разъясняли мне только необходимость  принятия альтернативных решений в принципе. Давайте‑ка обсудим теперь конкретную основу, на которой  могли бы вообще проводиться эти переговоры. Начнем с англичан».
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #89 : 11 Сентябрь 2011, 16:17:44 »

«Судя по имеющейся у меня информации, – сказал я, – англичане будут  настаивать на том, чтобы мы, по меньшей мере, ушли из Северной Франции. Вряд ли  они будут терпеть немецкие батареи на побережье в районе Кале».

«И вы считаете, что при определенных условиях союз с братским нам  народом был бы невозможен?»

Я пожал плечами и ответил: «Сейчас об этом рано говорить».

«А как насчет германских областей на материке – с Голландией и  Фландрией?»

«Видимо, мы должны будем предоставить этим странам их прежний статус,  – сказал я. – При этом можно было бы, – намекнул я на его расовую политику, –  поселить верные нашей идеологии элементы на германской территории».

Гиммлер делал своим зеленым карандашом пометки на карте, обозначив  Голландию, часть Бельгии и Северную Францию как объекты будущих переговоров. «А  Франция?» – спросил он, колеблясь.

«Здесь я представляю себе возможным решение, ориентирующееся на  объединение экономических интересов Германии и Франции. Тем не менее,  необходимо будет восстановить политическую независимость Франции. Не следует  вновь обременять германо‑французские отношения доктринерскими предрассудками или политическими  воспоминаниями. Это касается и Эльзаса. Вы знаете, я сам родом из Саарбрюкена и  по собственному опыту знаю, сколь опрометчиво поступила Франция, присоединив к  себе после первой мировой войны Саар».

«Но ведь большая часть населения Эльзаса, – возразил на это Гиммлер, –  по происхождению немцы, почти не затронутые культурным влиянием французов».  Однако в конце концов он, хотя, может быть, и против воли, обвел зеленым  полукругом Францию. Затем мы коснулись еще Швейцарии и Италии, но когда его  «указка» остановилась на Австрии, он неожиданно сказал: «Но уж это останется  нашим».

После этого он задумчиво взглянул на Чехословакию.

«А что будет с ней?»

«Судеты в политическом и административном отношении будут и впредь  принадлежать рейху. Чехия и Словакия должны получить независимое управление, но  сохранить свои экономические связи с Германией. Я считаю, что это было бы  наилучшим решением и для всей Юго‑Восточной Европы, включая Хорватию, Сербию,  Болгарию, Грецию и Румынию». Гиммлер прервал мои объяснения: «В отдаленной  исторической перспективе все это приведет к экономическому соревнованию с  Великобританией, в результате возникнут те же противоречия, что и раньше».

Затем мы перешли к вопросу о Польше и прибалтийских государствах.

«Польский народ должен будет работать на нас», – сказал он тоном, не  допускающим возражений. «А здесь следует создать сферу для финской экспансии, –  его зеленый карандаш показал на прибалтийские государства. – Финны – надежные  люди. С этим уголком на Севере у нас будет меньше хлопот». Потом он взглянул на  Россию. Возникла длительная пауза.

«Если я вас правильно понимаю, – возобновил он разговор, – все наши  территориальные приобретения на Востоке нам следует использовать как залог  успеха в будущих переговорах с Россией».

«Да, рейхсфюрер». Я напомнил ему в этой связи о словах французского  премьер‑министра  Лаваля, сказавшего Гитлеру однажды: «Г‑н Гитлер, вы ведете большую войну за создание  новой Европы, но для того, чтобы вести эту большую войну (он имел в виду войну  против России), вам нужно сначала создать эту новую Европу». «Компромиссный  мир, – продолжал я, – должен быть, разумеется, заключен так, чтобы он позволил  Германии и в будущем занимать прочные позиции в отношении Востока».

Наша беседа затянулась до поздней ночи. Но все же мне удалось добиться  от Гиммлера согласия лично вступить во внешнеполитическую игру. Он даже  пообещал мне, протянув, в залог верности руку, сделать все, чтобы Риббентроп до  рождества (1942 года) был снят со своего поста. Кроме того, он дал мне в  принципе разрешение завязать с Западом контакты через каналы, находящиеся в  распоряжении зарубежной службы информации.

«Я одобряю ваш план, – сказал он в заключение, – но с тем условием,  что в случае, если вы в ходе ваших приготовлений совершите серьезную ошибку, я  моментально откажусь от вас».

Тем самым Гиммлер предоставил мне свободу действий – это было больше,  чем я надеялся достичь. Но тогда я еще не мог в полной мере представить себе,  как сильно повлияют на осуществление этого решения факторы, находившиеся вне  моего контроля. Не подумал я и о том, что изменчивый характер Гиммлера слишком  часто обращал его лучшие намерения в свою противоположность.

Как бы то ни было, он дал мне возможность приступить к делу. Отныне  большая часть моих помыслов и усилий была направлена на то, чтобы вызволить  Германию из тупика войны на два фронта. Конечно, тогда я еще был слишком  большим идеалистом и твердо верил в успех своего дела. Действительность же  заставила меня пережить одно разочарование за другим, длинная цепь которых  слишком редко прерывалась вспышкой надежды. В конце войны я должен был  признаться себе, что был слишком маленьким колесиком в гигантском механизме  истории.

__________________________________________________________________

[1] стажером. – Прим. перев.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #90 : 11 Сентябрь 2011, 16:19:00 »

БОРМАН – МЮЛЛЕР


Отношения между Гиммлером и Борманом – Характер Бормана – Мюллер об  идеологическом руководстве Германии – Смена его политической ориентации.

_________________________________________________________________


С лета 1942 отношения между Гиммлером и Борманом сильно обострились.  Между ними шло соперничество за «место под солнцем» – каждый мечтал стать  фаворитом Гитлера. И внешностью, и характером соперники настолько разительно  отличались друг от друга – Борман был похож на драчливого кабана на  картофельном поле, а Гиммлер напоминал аиста, расхаживающего по салатным  грядкам, – что вряд ли последнему удалось бы когда‑нибудь устранить своего противника. К тому же  Гиммлер, совершая тактические ошибки, постоянно обнажал свои уязвимые места,  чем Борман ловко пользовался. Так, однажды Борману удалось разжиться очень  сильным козырем, когда Гиммлер обратился в партийную канцелярию с просьбой о  получении личной ссуды.

Гиммлер жил отдельно от своей жены, от которой у него была дочь. Но к  разводу он относился отрицательно – не только потому, что, как он мне как‑то  рассказывал, у них была дочь, но и из чисто принципиальных соображений. Он не  хотел бросать жену (которая была намного старше его, но еще до замужества  самоотверженно заботилась о нем), чтобы не создалось впечатления, будто она  теперь не пара ему. Вместе с тем он был в связи с женщиной, родившей ему двух  внебрачных детей, к которым он был сильно привязан. Он делал для них все, что  могло позволить его жалованье. И вот этот‑то человек, обладавший вместе с Гитлером  громаднейшей властью в Третьей империи, который через свои разнообразные  экономические организации и прочие каналы мог располагать миллионами,  неожиданно столкнулся с затруднениями, стараясь обеспечить существование своей  семьи и внебрачных детей. Он обратился не к кому иному, а к своему сопернику  Борману с просьбой выдать ему из партийных сумм ссуду в размере восьмидесяти  тысяч рейхсмарок с условием погашения. Позднее он спрашивал меня, не обманули  ли его с процентами. Понимая опасность сложившейся ситуации, я предложил  Гиммлеру погасить долг сразу, выплатив ссуду наличными. Так как в данном случае  речь шла о ссуде на строительство, можно было получить обеспечение для нее  через ипотеки или опись имущества. Но он отклонил мое предложение со словами:  «В этом глубоко личном деле мне хотелось бы быть особенно корректным и никого  не вмешивать в него».

Когда я в другой раз обстоятельно беседовал с Гиммлером о его  напряженных отношениях с Борманом, он сказал, что фюрер настолько привык к  этому человеку и его методам работы, что было бы очень трудно ограничить его  влияние или сузить сферу его деятельности. «Все это заставляет меня вновь и вновь  идти на компромисс с Борманом, хотя существуют все основания для того, чтобы  удалить его с занимаемого поста. Я считаю его, кроме того, ответственным за  многие неверные решения Гитлера».

