Feldgrau.info

Пожалуйста, войдите или зарегистрируйтесь.
------------------Forma vhoda, nizje----------------
Расширенный поиск  

Новости:

Камрады давайте уважать друг друга и придерживаться правил поведения на форуме и сайте.
http://feldgrau.info/forum/index.php?topic=250.0

Автор Тема: Мемуары Вальтера Шелленберга  (Прочитано 65696 раз)

0 Пользователей и 1 Гость просматривают эту тему.

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #25 : 04 Сентябрь 2011, 18:23:16 »

ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ ГИТЛЕРА

Мессианский комплекс Гитлера –  Воля к власти и способность к внушению – Одержимость расовой идеей и ненависть к  евреям – Упадок его здоровья – Лучше гибель, чем компромисс.





Так как в последующие годы я часто встречался с Гитлером, то, видимо,  должен попытаться нарисовать его хотя бы приблизительный портрет. Однако  сомневаюсь, в состоянии ли я сделать это. В любом случае, попытаюсь дополнить  уже существующую картину некоторыми характерными штрихами.

Наряду со знаниями, частично основательными, частично дилетантскими,  ограниченными мелкобуржуазным кругозором, Гитлер обладал похожим на чутье  политическим инстинктом, соединенным с навязчивой идеей о том, что провидение  избрало его для совершения чего‑то совершенно особенного в истории немецкого народа. Эти качества  дополнялись способностью молниеносно выносить решения, не сковывая себя  зачастую при этом моральными соображениями; эта способность, пока ему не  изменяло счастье, позволяла ошеломлять не только немецкий народ, но и одно  время почти весь мир. Его «мессианский комплекс» усиливался стремлением к  власти и величию, а также «волей к жестокости». Следуя Ницше так, как он его  понимал, Гитлер предоставлял человеку возможность стать «сверхчеловеком». (Он  подробно изучал биографии Наполеона и Бисмарка, и однажды я услышал от него  замечание, сделанное в узком кругу: «История могла бы развиваться совершенно  иначе, если бы Фридрих Великий женился на Марии Терезии».)

В бога как такового он не верил, веря только в кровную связь поколений  и отрицая дальнейшую жизнь после смерти. Часто он цитировал Эдду: «Все пройдет,  ничего не останется, кроме смерти и славы деяний». Важной чертой в характере  Гитлера была его способность к внушению, которая позволила ему в течение  двенадцати лет быть повелителем восьмидесятимиллионного народа. И он умел  пользоваться этой способностью – она проявилась не только в том, что он имел  обыкновение подчинять и делать себе послушными многих из своего окружения, он  использовал ее очень охотно для того, чтобы создать у своих собеседников  впечатление о себе, как о человеке, обладающем незаурядным интеллектом и  глубокими знаниями. Это впечатление он стремился усилить благодаря умению  дискутировать. Это удавалось ему мастерски. В споре он умел переубедить даже  опытных специалистов. Контраргументы приходили им в голову в большинстве  случаев только после того, как за ними захлопывалась дверь рейхсканцелярии и  когда они, по здравом размышлении, обнаруживали, насколько неубедительными были  доводы Гитлера. Его пристрастие к древней германской истории, изучение  источников нордической культуры и прежде всего арийских народов явились той  основой, на которой в значительной мере строилась его расовая теория о  превосходстве германских народов и на которую опиралось его неприятие смешанных  рас. На этой же основе выросла и его первоначальная концепция единения с  Англией, «братским германским народом». Это единение предполагалось осуществить  всеобъемлюще, слить воедино биологический и политический потенциалы обоих  народов и противопоставить их величайшему врагу Запада, «коммунистическому  недочеловечеству». При этом он был твердо убежден, что Сталин с 1924 года, в  соответствии с гигантской тайной программой осуществляет систематическое  расовое смешение народов Советского Союза, стремясь к преобладанию монголоидных  элементов. Многочисленные разведывательные сообщения о действительном положении  дел в России не могли заставить его отказаться от этой навязчивой идеи.

О ненависти Гитлера к евреям я говорил в начале 30‑х годов с  одним из своих старших коллег, врачом д‑ром Г. в Мюнхене. Из этой беседы я вынес первое  представление о том, как далеко зашел фанатизм Гитлера в этой области уже  тогда. Д‑р Г. был  приверженцем так называемого «астрологического маятника», искусства, которое,  якобы, позволяло ему без труда выявлять среди прочих людей евреев и полукровок.  Гитлер, по его словам, много раз поручал ему такие задания.

Еще одним человеком, утвердившим Гитлера в его антисемитских взглядах,  был австрийский инженер Пляйшингер. От него Гитлер перенял так часто  цитировавшееся впоследствии выражение: «Евреи – это опаснейшие микробы  разложения; они способны только к аналитическому, а не синтетическому  мышлению». Пляйшингер подал Гитлеру идею внутренней организации партии на основе  иерархической системы католической церкви. Он был также автором известных идей  о «политике большого пространства». Кроме того, он снабжал Гитлера работами по  военному искусству, из которых тот почерпнул свои познания о массовых и  народных армиях, о значении в будущем специальных соединений, о летчиках‑камикадзе и  т.п. Однажды я был свидетелем разговора, когда Гитлер заявил, что в 2000‑м году  вообще не будет пехотных подразделений, а только одноместные танки. Эти танки,  говорил Гитлер, будут работать не на жидком топливе, будут оснащены новым  наступательным оружием и в радиусе до двух тысяч километров не будут нуждаться  в снабжении.

Убеждение Гитлера в своем мессианстве с годами настолько усиливалось,  что все больше и больше приобретало все признаки болезненной одержимости. После  смерти Гейдриха мне предоставилась возможность ознакомиться с некоторыми  заключениями личных врачей Гитлера – Морелля, Брандта и Штумпфэггера, а также  побеседовать с профессором де Кринисом о все более тяжелом состоянии нервной системы  Гитлера. С 1943 года (после Сталинграда и поражения в Северной Африке) в  результате нервного переутомления и перенапряжения все более заметными стали  признаки болезни Паркинсона, приведшей его к нервному параличу. В этот период  стремление Гитлера к уничтожению евреев возросло еще больше. Чаще, чем когда‑либо, он  разражался ругательствами в адрес «международного еврейства», в котором он  видел главного виновника военных поражений. С этой точки зрения он отнесся и к  конференции в Касабланке, на которой Черчилль и Рузвельт выдвинули требование  безоговорочной капитуляции Германии – они были для него не чем иным, как  «орудием евреев».

По мере обострения возбудимости Гитлера, росло количество бесчисленных  приказов и указаний, которыми он засыпал всех своих сотрудников, руководителей  ведомств и чиновников. При этом редко бывало так, чтобы один и тот же приказ не  был отдан одновременно двум лицам или двум учреждениям одновременно. Такое  дублирование он называл «естественной конкуренцией в работе», «способом повышения  производительности труда» и тому подобными терминами. Как‑то он  сказал: «Надо, чтобы люди суетились, ведь от трения возникает теплота, а  теплота рождает энергию».

Когда я снова через длительное время в середине 1944 года увидел  Гитлера – я тогда с Гиммлером докладывал в штаб‑квартире фюрера – я просто испугался. Глаза  Гитлера, обычно притягивавшие к себе, были усталыми и утратили свой блеск.  Спина заметно согнулась, движения были медленными и тяжеловесными. Его левая  рука дрожала так сильно, что он постоянно придерживал ее правой. И только голос  был еще ясным и полнозвучным.

Гитлер коснулся, на основе представленных мной разведывательных  сообщений, некоторых проблем на Балканах, особенно отношения югославского  генерала Михайловича к англичанам, отношений англичан с Тито, а также положения  на Ближнем Востоке. После этого он посмотрел на меня пронизывающим взором и  сказал: «Я регулярно читаю ваши доклады „Эгмонт“ [1]. Затем последовала пауза.  Слова, произносимые в душной атмосфере бункера, звучали обвиняюще, как будто  выносили приговор. «Запомните одно, Шелленберг, – продолжал громовым голосом  Гитлер, – в этой войне нет места компромиссам, возможна только или победа, или  гибель. Если немецкий народ не справится со своими задачами, он погибнет». И  затем он произнес незабываемую для меня фразу: «Да, тогда он должен погибнуть,  должен вымереть. Ведь лучшие сыны народа падут в борьбе, а оставшиеся должны  уступить место биологически более сильному противнику. Если немецкий народ не  победит, конец Германии будет ужасен. Но большего она, в таком случае, не  заслужила».

Перед нами было воплощенное безумие.


___________________________________________________________

[1] Доклады «Эгмонт» содержали сведения о внешнеполитических событиях  и положении Германии. Масса материалов была собрана в доказательство того, что  положение рейха исключительно серьезно и ни в коем случае не соответствует  пропагандистским сообщениям в розовом тоне. Эти доклады посылались всем  соответствующим учреждениям и были связаны для меня с немалыми трудностями,  поскольку накликали на меня обвинения в «пораженчестве».
« Последнее редактирование: 15 Октябрь 2011, 12:51:10 от W.Schellenberg »
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #26 : 04 Сентябрь 2011, 18:26:22 »

ОПЕРАЦИЯ «УЧЕНИЯ НА ВЕЗЕРЕ» – НАСТУПЛЕНИЕ НА  ЗАПАДЕ – ОПЕРАЦИЯ «МОРСКОЙ ЛЕВ»


План немецкого наступления – Приказ № 1 о соблюдении секретности –  Действия разведки по подготовке «Учений на Везере» – Меморандум голландскому и  бельгийскому правительствам – Разведка во время наступления на Западе –  Колебания Гитлера после Дюнкерка – Подготовка к вторжению в Англию – Отмена  приказа – Водобоязнь Гитлера.


   
Наконец‑то теперь у меня был самостоятельный участок работы – руководство  отделом IVE, в результате чего я возглавил немецкую контрразведку (внутри  страны). Для меня начались беспокойные дни, полные забот, единственной  возможностью для отдохновения часто оставались лишь непродолжительные прогулки  верхом по утрам. Сразу же в начале 1940 года нашей разведке пришлось разгрызть  весьма неприятный «орешек»: оперативный план нашего наступления на Западе попал  в руки противника! Гитлер бушевал. Свой гнев он направил в особенности против военной  разведки, возглавляемой адмиралом Канарисом. Случилось следующее: офицер,  имевший приказ передать план выступления одной из комендатур вермахта на  Западе, встретился в Мюнстере, проездом к месту назначения, со своим приятелем,  майором ВВС, который уговорил его прервать поездку и отметить встречу. Встреча  превратилась в веселую пирушку и курьер опоздал на поезд. Чтобы наверстать  упущенное время, майор ВВС вызвался доставить своего друга в Кельн на небольшом  самолете. Однако погода в эти утренние часы была такой плохой, что из‑за  недостаточной видимости машина сбилась с курса и в конце концов должна была  совершить вынужденную посадку в Бельгии, близ Мехельна. Попытка уничтожить  секретные документы окончилась неудачей, так как офицера и летчика сразу же арестовала  бельгийская полиция. После этого офицеры попытались еще раз сжечь бумаги в печи  полицейского участка, однако, к сожалению, незадолго до этого печь набили  углем, так что документы лишь обгорели, но не были уничтожены. Бельгийцы вполне  могли разобрать каждое предложение в документах, но сначала они думали, что их  намеренно вводят в заблуждение. На самом же деле все документы были подлинными,  хотя и представляли для противника небольшую ценность; в них излагался старый  план Шлиффена, получивший по инициативе Гитлера новую редакцию. Тем временем  генерал Манштейн как раз в те дни и без того работал над проектом нового  оперативного плана, по которому впоследствии и осуществлялось наступление на  Западе.

Гитлер сразу же заподозрил измену и хотел отдать приказ о  незамедлительном устранении обоих офицеров. Однако на допросах не удалось  получить доказательств преднамеренной государственной измены. Канарису стоило  немалых трудов убедить Гитлера в том, что дело здесь в халатности и ни в чем  другом.

Вскоре после этого происшествия Гиммлер поздно ночью вызвал меня к  себе и приказал срочно составить проект приказа о соблюдении секретности  служащими вермахта и всеми гражданскими ведомствами. При этом он говорил так  возбужденно, что я не вполне понял, чего он, собственно, хотел. «Вы должны  сдать проект приказа через два часа», – добавил он.

Полчаса просидел я за своим столом. Наконец, я разработал следующие  два пункта: каждый обязан сохранять в тайне порученные ему задания; каждый  вправе знать лишь столько, сколько необходимо для выполнения полученного  приказа. Когда я представил Гиммлеру свои наброски, он ворчливо выразил свое  недовольство ими и тут же продиктовал проект приказа сам. Позднее этот проект в  качестве «приказа № 1» был разослан всем военным и гражданским учреждениям,  получивший широкую известность в обществе. Слабые стороны этого приказа  проявились очень скоро. При планировании и выполнении задач между различными  отделами часто возникали настолько затрудненные отношения, продиктованные  страхом, что даже руководители ведомств, работа которых была немыслима без  сотрудничества с другими учреждениями, почти не отваживались информировать друг  друга. Результатом были бессмысленное дублирование и неудачи. Нередко приказом  пользовались в целях маскировки и враждебные Гитлеру круги.

В начале марта 1940 года появилось выражение «Учения на Везере»,  ознаменовавшее изменения в стратегических планах Гитлера. Этим условным  наименованием назывались мероприятия по подготовке к оккупации Дании и  Норвегии. Гитлер намеревался таким путем своевременно воспрепятствовать высадке  союзного экспедиционного корпуса в северной Норвегии и устранить опасность  блокирования поставок железной руды из Швеции в Германию. Успех этой операции  зависел здесь больше, чем на других театрах военных действий, от погодных  условий, поскольку предполагалось провести крупную переброску войск морским  транспортом. Поэтому прежде всего необходимо было организовать надежную  метеорологическую службу в соответствующих районах развертывания операции. В  связи с этим следовало активизировать тайные связи нашей контрразведки с  Норвегией через Гамбург. Филиалы германо‑норвежских пароходных компаний и рыболовецких  предприятий были полны наших агентов, которые должны были регулярно сообщать  сводки погоды, маскируя их под сведения о состоянии курсов на рыбных рынках.  Чтобы сохранить в тайне скопления наших войск в прибрежных районах, важнейшие  гавани, подъездные автомагистрали, железнодорожное сообщение и гостиницы в  прилегающей местности контролировались строжайшим образом. Картина,  представившаяся мне тогда на побережье Балтийского моря, напоминала цирк, когда  он разбивает свои шатры. Вспоминается, например, Штеттин: кругом царит суета и  ругань. Солдаты, разыскивающие свои части, возбужденные интендантские офицеры,  поставившие весь город вверх дном, и посреди всего веселые шутки австрийцев –  горных егерей. «Добрые венцы» и уроженцы Штирии вообще относились к  необходимости соблюдать секретность не совсем серьезно; они смеялись и громко  болтали обо всем «происходящем» – мне кажется, не было необходимости в опытных  агентах, чтобы разузнать о цели экспедиции. До сих пор для меня остается  загадкой, почему вражеская разведка с таким промедлением узнала о подготовке к  «Учениям на Везере», в результате чего английский флот с опозданием пришел в  Норвегию [1].
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #27 : 04 Сентябрь 2011, 18:29:53 »

На случай, если дело дойдет до военного столкновения, министерство  иностранных дел указало на необходимость того, чтобы в нашем распоряжении  находились специальные войска для защиты датской королевской семьи. Однако при  оккупации Дании не было сделано почти ни одного выстрела, а сопротивление в  Норвегии было очень быстро сломлено. Только в Нарвике горные войска генерала  Дитля вели тяжелые бои с сильным экспедиционным корпусом союзников.

Приблизительно через три недели меня послали в Стокгольм. В Берлине  опасались, не покажется ли шведам, что после оккупации Дании и Норвегии их  нейтралитет находится под угрозой. Поэтому я должен был через наши  разведывательные каналы передать шведам успокоительные заявления о том, что  Германия будет соблюдать нейтралитет Швеции при всех обстоятельствах. Эту  неофициальную информацию дополнили заверения министерства иностранных дел,  сделанные дипломатическим путем. Тем временем Канарис должен был успокоить  соответствующие военные инстанции Швеции. Только позднее из разговора с  Гиммлером я узнал, что Гитлер в случае необходимости не посчитался бы со  Швецией. Как только Дитль, сражавшийся у Нарвика, вынужден был бы отойти на  шведскую территорию, на что он имел полномочия от Гитлера, Швеция, сказал Гиммлер,  в любом случае была бы втянута в войну.

Прежде чем перейти к описанию наступления на Западе, я должен еще раз  вернуться к операции в Венло. Гитлер приказал мне связаться с министром  иностранных дел в целях оценки полученного материала. Когда я явился к  Риббентропу, он стоял за своим письменным столом, скрестив руки. Несколько  холодно он протянул мне руку. «О чем вы хотите мне сообщить?», – спросил он  меня довольно‑таки  покровительственным тоном. Я разозлился на его вызывающую манеру и начал свой  доклад, исполненный неприязни. Он, казалось, заметил это и стал немного  любезнее. Он благодушно предложил мне расположиться в небольшом соседнем  салоне. По окончании моего доклада он сказал: «Фюрер твердо убежден в том, что  материал, полученный в результате операции в Венло, неоспоримо доказывает  нарушение Голландией нейтралитета в пользу Великобритании, и он хочет, чтобы об  этом был подготовлен соответствующий доклад». После этого он нажал кнопку  звонка и в салон вошел помощник статс‑секретаря Гаус. Он был одним из ближайших  сотрудников Риббентропа, большой специалист в области международного права; не  было в министерстве иностранных дел ни одного важного документа, который бы не  составлял или не редактировал Гаус. Сейчас Риббентроп попросил его обсудить и далее  разработать вместе со мной вопрос о нарушении Голландией нейтралитета. Где‑то в начале  мая, точно я не могу припомнить день, Гейдрих позвонил мне и срочно потребовал  доклад об операции в Венло. Но я не мог в столь короткий срок представить его в  готовом виде. Раздраженный Гейдрих вместе со мной принялся править доклад. В  этот же вечер он должен был лежать на столе у Гитлера. На следующее утро мне  снова надо было явиться к Риббентропу. Я нашел всех его ближайших помощников в  тщательно охраняемой комнате, занятых составлением «Меморандума германского  имперского правительства Нидерландам и Бельгии». Никто из сотрудников не имел  права покидать служебное помещение на Вильгельмштрассе, пока документ не будет  готов. После обеда Риббентроп читал в своем рабочем кабинете страницу за  страницей этот документ, постоянно при этом вставляя свои замечания об  английской разведке. По отношению к англичанам он страдал своего рода  «шпионофобией». Каждый англичанин, утверждал он, находящийся за границей,  выполняет задания английской разведки. Во всем этом видна была его глубочайшая  ненависть к англичанам. Именно Риббентроп внес в завершающий абзац доклада  министерства иностранных дел (который был приложен к меморандуму) следующую  безвкусную фразу: «Эти важные для понимания работы британских агентов и их  преступных устремлений показания британских офицеров разведки явятся основой  для последующего открытого судебного процесса, который прольет свет на темные  замыслы мракобесов, гомосексуалистов и антиобщественных преступных элементов из  так называемой „Сикрет Интеллидженс Сервис“. Гаус и я высказали сомнения.  Резким движением руки Риббентроп оборвал все дальнейшие обсуждения и сказал:  „Этим британским канальям нужно когда‑то все высказать“. После этого мне нужно было  получить подписи Гиммлера и министра внутренних дел Фрика. Гиммлер принял меня  в своей квартире и внимательно, с недоверием, вчитывался в каждое слово. Дойдя  до последних строк, он изумился: „Нужно ли это? Это производит дешевое  впечатление“. Он тут же приказал связать его с Риббентропом, долго говорил с  ним о том о сем, но когда наконец объяснил подлинную причину своего звонка,  уступил министру.

Спешно я отправился в Штарнберг к Фрику, который подписал текст без  всяких возражений. Когда Риббентроп получил подписи, он довольно похлопал меня  по плечу. Передачу меморандума голландскому и бельгийскому правительствам  возложили на статс‑секретаря Гауса. Это произошло 9 мая 1940 года.

Ранним утром 10 мая 1940 года началось немецкое наступление на Западе.

Наша разведка хорошо проделала подготовительную работу. Через линию  Мажино был проложен телефонный кабель, по которому наши агенты регулярно  передавали свои сообщения на сборный пункт в Саарбрюкен. Сотрудники, работавшие  на цементных заводах в Нанси, Сааргемюнде и Меце, передавали точные сведения о  французских оборонительных сооружениях и их оснащении. Связники на крупных  оборонных предприятиях Шнейдера‑Крезо информировали нас о состоянии французских артиллерийских и  бронетанковых частей; даже из Десятого Бюро, центрального учреждения  французской разведки, нам доставляли фотокопии секретных приказов и оперативных  планов.

