Feldgrau.info

Пожалуйста, войдите или зарегистрируйтесь.
------------------Forma vhoda, nizje----------------
Расширенный поиск  

Новости:

Камрады давайте уважать друг друга и придерживаться правил поведения на форуме и сайте.
http://feldgrau.info/forum/index.php?topic=250.0

Автор Тема: Мемуары Вальтера Шелленберга  (Прочитано 65626 раз)

0 Пользователей и 1 Гость просматривают эту тему.

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #50 : 06 Сентябрь 2011, 21:13:41 »


НАКАНУНЕ ВОЙНЫ С РОССИЕЙ

Напряжение в Берлине – Канарис предостерегает – Гитлер о войне на два  фронта – Переговоры с командованием вермахта об использовании подразделений  полиции и СД – Соглашение между Гейдрихом и Вагнером – Совещание офицеров  отдела 1с и командиров полицейских подразделений – Подготовка к выступлению  Гитлера – Дело Хория Сима – Полицейский отчет о советском шпионаже – Разговор у  Хорхера – Обмен дипломатов.


_________________________________________________________________



Весна 1941 года прошла для берлинцев почти незамеченной. Столица рейха  жила все более лихорадочной, нервной жизнью. Казалось, все ощущали, как на  Востоке собирались тяжелые грозовые облака. И мы с Канарисом, совершая утреннюю  прогулку верхом, поневоле заговаривали о предстоящей войне с Россией. Мы оба  считали, что точка зрения генерального штаба, согласно которой мы сможем  благодаря нашему военному и техническому превосходству победоносно завершить  восточный поход в течение нескольких недель, была очень поверхностной. Однако  мы расходились в оценке производственных и транспортных возможностей России.  Опираясь на соответствующие документы, я считал, что объем производства танков  в России должен намного превосходить данные Канариса, да и в области  конструктивных характеристик танков от русских следует ожидать больших  сюрпризов. Я основывал эти предложения на высказываниях членов советской  военной делегации, посетившей Германию в марте 1941 г. Гитлер тогда приказал:  чтобы произвести на русских хорошее впечатление, показать делегации не только  наши современные танковые школы, но и раскрыть перед ними секретные предписания  и директивы. После осмотра русские сомневались, что мы показали им все, и  говорили, что, вопреки приказу Гитлера, кое‑что от них утаили. Отсюда я сделал вывод, – они  считали продемонстрированные нами модели не принадлежавшими к последнему слову  техники, сравнивая их со своими собственными танками. У нас же тогда, на самом  деле, не было ничего лучшего; а русские уже в 1941 году могли в массовом  порядке применить в бою танк Т‑34, превосходивший по своим характеристикам наши танки. Кроме того, Канарис также утверждал, что у него есть безупречные  документы, согласно которым Москва, являющаяся крупным индустриальным центром,  связана с Уралом, богатым сырьевыми ресурсами, всего лишь одной одноколейной  железной дорогой. На основе имевшихся в нашем распоряжении сообщений я  придерживался противоположного взгляда. Один лишь этот пример показывает,  насколько трудно было военному командованию, в результате дублирования в работе  наших разведывательных служб, правильно оценивать эту противоречивую информацию  при составлении своих оперативных планов. Сколько иронии в том, что я сейчас  вспоминаю о разговоре с Канарисом, во время которого он поднял вопрос, не  склоняется ли Гейдрих также к мнению, что Советский Союз после эффективных  военных ударов может быть разрушен изнутри. Гитлер и Гиммлер, а с ними и  некоторые представители генералитета придерживались именно этой точки зрения.  Канарис намекнул, что он ни в коем случае не разделяет их оптимизма. Видимо, он  хотел в результате нашей беседы натолкнуть меня на мысль изложить его точку  зрения Гейдриху, а через него и высшему руководству. Его собственное влияние на  этих людей, сказал он, уже подорвано. В первый раз, когда я заговорил с Гейдрихом на эту тему, то получил от  него безоговорочно отрицательный ответ: «Я считаю, вы оба используете свои  поездки по утрам для того, чтобы постепенно превратиться в жалобщиков». В  другой раз он дал мне сильнейший нагоняй, который мне когда‑либо  приходилось получать от него: «Оставьте, в конце концов, ваши обывательские и  пораженческие сомнения». Я осторожно заметил, не усилит ли Сталин под  воздействием военных неудач свой партийный аппарат. Хотя Гейдрих и дал мне  столь резкий отпор, все же мне казалось, что он был слишком трезвым человеком,  чтобы в глубине души не учитывать такую возможность. Чем напряженнее  становилась обстановка в ожидании войны с Россией, тем нервознее и рассеяннее  становился Канарис. В разговорах со мной он беспорядочно затрагивал одну  проблему за другой, перескакивал с обсуждения американского авиационного  производства на политические события на Балканах, неминуемо, в конце концов,  приходя к вопросу о России. Видимо, таким образом он хотел заглушить свой  глубокий пессимизм. Это состояние его психики настолько обострилось, что иногда  я, слушая его, готов был расхохотаться, не будь обстоятельства столь  серьезными. Он часто в то время звонил мне и говорил настолько бессвязно, что  понять его мог только тот, кто хорошо знал Канариса. Однажды я все‑таки обратил  один такой телефонный разговор в шутку, сказав ему: «Пожалуй, набралось  достаточно материала, чтобы представить Гейдриху доклад о ночном пении „птиц‑жалобщиков“.  Он испуганно воскликнул в ответ: „Ах, я совсем забыл, что мы с вами не одни,  что нас держат «на крючке“.
Через несколько дней, помнится в начале мая, меня пригласил на обед  Гейдрих. Сначала он говорил со мной об обычных служебных делах, затем перешел к  предстоящей русской кампании, намекнув при этом на изменившуюся точку зрения  Гитлера на англичан как военных противников. Теперь, сказал Гейдрих, Гитлер –  после провала авиационной стратегии Геринга в небе над Британскими островами –  склоняется к предположению, что при существующих обстоятельствах Англия все же  сможет с помощью Америки ускорить процесс своего вооружения. Поэтому он всеми  средствами форсировал строительство подводного флота; он намеревается, по  словам Гейдриха, сделать его настолько мощным, чтобы отпугнуть США от активного  вступления в войну. Даже в случае участия в войне Соединенных Штатов нет оснований  ожидать вторжения на европейский материк раньше, чем через полтора года [1].  Этого времени казалось Гитлеру достаточно для нападения на Россию, не  подвергаясь опасности войны на два фронта. Если это время не использовать,  считал Гитлер, Германия окажется зажатой между двух врагов – союзников,  угрожающих вторжением, и Россией, усилившейся настолько, что вряд ли мы сможем  отразить удар с Востока. Военные приготовления в России, он считает, приняли  настолько угрожающий характер, что следует ожидать нападения Советов. Сталин  может в любой момент превентивно использовать наши затруднения и на Западе, и в  Африке. Пока еще мощь нашего вермахта достаточна, чтобы нанести поражение  России во время этой передышки. Столкновение с Советским Союзом, по мнению Гитлера,  рано или поздно неизбежно, так как этого требует безопасность Европы. Поэтому  было бы лучше предотвратить эту опасность, пока мы чувствуем себя вправе  полагаться на собственные силы. Генеральный штаб уверяет, что благодаря фактору  внезапности кампания сможет быть победоносно завершена к рождеству 1941 года.  Однако Гитлер, по словам Гейдриха, полностью осознает всю тяжесть и далеко  идущие последствия своего решения, поэтому он хочет использовать любые средства  для достижения успеха. Ввиду этого он не только разрешает, но и приказывает  использовать подразделения полиции безопасности и порядка в этой решающей  кампании. Эти подразделения следует использовать («в зоне действия сухопутных  войск») прежде всего в тыловых, но частично и в прифронтовых районах и в районах  боевых действий – впервые в нашей практике. Используя эти части в боевой  обстановке, Гитлер думает одновременно снять с них обвинение в том, что они  якобы сплошь состоят из шкурников, радующихся возможности ограничиться  поддержанием порядка лишь в тылу. Эту мысль Гитлера следует приветствовать, так  как она означает усиление позиций полиции по отношению к вермахту и влечет за  собой всевозможные преимущества как в области личного состава, так и  организации. В тыловом районе в задачи полицейских подразделений должна входить  защита войск от диверсантов и шпионов, а также охрана важных лиц и документов.  Кроме того, необходимо подумать о том, чтобы привлечь полицию к поддержке  деятельности всей интендантской службы, к охране железных дорог, аэродромов, помещений  для войск и складов с боеприпасами. Новые формы ведения «молниеносной войны»  вызывают необходимость сделать эти подразделения моторизованными, чтобы они не  отставали от подвижных частей сухопутных войск. Все это в принципе уже  обсуждено с фюрером, сказал Гейдрих, а все подробности, особенно в техническом  отношении, необходимо урегулировать с генерал‑квартирмейстером сухопутных войск.
« Последнее редактирование: 07 Сентябрь 2011, 21:32:25 от W.Schellenberg »
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #51 : 07 Сентябрь 2011, 21:34:10 »

Гейдрих на минуту задумчиво поглядел перед собой и продолжал: «Мюллер  уже с марта проводил ряд совещаний с генерал‑квартирмейстером генералом Вагнером и его  ближайшим сотрудником, обер‑лейтенантом фон Альтенштедтом, относительно принципиальной  договоренности о форме директивы, которую надлежит совместно издать, но проявил  себя при этом крайне неловким. Он не может подыскать надлежащих формулировок и,  кроме того, с типично баварским упрямством цепляется за второстепенные вопросы,  касающиеся его престижа, и относится к своим собеседникам чуть ли не как к  „свиньям‑пруссакам“.  Вагнер не без оснований жаловался мне на Мюллера; я уже распорядился отстранить  Мюллера от решения этого вопроса и передать все документы, связанные с ним,  вам. Вагнер также согласен завтра же встретиться с вами, чтобы продолжить  переговоры только с вами – без участия Альтенштедта».

Я прервал Гейдриха и спросил, как он себе представляет систему  субординации и снабжения наших подразделений. Он ответил, что, разумеется,  вермахт будет оказывать нам на обширных территориях России полную поддержку как  в области снабжения горючим и провиантом, так и при использовании  автомобильного парка и технических средств связи. Другая проблема состоит в  том, чтобы правильно координировать субординационные отношения при сохранении  самостоятельности в практической деятельности. Это представляется ему самой  трудной задачей. На этом месте переговоры между Вагнером и Мюллером зашли в  тупик. Вагнер считает, что в районе боевых действий право командования должно  принадлежать только одной инстанции. Здесь он прав, так как нельзя допускать,  чтобы на фронте действовали «дикие части». В районе боевых действий тактическое  и организационное подчинение неизбежно. Действия наших подразделений должны  органически быть составной частью общих операций вермахта, однако в оперативных  районах и в тылах сухопутных войск можно будет, несмотря на практически  подчиненное положение, пользоваться самостоятельностью в профессиональной  области. В заключение Гейдрих добавил: «Какую форму получит эта  профессиональная самостоятельность, в значительной мере будет зависеть от  вашего умения составлять формулировки». На этом наш разговор закончился.

В тот же день я изучил соответствующие материалы и сделал для себя  наброски основных пунктов будущего документа. С этим я на следующий день  отправился к Вагнеру. Сначала меня принял обер‑лейтенант фон Альтенштедт, с которым я обговорил  лишь вопросы общего характера. Мне стало понятно, что его несколько  подчеркнутая офицерская манера держаться была для Мюллера бельмом на глазу.

Сам генерал‑квартирмейстер был человеком лет пятидесяти пяти, спокойным и  деловитым, хотя и не лишенным темперамента. Сначала он задал мне несколько  вопросов о моем происхождении, профессии и затем спросил: «Как, собственно  говоря, вы попали в аппарат (он имел в виду мою службу)?» Я рассказал ему о  целой цепи случайностей, с которыми жизнь сталкивает любого человека. Затем мы  перешли к делу. Я изложил ему свою точку зрения, подчеркнув то, что считал  основным, исходя из имевшихся в моем распоряжении документов. Я добавил, что в  данный момент спор вокруг вопросов престижа означал бы ненужную трату времени.  По моему мнению, сказал я, необходимо как можно быстрее найти  удовлетворительное для обеих сторон решение вопроса. В ходе беседы, однако, мы  вновь запнулись на проблеме профессиональной самостоятельности, праве отдавать  самостоятельные приказы и вопросе о тактической подчиненности в различных  территориальных районах [2]. Я считал, что районы, управление которыми намечено  отдать в руки гражданских властей, ни с какой стороны не будут представлять для  нас проблемы, так как там будут существовать такие же субординационные  отношения, как в оккупированных областях. Что же касается фронтовых районов,  говорил я, нет, видимо, никакого сомнения в том, что здесь решающую роль будет  играть точка зрения оперативного военного руководства и полная субординационная  подчиненность подвижных подразделений полиции безопасности и СД фронтовым  командирам сухопутных войск. В тыловых районах сухопутных войск полная  подчиненность не представлялась мне более необходимой и казалась  несоответствующей целям использования этих подвижных подразделений, так как  планируемые специальные отряды должны были выполнять в профессиональном  отношении совершенно иные задачи и их самостоятельность была необходимой  потому, что они не должны были действовать в соответствии с тактическими приказами  сухопутных войск.

Генерал Вагнер в конце концов в основном согласился с моими  предложениями. Затем мы перешли к техническим деталям. Я предложил,  придерживаясь намеченной цели, подготовить проект приказа, который я представил  бы ему без предварительного обсуждения с Гейдрихом, чтобы он, Вагнер, мог бы  внести необходимые, по его мнению, изменения. Генерал‑квартирмейстер был полностью удовлетворен таким  итогом.

Проекту я предпослал своего рода преамбулу. В ней приводились выдержки  из приказа фюрера об «Использовании мобильных подразделений полиции  безопасности и СД в составе сухопутных частей вермахта для обеспечения  безопасности войсковых тылов». Выступая, таким образом, в роли исполнителя воли  фюрера, я использовал эту преамбулу в качестве юридического обоснования всего  проекта.

Через два дня я представил генералу результаты своей работы. Он вместе  с Альтенштедтом тщательно изучил проект. «Согласен, – сказал он, – все в  точности, как мы договорились. Надеюсь, что вашему шефу теперь не к чему будет  придраться».

Когда я докладывал об этом Гейдриху, ни один мускул на его лице не  дрогнул; на нем не отразилось ни недовольства, ни удовлетворения. Сказав, что  он хочет еще раз обдумать этот вопрос наедине, он простился со мной. На  следующий день он вызвал меня и заявил: «В общих чертах я согласен с вашим  проектом. Но прежде чем я и Вагнер подпишем его, мне бы хотелось уяснить  некоторые пункты. Местами ваши формулировки, в особенности касающиеся доставки  взрывчатых веществ и возможности использования технических средств связи,  слишком туманны и расплывчаты. Пожалуй, лучше всего было бы, если бы вы вместе  со мной поехали к Вагнеру на Бендлерштрассе, чтобы на месте внести необходимые  поправки».

Вагнер и Гейдрих, хотя и поздоровались друг с другом довольно официально  и натянуто, в ходе беседы, первоначально носившей чисто личный характер, все же  наладили взаимные контакты. Но по мере того, как они фразу за фразой обсуждали  проект приказа, Гейдрих все чаще выдвигал свои возражения. В ответ на его  предложение внести какую‑то поправку в текст, Вагнер энергично протестовал. Гейдрих, в свою  очередь, когда Вагнер предлагал свой вариант формулировки, отвечал отказом. Я,  со своей стороны, неукоснительно придерживался первоначального текста и был  против любых поправок и изменений. Правда, временами я внутренне соглашался с  возражениями собеседников, предлагавших более точные формулировки. И все же я  полагал, что стоит пойти на исправление хотя бы одного пункта, конца этому не  будет. Наконец, Гейдрих и Вагнер встряхнули свои авторучки и подписали проект,  не изменив в нем ни одного слова. На словах договорились о том, чтобы оригинал  с грифом «Главнокомандующий сухопутными войсками» был издан для сухопутных  войск, причем Гейдрих оставил открытым вопрос, не следует ли снабдить экземпляры  этого издания еще и грифом «Рейхсфюрер СС». И Гейдрих, и Вагнер, видимо, были  довольны результатом встречи.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #52 : 07 Сентябрь 2011, 21:36:12 »

К изумлению моему и Вагнера Гейдрих попросил генерала переговорить с  ним наедине. В ответ на удивленный взгляд Вагнера Гейдрих сказал: «Речь идет о  приказе фюрера». Вагнер кивнул и сказал: «Ах, вот как» [3]. Я однако видел, как  изменилось его лицо. Взгляд его стал холодным и серьезным, он непроизвольно  выпрямился в тяжелом кожаном кресле. Гейдрих ждал, пока я покину комнату.

Довольно долго я ходил по коридору взад и вперед. Сквозь массивные,  сделанные из дуба, двойные двери кабинета Вагнера я несколько раз слышал,  проходя мимо, – как голоса внутри поднимались чуть ли не до крика. Через  полчаса они вышли – Гейдрих, как всегда, с невозмутимым лицом и размашистыми  движениями, Вагнер шел сдержанным шагом, лицо его покраснело. Простились они  коротко и по‑военному.

В автомобиле, на обратном пути к Вильгельмштрассе, мы на первых порах  не обменялись с Гейдрихом ни словом. Наконец он обронил: «Вагнер держался очень  умело. Более подходящего человека для такой должности вермахту не найти. Я рад,  что вы так быстро закончили с ним переговоры».

Перед тем, как расстаться, он попросил меня срочно передать ему все  документы, связанные с переговорами с Вагнером. «Они нужны мне для доклада у  Гиммлера. Вы можете считать себя свободным. Дальнейшие детали я обговорю с  Мюллером» [4] был отдан Гитлером только в устной форме и передан руководителям  специальных групп тоже только устно, с указанием о необходимости соблюдать его  в строгой тайне. Я ничего не знал ни об этом приказе Гитлера, ни о содержании  последующих донесений специальных частей».].

Теперь нам нужно было не отставать от стремительного темпа запущенной  на всю мощь военной машины. Час большого генерального наступления ощутимо  становился все ближе. «Невидимые фронты» уже пришли в движение. Много усилий  потребовала маскировка нашего выступления против России. Следовало обезопасить  от шпионов особо угрожаемые места – сортировочные станции и переходы через  границу. Кроме того, необходимо было перекрыть информационные каналы  противника; мы пользовались ими только для того, чтобы сообщать  дезинформирующие сведения, например, о переброске войск и грузов на Запад для  подготовки возобновляемой операции «Морской лев». О том, насколько Советы  верили в эту дезинформацию, можно было судить по тому, что еще 21 июня русские  пехотные батальоны, стоявшие в брест‑литовской цитадели, занимались строевой  подготовкой под музыку, готовясь к параду.

В тех районах генерал‑губернаторства [5],  где  сосредоточивались наши войска, возникали все новые трудности, обострившиеся еще  из‑за  столкновений с ведомством Канариса. Военная разведка с успехом использовала  руководителей украинских националистов Мельника, Бандеру. Мюллер же был убежден  в том, что они преследуют только собственные политические цели и поддержка,  оказываемая им, может только вызвать беспокойство поляков.

Гитлер постоянно требовал от Канариса и Гейдриха новых сведений о  мерах, предпринимаемых русскими по организации отпора. Не только у нас, но и во  всех других руководящих органах постепенно создалась тяжелая, будто  наэлектризованная атмосфера. Позже я очень часто встречал людей этого круга,  которые под водопадом обрушившихся на них приказов Гитлера были не в состоянии  разглядеть в этом хаосе действительно важные вещи и сосредоточиться на них. Со  временем люди так вымотались, что стали, махнув рукой на всякий здравый смысл,  действовать просто по схеме Ф. Ничего удивительного, что Гитлер часто  насмехался над плохой работой абвера. Вплоть до конца 1944 года я неоднократно  слышал такую фразу: «Абвер постоянно дает мне кучу разрозненных сообщений,  предоставляя мне выискивать в ней то, что мне подходит. Нужно научить их лучше  работать».

Канарис, в свою очередь, во время наших утренних прогулок верхом без  всяких околичностей ругал высшее командование вермахта – по его мнению, было  непростительным легкомыслием утверждать такого человека, как Гитлер, с помощью  профессиональных аргументов в мысли о том, что русский поход можно совершить за  несколько месяцев. Он не может разделять такого поверхностного оптимизма. И  хотя ему известно, что на его постоянные предостережения смотрят со все большим  неудовольствием, он не хочет молчать. Совсем недавно он говорил с Кейтелем, но  получил отпор: «Мой дорогой Канарис, может быть, в разведке вы что‑нибудь и  понимаете, но уж как моряк избавьте нас от лекций по стратегическому  планированию». Во время одной из наших встреч Канарис поднял вопрос об  использовании частей полиции безопасности и СД, включенных в состав сухопутных  войск, и высказал мнение, что это может привести к большим затруднениям. Я  посоветовал ему еще раз поговорить об этом с Гейдрихом. Мой совет привел к  тому, что между Канарисом и Гейдрихом состоялась беседа, в результате которой  было решено созвать совместное совещание с lс/АО и участием как можно большего  количества офицеров 1с из групп армий сухопутных войск и командирами частей  полиции и СД (айнзатцгрупп и айнзатцкоманд). Насколько я помню, это совещание  состоялось в первой половине июня; на нем, кроме отдельных специальных  докладов, были сделаны сообщения, в общих чертах освещавшие оперативные планы  войны с Россией. Сухопутные войска были представлены генерал‑квартирмейстером,  который при освещении технических вопросов сотрудничества опирался на проект  приказа, выработанный по соглашению с Гейдрихом. Канарис и Гейдрих затронули  специальные вопросы тесного взаимопонимания, «чувства локтя» между частями  полиции безопасности, СД и так называемых «охранных частей» военной разведки.