Позднее я не раз задавал себе вопрос, в чем же причина того, что  Борман, этот бывший управляющий поместьем в Мекленбурге, захватил такую власть.  Внешне он был мало привлекателен и не располагал к себе. Это был кряжистый,  низкорослый человек с покатыми круглыми плечами и бычьим затылком. Голову он  держал постоянно наклоненной немного вперед, как будто что‑то давило  ему сзади на шею. При взгляде на него часто напрашивалось сравнение с боксером,  который, наклонив вперед корпус, следя за противником своими быстрыми глазками,  подстерегает его и внезапно переходит в наступление. Конечно, в значительной  степени его большое влияние на Гитлера было обусловлено его политическим  прошлым. Он рано вступил в партию и в молодости входил в «черный рейхсвер», а  также участвовал в диверсиях против французов в Рурской области. Пользуясь протекцией  Рудольфа Гесса, он овладел искусством постепенного, но неотступного продвижения  вверх. Как и Гейдрих, он вел свою личную картотеку – своего рода политическое  справочное бюро, сотрудничавшее с внутренней разведывательной службой СД. При  назначении или продвижении какого‑либо чиновника, высшего офицера вермахта или  высокопоставленного члена партии именно Борман мог, еще в «эпоху Гесса», с  помощью своей картотеки дать политическую оценку каждой кандидатуре,  великолепно пользуясь этим инструментом власти. Благодаря этому средству он мог  оказывать давление не только на высшие партийные инстанции, держа их, в  известном смысле, под угрозой, но и одновременно оказывать влияние на кадровую  политику всех имперских учреждений. Когда освободилось место его бывшего  покровителя Гесса (которого Борман объявил сумасшедшим), он прежде всего  позаботился о том, чтобы благодаря постоянному присутствию среди ближайшего  окружения Гитлера постепенно стать незаменимым, и одновременно быть в курсе  всех внутренних событий и всех политических бесед. Со временем он развил в себе  поразительную способность уводить Гитлера от обсуждения неприятных тем или  вообще направлять его мысли по иному руслу не только в результате своего  постоянного присутствия рядом с Гитлером, но и умения своевременно вставить  несколько ловко подобранных фраз. Кроме того, он обладал выдающейся памятью –  качеством, которому Гитлер придавал исключительное значение. Ведь чем больше  развивался политический механизм рейха, тем труднее становилось решать все множество  проблем на самом высшем уровне, где все зависело от воли Гитлера и его  способности оценивать возникающие вопросы. По мере ухудшения физического  состояния Гитлера эта задача требовала все больших затрат нервной энергии. Но  чем раздражительнее и нетерпимее становился Гитлер, особенно в последние годы  войны, тем нужнее становился для него Борман, готовый появиться в любое время  дня и ночи. Благодаря своему умению сводить сложные вопросы к простым, он мог  изложить даже самые запутанные и сложные дела в простой форме, преподнося самую  суть. Он развил в себе способность так строить свои доклады, исходя из  требований логики и психологии, что для тех, кто его слушал, необходимое  решение навязывалось само собой. Я нередко восхищался его искусством и пытался  овладеть этой методикой докладов, но так и не достиг в этом полного  совершенства.
« Последнее редактирование: 12 Сентябрь 2011, 09:42:03 от W.Schellenberg »
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #91 : 12 Сентябрь 2011, 09:43:30 »

Как я уже говорил, Борман и Гитлер были антиподами. Но на одного  человека, о котором я уже рассказывал, Борман очень сильно походил, как внешне,  так и своим характером. Этим человеком был Мюллер. Из‑за удивительного превращения, которое претерпел  однажды этот человек, я еще раз должен вернуться к рассказу о нем.

Когда я писал о «Красной капелле», то упомянул, что Мюллер уже в то  время таил заднюю мысль постепенно отдалиться от борьбы с советской разведкой.  В начале 1943 года, когда в Берлине‑Ваннзее, проходила конференция всех наших  полицейских атташе, работавших за границей, Мюллер неожиданно предложил мне  побеседовать с ним. Меня это вежливое предложение тем более поразило, что я  тогда уже давно находился с ним в открытой вражде.

«Я постоянно думаю, – начал он, – какие мотивы и духовные причины  лежали в основе предательств, совершенных членами „Красной капеллы“. Разве вам  самим неизвестно, – спросил он, – что советское влияние на западе Европы  опирается не только на рабочих, проникнутых коммунистической идеологией, но и  охватывает интеллигентные слои западных народов? Я считаю, что это явление  неизбежно порождается обстоятельствами нашей эпохи, и оно может стать очень  распространенным, поскольку наша западная культура страдает духовной  индифферентностью. Я имею в виду при этом и идеологию Третьей империи, так как  национал‑социализм –  всего лишь разновидность навоза в этом интеллектуальном болоте духовной  неуверенности, порождающей политический нигилизм. В противоположность этому мы  видим, как в России неумолимо растет единая духовная и биологическая сила. Она,  преследуя далеко идущие цели материальной и духовной мировой революции,  сообщает Западу, энергия которого падает, своего рода положительный  электрический заряд».

И эти слова произносил человек, который, служа национал‑социалистской  Германии, систематически и самым безжалостным образом боролся с коммунизмом во  всех его проявлениях!

Мюллер, с покрасневшими от вина глазами, откинулся в кресле и  несколько секунд разглядывал свои толстые, мясистые ладони. «Видите ли,  Шелленберг, – продолжал он в саркастическом тоне, – я – выходец из низов, и  пробился с самых низших должностей в результате упорного труда. Вы же  принадлежите к интеллигенции, которая примкнула к иному для нее миру. Я вот  думаю о некоторых людях из „Красной капеллы“ – о Шульце‑Бойзене или Харнаке. Они тоже были людьми из  вашего мира, но они были людьми совсем другого сорта – они не цеплялись за  полумеры, а были настоящими прогрессивными революционерами, которые всегда  искали окончательных решений и оставались верны своим убеждениям до самой  смерти. Того, к чему они стремились, национал‑социализм, склонный к различного рода  компромиссам, просто не мог им дать, в отличие от идеологии коммунизма.  Национал‑социализм не  смог переделать высшие слои нашей интеллигенции, проникнутой туманными и  неясными идеями, и вот в этот‑то вакуум и устремляется теперь коммунистический Восток. Если мы  проиграем войну – причиной нашего поражения будет не столько военная мощь  русских, сколько духовные возможности руководящей прослойки нашего общества. И  дело тут не в самом Гитлере, а в тех, кто окружает его. Если бы фюрер с 1933 по  1938 годы прислушивался ко мне, он бы прежде всего провел основательную и  беспощадную чистку своего аппарата и не позволял бы командованию вермахта  дурачить себя».

Его возбуждение все росло. Чего, собственно, добивался Мюллер, куда он  клонил? Он торопливо выпил свой стакан и злобно уставился перед собой. А я в  этот момент вспомнил о других словах, которые он сказал мне незадолго до нашей  беседы: «Нужно загнать всю интеллигенцию в рудники и взорвать их к чертовой  матери». Я уже собрался уходить, когда Мюллер снова заговорил: «Я не вижу для  себя выхода, но все больше склоняюсь к убеждению, что Сталин стоит на  правильном пути. Он неизмеримо превосходит западных государственных деятелей, и  если уж говорить начистоту, нам следовало бы как можно скорее пойти с ним на  компромисс. Это был бы такой удар, от которого Запад с его проклятым  притворством уже не оправился бы!» Тут он пустился на чем свет стоит ругать на  баварском диалекте и выродившийся Запад, и неспособность всего нашего  руководства. Слушая этот разговор с самим собой, я сделал немало очень  интересных открытий, так как Мюллер бывал всюду и знал интимнейшие подробности  о всех руководящих деятелях. И все же я с трудом подавил в себе известное  беспокойство. Почему он выложил мне сразу всю подноготную о перемене своих  политических взглядов? Я сделал вид, что не воспринял всего сказанного всерьез  и попытался обратить этот опасный разговор в шутку, сказав: «Ну, что ж, товарищ  Мюллер, будем отныне говорить „Хайль, Сталин!“, а наш папаша Мюллер станет  начальником управления в НКВД». Мюллер зло посмотрел на меня и произнес  язвительно: «Вас‑то уж по носу видать, что вы заражены Западом».

Пожалуй, более ясно он не мог выразиться. Я прервал разговор и  простился, но у меня из головы не выходил этот странный монолог Мюллера. Теперь  мне было ясно, что Мюллер полностью изменил взгляды и больше не думает о победе  Германии.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #92 : 12 Сентябрь 2011, 09:47:12 »

НЕУДАЧИ


Хория Сима пытается бежать – Трения между Гитлером и Гиммлером –  Действия Лютера против Риббентропа – Гиммлер уклоняется – Арест и конец Лютера  – Установление контактов с английским генеральным консулом Кейблом – Угрозы  Риббентропа – Назначение Кальтенбруннера шефом РСХА – Характер Кальтенбруннера.

________________________________________________________________


Тем временем в России наметился перелом в войне, последствия которого  было пока трудно предсказать. На Волге бушевала ожесточенная битва за  Сталинград, грозившая обернуться для нас катастрофой. Тяжелое поражение  потерпел в Северной Африке и Роммель – под Эль‑Аламейном он вынужден был отступить. На Западе  росла опасность вторжения англичан и американцев. Все это привело высшее  политическое руководство Германии к мысли мобилизовать последние резервы  немецкого народа и начать «тотальную войну».