Тем временем военные операции развертывались в Нидерландах и Бельгии в  соответствии с новым планом Манштейна; отказавшись от усиления северного  фланга, главный удар немецкое командование направило в стык между французской  линией Мажино и бельгийскими оборонительными сооружениями. Самый мощный бастион  бельгийских укреплений, форт Эбен‑Эмаэль, был захвачен специальным отрядом учебного  полка Бранденбург, имевшим индекс ц.б.Ф.800 (полк был придан военной разведке),  парашютистами и саперами, применявшими новые методы и средства ведения боя.  Аналогичным образом был занят крупный мост через Шельду, который парашютисты  удерживали до подхода главных сил пехоты. В это время, примерно 15 мая, я  получил следующее задание: вместе со специалистом из министерства пропаганды  необходимо было развернуть как можно более широкую пропаганду против Франции,  сеящую замешательство. Наиболее верный и короткий путь к успеху обещало радио.  Случилось так, что начальником радиостанции в Саарбрюкене был тогда один мой  хороший знакомый, который сразу же согласился сотрудничать с нами. В  Саарбрюкене были оборудованы три высокочастотных передатчика, которые, будучи  замаскированы под французские, вели регулярные «передачи новостей». Наши  передачи были основаны частично на информации наших французских агентов, а  частично на произвольных, но очень эффективных, выдумках нашего саарбрюкенского  приятеля. Примером того, как мы смогли направлять в нужном для нас направлении  поток беженцев в Северной Франции, а несколько позднее в районе Парижа, является  изготовленная нами невзрачная с виду брошюра, содержащая мрачные прорицания  средневекового астролога Нострадамуса. Эта брошюра распространялась среди  французского населения через наших агентов по радио и забрасывалась с  самолетов. Мы выбрали те цитаты, в которых Нострадамус предсказывал появление  «машин, изрыгающих дым и огонь», которые с грохотом будут пролетать над  городами, неся ужас и уничтожение людям. От себя мы добавили «пророчество» о  том, что только юг и юго‑восток Франции спасутся от этих бедствий. После этого охваченные  паникой массы беженцев двинулись в подсказанном нами направлении. Тем самым  немецкие войска получили желаемую свободу передвижения, тогда как коммуникации  французских армий были парализованы.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #28 : 04 Сентябрь 2011, 18:32:40 »

После прорыва танковой армии Гудериана в направлении Амьена, занятия  Аббевилля, наконец, после капитуляции бельгийской армии и безуспешной попытки  англо‑французских  войск прорвать кольцо окружения под Аррасом, кампания на Западе, казалось,  завершилась полной победой. Оставался, однако, нерешенным вопрос: как удалось  всей массе английских экспедиционных войск переправиться через канал под  Дюнкерком, так сказать, на глазах у немецких солдат?

29 мая 1940 года Гитлер, вопреки ожесточенному сопротивлению своих  военных соратников, приказал прервать боевые действия на два дня и, кроме того,  распорядился отвести немецкие подвижные части на линию канала Ла‑Бассе. Это  позволило англичанам переправиться на Британские острова. Довод Гитлера, что  его приказ направлен на создание заслона против французских войск на юго‑западе, был  ни на чем не основан. Фронтовая и авиационная разведка показали, что в те дни  такой опасности не существовало. Почему же Гитлер отдал такой приказ?

Уже тогда существовали различные версии, в том числе и в вермахте.  Так, некоторые думали, что у Гитлера не хватило решимости или он боялся  рисковать успехом всей кампании из‑за слишком смелой операции. Однако истинные  причины следует искать в его расовых и внешнеполитических концепциях. Если бы  так считал только я, мое мнение можно было бы отнести на счет моей личной  фантазии, но я долго беседовал с Гиммлером и Гейдрихом об этом и они объяснили  мне (я подчеркиваю, что это их слова), что Гитлер тогда еще твердо верил в  возможность компромисса с Англией. В случае такого компромисса – под влиянием  победы Германии – он хотел, по их словам, заключить, на этот раз мир с Англией,  как это сделал с Австрией Бисмарк в 1866 году в Никольсбурге.

Так же объясняется и позиция Гитлера по отношению к крупной операции  «Морской лев», целью которой было вторжение в Англию. 26 июля 1940 года  началось первое совещание по подготовке этой операции, на котором  присутствовали Кейтель, Йодль, Редер, Тодт и другие. Гиммлер, которого  информировали о ходе совещания, рассказал мне, что первоначально рассчитывали  использовать для наступления от тридцати до сорока дивизий, но затем снизили их  число до пятнадцати, которые должны были нанести удар по Британским островам из  района Дюнкерк‑Шербур. Число транспортных средств, затребованных командованием  сухопутных войск, достигало в общей сложности четырех тысяч судов – десантных  катеров, буксиров, транспортных судов.

Серьезные сомнения против операции «Морской лев» высказал гросс‑адмирал  Редер; он указал на опасность того, что в результате использования всего  тоннажа будет парализован транспорт, и открыто заявил, что не верит в  превосходство немецких ВВС, о котором говорит Геринг. Несмотря на энергичные  предостережения Гиммлера, который на основе сообщений нашей разведки знал  точные масштабы производства истребителей в Англии, Геринга невозможно было  разубедить и заставить отказаться от недооценки возможностей английской  промышленности. Вопреки своей обычной самоуверенности Гитлер сразу же принял к  сведению возражения Редера, чтобы и на этот раз, как сказал мне Гиммлер, оттянуть  тотальное наступление против Англии. Разногласия между командованием сухопутных  войск, ВВС и флота продолжались до сентября 1940 года.

Тем временем подразделения низшего звена работали с крайней  интенсивностью и прусской точностью согласно ранее данным указаниям. В конце  июня я получил специальное задание подготовить для предстоящей операции  «Морской лев» справочник, который должны были использовать немецкие пехотные  части, призванные занять важные военные, промышленные и политические здания в Англии  – например, военное министерство, Форин Офис и другие. Это задание потребовало  много времени и денег. После того, как собранный материал был изучен разведкой  и научно‑исследовательским  ведомством РСХА и в конце концов переработан группой высококвалифицированных  специалистов, справочник был издан в количестве двадцати тысяч экземпляров.

В сентябре 1940 года внезапно было объявлено, что вся операция  «Морской лев» отложена.

В связи с этим я хотел бы упомянуть о разговоре с Гиммлером, из  которого я узнал, какие побочные факторы имели важное влияние на решения  Гитлера. Я не поверил своим ушам, когда Гиммлер сказал мне: «Примечательно, что  Гитлер до смешного боится воды; он связывает с ней представления о несчастье».  Гиммлер считал, что этим же объясняется инстинктивное отвращение Гитлера к  десантным операциям, таким, как операция «Морской лев».

_________________________________________________________________

[1] Высший военный совет союзных сил на заседании 28 марта 1940 г.  решил в любом случае блокировать поставки железной руды из Швеции в Германию и  минировать воды у берегов Норвегии. Сообщение об этом решении Гитлер получил  лишь через несколько дней после начала операции «Учения на Везере».
« Последнее редактирование: 15 Октябрь 2011, 13:09:58 от W.Schellenberg »
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #29 : 04 Сентябрь 2011, 18:34:50 »

ЗАГОВОР С ЦЕЛЬЮ ПОХИЩЕНИЯ ГЕРЦОГА ВИНДЗОРСКОГО


Мнение Риббентропа о герцоге – Планы Гитлера и Риббентропа – Приказ о  похищении – Установление контактов в Испании и Португалии – Ложные маневры –  Приказ оканчивается неудачей – Отчет в Берлине.

_________________________________________________________________

Был июль 1940 года, я только что разобрал утреннюю почту, когда мне  позвонил один из моих друзей из министерства иностранных дел и сказал: «Мой  старик давно хочет поговорить с вами; я думаю, он через несколько минут  позвонит вам. Я не знаю, чего он хочет, но, по всей видимости, речь идет о  каком‑то срочном  деле».

Вскоре после этого в телефонной трубке раздался звучный голос  Риббентропа: «Скажите, мой дорогой, не могли бы вы срочно прибыть ко мне?»  «Разумеется, – ответил я. – Мне только хотелось бы знать, в чем дело, чтобы  захватить с собой нужные документы». «Нет, нет, – быстро возразил Риббентроп, –  по телефону об этом нельзя говорить».

Не желая вызывать патологической «ревности» Гейдриха, я тут же  поставил его в известность о разговоре с Риббентропом. Он сразу же ответил:  «Видно, для этого идиота я уже не собеседник. Ну что ж, отправляйтесь». Я не  собирался портить свои отношения с Гейдрихом из‑за Риббентропа и обещал после разговора с  министром сразу же явиться к нему.

Риббентроп принял меня с серьезным выражением лица, предложил сесть и  после нескольких обычных вежливых фраз с унтерстатс‑секретарем Лютером спросил, – пользуюсь ли я,  вступив в должность руководителя контрразведки, достаточной поддержкой со  стороны министерства иностранных дел в области использования дипкурьеров и тому  подобное. Слушая его, я, как это часто случалось, почувствовал, что в этом  человеке не было ничего естественного – одна поза и заученные жесты… Застывшее  выражение лица, напряжение, с которым он заставлял себя изображать улыбку – все  было только маской, прикрывавшей судорожные усилия не сбиться с заданного тона.  Затем он осторожно направил разговор на предмет, ради которого, собственно, и  вызвал меня, – он осведомился о моих связях в Испании и Португалии и спросил,  нет ли у меня контактов и с полицией этих стран. Так как я не знал, куда он  клонит, я несколько помедлил с ответом. После этого он спросил меня, без всякой  видимой связи: «Не помните герцога Виндзорского? Вас представляли ему во время  его последнего визита в Германию?» После моего отрицательного ответа он задал  мне еще ряд дальнейших вопросов, касающихся личности английского герцога,  затронув причины его отречения от престола. Герцог Виндзорский, по мнению  Риббентропа, среди всех выдающихся английских политических деятелей является  человеком, в наибольшей степени мыслящим социальными и правовыми категориями;  это пришлось не по вкусу правящей клике в Лондоне и вся история с браком,  сказал Риббентроп, послужила лишь удобным поводом при помощи устаревшего  церемониала добиться падения этого искреннего и настоящего друга Германии.  «Фюрер и я, – продолжал он, – сразу разгадали эти махинации, и наше убеждение с  того времени только окрепло». Я напряженно ждал, куда он, собственно, клонил.  «После своего отречения, – с жаром добавил Риббентроп, – герцог находится под  строгим наблюдением Сикрет Сервис. Мы знаем, что он чувствует себя на положении  арестованного и постоянно пытается сбросить с себя эти оковы, но, к сожалению,  безуспешно». Здесь он замолк и значительно посмотрел на меня. «Мы располагаем  сведениями, согласно которым герцог намеревается освободиться от этого  изматывающего нервы давления; нам сообщают также, что герцог по‑прежнему  сохранил свои симпатии по отношению к Германии. Известно его высказанное в  узком кругу друзей намерение навсегда поселиться в Испании, а также желание  возобновить свои старые дружественные связи с Германией. Фюрер придает этим  сообщениям большое значение, и мы подумали о том, как установить контакты с  герцогом». Риббентроп скрестил руки на груди и прошелся передо мной в раздумье  несколько раз взад и вперед. Затем он сказал: «Мне кажется, что для этого дела  подходите вы». Прежде чем я успел опомниться от изумления, он энергично  продолжал: «Фюрер считает, что в данном случае герцогу можно сделать предложение  – например, выразить готовность назначить ему дотацию сроком на двадцать лет в  размере пятидесяти миллионов швейцарских франков. Разумеется, только в том  случае, – добавил он торопливо, – если он согласится официально отмежеваться от  махинаций британского королевского дома. Он мог бы выбрать себе для жительства  какую‑нибудь  нейтральную страну, например, Швейцарию. Во всяком случае, это должна быть  страна, на которую Гитлер при случае в состоянии оказать политическое или  экономическое давление. Если герцог решится на это, но Сикрет Сервис попытается  воспрепятствовать такому намерению, фюрер в этом случае требует, если это  окажется необходимым, применить силу по отношению к английской разведке. Если  герцог проявит колебания, было бы целесообразно несколько помочь ему, если  понадобится, и насильно. Разумеется, при этом ему и его жене не должно быть  нанесено никакого ущерба». Риббентроп остановился передо мной и посмотрел на  меня с серьезной миной. «Я передаю вам приказ от имени фюрера – срочно выполнить  это задание». На мгновение он замолчал, чтобы понаблюдать за выражением моего  лица под влиянием его слов, и затем прибавил: «Герцог в ближайшем будущем  намеревается последовать приглашению поохотиться на испанской границе. Пожалуй,  вы могли бы использовать этот случай, чтобы через ваших испанских друзей  установить с ним первый контакт. Для проведения дальнейших мероприятий в вашем  распоряжении все вспомогательные средства; в остальном вы можете действовать по  своему усмотрению».

У меня буквально перехватило дыхание, изо всех сил я пытался найти  слова возражения. Затем я спросил, могу ли я просить о некоторых разъяснениях.  Риббентроп на это ответил: «Спрашивайте, только покороче». Я хотел осведомиться  о надежности разведывательной информации, но Риббентроп оборвал меня: «В высшей  степени надежная информация из испанских кругов. Подробности вас не должны  интересовать». Я сделал еще одну попытку и спросил: «Должен ли я, судя по  обстоятельствам, доставить герцога в другую страну, если он не согласится на наше  предложение? Вся операция, мне кажется, будет иметь шансы на успех только в том  случае, если мы заручимся согласием герцога». «Разумеется, применять силу  следует в первую очередь против Сикрет Сервис, – ответил недовольно Риббентроп,  – против герцога только тогда, когда он, не обладая достаточной решимостью,  охваченный сомнениями, будет нуждаться в решительной помощи. Как только он  окажется на нейтральной территории и почувствует себя свободным человеком, он  будет благодарен нам за это». «Свободным человеком», – подумал я, – в какой  нейтральной стране нет агентов английской разведки?»
« Последнее редактирование: 06 Сентябрь 2011, 14:48:54 от W.Schellenberg »
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #30 : 06 Сентябрь 2011, 14:50:33 »

«Я сообщу фюреру, что вы приняли задание», – раздался звучный голос  Риббентропа. Я кивнул и поднялся. «Минуточку, Шелленберг!» Риббентроп снял  телефонную трубку и попросил соединить с Гитлером. Великодушным жестом он  предложил мне взять параллельную трубку, чтобы я мог слышать их разговор. По  голосу Гитлера было ясно слышно, что ему неприятен весь этот разговор. В конце  беседы он сказал: «Шелленберг должен прежде всего узнать о позиции жены  герцога; известно, что она имеет на него большое влияние». Господин министр  иностранных дел встал, поклонился телефону и сказал: «Это все, благодарю вас,  мой фюрер». Мы еще вкратце обсудили вопрос о передаче информации. Риббентроп  настаивал, чтобы сведения передавались через представительства министерства  иностранных дел в Мадриде и Лиссабоне.

После этого я отправился к Гейдриху. Он выслушал меня и сказал: «Не  нравится мне вся эта затея. Но если на этом настаивает Гитлер, трудно будет  отговорить его. Вообще‑то, будь я шефом Сикрет Сервис, насыпал бы я вам соли на хвост».  Сарказм Гейдриха был вызван отнюдь не желанием подстегнуть мое и без того  слабое воодушевление перед предстоящей операцией. Мне было ясно, что все это  было плодом фантазии Риббентропа на почве его ненависти к англичанам. Но в  конце концов ему удалось заручиться для осуществления своих планов личным  приказом Гитлера.

Следующий день я посвятил подготовке к поездке. Риббентроп вызвал меня  еще раз и поинтересовался, разработал ли я уже план действий. Он опять  подчеркнул, свойственным ему деланно важным тоном, что фюрер покарает малейшее  нарушение секретности.

На следующее утро я через Лион и Марсель вылетел в Мадрид. Над  Испанией стояла такая жара, что я в конце концов заснул. Внезапно меня разбудил  один из летчиков (агент разведки). Под нами лежал Мадрид. Вскоре машина  приземлилась.

После короткого отдыха на одной из квартир разведки, я окольными  путями поехал к германскому посольству, где имел беседу с тогдашним послом  Германии в Мадриде фон Шторером. Посол заявил мне, что часть информации, о  которой упоминал Риббентроп, ему известна. Он имеет, кроме того, сведения, что  герцог Виндзорский во время небольшого ужина в узком кругу своих португальских  друзей довольно резко отозвался о постоянном наблюдении со стороны Сикрет  Сервис, а также не скрывал своего недовольства по поводу своего назначения  губернатором Багамских островов. Герцог, по‑видимому, будет обрадован возможностью спокойно  жить со своей женой – видимо, длительное пребывание у своих испанских друзей‑охотников  продиктовано этими соображениями. До фон Шторера дошли также слухи о том, что  герцог принял одно из приглашений на охоту. Однако герцог якобы еще не  определил срока этой поездки. Предполагаемый район охоты – недалеко от  испанопортугальской границы. Во всем этом для меня не было ничего принципиально  нового.

В тот же день я связался с германским полицейским атташе в Мадриде;  официально он был аккредитован как сотрудник германского посольства. Наряду с  поддержанием связей с испанской полицией он, разумеется, выполнял и тайные  поручения. В то время Мадрид был одним из важнейших полей деятельности немецкой  разведки. Так, военный сектор, кроме оперативной разведывательной работы и  контрразведки, включал около сотни служащих, которые размещались в здании  германского посольства и вели широкую деятельность по радиоперехватам и  дешифровке, образуя одно из самых крупных подразделений нашей службы за  границей. К этому разведывательному центру примыкала также метеорологическая станция  с базами в Португалии, на Канарских островах, а также в Северной и Южной  Африке; она имела решающее значение для использования наших военно‑воздушных и  военно‑морских сил,  действовавших в Бискайском заливе и в западной части Средиземного моря.



***


Вечером я был в гостях у немецкого посла. Мы немного поговорили об  истинной цели моего приезда. Фон Шторер предложил устроить мне приглашение в те  круги испанского общества, где я мог бы иметь возможность составить собственное  мнение обо всех слухах вокруг герцога Виндзорского. Посол явно почувствовал  облегчение, когда я сообщил ему, что считаю в данной обстановке неприемлемым  применение насилия по отношению к герцогу, и в то же время всегда готов силой  воспрепятствовать любым проискам английской разведки – но не более того. Я  заметил, как после этого мой хозяин проникся доверием и в конце концов  пожаловался на собственные заботы, В особенности он говорил о трудностях с  Риббентропом и с иностранным отделом НСДАП. Наконец, он попросил меня  поддержать его при разговоре с Риббентропом, прежде всего, в его усилиях против  настояний Берлина, требующего от Испании вступить в войну. В Берлине, сказал  посол, смотрят на вещи исключительно сквозь призму собственных интересов и  слишком мало учитывают реальное политическое положение Испании. Важнейшим и  серьезнейшим аргументом Франко против выдвигаемой Берлином идеи «создания  европейского блока» являются экономические трудности, переживаемые Испанией  после гражданской войны. Если бы Германия смогла обеспечить соответствующие  источники помощи, удовлетворив тем самым нужды Испании, очень важное, но не  последнее возражение Франко, оправдывающее его колеблющуюся позицию, по мнению  посла, было бы устранено. Несмотря на все успехи германского оружия, сказал он,  в Испании все еще сомневаются в том, можно ли вообще на самом деле победить  Англию. Мне было ясно, что фон Шторер хотел использовать меня в качестве рупора  своих мыслей, чтобы предостеречь Берлин от чересчур оптимистических ожиданий  относительно вступления в войну Испании на стороне Германии.

Фон Шторер находился в действительно неприятном положении – во‑первых, по  отношению к испанцам, поскольку он, следуя указаниям из Берлина, должен был  обращаться с ними с «высокомерной холодностью», учитывая нехватку у них  «боевого духа», а во‑вторых, по отношению к Гитлеру, который его с этого момента терпеть не  мог и называл не иначе, как «этот болван посол».

Из Лиссабона пока не поступало для меня никаких сообщений. Казалось,  будто герцог Виндзорский не очень‑то спешит отправиться на охоту. Я сам уже  подумывал о том, что вся затея провалилась. Однако, прежде чем принять  соответствующее решение, я должен был убедиться в этом лично на месте. После  того, как мои испанские друзья обеспечили мне прикрытие на случай возможных  затруднений при переходе границы, я выехал в Португалию.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #31 : 06 Сентябрь 2011, 14:52:11 »

В Лиссабоне я остановился в квартире эмигрантской семьи евреев,  покинувших Голландию. Поскольку их часто посещали иностранцы, мое пребывание в  доме не бросилось в глаза остальным жильцам. Прежде чем вечером отправиться в  немецкое посольство, я разыскал своего японского друга, который оказал мне  немалую помощь во время моей первой разведывательной операции в Дакаре. Он  сразу же пообещал мне раздобыть точный план дома герцога в Эсториле с указанием  количества входов и выходов, с различными подробностями относительно прислуги,  о том, какие этажи заняты под жилье и как обстоит дело с охраной. На протяжении  нашего разговора с лица японца не сходила вежливая улыбка и по его внешнему  виду невозможно было сказать, что он на самом деле думает об этом предприятии.