Через несколько дней я с Гейдрихом явился на доклад к Гиммлеру. Нужно  было обсудить меры по борьбе с русской разведкой. Обратившись ко мне, Гиммлер  сказал: «Фюрер намеревается в день начала русского похода выступить с  обращением к немецкому народу.

Так же, как и перед наступлением на Западе, обращение должна дополнять  сводка верховного командования вермахта, а учитывая настоящие условия, и  сообщение министерства иностранных дел, но прежде всего – отчет шефа полиции.  Кроме того, фюрер хочет в своем выступлении упомянуть дело Хория Симы в  Румынии. Подготовьте мне срочно проект отчета». Взглянув на Гейдриха, он  продолжал: «Хория Сима для нас – слишком недавняя история. Может быть,  попробовать отговорить фюрера от его намерения?» Гейдрих явно заволновался и  сказал, что считает упоминание об этом деле совершенно излишним. В заключение  он стал особенно резко выступать против этой идеи. «К чему это все? – спросил  он недовольно. – Какую пользу хочет фюрер извлечь из этой истории в борьбе  против России?» Гиммлер начал нервно играть своим кольцом, и наконец, оба  взглянули на меня так, как будто ждали от меня какого‑то ответа. «Может быть, Гитлер хочет, – начал я,  – представить в своем выступлении дело так, будто попытка поднять восстание со  стороны „железной гвардии“ была делом рук советской разведки, и намеревается  тем самым успокоить нашего союзника маршала Антонеску, заверив его, что  инциденты, подобные делу Хория Симы, не будут допущены в будущем» [6]. Гиммлер,  наконец, закончил разговор, сказав: «Предоставим на усмотрение фюрера принять  окончательное решение».

Для составления отчета полицейского ведомства в моем распоряжении было  всего двадцать четыре часа, при этом мне еще нужно было затребовать необходимые  материалы в различных учреждениях и отобрать подходящие. Вокруг меня росла гора  бумаг, в которой было легко запутаться. Постоянно мне звонил Гиммлер, который  всякий раз, как Гитлеру надо было что‑то узнать, бежал к телефону и бомбардировал меня  вопросами и добрыми советами, в том числе и насчет того, как лучшим образом  осветить в отчете методы работы советской разведки. Моим преимуществом было то,  что я хорошо знал существо вопроса, так как перед этим лично обрабатывал почти  всю информацию. Поэтому мне удалось сдать отчет в срок. После того, как его подписал  Гейдрих, отчет представили Гиммлеру и к началу наступления на Востоке  опубликовали в прессе [7]. В основе его лежали точные и документально  подтвержденные разведывательные данные.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #53 : 07 Сентябрь 2011, 21:37:48 »

21 июня 1941 года – на обеде у Хорхера, в котором приняли участие Гейдрих  и я, – Канарис еще раз попытался пробудить в Гейдрихе скептическое отношение к  чересчур оптимистическому настроению, царившему в штаб‑квартире фюрера. Гейдрих ответил на это, что  Гиммлер сообщил ему о последней застольной беседе между Гитлером и Борманом.  Борман, по словам Гиммлера, попытался развеять серьезное и задумчивое  настроение, в котором Гитлер в данный момент находился, примерно следующей  фразой: «Мой фюрер, у вас есть вполне понятные основания для беспокойства.  Однако начало столь грандиозной кампании в нужный срок и с использованием  нужных средств зависит только от вас и вашей миссии. Провидение избрало вас  быть исполнителем столь важных решений, и я знаю лучше, чем кто‑либо другой,  сколько внимания и усилий вы посвятили мельчайшим проблемам, вынашивая ваше  решение, сколько вы об этом размышляли…» Фюрер выслушал эти слова, не прерывая  Бормана, и ответил, что можно только надеяться, что он, Борман, окажется прав.  Однако, принимая столь грандиозные, роковые решения, – говорил Гитлер, – никогда  не знаешь, все ли на самом деле взвешено и предусмотрено. Он только просит  провидение, чтобы оно, используя его в качестве своего посредника, все обратило  бы во благо немецкому народу. Гейдрих по этому поводу заметил, что эти  высказывания фюрера весьма содержательны и говорят о том, что он сам отнюдь не  настроен так же оптимистично, как его ближайшее военное окружение.

На следующий день, это было 22 июня 1941 года, наши войска в  рассветной мгле на всех участках фронта от Финляндии до Черного моря перешли в  наступление против Советов.

Во второй половине дня мне позвонили из министерства иностранных дел и  сообщили, что необходимо мое срочное содействие в связи с обменом  аккредитованного в Берлине советского посла Деканозова и персонала его  посольства. Было намечено осуществить обмен на болгаро-турецкой границе, куда  должен будет прибыть из Москвы немецкий посол граф фон Шуленбург со своим  персоналом. Делопроизводитель министерства иностранных дел сообщил мне, что  Деканозов отказался выехать из Берлина, так как вот уже несколько дней как  пропали двое сотрудников советского консульства в Данциге. Как заявил посол, из  достоверных источников ему известно, что эти люди арестованы тайной  государственной полицией. Без этих сотрудников, сказал он, обмен дипломатами не  может состояться.

Я срочно связался с Данцигом и попросил объяснить мне ситуацию.  Сотрудники нашего данцигского отдела сообщили, что речь здесь идет о  руководителях обширной шпионской сети русских, имевших связи и с генерал-губернаторством,  и с Берлином. Их арестовали с помощью разведывательных органов вермахта.  Информация, переданная этими агентами в Москву, касалась перемещения войск,  транспортных перевозок и интенсивности движения войск в Восточной Пруссии и в  генерал‑губернаторстве.  Совершенно точно установлено, что использованный ими передатчик все еще  находится в районе Данцига. Точные данные, однако, до сих пор не удалось  выяснить, поэтому необходимо продолжить допрос арестованных.

На следующее утро сотрудник из Данцига явился ко мне в Берлин. Он  выглядел бледным и невыспавшимся; еще раз возбужденно он сообщил мне все  подробности дела. В заключение он сказал, что не мог привезти с собой обоих  русских. Он готов к тому, чтобы его подвергли за это дисциплинарному взысканию.  Теперь пришла моя пора перепугаться. Я озабоченно спросил его, неужели оба  арестованных уже мертвы. Он рассказал мне: один из сотрудников, ведших допрос,  пришел в ярость от упорного запирательства агентов – поставил одному из них  синяк под глазом. Я тут же позвонил в министерство иностранных дел и сообщил,  что оба русских у меня в руках, однако сейчас невозможно посадить их на поезд с  сотрудниками советского посольства, стоящий в Берлине. Их доставят из Данцига к  турецкой границе на самолете. Господин Деканозов может спокойно выезжать. Если  оба сотрудника консульства не прибудут вовремя, он сможет всегда задержать  обмен наших дипломатов. После длительных колебаний Деканозов принял наше  предложение. Я приказал срочно доставить обоих агентов из Данцига, выиграв при  этом достаточно времени, чтобы ими в течение целого дня в Берлине смог заняться  один из начальников подчиненных мне отделов, бегло говоривший по‑русски и  назначенный мной им в сопровождающие. Русских поместили в берлинской гостинице,  где они могли, выпив водки, как следует выспаться. Они не высказали  приставленному к ним начальнику отдела никаких жалоб, наоборот, тот, у которого  был подбит глаз, неоднократно подчеркивал, что сожалеет об отказе отвечать,  ведь иначе ему не пришлось бы пережить таких неприятностей. Второй считал дело  полностью законченным, но его отнюдь не воодушевляла перспектива быть  доставленным на самолете в распоряжение посла. Это, по его мнению, заставило бы  их выглядеть в глазах Деканозова в неблагоприятном свете. На следующее утро оба  русских покинули Берлин. Перед отлетом я еще раз встретился с ними и пришел к  выводу, что в их внешнем виде не было особенных недостатков. Чем ближе они были  к цели своего путешествия, тем беспокойнее они становились. Из их разговоров  выяснилось, что они боятся и Деканозова, и своего московского начальства. Они  опасались, как сообщил мне впоследствии их провожатый, что их провал, приведший  к аресту и разоблачению их заданий, не останется безнаказанным. До самого прибытия  на турецкую границу и передачи послу наш сотрудник прикладывал все усилия,  чтобы удержать их от попытки совершить побег.

Поезд Деканозова уже ожидал на турецкой границе. Поезд с немецкими  служащими еще не приходил. В Москве распорядились задержать немецкий поезд на  русской территории до тех пор, пока не прибудут оба сотрудника консульства.  Поэтому пришлось прождать целых три дня, прежде чем начался обмен.
________________________________________________________________

[1] Гитлер опирался при этом на сообщения человека, «который  прислушивался к живому развитию событий» – это был генерал фон Беттихер, тогда  военный атташе при немецком посольстве в Вашингтоне. Он не только неверно  оценивал общую ситуацию в США – и в политическом, и в военном, и в экономическом  отношениях – он сообщил Гитлеру свою оценку производственных возможностей  Америки, полностью не соответствующую действительности. Даже союз между США и  Канадой, заключенный в 1940 году, он сумел представить в безобидных тонах.  Гитлер, придававший огромное значение сообщениям Беттихера, возможно, потому,  что они полностью совпадали с его собственной концепцией, уже не мог  прислушаться к другому мнению. Ни Гейдриху, ни Канарису не удалось заставить  Гитлера отказаться от односторонней информации Беттихера.

[2] В первом варианте своей  рукописи Шелленберг говорит: «Камнем преткновения оставался следующий пункт –  кому должны подчиниться спецчасти тактически и организационно в различных  районах? – то есть на фронте и в тылу сухопутных войск».

[3] В первой редакции своей  рукописи Шелленберг пишет: «Гейдрих дал понять, что хотел бы побеседовать с  Вагнером наедине относительно приказа фюрера, о котором, наверняка, ему уже  известно. Вагнер подтвердил, что знает о приказе, однако мне самому было  неясно, о каком приказе фюрера идет речь. Я тут же вышел из комнаты».

[4] На Нюрнбергском процессе  представитель обвинения вменил в вину Шелленбергу тот факт, что он, по его  утверждению, был единственным составителем текста соглашения между германским  вермахтом и СС, которое дало «айнзацгруппам» разрешение сопровождать германскую  армию в походе на Восток и уничтожать всех евреев, находившихся на  оккупированных территориях Советского Союза. Шелленберг на это обвинение  возразил следующее: «Оглядываясь на прошлое, я пришел к убеждению, что и  Гейдрих, и Вагнер, а также командующие группами армий знали о задачах  специальных частей, которые выходили далеко за рамки задач, перечисленных в  тексте соглашения. Из материалов дела Олендорфа известно, что приказ [об  „урегулировании“ еврейского вопроса. – Прим. издателя

[5] бывшей Польши. – Прим.  перев.

[6] Хория Сима был вождем так  называемой «железной гвардии» в Румынии. Гейдрих поддерживал его план свержения  главы румынского государства маршала Антонеску. Я предостерегал Гейдриха от  этого шага. План переворота быстро провалился. Хория Сима и сотни его  приверженцев только после длительных переговоров между нами и Антонеску  избежали наказания. По указу о помиловании, изданному Антонеску, их поместили  сначала в немецкий концентрационный лагерь, а затем содержали в одной из школ  для подготовки агентов. Гитлер, который с сентября 1940 года окончательно  сделал ставку на Антонеску, был крайне возмущен самовольным вмешательством  Гейдриха в путч «железной гвардии». Когда в 1942 году Хория Симе удалось бежать  в Италию и там бесследно скрыться, Гитлер пришел в такое бешенство, что назвал  СС «черной чумой», которую он еще выметет железной метлой, если они не  исправятся. Риббентроп использовал этот промах Гиммлера и Гейдриха, чтобы доложить  Гитлеру, что гестапо сообщило о побеге с опозданием на две недели. Все это  время мы надеялись поймать Хория Симу.

[7] См. приложение.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #54 : 07 Сентябрь 2011, 21:42:23 »

МЕНЯ НАЗНАЧАЮТ РУКОВОДИТЕЛЕМ ЗАРУБЕЖНОЙ РАЗВЕДКИ


Мое новое место службы – Разговор с Мельхорном – Враги и интриги –  Американцы высаживаются в Исландии – Включение гестапо в систему 6‑го ведомства  – Полицейские атташе – Компетенция различных ведомств в РСХА – Гейдриха  намечают на пост рейхспротектора.

_________________________________________________________________


Наконец‑то в июне 1941 года наступил час, когда я – сначала в качестве  заместителя начальника управления в чине министериального советника и звании  штандартенфюрера СС – посвятил себя работе, которую выполняла политическая  зарубежная разведка (6‑е управление). Цель, к которой я стремился с самого начала своей  службы, была достигнута.

Исполненный немалой гордости, вступил я на порог своего будущего  кабинета, оснащенного всеми чудесами техники. Возле большого письменного стола  стоял вращающийся столик, на котором было множество телефонов и микрофонов. В  обивке стен и под письменным столом, а также в лампе, были невидимо для глаза  вмонтированы подслушивающие аппараты, позволявшие автоматически воспринимать и  регистрировать любой разговор и любой шорох. Вошедшему бросались в глаза  маленькие проволочные квадратики, установленные на окнах, это были установки  контрольной электросистемы, которые я вечером, уходя из кабинета, включал,  приводя в действие систему тревожной сигнализации, охраняющую все окна, сейфы и  различные двери в служебном помещении. Достаточно было просто приблизиться к  помещению, охраняемому при помощи селеновых фотоэлементов, как раздавался  сигнал тревоги, по которому в течение нескольких секунд на место происшествия  прибывала вооруженная охрана. Даже мой письменный стол представлял из себя  маленькую крепость: в него были встроены два автомата, стволы которых могли  осыпать пулями помещение кабинета. Как только дверь моего кабинета открывалась,  стволы автоматов автоматически нацеливались на вошедшего. В случае опасности  мне достаточно было нажать на кнопку, чтобы привести в действие это оружие.  Вторая кнопка позволяла мне дать сигнал тревоги, по которому все входы и выходы  из здания сразу же блокировались охранниками. Из своего служебного автомобиля я  мог вести телефонные разговоры в радиусе до двадцати пяти километров и  диктовать своим секретаршам по радио. Отправляясь по служебным делам в  зарубежные страны, я, согласно предписанию, должен был надевать на зуб коронку,  в которой содержалось достаточное количество цианистого калия, чтобы в течение  тридцати секунд навсегда уйти из рук врагов. Кроме того, я носил кольцо с  печаткой и большим голубым камнем, под которым находилась еще одна капсула с  цианистым калием.

В день моего официального представления в новой должности меня явились  приветствовать мои будущие сотрудники, на лицах которых можно было прочесть  самые различные чувства – некоторые, казалось, были довольны, другие явно  высказывали всем своим видом неодобрение. После представления я сразу же  занялся вопросами кадров и приступил к изменениям, которые считал необходимыми.

Но вскоре я почувствовал страшный груз ответственности, который  взвалил себе на плечи, вступив на этот пост. Чтобы уяснить себе собственное  положение и свои задачи, я решил сначала несколько дней провести вдали от  Берлина, на лоне природы. Так я стал гостем уже упоминавшегося мной д‑ра  Мельхорна, пригласившего меня поохотиться; в то время он занимался организацией  гражданской авиации в восточных районах. Я надеялся, что он, со своим большим  опытом, сможет дать мне кое‑какие советы.

В первые дни я полностью отбросил все мысли о служебных делах и со  страстью отдался охоте, верховой езде и рыбной ловле. До поздней ночи я часто  просиживал на охотничьей площадке, устроенной в ветвях старой ели, наслаждался  заходом солнца и вечерними сумерками. И с какой же злобной жестокостью нарушало  летнюю тишь высокое пенье моторов авиационных эскадрилий, волна за волной  летящих к фронту!

Когда я несколько успокоился и почувствовал себя в достаточном  отдалении от берлинской атмосферы, то изложил Мельхорну свой план создания  единой разведывательной службы, который уже положил в основу проекта «программы  десяти пунктов». Между нами завязались длительные и страстные дискуссии.  Мельхорн считал, что нецелесообразно затевать во время войны такую радикальную  и опасную перестройку. Если мне удастся провести в жизнь свой план, говорил он,  вся ответственность за деятельность разведки ляжет целиком на меня. Тогда уж  мне не придется рассчитывать на поддержку и понимание третьей стороны. По его  мнению, я совершенно неверно оценивал роль Гиммлера и Гитлера в рамках данной  программы. Так как для них главное – лишь свои собственные политические  интересы и власть – их будет нелегко убедить в необходимости предлагаемого мной  расширения 6‑го  управления. Прежде всего следует опасаться Гейдриха, который в расширении моей  компетенции увидит угрозу своему положению. «При первом же поражении этот  человек безжалостно бросит вас на произвол судьбы, в случае необходимости он  нагрузит вас такими опасными заданиями, что вы должны будете ожидать самого  худшего – а именно бесследного исчезновения». В заключение он дал мне совет  вообще отказаться от нового назначения. «Ведь это, в любом случае, – сказал он,  – безопаснее, чем то, что меня ожидает».

На следующий день, тщательно поразмыслив над советом Мельхорна, я  отклонил его. В глубине души я был готов принять новое назначение, и сообщил  Мельхорну, что надеюсь на свое умение и усердие и они помогут мне преодолеть  трудности, которых он опасается. Больше Мельхорн не пытался уговаривать меня  отказаться от своего назначения. Он даже высказал готовность помогать мне по  мере своих сил и возможностей.

Я возвратился в Берлин с твердым намерением целиком посвятить себя  работе в 6‑м управлении.  Сначала я постарался лично познакомиться со всеми сотрудниками центрального  управления и наших отделений за границей. Принимая их, я предварительно изучал  «визитную карточку» каждого посетителя, то есть его личное дело. Ночами я  работал над документами и подготовкой текущей информации. Немало трудных минут  доставили мне необходимые изменения в личном составе, так как неоткуда было  набрать новых способных работников. Мое часто весьма немилосердное поведение в  этом вопросе создало мне немало врагов; они постоянно настраивали Гейдриха  против меня, так что иногда я чувствовал себя не начальником управления, а  загнанным псом и частенько вспоминал слова Мельхорна. В конце концов я с  головой ушел в работу и медленно сплетал одну за другой разведывательные сети.  Я проверял все документы, и не было ни одного сообщения, под которым бы не  стояла моя подпись. Это позволило мне вскоре обнаружить многочисленные  неполадки. Так, например, в сообщениях агентов не делалось элементарного  различия между донесениями, содержащими вероятностную оценку ситуации, и  донесениями, в которых перечисляются твердо установленные факты, не говоря уж о  какой‑либо  методичной совместной работе между оперативным и аналитическим звеньями.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #55 : 07 Сентябрь 2011, 21:43:50 »

Изменения в личном составе, осуществленные мной, затронули почти  каждого, в результате чего против меня возникла настоящая фронда,  использовавшая свои связи с партийным руководством и имперскими ведомствами.

Постепенно я вскрывал и другие недостатки. Так, были обнаружены  большие упущения и неразбериха в области распределения валюты и учета расходов.  Я использовал это обстоятельство, чтобы назначить генеральную ревизию. Тем  самым я хотел одновременно создать своего рода «начальный баланс», чтобы мне  впоследствии не пришлось отвечать за ошибки прошлого. Однако трудность здесь  заключалась в том, что из соображений безопасности я не мог позволить финансово‑ревизионной  комиссии ознакомиться со всеми аспектами нашей работы. Гейдрих, по совету  Мюллера и Штрекенбаха, воспользовался этим обстоятельством как поводом для  того, чтобы дать указание главе ревизионной комиссии во всех случаях, когда я  ставлю комиссии ограничения, собирать «подозрительные материалы» (с задней  мыслью прикрыться мной) и представлять их ему. То, что он в разговорах со мной  никогда не затрагивал эту тему, было типично для него. Легко представить, как  трудно мне было в таких условиях убеждать такого человека как Гейдрих в  необходимости расширения сферы моей компетенции. Он требовал одного – снабжать  его информацией; ему нужны были ценные и важные сведения, чтобы выглядеть в  высоких кругах в хорошем свете. И все же мне постоянно удавалось получать от  него полномочия на осуществление моего плана: например, создание пунктов связи  с различными министерствами, и право информировать непосредственно министров  соответствующих министерств, с целью наладить с ними необходимое  сотрудничество. Теперь зависело только от меня, как мне удастся использовать в  будущем эти полномочия.

Тем временем наши противники стали наносить первые удары.

12 июля 1941 года, совершенно неожиданно для нас, американцы  высадились в Исландии, чтобы оказать поддержку англичанам. Ведомство Канариса  вообще не располагало никакими сведениями об этом. В мое управление пришло  всего лишь одно сообщение из Дании, которое могло бы нас натолкнуть на мысль о  назревающих событиях; но оно застряло у Гиммлера. Таким образом, Гитлер узнал о  случившемся только из зарубежной прессы, да и то с большим опозданием, так как  органы министерства пропаганды, ведавшие доставкой зарубежных газет, плохо функционировали.  Он поручил Гиммлеру безотлагательно организовать нашими силами пресс‑службу в  нейтральных странах – задача, которую в военное время решить было совсем не  просто.