Все это время я ожидал, что Гиммлер выполнит свое обещание сместить  Риббентропа – но напрасно. В тот момент атмосфера вокруг Гиммлера была  настолько напряжена, что вряд ли имело смысл напоминать ему об этом и вновь  просить его спокойно выслушать меня. За последние несколько месяцев его  отношения с Гитлером сильно ухудшились из‑за ряда неожиданных событий, одним из которых был  побег Хория Симы. Руководителю румынской «железной гвардии», который до  последнего времени был интернирован в Германии, удалось в одну туманную ночь  тайно бежать из школы СД в Бергенбрюке под Бернау. Мюллер, сразу же начавший  энергичные поиски, не доложил Гиммлеру ни слова опобеге. Тем временем об этом  узнал Риббентроп, прекрасно знавший о том, что «железная гвардия» была особенно  болезненным пунктом в отношениях между Гитлером и Гиммлером. (Со времени уже  упоминавшегося мной события в Румынии Гитлер был одержим идеей, что Гиммлер  проводит в этой стране свою собственную политику).

Риббентроп тут же помчался к Гитлеру и рассказал ему, что бежавший  Хория Сима сейчас находится в Италии, где вынашивает мысль о новом путче,  Гитлер, давший маршалу Антонеску честное слово не отпускать Хорию Симу, пока на  этот счет не будет принято их совместное решение, пришел в ярость. Совершенно  не сдерживая своего бешенства, он кричал, что Гиммлер и я вновь пытаемся  организовать заговор в Румынии. При этом он произнес такие слова: придет день,  когда он выкурит огнем и серой черную чуму (СС).

К счастью, вскоре нам удалось схватить Хориа Симу. После этого  напряженность между Гитлером и Гиммлером постепенно стала спадать. Но этот  случай привел к тому, что Риббентропу удалось не только восстановить свои  позиции, но и усилить их, после чего о его отставке в ближайшем будущем не  приходилось и думать.

Когда я несколько позже беседовал об этом с Гиммлером, он выглядел  очень подавленным. (Тем временем битва под Сталинградом закончилась нашим  поражением, а в Северной Африке мы продолжали нести потери). Когда я все же  осторожно напомнил ему о его обещании, он сказал, что теперь время все равно  упущено. Потерял свою актуальность не только вопрос о Риббентропе, закрыто для  нас и множество других путей. Лишь с громадным трудом мне удалось уговорить его  и в дальнейшем санкционировать мои попытки в направлении переговоров о мире.  Несмотря ни на что, я не оставил мысли о «свержении» Риббентропа.

После встречи в Житомире я поделился своими мыслями о вредном влиянии  министра иностранных дел на Гитлера с унтерстатс‑секретарем Лютером, намекнув ему также о своих  планах на будущее. Одновременно я попросил его помогать мне в получении  необходимых документов, чтобы ускорить падение Риббентропа. Мои предложения  упали на благодатную почву. Как раз в тот период между министром иностранных  дел и его бывшим наперсником возникли серьезные разногласия, вызванные отчасти  причинами личного, а отчасти делового характера. Поссорились между собой и их  жены; кроме того, Лютер не хотел больше уступать непрекращающимся и все более  настойчивым требованиям министра иностранных дел о предоставлении в его  распоряжение секретных фондов министерства. До поры до времени он старался  покрывать экстравагантный образ жизни Риббентропа, но в конце концов тот  настолько далеко зашел в своих притязаниях, что Лютер начал сомневаться, все ли  у него в порядке с психикой. Например, на вилле Риббентропа четырежды меняли  обои, не подходившие ему по цвету – и это в разгар войны!

Готовность Лютера оказать помощь в свержении своего шефа имела не  только чисто бескорыстные мотивы.

Он сказал, что для него в результате этого представилась бы  возможность очиститься в глазах Гиммлера от постоянных клеветнических обвинений  со стороны СС и улучшить свои отношения с ним.

Но здесь он допустил грубую ошибку. На приеме в честь итальянского  посла Аттолико Гиммлер, которому я сообщил о нашем разговоре с Лютером, снова,  после длительной немилости, стал обращаться с ним приветливо. Обрадованный  Лютер, не обращая внимания на множество зарубежных гостей, стал вести себя с  Гиммлером так, как будто тот был его закадычным другом. Но в таких вещах  Гиммлер был крайне щепетилен. На приеме он сохранил вежливый тон, но на  следующий день сразу же позвонил мне и дал волю своему раздражению  навязчивостью Лютера.

Вскоре после этого мне позвонил Лютер и начал на своем берлинском  диалекте: «Ну, я вам скажу, ваш шеф – молодец, с таким можно делать дела. Что  до меня, так пусть Риббентроп убирается к черту». В таком духе он проговорил  несколько минут, пока я не сообщил ему, что хотел бы переговорить с ним завтра.  Я боялся, как бы он, в порыве своей несдержанности, не договорившись со мной  заранее, не вздумал «замахнуться» на Риббентропа. Об этом и о его глупом  поведении с Гиммлером мы и беседовали с ним, встретившись, после чего Лютер  клятвенно заверил меня в будущем быть осторожнее и не предпринимать ничего  против министра иностранных дел без нашего ведома.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #93 : 12 Сентябрь 2011, 09:49:19 »

Позднее, в конце января 1943 года, ко мне явился один из референтов  Лютера, который взволнованно сообщил мне, что тот собрал документы против  Риббентропа. В них он, в частности, указывает на то, что умственное состояние  Риббентропа вызывает серьезные сомнения и что он вряд ли в состоянии выполнять  обязанности министра иностранных дел. Полагаясь на Гиммлера и веря в мою  поддержку, Лютер, по словам референта, разослал этот доклад в различные  правительственные инстанции в надежде добиться таким образом падения  Риббентропа. Теперь последнее слово за Гиммлером. Лютер требует, чтобы я  подтолкнул Гиммлера к немедленному выступлению против Риббентропа и просит меня  устроить ему срочно встречу с Гиммлером.

В принципе я приветствовал шаг Лютера, хотя он и нарушил свое обещание  не действовать в одиночку, и с его стороны было наивно пытаться преждевременно  впутать меня в эту историю. Поэтому я объяснил, что все зависит от согласия  Гиммлера, которое я надеялся получить еще в тот же день. Вечером мне позвонил  Гиммлер и сразу же вызвал к себе. К сожалению, я должен был обсудить с ним еще  ряд наших служебных вопросов в области разведки, что заняло довольно много  времени. Когда я наконец сообщил ему о поступке Лютера, то заметил, что он  занервничал и куда‑то заторопился. Сразу же после моих слов в кабинет заглянул  обергруппенфюрер Вольф, напомнивший Гиммлеру, что пора собираться. Я не знал,  что в этот вечер ему еще предстоит быть на большом собрании, иначе бы я  попробовал начать обсуждение этого вопроса пораньше. После того, как Вольф  вскоре вышел, я еще раз попытался склонить Гиммлера на немедленные действия в  поддержку Лютера. Гиммлер колебался, не находя себе места. В тот момент, когда,  казалось, он решился сказать «да», вернулся Вольф, неся шинель Гиммлера.  Гиммлер встал и сказал: «Хорошо, согласен».

Но тут в разговор неожиданно вмешался Вольф, который терпеть не мог  Лютера, и, видимо, что‑то уловил из нашего разговора: «Но позвольте, рейхсфюрер, не можете же  вы допустить, чтобы обергруппенфюрера СС Иоахима фон Риббентропа, одного из  высших членов нашего ордена, скинул какой‑то подлец Лютер. Это было бы грубым нарушением  орденских обычаев. Я уверен, что Гитлер никогда не согласится с этим».

Я прекрасно знал, что судьба Лютера, если его теперь обвинят в  нарушении этикета СС, будет решена бесповоротно. Я лихорадочно раздумывал, что  же делать. В тот момент мне показалось, что разумнее всего было бы отказаться  от сопротивления и дождаться более выгодного момента. К тому же я заметил, что  неприязнь Гиммлера к Лютеру проснулась вновь, разбуженная словами его адъютанта  Вольфа. «Да, да, Вельфхен, вы правы…»

Я еще раз попросил его не принимать поспешного решения в этом деле –  ведь вопрос сложный, с далеко идущими последствиями. Но я боялся, что Гиммлер  уже принял решение. Разочарованный я вернулся домой, не зная, что будет дальше.  Я бы охотно еще раз той же ночью поговорил с Гиммлером, но знал: он не любил,  когда его беспокоят в часы досуга. Я перебирал в уме тысячи возможностей, но  так и не мог найти способа, как избежать наихудшего.

