Печать

Пожалуйста, войдите или зарегистрируйтесь.
------------------Forma vhoda, nizje---------------- 1 час 1 день 1 неделя 1 месяц Навсегда

[W.Schellenberg]

•    
  27-29 апреля
  
  
     27 апреля Гитлер снова заговорил со мной  насчет моих будущих «планов». Я ответил, что в данный момент никаких «планов»  строить не могу: должен подождать, как пойдут события, и только потом решать.  Знаю, что моя жена с детьми в безопасности. Фюрер вручил мне ампулу с цианистым  кальцием, чтобы в тяжелой ситуации я смог покончить жизнь самоубийством. Я  сунул ее в карман.
     Затем Гитлер заговорил снова, ошеломив меня  такими словами: «Я решил дать коменданту Берлина приказ на прорыв. Сам же  останусь здесь и умру в том самом месте, где проработал многие годы моей жизни.  Но штаб мой должен участвовать в прорыве. Мне важнее всего, чтобы Борман и  Геббельс выбрались отсюда живыми». Если раньше Гитлер стоял на том, чтобы люди  из его окружения, которым он доверял, остались с ним до конца, то теперь это  его первоначальное намерение совершенно изменилось.
  
     Я спросил фюрера, верит ли он, учитывая  положение в Берлине, в то, что еще имеется какой-то шанс на прорыв. Он ответил:  «Я верю, что теперь ситуация стала иной. Западные союзники не будут больше  настаивать, как в Касабланке, на безоговорочной капитуляции. Из иностранной  прессы последних недель слишком явно видно, что конференция в Ялте явилась для  Америки и Англии разочарованием. Сталин выдвигает такие требования, которым  западные союзники уступают против своей воли лишь потому, что опасаются, как бы  он не пошел собственными путями. У меня такое впечатление, что Большая тройка  разъехалась из Ялты вовсе не друзьями. Да к тому же и Рузвельт умер. Кроме  того, Черчилль никогда русских не любил. Он будет заинтересован в том, чтобы  русские не слишком далеко вошли в Германию». Фюрер закончил разговор словами,  что я тоже должен принять участие в прорыве из Имперской канцелярии и пробиться  к Деницу и Кейтелю.
  
     Я сразу направился к Кребсу и Бургдорфу и  доложил им о разговоре с Гитлером. Кребс проинформировал Вейдлинга об этом  изменившемся намерении фюрера и сказал ему, чтобы к вечернему обсуждению  обстановки тот подготовил предложения по организованному прорыву. А потом, в  большом напряжении, мы сами перешли к обсуждению положения. Донесения были  сплошь плохими. Армия Венка после первоначальных успехов отступала под натиском  русских. При докладе ему об этом Гитлер – как часто в те дни – снова впал в  апатию. Предложение Вейдлинга по прорыву исходило из того, что удар Венка  все-таки еще удастся. Поскольку теперь это уже оказалось невероятным, Фюрер  осудил идею прорыва, назвав ее совершенно бесперспективной.
     Тем же вечером Гитлер долго разговаривал с  Геббельсом о намерениях последнего и о судьбе его семьи. Сам Геббельс уже  долгое время собирался вместе с женой и своими пятерыми детьми умереть в  Берлине. Фюрер тщетно пытался отговорить его от этого решения, но в конце  концов все же согласился, чтобы Геббельс с семьей переселился в бункер.
  
     В тот же день, 28 апреля, радио союзников  передало сообщение о том, что Генрих Гиммлер предложил им капитуляцию. Согласно  данному сообщению, тот 24 апреля встретился в Любеке со шведским графом  Бернадоттом и обсудил с ним эту идею.
     Примерно одновременно с полученном известием  мне позвонил Фегеляйн. Он спросил о положении и на мой вопрос о его  местопребывании ответил, что находится «в городе». Тогда я еще не обратил  внимания на эти слова и стал догадываться обо всем только после сообщения  насчет гиммлеровских переговоров о капитуляции, к которым Гитлер отнесся с  полным презрением. От меня не укрылось, что вместе с тем эта мысль его сильно  встревожила, хотя под конец он уже ожидал от Гиммлера такого шага. Фюрер вызвал  Фегеляйна к себе, но в Имперской канцелярии его не обнаружили. Однако  эсэсовская команда вскоре установила его местонахождение: в штатском костюме он  скрывался в одной квартире на Курфюрстендамм. Эсэсовцы доставили Фегеляйна в  Имперскую канцелярию. Там состоялся военно-полевой суд, который приговорил его  за дезертирство к расстрелу. Приговор был приведен в исполнение немедленно.
  
     В течение этого дня множились донесения о  том, что остатки немецких войск оттесняются от Берлина, частично они  разбегаются или отброшены за Эльбу на запад. Гитлер просто-напросто принял это  к сведению.
     После ужина Гитлер через Геббельса велел  позвать чиновника, ведающего актами гражданского состояния, и сочетался браком  с Евой Браун. Мы поздравили их, и фрау Ева Гитлер приняла наши поздравления,  полностью сознавая свою роль и близость своей смерти. Потом фюрер пригласил нас  в его жилое помещение выпить по такому случаю, в чем приняли участие все  обитатели бункера. Мы старались держаться непринужденно и радостно, вспоминая о  былых временах, – во всем этом было что-то призрачно-мертвенное. Бракосочетание  Гитлера в этот час, в конце своей жизни, явилось его благодарностью Еве Браун  за то, что она по собственной воле была сейчас рядом с ним, чтобы вместе  пережить последние часы Третьего рейха и разделить его судьбу.
  
     Остаток вечера и ночь Гитлер использовал для  того, чтобы продиктовать два своих завещания – политическое и личное. Он  подписал их 29 апреля на рассвете, в 4 часа утра. Я был потрясен, когда он  неожиданно призвал меня в качестве свидетеля поставить мою подпись под его  личным завещанием рядом с подписями Бормана и Геббельса.
     Политическое же завещание явилось удручающим  документом самообмана Гитлера даже перед лицом смерти. Особенно поразили меня  его неоднократные антисемитские выпады. Весьма своеобразно воспринял я и  произведенное в этом завещании урегулирование вопроса о преемственности власти  и назначение нового правительства в такой форме, которая заранее лишала  преемников Гитлера свободы действий. Все это изъявление политической воли в  момент гибели рейха явилось, как показали ближайшие часы и дни, не имеющим  совершенно никакого значения.
  