Вечером я еще немного побродил по городу, потом медленно стал  подниматься по идущей в гору улице к немецкому посольству. С высоты мне  открылся великолепный вид на Лиссабон, вплоть до портового квартала и устья  Тежу. С немецким посланником Фрайхерром фон Хойнинген‑Хейне я сразу же без обиняков начал говорить о  своем задании. Он тоже слышал о тех или иных недовольных высказываниях и  заявлениях герцога, однако считал их всего‑навсего сенсационной болтовней. Свою точку зрения  он дополнил пожеланием, чтобы отношения между Португалией и Германией не  осложнились в результате каких‑либо насильственных действий. Тем не менее, в соответствии с  полученными указаниями, он готов был использовать технические возможности  миссии для передачи моих сообщений в Берлин. Затем мы затронули общие проблемы  внутриполитического положения в Португалии. Фон Хейне рассказал, как сильно  опасаются португальцы возможности того, что когда‑нибудь Англия и Америка используют Португалию в  качестве предмостного укрепления для крупного наступления в Средиземноморье и  Северной Африке. Между англичанами и нами тогда шло настоящее соревнование за  влияние на португальскую разведку, которая осуществляла свою деятельность во  всех направлениях, используя широкую сеть разведчиков. Изучение соотношения сил  между нашей и английской разведками показывало, что последняя, несомненно, была  лучше обеспечена и была сильнее. Тем не менее было удивительно, как много  позиций завоевали мы за последние годы в Португалии.

Фон Хейне в разговоре коснулся операции в Венло. Мне интересно было  услышать, что в Англии и Франции тогда действительно верили в существование в  среде высокопоставленных офицеров вермахта оппозиции, поставившей якобы своей  целью свержение Гитлера. Из того же надежного источника посланнику стало  известно, что Франция позволила себя провести, сделав слишком поспешное  заключение о внутреннем положении Германии. Впоследствии Франция заплатила  горькую цену за свою ошибку, легкомысленно поверив в то, что третий рейх уже  подорван тем, что его возглавляет ненадежное командование и настолько ослаблен,  что его не стоит принимать в расчет, как серьезного противника.

На следующий день я вновь встретился со своим японским сотрудником. Он  уже проделал большую работу. Я получил обещанный чертеж и сведения о распорядке  дня в доме герцога, а также об охране, состоявшей из португальцев и англичан.  Мне сразу же стало ясно, что начинать нужно с португальской охраны. Здесь мне  могли помочь только мои друзья среди местных жителей и деньги.

Уже через два дня удалось заменить португальских полицейских  некоторыми надежными людьми и установить плотную информационную сеть вокруг  квартиры герцога. Удалось также переманить на свою сторону часть прислуги.  Вскоре в доме герцога не происходило события и не произносилось слова, о  котором мне вечером не становилось известно после просмотра сообщений моих  агентов. В качестве дополнительного контроля я обзавелся еще одним источником,  который находился в высшем португальском обществе. Из него я тоже черпал  информацию о высказываниях герцога. В результате у меня сложилась такая общая  картина…

Герцог, казалось, на самом деле отказался от запланированной охоты.  Вместо этого он постоянно выражал свое недовольство наблюдением, которому он  подвергался, и поговаривал, что пребыванию в Европе он предпочел бы назначение  на пост губернатора Багамских островов. Однако не было и речи о намерении с его  стороны отправиться в другую страну без согласия английского Правительства.  Наоборот, в один голос получаемые мной сообщения свидетельствовали о слабом  состоянии здоровья герцога. В этом я видел теперь возможность разжечь его  возмущение контролем со стороны Сикрет Сервис. Я должен был что‑то, в конце  концов, предпринять, чтобы сохранить свою репутацию в Берлине.

Мне помог один высокопоставленный португальский полицейский чиновник,  сообщивший герцогу, что есть сведения, делающие необходимым усиленное  наблюдение за его персоной со стороны португальской полиции. Чтобы придать  этому слуху весомость, по моему распоряжению в ту же ночь в окна герцогского  дома были брошены камни, что вызвало большое беспокойство, и был проведен  поспешный обыск. Кроме того, при помощи слухов среди прислуги герцога было  распространено мнение, что во всем этом виновата английская разведка, постоянно  пытающаяся вмешаться в личную жизнь герцога. Через несколько дней в дом герцога  был доставлен букет цветов, в котором был спрятан конверт. В письме говорилось:  «Остерегайтесь махинаций Сикрет Сервис – португальский друг, желающий Вам  добра».

Конечно, такие «номера для дураков» не произвели слишком большого  впечатления, но все же о них спорили, у многих зародились сомнения и  подозрения. Для меня же самым важным во всем этом было то, что вообще хоть что‑то  произошло, о чем я мог под соответствующим соусом сообщить в Берлин.

Тем временем прошло больше недели. Мой японский друг рекомендовал мне  соблюдать величайшую осторожность. Сикрет Сервис, сказал он, почуяло, откуда  ветер дует. Пожалуй, он был прав. Однажды я заметил, что за мной по пятам  спешат два английских агента. Мне потребовалось почти два часа, чтобы  отделаться от своих преследователей. Мне удалось сделать это лишь после того,  как я молниеносно затерялся в толпе прихожан церкви Фатимы, откуда выскользнул  через маленький боковой выход.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #32 : 06 Сентябрь 2011, 14:53:24 »

Еще через неделю я получил телеграмму за подписью Риббентропа: «Фюрер  приказывает готовить операцию похищения». Это была торпеда, которой я не  ожидал. Когда я рассказал об этом немецкому посланнику, он заметно занервничал.  Все же я заверил его, что о похищении для меня не может быть и речи, хотя и сам  еще не знал, какую линию поведения мне следует избрать в дальнейшем, чтобы не  попасть в положение человека, отказывающегося выполнить порученный приказ.  Чтобы хоть на время сбросить с себя груз забот, я решил, прежде чем приняться  за дела, посетить вместе с фон Хейне и его супругой выставку с различными  аттракционами и увеселениями, устроенную в Лиссабоне. Но злополучная телеграмма  не выходила у меня из головы.

В тот же вечер я снова встретился со своим японским другом и поведал  ему о своих новых затруднениях. «Приказ есть приказ, вы должны исходить из  этого», – ответил он, не изменившись в лице. Я молчал, какое‑то гнетущее  чувство охватило меня, когда я услышал его напоминание о моем долге. Я  попытался объяснить ему, в конце концов, мое положение. На это он спросил – в  глазах его сверкал огонек насмешки: – «О чем нам сейчас, собственно, нужно  говорить? О выполнении приказа или о том, как его обойти?» Я молчал. Он сказал  тогда: «Как вы что представите своему фюреру, ваше дело. Давайте‑ка подумаем,  как обойти приказ. – И он надавал мне кучу советов, как лучше выпутаться из  этой истории. – Может быть, вам повезет, – сказал он на прощание, – и герцог  Виндзорский все‑таки потеряет терпение».

Так и не придя ни к какому решению, я простился с ним. В маленьком  ресторанчике я встретился с одним своим португальским приятелем. Я был уже так  подавлен и утомлен, что вообще уже не мог коснуться этой мучительной темы. Но  все же я сделал это и, чтобы узнать мнение собеседника, пошел ва‑банк:  «Послезавтра я должен переправить герцога Виндзорского через испанскую границу.  Могу я рассчитывать на вашу помощь?» Мой друг мрачно взглянул на меня и покачал  головой: «Без меня. За это я не могу отвечать. Все это для меня слишком опасно.  Кроме того, я не понимаю, какой вам прок от герцога Виндзорского, силой  перетянутого через границу? И не думайте, что это поднимет репутацию Германии.  Вообще вся эта история – чистое безумие, не отрывались бы вы от реальности».

Я облегченно вздохнул, ведь, в сущности, в глубине души я и не ожидал  иного ответа. Мы только обсудили план, каким образом продемонстрировать  невыполнимость приказа о похищении, чтобы я мог соответствующим образом  доложить в Берлин.

На следующее утро португальская охрана была значительно усилена –  более двадцати человек расхаживали перед домом герцога. С помощью моего друга  была приведена в движение и внутренняя охрана, состоявшая из англичан. Обо всем  этом я сообщил в пространном донесении в Берлин и просил указаний, как  поступать в таких обстоятельствах и применять ли в случае необходимости оружие.  Через два дня пришел ответ: «Вы должны действовать по обстановке». Мне  показалось, что эта формулировка отразила более трезьый взгляд на вещи,  установившийся в Берлине, и начал чувствовать себя немного легче, так как  появилась возможность маневра.

Тем временем приближался срок отъезда герцога на Багамские острова. Из  Лондона уже прибыл один из руководящих работников Сикрет Сервис, сэр Уолтер  Монктон, якобы для того, чтобы ускорить отъезд герцога. Я использовал это  обстоятельство и сообщил в Берлин о том, что один английский агент намекнул мне  о возникших вроде бы напряженных отношениях между герцогом и английской  разведкой, причиной которых является отъезд герцога в Вест‑Индию. После  этого, сообщал я, Сикрет Сервис создало для герцога невыносимую обстановку,  предупредив его, что в Португалии ему грозит величайшая опасность со стороны  иностранных разведок. Сам я в это время распустил слух о том, что за несколько  часов до твердо установленного срока отплытия на корабле, предоставленном  герцогу, взорвется бомба с часовым механизмом. Португальская полиция сразу же  ухватилась за этот слух, с помощью которого я способствовал отъезду герцога,  как этого желала английская разведка, и начала лихорадочно обыскивать судно,  стремясь найти столь опасный предмет. На герцога и его супругу все это,  казалось, не произвело никакого впечатления. Из окон немецкой миссии я через  бинокль наблюдал за стоявшим в гавани на якоре кораблем и видел, как герцогская  чета в сопровождении сэра Монктона точно в назначенный срок спокойно взошла на  борт судна.

Так закончилось мое замысловатое поручение.

Теперь главное было оправдаться в Берлине. Если б я мог доложить обо  всем Гитлеру лично, все обошлось бы хорошо. Но если бы меня упредил Риббентроп  – тут было бы над чем поломать голову. Разумеется, после возвращения в Берлин  меня срочно вызвал к себе не кто иной, как Риббентроп. Он так холодно и  небрежно протянул мне руку, что мои опасения усилились. Коротко потребовал он  от меня доложить о поездке. Когда я закончил свой рассказ – как ни странно, но  вопреки своей привычке он ни разу не прервал меня, – он некоторое время молчал,  уставившись в свой письменный стол, и затем сказал примиренно: «Фюрер читал все  ваши телеграммы. Я должен от его имени сообщить вам, что несмотря на  разочарование, испытанное фюрером от исхода операции, он согласен с принятыми  вами решениями и одобряет их». У меня камень свалился с сердца. Я должен честно  признаться, что такая реакция Гитлера вызвала во мне известную долю уважения к  нему.

После этого я отправился на доклад к Гейдриху. «Было бы лучше, если бы  вообще не брались за это», – сказал он неодобрительно.

Летом 1945 года, когда меня допрашивали союзники, я понял, что Сикрет Сервис  так и не узнала вообще о моем пребывании в Португалии.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #33 : 06 Сентябрь 2011, 16:04:17 »

ЯПОНСКАЯ «ЯРМАРКА ШПИОНОВ» В ЕВРОПЕ


Связные польской разведки направляются в Берлин – Маньчжурская миссия  – Хороший улов в Тиргартене – Сотрудничество японцев с польской разведкой –  Торговля информацией в Стокгольме.

_________________________________________________________________


Вскоре после моего возвращения из Португалии мы получили от нашего  Варшавского центра срочную депешу. «У3  –  в ближайшие часы отсюда в направлении на Берлин отправится важный связной  движения Сопротивления. Имя, внешность, пункт назначения и цель поездки не  удалось выяснить. Вероятно, он поедет вечерним скорым поездом».

Это было и много, и в то же время ничего не было. Как найти в скором  поезде Варшава – Берлин среди сотен пассажиров одного подозрительного, если  даже не знаешь, на что при этом нужно прежде всего обратить внимание? Мне  пришло в голову использовать «летучую команду», группу специалистов, которые  должны будут наблюдать за пассажирами и в самом поезде, и на всех крупных  остановках. В то же время я дал указание У. в Варшаве продолжать поиски.

Ночью командир специальной группы сообщил, что на перегоне Позен  [1]–  Берлин замечено шесть  подозрительных пассажиров, за которыми установлен пристальный контроль. Один из  них, по фамилии Неб, назвался поляком и предъявил соответствующие документы;  хотя при обыске и при просмотре его деловых бумаг не было обнаружено ничего  подозрительного, специалист по языку из спецкоманды все же считает, что его  произношение носит русский характер и что он чем‑то не похож на того, за кого себя выдает. Сначала  он сказал, что направляется во Франкфурт‑на‑Одере, потом – что в Берлин, а цель поездки, по  его словам, заключалась в переговорах с заграничным филиалом японского концерна  Мицуи. Вместе с Небом, по сообщению наших агентов, в купе ехал известный К. ,  который тоже намеревался встретиться с представителями концерна Мицуи в  Берлине; в отличие от своего попутчика он держался уверенно. Проверка багажа,  по словам руководителя группы, не выявила ничего подозрительного, а обыскивать  его воздержались.

Хотя мы и не обнаружили прямых улик, но все же у руководителя группы  возникло подозрение: «Поверьте мне, – говорил он, – с Небом дело нечисто и К.  связан с ним». Наш сотрудник был старым, опытным профессиональным волком, и  вскоре выяснилось, что он напал на верный след. В среду я получил сообщение,  что Неб расстался со своим попутчиком и остановился в гостинице неподалеку от  Штеттинского вокзала. К. поехал дальше в Берлин‑Штеглиц, где поселился в небольшой частной  квартире. Подозрения против других пассажиров после тщательной проверки отпали.  Тем теснее сомкнулось кольцо вокруг Неба и К.

Квартира, в которой остановился К., принадлежала служащему  маньчжурской миссии в Берлине. Я тут же отдал приказ установить наблюдение за  телефонными разговорами К. Однако К. явно насторожила проверка в поезде – он  был крайне осторожен. Первые три дня он вообще не выходил из дома и только  однажды попросил Н. по телефону прийти к нему. Визит длился около получаса.  После этого Н. вернулся к себе в гостиницу и позвонил оттуда в маньчжурскую  миссию, спросив, может ли он посетить ее. «Нет, лучше не надо. Ваш спутник  должен послезавтра встретиться с вами в известном месте в Тиргартене во время  прогулки; он будет беседовать с Николем, сидя на скамейке». Это уже были ценные  сведения.

На следующее утро Н. снова посетил своего попутчика К. в его квартире.  Сам К. до сих пор так и не выходил из дома. Он никого не принимал и ни к кому  не обращался с просьбами. Он сидел, как крот в своей норе.

В этот же вечер Н. встретился у себя в гостинице с женщиной. Она  служила кухаркой в маньчжурском посольстве. От одного молодого берлинца,  работавшего в миссии помощником швейцара, мы узнали, что эта кухарка – по  национальности полька, но имеет маньчжурский паспорт. Кроме нее в миссии служат  еще шесть поляков с соответствующими документами. Имя Николь он никогда не  слышал. Соответствующие вопросы, направленные министру иностранных дел и  полиции, ведающей иностранцами, также не прояснили дела. Видимо, это была  кличка. Теперь мне предстояло решить, нужно ли нам арестовать Н. и К. во время  прогулки в Тиргартене или продолжать держать их под наблюдением? Может быть,  Николь был сотрудником маньчжурской миссии, пользующийся дипломатической  неприкосновенностью, или вообще японец? Это привело бы к неприятностям.

Агент У3  тем временем сообщил,  что ему не удалось разузнать в Варшаве ничего нового. Опираясь на наши  наблюдения, я имел все основания полагать, что налицо сотрудничество польской  разведки, входящей в польское движение Сопротивления, с японской разведкой.  Ведь маньчжурская миссия на практике была «японским посольством». Дело теперь  было лишь в правильном выборе момента. Мы еще не знали, произойдет ли во время  встречи в зоопарке обмен разведывательными материалами устно или будут переданы  какие‑то  документы. В последнем случае мы должны были вмешаться в самый момент передачи,  так как промедление вынудило бы нас прибегнуть к обыску, который был крайне  нежелателен вследствие экстерриториальности наших поднадзорных. В случае, если  участники встречи вздумали бы ограничиться устной беседой, наши сотрудники  должны были постараться подслушать как можно больше из их разговора.

Сначала я связался с компетентным юристом администрации Тиргартена. На  следующее утро наши «садовники» заступили на службу в зоопарке, облачившись в  зеленые передники и вооружившись садовым инвентарем. Точно в десять часов на  такси подъехал К. Расплачиваясь, он быстро оглядел прилегающую местность. Потом  он отправился по одной из пешеходных дорожек как беззаботный посетитель. И тут  – для наших сотрудников остается загадкой, откуда он так неожиданно появился –  из соседней аллеи вышел Николь. К. явно знал его в лицо. Остальное произошло  очень быстро. После короткого приветствия К. вытащил из кармана брюк пакет и  передал его собеседнику. В этот же момент их арестовали. Чуть позднее та же  судьба постигла Н. , кроме того, для надежности мы на улице арестовали кухарку  и всех польских сотрудников маньчжурской миссии, имеющих маньчжурские паспорта.  Поскольку при этом мы нарушили принцип дипломатической неприкосновенности, я тут  же проконсультировался с унтер‑статс‑секретарем Лютером из министерства иностранных дел о возможных  обоснованиях для извинений, которые, в случае необходимости, мы должны были  принести. Мы могли, например, изобразить аресты результатом ошибки, но, как вскоре  выяснилось, нам не пришлось делать этого, так как Н. и Николь дали нам слишком  много доказательств своей вины.

Пакет, переданный К. Николю, содержал средних размеров платяную щетку,  почти новую, с серебряной спинкой, и непочатый тюбик зубной пасты. Довольно  долго мы колдовали над этими вещами, наконец обнаружили, что, если нажать сбоку  на спинку платяной щетки, она сдвигается, и ее можно отделить от остального  корпуса. В деревянном корпусе, на который была наклеена щетина, оказались  алюминиевые трубочки с проявленной микропленкой. Такое же открытие мы сделали,  исследуя тюбик с зубной пастой. Таким образом, в наших руках оказалось сорок  микропленок. Пересняв и увеличив их, мы увидели, что на пленке были засняты три  тома разведывательного материала. Часть материалов на английском и французском  языках освещала общую политическую ситуацию в разделенной на две части Польше.  В одном документе, составленном на польском языке, содержался тщательный  объективный анализ психологических ошибок и упущений, совершенных  оккупационными властями обеих стран – Германии и СССР, причем русские выглядели  в более неприглядном виде, чем мы. Дальнейшая информация касалась системы  планирования и структуры польской армии Сопротивления; она явно была рассчитана  на финансовую поддержку разведок дружественных стран. Остальной материал  содержал сведения о мощности и рассредоточении германской оккупационной армии,  дополненные множеством точных статистических данных. В главном командовании  вермахта немало удивились столь точной и обширной информации, тем более, что  цифры соответствовали действительности до малейших деталей. Объяснение этому мы  могли найти лишь в сотрудничестве польских женщин с разведкой противника.  Сообщения о военных мероприятиях, только еще находящихся в стадии планирования,  содержащиеся в материалах К. , можно было объяснить лишь тем, что они получены  от польских женщин, знакомых высокопоставленных немецких офицеров.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #34 : 06 Сентябрь 2011, 16:06:32 »

Столь обширный материал мог быть собран только благодаря разветвленной  информационной сети и неопровержимо доказывало активность польского  Сопротивления и вообще способность польского народа к ведению конспиративной  работы. Особенно интересно для меня было установить, что польское Сопротивление  намеревалось при создании своей разведки опереться на помощь японской разведки.  Теперь было необходимо найти центр польской шпионской сети. В любом случае  полученного материала было достаточно, чтобы по меньшей мере изобличить К. как  главную фигуру среди шпионов, работающих в интересах Польши. Н. играл  вспомогательную роль; во время допросов он проявил себя довольно нестойким  противником и уже через шесть часов выложил все, что знал. Он был постоянным  связником между главным варшавским резидентом польского Сопротивления и одной  украинской группой. Эта группа оказалась так называемой «группой Мельника»,  которая в то время официально поддерживала с нами дружеские отношения. К. ,  напротив, оказался крепким орешком, польским националистом до мозга костей.  Через два дня ко мне пришел специалист, ведший допрос, и пожаловался, что  ничего не может добиться от К. «Разрешите мне взяться за этого упрямого поляка  как следует». Я приказал ему привести ко мне К. , так как был убежден в том,  что методы Мюллера не принесут нам здесь ни малейшего успеха.

Вскоре ко мне в кабинет привели К. Передо мной стоял высокий, статный  человек с правильными чертами лица, по любому жесту которого сразу был виден  офицер польской армии. Он знал, с кем он говорит, и сначала держался очень  замкнуто. Я обращался с ним, как с офицером, объяснил ему мое положение и  предложил ему поставить себя на мое место. Кроме того, я подчеркнул, что  полностью пойму его, если он будет давать показания так, чтобы не выдать никого  из своих товарищей. Во всяком случае, сказал я, у нас достаточно материала,  чтобы расстрелять его как шпиона. Как я уже сказал, мне было важно получить  сведения о центре разведывательной сети, поэтому я попытался облегчить ему  процесс признания, строя для него такие «мостики»: я дал ему понять, что его  показания не будут предательством уже потому, что варшавский центр и без того  уже предупрежден маньчжурской миссией и наверняка силы польского Сопротивления  уже произвели реорганизацию тех своих звеньев, над которыми нависла опасность.  Он согласился со мной, сказав, что опоздал с возвращением уже на четыре дня, в  результате чего автоматически вступили в силу инструкции по обеспечению  безопасности и свертыванию работы. В справедливости его слов мы убедились,  когда сразу же после просмотра полученного материала начали поиски технической  лаборатории польского Сопротивления в Варшаве: это учреждение, оборудованное  новейшей техникой, два дня назад сменило свое местонахождение. Его  руководитель, профессор варшавского технического института профессор П. , тогда  же исчез. Мы предполагали, что ему помогла скрыться японская разведка.