Я заслал своих людей, подставных лиц, в зарубежные издательства, а для  доставки использовал компанию «Люфтганза», Среднеевропейское туристское бюро, а  в особых случаях специальных курьеров. Через несколько месяцев я  синхронизировал бессмысленную двойную работу в этой области при помощи  надлежащих учреждений министерства иностранных дел и министерства пропаганды.

Это дополнительное поручение на некоторое время отвлекло меня от  представлявшейся мне столь срочной задачи – подготовить сводный обзор  деятельности политической разведки за рубежом. Я составил проект  соответствующего меморандума, в котором подчеркнул, что все, возникшие  естественным путем связи между рейхом и оккупированными районами, а также  зарубежными странами – будь то область промышленности, банковского дела,  сельского хозяйства, искусства и литературы, техники и политики – должны  привлекать наш интерес и быть скоординированы с работой разведки, благодаря  умелой организации сотрудничества – в том числе и внештатного – с  представителями этих кругов. При этом представлялось важным использовать  контакты с зарубежными деятелями из всех областей, а также изучать  приобретенный опыт. Этот меморандум был задуман так же, как основа для  директивы рейхсфюрера СС ко всем ведомствам и учреждениям СС и администрации  рейха. Гиммлер в принципе выразил готовность ознакомить с этими мыслями высшее  руководство СС и партии в одном из своих докладов, кроме того, сообщить о них  отдельным отраслевым министрам и таким образом поддержать меня. В этот момент  на меня и был вылит ушат воды, охладившей мой пыл. Гейдрих приказал мне явиться  с докладом. Я отправился на Вильгельмштрассе с чувством какого‑то  недоверия. На Унтер‑ден‑Линден я, в  ожидании предстоящей борьбы, подкрепился у Кранцлера чашечкой черного кофе. В  приемной мне сразу же бросились в глаза переутомленные и бледные лица  сотрудников Гейдриха, которые посреди гор документов, срочных писем и телеграмм  с поистине пчелиным усердием развили бурную деятельность. Гейдрих состроил при  моем появлении подчеркнуто недовольную физиономию. Еще какое‑то время он  работал над бумагами, затем спросил меня своим высоким голосом: «У вас что‑нибудь  важное?» Я ответил отрицательно и про себя подумал – ведь, в конце концов, он  же вызвал меня к себе. «У вас есть время, чтобы пообедать со мной?» – внезапно  спросил он. Мне не удалось отвертеться и я последовал за ним в Иден‑бар. Только  когда мы отобедали, он неожиданно начал говорить о цели своего вызова. Мюллер,  сказал он, убедил его в том, чтобы передать сектор «Идеологические противники»  (действующих против Германии из‑за границы) в ведение тайной государственной полиции. Эта сфера  деятельности, которой занимается в рамках активного контршпионажа мое  управление, должна быть срочно подчинена Мюллеру (4‑е управление).

Требования, выдвинутые Гейдрихом, явились для меня тяжелым ударом; не  потому, что сектор, охватывающий проблемы церкви, международного еврейства,  франкмасонства и т. д. , был для меня особенно важным – я бы, собственно,  охотно от него отказался, – но я не мог равнодушно отнестись к тому факту, что  это давало Мюллеру право создать свою собственную разведывательную сеть за  границей. Во‑первых, это  означало генеральное наступление против моей «программы десяти пунктов»,  осуществляемое совместно Гейдрихом и Мюллером, а кроме того, включение агентов  гестапо в деятельность зарубежной разведки.

Я знал, что в данный момент мне ничего не удастся изменить в планах  Гейдриха. Вечно недоверчивый Гейдрих явно начинал опасаться моей деятельности и  решил «приставить» ко мне Мюллера, моего злейшего врага, на одном из важных  участков моей работы. Тем не менее, используя веские аргументы, я попытался  отговорить Гейдриха от его намерения. Я указал на проблемы и трудности, с  которыми неминуемо связана такая двойная работа, приносящая вред любой  разведывательной службе. Кроме того, сказал я, положение с валютой настолько  напряженно, что вряд ли возможно будет выдержать такую дополнительную нагрузку.

Сначала Гейдрих не ответил ни слова. Затем он начал излагать свои  возражения; его голос был скрипуч и отрывист: «В профессиональном отношении  деятельность сектора „Идеологические противники за рубежом“ остается в моем  подчинении, кроме того, приоритет может оставаться за вами. Мюллер будет  пользоваться вашими техническими ресурсами; это позволит вам быть осведомленным  о всех его планах. Держателем финансов будете также вы. Однако это решение  распространяется только на те страны, в которых нет наших полицейских атташе.  Для прочих стран мне бы хотелось установить следующую систему…
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #56 : 07 Сентябрь 2011, 21:44:47 »

Полицейские атташе, входящие в группу полицейских атташе, подчиняются  мне лично. Вы и Мюллер, а также все другие учреждения СС и полиции могут давать  этим полицейским атташе специальные задания. Я предоставляю вам право выбрать  человека на пост руководителя группы из числа своих сотрудников. Для того чтобы  «сохранить лицо», я издам постановление, чтобы полицейские атташе посылали свои  донесения через тех, кто поручил им те или иные задания. Эти донесения должны  составляться в трех экземплярах – один остается в группе атташе, один поступает  к Мюллеру, один к вам. Отправляйтесь завтра к Мюллеру и обсудите с ним это  компромиссное решение». В более дружеском тоне он добавил: «Во всех вопросах,  касающихся заграницы, вы являетесь и останетесь для меня единственным  компетентным сотрудником и советником».

Мы еще поговорили об особенностях работы разведки в различных  оккупированных областях. В результате нашей беседы было установлено, что я по‑прежнему  отвечаю за сбор общей политической информации, за исключением специальных  областей, связанных с проблемами экономики (ими занимается 3‑е  управление), а также касающихся состояния противника и борьбы с агентами  противника (находящихся в ведении 4‑го управления). Голландия, Дания, Норвегия, а  также те части Польши и России, находящиеся в ведении нашей гражданской  администрации (компетенция рейхскомиссаров) должны быть в нашей работе  приравнены к территории рейха; таким образом, «зоны влияния» между ведомствами  разграничивались здесь так же, как и на территории Германии. Франция, Италия и  все балканские страны оставались в ведении 6‑го управления. Насчет Балкан у нас состоялся еще  специальный спор. Но в конце концов Гейдрих предоставил мне свободу действий в  этих странах, причем я со своей стороны подчеркнул, что я, разумеется, не  должен иметь ничего общего с какими‑либо карательными мероприятиями. Словом, в отношении  оккупированных стран я имел право использовать их в качестве дополнительных  ресурсов, относительно же Балкан и Франции я отвечал за сбор политической  информации. Такое же решение было принято и в отношении Италии.

На следующий день я встретился с Мюллером, чтобы обсудить эти  проблемы. После некоторых колебаний он повел игру в открытую: не соглашусь ли я  слить все 6‑е управление  с 4‑м, которое  Мюллер тогда разделил бы на два больших отдела – «внутренние теории» и  «заграница». По отношению ко мне он, по его словам, удовлетворился бы  положением «примус интер парес» [1].  Я  ответил ему категорическим отказом, однако остерегся допустить открытый разрыв  между нами. Мюллер был человеком, умеющим мстить исподтишка.

Когда в один из последующих дней я сообщил об этом Гейдриху, он  пригласил меня на ленч. Он был в особенно хорошем настроении, и мне не пришлось  долго гадать о причине этого. В первый раз он сообщил мне, что фюрер  намеревается сместить рейхспротектора Богемии и Моравии, рейхсминистра  Фрайхерра фон Нейрата, и назначить на этот пост его, Гейдриха – сначала в  качестве заместителя рейхс‑протектора. Я был немало удивлен этим известием. Борман, сообщил  Гейдрих, поддержал его кандидатуру, Гиммлер же не очень обрадован этой  новостью, но не хочет ставить на его пути препятствий. Вероятно, сказал  Гейдрих, он не желает вступать с Борманом в спор относительно решения Гитлера.  Затем Гейдрих пустился в пространное описание взаимоотношений между Гиммлером и  Борманом и сказал, что имел с последним продолжительную беседу и тот произвел  на него впечатление серьезного противника, так что ему кажется очень неразумным  враждовать с ним. Борман, по словам Гейдриха, создал себе настолько прочные  позиции, что было бы разумно и с нашей стороны уделить ему больше внимания, и он  посоветовал мне сообщать Борману не только важную информацию о положении в  мире, но и знакомить его время от времени с отдельными интересными донесениями.  Кроме того, сказал Гейдрих, Борман осведомился и обо мне, и спросил, не  возражает ли Гейдрих против откомандирования меня на полгода в штаб Бормана. Он  недоверчиво спросил меня: «Как ему пришла в голову эта мысль? Нет ли у вас  побочных связей с ним?»

Отношения между Борманом и Гейдрихом были до сих пор не очень  хорошими; они досконально знали сильные и слабые стороны друг друга и  действовали с величайшей осторожностью. Если теперь Борман поддерживает  предстоящее назначение Гейдриха на должность заместителя рейхспротектора,  значит, на это должны быть особые причины.

Гейдрих еще сообщил о том, что его назначение в настоящий момент не  утверждено окончательно, но уже сейчас об этом стоит всерьез подумать. В любом  случае он не собирается оставлять свою работу в РСХА, по крайней мере, в  ближайшее время. Ее ведь легко можно вести и из Праги, так как с помощью ежедневных  курьеров и телеграфа обеспечена хорошая связь с Берлином. Кроме того, сказал  он, он сможет прилететь в Берлин за какие‑то считанные часы на специальном самолете. Он  признался, что его крайне привлекает новое поручение, ведь ему вновь  открывается возможность создать что‑то новое.

Борман намекнул ему, что это означает для него большой шаг вперед,  особенно, если ему удастся успешно решить политические, экономические и  социальные проблемы этой области, чреватые опасностью конфликтов и взрывов. «В  этом случае, – сказал мне Гейдрих, – я смогу быть и вашим союзником». Может  быть, он сказал эти слова искренне, но я не особенно им доверял. Слишком часто  он выказывал свое расположение ко мне в такой форме, а проходило совсем немного  времени, и он становился грубым и невыносимым, что я вставал и уходил из  кабинета. Я не мог также никогда отделаться от ощущения, что в один прекрасный  день между нами произойдет решающее столкновение. Если он меня до сих пор не  «вывел из игры», то, видимо, потому, что, несмотря на многочисленные попытки,  ему так и не удалось найти мне замену; кроме того, он, вероятно, чувствовал,  что я уже заручился поддержкой Гиммлера.

Но никто тогда не мог предположить, что все планы Гейдриха всего через  год развеются прахом.

________________________________________________________________


[1] «первого среди равных». – Прим. перев.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #57 : 09 Сентябрь 2011, 21:44:20 »

ВИЗИТ В НОРВЕГИЮ И ШВЕЦИЮ


Встреча с рейхскомиссаром Тербовеном – Метеорологическая станция в  Гренландии – Отношение Гиммлера к Швеции – Усиление нашего абвера в Швеции –  Агенты в компартии Швеции – Сообщение о зимних планах Сталина – Гиммлер и  японцы – Гостиница в Мадриде – Политика Гитлера в России.

_________________________________________________________________


В начале осени 1941 года возникла настоятельная необходимость  отправиться в Норвегию, чтобы урегулировать разногласия, возникшие между нами и  рейхскомиссаром Норвегии Тербовеном. Гейдрих пожелал лететь вместе со мной. Для  него Норвегия представляла интерес еще и в том отношении, что он имел возможность  тайком совершать с аэродрома в Ставангере полеты на истребителе, чтобы набрать  необходимое число боевых вылетов для получения железного креста первой степени  и германского «золотого креста».

Мы летели в специальном самолете и мне показался знаменательным тот  факт, что Гейдрих на протяжении всего полета работал над документами, отдавая  при этом своим адъютантам различные указания. Я наметил сделать в Осло  несколько докладов в узком кругу специалистов, а также изучить деятельность  нашей разведки в Норвегии. В связи с этим меня особенно занимали норвежские  пароходные компании, все еще поддерживавшие свои торговые связи с Новым Светом  и Африкой.

Сразу же после нашего прибытия нас с подчеркнутой вежливостью принял  Тербовен. Рейхскомиссар и Гейдрих были между собой в резко враждебных  отношениях, и я с напряжением ждал, как они поведут себя во время предстоящих  переговоров. Суть спора между ними заключалась в проблеме подчиненности высшего  руководителя войск СС и полиции, а также командующего полицией безопасности и  СД в Норвегии, центральным учреждениям в Берлине. Тербовен чувствовал себя  неограниченным властелином в своей епархии и действовал, как ему  заблагорассудится. На германскую полицию он смотрел только как на его личный  вспомогательный и карательный аппарат; она должна была действовать  исключительно по его приказам. Директивы из Берлина он открыто называл полным  бредом, и говорил, что он отвечает за свои действия только перед фюрером.  Гиммлер и Гейдрих интересовали его лишь как его личные знакомые. Он считал себя  вправе позволить себе такую независимую манеру поведения, так как был близким  приятелем Геринга. (Рейхсмаршал вместе с Тербовеном, когда тот был гауляйтером  Рурской области, конфисковал – якобы в интересах рейха – пакеты акций сталелитейных  заводов.) Переговоры в Осло в первый же день зашли в тупик. Поскольку  затрагивались и вопросы, связанные с разведкой, Гейдрих привлек и меня к  участию в беседе. Мы хотели узнать мнение Тербовена о том, как он представляет  себе работу разведки и не собирается ли он создать в Норвегии, так сказать,  самостоятельную разведывательную службу. Затронут был очень щекотливый вопрос.  Тербовен тут же оценил ситуацию. Он разыграл перед нами целую сценку, полную  едкого юмора, в которой так интерпретировал намек Гейдриха, говоря от его лица:  «Господин рейхскомиссар, если вам не угодно признать правоту моих аргументов,  разведка будет действовать так, как будто никакого рейхскомиссара не  существует, ваши жалобы вряд ли найдут отклик у фюрера. Рейхсфюрер СС еще  обладает, несомненно, достаточно большим влиянием, чтобы представлять перед  лицом фюрера интересы СС – членом которых являетесь и вы, господин  рейхскомиссар – через вашу голову».

Пока Гейдрих медлил с ответом, в дело включился я и сказал: «То, что  вы, господин рейхскомиссар, высказали сейчас как бы от имени обергруппенфюрера  СС Гейдриха, пожалуй, и является решением проблемы». Тут и Гейдрих  «развернулся», чтобы нанести удар: «Вот мы с вами спорим о субординации, –  сказал он, – а ведь норвежцы смотрят на нас, посмеиваясь и потирая от радости  руки; и впрямь, было бы смешно помогать им в этом».

Это была торпеда! Тербовен понял это. Он сразу же закончил беседу,  сказав, что об этом можно поговорить и на следующий день. Гейдрих изобразил на  своем лице довольную ухмылку. Его больше не покидало отличное расположение  духа.

Вечером состоялся ужин у Тербовена. Рейхскомиссар позаботился о том,  чтобы стол ломился от яств, во всем стараясь не отстать от своего покровителя  Геринга. Ближе к ночи торжественный ужин превратился в попойку. Сам хозяин  поглощал неимоверное количество спиртного, заставляя всех окружающих пить с ним  наравне. «Гвоздем» вечера явилось следующее: Тербовен приказал своим двум  секретаршам разъезжать на велосипедах по залу под ликующий рев изрядно  нагрузившейся мужской компании. Все это производило впечатление дешевого  циркового увеселения, и я громко высказался на эту тему, что, видимо, не  ускользнуло от слуха Тербовена. Он вдруг встал, подошел ко мне вплотную и  сказал: «Эй, вы, возьмите‑ка этот бокал с пивом, – и протянул мне целую литровую кружку, – и  выпейте его, не сходя с места». Я ответил, что, к сожалению, по состоянию  здоровья не могу последовать его любезному приглашению. Едва я кончил говорить,  как он попытался выплеснуть на меня бокал. Но Гейдрих упредил его и схватил за  руку. Я тут же, не сказав ни слова, покинул помещение.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #58 : 09 Сентябрь 2011, 21:46:36 »

На следующее утро, за завтраком, желая извиниться за вчерашнее  происшествие, он сказал: «Вчера опять напились до чертиков, а вся эта история с  бокалом случилась из‑за того, что вы были слишком трезвым». После этого переговоры были  продолжены. Теперь Тербовен отступил по всему фронту.

В последующие дни я смог спокойно завершить намеченные дела. На меня  произвела внушительное впечатление деятельность английской разведки, находящей  у свободолюбивых норвежцев широкую поддержку и весьма методически использующей  норвежское подполье в качестве источника информации в своих политических и  военных целях. В отдельных случаях нам удалось организовать «контригру», но по  настоящему ценной информации из этого извлечь мы не смогли. В результате ряда  предательств мы понесли ощутимые потери, поплатившись ценными кадрами, а также,  что было еще болезненней, рыболовецкими катерами и радиооборудованием.

В то время ВВС и флот настоятельно требовали оборудовать в Гренландии  метеорологическую станцию, что, собственно, входило в обязанности военных.  Вернувшись в Берлин, я предостерегал от форсирования этого плана, предложив  осуществить все соответствующие подготовительные мероприятия для этого в самом  рейхе, чтобы исключить возможность шпионажа со стороны норвежского  Сопротивления. Мое предостережение сочли преувеличенным. Только после того, как  две наши попытки провалились и были потеряны драгоценные месяцы, к делу стали  относиться с большей осторожностью. Третья попытка удалась. Метеорологическая  станция в Гренландии действовала некоторое время весьма успешно, однако  впоследствии она была запеленгована противником и ликвидирована.

Из Осло я отправился в Стокгольм. В последние месяцы я неоднократно  указывал на то, что Швеция является главным каналом проникновения русской  разведки. Так мы обнаружили – в связи с этим я несколько раз посетил Швецию, –  что многочисленные случаи диверсий на судах происходят под руководством  советской разведки. Для нас борьба с ней была осложнена тем, что шведскую  территорию можно было использовать только как «коридор», как своего рода  «почтовый ящик». Еще труднее нам стало работать, когда Швеция заняла позицию  своего рода «вооруженного нейтралитета» – обстоятельство, на которое Риббентроп  постоянно указывал Гитлеру со всей откровенностью. В результате Гитлер издал  ряд новых и специализированных распоряжений, в том числе и для вермахта. Однако  с течением времени мы все меньше могли справляться с этими заданиями, не в  последнюю очередь и из‑за того, что внешняя политика Риббентропа мешала в общем‑то лояльно  настроенным шведам придерживаться нейтрального курса. И как ни странным может  показаться, человеком, очень часто оказывавшим мне свою поддержку, оказался  Гиммлер. Он испытывал явную симпатию к шведам, которая, хотя и возникла,  вероятно, на основе его романтических представлений о нордической расе, тем не  менее, не могла не оказать влияния на Гитлера. Так эта поездка оказалась  предпринятой по инициативе Гиммлера. Он хотел оказать финансовую поддержку  небольшой группе шведских деятелей, преданных идеалам расовой чистоты, причем  эта помощь не должна была быть связана с разведывательными целями.

Моя задача в Швеции заключалась в том, чтобы проникнуть в  разведывательные каналы Советов. При этом главное для меня было не в  контршпионаже, то есть не в активной борьбе с русскими, а в прохождении курса  «университета разведки». Для этого было необходимо забросить своих людей под  видом агентов‑двойников в  систему вражеской разведки, чтобы непосредственно у источника знакомиться с  информацией противника. Место, где я намеревался выбросить свой первый якорь,  была газета «Фолькетс дагблад». Ее издатель Ф. порвал с коммунистической  партией, воспринял идеи фашизма и национал‑социализма, и в конце концов основал собственную  партию и через некоторое время снискал среди рабочих тысячи сторонников. Я  знал, что Ф. испытывает финансовые затруднения, и размышлял о том, как можно  использовать его в наших целях. Сначала я должен был окончательно убедиться в  том, что он на самом деле по собственной инициативе, не по указанию русской  разведки, вышел из партии, чтобы тем незаметнее и интенсивнее работать в пользу  коммунистов. Поэтому нужно было подойти к делу крайне осторожно, чтобы не  вызвать подозрения шведов относительно моих намерений. Ввиду этого я решил  действовать в Стокгольме не под чужим именем, а открыто. С помощью ИКПК  (Международной комиссии уголовной полиции) я подготовил для своей поездки  несколько вопросов технического характера, которые давали мне законное  основание вести профессиональные беседы с сотрудниками шведской тайной полиции.  Несомненно, мое положение имело и тот недостаток, что за мной отовсюду  наблюдали разведывательные службы противника.