     Личное завещание Гитлера начиналось  выраженной в чувствительных тонах благодарностью супруге, которая решилась  погибнуть вместе с ним. Далее следовали распоряжения насчет предназначенной для  города Линца картинной галереи, а также относительно членов семьи и  сотрудников. Своим душеприказчиком фюрер назначил Бормана.
  
     Гитлер уже полностью отстранился от всего.  Хотя в течение этого дня он еще и интересовался ходом боев за Берлин, никакого  участия в происходящем вокруг больше не принимал. Вполне нормальное до того  настроение в бункере (если, разумеется, отвлечься от того, что надежда на  счастливый исход уже давно исчезла) теперь упало до нуля. Печаль,  подавленность, а также и отчаяние распространялись все сильнее, срывая все  маски. Каждым владела только одна мысль: что делать после смерти фюрера, каким  путем следует и можно идти? Настроение самого Гитлера в этот последний день  менялось много раз, а потому было во всех отношениях трудно приспосабливаться к  его установке. Времена, когда мы официально, так сказать, стояли перед ним  навытяжку и придерживались его позиции, давно миновали. Разговоры теперь велись  весьма вольно, и каждый высказывал свое мнение открыто. Самого Гитлера еще, а  под конец даже снова, признавали великим человеком, прежде всего в моральном  отношении, революционером, к которому мы все еще питали уважение, считая  необходимым соблюдать некоторую дистанцию между ним и нами. И все же он  производил впечатление человека, духовно еще не только не конченного, а  совершенно и полностью не изменившегося.
  
     За годы моей службы я не раз задумывался над  тем, крещен ли Гитлер по католическому обряду и вырос ли он в обычаях своей  церкви, чувствует ли он себя с ней связанным. Никаких признаков религиозной  набожности я в нем никогда не наблюдал, равно как и преисполненной ненависти  антирелигиозной настроенности, скажем, того же Бормана, примитивность и  неотесанность которого, проявлявшиеся не только в этом, постоянно действовали  на меня отталкивающе.
     Не сомневаюсь, что Гитлер по-своему верил во  всемогущество Бога, но это отнюдь не делало его смиренноподчиненным. И своих  политических действиях и в отношении, например, к евреям или «славянским  недочеловекам», он не чувствовал себя связанным никаким нравственным законом, а  был убежден в том, что должен постоянно поступать в интересах немецкого народа  и, более того, в согласии с «Провидением».
  
     Эта установка в конечном счете рухнула,  когда Гитлер почувствовал себя преданным и брошенным на произвол судьбы именно  теми своими приверженцами, которым он доверял и недостатки которых старался не  замечать. Теперь, в последние недели, дотоле стойко переносивший все испытания  «народ» тоже стал проявлять признаки слабости. Гитлер не захотел признаться  самому себе, что требования войны сделались просто чрезмерными, а впал в  примитивный дарвинизм, утверждавший, что в этой борьбе победит именно более  сильный. Немецкий же народ оказался слабее, а потому должен перестать играть  роль среди народов всей Земли. Поэтому Гитлер был, в своем понимании,  последователен, требуя неукоснительного осуществления приказа «Нерон», целью  которого было превратить Германию в «выжженную землю». Народ, оказавшийся более  слабым, считал он, уже не нуждается ни в какой жизненной основе: «Что гнило и  старо, что должно пасть, надо не поддерживать, а подтолкнуть». Под конец Гитлер  не уставал подчеркивать: «будущее принадлежит более сильному народу Востока».
  
     Точный момент радикального изменения  отношения Гитлера к немецкому народу я указать не могу, но обе эти тональности  – хвала и проклятие – до сих пор звучат в моих ушах. Каждая из них в свое время  выражала его убеждение. Правда, даже тогда, когда война, с военной точки  зрения, уже была проиграна, после Арденнского наступления, он все еще  утверждал: народ должен держаться до конца и следовать за ним.
     Бросалось в глаза его почти культовое  отношение к Фридриху Великому. Гитлер постоянно говорил о присущем этому  прусскому королю сознании собственного долга, «toujour eu vedette», о его  внутренней скромности, мужестве, личной храбрости, сочувствии своим солдатам и  верности своим советникам. Именно все это он хотел бы видеть воплощенным в  самом себе. Но хотя Гитлер и проявлял к своему окружению не только терпимость,  а и понимание, участие, даже сострадание, в целом эти качества были ему чужды;  он, по меньшей мере, подавлял их в себе.
  
     Значительным толчком к действиям Гитлера в  конце войны послужило то, что противники, в соответствии со своими  неоднократными заявлениями, не отказались от намерения уничтожить не только его  самого, но и разгромить Третий рейх и наказать целиком весь немецкий народ.
  
  
  Бегство из Берлина
  
     29 апреля я спросил Гитлера, не позволит ли  он мне попытаться пробиться на запад. Фюрер сразу же согласился, но посчитал  это едва ли уже возможным. Я сказал ему, что, по моему мнению, путь на запад  сегодня еще открыт. Насчет опасности моего замысла я никаких иллюзий не строил.  Он дал мне разрешение уйти и посоветовал отправиться к гросс-адмиралу Деницу.  Во второй половине дня я закончил последние приготовления, решив ограничиться  лишь «легкой поклажей» – вещевым мешком и автоматом. Вечером я напоследок  принял участие в обсуждении обстановки, а потом доложил Гитлеру о своем убытии.  На прощание он пожал мне руку и произнес: «Всего хорошего!». О том, что происходило  потом в его бункере, я знаю только понаслышке.
     Вместе с многолетним ординарцем Матизенгом я  через подземные переходы направился к восточному выходу из здания около гаражей  и в полночь 29 апреля покинул Имперскую канцелярию, будучи последним военным  адъютантом Гитлера, принадлежащим к его узкому военному окружению.
  
