Я.Ш. - Родился в 1921 году в Киеве, в простой рабочей семье. Отец работал на миниэлектростанции. Я учился в украинской школе №6, закончил неполных 9 классов.Как-то увидел призыв "Осовиахима", объявление о наборе на учебу в аэроклуб, и со своим другом Николаем Савчуком я пришел на отоборочную медкомиссию. Сразу "заработала романтика молодости", многие тогда грезили мечтой попасть в авиацию.У меня было снижено зрение на один глаз, но смог обмануть окулиста на комиссии, когда требовали зачитывать ряды букв на плакате, то я дважды прикрыл дощечкой "слабый глаз", и врач написал, что зрение стопроцентное. Я занимался в аэроклубе и продолжал параллельно учиться в школе. В аэроклубе нас обучали на самолете У-2, и по окончании курса обучения мы получили "корочки", свидетельствующие о том, что курсанты закончили программу обучения на летчиков-наблюдателей. Осенью 1938 года меня вызвали в Октябрьский райвоенкомат и предложили направить на учебу в летное училище в Краснодар, готовившее штурманов, или, как тогда говорили, "летчиков-наблюдателей" для бомбардировочной авиации. Дали два месяца отсрочки, чтобы я успел сдать экзамены за 10-й класс, и призвали, несмотря на возраст, по закону того времени курсантом военного училища мог стать и семнадцатилетний парень.Проучился я в училище до августа 1940 года, на выпуске меня отправили служить в Киевский Особый Военный Округ, где меня и Савчука определили в 37-ю Отдельную корпусную авиаэскадрилью (ОКАЭ), приданную 4-му Механизированному Корпусу, дислоцированному в Львовской области.Г.К. - Чему обучали курсантов в Краснодарском училище - КВАУШ?Я.Ш. - Штурманское дело, связь, авиационное вооружение, стрельба по конусу, бомбометание, и, поверхностно, мы также изучали матчасть. Пилотированию нас не обучали, парашютная подготовка была минимальной, от курсантов требовали выполнить всего один прыжок, и то, не все успели прыгнуть. Учебное бомбометание производили четырьмя пятидесятикилограммовыми бомбами. На выпуске всем летнабам давали сержантские звания, но мне и еще нескольким курсантам приказом - "за успехи в учебе" присвоили звания младших лейтенантов. По прибытию в часть нам объявили, что по новому положению, младшие лейтенанты, выпущенные из авиаучилищ в этом году, как и обычный сержантский летный состав, обязаны находиться первые три года службы на казарменном положении, так что первое командирское звание, полученное при выпуске, большой роли не имело. Выход в город для нас приказом был разрешен только по увольнительным. Мы размещались в казармах в районе львовского железнодорожного вокзала, а наш аэродром находился в десяти километрах от города.Г.К. - Что представляла собой 37-я ОКАЭ? Из кого формировался личный состав подразделения?Я.Ш. - На бумаге подразделение называлось эскадрильей, но личный состав и количество самолетов были равны обычному авиационному полку. Задачей 37 ОКАЭ было обеспечивание разведки и связи для мехкорпуса, которым, кстати, командовал генерал Власов, в войну ставший предателем. Матчасть эскадрильи была старой , изношенной - самолеты У-2, Р-5, Р-зет, всего 33 самолета. Командовал полком майор Максимов, его заместителем по летной части был капитан Смирнов, списанный из истребительной авиации. У нас в эскадрилье было немало пилотов переведенных "из истребителей" по различным причинам, в основном - по проблемам со здоровьем. В эскадрилье подобрались хорошие ребята: Сорочкин, Васильев, Зиновьев, Кауфман, Сорокин, Корнейчук. Моим летчиком был Сорочкин, с которым мы по-настоящему подружились.Г.К. - Как служилось до войны?Я.Ш. - Нормально. Сыты, обуты, одеты, рядом хорошие надежные товарищи. Что еще можно было желать? Для меня единственной проблемой являлся наш заместитель комэска Смирнов, который меня и Кауфмана "доставал" за каждую мелочь, наши фамилии вызывали у него неприкрытую злобу. То он заметил, что мне пилот доверил сажать самолет У-2 , что в принципе категоричными приказами не запрещалось, так сразу отстранил меня и Сорочкина от полетов и дал по пять суток домашнего ареста "с исполнением служебных обязанностей". Но этот день был очень напряженным, надо было выполнить еще несколько вылетов на Р-5, и не все экипажи были полностью укомплектованы, и, тогда, Смирнов "сменил гнев на милость", и приказал нам снова лететь на задание. Возращаемся, и тут Смирнов видит, что у меня парашют лежит в ногах, не по уставу. Дело в том, что тогда у летчиков парашют был размещен так, что они в кабине могли на нем сидеть, а летнабам было предписано во время полетов все время сидеть в своей кабине в плотно притянутых лямками к телу парашютах и так было просто невозможно работать, и мы его снимали, "переводили" под ноги. Смирнов стал на меня орать, приказал вообще отстранить от полетов, до окончательного решения вопроса со мной. Я очень сильно переживал, а вдруг переведут в другую эскадрилью?..