Среди ночи мои размышления прервал звонок Мюллера. Он попросил меня  сообщить ему все, что я знаю о деле Лютера. Кроме того, он сказал, чтобы наутро  к нему явился референт Лютера и в письменном виде изложил ему содержание своего  сообщения мне. Он, Мюллер, думает использовать это объяснение как главную улику  против Лютера.

Рано утром мне позвонил Гиммлер. Он попытался отговориться:  «Успокойтесь, против Лютера не принято до сих пор окончательного решения. Что  бы ни случилось, у нас еще достаточно времени, чтобы обдумать это дело. Я  постараюсь предоставить вам возможность обсудить этот случай со мной еще раз».

Но уже на следующий день Мюллер допросил одного из близких сотрудников  Лютера, который после этого был арестован. За ним пришла очередь многих других чиновников  министерства иностранных дел и, наконец, самого Лютера. Но во время  продолжительных допросов, которым подверглись все обвиняемые, они продолжали  держаться своих первоначальных показаний. В результате против Риббентропа были  выдвинуты такие тяжкие обвинения, что уже этих немногих показаний – если бы  высшее руководство страны сознавало свою ответственность – было достаточно для  того, чтобы уволить Риббентропа. Но механизм Третьей империи действовал иначе.  Обычаи великого ордена СС были превыше всего. Поэтому наиболее опасные для  Риббентропа показания были изъяты из протоколов допроса и исчезли в письменном  столе Гиммлера. Сделал ли Гиммлер это только потому, что хотел сберечь доброе  имя СС, или же для того, чтобы иметь в запасе на случай необходимости в будущем  материал против Риббентропа, я так никогда и не узнал.

Через восемь дней Риббентроп получил полный текст протоколов допросов,  с которыми он отправился к Гитлеру. Об этой «афере» он сказал, что здесь налицо  злонамеренный выпад нижестоящего служащего против внешней политики, курс  которой проложен лично Гитлером. Поэтому он требует, сказал он, за неподчинение  сместить Лютера с занимаемого им поста, а за пораженческие настроения повесить!  Но это даже для Гитлера показалось чрезмерным. Наверняка он обсудил этот вопрос  с Гиммлером, поскольку, в конечном счете, ограничился увольнением Лютера и  заключением его в концентрационный лагерь.

Когда я после этого разговаривал с Гиммлером на эту тему, я прямо  сказал ему, что его позиция в этом деле была достойной сожаления. Он молча  воспринял этот упрек. Все же он отказался подвергнуть коллег Лютера тяжким  наказаниям, которых добивался Риббентроп, и настоял на том, чтобы ограничиться  посылкой их на фронт для службы в войсках СС.

Когда война окончилась, я слышал, что после вступления русских в  Германию Лютер отказался сотрудничать с ними в строительстве моста в восточном  секторе Берлина под предлогом, что он долгое время провел в концлагере. За это  он, по всей вероятности, был расстрелян.

Дело Лютера с достаточной ясностью показало мне, какие роковые  последствия могут иметь поспешные действия. Признаюсь, что теперь меня  беспокоило то обстоятельство, что Гиммлер уполномочил меня, самого молодого  сотрудника своего штаба, вести переговоры с союзниками. Теперь мне просто‑таки  приходилось подавлять в себе чувство неуверенности. Было ли обещание Гиммлера  искренним и серьезным? Мне казалось, что нерешительность, присущая его  характеру, вновь начинает преобладать, поэтому я решил в своих требованиях к  нему не переступать дозволенные границы. Я считал более целесообразным выждать,  пока дело Риббентропа уляжется, и пользоваться для осуществления моих планов  только теми разведывательными связями, которые я создал сам.

В конце лета 1942 года я впервые попытался установить связи с Западом.  Необходимо было осторожно прозондировать через английского генерального консула  Кейбла, находящегося в Цюрихе, возможность скорейшего окончания войны [1]. При  этом я надеялся, что м‑р Кейбл сможет довести об этом до сведения Черчилля. Однако трудность  состояла в том, чтобы устранить подозрения англичан в том, что мы – как и в  деле Венло – ведем «игру». Кейбл, насколько я мог думать, был хорошо  проинформирован о моей позиции и обо мне лично, и высказал готовность начать  предварительные переговоры с уполномоченным представителем немецкой стороны.  Позднее он сообщил мне, что получил от Черчилля полномочия на ведение таких  неофициальных переговоров. Он был даже готов ради переговоров на уровне  руководителей разведок отправиться, с соблюдением известных гарантий, в  Германию.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #94 : 12 Сентябрь 2011, 09:51:42 »

Но прежде чем двинуться дальше, я попытался заручиться поддержкой  Гиммлера, Его реакция была более чем причудливой. Он мялся, не говорил ни «да»,  ни «нет» и в конце концов заявил, не лучше было бы сначала обсудить все это  предприятие с Риббентропом. На этот раз я вскипел. Я указал ему на то, что весь  наш план основан именно на условии полного отстранения Риббентропа и его  предложение приведет к краху задуманного. Он нетерпеливо возразил мне: «С меня  хватит, я не желаю больше действовать против фюрера. Это мое окончательное  решение, которым вам придется удовлетвориться».

Передо мной вновь был Гиммлер, целиком подчинившийся воле своего  господина и повелителя – приказ Гитлера был законом для него, все, что бы он ни  сказал – было почти религиозным табу, вплоть до кошмаров массового уничтожения  евреев, которые были порождением не Гиммлера, а именно Гитлера. О том,  насколько противоречивые черты сталкивались в характере Гиммлера,  свидетельствовал эпизод, рассказанный мне его очевидцем, командиром отряда  полиции безопасности.

В 1944 году, во время переселения немцев с Волыни Гиммлер посетил один  из сборных лагерей, расположенных в северо‑восточной Польше. Переселенцы встретили его  восторженно, и Гиммлер, искренне растроганный, прижимал к себе окруживших его  детей. Простодушное умиление этих простых людей, радовавшихся возможности  твердо стать на ноги в рейхе, взволновали его до слез. На следующий день он  проводил инспекцию в Риге. Эстонская и латвийская вспомогательная полиция  арестовали там около двухсот евреев, обвиняемых в саботаже, шпионаже и  спекуляции. На вопрос, что делать с арестованными, Гиммлер, мгновение помедлив,  дал хладнокровный приказ: «Расстрелять!»

Но вернемся к мистеру Кейблу. Все обстоятельства дела на самом деле  были доложены Риббентропу, но Гиммлер вел бой с закрытым забралом и ничего не  сказал о подоплеке этой истории. Несколько позже я получил ноту Риббентропа, в  которой, в частности, приводилось следующее указание Гитлера: «Я запрещаю  зарубежной разведке раз и навсегда устанавливать подобного рода связи с  гражданами враждебных государств, так как я рассматриваю это как пораженчество  и в будущем буду наказывать за это. Если англичане захотят говорить с нами, то  сначала пусть заявят о прекращении сопротивления».

Конечно, Гитлер обсудил этот случай с Гиммлером. Когда я снова  встретился с последним, он был в плохом настроении и малоразговорчивым. Я  попробовал еще раз умолить его и заявил, что дальше так дело идти не может. Он  ушел от прямого ответа: «Может быть, вы допустили ошибку – может быть, было  неразумно обращаться непосредственно к англичанам. Может быть, вам следовало  использовать кого‑нибудь из нейтралов в качестве буфера».

«Хорошо, – ответил я, – впредь я попытаюсь использовать нейтральные  каналы». Мне было важно, по крайней мере, не дать ему отказаться от согласия,  данного в Житомире. Гиммлер с явным облегчением согласился. По всей видимости,  он чувствовал себя, таким образом, избавленным от дальнейших угрызений совести.  Я использовал эту возможность, прибавив, что своеобразие деятельности разведки  не позволяет избежать контактов между моим ведомством и гражданами враждебных  государств, как того требовала нота Риббентропа.

«Мелочи меня не интересуют, – парировал Гиммлер. – За это отвечаете  вы». После этого мы простились.

Непостоянство Гиммлера объяснялось, видимо, тем, что он вновь подпал  под слишком сильное обаяние Гитлера и изменил своим собственным взглядам,  гораздо более реальным; а может быть, причиной тому было переутомление от  работы, сделавшей его апатичным ко всему. По всей вероятности, перегруженность  Гиммлера заметил и Гитлер, поскольку в январе 1943 года он назначил на пост,  который занимал раньше Гейдрих, обергруппенфюрера СС Эрнста Кальтенбруннера.  Гитлер, казалось, был убежден, что этот «крепкий парень» обладает всеми  качествами, необходимыми для такой должности, причем решающее значение имело  безоговорочное послушание, личная верность Гитлеру и то обстоятельство, что  Кальтенбруннер был его земляком, уроженцем Австрии.