     Выйдя из Имперской канцелярии, я увидел  перед собой сущий ад. Повсюду валялись катушки кабеля, висели оборванные  трамвайные провода, кругом – развалины домов, воронки от бомб и снарядов. В  районе площади Потсдамерплац полыхало пламя. Над всем городом, куда ни бросишь  взгляд, почти непроницаемый огненный колпак, гарь, сажа и чад от множества  вспыхивающих повсюду пожаров. Я невольно спросил сам себя: а где же лучше – внизу  в бункере или наверху под артогнем русских?
     Мы взяли курс на север вдоль  Герман-Герингштрассе к Бранденбургским воротам, а потом свернули налево в  Тиргартен и двинулись по оси восток – запад, миновали Колонну победы, дошли до  железнодорожной насыпи, опять свернули налево и почти сразу оказались около  большого бомбоубежища. Во время этого марша через горящий и в значительной  части разрушенный город я испытывал чувство невероятного облегчения. С каждым  шагом мне становилось все яснее: теперь я уже ни перед кем и ни перед чем не  обязан. Я избавился от всей той ответственности и от всего того, что так давило  на меня все эти годы.
  
     Спустившись в бомбоубежище, я выяснил у  местного начальника, что ему известно насчет обстановки. Меня больше всего интересовало,  свободен ли еще от противника путь в западную часть города и к реке Хавель. Он  посоветовал мне двигаться по Кантштрассе к Имперскому стадиону, где я найду  какой-нибудь военный орган. Мы так и сделали, но медленнее, чем я предполагал:  вокруг темнота, улицы труднопроходимы. Мы двигались вплотную вдоль фронта  сплошных развалин. Кое-где у нас спрашивали пароль, который мы знали. Та  сторона улицы, по которой мы передвигались бросками или же карабкаясь через  завалы, чтобы добраться до укрытия, охранялась всего лишь жиденькой цепочкой  солдат. Другая сторона вроде уже была в руках у русских, которых, однако, не  было видно. Нам все-таки удалось дойти до намеченной цели, где мы нашли штаб  одной войсковой части, расположенной неподалеку от Хавеля в Пихельдорфе. Нам  посоветовали сразу же двинуться дальше, так как никто не знал, что готовит  завтрашний день.
  
  К утру мы дошли  до Хавеля. Здесь находился батальон «Гитлерюгенд». Юноши произвели на меня  очень хорошее впечатление: они выполняли поставленную им задачу с  воодушевлением и со всей серьезностью. Что принесут им ближайшие часы и дни?  Меня мучила ужасная мысль, что эта прекрасная молодежь бессмысленно приносит  себя в жертву в последних боях. Командир дал мне одного из своих ребят, который  показал место, где можно найти лодку для переправы, и сообщил, что западный  берег Хавеля вверх по течению еще не занят противником. Мы залегли тут на целый  день. Время от времени возникала перестрелка, но совершенно безрезультатная.
     С наступлением темноты мы сели в лодку и  поплыли на юг, пока не увидели на западном берегу жилые корпуса Военной  академии. Здесь мы свернули в канал направо и благополучно подплыли к самому  берегу, напряженно выжидая, что будет дальше. Не было видно или слышно ни одной  души. Я бросил свой автомат в Хавель, и мы осторожно двинулись в путь. Недалеко  от этого места мы обнаружили недавно оставленный лагерь. Потом зашагали строго  на запад и, не встретив ни одного человека, достигли учебного полигона Дебериц.  Тут мы уже почувствовали себя в безопасности. Нам встречались отдельные  отбившиеся от своей части солдаты, а один раз даже целая отстрелявшаяся рота.  На западной оконечности полигона решили немного передохнуть. Забрались в чащу и  попытались поспать, но из этого мало что вышло.
  
     В течение всего дня, а это было 1 мая, мы  шли дальше на запад, соблюдая большую осторожность: по дорогам в большом  количестве ехали русские. Вскоре нас заметили, но нам удалось быстро скрыться в  лесу. Преследовать нас не стали, и мы провели день здесь. Ночью мы по проселкам,  ориентируясь по компасу, зашагали в северо-западном направлении. На рассвете  решили опять выждать в густом лесу и пролежали в нем целый день. Я так устал,  что даже заснул. Перед дальнейшим маршем вечером все-таки собрались передохнуть  у сельских жителей в каком-нибудь деревенском доме. Мне казалось, что боевые  действия в этом районе закончились. Мы наблюдали, как по большим дорогам без  всякого контроля двигались толпы людей.

[W.Schellenberg]

•     Когда стемнело,  мы отправились дальше и добрались до одного стоявшего в отдалении крестьянского  дома, едва освещенные окна говорили о том, что там кто-то есть. Мы долго  стучали и кричали, наконец нам все-таки открыли, даже довольно дружелюбно  приняли и сытно покормили. С некоторым трудом нам удалось заменить нашу военную  форму на какие-то штатские отрепья. Потом мы распрощались с хозяевами и залегли  на сеновале в соломе. Здесь я впервые опять хорошо выспался.
     Утром следующего дня, уже 3 мая, мы в  прекрасную погоду зашагали вдоль железнодорожной насыпи в направлении на запад.  Но это явилось нашей ошибкой. Через несколько часов нас остановил русский  патруль и отвел в ближайшую деревню, откуда вместе с другими тоже задержанными  солдатами отправили куда-то на грузовике. Прошло какое-то время, и мы подъехали  к большой дороге Берлин – Науэн – Фрайзак, которую должны были пересечь.
  
  Тут я громко  постучал по кабине водителя и закричал по-русски: «Стой!». Машина действительно  остановилась. Матизинг и я выпрыгнули из кузова и сразу смешались с толпой  пешеходов, двигавшихся по шоссе во всех направлениях. Поняв, что нам лучше  всего оставаться в этой толпе, мы зашагали с нею, пока не подошли к Фрайзаку.  Здесь шоссе было перегорожено. Мы решили провести ночь в одном из окружающих  домов, где расположились в каком-то получулане, но все-таки смогли поспать на  кровати.
     На следующий день, 4 мая, в послеполуденное  время дорожное заграждение было снято, и мы вместе с уже собравшейся толпой  смогли проследовать дальше в северо-западном направлении. Поздним вечером  добрались до небольшого и почти покинутого жителями городка Зандау на Эльбе.  Казалось, русские только что ушли отсюда. Мы расквартировались в брошенной  вилле одного врача, где нашлось и что выпить, и чем закусить, – существенная  причина побыть там подольше.
  