Г.К. - Каким было отношение местного населения к "сталинским соколам"?Я.Ш. - Нам запрещались какие-либо контакты с местным населением, а с начала 1941 года, были отменены все увольнительные в город, но, кстати, именно 21-го июня нам дали увольнительную во Львов. В самом Львове было очень неспокойно, постоянно происходили убийства командиров, бесследно исчезали красноармейцы. Когда чекисты стали вывозить из города бывших польских офицеров, то в одном из домов в подвале были обнаружены трупы нескольких женщин-"восточниц", все жены командиров Красной Армии, а в другом месте, в уборной, нашли трупы красноармейцев.Г.К. - Приближение войны как-то чувствовалось?Я.Ш. - О том, что скоро Германия на нас нападет, мы не думали. Были какие-то мелочи, намекавшие на подобное развитие событий, но мы даже в мыслях не допускали, что скоро начнется большая война. За месяц до начала войны была введена светомаскировка. Несколько раз в ночное время в нашей приграничной полосе садились на вынужденную посадку немецкие летчики, объясняя это ошибкой в ориентировании при перелете на новый аэродром, мол, заблудились, и тут двигатель забарахлил, мол, не предполагали, что садимся на советской территории. Мы несколько раз вылетали в места, где обнаруживались немецкие самолеты, летчики которых недавно были переброшены в Польшу из Франции. Этих летчиков интернировали.Наша эскадрилья вообще встретила войну разоруженной, без матчасти.В мае сорок первого года капитан Смирнов и летчик Сорокин, отрабатывая "слепые полеты", не вернулись на аэродром. Спустя несколько часов нам сообщили об их гибели. Разбившийся самолет нашли в тридцати километрах от Львова, оба летчика погибли. Сорокина отбросило на метров пятьдесят от обломков самолета, а труп Смирнова перевесился через борт кабины. Когда стали проверять причины аварии, то пришли к выводу, что у самолета в полете отвалилась плоскость. После этой авиакатастрофы на наш аэродром прибыл генерал Птухин, командующий авиацией округа, с ним комиссия авиаинженеров. Он прошел по летному полю и приказал "застолбить" все самолеты: "Как вы на этой рухляди летаете!? У вас все самолеты давно уже прогнили!".В 37-й ОКАЭ были оставлены только два связных У-2, все остальные самолеты были разобраны и отправлены в Киев, на ремонт в окружные авиамастерские.Если бы генерал авиации, командующий ВВС КОВО Птухин твердо знал, что через месяц начнется война, разве бы он такой приказ отдал?Г.К. - Первый день войны...Я.Ш. - Нас подняли по тревоге в три часа ночи, выдали НЗ и некоторым, в том числе и мне, выдали личное оружие. Приказали ждать дальнейших распоряжений. Два экипажа отправили на аэродром. В пятом часу утра над нашими головами появились немецкие бомбардирощики и стали бомбить вокзал, неподалеку от которого находились наши казармы. Не хотелось верить, что началась война, но когда возле нас стали разрываться бомбы, а из домов, что напротив, по нам били из винтовок с чердаков - сомнений не осталось. Мне приказали взять с собой нескольких сержантов, и уничтожить, предположительно диверсантов, ведущих огонь по казарме из окрестных домов. Мы бросились к домам, но никого схватить не успели, они уже успели смыться проходными дворами. Через некоторое время последовал приказ - установить связь с танковой дивизией Федоренко, части которой занимали участок вдоль границы на протяжении 150 километров. Федоренко позже смог вывести из окружения большую часть личного состава, но, по рассказам танкистов, вся техника осталась в немецком тылу.