До этого Гиммлер проверил с помощью Керстена всех высокопоставленных  чинов СС и полиции, чтобы выяснить, кто из них больше подходит для этой  должности. Впоследствии Керстен рассказывал, что в его руки редко попадал такой  упрямый и крутой «бык», как Кальтенбруннер. «Видимо, он способен думать только  в подпитии».

Кальтенбруннер был великаном с тяжеловесными движениями. Выделялся он  своим угловатым подбородком, бычьим затылком и коричневыми от курения пальцами.  В день он выкуривал минимум сотню сигарет. Зубы у него все были изъедены  кариесом, что заставило Гиммлера приказать ему сходить, в конце концов, к  зубному врачу. При разговоре угловатое лицо Кальтенбруннера оставалось  совершенно бесстрастным. Но иногда он вдруг, совершенно неожиданно, ударял  кулаком по столу. И хотя в его присутствии, а также из‑за его грубого характера, я чувствовал себя  довольно неуютно, все же я старался не позволить своим чувствам влиять на наши  служебные взаимоотношения. Но очень быстро отчужденность между нами, а также  его антипатия ко мне стали явными. В его глазах – а он был фанатичный национал‑социалист,  «старый борец» – я был всего лишь карьеристом, не сделавшим для движения [2]  ничего особенного. То, что я к тому же имел прямой доступ к Гиммлеру, было для  него ножом острым. Еще меньше котировался я у него еще и потому, что курил и  пил весьма умеренно.

Видимо, благодаря, главным образом, своим хорошим отношениям с  Гитлером, он получил от Гиммлера больше прав и полномочий, чем тот предоставил  бы любому другому. В результате этого Кальтенбруннер был прекрасно осведомлен о  деятельности нашей иностранной разведки, что позволяло ему получить более  полное представление о положении на фронтах, чем когда он был шефом СС и полиции  в Вене. И чем отчаяннее становилось наше положение, тем больше пил  Кальтенбруннер. Иногда я встречал его уже утром, часов в одиннадцать, сидящим  за своим письменным столом с мрачным и пустым взором. Потом он с пьяной  веселостью запускал руку под стол и, достав оттуда бутылку шампанского или  коньяка, наливал мне стакан. Обычно я отказывался, и лишь когда он протестовал  слишком громко, я отхлебывал пару глотков. Как я уже говорил, близость его была  непереносима для меня. К тому же Гиммлер издал приказ, предписывавший всем  начальникам управлений РСХА обедать вместе. Чаще всего председательствовал за  обеденным столом Кальтенбруннер, который не упускал случая с садистской  утонченностью поиздеваться надо мной. Так как среди присутствующих у меня было  мало друзей и много врагов, я не преувеличу, если скажу, что из‑за одного  только общества обед превращался для меня в настоящую пытку.

_______________________________________________________________

[1] Примечание Шелленберга. Документы, т. 1, стр. 66.

[2] национал‑социалистского режима. – Прим. перев.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #95 : 12 Сентябрь 2011, 09:53:33 »

ОТПАДЕНИЕ ИТАЛИИ


Гитлер запрещает разведывательную деятельность в Италии – В обход  запрета – Падение Муссолини – Операция «Аларих» – Освобождение и конец Чиано –  Последствия для Балкан – Операция «Ход конем».

__________________________________________________________________


Один из моих главных сотрудников из среды русской эмиграции, в прошлом  ротмистр лейб‑гвардейского  полка, натурализовавшийся в Чили, вел работу против Советской России, находясь в  Париже и поддерживая связи через Рим. В его подчинении находился агент по  фамилии Непорожний, одновременно бывший связником, через которого  поддерживались контакты с одним русским великим князем, жившим в Риме, имя  которого я не хотел бы называть. Великий князь вращался в высших кругах Италии,  благодаря чему всегда был хорошо осведомлен о политике итальянского  правительства. В один прекрасный день Непорожнего арестовала итальянская тайная  полиции, и он на допросе выдал адреса наших явок в Риме.

После этого за моими курьерами в течение нескольких месяцев велась  неусыпная слежка, а вскоре их арестовали. Вместе с ними в руки итальянской  разведки попала важная секретная информация, в том числе и «персональный»  доклад о самом дуче и о его отношениях с любовницей Кларой Петаччи. Шеф  итальянской тайной полиции, хваставший тем, что он личный друг Гиммлера, сразу  же представил все материалы, вместе с «личным» докладом, Муссолини, который в  раздражении обратился к Гитлеру, в самых резких выражениях выразив ему свое неодобрение  такими действиями немецкой разведки. Гитлер потребовал от Гиммлера объяснений и  угрожал запретить всякую разведывательную работу в Италии.

Сначала я прибег к выжидательной тактике, указав Гиммлеру на заслуги  нашего главного агента в Париже, который продолжал еще вести расследование  сенсационного похищения белогвардейского генерала Александра Кутепова и его  преемника Евгения Николаевича Миллера.

Тем временем Гитлер осуществил свою угрозу и запретил и политической,  и военной разведке вести любую деятельность в Италии. Несмотря на этот запрет,  я начал с помощью своего парижского главного агента медленно восстанавливать  новые опорные пункты в Италии, избегая при этом использовать старые связи и  каналы. Чтобы скрыть подлинное происхождение информации, получаемой из Италии,  я перенес источник информации в соседние страны. В апреле 1943 года я решил,  хотя после того, что произошло, это было весьма рискованно, передать один из  докладов, в которых сообщалось об опасном развитии событий в Италии, через Гиммлера  Гитлеру. Перед лицом опасности, угрожавшей нашему африканскому корпусу в  Тунисе, и ожидавшейся высадки союзных войск в Италии я счел дальнейшее молчание  недопустимым. Кроме того, у меня имелись сведения, предупреждавшие о  диверсионных планах, вынашиваемых оппозиционными кругами против Муссолини, в  которых были замешаны члены его ближайшего окружения, а также я располагал  свидетельствами врачей, указывавших на неудовлетворительное состояние здоровья  дуче. Гитлер, явно приведенный в замешательство, сначала решил выжидать – то  есть он принял мое сообщение к сведению, но не занял определенной позиции. Под  влиянием Бормана позднее он, видимо, внезапно вспомнил о своем запрещении, так  как Гиммлер в мае 1943 года неожиданно заявил мне, чтобы я не осмеливался,  вопреки запрету, пользоваться в Италии секретными источниками информации. В  своей обычной манере он разразился часовым монологом, втолковывая мне, что хотя  он и сам учитывает возможность риска, но не сомневается в верности Муссолини по  отношению к Германии. Я должен был обещать ему прекратить действовать на  территории Италии.

Несмотря на это, я принялся за организацию тайных радиостанций. Я  полагал, что могу взять ответственность за этот шаг, ибо располагал  неоспоримыми доказательствами того, что против нас в Италии что‑то  замышляется. Вскоре после этого, летом 1943 года, когда я вернулся из поездки в  Анкару, из Рима были получены первые радиограммы, сообщавшие о созыве Большого  фашистского совета; они предупреждали о возможных неожиданностях и советовали  нам предпринять контрмеры. Теперь радиосвязь Рим – Берлин работала на полную  мощность – нам угрожала опасность переворота в Италии, который должен был вот‑вот  произойти. Несколько часов подряд я уговаривал Гиммлера и посла Хевеля  (человека Риббентропа, поддерживавшего для него связь со штаб‑квартирой  фюрера) связаться с Гитлером. Все было напрасно. Риббентроп отверг все  предложения и целиком положился на успокоительные сообщения из Рима от своего  посла фон Макензена. Он добился полного запрещения телеграфной и телефонной  связи с Италией; осталась только одна свободная линия связи – между фон  Макензеном и доверенным Риббентропа, статс‑секретарем бароном фон Штеенграхтом в Берлине. В  этом положении мне помогла моя секретная радиосеть, благодаря которой я постоянно  был в курсе событий.

Когда Муссолини (25 июля 1943 года) уже был арестован, Риббентроп еще  телеграфировал послу Макензену, в полном неведении о том, что произошло,  распоряжение о немедленном аресте Бадольо и других заговорщиков, а также  приглашение Муссолини приехать в Германию. Но к этому времени правительство  маршала Бадольо (с вечера 25 июля) уже прочно «сидело в седле», так что даже  срочные военные меры вряд ли имели бы шансы на успех. Мы горько поплатились за  упрямство Гитлера и Риббентропа. Разочарованию и ярости Гитлера не было  предела. Он справедливо подверг величайшему сомнению заверения Бадольо в  сохранении верности «оси», поскольку новое итальянское правительство сразу же  завязало контакты с западными державами через Ватикан, Мадрид и Лиссабон.