Первые дни своего пребывания в Стокгольме я использовал для того,  чтобы сбросить с себя напряжение и немного отдохнуть. Когда я не торопясь  прогуливался по улицам, во мне проснулось чувство свободы, я понял, что на  какое‑то мгновение  избавился от давления тоталитарной государственной машины, впервые я почувствовал  даже желание противопоставить себя оглушительной суете организации, работающей  на полную мощь, необходимость поддерживать и постоянно активизировать  деятельность которой давала людям, находившимся у рычагов управления, приятное  чувство опьянения властью. Не то, чтобы я уже тогда сомневался в победе  национал‑социалистской  Германии – ведь сам я, насколько мне позволяла моя должность, делал все, чтобы  обеспечить эту победу, – но тогда в Стокгольме, в моем подсознании впервые  загорелись первые красные огоньки тревоги. Но прежде чем они начали оказывать  влияние на мое мышление и поступки, я должен был еще извлечь много уроков из  событий войны.

Следующие дни были заняты всевозможными встречами и беседами,  связанными с вопросами разведывательной деятельности. Кроме того, прежде всего  было необходимо распределить среди наших агентов задания по сбору информации  относительно организации русских партизанских соединений (набор призывных  возрастов, потребность в специалистах, использование на различных работах  русских женщин). Какие средства и способы при этом зачастую применялись, трудно  даже представить. Хитрость, быстрота действий, использование человеческих  слабостей – такими средствами велась тайная борьба, производя часто столь  отвратительное впечатление потому, что все происходило с молчаливой  вежливостью.

Когда я заметил, что за мною ведется пристальное наблюдение, я уже  принял решение отказаться от встречи с Ф. И все же мне неожиданно  предоставилась возможность незаметно для посторонних побеседовать с ним.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #59 : 09 Сентябрь 2011, 21:48:05 »

Ф. произвел на меня, несмотря на то, что его физические возможности  казались ограниченными, довольно хорошее впечатление. Я снабдил его тут же  крупной суммой денег, как награду за то, что он через каждые две недели посылал  мне донесения о положении дел. Меня интересовало также, что думают рабочие в  Швеции о политических проблемах современности. Но главной задачей было в  кратчайший срок создать эффективную сеть информаторов, которую Ф. мог  одновременно использовать для своей газеты. Я прежде всего стремился разузнать,  насколько коммунистическая партия Швеции насыщена агентами советской разведки.  Вначале Ф. с трудом поддавался на мои уговоры. Когда я объяснил ему  необходимость того, чтобы по меньшей мере десять его наиболее верных  приверженцев отошли от него и вернулись в коммунистическую партию, он  отрицательно покачал головой. Но после того, как я подробнее изложил ему свой  план и заинтересовал его, он в конце концов согласился сотрудничать с нами. Я  заверил его, что ему вовсе не нужно действовать против интересов Швеции.  Трудность заключалась еще в том, чтобы найти подходящую форму для передачи  необходимых для этой операции средств в глазах шведских налоговых органов.  Наконец, я решил замаскировать перевод денежных сумм покупкой типографии для  газеты Ф.

Капиталовложения в это предприятие быстро принесли неожиданно высокие  прибыли. Уже через короткое время Ф. сообщил нам, что Сталин намеревается еще  этой же зимой (в 1941 году) предпринять решающее контрнаступление. Погода  крайне благоприятствовала его намерениям, а предназначенные для зимних боев  дивизии обладали очень высоким боевым духом. В донесении указывался и район  предстоящих операций, а именно – Подмосковье (к которому приближались передовые  отряды наших наступающих войск), и высказывалось предположение, что в русском  контрнаступлении примут участие войска из Сибири. Упоминалось об интенсивности  движения эшелонов, которыми эти войска непрерывно перебрасывались к фронту.  Общая численность войск оценивалась в размере от пятидесяти до шестидесяти пяти  дивизий, оснащенных зимним обмундированием – в том числе двадцать полностью  моторизованных, частично танковых, дивизий.

Это донесение было подтверждено сообщениями наших агентов, действующих  в тылу у русских; они передавали, что в полосе войск группы «Центр» прибывают  новые части. Отдел оценки информации генерального штаба смог, однако,  обнаружить появление этих частей в результате действий фронтовой разведки и  показаний пленных только где‑то в середине декабря. К концу декабря донесения сообщали об очень  крупных скоплениях русских войск.

Ф. черпал свою информацию главным образом из дружеских бесед  высокопоставленных чиновников русского посольства в Стокгольме. Поступала она и  от членов коммунистической партии Швеции. Кроме того, я узнал из бесед с  японцами, что русские на самом деле целиком положились на нейтралитет Японии и  считают совершенно неопасным снять со своего дальневосточного фланга несколько  дивизий. Какую двусмысленную роль во всем этом играли японцы, я еще подробно  расскажу.

Тем временем Гитлер потребовал от нас сообщить ему о положении в  Иране. Немецкое руководство не могло понять, как русские смогли при столь  напряженной обстановке на своем Западном фронте в августе 1941 года высвободить  силы, чтобы совместно с англичанами оккупировать Иран. Это наше поражение  явилось результатом того, что еще в апреле 1941 года из‑за недостаточной поддержки с воздуха провалились  наши попытки утвердиться на Востоке с помощью иракского политического деятеля  Эль Галани путем организации восстания в Ираке. Была нарушена и работа наших  опорных пунктов в Тегеране и Тебризе. (Позднее их сотрудникам все же удалось  передавать с курьерами, что отнимало много времени, через Турцию неплохой  информационный материал. Но понадобился целый год, пока мы сумели полностью  восстановить прерванную деятельность.)

Вернувшись в Берлин, я обнаружил, что там царит тревожная обстановка.  Начались первые налеты бомбардировщиков на столицу рейха. Мы жили в районе  Курфюрстендам, недалеко от нас располагалась тяжелая зенитная батарея, рядом с  которой мы чувствовали себя в относительной безопасности. Когда как‑то ночью  раздался рев сирен воздушной тревоги, я не спустился в убежище. Однако, в конце  концов, огонь зениток стал таким сильным, что моя жена попросила спуститься  всех в укрытие. Не решаясь уйти из комнаты, я подошел к окну и увидел, что  прямо над нами летел вражеский бомбардировщик, схваченный лучами нескольких  прожекторов. Внезапно я услышал завывание и свист падающей бомбы и тут же я  отлетел к стене, оглушенный страшным грохотом. Через обломки мебели и посуды  жена бросилась в детскую. В страхе мы включили свет и увидели, что комната  превращена в развалины. Над кроваткой нашего сына в стене торчал осколок бомбы,  но ребенок остался невредим и, весь покрытый черной пылью, улыбался нам из  своих подушек. Наше потрясение еще не прошло, как с улицы нам кто‑то крикнул  грубым голосом: «Шестой этаж, вы что, спятили? Потушите лампу, или вам мало  досталось?»

На следующий день после верховой прогулки Канарис пригласил меня  позавтракать с ним. Мы были одни; его семья отдыхала на Тегернзее. Он сказал,  что его арабский божок, покровитель дома, Мухаммед, которого он привез из  Африки, приготовил нам кое‑что покрепче. Генерал любил перед завтраком подать на стол подогретое  шампанское. Двух стаканов было достаточно, чтобы вызвать у каждого, кто к этому  не привык, эйфорическое настроение.

«Есть у вас что‑нибудь новенькое из Японии? – задал он свой первый вопрос. – Вы ведь  наверняка встречались в Стокгольме с японцами?». Видимо, он следил за мной во  время моего пребывания в Швеции через одного из своих доверенных людей. Причину  этого мне пришлось узнать позже. Канарис высказал несколько замечаний по поводу  военного потенциала Японии и потом спросил, представил ли Гиммлер на  рассмотрение Гитлера материал, который должен был укрепить доверие Гитлера к  Японии. Мне об этом ничего не было известно. Правда, я знал, что Гиммлер очень  интересуется Японией и является неплохим знатоком японской истории. Перед  началом войны с Россией он даже потребовал в одном из своих приказов, чтобы  младшие офицеры СС изучали японский язык. Он планировал послать сорок младших  офицеров СС, после сдачи ими соответствующего экзамена по языку, в ряды  японских сухопутных войск, чтобы в порядке обмена к нам прибыли сорок  кандидатов в офицеры из Японии, Он передал мне по этому поводу написанную им  памятную записку и порекомендовал позаботиться об этом, так как он собирается  впоследствии передать в мое распоряжение двадцать человек из этого числа для  использования их в разведывательных целях в Восточной Азии. В той же записке он  приказывал мне тщательно заняться изучением японской истории, японской религии,  государственной структуры, а также влияния католицизма на японские  университеты. Однако вследствие войны с Россией этот план был оставлен.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #60 : 09 Сентябрь 2011, 21:49:24 »

В связи с этим я рассказал Канарису, что никто иной как Гиммлер помог  одному сотруднику японского посольства в Берлине, желавшему жениться на немке.  Гитлер намеревался запретить японцу этот брак. Гиммлер же заставил «расовых  фантастов» подготовить пространнейшие экспертные заключения и сидеть над ними  до тех пор, пока они в конце концов не нашли спасительной формулировки.

Я надеялся своим рассказом отвлечь внимание Канариса от моей поездки в  Стокгольм, но он, с присущей ему цепкостью, вновь вернулся к своему вопросу:  «Так о чем же вы беседовали в Стокгольме с японцами?» Я рассердился и намекнул  ему, что даже если я и встречался в Стокгольме с японцами, не буду  разговаривать с ним об этом. Тогда Канарис разыграл глубоко опечаленного  человека. Он понуро глядел перед собой, но темы этой все же не оставлял. «Но  ведь у вас же есть надежный человек среди японцев в Стокгольме, с которым вы  наверняка беседовали».

Что он хотел выведать? На самом деле, у нас был в Стокгольме  сотрудник, итальянец, вхожий в японскую миссию, где он работал переводчиком. За  годы своей работы он смог завоевать высокое доверие японцев и иногда, благодаря  своему широкому кругозору, опыту и способности к языку, ему удавалось  почерпнуть из общения с ними ценную информацию. В Стокгольме я распорядился  увеличить ему жалованье, но сам с ним не встречался.

Затем Канарис сам направил разговор на свою предстоящую поездку. Он  хотел сначала посетить группы войск на Восточном фронте, затем отправиться на  Балканы, а оттуда, как можно скорее, в Испанию. Он предложил мне поехать вместе  с ним. На Восточный фронт и на Балканы я не мог поехать. С поездкой в Испанию я  согласился, так как мне необходимо было составить правильное представление о  положении в стране.

Вернувшись из Стокгольма, я ознакомился с отчетом об инспекционной  поездке моего специального уполномоченного по Испании – прочитав его, я  почувствовал, как волосы у меня буквально встали дыбом. Так, например, в  Мадриде, в задних комнатах одного ресторана была оборудована наша главная  тайная радиостанция. Ведущие сотрудники превратили этот ресторан в своего рода  «штабквартиру», где в широких масштабах происходил обмен информацией между  агентами. Временами, в дни получения вознаграждения, здесь устраивались совместные  попойки. Из предосторожности завербовали и хозяина этого кабачка в качестве  нашего сотрудника, который стал, в конце концов, держателем наших валютных  запасов. Касса разведки помещалась рядом с кассой хозяина. Когда господин  казначей был в подпитии, а это с ним бывало нередко, он иногда запускал руку в  нашу кассу, вместо своей, и, как ни в чем не бывало, давал сдачи валютой. Не  видел он ничего особенного и в том, чтобы расплатиться с нашими агентами  купюрами из своей собственной кассы. Не удивительно, что в полицейском участке,  в ведении которого находился этот район, прекрасно знали обо всем, что  происходило в веселой гостинице. Но и с полицейскими, в конце концов, был  заключен союз, и праздновали вместе с ними все последующие празднества, какие только  ни выпадали. Все они были убеждены в том, что имеют полное право на такую из  ряда вон выходящую компенсацию за свои труды, а также могут действовать,  соблюдая полное взаимное доверие. На то, что среди них могут быть такие, кто  служил двум господам, незамедлительно сообщая разведке противника обо всем, что  они там слышали, больше не обращали внимания. Тем временем вражеская разведка  совершенно спокойно регистрировала все разговоры по радио. Единственная  положительная сторона такого сбора информации заключалась, по моему мнению, в  том, что в «веселом кабачке» часто болтали всякую чепуху. Это навело меня на  мысль не мешать завсегдатаям гостиницы продолжать действовать в том же духе,  чтобы ввести противника в заблуждение, а в другом месте создать другую группу  агентов. Пришла пора укрепить и сектор группы 6‑д (англоамериканские сферы влияния). У нас уже  были хорошие контакты в Лондоне. Второй канал связи привел нас в испанское  министерство иностранных дел, благодаря которому мы могли знакомиться с  корреспонденцией дипломатических представителей Испании в различных англо‑американских  странах, причем особый интерес вызывала у нас информация испанского посла в  Англии, герцога Альбы. (За несколько лет нам удалось, как и в Мадриде,  проникнуть в министерства иностранных дел следующих стран: Португалии,  вишистской Франции. Румынии, Болгарии, Финляндии и временами Швеции и  Аргентины).

Поездку в Испанию пришлось на некоторое время отложить в связи с  событиями на Востоке. Сразу после разговора с Канарисом меня вызвал Гейдрих.  Он, к моему удивлению, был очень вежлив и пригласил меня пообедать у себя дома.  Выйдя из‑за стола, он  достал маленькую записную книжку и сначала подробно проинформировал меня о  поручении Розенбергу вести дела министерства восточных территорий, а также о  результатах конференции, состоявшейся 16 июля 1941 года, на которой были  определены основы будущей политики в отношении к Советской России. В этой  конференции под председательством Гитлера принимали участие, кроме Розенберга и  Геринга, также Кейтель и Борман. Принятые на ней решения свидетельствовали со  всей ясностью о намерениях разделить побежденную Россию на части и управлять ею  как колонией. Все это предполагалось осуществить без какого‑либо учета  стремлений народов Советского Союза к автономии, которые, по моему мнению,  только и позволяли целесообразно и соразмерно использовать гигантские районы.  Все это одновременно означало расширение сферы компетенции Гиммлера как высшего  руководителя полиции и еще более усиливало его позиции. Из слов Гейдриха я  уяснил себе систему, согласно которой Гитлер намеревался проводить свою  политику порабощения в отношении «русских недочеловеков». Гейдрих сказал  буквально следующее: «Гитлер желает неограниченно, не останавливаясь ни перед  чем, использовать в России все организации, находящиеся в ведении рейхсфюрера  СС. На Востоке в самое короткое время необходимо создать мощную информационную  службу, которая должна работать столь безошибочно и слаженно, чтобы ни в одном  районе Советского Союза не смогла возникнуть такая личность, как Сталин. Опасны  не массы русского народа сами по себе, а присущая им сила порождать такие  личности, способные, опираясь на знание души русского народа, привести массы в  движение».

Верил ли сам Гейдрих во всю эту бессмыслицу? Видимо, он заметил мое  скептическое отношение. Когда я собрался осторожно высказать ему свои сомнения,  он сразу же прервал меня резким движением руки: «Вашей задачей теперь является  соответствующим образом усилить разведывательную работу против России. Гитлер  придает особое значение информации о распоряжениях Сталина по организации  партизанской войны. Поэтому я отказался от своего первоначального плана  временно послать вас на Восточный фронт. Я не могу теперь обойтись без вас в  Берлине. (Гейдрих уже неоднократно угрожал откомандировать меня в распоряжение  одной из „айнзацгрупп“ на Восточный фронт). Я сообщил Гиммлеру об этом  намерении и был удивлен, как недовольно он реагировал на мое сообщение. „Он  явно покровительствует вам, так как в отношении вас он лично решает вопрос о  любом назначении или перемещении. Хотелось бы мне знать, как вам это удалось“.  Затем он помолчал и проницательно взглянул на меня. „Запомните, – сказал он, –  что это может оказаться как вашей сильной, так и слабой стороной“.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #61 : 09 Сентябрь 2011, 21:50:18 »

ОТНОШЕНИЯ МЕЖДУ ГЕРМАНИЕЙ И ЯПОНИЕЙ


Япония вводит Гитлера в заблуждение – Особое задание абверу – Наша  разведка в США – Первая информация о военных планах Японии – Вступление Японии  в войну.

_________________________________________________________________


С начала осени 1941 года наши отношения с Японией стали  неопределенными. Гитлер уже несколько раз высказывал Гиммлеру жалобы на то, что  министерство иностранных дел не в состоянии дать ясную информацию о позиции  Японии, в особенности касательно американояпонских переговоров. Риббентроп,  говорил он, тоже, видимо, вряд ли может сделать это, так как японский министр  иностранных дел и его заместитель с начала сентября 1941 года отказываются  сообщать какие‑либо сведения германскому послу в Токио о ходе вышеупомянутых  переговоров. Гитлер был раздосадован этим оскорбительным поведением члена  тройственного союза и уже учитывал возможность того, что Япония вообще хочет  остаться нейтральной. С другой стороны, у нас имелись основания предполагать,  что Япония готовится к экспансии на юг. Гитлер поручил Канарису и Гейдриху  сразу же представить ему надежную информацию по этому вопросу. Новые известия  вызвали тревогу. Ведь все попытки Риббентропа оказать давление на Японию с тем,  чтобы вовлечь ее в войну против Советского Союза, закончились неудачей. Теперь  мне стало ясно, почему Канарис так настойчиво добивался от меня сведений о моей  встрече с японцами в Стокгольме. Он хотел узнать, нет ли у политической  разведки точной информации о планах японцев. Когда мы с Гейдрихом разговаривали  об этом, он сказал: «Эта старая лиса вечно подкарауливает добычу».

Так как Гейдрих подчеркнул, что для получения нужного Гитлеру  материала следует использовать любые средства, я тут же воспользовался этим и  попросил у него разрешения организовать независимое от РСХА валютное  управление, которое подчинялось бы только ему и мне (при этом у меня была  задняя мысль о моей программе десяти пунктов). Гейдрих сразу же согласился.

Я оповестил все наши резидентуры, имевшие контакты с японцами – в  Анкаре, Белграде, Стокгольме, Лиссабоне, Буэнос‑Айресе, Токио, Шанхае и, в первую очередь, в  Виши. Французский источник представлял для нас особенный интерес по той  причине, что японцы вели самый оживленный обмен мнениями с вишистским  правительством по поводу оккупации Индокитая. Самого Гейдриха я попросил  установить контакт с госпожой фон Д. , устроившей в Берлине своего рода  политический салон и пользовавшейся в то время благосклонностью Гитлера. Я  знал, что там бывают два сотрудника японского посольства и встречаются со  своими подругами из берлинского света. Таким способом я уже получил однажды  весьма ценную информацию, но на этот раз предпочел использовать для этого  Гейдриха, так как не хотел брать на себя ответственность за то, чтобы задание  для этой довольно‑таки болтливой женщины исходило от меня лично. Учитывая важность  нового поручения, я осторожно затронул вопрос о возможности вторичного  использования в наших целях поместья Янке. (С 1935 года Янке, о котором я уже  упоминал, был, наряду с обергруппенфюрером СС фон Пфеффером, личным секретарем  по вопросам разведки при Рудольфе Гессе, который представлял Гитлеру многие из  сообщений Янке, пока Гиммлер и Гейдрих, питавшие личную неприязнь к Янке, не  добились, вопреки сопротивлению Гесса, его отставки. После того, как Гесс  улетел в Англию, Гейдрих внушал Гитлеру мысль о том, что Янке оказывал на Гесса  дурное влияние и не исключено, что он – тайный агент англичан).

Таким образом, упомянув о Янке, я коснулся весьма щекотливой темы.  Указав на неоспоримые заслуги Янке, прежде всего во время первой мировой войны,  я пытался дать понять Гейдриху, какую большую пользу он может принести нам,  благодаря своим хорошим отношениям с японцами, даже в том случае, если он и на  самом деле является тайным английским агентом. Тогда с ним тем более следовало  бы обращаться с соответствующей осторожностью. Я предложил послать Янке в  Швейцарию, так как там у него были великолепные знакомства среди китайцев. (В  то время китайский вопрос был одной из ключевых проблем американо‑японских  переговоров). Мне удалось также устроить встречу между Гейдрихом и Янке, в  результате которой Янке стал одним из моих ближайших сотрудников.

Когда я говорил с ним о полученном от Гитлера задании, он предложил  уделить основное внимание не только секретной информации японцев; не меньший  интерес, сказал он, представляют и их американские партнеры. Я тут же раздал  своим людям дополнительные задания, мысль о которых мне подал Янке. Но в США у  нас было буквально считанное количество опорных пунктов для ведения  разведывательной работы. Связь с помощью курьеров, поддерживавшаяся через  европейские пароходные компании, уже с конца 1940 года почти полностью  прекратилась. После закрытия наших консульств в июне 1941 года забрасывать  наших сотрудников в Соединенные Штаты стало еще труднее. С этого момента многие  из наших тайных контактов ослабли, так как о создании взамен дипломатических  миссий организации, которая руководила бы нашими агентами в США, никто даже не  подумал.. По моим наблюдениям, у военных положение было не лучше. Правда, у  Канариса сохранилось два или три канала связи с Северной Америкой, но и он не  располагал широкой организационной сетью. Слишком много внимания было  сосредоточено на событиях в Европе, а обширные участки в остальном мире  пребывали в забвении. За это мы могли жестоко поплатиться.

Чтобы заполнить существующие пробелы, я высказал Канарису мнение о  необходимости более интенсивно использовать Центральную Америку в качестве  гласиса [1].  Через японскую разведку мне  было известно, что Советы превратили этот район, с Мехико в центре, в одну из  своих важнейших боевых позиций, нацеленных против США. Канарис пожал плечами и  ответил: «Там у нас мало что есть». А я в этот момент спрашивал себя с  отчаянием – а где у нас что‑то «есть» в достаточной степени?