Теперь для дальнейшего разговора с К. была получена определенная  основа, на которой мы могли найти общий язык. Теперь он был не таким  неприступным. Правда, о варшавском центре он мне так ничего и не сказал. Но, к  моему полному удивлению, он начал посвящать меня в другие подробности  разведывательной деятельности. Он сделал это не из страха. О его побуждениях  мне сказало сделанное им откровенное признание: «Хоть я и ненавижу немцев, как  угнетателей Польши, еще больше ненавижу я русских». В конце концов такая  позиция побудила его отправиться по нашему заданию в Россию, где он до 1945  года работал на нашу разведку.

О сотрудничестве Польши с японской разведкой после беседы с К. я узнал  следующее: японцы располагали особенно разветвленными разведывательными  центрами в Белграде, Виши и Стокгольме. В качестве одного из перевалочных  пунктов для своих связников они использовали Берлин. Японская разведка очень  быстро сумела получить точные сведения о создании польской армии Сопротивления,  которая вначале представляла собой скорее разрозненные группы сопротивления,  чем сплоченные подразделения, укомплектованные солдатами и офицерами бывшей  польской армии. Заинтересованность японцев в сотрудничестве с польской  подпольной армией объяснялась тем, что они надеялись найти в Польше широкие  возможности для деятельности собственной разведки. Японцы охотно пользовались  этими окольными путями, так как при этом, сами оставаясь в тени, они  предпочитали вербовать местное население, щедро оплачивая его услуги. Разделенная  на две части Польша представляла для японской разведки особенно важное поле  деятельности; здесь можно было действовать в двух направлениях – как против  Германии, так и против России. При этом не нужно было нести особенных затрат,  снабжать своих агентов дипломатическими паспортами или засылать в страну с  целью натурализации.

(В конце 1943 года из разговора с японским военным атташе в Берлине  генералом Комацу я случайно узнал, что в Японии были очень удивлены тем, что  после случая с К. мы не сделали попытки установить сотрудничество с японцами,  прежде всего в целях создания совместной разведывательной сети против России.)

Будет небезынтересно сказать несколько слов о методах работы японской  разведки: по сведениям арестованных нами поляков полученный материал имелся в  двух экземплярах, его копию послали на «перевалочный пункт» в Рим, генералу  ордена иезуитов Ледоховскому. Однако мы не могли из показаний арестованных  установить, какие формы носило сотрудничество с орденом; оставалось лишь  предположить, что сотрудничество носило систематический характер. Захваченный  нами на «перевалочном пункте» в Берлине материал должен был отправиться в  Стокгольм, причем его адресатом был бывший польский офицер, являвшийся в то же  время сотрудником японской миссии. В нашей картотеке этот поляк был  зарегистрирован как агент русской разведки. Теперь, учитывая новую информацию,  мы установили за ним в Стокгольме наблюдение: он часто посещал японскую миссию.  Бывал он и в русском представительстве. Ничего удивительного – таковы были  методы работы японского посланника Онодеры, одной из ключевых фигур японской  разведки в Европе. Онодера имел обыкновение в буквальном смысле слова вести  меновую торговлю поступающей к нему информацией, уже проанализированной  японскими разведывательными центрами в Виши, Риме или Белграде. Нужно при этом  отдать ему должное – он поставлял на рынок материал только «отличного»  качества. От своих партнеров по коммерции он требовал столь же «серьезного»  подхода к делу. С теми, кто не соблюдал правила игры, он порывал. Когда я  установил, что Онодера снабжает материалами не только русскую, но и через  определенные промежутки времени английскую разведку, я тут же включился в  торговлю через одного из своих стокгольмских агентов. При этом мой сотрудник  представлялся агентом итальянской разведки. Сначала мы выступили в роли  «поставщиков». Материал для господина Онодеры нужно было тщательно отобрать, и  скомпоновать, чтобы не вызвать сразу у него подозрений, – он должен был  включать правдивую, но маловажную информацию, смешанную с ложными, вводящими в  заблуждение, сведениями. Информация, полученная в обмен на мой материал, часто  была просто ошеломляющей. Так, например, Советы сообщили великолепные сведения  об Англии; частично этот материал был получен непосредственно из английского  военного министерства. Я мог это объяснить только следующим: русские тогда еще  тесно сотрудничали с разведывательной службой китайских коммунистов, которая, в  свою очередь, поддерживала связи с английскими дипломатическими кругами. Некоторые  материалы были столь важными, что я не направил их на исследование в английский  отдел нашего ведомства, а обработал их лично. Ниже я еще вернусь к этому.

Японский посланник в Швейцарии Окамото попытался последовать примеру  своего стокгольмского коллеги и создать аналогичный «рынок». Однако ему,  видимо, не хватало ловкости Онодеры, так что торговля через него так и не  наладилась как следует. Знать карты Окамото нам помогло то, что удалось  «раскусить» его дипломатический шифр, благодаря чему мы читали всю его  корреспонденцию.

Дело К. закончилось тем, что маньчжурская миссия лишь через шесть  недель обратилась к нам с запросом о местопребывании «граждан его страны».  После этого мы освободили арестованных; все они скрылись где‑то на  Балканах.


_________________________________________________________________


[1] Познань. – Прим. перев.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #35 : 06 Сентябрь 2011, 16:09:06 »

УСИЛЕНИЕ АБВЕРА


Переговоры о перемирии в Висбадене – Визит испанского министра –  «Операция Феликс» – Молотов в Берлине – Требования Сталина – Гитлер меняет  фронт – Проникновение советских шпионов в наши учреждения – Усиление и  модернизация абвера – Промышленный, экономический и общественный шпионаж –  Гейдрих о Канарисе.

______________________________________________________________


Между тем я, получив от Гейдриха задание, отправился в Висбаден. Там  должна была заседать франко‑германская комиссия по переговорам о перемирии. Нужно было понаблюдать  за иностранными участниками совещания. «Фюрер, – сообщил мне Гейдрих, – полон  недоверия». Руководитель французской делегации, генерал Хунцигер, хотя и  заслуживающий уважения офицер, но Гитлер все же считает целесообразным узнать о  его намерениях относительно переговоров.

Прибыв на место, я прежде всего ознакомился с планировкой здания,  предоставленного для заседаний комиссии. Затем я обсудил с нашим резидентом в  Висбадене, как незаметнее установить наблюдение за французскими участниками  переговоров и следить за их разговорами между собой. Представлялось  целесообразным внедриться в комиссию с помощью женщин, выполняющих функции  канцелярских работников. Им поручалось попытаться войти в дружеские отношения с  некоторыми сотрудниками французского персонала, прежде всего с теми, кто отвечает  за хранение документов. Наш план удался. Почти каждый вечер мы с помощью  дубликата ключа могли проникать в одну из ванных комнат, где стоял сейф с  документами. Через неделю у нас в руках были фотокопии всех важных отчетов  генерала Хунцигера. Полученные материалы оказались очень полезными для  контролирования хода переговоров и осуществления избранной немецкой делегацией  тактики. Дело в том, что приведенные генералом Хунцигером во время переговоров  данные об имеющихся запасах оружия или его сведения о степени подготовленности  различных призывных возрастов освещали ситуацию в благоприятном для Франции  свете, и вряд ли ошибся бы тот, кто предположил бы, что Хунцигер, как патриот  своей страны, думал при этом о том времени, когда Франция снова сможет вооружить  новые воинские соединения. Видимо, это намерение побудило его постоянно  информировать генерала Вейгана о переговорах. Все это впоследствии привело к  тому, что через год генерал Вейган был арестован по приказу Гитлера. После его  ареста, произведенного нашей оперативной группой на улице, мне позвонил  Гиммлер: он сказал, что находится сейчас у фюрера и говорит по его аппарату. Он  сообщил, что Гитлер поручил сделать все, чтобы с Вейганом обращались по‑рыцарски.  Гитлер решил, сообщил Гиммлер, содержать генерала в офицерской школе СС в  Равенсбурге, и приказал мне лично съездить туда, чтобы обговорить с комендантом  малейшие подробности пребывания генерала в школе – книги, диетическое питание,  убранство помещений. Короче говоря, нужно было учесть любое возможное желание  пленника. В приказе говорилось буквально следующее: «Вы должны нести  ответственность за то, чтобы у генерала непременно создалось впечатление, что  войска СС обращаются с ним по‑рыцарски».

После того, как германо‑французский договор о перемирии вступил в силу, в  Берлине началась нескончаемая вереница визитов представителей иностранных  государств. Посетил, среди прочих, Берлин и испанский министр внутренних (а  впоследствии иностранных) дел Серано Суньер. В связи с этим я получил довольно  необычное задание – наблюдать за Суньером и всеми сопровождающими его лицами  исключительно с точки зрения их психологической реакции: к каким разговорам  испанцы проявляют особый интерес, во время каких скучают, когда они пытаются,  задавая вопросы, составить собственное представление о событиях, и тому  подобное. Во время этого визита мы хотели прозондировать отношение Испании к  запланированной Гитлером операции «Феликс», в ходе которой предусматривалось  захватить Гибралтар и создать базы для подводных лодок в испанских портах  Африки и на Канарских островах. Суньер был очень опытным дипломатом и в высшей  степени умело уклонялся от выпадов Риббентропа. На одном обеде, когда  Риббентроп произнес тост, в котором содержался особенно неуклюжий намек на  Канарские острова, я заметил, что Суньер побледнел как полотно и в своем  ответном выступлении намеренно подчеркнуто обошел этот намек.

Поскольку Риббентроп не добился успеха, Гиммлер попытался восстановить  то, что, по его мнению, испортил министр иностранных дел. Целый день он старался  воздействовать на испанца всем своим личным обаянием. Однако, наблюдая за ними,  я пришел к выводу, что Суньер страшно тяготился этим разговором. Если бы  Гиммлер придерживался своего обычного отрывистого, прозаичного тона, он,  пожалуй, произвел бы на испанского министра большее впечатление. Трезвая  реакция Суньера побудила Гитлера заметить, что история еще научит «этого  выкормыша иезуитов».

В кругу своих ближайших сподвижников Гитлер позднее предложил в случае  необходимости осуществить операцию «Феликс» и против Испании. К этому времени я  получил секретное сообщение о подготовительной работе, проделанной специальной  немецкой командой в Испании в целях обеспечения возможных участков  сосредоточения войск, складов снабжения, линий связи и охраны дорог. Особую  роль в этом сообщении играли данные об артиллерийских позициях против  Гибралтара. Ознакомившись с этим донесением, Гитлер сказал, что он хочет  применить массированные налеты бомбардировщиков «Штукас», при этом бомбы должны  так разрушить скалы Гибралтара, чтобы вражеские батареи были засыпаны  обломками. Достаточно хорошо известно, как Франко в конце концов осознал  опасность быть втянутым в войну.

К этому же времени относятся также попытки Гитлера прийти к  политическому единению с Россией, которое обеспечило бы ему свободу действий на  Западе. Гиммлер рассказал мне, что он постоянно указывал Гитлеру на  ненадежность и опасность России в качестве партнера, напоминая ему, в  частности, о недавних действиях России в Бессарабии и Буковине. Король Румынии  уступил эти области России по совету Гитлера. После того, как Германия  заключила с Румынией договор об отправке «учебной воинской части» в Бухарест  [1], Москва реагировала на это захватом румынских островов в дельте Дуная под  тем предлогом, что они относятся к территории Бессарабии. Это дало Советам  господство над выходами из Дуная в Черное море.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #36 : 06 Сентябрь 2011, 16:11:15 »

Несмотря на возникшее в результате этого недоверие, Гитлер все же  хотел еще раз попробовать договориться с Россией. По его приказу Риббентроп  написал письмо Сталину, в котором намекал, что Германия приветствовала бы  присоединение России к тройственному пакту. Ответ Сталина был очень вежливым,  но, по сути дела, он не сказал ничего определенного. В конце концов Сталин  предложил обсудить этот вопрос на уровне министров иностранных дел. В  результате 13 ноября 1940 года состоялся визит Молотова в Берлин. Среди  сопровождавших его лиц находился новый посол СССР в Германии Деканозов, земляк  и доверенное лицо Сталина. Мы с большим беспокойством восприняли известие о  назначении Деканозова на пост посла в Берлине, так как нам было ясно, что это  событие повлечет за собой активизацию деятельности русской разведки как в  Германии, так и в оккупированных нами областях.

За безопасность русской делегации на пути от Варшавы до Берлина отвечал  я. Относительно мер по охране на территории Германии я был совершенно спокоен,  но на участке пути, проходившем по польским землям, нужно было быть готовым ко  всяким неожиданностям. Советы сразу же высказали свои сомнения на этот счет.  Вдоль железной дороги на всем протяжении пути были выставлены удвоенные посты,  кроме того, специальные команды патрулировали участки пути. При этом мы  установили всеобъемлющий контроль за границей, гостиницами и поездом. Вместе с  тем велось скрытое наблюдение за всеми спутниками Молотова; ведь не в первый  раз русские использовали такие возможности, чтобы незаметно протащить с собой  агентов разведки. Наше подозрение и на этот раз было не без оснований –  личность трех членов делегации нам не удалось установить, и как раз они‑то, прибыв в  Берлин, сразу же установили контакты со всеми возможными центрами. Однажды мы  захотели вмешаться, но русскому удалось достичь экстерриториальной зоны своего  посольства и скрыться там.

Через четыре дня Молотов возвратился в Москву. Несколько позже  германскому послу графу фон дер Шуленбургу была вручена нота, в которой, в  частности, содержалась просьба о выяснении позиции Германии.

Ответ, который дал Гитлер 22 июня 1941 года – до этого срока он вообще  никак не реагировал на ноту – известен; это было военное нападение на Россию.  Уже в сентябре 1940 года он усилил Восточный фронт на 20 дивизий и приказал  подготовить план кампании против России. Окончательное решение выступить в  поход на Восток было принято уже через несколько недель после визита Молотова.  В те дни в одном из разговоров со мной Гейдрих дал мне понять о новом  «изменении фронта», предпринятом Гитлером. Гитлер, сказал он, окончательно  отказался от планов построения в будущем «евро‑африканской зоны». «Евро‑азиатская зона» – вот новый лозунг. При этом  Гейдриха, казалось, самого охватило беспокойство; я понял это из его замечания:  «Эти британцы слишком ожесточены, они не хотят проявить ни малейшего  благоразумия». Через несколько месяцев я узнал, что 18 декабря 1940 года Гитлер  подписал план «Барбаросса» – план нападения на Советский Союз.

Тем временем врачи предписали мне провести двухмесячный курс лечения в  Карлсбаде. Но мне так и не удалось отдохнуть и поправить здоровье. Беспрестанно  из Берлина ко мне приходили папки с делами, и в конце концов я до срока прервал  лечение и вернулся в Берлин. Там меня сразу же встретило известие о том, что  русская разведка значительно расширила свою сеть и работает очень интенсивно.  Необходимо было теперь предпринять соответствующие контрмеры и провести ряд  операций в некоторых местах, прежде всего в Бреслау. После изучения материалов,  связанных с этим вопросом, я решил еще некоторое время переждать и продолжить  слежку за агентами противника. Мои сотрудники предостерегали меня, пытались  переубедить, но я остался при своем мнении, в результате чего Советам удалось  провести операцию, имевшую для нас особенно неприятные последствия с точки  зрения наших планов на Востоке.

Во главе нашей контрразведки в Бреслау стоял опытный и способный  сотрудник, который уже много лет занимался делами, связанными с восточными  областями, великолепно зная русский и польский языки. Его партнером по сектору  военной контрразведки был также человек, обладавший большими способностями. Оба  неоднократно поставляли нам ценную информацию. И все же у меня было  впечатление, что они порой пытаются пустить Берлину «пыль в глаза». Перед  отъездом на курорт в Карлсбад я, больше по заведенному обычаю, чем из  подозрений, в порядке обычной ревизии, распорядился проверить результаты их  работы и установить за ними внутреннее наблюдение. Мне сообщили, что в  квартире, где обитали эти сотрудники, бывает очень много посторонних, и  разговоры там ведутся в основном по‑русски. Кроме того, бросалось в глаза, что семьи  обоих служащих жили на слишком широкую ногу. Мы сравнили их расходы с их  доходами и заинтересовались, откуда же берутся на это деньги? Вскоре после  этого руководитель нашего отдела в Бреслау сообщил, что его служебную машину  взломали и похитили из нее папку с ценными материалами. Прежде чем мы успели  вмешаться, оба – и наш сотрудник, и его коллега из военной контрразведки, –  бесследно исчезли. И с ними пропали важнейшие документы обоих отделов.

Супруга начальника нашего отдела в Бреслау – жена другого внезапно  умерла – сообщила на допросе, что ее муж связался с русской разведкой, имея,  однако, намерение извлечь из этого большую пользу для Германии. По ее словам,  он не решился запросить центр в Берлине о согласии с его планом, поскольку  считал, что ему наверняка откажут.

Специалисты обыскали весь дом. Нашли мы немного – обрывки разорванных  рукописей, обнаруженные в дорожном несессере. По мнению экспертов  криминалистического института, это были остатки прощальных писем нашего  сотрудника, адресованных его жене, в которых, помимо прочего, содержалась  заключительная фраза: «Следуй за мной». Жена отрицала, что когда‑либо читала  такое письмо своего мужа, и утверждала, что это вообще не письмо ее мужа.  Приговор эксперта‑графолога гласил, что почерк в любом случае ясно свидетельствует о  том, что автор письма находился или в состоянии сильного опьянения, или под  воздействием наркотиков. После этого я распорядился провести еще один  тщательный розыск, но безуспешно. Обоих так и не нашли. Мы так никогда и не  узнали, совершили ли они предательство или их похитили, а, может быть, даже  убили русские.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #37 : 06 Сентябрь 2011, 16:15:06 »

Еще один удар удалось Советам нанести мне в области промышленного  шпионажа. В нашем отделе, ведавшем этой работой, служил пожилой, тяжело больной  сахарным диабетом инспектор Л., которого все на службе за его добродушие звали  дядюшкой Вилли. Он был женат и вел скромную жизнь простого бюргера. Правда, у  него была одна страсть – лошадиные бега. В 1936 году он впервые начал играть на  ипподроме, и сразу же его увлекла эта страсть, хотя он проиграл большую часть  своего месячного заработка. Знакомые дали потерпевшему неудачу новичку хорошие  советы, и дядюшка Вилли утешился возможностью вскоре отыграться. Он сделал  новые ставки, проиграл и остался без денег. В отчаянии, не зная что делать, он  хотел тут же покинуть ипподром, но тут с ним заговорили двое мужчин, которые  явно видели его неудачу, «Ну, и что ж с того, – произнес тот, кто назвал себя  Мецгером, – со мной такое раньше тоже случалось, так что нечего вешать голову».  Мецгер проявил понимание к страстишке дядюшки Вилли и предложил ему в виде  помощи небольшую сумму денег, с условием, что он будет получать пятьдесят  процентов от каждого выигрыша. Дядюшка Вилли согласился, но ему опять не  повезло и он проиграл. Он получил новую субсидию и на этот раз выиграл. Но эти  деньги ему теперь были крайне необходимы для семьи. Теперь Мецгер предъявил ему  счет. Он потребовал вернуть все полученные на игру деньги, и поскольку дядюшка  Вилли не в состоянии был расплатиться, тот пригрозил заявить об этом  вышестоящему начальству. Во время этого разговора Л. был под хмельком и  согласился на условия своего сердобольного «друга». За предоставление новой  ссуды он обещал передавать ему информацию из центрального управления нашей  разведки. Отныне он состоял на службе у русских. В течение нескольких лет его  так умело использовали, что со стороны никто не заметил появления у него нового  источника доходов. Он мог теперь удовлетворить свою страсть к игре на скачках,  но при этом тщательно следил за тем, чтобы его образ жизни остался прежним. Его  растущий банковский счет был так тонко устроен, что здесь не могло возникнуть  никаких подозрений. В качестве промежуточного лица здесь действовал Мецгер,  который брал со счета необходимые суммы.