     Как и прежде, нашей целью было выйти на  западный берег Эльбы. В пути мы однажды попали на короткое время в русский  плен. Расположенный в лесу лагерь для военнопленных, в который нас отправили,  почти не охранялся. На полевой кухне нас накормили здоровенным обедом. Один из  военнопленных показал нам не охранявшуюся русскими постами дорогу, и мы сбежали  во второй раз. Решили больше не рисковать, а спокойно подождать благоприятного  случая. Приняли решение двигаться на Хавельберг – ближайший населенный пункт в  северном направлении, зарегистрироваться там в полиции и найти себе крышу над  головой. По дороге набрели на какой-то полуразрушенный постоялый двор и  попросили проживавшую там пожилую супружескую пару за харч и жилье помочь им  отремонтировать дом. Для начала требовалось покрыть крышу лежавшей во дворе  черепицей. Сделка состоялась, и мы пробыли там недели четыре. При регистрации  нам выдали документы и продовольственные талоны. Я значился как «Клаус Нагель»  и первые месяцы жил под этим именем.
  
     С ремонтом крыши мы справлялись хорошо.  Погода стояла прекрасная. В данный момент у нас не было почти никаких забот, но  мы постоянно высматривали подходящий случай, чтобы продолжить наш путь на  запад. Хавельберг находился в центре известной зоны выращивания спаржи. Было  как раз время сбора урожая. Поскольку спаржа теперь не могла, как прежде,  вывозиться в Берлин, все это время мы жили почти только благодаря ей.
     В начале июня Матизинг решил добраться до  своей цели иным путем, и мы расстались. Я же решил покинуть Хавельберг и  поехать по железной дороге в Бург, около Магдебурга. Там в небольшой деревне на  Эльбе жила мать фельдфебеля Леппера из нашей адъютантуры, которую я знал еще  раньше. Она приняла меня сердечно и хорошо заботилась обо мне.
  
     Я уже был близок к цели. Русские  оккупационные власти каждое утро посылали на полевые работы на приэльбских  лугах команду военнопленных для уборки сена. Охрана стояла на плотине на  некотором расстоянии от работающих. Пленные шли на эти работы не без охоты, так  как только и ждали случая сбежать. Немного понаблюдав и поразведав возможности  безопасного перехода через Эльбу, я на следующее утро дал понять моей любезной  хозяйке, что, может быть, и не вернусь. В полдень я уже усердно участвовал в  уборке сена и, воспользовавшись обеденным перерывом, спрятался в густом кустарнике  на самом берегу Эльбы. Вторая половина дня прошла в напряжении: заметил русский  или нет? Нет. Работа закончилась, а моего отсутствия не обнаружили. Когда  наступили сумерки, я спокойно подготовился к переправе, найдя доску, на которую  уложил мои небольшие вещи. Вечер был теплый, а ночь почти не принесла  похолодания. Примерно в полночь я осторожно вошел в воду и поплыл к  противоположному берегу Эльбы. Течение немного снесло меня. Минут через 20 я  почувствовал под ногами дно. Я был бесконечно рад, что мой побег удался и  считал, что в британской зоне оккупации мне наконец-то ничто не грозит. Немного  отдохнув в зарослях, я двинулся в путь. Это было в среду, 20 июня 1945 г.
  
     Частично пешком, частично общественным  транспортом я добрался до Магдебурга, а оттуда до Ванцлебена – старого поместья  семьи моей жены, которым еще распоряжался дядя моего тестя. Побывал у его сына  Клауса Кюне, который со своими семерыми детьми бежал сюда из Померании. Они  приняли меня просто трогательно, обеспечили всем необходимым, а на следующее  утро проводили в другое поместье, вблизи Нойенхагена, где хозяйство вел  племянник тестя. И здесь тоже меня встретили сердечно. После того как мы  обсудили мое довольно сложное положение, он съездил в Нойенхаген и привез моего  тестя. Встреча была очень радостной. Оттуда я отправился дальше – в одно имение  по соседству с Нойенхагеном. Там я и остался. Только по ночам пешком приходил в  Нойенхаген, встречался с женой и видел наших детей, спящих глубоким сном.  Теперь я снова дома, думалось мне. Но это было ошибкой.
     Мы решили перебраться в Вернигероде. Там моя  жена уже должна была лечь в клинику: мы ожидали рождения ребенка. Брат жены  уговаривал меня немедленно отправиться вместе с ним в Рурскую область, ибо был  уверен, что провинция Саксония попадет под господство русских. Но из-за  предстоящего появления на свет младенца я отказался. Мы нашли небольшую комнату  у одной старой женщины и пока поселились там. 28 июля у нас родилась дочь  Криста. Эта большая радость отвлекла нас от неотложных повседневных забот. Я  опасался прежде всего конфискации в русской зоне всех крупных поместий.
  
     Еще когда моя жена лежала в клинике,  ухаживавшая за новорожденной медицинская сестра принесла «Фелькишер беобахтер»  от 1 сентября 1939 г. Это был тот самый номер, в котором в связи с началом  войны был опубликован большой снимок Гитлера вместе со мною. Теперь мне  приходилось опасаться ареста, и с помощью родственников моей жены я бежал на  Запад: сначала в Шенинген, а потом в Бонн, где мне удалось поселиться под той  фамилией, которую я взял себе в Хавельберге.
     Летом 1945 г. семья моего тестя потеряла  свое прекрасное поместье – оно было конфисковано. Это принесло много волнений и  забот. Жена навестила меня в Бонне, и мы обсудили, что нам делать дальше, но  выход нашли не сразу. Осенью я записался в Боннский университет с целью изучать  экономические науки, снял комнату в Бад-Годесберге и сконцентрировался на этом  новом этапе моей жизни. Это время было омрачено последствиями конфискации  нойенхагенского поместья. Моей семье пришлось покинуть его и переселиться  дальше на запад. С помощью друзей жене в конце концов удалось к Рождеству  обосноваться в Детмольде.
  