Тогда я решил отобрать из потока людей, вернувшихся в Германию из  других стран, тех, кто знает язык и страны этого региона, обучить их и вновь  забросить в Соединенные Штаты с помощью подводных лодок. Но такая программа  могла дать ощутимые результаты лишь в будущем. В настоящий же момент мы  вынуждены были довольствоваться теми вспомогательными источниками, которые были  нам доступны.
« Последнее редактирование: 10 Сентябрь 2011, 18:18:13 от W.Schellenberg »
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #62 : 10 Сентябрь 2011, 18:20:46 »

Через восемь дней со всех сторон стали поступать первые сообщения;  однако все они представляли собой всего лишь, так сказать, отдельные кусочки  мозаики, из которых в результате длительной работы еще предстояло создать общую  картину. Тем временем нервозность Гитлера возросла неимоверно. Японский министр  иностранных дел Мацуока был смещен со своего поста. Казалось, это событие  увеличило неуверенность Гитлера в дальнейшей политике Японии и вызвало у него  сомнения, сохранит ли Япония вообще верность тройственному союзу. Не заключило  ли японское правительство договор от 14 апреля 1941 года с Советским Союзом о  нейтралитете только для прикрытия своего тыла, чтобы использовать этот документ  как козырь в предстоящей сделке с американцами? В таком случае тройственный  союз – не более, чем внешняя условность. Все же Гитлер пока не отказывался от  своего намерения вовлечь Японию в войну, чтобы облегчить собственное положение.  Для оказания давления на своего партнера по пакту руководителю имперской прессы  Дитриху было поручено заявить на большой пресс‑конференции, что победа немецких войск в России  близка. Видимо, планировалось намекнуть Японии поторопиться, чтобы не опоздать  и вовремя успеть к дележу гигантского русского «пирога».

Когда я сделал Гитлеру сообщение о позиции Японии, он пришел в ярость,  направленную и на меня лично. Ведь я сообщил ему, что японцы на переговорах с  американцами в любом случае попытаются достичь своей цели без войны и с  минимальными издержками создать в южной части Восточной Азии основу для своих  гегемонистских притязаний. Мое известие, о высказанном японским премьер‑министром  Коноэ желании встретиться с Рузвельтом Гитлер воспринял как личное оскорбление.  Здесь я должен признать, что это сообщение было основано на недостаточной  информации. В действительности Япония уже приняла решение вступить в войну. С  помощью Янке и фон Ритгенса мне удалось, к счастью, своевременно исправить эту  ошибку. Один из способнейших сотрудников фон Ритгенса, д‑р Райхерт,  сообщил по каналу Каир – Стамбул, что все лето в бухте города Гаго проходили  крупнейшие маневры японской армии с участием специальных подразделений авиации.  Между сухопутными войсками и военно‑морским флотом царит полное единство взглядов, их  представители твердо решили начать войну в не слишком отдаленном будущем. В их  стратегических планах предусмотрено, однако, только одно направление –  тихоокеанское, что обусловливает соблюдение договора о нейтралитете с Советской  Россией, так как операции на юге потребуют полного использования японских  вооруженных сил, в силу чего привлечение советских войск целиком к боевым  действиям на германосоветском фронте полностью совпадает с замыслами японцев.

Это сообщение наряду с информацией Зорге вызвало оживленные дебаты  среди высшего руководства Германии. Еще в тот период, когда происходило  обсуждение этого вопроса, мне удалось передать участникам совещания дальнейшую  информацию из Буэнос‑Айреса и Лиссабона, подтвердившую уже полученные сведения. Получен был  дополнительный материал и из Токио, в котором сообщалось, что остров Кюсю с  августа закрыт для всех иностранцев. Наконец, и Янке доставил данные,  полученные от японской разведки и подтвержденные через его китайские  знакомства. В них говорилось, что Хидеки Тойо, новый премьер‑министр и  военный министр Японии отказался от мысли добиться дружественной договоренности  с Рузвельтом и Корделлом Халлом. Решение послать в Вашингтон бывшего посла  Японии в Берлине Курусу, женатого на американке, чтобы в последний раз  попытаться начать переговоры, было, как сообщалось в донесении Янке, принято,  так сказать, «на всякий случай», так как уже в середине октября 1941 года было  запланировано напасть на Америку.

Так как нам ничего не удалось узнать о подробностях стратегических  планов японцев и о точном сроке их нападения на США, Гитлер отнесся к нашим  сообщениям скептически. Но события столь неумолимо требовали вступления Японии  в войну, что в конце концов ему стало безразлично, где именно японцы будут  вести боевые действия. Поэтому он приказал сообщить японской разведке, что  Германия положительно относится к любой форме участия Японии в войне, и мне  кажется, что я не слишком заблуждаюсь, предполагая, что эта разведывательная  информация способствовала тому, что уже в последней трети ноября японцы приняли  меры по приведению своих вооруженных сил в движение – был отдан приказ всему военно‑морскому  флоту выступить для начала операций в южной части Тихого океана. На запрос  представителей японских сухопутных сил и военно‑морского флота, сделанный ими германскому  военному и военно‑морскому атташе в Токио, обязуется ли Германия согласно договору в  случае возникновения войны с англосаксонскими державами заключать мир или  перемирие только совместно с Японией, министерство иностранных дел Германии  ответило в начале декабря положительно. 7 декабря 1941 года Япония напала на  военно‑морскую базу  США Перл‑Харбор. 11  декабря Германия объявила войну Соединенным Штатам Америки.

Неправы те, кто утверждает, что вступление Японии в войну оказалось  полной неожиданностью. Гиммлер лично заверил меня, что фюрера удивил только  масштаб операций японцев, захвативших столь отдаленный от Японских островов  район как Гавайи.

Для меня задание, связанное с Японией, явилось первым боевым крещением  на службе в 6‑м управлении  и оказалось настолько трудным, что передо мной возникла реальная перспектива  увольнения. Только благодаря помощи Янке, фон Ритгенса и д‑ра Райхерта  мне вновь удалось избежать неприятностей.

Сразу же после вступления Японии в войну немецкое продвижение на  Востоке приостановилось. Отдельные штабы фронтовых соединений, опираясь на  накопленный опыт, напрасно предупреждали верховное командование вермахта об  опасности, которую несла с собой надвигающаяся русская зима и указывали на  неподготовленность войск к зиме. Информация, получаемая мной из Стокгольма,  сообщавшая о новых пополнениях русских войск на центральном и северном участках  фронта, также была оставлена безо всякого внимания. Ее отложили в сторону,  посчитав преувеличенной и неточной. Только когда фронтовая разведка донесла о непрерывной  подвозке войск в районе Тулы, Гитлер снял генерал‑фельдмаршала фон Браухича с поста верховного  главнокомандующего сухопутных войск и сам принял на себя верховное  главнокомандование. В последующие месяцы начались ожесточенные оборонительные  бои войск, сражавшихся не только с яростно наступавшим противником, не считавшимся  с потерями, но и с безжалостной русской зимой.

_________________________________________________________________

[1] гласис – пологая насыпь в сторону противника перед земляным  укреплением. – Прим. перев.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #63 : 10 Сентябрь 2011, 18:25:53 »

РАЗВЕДКА И МИНИСТЕРСТВО ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ


Унтерстатс‑секретарь Лютер – Соглашение с министерством иностранных дел –  Представления Риббентропа о разведке – Разные взгляды на требования,  выдвигаемые представителями арабского подпольного движения.

_________________________________________________________________


Наряду с моей обычной работой, одной из своих важнейших задач я считал  установление контактов с различными имперскими ведомствами путем создания в них  «пунктов связи». Важнейшим министерством для меня являлось министерство  иностранных дел. Мы уже установили контакты с унтерстатс‑секретарем  Лютером, который, будучи руководителем немецкого отдела, пользовался  исключительным доверием Риббентропа. Они были знакомы еще до того, как  Риббентроп добился высокого положения и почестей. Рейхсминистр иностранных дел  так высоко ценил ум и компетентность своего унтерстатссекретаря, что перед тем,  как принять любое важное решение, советовался с ним; он даже дал ему секретное  поручение кардинальным образом реорганизовать министерство иностранных дел.

Об истоках этих отношений теперь можно было только строить догадки.  Гейдрих, который знал все о близких знакомствах тех, кто принадлежал к высшим  «десяти тысячам», сказал мне, что Риббентроп выручил Лютера, когда тот еще был  служащим городского управления в берлинском районе Целендорф (при поддержке  Гиммлера), в одном темном деле, связанном с растратой. То, что Лютер, тем не  менее, отважился выступить против СС и еще восстановить против них Риббентропа,  было продиктовано скорее не его политическими убеждениями, а противоречивым  чувством, которое он испытывал к СС – своеобразной «любовью‑ненавистью».  Он был хотя и умным, но жестоким, импульсивным человеком, главным для которого  была власть, который в душе даже испытывал слабость к СС. Несмотря на все это,  Гейдрих посоветовал мне держаться за Лютера, так как только через него путь вел  к Риббентропу. Однако он добавил: «Вам с ним придется нелегко; он имеет  обыкновение переиначивать слова собеседника. Постоянно держите меня в курсе  дела, чтобы в случае необходимости я смог вовремя прийти вам на помощь. Я бы не  хотел, чтобы вы набили себе шишек, столкнувшись именно с этим человеком. Не  исключено, что он захочет использовать вас против меня».

С самого начала моих отношений с Лютером я стал вести точные записи  всех наших бесед, которые через Гейдриха поступали к Гиммлеру. Предметом наших  разговоров были специальные вопросы контрразведки, деятельность полицейских  атташе за границей и другие связанные с этим проблемы.

Лютер ничем не походил на обычного чиновника. Пожалуй, ему больше  подошла бы роль предпринимателя в условиях классического капитализма с его  свободной конкуренцией. Я считал его человеком, в высокой степени одаренным  организаторскими способностями, в основе всех мыслей и планов которого лежал  холодный расчет коммерсанта. Зная об этом и умея противопоставить его бурной  агрессивности невозмутимую вежливость, с ним можно было найти общий язык. После  того, как я урегулировал некоторые его разногласия с СС, возникла новая  плодотворная основа для сотрудничества. Но мне постоянно приходилось быть  настороже, ибо его уловки были молниеносны, а рассчитывал он с ледяным  хладнокровием. Никаких «чувств» для него не существовало. Я не раз задавался  вопросом, как старые, заслуженные чиновники уживаются с таким шефом. Ведь Лютер,  с присущей ему грубоватостью коренного берлинца, запросто называл их «старыми  развалинами». В общем же, этот человек был для меня своего рода «мещанином во  дворянстве», не скованным никакими моральными нормами, который поднялся к  власти только благодаря системе тоталитарного государства. Мои позиции в  отношениях с ним особенно усиливало то, что он рассматривал меня как  своеобразный мостик между ним и его злейшим врагом Гейдрихом. Как‑то Гейдрих  сказал мне: «Он боится меня, потому что я слишком много знаю о нем».

Видимо, все это способствовало тому, что уже через несколько недель  между нами и министерством иностранных дел был заключен договор, который, с  помощью Лютера, был подписан Риббентропом. Тем самым была закрыта брешь,  слишком долго зиявшая в области разведки. В соответствии с новым соглашением  наша политическая разведка наделялась следующими правами:

1. Институт полицейских атташе отныне получал окончательное признание.

2. Политическая разведка получила право устраивать своих сотрудников в  аппарат министерства иностранных дел. Они направлялись в германские миссии за  границей, пользуясь дипломатическим статусом. В то же время они не подчинялись  министру иностранных дел.

3. Разведка получила право получать под видом официальной  дипломатической почты от всех экспедиций наших зарубежных миссий  корреспонденцию со специальной маркировкой (сначала ее доставляли в конвертах  зеленого цвета, позднее в дипкурьерских мешках со специальными обозначениями).  За нашу связь с заграницей отвечала центральная экспедиция министерства  иностранных дел. Эта корреспонденция не подлежала цензуре. (Несколько раз один  чиновник министерства иностранных дел – видимо, по поручению Лютера – попытался  обойти это постановление. В таких случаях я был безжалостен. Виновного, несмотря  на то, что он действовал «подневольно», уже через несколько недель перевели в  войска СС и отправили на фронт).

4. Было принято решение, кроме того, оборудовать специальные  радиостанции, по возможности не в помещениях дипломатических представительств.  В срочных случаях разведке было предоставлено право использовать официальную  радиосвязь министерства иностранных дел.

5. Важные политические сообщения, могущие иметь особое значение для  руководителя миссии в той или иной стране, следовало передавать ему для  осведомления в срочном порядке. То, что все эти вопросы были урегулированы  только в самый разгар этой грандиозной войны, еще раз показало, насколько мы  отставали в области разведки от иностранных разведывательных служб. Когда я  представил договор на подпись Гейдриху, его немало удивило то, я добился таких  успехов в делах с Лютером. Кроме того, он настолько был занят мыслями о своем  предстоящем назначении в Прагу, что предоставлял мне все больше и больше  свободы в работе, обстоятельство, которое было очень кстати при осуществлении  моей программы десяти пунктов. Соглашение, достигнутое с министерством  иностранных дел, создало основу для последовательного сотрудничества. (После  того, как декретом Гитлера от 12 апреля 1944 года была создана единая тайная информационная  служба (разведка. – Прим. перев.),  я  подготовил проект нового договора с министерством иностранных дел, которые  Риббентроп подписал только после длительных, жарких споров. К тому времени  Лютер уже был уволен в отставку).

Несмотря на договор, между нами все же возникали неприятные  разногласия, вызванные своеобразным «комплексом неполноценности» Риббентропа,  болезненно относившегося к проблеме подчиненности. Это, в конце концов, привело  к тому, что Гиммлер вступил в открытую борьбу с Риббентропом и однажды дал мне  задание осторожно разведать о работе информационного отдела III министерства  иностранных дел. Сначала, я медлил с выполнением этого поручения, так как не  мог составить себе ясного представления об участке разведывательной работы.  Правда, мы знали, что III‑й отдел, руководимый неким г‑ном маршалом фон Биберштайном, имел в  дипломатических миссиях несколько своих сотрудников, в распоряжении которых  находились крупные суммы валюты и технические средства связи, но этот аппарат  работал с такими перебоями, что информация, поставляемая им в высшие инстанции,  стала представлять серьезную опасность, так как руководство неоднократно  получало неверные сообщения.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #64 : 10 Сентябрь 2011, 18:27:52 »

В качестве первой меры руководителем всего информационного отдела  министерства иностранных дел был назначен бригаденфюрер СС и министериаль‑директор Шт.  Однако уже через несколько месяцев ему пришлось уйти с этого поста, так как он  передал нам материал, в котором содержались улики против Риббентропа, не  подозревая, что один из его сотрудников уведомил Риббентропа об этом. Это  привело к ожесточенным столкновениям между Риббентропом и Гиммлером, но все‑таки мне тем  временем удалось благодаря деятельности Шт. ознакомиться с методами работы  информационного отдела.

Теперь III‑й отдел возглавил посланник Хенке, однако это не привело к улучшению  работы этого учреждения. Чтобы помешать вражеским разведкам поставлять через  этот канал дезинформацию, мы вынуждены были даже прибегнуть к довольно жестким  мерам. Я представил Гиммлеру и Гейдриху примерно на семьдесят процентов  заведомо ложное сообщение о деятельности польского эмигрантского правительства  в Лондоне, и вместе с тем распорядился, чтобы оно через подставных людей за  рубежом попало в руки «службы Хенке». Через несколько дней Риббентроп передал это  сообщение Гитлеру с пометкой «крайне ценно». Гитлер, которому Гиммлер обо всем  рассказал заранее, вызвал к себе Риббентропа и проговорил с ним с глазу на глаз  целый час. О результатах этой беседы Риббентроп предпочел благоразумно  промолчать. Когда вскоре после этого он вызвал меня к себе с докладом – я  должен был обсудить с ним проблему организации «пунктов связи» в других  имперских министерствах – он спросил меня: «Что вы, собственно, хотите? Не  собираетесь же вы организовать службу разведки в других учреждениях, не  связанных с вами?» Я попытался разъяснить ему, что такие связи разведки со  всеми руководящими учреждениями не в последнюю очередь были бы полезны и  министерству иностранных дел, так как это значительно расширило бы базу для  получения информации. Чтобы представить ему перспективы в приятном для него  свете, я добавил, что тем самым министерству иностранных дел предоставляется  наилучшая возможность опираться в своей дальнейшей работе на гигантский аппарат  власти, находящийся в распоряжении рейхсфюрера СС. Чтобы исключить подозрения в  том, что в этом случае речь будет идти о «насыщении» министерства иностранных  дел людьми из СС, я предложил закрепить соответствующего начальника  разведслужбы в аппарате министерства иностранных дел.

Риббентроп с замешательством посмотрел на меня. Я заметил по его  выражению лица, что он меня не понимает или не желает понять. Когда же я  заговорил о технических проблемах – о значении радиосвязи – он почти не слушал  меня. Поэтому я переменил тактику. Я стал наступать на него, напомнив о  дезинформации и о его разговоре с Гитлером. Я закончил свою речь замечанием,  что он волен решать, каким путем идти – с нами или против нас. В этот момент  Риббентроп вскипел и запретил высказывать в его адрес такие угрозы. Он  постоянно стремился, сказал он, к установлению плодотворного сотрудничества  между нами, но теперь он вынужден констатировать, что мы не желаем  рассматривать его министерство как самостоятельное ведомство. На мое  предложение изложить ему свои мысли еще раз в письменной форме он ответил,  взглянув на меня сверху вниз: «Мне этого не нужно».

Я переменил тон и попросил его изложить точку зрения министерства  иностранных дел на организацию и методы работы разведки, так как я не могу  думать, что «служба Хенке» представляет собой венец его идей в этой области.  Этим я угодил в цель. Риббентроп широким жестом откинулся в своем кресле, и я  заметил, когда он говорил, как спало с него напряжение. Мне следовало бы больше  подумать о его тщеславии и вообще нужно было бы сначала дать ему высказаться.  Его соображения в общих чертах выглядели так.

Он стоит на той точке зрения, что нам необходимо привлечь к этой  работе десять‑двадцать  особо способных, в первую очередь, зарубежных сотрудников. Этих людей следует  столь щедро снабжать финансовыми средствами, чтобы они смогли добывать в  крупных средоточиях политической жизни планеты всевозможную информацию, имеющую  исключительно важный характер. Детали имеют, по его мнению, в широкой внешней  политике несущественное значение, в первую очередь следует уделять главное  внимание принципиальным вопросам, а их следует своевременно распознавать. Он  заметил также, что я мог бы войти в состав сотрудников министерства иностранных  дел, чтобы посвятить себя созданию в рамках министерства разведывательной  службы, как он себе ее представляет. Этот поворот разговора я обошел,  попытавшись осторожно намекнуть ему на ошибочность его представлений о задачах  разведки. Теперь его лицо вновь стало поразительно усталым. Позднее я сообщил о  своих наблюдениях профессору Де Кринису. Он считал, что здесь дело в тяжелых  функциональных нарушениях организма, обусловленных не только состоянием нервной  системы, но заболеванием почек.

Наш разговор перешел на самые различные, не связанные друг с другом  темы. Риббентроп попросил меня передавать ему все сообщения о Франции и  Французской Северной Африке. Он целиком отрицательно относился к желанию  маршала Петэна освободить находящегося в крепости Кенигштайн пленного генерала  Жиро, чтобы назначить его генеральным президентом в Марокко. Затем он в пух и  прах разнес генерала Франке, а потом перешел к содержанию доклада, в котором я  предлагал создать арабскую лигу, подпольное движение, которое охватывало бы  район от Северо‑Западной Африки, включая Тунис, до Египта. Главным посредником в  осуществлении этого плана был арабский националист Фаузи Каузи. Мне необходимо  было всеми силами способствовать развитию этого движения. Я уже обязался  снабдить арабов деньгами и боеприпасами. Однако гораздо большее значение имела  для меня политическая сторона моего предложения, не в последнюю очередь  предусматривавшего создание во всей Северной Африке предпольных укреплений для  нашей разведки. Я считал этот план исключительно важным ихотел воспользоваться  всеми материальными и политическими возможностями рейха. Чтобы прикрыться со  всех сторон, я ознакомил с этой идеей Гиммлера, который обсудил ее с Гитлером.  Гитлер же распорядился обсудить этот вопрос, как имеющий большое политическое  значение, первоначально с Риббентропом. Риббентроп выступил против моего плана,  обосновывая это тем, что это заставит нас слишком далеко вклиниться в сферу  влияния Италии. Затем последовало решение Гитлера: «По согласованию с  Риббентропом отклонено».

Теперь Риббентроп явно стремился убедить меня в правомерности своего  отрицательного отношения к моему плану, ссылаясь на свои беседы с Муссолини и  итальянским министром иностранных дел Чиано. Разумеется, следовало учитывать  интересы Италии в официальной внешней политике рейха, но тем временем  североафриканский район приобрел такое большое значение, что у нас были все  основания для того, чтобы изменить свою политику и прибегнуть к помощи  разведки. Я попробовал убедить Риббентропа в том, что не следует бояться нашей  компрометации на международной арене. Операцию следует с самого начала так направить,  чтобы в случае неудачи не было никаких следов – а в случае, если это не  удастся, представить все предприятие делом рук «группы безответственных  политических фантазеров». Если, кроме того, интересы рейха потребуют  отмежеваться от своих сотрудников, мы не должны останавливаться перед выдачей  их в руки правосудия. Примером здесь может служить путч «железной гвардии» в  Румынии.