За время своего сотрудничества с русскими Л. передал им столько обширного  и важного материала, что мы вынуждены были во многих областях провести  серьезную реорганизацию. На допросе он признался, что передавал своим партнерам  не только устную информацию, но и важные документы. Бумаги он обычно носил за  подкладкой шляпы. «Хозяин» Мецгера, имевший внешность преуспевающего человека,  носил такую же шляпу. Когда он выходил из ресторана, где происходила встреча,  они незаметно обменивались шляпами. Сведения в тот же вечер переправлялись в  Москву из дома, расположенного в глубине двора, где советские агенты  оборудовали свою радиостанцию. Сам радист был коммунистом, обучавшимся в  Москве, который состоял не только в КПГ, но и в НСДАП и прочих нацистских  организациях. Соседи и сослуживцы знали его как ревностного национал‑социалиста.  Но как‑то он  заболел и вынужден был лечь на операцию. Под наркозом он начал говорить о  необходимой перемене шифра и несколько раз вскрикивал: «Почему Москва не  отвечает?» Врач, оперировавший его, сам пошел к Мюллеру и сообщил о  случившемся. Обнаруженное таким образом шпионское кольцо включало в общей  сложности шестнадцать человек, к которым принадлежал и дядюшка Вилли. Вместе с  другими восемью обвиняемыми он по приговору суда был расстрелян. Так как  Гиммлер приказал держать все это дело в тайне, на службе у дядюшки Вилли мы  распространили известие, что он во время служебной поездки в Варшаву, по всей  вероятности, во время приступа сахарной комы, выпал из поезда и разбился  насмерть. Я думаю, что до сих пор никто, кроме тогдашних участников дела,  ничего не узнал о действительной подоплеке событий.

Дело дядюшки Вилли было типичным образцом великолепной работы Советов:  для руководства агентами они использовали, как правило, только те кадры,  которые получили в этой области предварительно основательную подготовку. Обрабатывая  свои жертвы, они не спешили; не торопили, не требовали невозможного; они прочно  стояли обеими ногами на земле.



***


Вскоре после моего возвращения из Карлсбада Гейдрих пригласил меня в  свое охотничье поместье. Мы хотели воспользоваться двумя часами спокойного  времени, чтобы обсудить реорганизацию контрразведки, в особенности в связи с  деятельностью советской разведки. Главной темой нашей беседы была «превентивная  контрразведка» и усиленный контршпионаж. Прежде всего необходимо было  своевременно узнать о главных направлениях вражеского шпионажа и путем более  интенсивного использования агентов проникнуть в ряды разведки противника.  Необходимым казалось прежде всего также создать более мощную защитную сеть  контрразведки в пограничных с Россией странах – Румынии, Венгрии, Польше и  Финляндии. Проблемой для нас были также тысячи живших в Германии русских  эмигрантов – довольно значительный «запас», из которого советская разведка  могла рекрутировать своих агентов. Мы намеревались использовать возможности  этого «запаса» и в наших целях, при этом перевербовывая многих работающих на  Советы агентов и организуя их работу по системе троек, принятой у русских.  Однако без интенсивного развития технических средств разведки такие мероприятия  оставались каплей в море. Прежде всего необходимо было установить при помощи  современных средств контроль над всей системой почтово‑телеграфной связи с заграницей, во‑вторых,  следовало превратить радиосвязь посредством новейших достижений высокочастотной  техники в одно из главных орудий нашей контрразведки. Кроме того, необходимо  было организовать широкую подготовку специальных групп радиоперехвата для обнаружения  путем пеленгации местонахождения радиопередатчиков вражеской агентуры. (Именно  такие методы позволили впоследствии раскрыть крупную советскую шпионскую  организацию под названием «Красная капелла», о которой я еще скажу.)

О подчиненности службы радиоперехвата и пеленгации между Гиммлером и  командованием вермахта существовали серьезные разногласия. Мне казалось  целесообразным оставить ее в компетенции вермахта, поскольку он располагал  необходимыми силами и средствами. Гейдрих, к моему удивлению, тоже встал на  сторону вермахта и добился своего, убедив Гиммлера.

Кроме того, много хлопот доставляла нам охрана предприятий. В 1943  году количество иностранных рабочих, часть которых была занята даже в самых  секретных областях производства, составило более шести миллионов. До того  времени на каждой крупной фабрике действовало по одному политическому и одному  военному уполномоченному разведки [2].   Этой двойной работе я положил конец, организовав новую систему охраны предприятий.  Теперь ответственным был только один веркшутцляйтер [3].  На оборонных предприятиях веркшутц [4]  представляла собой военизированный, частично одетый в униформу отряд для борьбы  с диверсиями, саботажем и поджогами. После длительных переговоров удалось  привлечь профессиональные силы предприятий к несению расходов на обучение и  оснащение этих отрядов.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #38 : 06 Сентябрь 2011, 16:17:22 »

Рука об руку с этим развивалась система промышленной и экономической  контрразведки. Первая охватывала область производства, вторая простиралась на  широкую сферу рынка. Специалисты с чисто криминалистической подготовкой не  отвечали существующим здесь требованиям. Следовало вовлечь в работу по охране  промышленности и экономики самих хозяйственных руководителей, шефов  промышленных и торговых объединений. Разумеется, они должны были быть свободны  от подозрений в сотрудничестве с разведкой. Гейдрих, который – как он сам  признавался – мало понимал в экономических вопросах, предоставил мне здесь  полную свободу действий. Я купил в центре Берлина подходящий дом и оборудовал в  нем несколько уютных комнат под экономический клуб. За короткое время с помощью  министерства экономики удалось привлечь около сотни крупнейших руководителей  германской экономики к выполнению намеченных для них задач. Благодаря этим  контактам я приобрел весьма полезные сведения, которые очень пригодились мне  впоследствии, когда я должен был воспрепятствовать роспуску концерна Стандард–  Электрик, основанному с помощью американского капитала. В концерн входили  многочисленные германские фирмы, такие, как акционерное общество Лоренц, компания  «Микс и Генест» или «Тунгсрам», которые имели большое значение для нашей  военной промышленности. Директор одной из этих фирм был женат на еврейке и  расовые фанатики пытались натравить на него гестапо. От этого страдал весь  концерн. Чтобы сохранить важное предприятие, я через Гейдриха и Гиммлера  получил разрешение на вступление в совет попечителей концерна – это была  защитная мера и для директора упомянутой фирмы, и для самого концерна.

О том, какое значение необходимо было придавать экономической контрразведке,  говорило следующее замечание одного офицера Сикрет Сервис: «Что сегодня  известно Шелл в Гамбурге [5],  то  назавтра узнают в Лондоне». Так, например, англичане, пристально наблюдая за  коммерческой деятельностью компании «Шелл», были осведомлены о том, что наш  вермахт в начале 1939 года установил вдоль чехословацкой и польской границ  бензозаправочные пункты и склады горючего – факт, с уверенностью позволяющий  ожидать начала военных действий.

Наконец, существовала еще одна область, к которой, несмотря на всю ее  важность, наша контрразведка, как это ни удивительно, относилась без должного  внимания. Я имею в виду так называемый советский шпионаж. Правда, в Берлине и  некоторых других крупных городах Германии мы использовали персонал гостиниц и  отелей в качестве информаторов, но в дни войны этого оказалось совершенно  недостаточно. Нам нужны были люди, которые бы имели возможность войти в  общество, населяющие международные отели, завязать там знакомства и незаметно  установить связи. Доказательства тому, сколько много важного и во время войны  опасного выбалтывают в светском обществе, ежедневно давал нам «салон Китти». Но  были и другие места, где немало болтали. Великолепным примером явился один из  высокопоставленных сотрудников Геринга, который слишком охотно давал волю своей  словоохотливости, когда его брили в парикмахерской отеля «Кайзерхоф». «Фюрер  придумал совершенно фантастическую штуку…» Через час к нам уже поступало  сообщение, составленное со слов генерала, о высказываниях Геринга или о  последних событиях в ведомстве рейхсмаршала или в рейхсканцелярии. Когда все  попытки дать Герингу понять, что нужно предостеречь своего подчиненного,  окончились неудачей, мы вызвали генерала к себе. Он обещал исправиться, но уже  через несколько недель начал снова: «Совершенно фантастическая вещь…» Любого  простого обывателя или солдата при первой же оплошности такого рода ждало  наказание.

Во время беседы с Гейдрихом в его охотничьей хижине я услышал от него  несколько очень резких критических замечаний о военной разведке и ее шефе  адмирале Канарисе. Он сказал буквально так: «У меня такое ощущение, что Канарис  выдал врагу срок начала нашего наступления на Западе – 10 мая 1940 года. Но я  не хотел бы сейчас обращаться к фюреру со своими подозрениями, еще не время. Но  придет день, когда Канариса постигнет возмездие за все зло, причиненное им  режиму. До той поры нужно ждать и собирать документы».


… Собирать документы – такова была тактика Гейдриха, направленная на  то, чтобы поставить другого человека в зависимость от себя. Я знал, что он уже  начал применять этот метод и против меня. Возможность для этого я ему невольно  предоставил сам. Когда я познакомился в 1940 году со своей женой [6], я должен  был представить соответствующие документы о своих и ее предках. Выяснилось, что  моя будущая теща была полькой. Я знал, как тогда в руководящих кругах Германии  относились к полякам, и был готов к трудностям, связанным с получением  документов о браке. Чтобы расположить Гейдриха, я, явившись к нему на доклад,  сообщил ему важные сведения, а под конец попросил его оказать мне личную  помощь. К моему удивлению он пошел мне навстречу и сразу же согласился  уговорить Гиммлера выдать мне особое разрешение на брак. Он попросил меня  передать ему для этого документы о предках моей будущей жены (которые со  стороны матери были составлены на польском языке) вместе с двумя  фотокарточками. Через четыре дня я получил копию приказа Гиммлера управлению по  расовым и переселенческим вопросам, в котором предписывалось разрешить брак.  Гейдрих, поздравив меня, лично передал мне этот приказ, вернув также две  фотокарточки. Я увидел, что Гиммлер подчеркнул на фото зеленым карандашом  наведенные брови и красную помаду на губах моей невесты, желая показать  «чрезмерность» косметики. Я так и не понял, что заставило Гейдриха и Гиммлера  так быстро выдать мне в порядке исключения разрешение на брак. Вскоре после  свадьбы я случайно узнал об этом.

Однажды моя секретарша по ошибке положила мне на стол папку с грифом  «Секретное имперское дело». Как известно, такие дела можно было передавать  только из рук в руки, строго соблюдая правила безопасности. Поскольку через  меня ежедневно проходило множество тайных дел имперского значения, я открыл  папку и увидел, что в ней находится секретное сообщение управления гестапо в  Позене [7] на имя шефа гестапо Мюллера. К моему удивлению, в сообщении  говорилось о наблюдении, установленном за родственниками моей жены,  проживающими в Польше. Речь шла не только о ближайших родственниках; привлечена  была даже сестра моей тещи, которая жила с евреем, владельцем мельницы, на  территории Польши, оккупированной русскими. Мое подозрение, что Гейдрих  пытается таким образом завладеть средствами для оказания на меня давления,  усилилось, после того, как моего тестя неожиданно перевели в Калиш, в генерал‑губернаторство  [8] и установили за ним такое же наблюдение.

_________________________________________________________________

[1] При этом известную роль играла охрана румынских нефтяных  месторождений. После нашего нападения на Норвегию мы узнали от своего парижского  агента, сотрудничавшего с телефонисткой французского премьер‑министра  Поля Рено, о содержании уже упомянутой резолюции высшего совета союзных войск  от 28 марта 1940 г. , согласно которой предусматривалось прекращение поставок  румынской нефти в Германию. Во время французской кампании оригинал документа  попал в наши руки. Союзники решили сорвать добычу нефти при помощи диверсий на  месторождениях. Гейдрих срочно приказал обеспечить охрану месторождений силами  разведки, До последнего времени эта охрана была эффективной, но теперь Гитлер  хотел предусмотрительно использовать для этого и военные силы.

[2] представителей гестапо и  абвера. – Прим. перев.

[3] начальник охраны  предприятия. – Прим. перев.

[4] охрана предприятия. – Прим.  перев.

[5] имеется в виду компания  «Шелл». – Прим. перев.

[6] Шелленберг был женат в 1940  году во второй раз. Брак с его первой женой был расторгнут. – Прим. издателя

[7] Познань. – Прим. перев.

[8] Польшу. – Прим. перев.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #39 : 06 Сентябрь 2011, 16:55:36 »

АДМИРАЛ КАНАРИС


Мой первый визит – Соперничество Гейдриха и Канариса – Программа  десяти пунктов – Канарис уступает.

_________________________________________________________________


После моего назначения начальником отдела IVE я должен был нанести  первый, представительский, визит к шефу военной разведки адмиралу Вальтеру  Вильгельму Канарису. Ему было тогда около пятидесяти лет, но, благодаря своим  седым волосам и несколько сутулой осанке, он выглядел значительно старше.  Незабываемое впечатление производила его красивая голова и добрые глаза под  кустистыми бровями.

Канарис предложил мне место на вытертом диване и сам уселся рядом на  старом деревянном стуле. В углу его рабочего кабинета стояла ржавая походная  кровать, за что Канарис с улыбкой извинился передо мной. В сравнении с  прихотливо обставленными кабинетами политических руководителей это помещение  своей простотой производило впечатление прямо‑таки спартанского жилища.

Когда Канарис принимал визитеров, он редко привлекал к этому своих  сотрудников. Он любил посадить своего гостя на старый диван – как это случилось  и со мной – под яркий свет, а сам присаживался на стуле так, чтобы оставаться в  тени. Когда при последующих визитах я хотел выбрать более удобное место, он  очень вежливо, но настойчиво снова усаживал меня на диван. Однако чаще всего  Канарис приглашал меня для бесед к себе домой. «В служебной обстановке, –  говорил он, – говорят всякую чепуху». Во время моего первого визита он заметил:  «Нам следовало бы почаще встречаться неофициальным образом, я надеюсь  установить с вами столь же хороший контакт, что и с вашим предшественником  Вестом».

Однако я очень скоро заметил, что в отношении меня адмирал избрал  такую личностную форму общения для того, чтобы использовать меня в качестве  «почтальона любви», не желая окончательного разрыва тонкой нити, соединяющей  его с Гейдрихом.

К тому времени соотношение сил между Канарисом и Гейдрихом было еще  равным. Гейдрих запасся политическими материалами против Канариса, а Канарис  хранил в своем сейфе тайное оружие для контратаки: документы о дисциплинарных  проступках Гейдриха в бытность его морским офицером, а также его личные  документы, содержавшие опасные свидетельства о «неполадках» в родословной  Гейдриха – одна из бабок высокопоставленного руководителя СС была еврейкой,  стало быть свидетельства Гейдриха о его арийском происхождении были подложными.  Мне понадобились годы, чтобы разобраться в хитросплетениях этих связей, но до  конца завеса, скрывавшая отношения между Гейдрихом и Канарисом, не поднялась и  для меня.

То, что Гейдрих намеревался использовать меня как фигуру в своей  «шахматной партии» против Канариса, он, в отличие от Канариса, никогда не  пытался скрыть. Отправляя меня к Канарису, он предупредил на дорогу, чтобы я не  попался на удочку к этому «хитрецу».


Через несколько месяцев после оккупации Бельгии напряженность между  Гейдрихом и адмиралом снова обострилась в результате одной ошибки военной  разведки. Военная разведка обнаружила сеть английской разведки, поддерживавшей  связи с французскими и русскими агентами. Одновременно на эту группу  натолкнулись и наши сотрудники. Мы договорились, что два моих специалиста  внедрятся глубже во французскую разведывательную сеть. Несмотря на это, офицер  военной разведки, лейтенант запаса, приказал внезапно арестовать в различных  местах ряд подозрительных лиц, в том числе и семерых из наших лучших агентов.  Как и следовало ожидать, вся вражеская шпионская сеть была сразу же  реорганизована, и добыча, которая уже была в наших руках, как мы предполагали,  ускользнула.

В ответ на это Гейдрих энергично потребовал четкого разграничения  компетенции между нашей разведкой и разведкой вермахта. Мне было поручено  разработать так называемую «программу десяти пунктов» по сотрудничеству всех  разведывательных служб, о сферах их «влияния» и предусматривающую кардинальную  реорганизацию. До того времени разведчики руководствовались «десятью  заповедями» образца 1937 года. Согласно новому проекту, Канарис должен был лишиться  значительной части своих полномочий, и только через год по этому вопросу была  достигнута договоренность.

Подлинного текста новой программы десяти пунктов у меня сейчас нет; но  я могу изложить в сжатой форме ее общее содержание на основе частных записок,  сделанных в то время.

Планируя на будущее, я следующим образом сформулировал положения о  задачах и деятельности разведывательной службы за границей: необходимо создать  самостоятельный централизованный орган, который охватывал бы все аспекты в  области политики, военного дела, экономики и техники. Его задачей является  поставлять надежную – официальную или секретную – информацию об общем положении  за границей, систематически оценивать ее и оперативно и своевременно сообщать  высшему политическому и военному руководству, а также различным имперским  министрам, заинтересованным в этом, объективные сведения об общем  внешнеполитическом положении, о движущих политических силах и политических  деятелях, о военных мероприятиях и планах нейтральных или враждебных государств,  равно как и об и экономическом, военном и биологическом потенциале.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #40 : 06 Сентябрь 2011, 16:56:43 »

Преследуя ближайшие цели, я сформулировал следующие десять пунктов:

1. Необходимы организационные и кадровые изменения. Однако из‑за нехватки  персонала, прежде всего за рубежом, следует первоначально сохранить  существующие организационные формы. Слишком резкие перемены сразу же станут  известными разведкам противника.

2. Обучение пополнения, которое можно использовать лишь после проверки  его качественной годности. Сотрудники, живущие в настоящее время за границей, в  большинстве своем непригодны к использованию. Следует готовить им смену,  привлекая новых сотрудников из как можно большего числа государственных  учреждений, из промышленности, а также людей свободных профессий.

3. Перестройка направлений деятельности разведки. Следует проводить  различие между получением информации (действующая армия) и ее оценкой  (генеральный штаб); последний берет на себя методическую обработку всего  материала, а также его оценку и использование.

4. Систематическое развитие специального обучения согласно указаниям к  пункту 2.

5. Общие и специальные принципы работы для оперативных подразделений и  подразделений оценивающих. Разъяснительная работа о необходимости и значении  разведки для нужд государства. Во всех имперских министерствах создание пунктов  связи. Руководители этих пунктов по возможности должны принадлежать «к  внутреннему кругу работы»; в их обязанности входит помощь разведке, используя  свое влияние внутри страны и за границей как путем личного общения, так и в  профессиональном отношении. Эти руководители должны подчиняться исключительно  соответствующему министру, или статс‑секретарю, или мне лично. Кроме того, они должны  поддерживать личные контакты между мной и министрами.

6. Создание «внутренних сотрудников», то есть привлечение к  разведывательной работе сотрудников, ответственных передо мной лично. Строгий  отбор членов этого круга. В случае предательства смертная казнь в соответствии  с официальным приговором суда (без участия общественности и прессы).

«Круг внешних работников» должен включать всех тех, кто работает на  разведку за вознаграждение или из личных побуждений. Здесь необходимо  использовать все многообразие человеческих качеств и мотивов.

7. Создание новой деловой и личной картотеки.

8. Использование современной техники в качестве важного инструмента  разведки.

9. Создание инспекционной и контрольной группы, члены которой,  независимо от их служебного положения, должны отчитываться только передо мной,  чтобы я мог осуществить всеобъемлющий контроль.

10. Нашей целью, таким образом, является следующее: создание единой  германской разведывательной службы (которая должна стать составной частью  нашего высшего руководства в политической, военной и экономической областях).  Организационно эта служба должна занимать независимую, самостоятельную позицию.  Новая организация должна подчиняться непосредственно высшему руководителю  правительства.

При осуществлении этой программы я не должен был упускать из виду  следующих соображений: намечавшееся в то время развитие имело тенденцию  включить объединенную разведывательную службу в систему главного управления  имперской безопасности. Это казалось мне серьезной ошибкой, так как зарубежная  разведка не должна была иметь ничего общего ни с полицией безопасности, ни с  внутренней разведкой службы безопасности (СД). Поэтому я считал необходимым  вывести 6‑е управление  – (зарубежная разведка) из системы РСХА и превратить его в самостоятельную  организацию. Поскольку при этом в первую очередь затрагивался вопрос о  внутриполитической власти, я должен был в будущем особенно осторожно  действовать в отношении вермахта (Канарис) и министерства иностранных дел  (Риббентроп). Дело в том, что с этой стороны следовало ожидать сильного  сопротивления, диктуемого ведомственными соображениями в ущерб конечной цели.  Поэтому мне необходимо было заручиться в лице Гиммлера и Гейдриха сильной  поддержкой. В то же время я должен был убедить обоих в том, что превращение  единой разведывательной службы в независимую организацию не нанесет никакого  ущерба ни тому, ни другому как в личном, так и в политическом плане. Более  того, мне нужно было сделать свой план привлекательным в их глазах, чтобы он  мог содержать перспективы дальнейшего расширения их личной власти, для чего я в  первое время ни в коем случае не имел права намекать на ослабление уз,  скрепляющих орден СС.

В ходе длительных переговоров по поводу программы десяти пунктов между  Канарисом и Гейдрихом возникли новые серьезные разногласия. Когда, в конце  концов, Канарис появился в приемной Гейдриха с просьбой об аудиенции, так как  Гейдрих больше не отвечал на его телефонные звонки, тот приказал своему  адъютанту передать Канарису, что у него нет времени. Это была невероятная  выходка – Гейдрих, видимо, чувствовал себя настолько сильнее своего соперника,  что он не боялся дать это понять, делая столь оскорбительный вызов. Канарис  понял надвигающуюся на него опасность. Через час он позвонил мне из своего  кабинета и, почти плача, сказал жалобным голосом, что не может представить  себе, как такое мог сделать один из его бывших морских офицеров по отношению к  нему, старшему во всех отношениях. Он попросил меня еще раз взять на себя роль  посредника.