  
  В английском плену и  заключении
                             
  
  7 января 1946 г.  я был по доносу арестован британцами. Я заранее рассчитывал на длительное  пребывание в плену, хотя весьма вежливый и корректный офицер говорил только о  моем допросе. После ночи в боннской тюрьме меня на бронированной автомашине  доставили в следственный лагерь в Изерлоне. Там меня принял и тщательно обыскал  дико орущий английский унтер. Потом отвели в барак и поместили в нетопленной  комнате, где находилось восемь или десять коек и столько же арестантов. Из моих  личных вещей мне оставили только носовой платок.
     Через два дня, проведенных в холодном  бараке, начались допросы. Их вел спокойный, очень деловой и симпатичный  человек. После установления личности англичане начали проявлять интерес только  к последним неделям в Имперской канцелярии. Поскольку мне не приходилось  скрывать никаких тайн, я отвечал на вопросы вполне откровенно и без  принуждения. Постепенно стало ясно: англичане полагали, что Гитлер дал  секретные указания насчет продолжения борьбы после его смерти. Я с чистой  совестью отрицал это, ибо подобных приказов не было. Казалось, мне поверили.  После трех-четырех допросов меня оставили в покое. Было довольно скучно, так  как читать было почти нечего. Некоторое время со мной вместе сидел журналист  Ганс-Георг фон Штудниц. Он развлекал нас всякими историями и анекдотами.  Сколько-то дней в нашем барачном помещении находились и шесть молодых евреев из  Восточной Европы; разговоры с ними были желанной сменой впечатлений.
  
     8 февраля меня перевели в следственный  лагерь Бад-Ненндорф. Еще в Изерлоне об этом лагере ходили дикие слухи, которым  не хотелось верить, но действительность превзошла все ожидания. Снова знакомые  уже по Изерлону грубые выкрики и брань охранников при поступлении в лагерь,  снова личный обыск и лишение собственной одежды, взамен которой выдали какие-то  ошметки. Меня засунули в (правда, обогреваемое днем) изолированное помещение, в  котором стояли только койка, стол и стул. Передвигаться следовало бегом под  постоянные окрики охраны. Питание было недостаточное и плохое. Бад-Ненндорф,  где мне пришлось просидеть почти три месяца, явился наивысшей точкой всего моего  плена. По ночам я слышал вопли заключенных. Мое предположение, что их истязают,  было недалеко от истины.
     Через несколько дней, когда я немного  «обжился», меня вызвали на допрос. Пришлось бежать рысцой. Следователи  заставляли меня часами стоять. Они опять принялись за уже подробно изученную в  Изерлоне тему – предполагаемые секретные распоряжения Гитлера, – только с той  разницей, что теперь мне не верили. Когда же я, придерживаясь истины, в здравом  уме и со знанием дела, существование таких приказов отрицал, тон допроса  становился еще более резким, а обращение со мной – еще хуже. Мне уменьшили и  без того жалкую пайку, убрали из моей камеры всю убогую мебель, а на ночь  бросали одеяло, завернувшись в которое, я спал на голом полу. Но и этот «ночной  покой» длился всего четыре часа. Утром в 4.00 часовой одеяло отбирал. Так  продолжалось примерно с неделю, в течение которой меня не допрашивали. Потом  опять отвели на допрос, и я повторил свои показания. Один из допрашивавших,  различными способами пытавшийся вытянуть из меня нужные показания, был, как  оказалось, английский историк Тревор-Ропер.
  
     Последствием моего упорного «отрицания»  явилось продолжение попыток сломать меня. Все это показалось мне настолько  глупым, что я решил, просто дабы улучшить свое положение, начать плести  англичанам всякие небылицы. Когда я выразил готовность говорить «всю правду»,  меня сразу же отвели к начальнику следственного центра, который вместе с двумя  другими офицерами был в полной военной форме – при парадном ремне и в фуражке  (эта официальность показалась мне даже комичной), видимо, чтобы тем самым  подчеркнуть всю важность как своего задания, так и моих ожидаемых показаний. Я  преподнес им – хотя и не слишком грубо утрированную – смесь вымысла и правды.  Последние дни в бункере я описал такими, какими я их пережил. В качестве  первого успеха я смог констатировать возвращение в мою камеру прежней «мебели».  Мне дали бумагу и ручку, и я письменно изложил свои показания в семи пунктах. С  тех пор меня оставили в покое, но сначала я все еще находился в одиночном  заключении. Впоследствии мне доставило немалое удовольствие прочесть в книге  Тревор-Ропера «The Last Days of Hitler(1947) болтовню о якобы данном мне  Гитлером задании передать Кейтелю его секретное послание.
  
     Одиночное заключение в Ненндорфе действовало  на меня угнетающее, и я попытался найти какой-нибудь способ отвлечься. Скука  моя исчезла, когда я нашел огрызок карандаша и стал на туалетной бумаге  сочинять сказку для моих детей – историю мальчика, отправившегося в кругосветное  путешествие. Через некоторое время меня перевели в помещение на цокольном  этаже. Камеры здесь не запирались, и днем мы могли передвигаться свободно.  Среди примерно 40 размещавшихся в дюжине камер лиц я нашел интересных  собеседников и встретил некоторых знакомых. Вспоминаю двух членов правления  концерна «Герман-Герингверке», нескольких дипломатов, а также офицеров ОКВ. Тут  я встретил также журналиста Гейнца Лоренца из Имперской канцелярии, Фрейтага  фон Лорингховена из штаба генерала Кребса. Пробыл я здесь до 11 июля.
     Англичане, для которых мы были пустым  местом, обращались с нами, как с китайскими кули: заставляли убирать и чистить  помещения, мыть кухонную посуду. За это мы, однако, получали дополнительную  еду, так что я быстро поднабрался сил.
  