Риббентроп никак не реагировал на мои предложения. Я предпринял  последнюю попытку: то, что разведывательная служба находится под руководством  рейхсфюрера СС, в конце концов, является неоспоримым фактом, и мне кажется  нецелесообразным превращать ее в самостоятельную организацию. Риббентроп  ответил на это несколькими формальными фразами и холодно попрощался со мной.

Теперь я знал, что вряд ли наше сотрудничество с этим человеком будет  успешным. Ему просто недоставало понимания задач, стоящих перед широко  разветвленной, использующей специфические методы работы разведывательной  службой.

Оглянувшись на последние полвека, невольно приходилось воскликнуть:  какая опасная близорукость была допущена! Мне снова вспомнилась переписка между  Бисмарком и немецким посланником в Париже во время кризиса, вызванного  действиями генерала Буланже. Рейхсканцлер отстаивал принцип, согласно которому чем  напряженнее отношения между двумя государствами, тем в большей степени перед  дипломатами и информационной службой встает задача находить пути к  компромиссным решениям, хотя бы для того, чтобы выиграть время. В первый раз я  вспомнил это место из переписки и задумался, размышляя о нем, когда последний  раз в сумерках летел в Швецию. И с того времени во мне окрепла решимость  использовать все средства разведки для того, чтобы, по меньшей мере, сохранять  «чувство локтя» с западными державами.

О том, что думал Риббентроп лично обо мне, я узнал из его случайного  высказывания: «Фюрер прав, этот Шелленберг и впрямь потерявший квалификацию  юрист, да к тому же еще и весьма неуживчивый человек, в один прекрасный день он  еще доставит нам хлопот».
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #65 : 10 Сентябрь 2011, 18:35:00 »

ПУНКТЫ СВЯЗИ В ИМПЕРСКИХ УЧРЕЖДЕНИЯХ


Министерство экономики, министерство продовольствия, министерство  оборонной промышленности, министерство пропаганды, министерство транспорта,  министерство образования, министерство связи – Институт на Ваннзее, имперское  учреждение – Обучение агентов.

_______________________________________________________________


Теперь мне предстояло заняться созданием пункта связи в имперском  министерстве экономики. Я набросал план будущих действий, и обратился сначала к  руководителю отдела внешней торговли, статс‑секретарю ф. И. , в котором нашел желанную  поддержку. Созданный после этого пункт связи возглавил служащий, получивший  право докладывать непосредственно министру.

Наряду с ведомством по осуществлению четырехлетнего плана, имперское  министерство экономики было крупнейшим держателем валюты в Германии. Уже через  короткое время мне удалось добиться лучших условий для получения валюты, что  избавило нас, наконец, от вечной торговли из‑за валюты. Теперь каждые две недели в  министерстве экономики устраивались совместные заседания, на которых  руководители групп во все больших размерах делали заявки на приобретение валюты  и для постоянных, и для единичных расходов. Дело шло, как на бирже. На  рейхсмарки мы покупали валюту и золото. Иногда мы шли на уступки, так как на  первое место выдвигались более важные задачи: в свою очередь министерство  экономики не раз пыталось ограничить наши требования. Однако редко возникали  трудности, которые вынуждали бы меня вмешиваться. Для удовлетворения особых  требований я в любое время мог обратиться прямо к министру экономики. Это  позволило мне, наконец, устранить одно из самых «узких мест» в деятельности  нашей разведки. То, что у меня был дополнительный источник валюты в лице  ведомства по осуществлению четырехлетнего плана, никого не касалось. В отличие  от своего предшественника, который не мог расходовать в месяц больше ста тысяч  марок, мне, за восемь месяцев пребывания в 6‑м управлении, удалось увеличить эту сумму до  нескольких миллионов и даже получить право в особых случаях, с санкции Гиммлера  или Гитлера, действовать без всяких лимитов.

Сотрудничество с министерством экономики развивалось на широкой  основе. Новый особый отдел 6‑Ви (6‑е управление, экономика) я укомплектовал экономистами и юристами,  имеющими соответствующую квалификацию. Этот отдел ведал также выполнением  заданий, получаемых от самого министерства экономики. Началась также подготовка  специальных агентов для ведения экономического шпионажа в зарубежных странах.  Одновременно отдел 6‑Ви стал связующим звеном между министерством экономики и остальными  отделами и службами разведки, например, в области перевода денежных сумм при  создании или финансировании используемых в качестве прикрытия фирм или банков,  получения жизненно важных видов сырья для нашей военной промышленности,  использования экономических сторонних связей, а также в области распределения  валюты и запасов сырья для фирм, которые за это должны были выполнять особые  задания разведки в зарубежных странах. Вот пример из практики.

В Южной Америке создание и расширение разведывательной сети требовало  больших валютных затрат. Проникновение крупных немецких фирм в южноамериканские  государства привело к «оттаиванию» замороженных кредитов и сделало возможным  вновь использовать валютные фонды. Благодаря посредничеству имперского  министерства экономики эти средства перешли в мое распоряжение. Со своей  стороны, я предоставил этим фирмам, в качестве компенсации, соответствующие  льготы в Европе. Такой способ работы оказался, кроме того, очень экономичным,  сделав излишним использование связных и курьеров, что было небезопасно, так как  за ними пристально следили англичане. Теперь достаточно было разговора по  радио, чтобы снабдить наших агентов в Южной Америке денежными средствами, с  помощью которых они могли постепенно развертывать работу против Северной  Америки.

Очень важную роль в сотрудничестве с министерством экономики играли  наши связи с химической промышленностью. Здесь мы использовали в своих целях  достижения науки в области исследования гормонов и различных защитных средств.  На Дальнем Востоке, на Ближнем Востоке, в отдельных странах Средиземноморского  бассейна, в африканских колониях и в Южной Америке мы снабжали наши  разведывательные службы изделиями от гормонных препаратов до германина,  аспирина и безвредных снотворных таблеток.

По инициативе одного датского ученого наш химико‑биологический  отдел вместе с фирмой «ИГ‑Фарбен» работал над проблемой имплантации половых гормональных  препаратов. Задача заключалась в том, чтобы обеспечить действие препарата, помещенного  в организм, в течение не только нескольких недель, а пяти‑семи лет. С  точки зрения химии это было легче осуществить, чем с чисто технической стороны.  Необходимо было разработать для этого приспособление, которое, не причиняя  вреда телу, после имплантации смогло бы гарантировать равномерно дозированное и  беспрерывное поступление гормонального вещества в организм. Наши инженеры  сконструировали устройство, около полутора сантиметров длиной, которое по мере  непрерывного разложения и всасывания гормонального вещества механически, с  помощью пружины, подавало из цилиндра новые порции гормона для усваивания  организмом. После некоторых модификаций прибор был годен к использованию. Так  как мы держали все дело в строгой тайне – технические подробности не были  сообщены даже медицинским работникам – и в научных кругах, и тем более широкой  общественности об этом мало что стало известно.

В 1942 году я в разведывательных целях основал организацию  «Сигизмунд», которой, наряду с прочими, руководил Янке. Действовала эта  организация под прикрытием фиктивной шведско‑датской фирмы Хоаб (Гормон‑Акция‑Болагет).  Она сотрудничала с видными профессорами и докторами из Португалии, Бразилии,  Аргентины и Турции на безупречной научной основе в области «гормонов». Для нас  она была источником, из которого мы черпали массу информации и через который  устанавливали систематически необходимые нам знакомства и связи в научных  кругах, а также получали значительные валютные поступления.

К сожалению, наша работа в области экономического шпионажа страдала  все увеличивающимся недостатком специалистов. Все больше требований предъявлял  фронт, и слишком часто нужные нам люди занимались не той работой, какую бы им  следовало выполнять. Приведу несколько примеров: специалист в области  экономики, долго проработавший в Аргентине, служил писарем в штабе одной из  дивизий на Восточном фронте; крупный знаток Португалии был стрелком на зенитной  батарее; прекрасный специалист‑фотохимик, который мне был крайне необходим для работы в техническом  отделе, был помощником повара во фронтовом госпитале. (Только в 1943 году, с  помощью Гиммлера удалось в порядке обмена получить такие кадры).

Тем временем я установил очень хорошие отношения с имперским министром   Функом; сотрудничество со всеми  министерствами в соответствии с моим планом было всего лишь вопросом времени.  Как отличалась наша работа, органически совмещавшаяся с деятельностью фирм  «прикрытия», от того, что мне позднее пришлось увидеть в области военной  разведки! Из тридцати двух «маскировочных» фирм военной разведки двадцать  восемь стояли на грани банкротства – они годами выкачивали денежные и валютные  средства рейха, не давая практически никакой отдачи.

Следующим учреждением, с которым установил связи отдел 6‑Ви, было  имперское министерство продовольствия со всеми его подразделениями и связанными  с ним партийными учреждениями. Было бы недальновидно недооценивать значение  этого сектора для разведки, так как министерство продовольствия поддерживало  широкие связи со всеми европейскими странами. Оно контролировало обороты, почти  в шесть раз превышавшие обороты всей немецкой тяжелой промышленности. И здесь  довольно скоро, благодаря установленным связям, мы смогли использовать все  источники. Так, например, зерновой рынок с его весьма непостоянной конъюнктурой  предоставил нам широкое поле для установления побочных связей, в том числе и  контактов с широко разветвленным концерном «Юнилевер», который контролировал  торговлю жирами во всей Европе. Именно из этих каналов часто поступали  исключительно ценные сведения.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #66 : 10 Сентябрь 2011, 18:36:56 »

После выхода министра продовольствия Дарре в отставку министерство  возглавил статс‑секретарь Баке. Уроженец Одессы, он прекрасно знал Южную Россию и  Кавказ; это был большой друг русского народа, но непримиримый враг советского  режима. От него я, к своему удивлению, впервые узнал об экспериментальных  хозяйствах на юге России, арендованных Германией на правах государственного  домена и соответственно с этим управляемых. В этих хозяйствах проводились  широко поставленные опыты, результаты которых в значительной степени  способствовали модернизации сельского хозяйства Германии.

Отдел 6‑Ви установил связи и со всеми учреждениями ведомства по осуществлению  четырехлетнего плана, в частности, с возникшими повсюду черными рынками. По  мере ослабления влияния Геринга, в ведении которого находилась эта организация,  она утратила свое первоначальное значение, – руководство все больше переходило  к отраслевым учреждениям, в результате чего это некогда столь важное ведомство  постепенно зашло в тупик.

Однако для разведки было по‑прежнему важно сохранять установленные связи – в  том числе и с «научно‑исследовательским управлением» Геринга, широко разветвленным аппаратом  технического контроля, который давно создал для себя рейхсмаршал с помощью  бывших специалистов из военно‑морского флота. Это управление вело в мировых масштабах подслушивание  всех телефонных каналов связи и радиоперехват. Удавалось подслушать даже тайных  эмиссаров Сталина, выполнявших его личные задания. К сожалению, пользоваться  информацией, получаемой научно‑исследовательским управлением, нужно было с известной осторожностью,  так как этой организации недоставало широкого взгляда на события, так  необходимого для объективной оценки происходящего. Тем не менее, иногда другие  учреждения безоглядно принимали сведения научно‑исследовательского управления. Например, был  такой случай: как‑то Гитлер и Муссолини, беседуя друг с другом по телефону, ошиблись в  каком‑то важном  экономическом показателе, и эти неправильные цифры, подслушанные научно‑исследовательским  управлением, позже неоднократно упоминались в официальных сообщениях как  неоспоримый факт, вводя в заблуждение соответствующие специальные инстанции. В  1944 году Геринг согласился передать научно‑исследовательское управление в подчинение  рейхсфюреру СС, тем самым включив его практически в систему имперского  управления безопасности. Зарубежный отдел, служба радиоперехвата и отдел  дешифровки должны были быть включены в отделы 6‑й и 6‑Мил. Соответствующие проекты распоряжений и  приказов о переводе уже были обсуждены в совместных беседах. Не за горами был  тот момент, когда Гиммлер и Геринг должны были поставить свои окончательные  подписи под этими документами. Но так как здесь речь шла о реорганизации  сложного и обширного аппарата, насчитывающего несколько тысяч человек, я не  настаивал на скорейшем принятии окончательного решения, так как агония, в  которой находился к тому времени рейх, доставила мне и без того много  дополнительной работы.

Довольно слабой была моя позиция по отношению к министерству  вооружений, которым руководил Альберт Шпеер. С этой стороны нас столь  ожесточенно «бомбардировали» различными требованиями, что мы постоянно  запаздывали с выполнением полученных поручений. От нас требовали текущей  разведывательной информации о состоянии военной промышленности во вражеских  странах – задача, для выполнения которой у нас просто не хватало ни сил, ни  средств. Кроме того, нашему сотрудничеству часто угрожало то, что Гейдрих или  Гиммлер – по наущению внутренней службы СД – выдвигали сомнения в политической  или идеологической благонадежности того или иного начальника управления в  министерстве вооружений. Мои постоянные возражения в конце концов снискали мне  репутацию человека, защищающего неблагонадежные в идеологическом отношении  элементы. Если вспомнить, что вооружения были альфой и омегой наших военных  усилий, станет ясна узость мышления тех, кто из‑за моих связей со специалистами из оборонной  промышленности считал меня неподходящим и опасным для разведки.

Меньше трудностей принесло нам сотрудничество с министерством транспорта.  Обмен планами международных поездок, договоренности о грузовом и торговом  транспорте и прочие мероприятия позволяли нам установить ряд неплохих контактов  с другими странами. Наряду с этим, в наши задачи входило привлекать к  разведывательной работе и сотрудников, и материальные средства имперских фирм и  железнодорожных компаний, таких, как «Митропа», Центральноевропейское  туристическое бюро и различные крупные экспедиционные конторы. Особенно ценной  была при этом поддержка этого министерства во всех специальных вопросах,  касающихся железнодорожного хозяйства, туннелей, мостов, так как в этой области  с чисто немецкой основательностью и точностью был собран богатейший  статистический материал и технические сведения из стран всего мира. Эти  документы были надежным руководством для руководителей диверсионных групп,  засылаемых в зарубежные страны, например, для взрыва мостов.

С согласия министерства транспорта разведка имела собственное  туристическое бюро, которое позволило нам обеспечивать курьерскую связь – в том  случае, если она осуществлялась с помощью поездов дальнего следования –  круглосуточно на всех железных дорогах Европы. И надо же было так случиться,  что именно здесь работала сотрудница, отец которой, высокопоставленный офицер в  главном командовании вермахта, был давним агентом русской разведки. После  занятия Берлина русскими эта женщина выдала Советам многих сотрудников немецкой  разведки.

Большие трения вызвало создание отдела 6‑Культ. В этом отделе использовались все духовные,  научные, культурные и пропагандистские связи. Это была область, в которой  пересекались сферы влияния министерства пропаганды, шефа имперской прессы и  министерства иностранных дел. Здесь шла настоящая война всех со всеми:  Геббельс, Дитрих, Риббентроп и иностранный отдел НСДАП оспаривали друг у друга  право контроля над зарубежной прессой и зарубежными журналистами. Различные  клубы иностранной прессы, устроенные министерством пропаганды и министерством  иностранных дел, представляли собой сборища журналистов, частью способных,  частью совершенно бездарных, из самых разных стран Европы; некоторые из них  были опытными, а другие – довольно жалкими вражескими агентами, больше всего  интересовавшимися тем, как бы, ничего не делая, плотно поесть и крепко выпить.

Шеф имперской прессы придерживался совершенно неразумной точки зрения,  считая, что никого из журналистов нельзя привлекать к разведывательной работе.  В конце концов я был вынужден прибегнуть к содействию Гиммлера, чтобы заставить  уважать наши интересы. Только при новом статс‑секретаре Наумане наша работа, опиравшаяся на  министерство пропаганды, пошла значительно легче. Науман, пользовавшийся  доверием Гиммлера, со свойственным ему размахом развернул широкое  сотрудничество с разведкой и ему удалось, используя свое умение с помощью  изощренной аргументации убеждать своих собеседников, в чем он почти не уступал  Геббельсу, создать обширное поле деятельности для нашей работы.

Особое место занимала здесь так называемая «озерная служба». Это была  станция радиоперехвата при министерстве пропаганды, которой пользовалось и  министерство иностранных дел; эта служба поставляла материал, используемый для  борьбы с вражеской пропагандой. Но в то же время эта служба, в которой работало  множество иностранцев, знающих много языков, была своего рода «инкубатором»,  поставлявшим кадры для проникновения в разведывательные службы противника.  Мюллер, неусыпно наблюдавший за этой «фирмой», считал, что прикрытие здесь  можно осуществлять лишь в известных границах, а вообще нужно предоставить этой  «лавочке» вариться в собственном соку.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #67 : 10 Сентябрь 2011, 18:38:05 »

В сферу компетенции отдела 6‑Культ входили также отношения с имперским  управлением кинематографии и управлением культуры. Здесь были установлены  контакты с творческий интеллигенцией, В имперском министерстве образования  пунктом связи с разведкой руководил некий профессор М. Все немецкие студенты,  обучавшиеся в порядке обмена за границей, все назначения немецких профессоров в  иностранные университеты регистрировались, и тех, кто казался подходящим для  этого, привлекали к «внештатному» сотрудничеству с разведкой. Из среды немецких  студентов, обучающихся за границей, мы черпали, таким образом, постепенно  подраставшее молодое поколение сотрудников. Тем, кого мы использовали, мы  оказывали на протяжении всей учебы финансовую поддержку. Установили мы полезные  контакты и через множество научных и культурных объединений, находившихся в  ведении министерства пропаганды, незаметно втягивая их в сферу интересов  разведки.

Имперское министерство связи интересовало нас прежде всего со стороны  техники, радио и телефонной связи. Пункт связи здесь возглавлял один из  руководящих чиновников этого министерства, близкий знакомый самого министра.  Здесь многочисленные изобретатели и инженеры научно‑исследовательского отдела министерства связи  занимались вопросами радарных устройств и коротковолновой техники, постоянно  заботившими меня.

Наконец, нужно упомянуть и иностранный отдел НСДАП. В нейтральных и  оккупированных странах имелись руководители партийных организаций  (ландесгруппенляйтеры), которые, не имея собственной разведки, были связаны с  интересами нашего управления. Однако реальную пользу принесли нам зарубежные  организации партии только в области возвращения из‑за рубежа в Германию лиц немецкой национальности.  Мы очень интересовались этими людьми, учитывая знание ими иностранных языков, и  нам удалось получить из этой среды значительное число хороших помощников.

Постепенно разведка таким образом обрела если и не безупречную, но все  же солидную основу. Медленно начало меняться отношение к разведке и в широких  кругах общества – объем информации постоянно увеличивался, и она становилась  все более всеобъемлющей. В это время впервые у меня зародилась идея создать  самостоятельную рабочую группу, подобную институту в Ваннзее, которая  занималась бы только разработкой научных основ методики разведывательной  работы. В институте в Ваннзее было одно из крупнейших собраний русской  литературы. Вначале эта библиотека находилась в Бреслау. Особенная ценность  этого уникального собрания заключалась в том, что оно содержало обширную  подобную специальную литературу по всем вопросам науки, изданную на языке  оригинала. Штат сотрудников, в который входили известные доценты различных  университетов и русские профессора, подчинялся профессору с громким именем,  грузину по происхождению. В распоряжение института предоставлялась секретная  информация в рамках изучаемых специальных вопросов, которую специалисты,  используя все документы, критически исследовали и возвращали нам со своей общей  оценкой. Специалисты института получили также возможность посещать  оккупированные восточные районы и вести там систематическую исследовательскую  работу, чтобы из своих личных наблюдений и бесед с русским населением  почерпнуть живой наглядный материал. Так, уже в 1942 году институту удалось  сообщить, что все публикуемые Советами сведения статистического или  экономического характера намеренно составляются так, чтобы вводить читателя в  заблуждение.

Теперь я хотел сформировать группу специалистов с высшим образованием,  которые, пользуясь соответствующей информацией, изучали бы сложные специальные  проблемы и составляли бы по ним точные рекомендации. Тем самым я хотел  покончить с непроизводительным раздроблением сил. До сих пор запросы Гитлера –  когда он, например, требовал сведений по проблеме кулачества, социальных  мероприятий Кемаля Ататюрка или о положении в нефтяной промышленности Америки –  рассылались различным, в большинстве случаев, некомпетентным органам, которые  брались за работу с примерным усердием, но, как правило, располагали слишком  скудными знаниями, в силу чего и не могли составлять удовлетворительных  докладов. В рейхе было около четырехсот научно‑исследовательских организаций и институтов,  занимавшихся географическими, национально‑политическими, экономическими и прочими  проблемами; все они были укомплектованы высококвалифицированными сотрудниками и  финансировались государством но особому бюджету. Задуманная мной рабочая группа  должна была объединить все имперские институты, сохраняя в неприкосновенности  их самостоятельность и своеобразие, в особом «имперском учреждении» и  ориентировать их работу по единому плану на актуальные проблемы. Это имперское  учреждение должно было распределять специальные заказы высшего руководства,  направляя их соответствующим отраслевым институтам, причем особое значение  приобрел централизованный сбор научного материала. Таким образом, я хотел  добиться того, чтобы разведка, в конце концов, взяла в свои руки финансирование  всех этих институтов, чем косвенно влияла бы на их кадры. Однако только в 1943  году мой план смог осуществиться. Во внешних сношениях имперское учреждение  представлял соответствующий отдел имперского министерства внутренних дел,  однако на самом деле им руководила разведка посредством созданной мною  специально для этого рабочей группы 6‑Г (научно‑методический отдел). Уже через короткое время эта  группа добилась хороших результатов в работе, в особенности, в области  картографии и геологии. В частности, она выяснила, что русские карты были  ложными; для действующей армии исключительно важное значение имело  топографическое исследование местности в целях прокладки дорог и постройки  аэродромов, а также для определения местности, годной для использования танков.