Я поговорил с Гейдрихом об этом, и тот после длительных уговоров  согласился переговорить с адмиралом. Однако он поставил условие, что адмирал  должен согласиться с предлагаемой программой десяти пунктов. Беседа состоялась  в вилле на Ванзее. О чем там говорилось, не сообщили ни слова ни Канарис, ни  Гейдрих. Но Канарис в принципе уступил. Тогда я в первый раз заметил по его  виду признаки внутреннего переутомления. Предыдущие месяцы, в течение которых  Гейдрих с ледяным спокойствием осуществлял свою безжалостную тактику, сделали  свое дело. Мне порой казалось, что Канарис испытывает перед Гейдрихом чуть ли не  физический страх. Однако могло быть и так, что на его мироощущение повлиял его  все увеличивавшийся пессимизм относительно военного положения Германии. Тем не  менее прошел еще год, прежде чем он поставил свою подпись под программой,  причем я признаю, что начиная с 1941 года я сам действовал на него  отрицательно. Влекомый аннексионистскими побуждениями, я в предлагаемый план  включил еще и требование разграничения компетенции политической зарубежной  разведки (руководителем которой я стал в июне того же года) и военной разведки.  При этом я исходил из мысли о необходимости устранения Канариса из политической  деятельности за рубежом.

В самом конце 1941 года я обратился к Гейдриху с настоятельной  просьбой окончательно договориться с Канарисом о разграничении функций  разведывательных служб, так как я остро нуждался в такой договоренности для  ведения переговоров с министерством иностранных дел.

Я был в высшей степени заинтересован во всем, что происходило, так как  Гейдрих уже в конце 1940 года сказал: скоро настанет время сменить тогдашнего  руководителя политической зарубежной разведки. «Взялись бы вы, – спросил он  меня, – реорганизовать во время войны такой аппарат, как 6‑е  управление, как в отношении структуры, так и персонала? Не кажется ли вам, –  продолжал он, – что Канарис решающим образом использует период такой  перестройки в своих целях?» Я ответил: «Это вопрос политических отношений между  вами и адмиралом».
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #41 : 06 Сентябрь 2011, 16:57:52 »


БРАТЬЯ ФИТИНГОФ


В поисках неразлучной тройки – Пункт назначения – Русское торговое  общество – Важное задание – Деньги, спрятанные в памятнике «Битвы народов» –  Гитлер вмешивается – Шпион в больнице Роберта Коха.

________________________________________________________________


Поздней осенью 1940 года молодая немка из Прибалтики сообщила нам, что  два ее земляка, с которыми она в одном поезде вернулась в Германию, работают на  русскую разведку. Речь шла о братьях Фитингоф. По ее словам, она была в связи с  неженатым Вильгельмом Фитингофом; жена другого брата, которая жила с обоими  братьями, расстроила их отношения. Свое подозрение, что Фитингофы являются  агентами русской разведки, она основывала на замечании своего бывшего  возлюбленного, сказавшего, что он вместе с братом должен выполнить одно важное  задание русских, за которое им заплатят много денег. С этими деньгами он хотел,  чтобы навсегда расстаться со своей золовкой, уехать за границу и жениться на  своей невесте. Однако, приехав в Берлин, ее жених вместе со своим братом и его  женой бесследно исчезли.

Здесь легко можно было заподозрить клевету, но все же мы решили  расследовать это дело. Сначала мы попробовали отыскать квартиру неразлучной  троицы. В Берлине оказалось много людей с такой фамилией – мы всех их  проверили, но безрезультатно. Я уже хотел закрыть это дело, как вдруг вновь  сомнения одолели меня. Эти трое могли сменить фамилию или осесть в другом  городе. Я еще раз перелистал дело и велел вызвать одного из своих специалистов.  Если Фитингофы жили под другим именем в Берлине, тогда следовало установить  наблюдение за главными центрами русской разведки – русским посольством, русским  торговым обществом и различными другими организациями. Если оба брата состояли  на службе у русской разведки, они рано или поздно должны были появиться в одном  из этих учреждений. Установив такое наблюдение, я мог осуществить давно  задуманный план – составить фотоальбом с фотографиями всех посетителей  советских учреждений. Если бы нам повезло, среди наших фотоснимков оказались бы  и фотографии обоих прибалтийских немцев.

Через подставное лицо мы сняли квартиры напротив зданий, занимаемых  различными русскими учреждениями, и вселили туда нескольких наших сотрудников,  снабдив их киноаппаратурой со стереотрубой. Через несколько дней, вечером, мне  показали пленки. На них было запечатлено очень много интересующих нас лиц, но  тех, кого мы искали, не было.

Еще через неделю на ленте появился человек, который торопливо, с  испуганным выражением лица шел к зданию русского торгового представительства.  Покидая здание, он на секунду остановился в нерешительности, видимо, не зная,  куда направиться. Когда я показал пленку агенту Р‑17 (молодая прибалтийская немка к тому времени  стала уже нашей сотрудницей), ее глаза загорелись ненавистью: «Это он».

Мы напряженно ожидали следующего посещения. Через пять дней Вильгельм  Фитингоф во второй раз появился перед русским торговым представительством,  после чего скрылся в одном из доходных домов Восточного Берлина. Как и  предполагалось, вся троица сменила имена и паспорта. Старшего брата звали  теперь Эгон Альтманн, младшего – Вильгельм Обберайтер; жена взяла себе имя  Мария Шульце. В то же время они сохранили в неприкосновенности свои личные  отношения: они жили вместе в одной квартире, и, как казалось, относились друг к  другу очень хорошо. Жильцы дома похвально отзывались о прилежных беженцах  [1],  усердным трудом сумевших обеспечить  себе приличное существование. Эгон и Вильгельм, по словам жильцов, были  представителями какой‑то фирмы, обслуживающей рестораны и гостиницы, а также имели дела с  различными маклерами. Мужчины много разъезжали, а Мария Шульце вела очень  замкнутый образ жизни.

Упоминание о маклерах навело нас на интересный след. Один из маклеров  сообщил нам, что Эгон Альтманн связался с ним по поводу приобретения гостиницы,  желая, как он выразился, достойным образом потратить полученное большое  наследство. У маклера как раз была присмотрена такая гостиница. Они  договорились, что Альтманн платит наличными двести тысяч рейхсмарок, а  оставшуюся часть стоимости в размере трехсот тысяч марок маклер должен был  получить в ипотечном банке под залог недвижимости. Ремонт и переоборудование  гостиницы производились за счет покупателя.

Советам это дело обходилось недешево. Мы были уверены, что и нам  немало перепадет от их щедрот. Но пока мы так и не выяснили, каким целям должен  служить этот отель, так как русские действовали чрезвычайно осторожно. Мы  прождали целых две недели, но так ничего и не случилось. И вот однажды вечером  явился руководитель одной из наших групп наблюдения и сообщил: Мария Шульце  сегодня получила письмо, которое ей доставил мальчик. К нему, по словам нашего  сотрудника, недалеко от квартиры подошел незнакомец и попросил отнести письмо,  дав щедро «на чай». В 21 час Мария покинула квартиру и села в такси. В данный  момент, сообщил руководитель группы, за ней следует патруль.

Через двадцать минут поступило сообщение, что Мария Шульце вышла у  вокзала Бельвю и быстро села в медленно проезжавший мимо лимузин темного цвета.  В ходе дальнейшего преследования в сторону Ванзее след, однако, был потерян.  Через три часа пост наблюдения, установленный перед домом Фитингоф, сообщил,  что Мария вернулась домой пешком.

Я был рассержен тем, что мы не использовали для преследования более  быстроходного автомобиля и не сумели даже установить номер лимузина. К тому же  вся эта слежка тянулась слишком долго. Сотрудники были срочно нужны мне для  других целей. Поэтому я искал способ ускорить расследование дела. Может быть,  размышлял я, эту троицу можно «ухватить» за ее самое слабое место – я имел в  виду младшего Фитингофа, бывшего жениха нашей новой сотрудницы Р‑17. Ему  можно было, например, пообещать безмятежную жизнь за границей вместе с невестой  (Р‑17), и даже  использовать его как орудие против его брата и золовки.

В тот же день нам удалось незаметно для посторонних захватить его.  Когда он переходил улицу, «шофер такси» спросил его, как проехать туда‑то, и, не  успел он что‑либо  ответить, как уже сидел на заднем сиденье машины, стиснутый с двух сторон двумя  нашими сотрудниками. Когда его привели ко мне, он выглядел крайне нервным и  потерянным. Я намеренно вел себя с ним довольно пренебрежительно; не скрывая  своего презрения, я окинул его изучающим взглядом и сказал: «Ну, что же вы  желаете мне сообщить, предатель? Если вы скажете правду, закон будет милостивым  к вам, но попробуйте солгать мне хоть в одном слове – вам быстро придет конец».

В ответ он разразился горькими рыданиями. Начав давать показания, он  обвинял во всем жену своего брата – она, по его словам, была настоящим  дьяволом, это она ввергла своего мужа и его в несчастье. Он сообщил, что еще до  замужества она была связана с советской разведкой, которая возлагала на нее  большие надежды. Поэтому‑то ей доверили такое важное задание; она полностью подчинила мужа  своей воле, он покорен ей и делает все, что она требует. Будучи фанатичной  коммунисткой, она, в случае предательства, не остановилась бы, по его словам,  перед тем, чтобы передать мужа или его в руки русским. Здесь он упомянул имя  агента Р‑17. В  качестве защитной меры против нее Мария предложила сменить имена и фамилии.
« Последнее редактирование: 06 Сентябрь 2011, 18:08:50 от W.Schellenberg »
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #42 : 06 Сентябрь 2011, 18:12:00 »

Рассказывая о «крупном задании», Вильгельм Фитингоф медленно обретал  присутствие духа. Так как Советы опасались усиленного наблюдения за своими  официальными учреждениями в Берлине, им пришла мысль купить гостиницу, которая  должна была служить местом явки курьеров и в то же время пунктом  предварительной проверки многочисленных поступающих сообщений, в особенности  военной информации. Пять русских офицеров намечено было ввести в состав  персонала будущей гостиницы. Марии поручили контроль за связниками, его брату –  руководство гостиницей, а ему – фото– и киносъемку. Деньги на приобретение  гостиницы должны были прийти Марии в ближайшие две недели. Подробности на этот  счет он еще не знает. Русские стали в последнее время крайне осторожны и  запретили им впредь появляться в русских учреждениях Берлина. Стало быть, мы  засняли младшего Фитингофа в самый последний момент.

Я намекнул арестованному, что он может спасти свою жизнь, если  согласится работать на нас, при этом я не скрыл от него, что Советы совсем  недавно расправились с одним из своих агентов, изменившим им – жертва была найдена  мертвой в полностью разрушенном автомобиле. Он колебался несколько минут, но  после того, как я заверил, что мы будем оберегать его от подобных «несчастных  случаев», он в знак согласия протянул мне руку. Затем мы подробно обсудили, как  он впредь должен себя вести и каким способом должен передавать нам незаметно  нужную информацию. Я знал, что иду на известный риск, имея дело с этим нервным  человеком, и поэтому построил для него еще один «мостик»: «Если вам однажды  покажется, что вы не в силах больше выдерживать это напряжение, придите сразу  ко мне и отдайтесь под нашу защиту, при условии, что вы нас не попытаетесь  обмануть».

Игра началась. Через четыре дня Вильгельм сообщил нам, что Мария  получила письмо. В нем содержался приказ на следующее утро определенным поездом  поехать в Лейпциг. Днем она должна будет пообедать в кафе, которое ей укажут, а  во второй половине дня осмотреть памятник «Битвы народов». У третьего выступа  стены по правую сторону от входа к памятнику находится небольшое углубление, в котором  она найдет сверток. Этот сверток, содержащий дальнейшие указания, она может  забрать только с наступлением темноты; к этому времени вокруг памятника обычно  никого не бывает. После этого она должна пешком вернуться в город и той же  ночью уехать обратно в Берлин. Такой порядок действий был предписан явно для  того, чтобы иметь возможность тщательно проконтролировать ее.

Днем раньше двое наших сотрудников поехали в Лейпциг, чтобы еще ночью  исследовать выступ стены. Они действительно нашли углубление и сверток,  завернутый в старую газету. Видеть их в это время никто не мог. Сотрудники  имели указание оставить находку на месте и наблюдать за Марией. В соответствии  с полученным приказом Мария выполнила задание и ночью вместе со свертком  скрылась в своей берлинской квартире.

На следующий вечер Вильгельм позвонил нам. Он сообщил, что в свертке  находились четыреста тысяч марок, завернутых в полотно. По мнению Марии,  сверток пролежал в выемке стены по меньшей мере целый год. Никаких указаний в  свертке не было. Утром, как сообщил Вильгельм, снова пришло письмо с  указаниями, как использовать деньги для приобретения гостиницы. К письму был  приложен ссудный договор частного кредитного бюро.

В этом документе, как мы позднее выяснили, не было ничего  подозрительного. Чтобы избежать осложнений, Советы отказались от оформления  ипотеки; договор о покупке, необходимые формальности должны были быть улажены  самое большее в течение двух недель.

Мы поставили об этом в известность маклера, продавца гостиницы и  нотариуса. О ходе операции я сообщил наверх и получил разрешение подождать и  продолжать наблюдение до следующей встречи Марии с ее резидентом. Мы хотели во  что бы то ни стало выявить и других участников этого дела. Вильгельм сообщил  нам, что Мария сама не знает точно, что за человек ее связник, она знает  только, что он русский, едва объясняющийся по‑немецки.

Вскоре после этого Марии было приказано прибыть на вокзал Тиргартен,  на ту платформу, от которой отходили скорые поездка на Запад. Я приказал  установить строжайшее наблюдение. Мария появилась в указанном месте точно в  назначенное время, почти целый час расхаживала по платформе, но никто к ней так  и не подошел. Вильгельм сообщил, что она вернулась домой взволнованная, долго  беседовала с его братом и наконец предложила, не послать ли его, Вильгельма,  вопреки категорическому приказу не делать этого, еще раз в русское торговое  представительство.

И тут произошло событие, внезапно перечеркнувшее мой план дальнейших  действий. Гиммлер в беседе с Гитлером рассказал ему об этом деле. Тот так  возмутился подрывной деятельностью русского посла Деканозова, что приказал срочно  закончить это дело в открытую. «Советы должны знать, что нам известна их  усиливавшаяся разведывательная деятельность. Кроме того, этот арест совпадает с  моими общими планами». Это было в конце ноября 1940 года.

Моя попытка выиграть время, выдвинув контраргументы, не удалась. Даже  Гейдрих, поддерживавший меня, не смог ничего добиться. Решение Гитлера осталось  в силе.

На следующий день Эгон и Мария Фитингоф были арестованы на улице.  Вильгельм должен был еще некоторое время оставаться в квартире и на запросы  русских давать успокаивающий ответ, что Мария из‑за острого воспаления аппендицита вынуждена была  лечь в больницу имени Роберта Коха. Для охраны Вильгельма у него в квартире  дежурили трое наших сотрудников. Тем временем Р‑17 взяла на себя роль больной аппендицитом. И тут  дело приняло оборот, на который мы меньше всего могли рассчитывать: разумеется,  мы не могли оперировать Р‑17; значит, мы должны были проинформировать соответствующим образом  двух врачей, бывших нашими доверенными лицами. Один из них, старший врач, был,  как оказалось, агентом русской разведки и сразу же сообщил русским обо всем. Мы  узнали об этом, к сожалению, только впоследствии, когда этот старший врач был  арестован по обвинению в государственной измене при раскрытии советской шпионской  организации «Красная капелла».

Через некоторое время, в течение которого русские прекратили связь с  Вильгельмом, я послал его еще раз в русское торговое объединение, чтобы  «доложить» там о состоянии дел. Его приняли там очень вежливо и сообщили, что возобновят  связь сразу же после выхода Марии из больницы.

Эгон Альтманн во время допроса совершенно сломался. Мария, напротив,  оставалась упорной и враждебно настроенной до последней минуты и отказалась  сообщить какие‑либо сведения о ее сотрудничестве с советской разведкой,  продолжавшемся уже восемь лет. Народный суд приговорил ее вместе с мужем к  смертной казни. Однако мне удалось незадолго до казни добиться помилования  Эгона. Обещание, данное мной младшему Фитингофу, я выполнил. Мы еще довольно  долго охраняли его. Только однажды русские попытались расправиться с ним при  помощи уличного скандала, намеренно инсценированного, однако безуспешно. После  этого я велел ему поездить по Германии и оккупированным областям, чтобы  запутать следы.

Р‑17 мы  сначала использовали, благодаря ее отличному знанию языков, против японцев, а  потом против русских. Позднее она даже выполняла наши задания в России и  посылала нам через Финляндию и Швецию ценную информацию. О ее судьбе после  войны мне ничего не известно.

__________________________________________________________________

[1] из Прибалтики в Германию. – Прим. перев.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #43 : 06 Сентябрь 2011, 18:14:41 »

ДЕЛО РИХАРДА ЗОРГЕ


Первое подозрение против Зорге – Вмешательство фон Ритгена – Майзингер  – полицейский уполномоченный в Токио – Зорге информирует немецкую разведку –  Его арест – Московский шпион.

________________________________________________________________


Летом 1940 года ко мне обратился директор Германского информационного  бюро (ДНБ), господин фон Ритген, и попросил поговорить со мной по поводу  Рихарда Зорге. С 1934 года Зорге жил в Восточной Азии. Все это время он  сотрудничал с Германским информационным бюро, а также был корреспондентом  «Франкфуртер цайтунг». Возникло подозрение в его нелояльности – первой  высказала недоверие к Зорге зарубежная организация НСДАП, указав при этом на  его политическое прошлое. Фон Ритген, с которым Зорге вел личную переписку,  просил меня заглянуть в секретные дела на Зорге, которые вели 3‑е и 4‑е ведомства.

Ритген, который, как было видно, не хотел отказываться от  сотрудничества Зорге с ДНБ, указал на сотрудничество Зорге с профессором  Хаусхофером в Мюнхене, факт, вызывающий сомнения в политической благонадежности  Зорге. В геополитическом журнале Хаусхофсра была помещена длинная серия статей  Зорге о «Восстании молодых офицеров», по мнению Ритгена, лучшее, что когда‑либо было  написано о подоплеке тогдашних разногласий между армией и промышленными кругами  Японии. Ритген восхищался великолепным знанием Зорге страны и людей Восточной  Азии, а также его глубоким пониманием политических процессов вообще в странах  Востока. Так, например, он всегда точно знал и верно оценивал по словам Ритгена  соотношение сил между Китаем, Японией и Россией, с одной стороны, и Америкой и  Англией – с другой.

Я просмотрел документы о Зорге. Из них нельзя было убедиться в  необходимости что‑либо предпринимать против Зорге. Правда, документы о его прошлом  заставили меня задуматься – Зорге поддерживал тесные контакты с многими  агентами Коминтерна, известными нашей разведке. Кроме того, в двадцатые годы он  был в хороших отношениях с националистскими, праворадикальными и национал‑социалистскими  кругами, в том числе со Стеннесом, одним из бывших фюреров CA, который после  исключения из партии убежал в Китай, где стал военным советником Чан Кайши. Мы  знали, что Стеннес, находясь в Китае, поддерживал тесные связи с «Черным  фронтом» Отто Штрассера; кроме того, Гейдрих подозревал его в заигрывании с  русскими.

Когда я беседовал с Ритгеном о возможных посторонних связях Зорге, он  высказал следующее мнение: если он даже на самом деле связан с иностранными  разведками, мы должны все‑таки найти средства и способы, с одной стороны, обезопасить себя, а с  другой – извлечь пользу из знаний Зорге. В конце концов я обещал Ритгену в  дальнейшем защитить Зорге от нападок партийного руководства, если он согласится  наряду со своей журналистской деятельностью выполнять и наши задания. Он должен  будет сообщать нашей разведке время от времени информацию о Японии, Китае и Советском  Союзе; при этом я предоставил Ритгену самому подумать о том, каким образом  наладить передачу информации.

Когда я сообщил об этом Гейдриху, он одобрил мой план, но с условием,  что за Зорге немедленно будет установлено наблюдение. Гейдрих был настроен  скептически и учитывал возможность того, что Зорге может снабжать нас  дезинформацией; ввиду этого он предложил направлять информацию Зорге не по  обычным каналам, а подвергать ее особой проверке. Он поручил, кроме того,  обсудить все это дело еще раз как следует с Янке.

Должен признать, что я по небрежности промедлил с установлением  немедленного контроля над Зорге, которого потребовал Гейдрих. Правда,  организация такого наблюдения была затруднена тем, что, во‑первых, в  этом случае нельзя было сделать письменных распоряжений, а во‑вторых, наши  сотрудники в Японии были для этого еще молоды и неопытны. Когда я говорил об  этом с Янке, он странным образом уклонился от решения этого вопроса, делая вид,  что он не знает Зорге как следует. Я же знал, что ему обо всем известно от  Ритгена, но, тем не менее, не стал «давить» на него.