Во время этих переговоров, которые первое время шли довольно туго,  маршал Бадольо через посредника дважды обращался к командованию немецких войск  в Италии, предлагая им обсудить вопрос о выходе Италии из войны. Он предлагал  объявить нейтралитет, если немецкие войска согласятся очистить территорию  Италии до Альп. После длительных совещаний в узком кругу это предложение,  снабженное комментариями нашей разведки, было представлено на рассмотрение  Гитлеру. При этом мы указывали, что такое решение было бы для Германии  небезвыгодным – установить новую линию обороны от швейцарской границы до реки  По и дальше к Адриатическому морю. По подсчетам командования группы войск в  Италии у нас высвободились бы в результате этой меры около шестисот тысяч  человек для использования на Восточном фронте. Когда Гитлер ознакомился с  комментарием, он взорвался и потребовал срочно наказать меня как  безответственного пораженца. Больших усилий стоило Гиммлеру защитить меня от  ярости Гитлера.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #96 : 12 Сентябрь 2011, 09:54:56 »

Достаточно известно, какие военные меры предпринял Гитлер в связи с  событиями в Италии. Не был дан приказ ни об отходе, ни о превентивном  выступлении. Вместо этого Гитлер в начале августа 1943 года отдал приказ о  подготовке операции по освобождению Муссолини и аресту всех, причастных к  государственному перевороту. Составленный нашим итальянским отделом список  включал, наряду с прочими, фамилии следующих лиц, которых надлежало арестовать:  короля и кронпринца Италии, Бадольо и всех фашистских вождей, выступивших на  Большом фашистском совете против Муссолини. Операция получила наименование  «Аларих».

Но пока мы еще даже не знали, где находится Муссолини. В этой ситуации  Гиммлер снова прибег к помощи оккультных «наук» – и на этот раз не без успеха.  Он приказал собрать «представителей оккультных наук», арестованных после полета  Рудольфа Гесса, и поместил их под охраной на вилле в Ванзее. Всем этим  астрологам, ясновидцам и гадателям приказано было выведать место, где  содержится исчезнувший дуче. Эти сеансы обошлись нам недешево, так как «ученые»  требовали громадного количества хорошей пищи, напитков и табачных изделий. Но  вот один из «ясновидцев» выяснил, что Муссолини должен находиться на каком‑то острове к  западу от Неаполя. И на самом деле, как оказалось, Муссолини поместили сначала  на одном из указанных «чародеем» островков архипелага Понца. Кстати говоря, во  время этого эксперимента «ясновидец» не поддерживал ни малейших контактов с  окружающим миром.

Следы дуче вели теперь окольными путями на материк – с Понца его  перевели на остров Мадаллена, а оттуда – в горную гостиницу на вершине Гран  Сассо.

Проводить операцию «Аларих» поручили оберштурмбанфюреру СС, сотруднику  моего управления Скорцени. Но освобождение Муссолини удалось главным образом  благодаря мужеству и летному мастерству одного капитана парашютистов‑десантников,  так как приземление битком набитого планера с высоты почти в три тысячи метров  требовало исключительного умения.

Вечером 12 сентября 1943 года Муссолини, живой и невредимый, прибыл в  Вену.

Гораздо быстрее увенчались успехом наши усилия по освобождению бывшего  министра иностранных дел графа Чиано. Хотя он и голосовал на заседании Большого  фашистского совета против Муссолини, правительство Бадольо, тем не менее,  интернировало его в Риме. Так как его охраняли с особой тщательностью, вся  операция проходила как рискованный побег, для удачи которого много сделала одна  из наших сотрудниц под кличкой Фелицитас. За это ее впоследствии наградили  военным орденом. Благодаря ей сохранились и дневники Чиано, представляющие  ценность как политический и исторический документ.

Вернувшись в Италию, Муссолини потребовал от германского правительства  выдачи Чиано. Я сразу же предпринял попытки не допустить выезда графа, но  Гитлер уже дал положительный ответ на просьбу своего друга. По прибытии в  Италию Чиано сразу же был арестован. Ему угрожал расстрел. Немецкая разведка  попыталась еще раз освободить Чиано. Но Гиммлер не проявил необходимого  мужества и еще раз примирился с отрицательным решением Гитлера, который считал  угрозы Муссолини в адрес своего зятя всего лишь «итальянским актерством» и не  верил, что дуче выполнит ее. Только после того, как в январе 1944 года Чиано  был приговорен к смертной казни и расстрелян, Гиммлер, вопреки приказу Гитлера,  разрешил принять меры по обеспечению безопасности графини Эдды Чиано. С помощью  нашей разведки обергруппенфюрер СС Вольф помог ей бежать в Швейцарию.

«Фелицитас», вернувшаяся в Италию вместе с Чиано и проведшая ночь  перед казнью в его камере, сообщила нам, что Чиано ни на мгновение не терял  присутствия духа и вплоть до утра слушал произведения Сенеки, которые она  читала ему вслух.

Государственный переворот в Италии имел для нас на Балканах  катастрофические последствия. Итальянские части быстро оставили важные боевые  участки в Югославии, отдав их в руки предводителя коммунистической армии  освобождения Иосипу Броз Тито, сфера влияния которого благодаря этому  значительно расширилась. К счастью, нам в это время удалось разгадать  применявшиеся радистами Тито радиошифры и наладить радиоперехват всех его  радиосвязей. В одном из перехваченных сообщений говорилось, что на побережье  Адриатического моря планируется высадка англо‑американских войск, во взаимодействии с  партизанскими отрядами. Было совершенно очевидно, что нас пытались ввести в  заблуждение посредством дезинформации, при помощи которой руководитель партизан  хотел скрыть от нас слабость своих позиций. Ведь на самом деле, как нам стало  известно из других перехваченных радиопередач, его отношения с западными  союзниками ухудшились. Так, в частности, он приказал не посвящать более  офицеров западных стран в военные планы и мероприятия. Поэтому нас не удивило  внезапное появление у командующего немецкими войсками в Хорватии, генерала  Гляйзе, некоего доктора Петровича, за которым стоял генерал Любо Велебит,  дипломатический советник Тито. Он заявил, что знает о предложении вождя  партизан заключить с Германией перемирие, если Германия даст обязательство не  вторгаться в Западную Боснию. За это партизаны обещали не распространять свои действия  на Хорватию и прекратить всякую террористическую и диверсионную деятельность.

Но это предложение сначала не было принято нашим руководством всерьез.  Только после того, как венгерская разведка схватила в Фюнфкирхене русского  связника, этому делу дали ход. Связник должен был передать Тито указание  Сталина, уполномачивавшее его, в случае высадки англичан и американцев на  адриатическом побережье, что противоречило договоренности между Тито и  Сталиным, применить против десанта союзников военные меры. Когда посланец Тито  еще раз посетил генерала Гляйзе, я решил переговорить с генерал‑полковником  Йодлем, так как речь шла о чисто военной стороне дела. Но он увидел в этом  проблему, связанную с высокой политикой, о которой счел необходимым доложить в  высшей инстанции. Гитлер вынес решение: «С бунтовщиками не ведут переговоров –  бунтовщиков расстреливают».

Тито добивался все больших успехов в ведении партизанской войны и  вышел победителем в борьбе со своим соперником генералом Михайловичем,  сохранявшим верность королю. И тогда в 1944 году Гитлер отдал приказ о  проведении операции «Ход конем» – планировалось «уничтожить» Тито вместе со  всем его штабом. Эта операция должна была проводиться во взаимодействии с  вермахтом, но Гитлер вновь предпочел излюбленное им дублирование. Разведка и  вермахт действовали независимо друг от друга. В результате некоординированности  операции агенты разведки, проникшие в штаб‑квартиру Тито, слишком поздно узнали о действиях  вермахта. Иначе они смогли бы захватить Тито. Вместо партизанского вождя нам в  руки попал его маршальский мундир.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #97 : 12 Сентябрь 2011, 12:01:11 »

ВИЗИТ В ТУРЦИЮ


Контакт с «ИМРО» – Загадочная смерть царя Бориса – Беседа с послом фон  Папеном – Турция между двух огней – Встреча с шефом турецкой разведки – Наши  разведывательные связи в Турции – Великого муфтия доставляют в Берлин –  Гороскоп Гитлера – Швейцария между двух огней.

_________________________________________________________________


Вскоре после упомянутых событий на Балканах в Германию приехал Ванча  Михайлов, участник борьбы за свободу Македонии. Он был руководителем так  называемой «ИМРО» (Внутримакедонской революционной организации), созданной еще  в конце прошлого века – члены ее представляли национальное меньшинство,  стремившееся к созданию самостоятельного государства Македония. «ИМРО» годами  вела тайную борьбу настолько умело, что иногда производимые по ее приговорам  политические убийства и прочие карательные акции приводили в трепет все  Балканы. Руководимая антикоммунистами, принадлежавшими к ее правому крылу, эта  организация была ярой противницей Советов, все попытки которых привлечь «ИМРО»  на свою сторону оканчивались неудачей, наталкиваясь на неодолимое сопротивление  Михайлова.