     В одиночном заключении я, разумеется,  никакой информации о жизни и событиях не получал и только спустя четверть года  снова стал читать газеты, а прочитанное радости никак не доставляло. Нам  приходилось мириться с проигранной войной и государственной катастрофой огромного  масштаба, начинать все заново с самого нуля. Меня особенно затронуло то, что  из-за меня еще в январе 1946 г. перед британским военным судом (он проводился с  большой шумихой и оглаской) пришлось предстать тем людям, которые помогли мне  «нырнуть», в том числе моему тестю, брату жены и фройляйн Марии фон Гроот,  получившей три месяца тюрьмы за то, что не выдала меня.
     И июля 1946 г. меня доставили в британский  тюремный лагерь Цедельгхем около Брюгге; поездка туда на грузовике была  незабываемой. Генерал сухопутных войск Фрейтаг фон Лорингхофен и я были  прикованы друг к другу цепью и едва могли двигаться.
     Цедельгхем разделялся – на несколько «cages»  – для генералов, офицеров генерального штаба и старших офицеров.
  
     Случаю было угодно, чтобы лагерным  переводчиком оказался мой старый товарищ по школе из Ганновера. Условия жизни в  Цедельгеме были недостойными. Нары в бараке на 100 с лишним заключенных. Мне  потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть ко всему этому. Здесь я  встретил много знакомых, установился какой-то распорядок дня. Хорошая погода  тоже сделала свое, а потому пребывание стало более или менее сносным. Однако  очень действовала на нервы неизвестность дальнейшей судьбы. Но все-таки  образовался какой-то приятный круг общения, начались совместные прогулки, стали  играть в бридж.
     Мы жили слухами. Наиболее обсуждавшейся  темой служили расформирование лагеря и его перевод в Германию. С этим  связывались всякие спекулятивные предположения. 8 сентября нас действительно  перевели в лагерь для военнопленных Мунстер, причем доставили туда неожиданно  роскошным образом – в тогдашних экспрессных вагонах 2-го класса. Разместили нас  в Мунстере по чинам. Я в течение полугода делил комнату с хорошо знакомым мне  полковником Радушем, а потом – с одним успешно воевавшим командиром ночных  истребителей.

[W.Schellenberg]

•     Весной 1947 г.  военнослужащие младших чинов, а также все связанные с «незначительными делами»  подлежали освобождению из лагеря, между тем как так называемые «наци-офицеры»  должны были оставаться под арестом еще неопределенное время. Решение о более  продолжительном пребывании в заключении выносилось после изучения всего  жизненного пути арестанта и его личного отношения к Третьему рейху, а также к  нынешнему политическому положению в Германии – так называемого «sceening».  Меня, разумеется, сочли наиболее опасным и вместе с другими камерадами 30 мая  1947 г. перевели в лагерь Адельхайде около Дельменхорста, где ранее находилась  авиационная база.
     Не успел я прибыть туда, как сокамерники  сразу познакомили меня с подземной системой отопления, через которую в любую  минуту можно было незаметно совершить побег. Насчет времени пребывания в этом  лагере имелись совершенно различные точки зрения. Кое-кто говорил, что нам тут  сидеть минимум еще 10 лет, другие считали возможным скорое освобождение. Так  или иначе все наши разговоры крутились только вокруг одной и той же темы: когда  мы, наконец, окажемся на свободе. От этого зависело наше соответственно  менявшееся настроение. Британцы на сей счет помалкивали.
  
     Меня поместили вместе с тремя офицерами  генерального штаба сухопутных войск, и мы пустили в ход все рычаги, чтобы  привлечь внимание внешнего мира к нашей ситуации. Нам удалось отправить из  Адельхайде письмо британскому Верховному комиссару, которое дошло до министра  по германским делам лорда Пекенхэма. Тот в конце года побывал в лагере и  получил, также непосредственно от немецких заключенных, представление о  существующих в нем условиях и о нашем неопределенном положении. Нам сделали  некоторые послабления (например, нас теперь могли целый день посещать жены).  Разговоров насчет нашего предстоящего вскоре освобождения стало еще больше.
  
     В Адельхайде я часто общался с  Фрейтаг-Лорингховеном и подполковником службы генштаба бароном фон  Гумбольдт-Дахреденом, с которыми неоднократно встречался в последние недели  войны в Ставке фюрера. Товарищеские отношения служили нам взаимной поддержкой.  В Сочельник 1947 г. или в канун нового, 1948 г. мы с бурным воодушевлением  восприняли сообщение немецкого коменданта лагеря, что наш лагерь в течение  следующего полугодия будет расформирован. Действительно, в январе началась  проверка, в ходе которой обстоятельные британцы желали убедиться, достаточно ли  мы созрели для демократии. Каждому из нас был преподан хороший урок. Моя  проверка была назначена на 2 марта, и я уже стал надеяться, что меня скоро  выпустят.
  
  
  Нюрнберг
  
     Вместо освобождения меня перевели в  Нюрнберг. В предназначенном для свидетелей корпусе Нюрнбергской тюрьмы я  встретил большое число старых знакомых; нам было много чего порассказать друг  другу.
     Причину моего пребывания там я узнал на  допросе. Оказалось, фельдмаршал Мильх обвинялся по «делу XII» в так называемом  «Процессе ОКВ» в связи с той ролью, которую он сыграл в феврале 1938 г. на  Оберзальцберге во время визита австрийского федерального канцлера Шушнига. На  допросе я пояснил, что Шперрле и Рейхенау привлечены к судебной ответственности  только как статисты. Впоследствии мне доводилось слышать, что мое показание  содействовало оправдательному приговору, вынесенному Шперрле в октябре 1948 г.
  
     В остальном же пребывание в Нюрнберге было  довольно скучным. Хотя меня еще не раз допрашивали, мне казалось, что эти  допросы никакого значения не имели и никак с текущим судопроизводством связаны  не были. Вероятно, следователям просто хотелось познакомиться со мной.
     Кульминационной точкой моего пребывания в  Нюрнберге стала прогулка с фельдмаршалом Мильхом, приговоренным в 1947 г. к  пожизненному заключению. Суд счел его ответственным за применение «рабского  труда». Обвинение, которое, собственно, следовало бы предъявить уже казненному  Заукелю. Мильх держался великолепно. Но оптимизм обманул его. Он рассчитывал на  скорое освобождение, но был выпущен из тюрьмы только в 1954 г.
  