В это время Гейдрих послал в Токио в качестве уполномоченного полиции  уже упомянутого мной криминаль‑директора Майзингера. Причиной этого перемещения Майзингера послужило  одно особое обстоятельство, в котором, помимо своей воли, участвовал и я. В  свое время криминаль‑директору показалось, что у него есть основания для того, чтобы  разоблачить меня в глазах Гейдриха как «неблагонадежного». (В Вене я, на самом  деле, кое с кем разделался не по справедливости.) Я избрал свой метод защиты и  начал медленно плести вокруг него сеть. В моих глазах он был преступником.  После войны с Польшей его назначили полицейским комендантом в Варшаве. Мне не  составляло труда собрать через своих друзей в Польше доказательства чудовищных  преступлений Майзингера в Варшаве. Полученный материал я передал Мюллеру,  оговорившись, что он попал ко мне случайно. Мюллер сразу же принял «подачу»,  после чего было проведено тщательное разбирательство событий в Варшаве. При этом  обнаружились столь невероятные вещи, что по окончании расследования Гиммлер  сразу же решил: военно‑полевой суд и расстрел. Тут подключился Гейдрих и спас Майзингера,  послав этого примитивного криминалиста в качестве уполномоченного немецкой  полиции в Токио. Единственным объяснением этого было то обстоятельство, что  Майзингер благодаря своему долголетнему опыту работы в полиции и сотрудничеству  с Мюллером прекрасно разбирался во всех уловках Коминтерна.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #44 : 06 Сентябрь 2011, 18:15:38 »

Теперь, когда назначение Майзингера в Токио было решенным делом, я  поневоле поручил Майзингеру установить за Зорге наблюдение и регулярно сообщать  мне о его результатах по телефону. Однако вместо того, чтобы посвятить себя  выполнению своих действительных обязанностей, он предался светским развлечениям  и неожиданно взялся играть роль простака. Правда, он регулярно сообщал мне о  «Посте» – эту кличку мы выбрали для Зорге – но не было случая, чтобы сведения,  которые он направлял мне, не содержали положительного отзыва о Зорге. Майзингер  постоянно подчеркивал хорошую репутацию, которой Зорге пользовался и в немецком  посольстве в Токио, и в японских учреждениях. Не могу не упомянуть, что иногда  он разговаривал по телефону и с Мюллером, беседовавшим со своим земляком на  баварском диалекте, который почти никто не понимал.

Эти сообщения меня сначала успокоили, тем более что полученный мной  через Ритгена информационный материал Зорге казался полезным и не возбуждал  подозрений в дезинформации.

Первый удар я получил в начале 1941 года. В то время в Берлине  находилась делегация сотрудников японской полиции. Я неоднократно беседовал с  ними, и однажды руководитель этой делегации неожиданно спросил меня, не  поручено ли Майзингеру осуществлять тайное наблюдение за немецкими гражданами,  проживающими в Японии. Я ответил отрицательно. В ходе беседы японец еще раз  вскользь заметил, что по его мнению, разумнее было бы, если бы Майзингер для  этого сотрудничал с японскими учреждениями, которые в любое время готовы  предоставить к его услугам свой богатый опыт. Из этих высказываний мне стало  ясно, что Майзингер выполняет свое задание крайне неумело, возбудив подозрения  японцев.

К тому времени Зорге сообщил нам оценку общего положения, согласно  которой он считал вступление Японии в тройственный пакт всего лишь политической  манипуляцией, не имеющей для Германии никакого реального военного значения.  После начала войны с Россией он также указал на то, что Япония ни при каких  обстоятельствах не нарушит пакта о ненападении, заключенного с Россией; война в  Китае, по его утверждению, предъявляет колоссальные требования к военному  потенциалу Японии – прежде всего военно‑морской флот настоятельно требует установления  контроля над южной частью Тихого океана. Он заключил это из характера снабжения  сухопутных войск нефтью и горючим – по его мнению, этих запасов хватит лишь на  полгода. Тот факт, что военноморской флот располагал значительными ресурсами,  свидетельствовало, как он считал, о смене главных направлений военных действий.  В 1940 году подтвердилось, насколько верными были эти сообщения; но их больше  не использовали, так как после смерти Гейдриха Гиммлер не хотел больше брать на  себя ответственность информировать Гитлера.

Я думаю, что нет ничего невероятного в том, что именно Майзингер, не  подозревая об этом, был тем самым человеком, который навел японцев на след  этого агента, работающего против них.

18 октября 1941 года японцы арестовали Зорге. В течение нескольких  месяцев до этого японская служба радиоперехвата ловила передачи тайного  радиопередатчика Зорге, однако не могла расшифровать их и установить  местонахождение передатчика. При помощи этого передатчика только в 1940 году в  Москву было передано не менее тридцати тысяч шифрованных групп слов. Радистом  Зорге был прошедший обучение в Москве немец Макс Клаузен, который чаще всего  вел передачи с небольшого парусного судна, имея при этом возможность выбирать  для передачи любое место. Ущерб, нанесенный Зорге и Клаузеном японцам, был  исключительно велик; их обоих приговорили к смерти.

Общая картина, составленная японцами в ходе их слежки и допросов,  подтвердила, что действия Зорге являются естественным продолжением всей его  прошлой жизни, о которой было известно из документов; однако тогда у нас, как  уже упоминалось, имелись только улики, но не было точных доказательств его  сотрудничества с Советами. Когда мы получили доказательства, было уже слишком  поздно. Ведь Зорге вел шпионскую деятельность в широком масштабе не только  против японцев, но и против Германии в пользу Советской России. В частности, он  выдал русским срок нападения Германии на Россию, а также сообщил им о том, что  Япония не вступит в войну против России. Это позволило России высвободить свои  сибирские дивизии и бросить их на Западный фронт против Германии.

Зорге был разведчиком‑одиночкой, верившим, пожалуй, в возможность искреннего примирения  между Россией и Германией в результате установления нового (коммунистического)  общественного строя; большую роль в развитии его мировоззрения сыграло  происхождение (его мать была русской, а отец много лет прожил в России). Он не  только отвергал национал‑социализм и фашизм, но, видимо, в глубине души испытывал к нему  величайшую ненависть. Объяснить, почему русская разведка столь щедро  предоставила ему большую личную свободу действий, – вопреки своему обыкновению  направлять деятельность своих агентов строгими директивами – мне представляется  возможным только тем, что русские правильно поняли характер Зорге. Они знали,  что Зорге может приносить пользу, только живя в обстановке «презренной»  свободы, к которой он, несмотря на свое отрицательное отношение к буржуазному  образу жизни, был приучен с детства, воспитываясь в традициях западного  индивидуализма. И то, что он ни в своих показаниях, ни во время длительного  заключения в Японии не только не признался, но и словом не обмолвился о своем  сотрудничестве с Берлином, можно в равной степени объяснить его сильной  индивидуальностью и своенравием – его связывали с бывшим командиром подводной  лодки, кавалером ордена Pour le mйrites [1] фон Ритгеном личные узы, и в рамках  политической игры такая дружба оставалась для него неприкосновенной. Такой  вывод, я думаю, позволяет сделать информация, которую он поставлял, так как  Зорге, при всем своем неприятии национал‑социалистского режима, ни разу не сделал попытки  дезинформировать нашу разведку.

В ходе расследования деятельности Зорге японскими властями под  подозрение попал и тогдашний немецкий посол в Токио генерал‑майор Ойген  Орт, которого обвиняли в пособничестве Зорге. Он был в дружеских отношениях с  Зорге и признал, что тот имел полную возможность черпать ценную информацию из  их приятельских бесед. Тщательная проверка показала, что со стороны Орта не  было совершено наказуемое деяние – он не был сообщником, просто Зорге  использовал его в своих целях. Я отстаивал эту точку зрения и перед Гиммлером,  и перед Риббентропом. Однако мне не удалось полностью рассеять недоверие  Гитлера, возникшее по отношению к Орту. Он всегда был убежден, что послу  непозволительно заводить друзей, с которыми можно открыто и без утайки  обсуждать политические проблемы. Мы сочли своей победой и то, что Гитлер в  отношении Орта ограничился такой разумной мерой, как отзыв из страны.

Зорге вместе с бывшим личным секретарем князя Коноэ, Осаки, в октябре  1944 года был повешен.

__________________________________________________________________

[1] «За заслуги». – Прим. перев.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #45 : 06 Сентябрь 2011, 18:19:52 »

ПРЕСЛЕДОВАНИЕ OTTO ШТРАССЕРА И РУДОЛЬФА ГЕССА


Ненависть Гитлера к Штрассеру – Приказ о его ликвидации – Две  дьявольские бутылки – Тщетная слежка в Португалии – Возвращение в Берлин – Гесс  улетел в Англию – Массовые аресты – Загадочность мотивировок действий Гесса.

________________________________________________________________


После покушения в мюнхенской пивной следовало ожидать, что Гитлер рано  или поздно нанесет удар Отто Штрассеру. В апреле 1941 года время для этого,  казалось, наступило. Однажды утром мне неожиданно позвонил Гиммлер и в скупых  выражениях приказал быть после обеда готовым явиться на доклад к Гитлеру. «С  документами?» – «Нет». Я не отважился на дальнейшие расспросы и позвонил  Гейдриху. Тот знал, в чем дело, однако не хотел говорить об этом по телефону.

Когда я вскоре явился к нему, он, как обычно, сидел за своим  письменным столом, заваленным бумагами. Вопреки своей всегдашней привычке  раздавать поручения, не отрываясь в то же время от работы, он захлопнул папку с  документами и сразу же приступил к разговору: «Уже несколько недель мы получаем  из надежного источника информацию о том, что Отто Штрассер находится в  Португалии. Гитлер ненавидит этого человека, как вам известно, всеми фибрами  души, считая его не только предателем национал‑социалистских идей, но, как и его брата Грегора,  изменником себе лично. Он убежден в том, что Oтто Штрассер, который еще жив,  продолжает после покушения в пивной стремиться всеми средствами к тому, чтобы в  результате покушения убрать Гитлера с дороги». Гейдрих схватил свою шинель, и  пока мы шли к новому зданию рейхсканцелярии, крайне резко обрушился на «Черный  фронт», который, как он утверждал, сомкнувшись с русскими эмигрантскими  кругами, присягнул на верность национал‑большевизму. «Мне пока еще не ясно, не ведет ли  Штрассер двойную игру, работая одновременно на Сталина. Я уже пустил по следам  Штрассера одного из бывших сторонников „Черного фронта“, а также известного и  вам штандартенфюрера Б. Тот считает, что Штрассер сейчас находится в  Португалии». Я спросил его, какое отношение имею я к этому делу.

«Гитлер остался недоволен результатами предыдущих поисков и настаивает  на скорейшей ликвидации Штрассера, – продолжал Гейдрих. – Мы с Гиммлером  единодушно решили послать вас в Португалию. Но перед этим фюрер хочет  поговорить с вами».

Я перепугался. Я никак не мог понять, почему для выполнения этого  задания выбрали именно меня, человека, который не имеет ни малейшего  представления о подробностях дела. Уже упомянутый штандартенфюрер Б. ,  пользующийся особым доверием Гейдриха, подошел бы для этого куда лучше. Он уже  не раз успешно выполнял подобные поручения, и я знал, что он хорошо знает не  только «Черный фронт», но и круги московских эмигрантов.

Мы шли по длинному коридору новой имперской канцелярии, – глубокая  тишина стояла между колоннами, и только время от времени слышался приглушенный  разговор или щелканье каблуков приветствовавших нас часовых. Гиммлер вместе с  фюрером уже сидел в углу огромного кабинета, когда Гейдрих, отдав честь по‑военному,  сообщил о нашем прибытии. Оба еще некоторое время продолжали разглядывать  лежавшую перед ними карту, затем Гитлер подошел и поздоровался, пожав нам руки.  «Узнали вы что‑нибудь новое насчет Штрассера?» – спросил он. Гейдрих ответил отрицательно.  Гитлер задумчиво взглянул на меня. «Неся службу, вы, как каждый солдат на  фронте, подчиняетесь приказам своих начальников, – сказал он совершенно  неожиданно. – Приказ, который я вам сейчас отдаю, необходимо содержать в полной  тайне; для выполнения его вы, в случае необходимости, должны пожертвовать  жизнью».

В голове у меня царила полная неразбериха – мгновенно вспомнилось  неудавшееся похищение герцога Виндзорского, осуществить которое поручили также  мне. Я начинал догадываться, что меня и в этом случае хотели использовать для  таких же целей. Тем временем Гитлер разразился потоком брани в адрес  «предателя» Штрассера, человека, представляющего собой скрытую опасность,  которого нужно устранить любыми средствами.

«Я приказываю вам выполнить эту задачу». Еще не придя в себя, я  ответил: «Слушаюсь, мой фюрер». Это были единственные слова, которые я вообще  сумел произнести. Не отрывая от меня глаз, Гитлер продолжал тем же приказным  тоном: «Как только вы обнаружите, что он там, его надлежит устранить». После этого  он обратился к Гейдриху: «Я наделяю вас всеми полномочиями для выполнения этого  приказа». Затем он протянул каждому из нас руку и простился с нами.

За дверью мы подождали Гиммлера, который попросил нас пройти в его  рабочий кабинет. Из последующей беседы между Гиммлером и Гейдрихом мне стало  ясно, что у них уже разработан план практического выполнена «операции  Штрассер». Меня вновь удивила раздраженность Гейдриха, – может быть, Штрассер  кое‑что знал о  его личной жизни, что могло быть опасным для Гейдриха, пока тот был жив?

Вошел адъютант и сообщил, что д‑р Шт. ожидает уже около получаса. Гейдрих  объяснил мне, что д‑р Шт. является доцентом одного университета, одним из крупнейших  авторитетов в области бактериологии. В настоящее время он работает над разработкой  защитных мероприятий на случай бактериологической войны. «Д‑р Шт.  передаст вам один препарат и проконсультирует, как надо с ним обращаться. Зачем  нам это средство, нельзя говорить в его присутствии».

Д‑ру Шт. было  лет тридцать пять. Он держался самоуверенно и сразу же начал свой доклад –  холодно, без эмоций, как на лекции. В соответствии с полученным приказом,  сказал он, им создана сильнодействующая бактериологическая сыворотка, капли  которой достаточно, чтобы умертвить человека с вероятностью 1000/1. Наличие  следов сыворотки в организме убитого исключено. Препарат действует, в  зависимости от конституции жертвы, в течение двенадцати часов, создавая картину  заболевания, похожего на тиф. При высыхании препарат не теряет эффективности.  Достаточно капнуть в стакан для полоскания рта каплю этого раствора, чтобы при  последующем использовании стакана высохшая масса вещества вновь стала  действовать.
« Последнее редактирование: 06 Сентябрь 2011, 20:55:24 от W.Schellenberg »
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #46 : 06 Сентябрь 2011, 20:59:26 »

У меня буквально волосы встали дыбом, тем более что взглянув в  сверкающие глаза доцента, я увидел, что он – хотя и говорил холодно и сухо –  просто‑напросто  опьянен собственным докладом. Украдкой я посмотрел на Гиммлера – он, казалось,  как и я, не без содрогания слушал объяснения. Его явно испугала собственная  решимость. Гейдриха же все это, видимо, мало трогало. К моему ужасу докладчик  вытащил из кармана две бутылочки и поставил перед нами на стол. С испугом  рассматривал я бесцветную жидкость и боязливо посмотрел на горлышко бутылок –  оно было заткнуто стеклянной пробкой, которую можно было использовать как капельницу.  Наконец Гейдрих прервал поток красноречия разговорившегося ученого словами:  «Благодарим вас, подождите нас в коридоре».

Когда доцент ушел, Гейдрих обратился к Гиммлеру: «Мне кажется,  рейхсфюрер, дальнейшее обсуждения излишне. Шелленберг должен подумать, как он  практически выполнит это задание». Мы встали. Я осторожно взял две бутылочки,  опустил вертикально в карманы и, судорожно сжав их руками, удалился. Вернувшись  к себе в кабинет, я тут же запер их в своем сейфе. Я отключил сигнальную  систему и телефон и изнеможенно опустился в кресло. Что мне было делать? Мысли  кружились как карусель. Два или три раза я подходил к сейфу, чтобы убедиться,  там ли еще эти дьявольские бутылки. Внезапно я спросил себя, почему этот  кошмарный человек дал тебе сразу две бутылки, если достаточно одной капли?.. А  не хотят ли тебя использовать в качестве подопытного кролика для испытания  средства будущей бактериологической войны?

Я связался с уже упомянутым штандартенфюрером Б. , который тотчас же  пришел ко мне и своим гнусавым голосом прочел мне обстоятельную лекцию о  «Черном фронте». Этот агент для специальных поручений Гейдриха действительно  прошел огонь, воду и медные трубы. Он знал огромное количество людей, прежде  всего из числа русских агентов. Я бы охотно рассказал ему о моем ужасном  задании, и уже собирался это сделать, но тут вспомнил, что Гейдрих приказал ему  только проинформировать меня о положении дел, не сообщив ему, что я должен  отправиться в Португалию.

Наконец я начал готовиться к отъезду, покорившись своей участи. На  этот раз не было дипломатического паспорта. Я ехал как простой агент. А что  будет, спрашивал я себя, если на таможне у меня найдут эти бутылочки? Просто  оставить их где‑нибудь или выбросить в реку было невозможно – это было бы  преступлением. Содержимого их хватило бы, чтобы отравить систему водоснабжения  целого города с миллионным населением.

Постепенно в голове у меня прояснялось, и я наметил себе следующий  план: прежде всего нужно поместить бутылочки в стальную оболочку,  предохраняющую их от толчков и давления. Такой контейнер позволял мне просто  выбросить их во время полета над морем. Тогда задание можно было бы выполнить  другим способом. Допустим, устранение Штрассера можно было поручить наемному  исполнителю. Мысль о том, чтобы выбросить бутылочки в море, несколько успокоила  меня. Д‑р Шт.  сообщил, что содержимое их будет «жизнеспособным» самое большее два года.  Стальные капсулы могли пролежать в море двадцать‑тридцать лет. Таким образом, я мог со спокойной  совестью бросить их в море.

Я срочно связался с руководителем технического отдела. Он  глубокомысленно взглянул на бутылочки, которые я осторожно поставил перед ним  на письменном столе. После этого он сказал, что считает возможным изготовить  такие стальные капсулы, но это займет тридцать шесть часов. То, что я слышал  теперь, было мне гораздо приятнее, чем лекция, прослушанная несколько часов  назад. «Я достану вам две стальные капсулы, выложенные изнутри каучуком.  Эластичная прокладка защитит их от любого удара и так плотно охватит горлышко бутылок  и пробку, что раскрыться они не смогут. Если все же возникнет опасность утечки,  жидкость впитается в пористую массу. Кроме того, стальные капсулы будут так  завинчены, что предохранительный запор сделает невозможным случайную  разгерметизацию».


«И сколько могут пролежать эти стальные капсулы в морской воде  невредимыми?»

«Если использовать высокопрочную легированную сталь, почти бесконечно  долго».

Через сорок восемь часов я засунул обе бутылочки, помещенные в  сверкающие капсулы, в карманы брюк и отправился в Португалию. Из  предосторожности я поручил одному из наших агентов встретить меня на аэродроме  в Лиссабоне, чтобы в случае обыска я мог незаметно передать ему бутылочки. Но  португальская таможня ничего не заметила. Капсулы я сразу же поместил в сейф  одного из наших филиалов. Через несколько дней я уже организовал розыск Отто  Штрассера, приказ об аресте которого я пустил ходить по рукам обширного круга  людей, охватывавшего около двух тысяч человек. За квартирами, адреса которых  мне сообщил Гейдрих, было установлено особенно пристальное наблюдение. Все это  должно было обеспечить поимку Штрассера, если только он вообще находился в  Лиссабоне. Но прошло двенадцать дней, а мы так и не обнаружили ни малейших  следов его пребывания. Ежедневно такая крупная операция влетала нам в копеечку.  Каждый второй вечер на квартире своего португальского друга я производил  выплаты необходимых сумм. Не будь у всей этой истории такой отвратительной  подоплеки, эта поездка была бы для меня неплохим развлечением, приятной сменой  обстановки. В один из таких платежных дней мне удалось обогатить свой опыт,  узнав, как ловко можно вымогать деньги.

Так, например, один полицейский чиновник привлек к слежке свою  подругу, к чему я отнесся одобрительно, ведь чем шире был мой информационный  базис, тем лучше. Но когда он в вознаграждение потребовал для нее дополнительно  две пары туфель взамен изношенных при выполнении наших поручений, я,  рассмеявшись, не мог не оценить его деловой сметки.

Через две недели я начал осторожно наводить Берлин на мысль, что  Штрассера не может быть в Португалии. При этом я предложил сохранить созданную  мной систему наблюдения, чтобы она продолжала действовать и без меня. С  напряжением ожидал я ответа. Через два дня по радио сообщили: «С предложением  согласны, Гейдрих».

 Я  так и подпрыгнул от радости. Руководителю нашего центра в Лиссабоне я дал  указание подождать еще три недели и если Штрассер так и не появится,  отправиться на морскую прогулку на моторной лодке, захватив с собой обе  стальные капсулы, и выбросить их в воду по возможности дальше от берега.  Выполнение этого поручения он должен был гарантировать своим честным словом.  Если же Штрассер в это время появится в Лиссабоне, он должен был сразу же  вызвать меня по радио из Берлина. Тогда мы бы вновь обсудили необходимые меры.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #47 : 06 Сентябрь 2011, 21:04:44 »

Торопясь изо всех сил, я вернулся в Берлин. Через несколько недель  слежку по моему предложению прекратили. К тому времени Гитлер занялся гораздо  более важными делами – его заместитель Рудольф Гесс улетел в Англию, что  произвело в Берлине впечатление разорвавшейся бомбы. Это случилось 10 мая 1941  года.