В ходе перечисленных мероприятий я значительно приблизился к  выполнению своей программы из десяти пунктов. Но источником постоянных тревог  оставалась для меня проблема подготовки агентов, ибо здесь недостаток кадров  сказывался сильнее всего. Нам приходилось довольствоваться недостаточными  силами и средствами. Поэтому я решил сосредоточить сначала все внимание на  радиотехнической подготовке агентов в крупных школах. Наряду с этим необходимо  было срочно обособить подготовку агентов, используемых против России, от других  направлений и осуществлять ее в соответствии со стоящими перед ней  специфическими задачами в рамках операции «Цеппелин». Для этого мне нужны были  дополнительные средства в размере тридцати миллионов марок. Соответствующую  заявку я подал Гейдриху, который передал ее Гиммлеру. Тем временем я зашел в  осуществлении своих планов уже так далеко, как будто вопрос о расширении штатов  моего управления уже был решен. Поэтому я изрядно перепугался, когда Гиммлер  вызвал меня к себе и подробнейшим образом вместе со мной просмотрел мои  предложения. Для него было типичным с дотошностью торгаша цепляться ко всяким  второстепенным мелочам. В частности, он возражал против слишком больших затрат,  связанных с запланированными мероприятиями. Кроме того, он пожелал узнать  подробности об устройстве кухни в одной из таких школ (моя кухня была для него  слишком несовременной). Он даже потребовал от меня заняться составлением меню.  С совершенно серьезным видом он надавал мне кучу советов и порекомендовал  позаботиться о том, чтобы обучающимся на ужин всегда давалась горячая пища.  «Эту северогерманскую привычку – подавать на стол вечером хлеб с колбасой, а то  и с сыром, да еще с каким‑нибудь холодным напитком – я запрещаю раз и навсегда». В. объяснение  он добавил, что такое питание совершенно не подкрепляет и приводит к различным  желудочным заболеваниям. Прежде всего, сказал он, необходимо строжайшим образом  запретить курсантам употребление табака и алкоголя. «Люди, у которых вы  заметите пожелтевшие от никотина пальцы, не подходят для такой службы, так как  являются рабами своих привычек».
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #68 : 10 Сентябрь 2011, 18:39:02 »

В связи с этим он указал мне также на необходимость обратить внимание  на нашего повара. Когда я недавно был на фронте, сказал Гиммлер, пехотинцы  наперебой жаловались мне на своего разъевшегося повара, который жил припеваючи  на солдатских хлебах, да еще отсылал часть продовольствия домой. Теперь по  приказу Гиммлера в одном из концлагерей устроено отделение, в котором такие вот  повара и чиновники административных учреждений в течение трех месяцев имеют  прекрасную возможность сбросить с себя лишний жир. Одновременно их обучали, как  нужно готовить вкусную еду для солдат, не запуская лапу в солдатский котел. С  десяток таких обжор уже вернулись на фронт и, насколько ему известно, стали  образцовыми поварами. Сопровождаемая подобного рода оговорками, моя заявка была  одобрена.

Наши главные школы находились в районе Белграда, в Гааге и под  Берлином. Филиалы школ расходились от центров веерообразно во все стороны. В  эту систему не входила подготовка оперативных сотрудников отделов, ведающих  различными странами, которая в большинстве случаев велась в индивидуальном  порядке в небольших группах. Были у групп страноведения и свои школы, правда, в  незначительном количестве, ученики которых (и мужчины, и женщины) после  выяснения их склонностей переходили в распоряжение службы сбора информации. В  1940 году, в ходе подготовки к вторжению в Англию (операция «Морской лев»),  было установлено активное сотрудничество с ИРА (Ирландской Республиканской  Армией) относительно центра связи в Дублине. Был разработан план – на основе  соответствующей подготовки в Германии ирландских борцов за свободу создать  контингент, члены которого развернули бы в Ирландии подпольную деятельность,  имея своей задачей выводить из строя аэродромы и технические сооружения, прежде  всего порты и пристани, предназначенные для использования английскими  вооруженными силами. Снабжение этих диверсионных групп должно было  осуществляться в первую очередь по воздуху. Одновременно планировалось  использовать и транспортные подводные лодки. После отказа от операции «Морской  лев» этот план, к сожалению, был отставлен. Однако наступил день, когда об этих  операциях вновь вспомнили, увидев в них возможность противодействовать усилиям  Англии. Но о том, что время безвозвратно ушло, забыли. Этот план поручили  нашему управлению. Мы вскоре обнаружили, что предназначенные для использования  в диверсиях ирландцы хотя и относились к нам, может быть, лояльно, с течением  времени утратили всякий интерес к нашим планам. Попытка доставить из Ирландии  на подводной лодке новых добровольцев для диверсии против Англии не удалась. К тому  же министерство иностранных дел, которое, желая оставить за собой монопольное  право руководить любыми действиями, связанными с Ирландией, постоянно выдвигало  свои соображения; хватало и других неприятностей.

В 1943 году была сделана еще одна попытка связаться с ИРА – были  заброшены самолетом два ирландца. Приземление парашютистов прошло успешно, но  полиция устроила за ними такую охоту, что вскоре они были пойманы.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #69 : 10 Сентябрь 2011, 18:40:32 »

ОПОРНЫЙ ПУНКТ – ДАНИЯ


Гейдриха назначают заместителем рейхспротектора – Поездка в Копенгаген  – Переговоры с Клаузеном – Датские национал‑социалисты готовят переворот – Информационный  резервуар Европы – Трения между Гиммлером и Гейдрихом – Гейдрих угрожает Канарису.

_____________________________________________________________


В конце февраля Гейдрих пригласил меня с женой к себе домой.  Здороваясь с ним, я заметил по выражению его лица, что произошло что‑то важное.  За столом, во время беседы, Гейдрих неожиданно шепнул мне: «Меня назначили», И  пока лакей вносил шампанское, он показал мне еще не подписанный приказ о  назначении его заместителем рейхспротектора Богемии и Моравии. Я внимательно  прочел документ и сразу же обратил внимание на то, что объем его полномочий  далеко выходил за рамки функций заместителя рейхспротектора. У меня создалось  также впечатление, что из тактических соображений Гейдрих был назначен  заместителем чисто номинально, практически же он получил должность протектора.  При этом первоначальный круг обязанностей этого должностного лица претерпел  такие изменения, что в этом без труда можно было распознать руку Бормана.  Поскольку подписи Гитлера под приказом еще не было, мы могли внести в него  некоторые изменения. В начале марта 1942 года назначение состоялось.

Когда я нанес Гейдриху первый визит в Праге, я встретился и с фюрером  датской национал‑социалистической партии Клаузеном. Я использовал эту встречу для  обсуждения возможности использования Дании в качестве предполья в  разведывательной деятельности против Англии и России. У нас уже имелся там  неплохой задел, который нужно было только активизировать. Сам Клаузен хорошо  знал Россию и создал в соответствии с моими указаниями датскую разведку, в  руководстве которой мне удалось занять ведущее положение. Я избрал эту  осторожную форму сотрудничества потому, что не хотел обременять и без того  слабую датскую партию дополнительными заботами.

Через некоторое время я сам поехал в Копенгаген. Необходимо было  выяснить финансовую сторону дела и более четко сориентировать работу датской  разведки с учетом наших интересов. Клаузен, уже истративший на партийную работу  часть денег, отпущенных на разведку, намеревался создать за наш счет и разведку  внутри страны. Это уж было слишком. На переговорах с Клаузеном, длившихся по  целым дням, между нами происходили такие столкновения, что мне приходилось быть  очень резким. Я отчетливо сознавал, что датчанину не нравится моя манера вести  переговоры и он инстинктивно испытывает ко мне неприязнь. Как и у Тербовена в  Норвегии, его антипатия подогревалась, видимо, моим очень сдержанным отношением  к выпивке. Может быть, Клаузен также заметил, что я наблюдал, какое действие  оказывает на него алкоголь, делая при этом свои расчеты. Загнанный в угол, он  становился все агрессивнее и однажды назвал меня, в дополнение к прочим  титулам, «треххвостой лисой». Я с ним тоже не очень нежничал. Через два дня он  изменил свой высокомерный тон и сдался. Однако на третий день он вновь попытался  заупрямиться. Вызывающим тоном он сказал, что, разумеется, разведка имеет очень  большое значение для Германии, но не менее важна для него, Клаузена, его  датская партия. И тут он стал излагать передо мной свою авантюристическую идею,  согласно которой датское движение Сопротивления благодаря помощи англичан  настолько усилилось, что настало время нанести ответный удар – силой свергнуть  ныне стоящее у власти в Дании неспособное правительство и поставить на его  место датских национал‑социалистов. Для этого он потребовал срочно начать подготовку  диверсионных групп и предоставить ему большое количество взрывчатых материалов.  В заключение он показал мне список с именами всех, кого он наметил арестовать.

На мгновение я онемел. Неужели он на самом деле думал сделать меня  сторонником своих авантюр? Он еще долго распространялся на эту тему, но у меня  было такое ощущение, что все это были не его собственные мысли, а действует он  по указке фанатичных и склонных к авантюрам советчиков. Наверняка кто‑то хотел  использовать мой визит для принятия соответствующего решения, чтобы  удовлетворить собственную жажду власти с помощью немецких штыков.

После того, как Клаузен выложил мне все это, я прервал беседу.  Учитывая опасность, угрожавшую нам в связи с этими планами, я счел целесообразным  срочно переговорить с нашим посланником в Копенгагене, так как, в конце концов,  Дания была нашим крупнейшим поставщиком мяса и жиров, и именно в этот период  войны ее нужно было охранять от всевозможных потрясений. Посланник выразил мне  свою озабоченность по этому поводу, но не смог дать мне никакого рецепта, чтобы  охладить разгоряченные головы. Я решил применить испытанное средство – тактику  изматывания.

Перед тем, как продолжить переговоры с Клаузеном, я позвонил Гейдриху,  который сразу же понял ситуацию и приказал сохранять спокойствие в Дании,  потребовав от Клаузена повиновения. Столкновения между мной и Клаузеном,  которого я ожидал, не произошло. Уже до начала нашей следующей встречи он был в  подпитии. Я слушал его некоторое время, ожидая момента, когда он сам сделает  роковой шаг. И этот момент наступил: если мы не примемся всерьез за подготовку  его планов, выкрикнул он возбужденно, он от всего отказывается. Я приказал  остальным присутствующим покинуть помещение. Затем я сказал: «У меня нет ни  времени, ни желания слушать вашу пьяную болтовню. Ваши намерения не совпадают с  интересами рейха. Мы можем обойтись и без г‑на Клаузена. Это мое последнее слово и помните,  не пытайтесь еще раз шантажировать руководящие инстанции рейха. Я не знаю,  будет ли у вас в противном случае возможность наблюдать дальнейшие события в  качестве стороннего наблюдателя».
« Последнее редактирование: 11 Сентябрь 2011, 11:07:27 от W.Schellenberg »
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #70 : 11 Сентябрь 2011, 11:08:47 »

Клаузен побледнел как полотно и испуганно съежился на стуле. Теперь он  начал жалобно оправдываться, говоря, что и для него все это очень тяжело. Я  постарался его утешить, но в остальном остался тверд. Ему ничего не оставалось  делать, как удовлетвориться этим.

Постепенно Клаузен примирился с необходимостью подчиниться нашим  указаниям. Ему удалось также, с помощью некоторых наиболее опытных и способных  разведчиков, установить контакты с коммунистами в Дании и Швеции. Некоторым из  наших доверенных людей, датчанам, удалось даже проникнуть в зарубежные  резидентуры русской разведки. Так, через некоторое время возникла хорошо  налаженная связь с Россией, через которую мы получали великолепную информацию  политического характера.

В течение последующих месяцев мой личный рабочий план включал создание  «национальных разведок» в возможно большем количестве европейских стран. Я даже  подумывал о создании федерации европейских разведок, которая была бы своего  рода «информационным резервуаром». Я планировал также, в тесной связи с этим,  возродить известную консульскую академию в Вене. Раньше в этом учебном  заведении готовились кадры императорско‑королевской дипломатической службы. Я предполагал  использовать эту академию главным образом для обучения пополнения из стран  Восточной, Юго‑Восточной и Южной Европы. С помощью наших дружественных отношений с  арабским миром я хотел привлечь к этому и мусульманское население Балкан, а  также тюркские народы Советского Союза. Главнейшим принципом работы этих  разведок было решительное использование их против России, причем в первую  очередь мы должны были учитывать наши собственные интересы. Венгерская,  румынская, хорватская, сербская, болгарская и турецкая разведки уже высказали  готовность начать сотрудничество. После объединения наших усилий на первых  этапах, планировалось привлечь Испанию, Португалию и Францию. В Италии  следовало ожидать трудностей; ни военная, ни политическая разведки Италии не  выразили желания примкнуть к нам. Швеция и Швейцария, учитывая положение дел,  не брались в расчет. В Финляндии же моя подготовительная работа шла довольно  успешно.

Я доложил о своих намерениях Гейдриху. Он покачал головой и прямо  ответил, что не возлагает больших надежд на такого рода планы. Такие дела нужно  обдумывать более тщательно. Вскоре он перешел на другую тему, которая явно  занимала его гораздо больше. Речь шла о трениях, вновь возникших в его  отношениях с Гиммлером. Причиной их он считал то, что Гиммлер завидует его  успехам в протекторате, и ему явно не нравится то, что Гитлер очень доволен  его, Гейдриха, служебными делами и охотнее всего беседует с Гейдрихом с глазу  на глаз, без Гиммлера или Бормана. Гейдрих назвал при этом Гиммлера «бюрократической  задницей», завистником, не дающим ему спокойно жить. При этом я заметил, да на  это намекнул и сам Гейдрих, что из‑за этих разногласий ему было довольно‑таки не по  себе. Правда, сказал он, его еще защищает пока успех, которым пользуется его  работа у фюрера, но он плохо представляет себе, как ему избавиться от «тесной  обуви» – Гиммлера и Бормана. Прибегнуть открыто к помощи Гитлера было опасно,  так как тот реагирует на такие вещи, как правило, отрицательно. Кроме того, в  таких случаях он, пожалуй, еще более ревностно, чем Гиммлер, отстаивает  принципы ордена СС (идею верности).

Затем Гейдрих заговорил о последних событиях на Восточном фронте,  затронув, главным образом, неудовлетворительное снабжение наших войск минувшей  зимой. При этом он разразился самой безудержной руганью в адрес  высокопоставленных генералов из главного командования сухопутных войск и  главного командования вермахта. «Будь моя воля, – сказал он, – я бы за каждого  сотого немецкого солдата, погибшего от обморожения, поставил бы к стенке одного  из виновных в этом, начиная от генерал‑квартирмейстера и кончая мелким интендантом».

Перед тем, как закончить нашу беседу, он коснулся моих отношений с  Канарисом. Он потребовал от меня в будущем более энергично и решительно  действовать против Канариса и еще более четко разграничивать сферы деятельности  между военной и политической разведками. Явно между ним и Канарисом возникли  новые разногласия. Он дал мне понять, что на этот раз он ни при каких  обстоятельствах не намерен уступать Канарису, независимо от того, чем  закончится дело.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #71 : 11 Сентябрь 2011, 11:10:39 »

ПОСРЕДНИЧЕСКАЯ РОЛЬ ЯПОНИИ


Субхас Чандра Бозе – Япония в качестве посредника между Германией и  Россией – Германия как посредник между Китаем и Японией – Подозрения против  Янке.

_________________________________________________________________


В марте 1942 года в Берлин прибыл с визитом Субхас Чандра Бозе,  руководитель одной из индийских политических групп, выступавших за национальную  независимость Индии. До того времени все дальневосточные связи 6‑го  управления, касавшиеся Индии, шли через Сиди Хана, лидера другой небольшой  индийской политической группировки. В то время Бозе был довольно влиятельной  фигурой в Индии, вследствие чего его усиленно «обхаживали» японцы. Поскольку  он, благодаря своим личным качествам и владению современными методами  пропаганды произвел впечатление и на Гиммлера, мы стали прикидывать, нельзя ли  в будущем опираться в нашей работе на него. Он прибыл в Берлин с планом  формирования индийского легиона, который принял бы участие в боевых действиях в  составе немецкой армии. Гиммлер устроил ему аудиенцию у Гитлера. Хотя тот и  согласился с идеей создания такого легиона, в остальном Бозе был глубоко  разочарован результатами встречи с Гитлером. Гитлер, как говорили, сказал, что,  в настоящий момент его мало интересует Индия. В первую очередь, по его мнению,  Индия имеет политическое и стратегическое значение для Японии. Сначала немцы  должны прочно завладеть Южной Россией и Кавказом, а их танковые соединения  достичь Персии, только тогда, сказал Гитлер, он сможет сесть с Бозе за стол  переговоров, чтобы обсудить практические вопросы будущего.

Тем временем меня посетил Янке, только что вернувшийся из поездки в  Швейцарию. Меня интересовало его мнение о Бозе. Янке предостерег меня – ему  известно, сказал он, что Бозе долго жил в Москве, учился там и поддерживал  тесные связи с Коминтерном. Я сам, разговаривая с Бозе, не раз имел случай  обнаружить в нем влияние коммунистической идеологии, что особенно отчетливо  выражалось в его манере вести беседу в форме вопросов и ответов,  выработавшейся, несомненно, под влиянием диалектики. Во всяком случае, у меня  возникли сомнения, которые заставляли меня быть осторожным. Поэтому я решил не  порывать связи с Сиди Ханом и предоставить Бозе в распоряжение министерства  иностранных дел. В 1943 году Бозе, по просьбе японцев, был переправлен на  немецкой подводной лодке в Японию. После его отъезда я не скрыл от японцев,  находившихся в Берлине, своего недоверия к нему. Однако они объяснили мне, что  такую фигуру, как Бозе, можно очень хорошо использовать в Японии. Я  воспользовался этим случаем, чтобы прощупать японцев относительно их контактов  с польским подпольем. Я уже упоминал, что они поддерживали хорошие связи даже с  теми польскими силами, которые подчинялись Москве. Очень скоро я, однако,  заметил, что японцы хотели здесь действовать независимо от нас. Точно также они  не собирались помогать нам в разведывательной деятельности на оккупированной  ими территории Китая. Поэтому активизация нашей работы в Китае должна была  происходить за счет усилий немцев, проживающих там.

Разговор о Бозе послужил для Янке поводом подвергнуть методы работы  нашей разведки очень тактичной, но нелицеприятной критике. У него самого в  распоряжении было лишь небольшое бюро с малым количеством сотрудников. За  предоставленные им сведения он не получал вознаграждения, ему выдавались только  суммы на покрытие издержек; по сравнению с его достижениями эти средства были  столь незначительными, что я не переставал изумляться. Он отрицательно  относился к лихорадочной работе в моем управлении и как‑то сказал мне, окидывая взглядом мой большой  кабинет: «Здесь я чувствую себя недостаточно спокойным, чтобы поговорить с вами  о важных вещах». Похоже было, что он привез из Швейцарии очень много  интересного, и я не мешкая принял его приглашение посетить Померанию. Янке на  самом деле представил мне документы, из которых явствовало, что японцы в  ближайший год попытаются играть роль посредника между Германией и Россией в  деле заключения компромиссного мира. Он сообщил, что Япония скептически смотрит  на перспективы военных операций немцев на Востоке. Опираясь на исключительно ценные  материалы своей разведки, японцы якобы располагают точными сведениями о военном  потенциале русских. Они считают, что использования сибирских частей и других  пополнений на центральном участке германосоветского фронта достаточно, чтобы не  только остановить немецкое наступление, но и значительно потеснить немецкие  войска. По данным японцев русским удалось, благодаря энергичным мерам в области  набора и подготовки пополнений, а также усиленному применению монголов и  китайцев в качестве рабочей силы, в значительной степени восполнить понесенные  потери в живой силе. Советские воинские части реорганизованы, во всю  разворачивается деятельность банд [1], которая не только будет сковывать  значительную часть сил безопасности, но и представлять постоянную угрозу растянутым  коммуникациям немецких войск. До зимы 1942 – 43 гг. будет завершена эвакуация  русских оборонных предприятий и объем их производства увеличится. Японцы  высказывали опасения, что Германия выдохлась и не способна нанести решающие  удары до того момента, пока на Западе не приведена в действие военная машина  англичан и американцев. И все же, считают они, есть основания полагать, что  Сталин, учитывая нерешительную позицию союзников относительно вторжения на  европейский континент с Запада, заинтересован в компромиссном решении. «Во  всяком случае, – заметил Янке, – мы должны иметь в виду, что нам по самым  различным каналам могут быть сделаны соответствующие предложения. Я только  боюсь, что Риббентроп окажется первым, кто воспротивится этому».