После неудачного покушения на Тито мы попробовали более широко  использовать «ИМРО» в нашей борьбе с Советами. Для этого я лично познакомился с  Ванча Михайловым во время его визита в Берлин. Это был хрупкий бледный человек  небольшого роста, энергичные черты лица и светлые глаза которого говорили о  нем, как о фанатичном и целеустремленном борце. Уже начиная с 1941 года, наша  разведка пыталась склонить Гитлера к мысли о создании самостоятельной  Македонии, направив ему соответствующий меморандум. Но лишь в 1943 году он  согласился более детально обдумать эту идею. Свое окончательное согласие на  провозглашение независимого государства Македония он дал только летом 1944 года  (после смерти царя Болгарии Бориса). Но было уже поздно; события на фронтах  помешали воплощению этого решения в жизнь.

(Царь Борис скончался 28 августа 1943 года, вскоре после своего визита  в Германию, при загадочных обстоятельствах. Советы сразу же распустили слух,  что царя Бориса ликвидировала якобы немецкая разведка, снабдив его при обратном  полете в Болгарию вместо кислородной маски маской с ядовитым газом. Это  обвинение было не только клеветническим но и лишенным всякого смысла, ибо царь  Борис был сторонником Гитлера, который высоко ценил болгарского царя. Да и с  фактической точки зрения такое подозрение было необоснованным, так как не  существует такого ядовитого газа, который мог бы причинить смерть через  несколько суток после его употребления, не вызвав при этом никаких  патологических изменений в организме. Когда царь заболел, к его постели были  срочно вызваны четыре известных немецких медика, в том числе и профессор  Зауэрбрух. Один из этих врачей позже сообщил мне, что по следам, обнаруженным  на теле царя, единогласно было установлено, что смерть наступила вследствие  отравления неизвестным ядом).

В это время – как я уже говорил – я предпринял поездку в Турцию. После  вступления немецких войск в Болгарию в соответствии с операцией «Марица»,  усиленных нашими «учебными частями», находящимися в Румынии, Турция была  обеспокоена.

Несмотря на успокаивающие заявления с нашей стороны, турецкий  генеральный штаб сосредоточил крупные военные силы на небольшой территории  Восточной Фракии, занимающей узкую полоску европейского континента. Немецкое  военное командование не придало этому большого значения, так как считало, что  действия турок не более, чем политическая демонстрация. Все же наши войска в Болгарии  были настолько усилены, что в случае враждебных выступлений со стороны Турции  большая часть ее армии могла быть разгромлена. Турция сделала самое разумное,  что только могла – с согласия Великобритании она заключила 5 июня 1941 года  договор о дружбе с Германией. Так как гигантская Россия всегда была для своего  южного соседа источником постоянной опасности, Турция могла быть заинтересована  только в ослаблении России. Поэтому моя поездка, наряду с прочим, преследовала  и цель провести ряд дружественных встреч с различными турецкими деятелями, а в  особенности с шефом турецкой разведки, обсудив с ним возможность поддержки  Турцией нашей разведки в ее борьбе против России. Мне помогало то  обстоятельство, что после победоносного начала нашего русского похода определенные  круги в Турции выдвинули требование о воссоединении с теми народами, которые  были родственны туркам по крови и религии – с азербайджанцами и многочисленными  группами так называемых тюркских народов. Насколько мне стало известно из бесед  с высокопоставленными турецкими чиновниками, в Турции думали уже и о том, чтобы  повлиять на немецкое руководство с целью не превращать эти русские территории в  колонию Германии, а предоставить им, по меньшей мере, автономное  самоуправление. Я неоднократно сообщал Гиммлеру в подробных докладах об этих  тенденциях, которые надлежало взвесить с политической точки зрения в тот  момент, когда Германия потерпела первые тяжелые поражения в России. Гиммлер во  многом соглашался, но в последний момент у него не хватало мужества доложить об  этих идеях Гитлеру. Все‑таки, несмотря на непрекращающиеся попытки со стороны Риббентропа  помешать, мне удалось наладить прекрасные контакты с сотрудниками турецкой  разведки и даже подготовить почву для того, чтобы руководящие деятели турецкого  правительства посетили Германию с официальным визитом. Я считал необходимым  создать у турок впечатление о колоссальных военных усилиях немецкого народа.
« Последнее редактирование: 13 Сентябрь 2011, 16:42:08 от W.Schellenberg »
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #98 : 13 Сентябрь 2011, 16:43:01 »

Посетив Восточный фронт, наши гости отправились к Атлантическому валу,  где им впервые показали бетонированные бункеры для немецких подводных лодок.  Гитлер разрешил даже проинформировать их о тех видах военного производства,  которые до того времени были совершенно секретными. В окрестностях Берлина им  показали, как действуют в боевых условиях наши современные зенитные батареи.  Особое впечатление произвела на них демонстрация новой модели пулемета МГ‑42,  делавшего три тысячи выстрелов в минуту. Кроме того, в подземных тирах им  продемонстрировали новейшие модели наших автоматов МП‑43. При этом произошел небольшой эпизод, во время  которого появилась присущая туркам радушная вежливость. Один из стрелков,  демонстрировавших модель, которую все рассматривали с большим интересом,  допустил невнимательность, за что тут же получил строгий нагоняй от начальства.  Тогда один из турок подошел к солдату и сказал успокаивающе: «Такое могло  случиться и с моим сыном!»

Во время бесед с шефом турецкой разведки мы обсуждали также ряд  обстоятельств, связанных с операцией «Цеппелин». В 1942‑1943 годах нам, благодаря плодотворному  сотрудничеству с турками, удалось забросить из Турции в южные районы России и  за Урал агентов восточных национальностей, представителей кавказских и тюркских  народностей, прошедших особенно основательную подготовку. Они проникали в  русский тыл с величайшей осторожностью и передавали нам неплохую информацию. С  информацией, представлявшей интерес для Турции, мы, согласно договоренности,  знакомили турецкую разведку. Но после того, как русские схватили некоторых  агентов, в дело вмешались Молотов и Вышинский, которые начали оказывать  посредством угроз давление на турецкого посланника в Москве. Турецкое  министерство иностранных дел не позволило запугать себя. Оно официально  заявило, что в Турции достаточно хорошо известно, что и Россия забрасывает на  парашютах своих агентов на территорию Турции, но в то же время сообщило:  турецкое правительство позаботится о том, чтобы в дальнейшем проникновение  немецких агентов в Россию не происходило с территории Турции. Поэтому мне было  необходимо выяснить на месте сложившуюся ситуацию.

Наряду с этим мне необходимо было как следует проконтролировать работу  нашей разведки в Турции. Кроме того, в связи с осложнением также  германотурецких торговых отношений, особенно в таком деле как дальнейшие  поставки хромовой руды в Германию; мне хотелось бы личным влиянием устранить  это «узкое место». Наконец, я думал попробовать в разговоре с германским послом  в Турции Францем фон Папеном прозондировать, не сможет ли он, используя свои  хорошие связи с Ватиканом, указать путь к осуществлению моих планов заключения  компромиссного мира.

Перед отлетом я ознакомил Гиммлера с программой своей поездки. К моему  удивлению, он по всем пунктам согласился со мной, в том числе и с намерением  встретиться с Папеном. Отсюда я сделал вывод, что он, по‑моему,  одобряет мой план, намеченный в Житомире в августе 1942 года. После этого я еще  раз явился к Риббентропу. Он начал многословно разъяснять мне политическое  положение Германии, подчеркнув, что я в любых обстоятельствах должен буду в  беседах с турками сказать о несломленной военной мощи Германии и о единой воле  и вере немецкого народа в конечную победу. Затем он напомнил о турецких  дивизиях во Фракии, о которых мне необходимо будет собрать точные сведения.

Утром, когда я прибыл в Стамбул, я прежде всего нанес визит послу фон  Папену в его летней резиденции. Мы подробно обсудили с ним общую ситуацию в  Турции. Фон Папен нарисовал мне наглядную картину политического положения в  стране и сообщил о тех усилиях, которые прилагал он для сохранения пока еще  существующих доверительных отношений между Турцией и Германией. Он не скрыл от  меня при этом весьма реальной опасности того, что Турция по мере дальнейшего  ухудшения военного положения Германии сможет перейти в лагерь союзников. Затем  он сообщил о желании турок включить в сферу своего влияния Додеканес; с ним уже  не раз заговаривали об этом неофициально. Это нелегкое решение, над которым в  Берлине, тем не менее, должны подумать.