Теперь меня почти беспрерывно вызывали на совещания между Гиммлером и  Гейдрихом. Сам Гитлер, говорили, был совершенно обескуражен случившимся и был  не в состоянии как‑то реагировать на него. Используя такое состояние Гитлера, рейхсляйтер  Мартин Борман сумел сделать решающий для своей карьеры шаг, благодаря которому  он отныне завоевал доверие Гитлера. Он изобрел тезис: «Гесс сошел с ума». Именно  он посоветовал Гитлеру дать такое объяснение в первом официальном коммюнике.  Правда, при этом не подумали, что может возникнуть вопрос – как же сумасшедший  мог столь длительное время быть заместителем фюрера? Когда я сообщил Гиммлеру  свои сомнения по этому поводу, – я сказал ему, что немецкий народ слишком умен,  чтобы поверить в такое, – он покачал головой и ответил: «Теперь уже слишком  поздно».

Теперь Гитлер воспылал жаждой расплаты – от него беспрестанно исходили  указания о каре причастным к этому делу. Мюллер был здесь в своей стихии. Он  привел в действие весь подвластный ему аппарат, вовсю используя предоставленные  ему полномочия. Все, кто окружал бывшего заместителя Гитлера – от адъютанта и  его друзей до шофера – были арестованы. Дай Мюллеру волю, он бы арестовал весь  персонал аэродрома и технических директоров авиастроительной фирмы  «Мессершмитт», так как Гесс улетел на самолете марки «мессершмитт». И хотя он  ограничился более узкими масштабами, все же волна арестов захлестнула многих из  тех, кто и не подозревал, что окажется причастным к случившемуся.

Согласно сообщениям внутренней разведывательной службы Гесс был  сторонником «спокойного развития» и приверженцем антропософа Рудольфа Штайнера.  Срочно были арестованы многие из этих кругов. Но этого оказалось недостаточно –  по данным разведки было установлено, что Гесс поддерживал прочные связи с  астрологами, ясновидцами, гипнотизерами и сторонниками естественной медицины, и  что его полет был совершен в соответствии с расчетами астрологов. После этого массовые  аресты, проводившиеся Мюллером, захватили и эти группы людей. Я только крутил  головой. Разве не было достаточно известно заранее, что Гесс испытывает особую  слабость к такого рода вещам, носящую, по мнению специалистов, патологический  характер? И тот факт, что и Гитлер до того времени проявлял некоторый интерес к  астрологии, был намеренно обойден. (После исчезновения своего заместителя его  склонность к астрологии сменилась бескомпромиссным отрицанием, и с тех пор  астрология решительно преследовалась.)

Я прекрасно помню, с каким внутренним сопротивлением относился тогда к  массовым арестам астрологов и ясновидцев Гиммлер, который тоже симпатизировал  мистическим пророчествам, и с какой нескрываемой радостью Гейдрих, знавший об  этом, в его присутствии объяснял Мюллеру распоряжения Гитлера,  предусматривавшие малейшие детали. Довольно часто Гейдрих в разговорах со мной  сетовал на то, что Гиммлер снова в том или ином деле проявляет колебания из‑за того, что  чересчур доверяет своему гороскопу. Я слышал, как в одном телефонном разговоре  с Гиммлером после случая с Гессом Гейдрих сказал буквально следующее: «Одного,  рейхсфюрер, заботят звезды на погонах, другого – звезды на небе. Напрашивается  вопрос – какие звезды лучше помогают?» Излишне говорить, что при этом он  действовал по пословице: бьют по мешку, а думают об осле.

Наша разведка придерживалась мнения, что Гесса мог побудить принять  такое решение один из сотрудников Сикрет Сервис, долгие годы находившийся среди  его окружения. Известную роль мог сыграть и известный профессор Г. , специалист  по заболеваниям щитовидной железы, который имел на Гесса решающее влияние.  Кроме того, следовало учитывать, что Гесс как немец с чужбины (он вырос в  Египте) в молодости испытывал влияние со стороны англичан. Однако все это не  объясняло исчерпывающим образом случившегося.

В беседе с Гейдрихом я высказал мнение, что, вероятно, Гессом овладела  идея мессианства, так как он, будучи ближайшим другом Гитлера, в течение многих  лет находился в такой духовной атмосфере и испытывал влияние идеи Гитлера о  «братском английском народе». Довольно часто он высказывал такие мысли в кругу  своих ближайших друзей и сотрудников. Гейдрих, несмотря на то, что не одобрил  моей откровенности и сказал, что мне еще нужно многому научиться, был достаточно  здравомыслящим человеком, чтобы допустить вероятность моей точки зрения; однако  в первую очередь он остановился на предположении, что здесь замешана английская  разведка, и настаивал на дальнейших поисках ее следов. Затем он добавил еще  несколько многозначительных фраз, которые я хотел бы привести дословно: «Если  эти сведения (касающиеся английской разведки) верны, то с этой стороны нам  может быть причинен ощутимый ущерб и в другой области. Меня не удивит, если мы  в один прекрасный день снова получим такой же сюрприз. Я убежден, что это  входит в планы Сикрет Сервис». И дальше: «Да ведь и русские не умнее».

Версию, согласно которой Гитлер сам послал Гесса с секретным заданием  в Англию, чтобы в последний раз предложить мир, я должен, опираясь на результаты  нашего расследования, полностью исключить. Невыясненными и недоказанными  остались также утверждения, согласно которым Гесс или профессор Хаусхофер вели  в Швейцарии предварительные переговоры.

Хотя между полетом в Англию и решением Гитлера о нападении на Россию  существовала внутренняя взаимосвязь, вряд ли следовало опасаться, что Гесс  выдаст стратегические и оперативные планы. Порукой в том был его «идеализм».

Впоследствии в мои обязанности входило получение информации о  поведении Гесса и его моральном состоянии. Особый интерес к этому проявлял  Гиммлер, который поручил мне, без ведома Гитлера, организовать почтовую связь  между Гессом и его женой. Англичане разрешили переписку в ограниченных  масштабах. Корреспонденция поступала через Международный Красный Крест в  Швейцарии. Большая часть писем носила чисто личный характер и говорила о  большом уважении и любви Гесса к жене и сыну. В остальном их содержание было  для нас труднодоступным. Я тогда очень удивлялся мягкости английской цензуры;  видимо, в результате обстоятельных допросов Гесса англичане пришли к убеждению,  что в его письмах содержатся главным образом мистические, даже маниакальные  идеи, а не информация, которую следует воспринимать всерьез. Гесс постоянно  цитировал высказывания древних прорицателей, и предсказания провидцев. При этом  он ссылался на ранее составленные гороскопы, предсказания которых подтверждают,  по его мнению, его личная судьба, судьба его семьи и всей Германии. Его жена  трогательно соглашалась с ним в своих письмах, несмотря на весь практицизм  своих взглядов на жизнь.

Судьба первого адъютанта Гесса сложилась печально. Он стал жертвой  безудержного гнева Гитлера, а в дальнейшем – интриг Бормана. Гейдрих  неоднократно пытался предпринять хитроумные меры по его освобождению; если ему  это не удалось, то, по моему мнению, повинен в этом Мюллер. Он бескомпромиссно  следовал указаниям Бормана, в котором он уже тогда видел преемника Гесса,  оценив по достоинству его энергию и силу. Адъютанта до конца войны держали в  концлагере, но после поражения Германии это не спасло его от преследований со  стороны союзников.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #48 : 06 Сентябрь 2011, 21:10:30 »

СВЕТСКИЙ ШПИОНАЖ


Донесения из министерства иностранных дел Югославии – Наблюдение за  югославским военным атташе – Подруги полковника В. – Его тактика – Операции на  Балканах.

_________________________________________________________________


Уже несколько месяцев мы получали сведения о поступающих в Белград  секретных донесениях зарубежных представительств Югославии. Особый интерес  представляли донесения югославского военного атташе в Берлине полковника В. ;  копии их поставлял нам один из наших агентов из министерства иностранных дел  Югославии.

Военный атташе проявлял в своей секретной информации такое глубокое и  точное знание наших военных и политических планов, что мы терялись в догадках,  откуда он получает такой материал. Одно из его сообщений – содержавшее точные  цифры о производстве бомбардировщиков и истребителей в Германии и  многочисленные технические подробности – мы показали фельдмаршалу Кейтелю,  который тут же, в крайнем возбуждении, помчался с ним к Гитлеру. В ответ на это  тот разразился яростной руганью по поводу неосторожности немецкого военного  командования и несоблюдения секретности в нашей военной промышленности. Гитлер  приказал адмиралу Канарису незамедлительно обсудить положение с Гиммлером и  поручить ему, то есть нашей службе, дальнейшее расследование этого дела.

После этого Гейдрих предоставил мне полную свободу действий в  отношении югославского полковника, невзирая на его дипломатическую  неприкосновенность как военного атташе, после чего я обсудил с начальником  отдела Юго‑Восточной  Европы все детали предстоящих мероприятий. Югославская разведка за последнее  время значительно усилила свои опорные пункты в Германии (они находились,  главным образом, в консульствах), но все же нам представлялось невозможным, что  такая информация добывалась без помощи наемных или добровольных сотрудников из  кругов высшего офицерства вермахта. Поэтому прежде всего следовало установить  за В. непрерывное наблюдение, и в официальной, и в частной жизни. Первые  результаты, были, однако, слишком скудными, чтобы основывать на них подозрение.  По сравнению со светской жизнью сотрудников других дипломатических  представительств, полковник В. общался лишь с узким кругом частных лиц. Правда,  с офицерами вермахта и сотрудниками дипломатического корпуса он встречался чаще  на различных официальных совещаниях, приемах и встречах, но о сугубо  конфиденциальных беседах вряд ли здесь могла идти речь; разве только, во время  этих встреч он мог получить подтверждение каких‑либо сведений или намек в виде тайного жеста. Но  ведь всего этого было явно недостаточно в качестве источника обширной  информации, которой располагал военный атташе.

Еще какое‑то время мы блуждали в потемках. Подслушивание телефонных разговоров  тоже, казалось, не выявило ничего подозрительного. Может быть, следовало  внимательнее изучить отношения между В. и дочерью владельца одного берлинского  ресторана? По разговорам, между ними существовала глубокая взаимная симпатия.  Время от времени В. разговаривал по телефону еще с двумя женщинами из высшего  берлинского общества, но всегда в таких случаях речь шла лишь о назначении  свидания.

Внезапно дело сдвинулось с мертвой точки: однажды полковнику В.  позвонил по телефону незнакомый нам человек. «Приходите, как всегда; я все  выполнил и думаю, что все будет хорошо». Кто был этот человек, который  беседовал с В. , не называя своего имени? Мы продолжали напряженно следить за  событиями.

Однажды В. явился в один современной постройки дом, в котором сдавались  квартиры, и позвонил в квартиру, расположенную на четвертом этаже. Наши  наблюдатели следовали за ним до второго этажа. И то, что затем произошло, мы  так никогда и не выяснили впоследствии. Произошло ли это случайно или  преднамеренно, но в тот момент, когда В. взошел на площадку четвертого этажа,  там находился человек, который в полумраке лестничной клетки показался нашим  сотрудникам настолько похожим на В. , что они спутали его с югославским атташе.  Оба вошли в квартиры, расположенные по обе стороны от лестницы. В. – как  полагали наши агенты – скрылся в квартире, расположенной справа. Они передали  эти сведения своей смене. Когда двойник В. через некоторое время вышел из  правой двери, агенты пошли за ним по следу. Только через три дня мы обнаружили,  что идем по ложному пути. Все это время В. имел возможность действовать, выйдя  из‑под нашего  контроля.

Тогда мы установили наблюдение за жильцом левой квартиры. Это был  крупный чиновник министерства военно‑воздушных сил, который ведал, главным образом,  поставками самолетов и авиационного оборудования в другие страны и обслуживал  приемные комиссии иностранных правительств в Берлине. Казалось, что мы  приблизились к решению загадки. Тем временем, однако, мы подслушали один  интересный разговор по телефону, который вел В. со своей подругой Юттой; она  звонила из гостиницы своего отца и обижалась на то, что так долго ничего не  слышала о В. К нашему изумлению, В. на этот раз ответил ей довольно грубо,  сказав: «Сегодня вечером мне необходимо получить эту вещь, я обязательно должен  работать всю ночь». Ютта была обижена. «Ах, да ночью ты не будешь писать…» «К  вечеру мне нужно получить документы», – оборвал ее В. и повесил трубку.

Вечером Ютта пришла на квартиру В. Через четверть часа она вышла из  нее. В то же время В. не покидал квартиры, а в середине ночи его посетил  ненадолго один из помощников югославского посольства. По всей вероятности, этой  ночью В. составлял одно из своих великолепных донесений. Подтвердилась наша  догадка, однако, лишь через несколько дней, когда мы получили из Белграда копию  донесения. Мы размышляли: до сих пор поставщиками информации считались служащий  министерства военно‑воздушных сил и дочь хозяина гостиницы. А как насчет двух других  женщин?

Инга была сестрой одного немецкого генерала; она вращалась с обществе  представителей тяжелой индустрии и высших офицеров вермахта. Это была  независимая в материальном отношении светская женщина, окруженная толпой  почитателей, с которыми она частенько играла у себя дома в бридж. Она ни от  кого не скрывала, что состоит с В. в довольно‑таки дружеских отношениях.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость
Мемуары Вальтера Шелленберга
« Ответ #49 : 06 Сентябрь 2011, 21:12:04 »

Вера была женой инженера, пользовавшегося и в гражданских, и в военных  кругах хорошей репутацией. Супруг жил только своей работой, предоставляя своей  жене возможность вести свободный и широкий образ жизни. Видимо, супруги так  отдалились друг от друга, что – инженер не находил ничего предосудительного в  тесных дружеских связях, существовавших между его женой и В.

Хотя один из моих сотрудников, исходя из накопленных нами сведений, и  советовал арестовать подозреваемых, я медлил, так как постоянно надеялся  обнаружить и другие источники информации югославского дипломата. Тем временем,  однако, непрекращающаяся предательская деятельность, причинившая нам  значительный ущерб, вынудила нас перекрыть обнаруженные источники информации,  тем более, что мне стало известно о напряженном положении в Юго‑Восточной  Европе и о возможности военного вмешательства Гитлера на Балканах. Мне было  поручено составить справочник по Югославии и Греции, которым руководствовались  бы части и подразделения войск СС и полиции в своей деятельности в этих странах  в случае войны. Наряду с освещением последних политических событий в нем  содержался список всех лиц, арест которых казался нам необходимым.

Тем временем итальянцы, начав войну с Грецией, оказались в Албании в  критическом положении. К нам поступали все более отчаянные просьбы итальянцев о  помощи. Гитлер реагировал на это так: «Я не оставлю в беде своего самого  верного друга». После этого немецкие войска, объединенные в «группу Листа», вступили  на территорию Болгарии. Когда через неделю после этого англичане высадились в  Пирее, это не застало нас врасплох, так как через наших агентов в Греции нам  были подробно известны англо‑греческие планы. (В число мероприятий, осуществленных нашей разведкой  по подготовке войны с Грецией, входила также засылка отряда эсэсовцев на гору  Атос. [1].  В целях маскировки они  отрастили длинные бороды и должны были привлечь на нашу сторону главу  монашеской братии, пообещав ему сан митрополита греческого. Однако эта операция  провалилась.)

Прежде чем дело дошло до военного столкновения с Грецией, Гитлер 25  марта 1941 года вынудил Югославию примкнуть к тройственному пакту. Однако этот  кажущийся успех был сведен на нет в результате военного переворота,  произошедшего в Белграде 27 марта 1941 года. В том же месяце Сталин заключил с  Югославией договор о дружбе. После этого 6 апреля 1941 года Гитлер приказал  начать наступление против Югославии.

За два дня до наступления я неожиданно получил следующее донесение: В.  в спешном порядке передал югославскому генеральному штабу планы немецкого  наступления, сведения о численности и оснащенности войск, о составе армий и  даже предупредил о запланированной Гитлером бомбардировке Белграда. Гитлер,  узнавший об этом от Кейтеля, пришел в бешенство, которое задело и меня, так как  до сих пор не схватил этого проклятого югослава. Теперь я должен был  действовать молниеносно, ибо знал по опыту, чем могут закончиться такие вспышки  ярости у Гитлера. Через два часа я приказал арестовать всех сотрудников  югославской разведки на территории рейха, в том числе и полковника В.

Военному атташе на вид было лет сорок, он был высок, спокоен и сдержан  в движениях. Его допрос длился много дней. Без всяких уверток он выложил нам  всю подноготную о своей разведывательной деятельности, видимо, зная, что с  началом наших военных действий против Югославии ссылка на дипломатическую  неприкосновенность лишена была практически всякого смысла. Он беспокоился  только о судьбе своей подруги Ютты, взял всю вину на себя и утверждал, что хотя  она и сообщала ему кое‑какие сведения, но при этом не знала, для чего они ему понадобились. Я  приказал своим социалистам допросить Ютгу и двух других женщин, но не  арестовывать их; все трое признали, что дружили с В. , но сообщение о том, что  он шпион, повергло их в изумление и ужас. Они подчеркивали, что беседовали с  ним лишь о том, что и без того обсуждалось в обществе. Здесь мы столкнулись с  типичными случаями «светского шпионажа».

Ютта иногда обсуждала со своим отцом разговоры посетителей его  ресторана. Часто среди них были эсэсовцы, направлявшиеся на сборный пункт в  Берлин‑Лихтерфельде.  Из разговоров можно было понять, что их части готовятся к «крупной операции».  Железнодорожники, жившие в том же квартале, что и Ютта, совершенно открыто  говорили о «сверхурочных работах» и «множестве военных эшелонов». Прочие  посетители добавляли в общую картину свои детали. Все это наполняло Ютту  беспокойством и страхом, в том числе и за своего возлюбленного. На вопрос В. ,  почему она так расстроена, она рассказала все, что узнала. Сведения Ютты  показались ему интересными с точки зрения сбора информации общего характера, и  он попросил ее впредь прислушиваться к таким разговорам и записывать их. Свою  просьбу он обосновывал тем, что поставил себе целью жизни воспрепятствовать  расширению войны и дальнейшему кровопролитию. Ютта несколько утешилась, но  какие‑либо записи  вести не стала. И в тот вечер, когда она пришла домой к В. , она передавала ему  сведения только устно.

Две остальные женщины представляли для В. ценный источник информации,  так как легкомысленно болтали обо всем, что было темой для обсуждения в кругу  их знакомых. В. был достаточно ловок, чтобы с помощью тонких наводящих вопросов  выуживать из них дополнительные сведения. Такая тактика позволила ему,  например, ни много, ни мало, как узнать точные размеры месячного производства  танков. Для различных специальных областей (военное дело, политика, техника) у  В. была разработана картотека с оценкой по очкам. Если информация не  заслуживала необходимых пятидесяти очков, он не включал ее в донесения,  отправляемые в Белград.

Благодаря этой тщательно продуманной системе ему удавалось собирать  великолепный разведывательный материал, тщательно анализируя болтовню самых  различных кругов общества в Берлине. Со временем он так набил в этом руку, что  научился с помощью дополнительных статистических данных и служебных документов  быстро производить исчерпывающую оценку ситуации. Его доскональное знание дела  оказалось для него крайне полезным в многочисленных светских встречах и беседах  – в том числе и с членами приемной комиссии министерства военно‑воздушного  флота или сотрудниками главного штаба ВВС. Ему было достаточно получать ответы  на свои второстепенные и внешне невинные вопросы, чтобы извлечь из этого важные  выводы. Например, о приказе Гитлера подвергнуть Белград бомбардировке он  догадался, проделав следующие умозаключения: во время приемки запасных частей  для юнкерсов, он услышал, как один летчик, взглянув на него, довольно громко  сказал одному из своих товарищей: «Скоро им достанется на орехи». Встревоженный  услышанным, вечером он спросил у Веры, что, собственно, случилось, что‑то такое  поговаривают о Белграде… Его подруга подтвердила, что Адольф собирается помочь  Бенито в Греции; ее муж считает, что это не представит особых трудностей, ВВС  Германии сейчас так сильны, что способны сокрушить любое сопротивление.

Служащий министерства военно‑воздушного флота, живший на четвертом этаже, был,  в сущности, неплохим и безвредным парнем, но он часто завтракал с В. и «болтал»  с ним.

Ценная информация, полученная полковником таким способом, не стоила  ему ни гроша. Эту «дешевую» возможность получать хороший материал я не хотел  упускать. Обеим дамам из высшего общества я дал задание информировать меня  отныне точно так же, как они до этого информировали полковника В. Сам В. и его  подруга Ютта выразили готовность работать на нас. Бывший югославский полковник,  бегло говоривший по-итальянски, вскоре начал действовать в Италии, оказав нам  ценные услуги.

__________________________________________________________________

[1] Афон. – Прим. перев.
Записан