Из сообщений Янке я мог сделать вывод, что и он к этому моменту  испытывал сомнения в возможности нашей победы на Востоке. Видно было, что его  крайне беспокоит мысль о том, как преподнести все это Гитлеру. «Гиммлер, с его  романтическими идеями о колониальной области вплоть до Урала, не подходит в  качестве доклада. Да и на Геринга, – пожал он плечам, – вряд ли можно  рассчитывать; его звезда меркнет. Посвящать прежде времени в эти планы Бормана  было бы еще сомнительней, так как сейчас это самая „темная лошадка“ из приближенных  Гитлера. Остается только Гейдрих».

Когда я осторожно проинформировал Гейдриха об услышанном, он, к моему  удивлению, сразу же согласился с моим предложением. Вскоре он сообщил мне, что  ему, видимо, удастся устроить Янке аудиенцию у Гитлера. Когда Гитлер где‑то в начале  апреля впервые узнал от Риббентропа о контактах представителей японского военно‑морского  флота с германским военно‑морским атташе в Токио, последний уже был осведомлен через Гейдриха и  Янке. В конце мая Гейдрих с сожалением сообщил, что Риббентропу удалось убедить  Гитлера в правоте своей точки зрения, в результате чего в Токио через нашего  военно‑морского  атташе был передан официальный отказ. Но Янке не сдавался и настаивал на том,  чтобы исправить дело с помощью Гитлера. Нужно осторожно дать понять Гитлеру,  считал он, что не следует рассматривать уступку как потерю престижа.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #72 : 11 Сентябрь 2011, 11:11:57 »

Японцы также не оставили своих попыток. В июне 1942 года японский  генеральный штаб – на этот раз через германского военного атташе в Токио –  вновь предложил свое посредничество. По всей видимости, тем самым японцы хотели  пойти «в обход» Риббентропа. Может быть, им посоветовал это Янке, сделав соответствующий  намек японской разведке. Теперь японцы предлагали направить в Германию на  немецком самолете дальнего действия японскую миссию во главе с одним из  генералов армии, чтобы начать переговоры о координировании политических и  военных интересов. К сожалению, при этом японцы намекнули, что намереваются в  ходе этих переговоров вновь обсудить проблему компромисса между Германией и  Россией. В результате в обсуждении плана принял участие Риббентроп, вновь  торпедировавший это предложение. Он пригласил к себе японского посла Осиму и  сообщил ему, что японский генеральный штаб без ведома своего правительства  пытается организовать заключение компромиссного мира между Германией и Россией.  Естественно, что генеральный штаб Японии увидел в этом заявлении официальный отказ.

После поражения под Сталинградом японцы снова обратились к нам со  своими предложениями – на этот раз через своего министра иностранных дел  Сигимицу. Но Гитлер еще менее, чем прежде, был склонен выслушать их.

В 1944 году я вел на эту тему длительные переговоры с японским контр‑адмиралом  Коджимой, который командовал крейсером при нападении на Сингапур и был  награжден за храбрость. Он прибыл в Германию на подводной лодке инкогнито, с  заданием прозондировать последние шансы в отношении посредничества. Однако  вскоре ему пришлось убедиться в том, что его миссия была бесперспективной.

Вскоре после этого Янке привез новые ошеломляющие вести из Швейцарии.  На этот раз они поступили от китайской разведки, основные каналы связи которой  проходили через Виши и Берн. В Швейцарии действовал один из наиболее близких  приятелей Янке – китайский министр Чи Цай‑хоо. Янке встретился с ним и его двумя ближайшими  сотрудниками. Китайские разведчики познакомили его с планом, согласно которому  предполагалось использовать Германию как посредника в мирных переговорах между  Японией и Китаем. Янке считал, что в этом случае разумнее всего было бы  представить дело так, как будто инициатива исходит от немецкой стороны,  например, через влиятельных «китайских немцев» [2].  Подробности, по его мнению, следовало  обсудить лишь после того, как было бы установлено, что японцы вообще согласны  рассмотреть такой план. В благодарность за услуги китайцы предлагали  сотрудничество в области разведки, выгодное для обеих сторон. Предложение было  весьма заманчивым, так как китайская разведка в то время имела одинаково  свободный доступ и в Кремль, и на Даунингстрит. Поскольку нам и здесь  приходилось опасаться сопротивления со стороны Риббентропа, мы стали  раздумывать, как бы его обойти.

Вскоре после этого я доложил Гейдриху о сообщении Янке. Он потребовал  от меня изложить дело в письменном виде, чтобы представить материал на  рассмотрение Гиммлера. Оба долго совещались, как лучше всего сообщить об этом  Гитлеру. Наконец, Гиммлер решил лично доложить об этом фюреру. В отличие от  предложений японцев о посредничестве, к которым Гитлер отнесся резко  отрицательно, идея китайцев показалась ему «очень интересной». Не сомневался он  и в искренности намерений Чан Кайши, однако полагал, что будет очень трудно  склонить японцев к переговорам. Тем не менее он согласился поручить Гиммлеру  самостоятельно подумать над этим планом. Гиммлер, в свою очередь, поручил мне  подготовить доклад, который отвечал бы на вопрос, в какой степени подобное  компромиссное решение облегчит военное положение Японии. Но еще до того, как я  выполнил это задание, в подготовке плана принял участие Риббентроп. Гитлер и на  этот раз не захотел обойти своего министра иностранных дел и поручил ему, в  полном противоречии с результатом беседы с Гиммлером, обсудить этот вопрос с  японским послом Осимой. Лишь через несколько месяцев японцы откликнулись. В  принципе они были готовы вступить в переговоры, но желали незамедлительно знать  подробности. Янке был крайне раздосадован тем, как велось все дело, но все же в  конце концов вызвался еще раз съездить в Швейцарию, чтобы переговорить с  китайцами.

После его отъезда я получил секретное сообщение, в первый момент меня  изрядно ошеломившее. Почти на тридцати страницах перечислялись подозрительные  моменты, на основании которых автор письма называл Янке одним из ведущих  агентов английской разведки. Он высказывал предположение, что свои поездки в  Швейцарию Янке использовал для получения руководящих указаний относительно  того, какие рекомендации он должен давать мне. Я тут же распорядился провести  всестороннее расследование и установить за Янке наблюдение, чтобы отмечать все  его передвижения в Швейцарии. Однако нам не удалось обнаружить ничего из ряда  вон выходящего; да и сообщения Янке не давали ни малейшего повода для подозрений.  Поэтому я решил не давать полученному письму хода наверх. Даже если бы  подозрения против Янке подтвердились, я бы продолжал сотрудничество с ним,  приняв соответствующие меры предосторожности.

После возвращения Янке я без околичностей дал ему прочесть  компрометирующее его сообщение, наблюдая при этом внимательно за выражением его  лица. Я настолько хорошо знал его, что малейшая подозрительная реакция с его  стороны наверняка бросилась бы мне в глаза. Однако во время чтения письма он  остался совершенно спокойным. Затем он взглянул на меня и сказал без тени  смущения: «В конце концов, вы тоже только человек, и вы не в состоянии  заглянуть в сокровенные глубины моего сердца. Но вы должны сами знать, можете  вы мне доверять или нет». Я отложил письмо в сторону и больше не говорил о нем.

Когда мы после этого начали обсуждать китайское предложение, я  заметил, что Янке не скрывает своего разочарования. Объяснение этому  заключалось в том, что китайцы в качестве исходной базы для переговоров  потребовали, наряду с экономическими и политическими притязаниями, вывода всех  японских войск и освобождения всех китайских портов. В вопросе о портах  следовало, однако, учитывать и определенные интересы японцев. Мне эти  требования тоже показались чрезмерными, ибо вряд ли можно было надеяться  достичь компромиссного решения на такой основе. Тем не менее, мы вместе  попытались найти выход, разбив предложения на множество небольших пунктов.

В конце июня японцы выставили свои требования. На ряд их вопросов Янке  смог ответить очень быстро, но остальные были настолько сложны, что требовали  личной встречи с маршалом Чан Кайши. Так как связь по радио показалась нам  слишком ненадежной и сложной, решили послать в Китай специального  уполномоченного. Тем временем мы приложили все усилия, чтобы не дать ослабнуть  заинтересованности японцев в переговорах. В сентябре японцы, без каких‑либо  обоснований, внезапно заявили о полной потере интереса ко всему этому  предприятию. Главные причины их отказа были неясны. Мы предприняли еще одну  последнюю, но оказавшуюся напрасной, попытку начать переговоры. Но дверь перед  нами уже была закрыта. Мы полагали, что отказ связан с решением японского  генерального штаба установить связь по суше между Ханькоу и Индокитаем. И на  самом деле, еще до конца года, началось японское наступление в направлении  Индии.

_________________________________________________________________

[1] партизанская война. – Прим. перев .
[2] лиц немецкой  национальности, проживающих в Китае. – Прим. перев.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #73 : 11 Сентябрь 2011, 11:14:09 »

ОПЕРАЦИЯ «ЦЕППЕЛИН»


Разведка в США – Оккупационная политика во Франции – Различные аспекты  операции «Цеппелин» – Обучение русских военнопленных – Армия Власова –  Предательство «Дружины» – Реакция на политику Гитлера в России – План  уничтожения русской промышленности – Успехи наших радистов.

_________________________________________________________________


Много забот постоянно доставляла нам недостаточно налаженная  разведывательная работа в Соединенных Штатах Америки. После вступления США в  войну мы стали ощущать это настолько сильно, что, думается, можно назвать этот  период одним из самых мрачных глав в истории немецкой разведки. После того, как  ФБР (Федеральное Бюро Расследований) раскрыло наши важнейшие каналы связи, у  нас здесь почти не осталось ненарушенных контактов. Многие нелегальные  радиоточки не выходили на связь. Множество агентов – и мужчин, и женщин, –  ожидали восстановления контактов. После многомесячной паузы многие из них, как  говорят на профессиональном жаргоне разведчиков, «скисли», они проявляли мало  интереса к новым заданиям или вообще отказывались их выполнять. Военная  разведка оказалась не в лучшем положении. Однако, в конце концов, нам удалось  достичь некоторых успехов, о чем я расскажу ниже.

Сразу же в начале 1942 года я начал собирать материал о  производственных возможностях американской военной промышленности. Все наши  разведывательные зарубежные пункты, особенно расположенные в Испании и Швеции,  должны были поставлять соответствующую информацию. Кроме того, я через все  отраслевые учреждения министерства иностранных дел получал надлежащую  информацию. Над оценкой материалов работали лучшие специалисты. Особое внимание  мы уделяли американским военно‑воздушным силам и увеличению тоннажа судов. Нам было ясно, что со  вступлением США в войну Великобритания будет в полном объеме использовать  американский военный потенциал и в качестве подготовки к вторжению на континент  в результате десантной операции развернет мощное воздушное наступление на Германию.

Через три месяца я представил Гейдриху готовый доклад. Во время чтения  у него изменялось выражение лица – в недоумении смотрел он на цифры,  отражающие, в соответствии с нашими прогнозами, производство стали в США – от  85 до 90 млн. тонн. Для наглядности мы включили в доклад данные о возможностях  германской сталелитейной промышленности, с учетом всех имеющихся у нас в Европе  ресурсов – этот показатель составлял максимум 62 млн. тонн. Объем производства  истребителей и бомбардировщиков на 1943 г. в Германии был на 25% ниже, чем, по  нашим подсчетам, должны были произвести американцы.

Гейдрих сначала ознакомил с этим докладом Гиммлера, а затем Геринга.  Последний вскоре после этого вызвал Гейдриха и меня к себе на беседу, которая  окончилась для меня неожиданно быстро. Геринг пренебрежительно взглянул на меня  сверху вниз, отдал мне доклад и сказал: «Все, что вы там написали, чепуха. Вам  бы лучше проверить свои нервы». Гейдрих еще некоторое время оставался у Геринга  и потом рассказал мне, что пытался заступиться за меня перед Герингом, но  безуспешно. Кроме того, на первой странице моего доклада Геринг написал своим  крупным почерком: «Шелленберг спятил».

Геринг обсуждал доклад и с Гитлером, который пришел сначала в сильное  раздражение, но потом, видимо под влиянием Геринга, стал относиться к докладу  насмешливо. Все же, что‑то казалось ему в докладе не совсем ладным. Он назвал такую форму  информации «общественно опасной» и приказал ни в коем случае не знакомить  другие учреждения с этим докладом, а копии изъять. (В Нюрнберге, где моя камера  находилась напротив камеры Геринга, благодаря чему я, при случае, мог  обменяться с ним парой слов, он сказал мне как‑то: «Тогда вы были вполне нормальным»).

В то время как наша разведывательная деятельность в США оставляла  желать много лучшего, американцы поражали нас достигнутыми ими в этой области  успехами в Европе. Их главным опорным пунктом был Виши. Здесь находились их в  высшей степени способные резиденты – посланник Мэрфи и адмирал Лиги, за  деятельностью которых я наблюдал с величайшим беспокойством. Однако мои  сообщения о политической активности этих американских представителей  расценивались как преувеличенные. Фюрер, сообщили мне, не придает политической  деятельности американцев в Виши большого значения. (Однако в действительности  уже тогда адмирал Лиги успешно подготавливал отпадение Северной Африки от  маршала Петэна. После ошеломляющей высадки союзников в Северной Африке мне и  Канарису пришлось испытать на себе всю ярость Гитлера).

 Решающее  значение для формирования мнения высшего немецкого руководства относительно  Франции имели донесения гестапо, которые изображали эту страну только лишь как  опасный центр политического сопротивления, руководимого английской разведкой.  Эта односторонняя точка зрения не только отравляла отношение германского  руководства к Франции, но и в значительной мере искажала перспективу. В конце  концов, невозможно уже было отличить политику от полицейских мер. Получилось  так, что мы сами распределили роли с американцами следующим образом – своим  лозунгом «беспощадная решимость» мы сеяли ненависть, а наши противники пожинали  богатый урожай. Наконец, даже те немногие французы, которые относились к нам  благожелательно, перешли на сторону Сопротивления.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #74 : 11 Сентябрь 2011, 11:16:29 »

Немало проблем, влияние которых испытывала наша разведка, возникало в  результате склоки между бесчисленными немецкими ведомствами и учреждениями во  Франции – командующими соединений и командирами отдельных родов войск,  гигантской организацией Тодта, в распоряжении которой находилось огромное  количество иностранных рабочих, комиссия по вопросам перемирия, имперским  банком, экономическими управлениями, министерством иностранных дел, гауляйтером  Заукелем, ведавшим вербовкой рабочей силы, гестапо с ее отделами, –  занимавшимися еврейским вопросом, церковными делами, франкмасонами и испанскими  революционерами, а также массой других организаций. Не последнюю роль играла  скрытая от глаз непосвященных деятельность, во главе которой стоял «король  черного рынка» (как однажды назвал Геринга Гитлер). В этом гигантском концерте  каждый вел свою партию, порождая разноголосицу, звучавшую для высшего немецкого  руководства чарующей мелодией, при звуках которой музыкальные французы все чаще  затыкали уши. Наиболее резким диссонансом завершилась пьеса под названием  «расстрелы заложников». Уже с лета 1941 года во Франции произошло несколько  покушений на отдельных военнослужащих вермахта. Эти случаи настолько  участились, что главнокомандующий немецкими войсками во Франции стал настаивать  на карательных мерах. С этого момента началась беспрерывная цепь репрессий,  массовых расстрелов и насильственных перемещений.

Будучи по служебным делам в Праге, я в разговоре с Гейдрихом затронул  этот вопрос. Я предупредил его, что такими методами мы действуем только на руку  растущему движению Сопротивления. Когда я высказал сомнения в правомерности  действий высокопоставленного члена СС и одного из руководителей полиции Оберга,  с которым Гейдриха связывало старое знакомство, я получил резкий отпор. Гейдрих  решительно запретил какие‑либо критические высказывания в адрес отдельных лиц, но согласился, в  конце концов, съездить со мной во Францию и лично на месте разобраться в  ситуации. В Париже он встречался с Лавалем и главой французской полиции Буске,  в результате чего репрессии в форме массовых расстрелов заложников прекратились  и стали производиться вновь в индивидуальном порядке. В июле 1942 года,  стремясь подвести под новый курс более прочную основу, я предложил Гиммлеру  передать в порядке эксперимента полицейские карательные функции, входящие в  сферу компетенции французской полиции, в ведение Буске. Гиммлер высказал немало  сомнений, но, в конце концов, согласился. Уже в августе шеф французской полиции  получил соответствующие директивы и распоряжения. При этом я надеялся провести  в жизнь один план, связанный с разведкой, о чем я сообщу позже.

(Позиция Гиммлера не в последнюю очередь была продиктована его  относительно умеренным отношением к Франции, о которой он думал лучше, чем  Гитлер, не только отрицательно, но нередко просто презрительно отзывавшийся о  нашем западном соседе. Я вспоминаю одно из посещений Гиммлером Парижа. Он  исколесил вдоль и поперек весь город, и затем, под ухмылки своего  сопровождения, сообщил о том, что произвело на него наибольшее впечатление.  «То, что я увидел, – сказал он, в частности, – крайне меня удивляет: женщины  все как на подбор рослые и хорошо выглядят. Во всяком случае, ни о каком  вырождении не может быть и речи». После того, как Гиммлер сообщил Гитлеру о  своих наблюдениях, тот впредь, пускаясь в свои монологи о «вырождающейся  Франции», делал для француженок исключение: «Женщины там еще неплохо  сохранились»).



Тем временем, несмотря на успехи нашего летнего наступления в 1942  году, на Восточном фронте нам приходилось преодолевать большие трудности, о  которых тогда было известно лишь посвященным. Нас вновь изумила несломленная  мощь русских танковых войск, а также становившиеся теперь все более очевидными  достижения русских в организации партизанской войны, сковывавшей все большее  число наших охранных частей. В связи с этим Гиммлер сообщил мне, что фюрер ни в  коей степени не удовлетворен результатами сбора разведывательной информации о  России. Видимо, сказал он мне, мы вообще не в состоянии усилить деятельность  разведки в соответствии с требованиями войны. Я попытался обороняться, указав  на то, что ошибки и упущения прошлого невозможно исправить в мгновение ока. При  этом я сказал об «узких местах» в организации и личном составе разведки. Для  борьбы с таким великаном, как Россия, необходима разветвленная агентурная сеть.  Существующие каналы связи через Швецию, Финляндию, Балканы и Турцию работали  неплохо, но их явно было недостаточно, чтобы составлять надежные общие обзоры  обстановки. Да и круги немецкой эмиграции, жившие в Советском Союзе и других  странах, с которыми мы поддерживали контакты, давали всего лишь разрозненные  сведения. Мне необходимо было иметь, по меньшей мере, еще две‑три тысячи  обученных сотрудников с хорошим знанием иностранных языков, а также более  совершенное оборудование, включающее средства радиосвязи. В этой области наша  разведка работала уже круглосуточно, но все равно не могла хоть сколько‑нибудь  удовлетворить неудержимо растущие потребности. Для массового использования  агентов, сказал я, необходимо иметь гораздо больше оборудования – автомашин,  самолетов, оружия.

Гиммлер молча выслушал меня и сказал задумчиво: «Русские – страшный  враг, но мы должны их разгромить, пока не появились новые враги». Он пообещал  мне оказать широкую поддержку в активизации деятельности разведки. В то же  время он приказал мне представить ему всеобъемлющий доклад о состоянии  разведывательной работы против России.

В то время разведка против Советского Союза велась по трем  направлениям: первое охватывало зарубежные опорные пункты почти во всех  столицах Европы, а также ряд особо важных информаторов. Через одного из них,  например, мы поддерживали связь с двумя офицерами генерального штаба,  прикомандированными к штабу маршала Рокоссовского. После объединения  впоследствии военной разведки с нашим 6‑м управлением в мое распоряжение поступил еще  один очень ценный информатор, которым весьма успешно руководил один немецкий  еврей. В своей работе он обходился всего двумя канцелярскими сотрудниками, но  техническое оснащение его бюро находилось на самом высоком уровне, какой я  только стремился обеспечить для своего ведомства. Все было механизировано и  насыщено техникой; его каналы связи проходили через множество стран, где он  получал свою информацию из самых различных кругов общества. Прежде всего он  поставлял оперативную и точную информацию из высших штабов русского  командования сухопутных сил. Работа этого человека была мастерской. Часто он за  две‑три недели  сообщал о запланированных передвижениях советских войск численностью до  дивизии; при этом его информация была точной вплоть до мельчайших деталей.  Благодаря этому наше высшее руководство могло принимать своевременные  контрмеры. Вернее было бы сказать – оно могло бы принять соответствующие  своевременные меры, если бы Гитлер больше прислушивался к мнению руководителя  аналитического отдела «Иностранные армии Востока». Но, к сожалению, Гитлер  замкнулся в своем узком окружении, которое постоянно пыталось доказать, что  информация, которой располагает руководитель управления «Иностранные армии  Востока», представляет собой широко задуманную игру Советов, которые некоторое  время поставляли правдивую информацию, чтобы в решающий момент сделать высшее  немецкое руководство жертвой роковой дезинформации. Я изо всех сил старался  бороться против таких представлений.
Записан