Наконец, мы перешли к обсуждению моих собственных задач. Я сказал фон  Папену совершенно откровенно, что обратился к нему в надежде осуществить планы  заключения компромиссного мира, учитывая его контакты с Ватиканом. В этой связи  я указал ему на возможность вторичного визита архиепископа нью‑йоркского Ф.  Спеллмана. К поставленной мной задаче посол отнесся положительно, но  скептически заявил при этом: «Берлин наломал уже столько дров, во всяком  случае, он должен сначала изменить свою политику в отношении церкви» [Отдел  Ватикана в министерстве иностранных дел в то время под давлением со стороны партийной  канцелярии, то есть Бормана, все больше подпадал под контроль тайной  государственной полиции, стремившейся к искоренению католической церкви в  Германии. После смерти Гейдриха Гиммлер пытался взять более умеренный курс в  церковном вопросе и обратился по этому поводу к Гитлеру. Тот реагировал на  предложение Гиммлера весьма разумно: «Если церкви, полные прихожан, помогут мне  поддерживать спокойствие в народе, то против этого, учитывая тяготы войны,  ничего нельзя возразить». Но Борман не успокоился и сумел, благодаря своему  искусству убеждения, добиться от Гитлера согласия на то, чтобы один из членов  партийной канцелярии был официально включен в состав немецкого посольства в  Ватикане как сотрудник министерства иностранных дел. В его задачи должно было входить  наблюдение за связями сотрудников немецкого посольства с руководящими деятелями  Ватикана, а также пристально следить за общей политической линией папской  курии, особенно в отношении Германии, и информировать об этом Бормана.

В качестве противовеса я использовал бывшего бенедиктинского патера Э.  , широко осведомленного в области церковной политики и глубокого знатока  дипломатии папской курии. Он уже давно состоял у нас на службе и пользовался  теперь собственными каналами связи, а в срочных случаях прибегал к помощи  «почтового ящика» на нашей секретной радиостанции в Риме. Особенно ценные  услуги оказал он в конце лета и осенью 1943 года, когда Гитлер носился с мыслью  в случае необходимости устроить папе новое «Авиньонское пленение» Мы  использовали всю мощь нашей разведки, чтобы не допустить этого, и  систематически сообщали в своих донесениях Гитлеру о возможных тяжелых  последствиях такого шага для национал‑социалистского режима. Мне удалось также привлечь  на нашу сторону и Гиммлера, на которого оказывали обратное влияние Геббельс и  Борман. Он попытался изложить Гитлеру, в ночной беседе с ним, существо нашего  плана. Для большей убедительности я снабдил Гиммлера особо вескими аргументами,  а также сказал ему следующее: «Все усилия, предпринимаемые мной в значительной  степени с его согласия и направленные на то, чтобы представить его перед всем  миром как вероятного преемника Гитлера, чтобы тем самым подготовить почву для  мирных переговоров с враждебными державами, потерпели бы полный крах в  результате пленения папы. Кроме того, именно его, Гиммлера, сделают  ответственным за это безумие, а не подлинных инициаторов, Геббельса и Бормана,  которые слишком умны для того, чтобы взять на себя этот „грех“ перед всем  миром». Все это убедило Гиммлера. Это был один из тех немногих моментов, когда  у Гиммлера хватило мужества дискутировать со своим повелителем и учителем и  убедить его.]. При условии, что Германия проявит в этом вопросе добрую волю, он  считал помощь Ватикана возможной [Относительно этого разговора см. содержащееся  в приложении письмо посла фон Папена от 6. 6. 1948 года.].
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #99 : 13 Сентябрь 2011, 16:44:25 »

Из Стамбула я вылетел в Анкару. Там я поселился в квартире одного  немецкого дипломата, которую мне любезно предоставил фон Папен. Уже на  следующий день, благодаря посредничеству моего уполномоченного Мойзиша, атташе  при германском посольстве, состоялась запланированная беседа с шефом турецкой  разведки.

Мой турецкий коллега довольно откровенно выложил свои «карты» на стол.  Слишком сильная Россия, сказал он, означает, как учит история, только угрозу  для Турции. Мысль о том, что Турция ориентируется только на Запад, порывая при  этом отношения с Германией, мой собеседник отверг. Германия, сказал он, в 1941  году, стоя на вершине могущества, особенно в отношении Балкан, проявила полное  уважение к особой позиции Турции. Россия наверняка не поступила бы так.  Поражение Германии явилось бы для Турции катастрофой с далеко идущими  последствиями, поскольку неясно, как распределились бы тогда силы западных  держав. С немецкой стороны также должно быть проявлено больше понимания к  экономическим проблемам Турции. Его страна крайне истощена большими расходами  на вооружение. До определенного момента политические и экономические цели  Германии и Турции совпадали, поэтому он считает возможным в этих рамках плодотворное  сотрудничество.

Я воспользовался этим согласием и попросил его о поддержке нашей  разведывательной деятельности против России. Несмотря на трудности, с которыми  должна была встретиться Турция в связи с этим, шеф турецкой разведки отнесся с  пониманием к моей просьбе. В свою очередь я выразил готовность оказать  энергичную поддержку экономическим требованиям Турции в Берлине (которые мой  собеседник перечислил). Проблемы Додеканеса я коснулся лишь вскользь, сказав,  что я сообщу об этом в Берлине. В заключение мой партнер еще раз заверил меня,  что Турция, перед лицом опасности с Востока, ни в коей мере не заинтересована в  поражении Германии и что об активных действиях с ее стороны против нас не может  быть и речи.

Я знал, что шеф турецкой разведки сделал это заявление не без согласия  своего правительства. Поэтому под конец разговора я осторожно затронул вопрос о  том, могу ли я, в случае чего, рассчитывать на содействие, если ситуация внутри  Германии позволит мне получить полномочия для начала мирных переговоров с  Западом. Мой турецкий коллега проявил большой интерес к моей попытке зондажа и  сказал, что, по его мнению, соответствующее содействие не противоречило бы  внешнеполитическому курсу Турции. Он высказал желание ознакомиться более  подробно с этой проблемой во время нашей следующей встречи, которая должна была  состояться через день. Когда мы прощались, между нами было установлено полное  взаимопонимание.

Погостив в семье Мойзиша пару дней, я собрался лететь обратно в  Стамбул. Самолет, на котором мы летели, выглядел мало надежным. Скоро мы  сбились с курса. Мысль о вынужденной посадке в пустынной местности, среди  карстовых ущелий, бросила меня в дрожь. Кроме моего спутника, на борту  находилась еще жена пилота с ребенком. Когда перед нами неожиданно выросла плотная  стена тумана, летчик попытался сначала лететь вдоль фронта облаков, но вскоре  тяжелые, черные грозовые тучи окружили нас. Чтобы не потерять видимости, пилот  прижимал самолет все ближе и ближе к земле. Маленькая машина неслась вплотную с  острыми вершинами утесов, проваливаясь в воздушные ямы. Женщина и ребенок  начали плакать от страха, а мой спутник показал испуганно на пилота. Тот в  одной руке держал штурвал, а в другой мусульманские четки, непрерывно перебирая  их в пальцах. Должен признаться, что теперь и мне стало не по себе, и я уже  вытащил из кармана свои записи, чтобы уничтожить их. Но в конце концов мы  удачно приземлились в Стамбуле, правда, с большим опозданием. Когда машина  пошла на посадку, все мы вытерли со лба пот, выступивший от пережитого. Когда  самолет сел, к нему подбежали не только сотрудники обслуживающего персонала  аэродрома, но и комендант. Он вне себя от радости вытащил летчика из кабины,  обнял и расцеловал его в благодарность за то, что он доставил всех живыми и  невредимыми.

В Стамбуле состоялась сначала беседа с моим сотрудником, в ходе  которой главное внимание мы уделили нашей информационной организации «Ремо».  Это была самостоятельная арабская информационная служба, которую представлял  итальянский журналист. Ежемесячно она обходилась нам не менее, чем в пять тысяч  долларов. Но эта организация снабжала нас настолько ценными сведениями о  движении судов по Суэцкому каналу, что я решил, несмотря на большие расходы,  продлить срок ее существования. Но прежде чем я смог перейти к другим служебным  задачам, я должен был сначала принять приглашения моих многочисленных турецких  друзей. Особенно запомнилась мне прогулка на большой яхте по Мраморному морю.  Когда мы медленно возвращались в Стамбул, на усыпанном звездами небе сияла  полная луна. Ночью в одном красивом отеле на берегу моря состоялся большой  банкет; как же я удивился, когда турецкий оркестр неожиданно заиграл немецкие  студенческие песни. Многие присутствовавшие на банкете турки учились в  университетах Германии и привезли с собой в Стамбул песни Рейна. Странно было  слышать в прекрасную восточную ночь у бухты Золотой Рог песню о луке Роланда.

Потом мои друзья повели меня в сад, расположенный на крыше ночного  клуба, где собирался международный «свет». Нельзя было не улыбнуться забавности  ситуации, когда мне показывали на находившихся там представителей английской и  американской разведок.
Записан