     Тупое ожидание в Нюрнберге – а я провел там  10 недель – было столь утомительным, что я попросил определить меня в кухонную  обслугу. Моей обязанностью была раздача пищи. Это позволяло мне общаться со  многими обвиняемыми, ожидавшими своего приговора. Я разговаривал с обвиняемыми  по «делу VII» («Генералы Юго-Востока»), «делу VIII» («Расово-поселенческое  управление СС), „делу IX“ („Войска для специального использования“), „делу X“  („Процесс Круппа“) и „делу XII“ ( „Процесс ОКВ“). Мне открылись различные  взаимосвязи моих адъютантских времен, а многие события и многих лиц я теперь  увидел в ином, большей частью невыгодном для них свете. В целом же такой способ  завершить ужасную главу германской истории с помощью обвинителей и палачей,  какого едва ли знала Европа после Первой мировой войны, показался мне сомнительным  и внушающим опасения. Я видел мало отправных пунктов для нового начала в том,  чтобы оценивать вину и ответственность слишком односторонне. Но дело было в  самой системе сажать на скамью подсудимых людей чести рядом с подлецами.  Безрадостная и гнетущая атмосфера Нюрнберга побудила меня к письменным  ходатайствам насчет как можно быстрейшей отправки обратно в Адельхайде,  поскольку иначе о моем освобождения пока и думать не приходилось. В начале мая  меня доставили туда в сопровождении дружелюбного унтер-офицера из цветных.  Лагерь уже почти опустел. Но и для последних примерно 20 „неисправимых“ пришел  час свободы.
  
     14 мая 1948 г. мой плен закончился. Я  поездом доехал до Герфорда, где меня ожидала жена с нашим сыном, которому  только что исполнилось девять лет. Итак, наконец-то я был дома.
  
  
  Хронология событий
  
  
  1937 г.
  
  
     16 июня – Вступление в должность адъютанта  по люфтваффе в адъютантуру фюрера и рейхсканцлера.
     6-13 сентября – 9-й Имперский съезд НСДАП  («Партсъезд труда» (Нюрнберг).
     19-26 сентября – Маневры вермахта в  Мекленбурге.
     25-29 сентября – Государственный визит  Муссолини.
     5 октября – «Карантинная речь» американского  президента Рузвельта в Чикаго.
     5 ноября – Совещание в Имперской канцелярии  («Протокол Хоссбаха»).
     21 ноября – Визит главы венгерского  правительства в сопровождении министра иностранных дел.
  
  
  1938 г.
  
     15-22 января – Визит югославского  премьер-министра Стояновича в Берлин.
     24 января 5 февраля – Кризис Бломберг Фрич
     5 февраля – Последнее заседание имперского правительства.
     12 февраля – «Берхтесгаденское соглашение»  Гитлера-Шушнига.
     12-15 марта – Аншлюс Австрии.
     3-10 мая – Государственный визит Гитлера в  Италию.
     28 мая – Совещание Гитлера с военным  руководством в Имперской канцелярии (план «Грюн»).
     13 июня – Речь Гитлера перед генералами  сухопутных войск в Барте.
     15 августа – Опытные стрельбы в Ютербоге.
     17 августа – Указ Гитлера о «войсках особого  назначения СС» как постоянных войсках в мирное и военное время.
     21-27 августа – Государственный визит  венгерского регента адмирала Хорти.
     27-30 августа – Гитлер инспектирует Западный  вал.
     5-12 сентября – 10-й Имперский съезд НСДАП  (Партсъезд «Великогермания»).
     15 сентября –  Встреча британского премьер-министра Чемберлена с Гитлером на Оберзальцберге.
     22-24 сентября – Встреча Чемберлена с  Гитлером в Бад-Годесберге.
     29 сентября – Мюнхенское соглашение между  Германией, Великобританией, Францией и Италией.
     3-4 октября – Поездка Гитлера в Эгер и  Карлсбад.
     7 ноября – Покушение на советника  германского посольства в Париже Рата. с 9 на 10 ноября «Имперская  Хрустальная  ночь».
  
  
  1939 г.
  
     26-27 января – Поездка Риббентропа в  Варшаву.
     14-15 марта – «Переговоры» с чешским  президентом Гахой в Берлине.
     15 марта – Оккупация «Остаточной  Чехословакии», образование «Имперского протектората Богемия и Моравия».
     25 марта – Вступление германских войск в  Мемельскую область и соглашение с Литвой.
     15-19 мая – Поездка Гитлера на Западный вал.
     22 мая – Подписание в Новой Имперской канцелярии  германо-итальянского договора о дружбе и взаимопомощи («Стальной пакт»).
     23 мая – Совещание в Имперской канцелярии  (главнокомандующие составных частей вермахта и начальники их генеральных  штабов), «Малый Шмундт».
     1-4 июня – Государственный визит регента  югославского наследника престола Павла.
     3 июля – Посещение Гитлером испытательного  аэродрома Рехлин на оз. Мюритцзее (Мекленбург).
     19 августа – Подписание германо-русского  торгового соглашения.
     23 августа – Подписание пакта о ненападении  между Германией и Советским Союзом (с секретным дополнительным протоколом о  разделе «сфер интересов» в Польше).
     1 сентября – Начало Второй мировой войны.
     3 сентября – Объявление Англией и Францией  войны Германии.
     28 сентября – Риббентроп подписывает в  Москве германо-советский договор о дружбе и границе.
     5 октября – Парад победы в Варшаве в  присутствии Гитлера.
  
  
  1940 г.
  
     2-4 марта – Визит помощника государственного  секретаря США Самнера Уэллеса в Берлин.
     18 марта – Гитлер встречается с Муссолини на  Бреннерском перевале.
     9 апреля – Оккупация Дании; высадка в  Норвегии.
     10 мая – Начало Западной кампании.
     11 мая – Британский кабинет дает приказ  командованию военно-воздушных сил о начале авиационных бомбардировок территории  рейха «бомбовой войны».
     18 июня – Гитлер встречается с Муссолини в  Мюнхене.
     22 июня – Заключение в Компьене перемирия  между Германией и Францией.
     10 июля – Беседа Гитлера с венгерским  премьер-министром графом Телеки.
     13 августа (до мая 1941 г.) – «Воздушная  битва над Англией».
     27 сентября – Подписание Тройственного пакта  Германии, Италии и Японии.
     4 октября – Гитлер встречается с Муссолини  на Бреннерском перевале.
     22 октября – Встреча Гитлера с Лавалем в  Монтуаре.
     23 октября – Гитлер встречается с Франко на  французско-испанской границе.
     24 октября – Гитлер встречается с Петэном и  Лавалем в Монтуаре.
     28 октября – Встреча Гитлера с Муссолини во  Флоренции.
     12-13 ноября – Визит Молотова в Берлин.
     23 ноября – Визит румынского маршала  Антонеску в Берлин; вступление Румынии в Тройственный пакт.
  
  
  1941 г.
  
     19-20 января с февраля – Встреча Гитлера с  Муссолини в Зальцбурге.
  Участие Германии  в военных действиях на Североафриканском театре военных действий.
     27 марта – Военный путч в Белграде. Решение  Гитлера наряду с Грецией напасть и на Югославию.
     6 апреля – Начало нападения на Югославию и  Грецию.
     10-11 мая – Полет Гесса в Англию.
     20 мая-2 июня – Захват Крита.
     27 мая – Потопление линейного корабля  «Бисмарк» («Битва за Атлантику», сентябрь 1939 г. декабрь 1941 г.).
     2 июня – Встреча Гитлера с Муссолини на  Бреннерском перевале.
     12 июня – Встреча Гитлера с Антонеску в  Мюнхене.
     22 июня – Начало похода на Россию.
     25-28 августа – Визит Муссолини в «Волчье  логово» и его поездка на Восточный фронт.
     7 декабря – Нападение японцев на  Перл-Харбор.
     11 декабря – Объявление Германией и Италией  войны Соединенным Штатам Америки.
  
  
  1942 г.
  
     Март – Начало крупного наступления  английской авиации на промышленные города и базы подводного флота в Германии;  31 мая Первый крупный налет на Кельн.
     29-30 апреля – Встреча Гитлера с Муссолини в  замке Клезхайм.
     8-15 мая – Возвращение потерянного в декабре  1941 г. Керченского полуострова (операция «Охота на дроф» «Траппенягд», 11-я  армия Манштейна).
     27 мая – Покушение на Гейдриха в Праге (умер  4 июня).
     3 июня-2 июля – Захват крепости Севастополь  (Манштейн произведен в генерал-фельдмаршалы).
     21 июня – Роммель захватывает Тобрук (22  июня получает чин генерал-фельдмаршала).
     19 августа – Высадка англичан у Дьеппа.
     23 октября – Начало британского  контрнаступления в Северной Африке.
     10 ноября – Беседы Гитлера с Чиано и Лавалем  в Мюнхене.
     23 ноября – Начало окружения 6-й армии в  Сталинграде. 10 января 1943 г. советское наступление с целью ликвидации котла;  31 января 2 февраля Капитуляция.
  
  
  1943 г.
  
     14-26 января – Конференция Рузвельта и  Черчилля в Касабланке, на которой сформулировано требование безоговорочной  капитуляции держав «оси».
     3 апреля – Встреча Гитлера с болгарским  царем Борисом.
     5 июля – Начало «Цитадели» (германское  наступление из районов Орла и Белгорода с целью ликвидации Курского выступа;  прекращено 15 июля).
     10 июля – Высадка союзников на Сицилии.
     19 июля – Встреча Гитлера с Муссолини в  Фельтре, около Беллуно (Верхняя Италия).
     25 июля – Муссолини смещен итальянским  королем; новый глава правительства Италии маршал Бадольо.
     17-24 августа – Конференция Рузвельта и  Черчилля в Квебеке.
     12 сентября – Освобождение Муссолини из Гран-Сассо  в Апеннинах.
     28 ноября – Тегеранская конференция  (Рузвельт, Сталин, Черчилль).
  
  
  1944 г.
  
     18 марта – Встреча Гитлера с Хорти. 19 марта  Оккупация Венгрии германскими соединениями.
     6 июня – Начало вторжения англо-американских  войск во Францию (операция «Оверлорд»).
     20 июля – Покушение Штауффенберга на Гитлера  в «Волчьем логове».
     20 июля – Встреча Гитлера с Муссолини в  «Волчьем логове». С 1 августа до 2 октября Восстание польской подпольной армии  в Варшаве.
     16 декабря – Начало наступления в Арденнах  (группа армий "Б", генерал-фельдмаршал Модель).
  
  
  1945 г.
  
     12 января – Советское наступление с  Сандомирского плацдарма. В ходе этого наступления отрезана Восточная Пруссия.  Красная Армия подходит к территории рейха.
     18 января – Начало боев за Будапешт  (Будапешт пал 13 февраля).
     4-11 февраля – Крымская конференция в Ялте  (Сталин, Рузвельт и Черчилль).
     13 апреля – Падение Вены.
     16 апреля – Советское наступление севернее  Клострина и южнее Франкфурта-на-Одере.
     25 апреля – Окружение Берлина (капитуляция 2  мая).
     27 апреля – Гитлер решает покончить  самоубийством.
     29 апреля – Прощание с Гитлером.
  
  
  1946 г.
  
     14 ноября – Начало процесса по делу  генерал-фельдмаршала Мильха (приговор 16 апреля 1947 г.: пожизненное заключение).
     1947-1948 гг. с февраля до 28 октября 1948  г. – «Процесс ОКВ» (оправдание генерал-фельдмаршала Шперрле).
     14 мая – Освобождение из плена.
  
  
  
  Vielen Dank