На второй день после начала войны поступил приказ эвакуировать из Львова весь личный состав отдельной эскадрильи. Автотранспорт у нас был свой: грузовики БАО и автобусы. Выехать большой колонной из Львова уже не было никакой возможности, поэтому отправляли по несколько машин, каждой группе был дан маршрут движения, контрольные точки для встречи. Мы пробивались через Золочев до Тарнополя, дальше на Проскуров, через засады немецких диверсантов и их местных пособников, мы в дороге несли потери и неоднократно видели, как в километре-двух от дороги на лес или прямо в поле, светлым днем высаживаются немецкие парашютные десанты. Та часть личного состава эскадрильи, которая смогла выбраться с Западной Украины, собралась уже на окраине города Житомира, вокруг которого было немало враждебных польских, немецких и чешских поселений. Здесь все колонны эскадрильи соединились в одну.Мне и командиру нашей автороты Солонько дали по 10-12 бойцов и приказали организовать охрану места дислокации нашей авиачасти. На следующую ночь немцы сбросили десант прямо возле нас, мы вступили в бой, чуть позже к нам на подмогу прибыли красноармейцы из житомирского гарнизона и, действуя сообща, немецкие парашютисты-десантники были перебиты, а часть взята в плен. В этом бою я добыл себе с одного убитого мной диверсанта карманный пистолет "Маузер-Верке №1" и носил его отдельно от кобуры всю войну. Из Житомира нам приказали прибыть в Киев.В штабе ВВС фронта решили распределить часть "безлошадных" летчиков по частям ПВО Киева , чтобы помочь зенитчикам по силуэтам определить - чьи самолеты летят, наши или немецкие?, так как участились случаи, когда по неопытности и по ошибке, зенитчиками были сбиты наши самолеты. Большинство батарей находилась на охране мостов через Днепр, и в одну такую, стоявшую у Цепного моста, меня и направили.Мне приходилось видеть, как одновременно десятки самолетов пикируют на мост и на наши зенитки, пережить сильнейшие бомбежки, были большие потери в личном составе, и несколько наших летчиков погибли, находясь именно в рядах зенитчиков Киевской зоны ПВО. В конце августа штаб ВВС фронта отозвал всех летчиков из ПВО, нас снова собрали по своим подразделениям, и майор Максимов повез остатки летного состава 37-й ОКАЭ в город Прилуки, где мы должны были пройти переформировку и получить новую технику, но ничего не успели сделать, началось немецкое наступление. И только чудом мы смогли выскочить из уже захлопнувшегося кольца "Киевского окружения".Г.К. - А как из кольца окружения удалось выбраться?Я.Ш. - Мы стояли на аэродроме в Прилуках, на летном поле всего несколько самолетов, по краям аэродрома четыре пулемета "максим" для охраны. Народа мало, обстановка неясная. Масштабы свершившейся трагедии мы не представляли, самая мысль о том, что весь фронт рухнул, и мы находимся в капкане, казалось нам крамольной. Тогда Максимов приказал посадить всех "безлошадных" летчиков в штабной автобус и вывезти в Харьков. Личного оружия у летчиков не было, за исключением моего "трофейного" пистолета. Сели в автобус человек пятнадцать, летчики и штурманы, почти все кто еще остался из довоенного состава. Бензин был в достатке, ехали без остановок, и когда уже казалось, что мы добрались до своих, то вдруг увидели, как по дороге перед нами курсируют немецкие танкетки, видимо, охраняющие внутренний обвод "котла". Рядом линия железной дороги, кажется, на Миргород. Мы заехали в лес, чтобы прояснить обстановку и, уже в сумерках, немецкая танкетка стала наугад стрелять по лесу, одна случайная пуля попала в моего товарища- штурмана, младшего лейтенанта Чернышева, харьковчанина. Он был смертельно ранен и умер у меня на руках. Мы похоронили его прямо на месте, в лесу, ночью перешли линию ж/д и оказались на своей стороне.Г.К. - Ваша вера в нашу победу в те дни не поколебалась?Я.Ш. - Нет, я верил, что мы все равно победим, рано или поздно наша возьмет.Я был идейным комсомольцем и ни на минуту не допускал каких-то "пораженческих настроений" в своей душе... Когда вышли из "котла" то нас направили переучиваться на ночные бомбардировщики, но не было техники, и вскоре часть летчиков зачислили в 316-й РАП (разведывательный авиаполк), воюющий на харьковском и полтавском направлениях, мы сразу втянулись в работу, так что для каких-то сомнений и переживаний места и времени уже не оставалось.Г.К. - Какую технику имел 316-й РАП?
Я.Ш. - Самолеты СУ-2, ПЕ-2, У-2, Р-5, и два СБ-3. В разведку летали по одному экипажу, в сопровождении истребителей МИГ-3 или ЛАГов. На У-2 летали без истребительного сопровождения на малых высотах. Здесь я совершил первый вылет на ПЕ-2 в качестве штурмана, и вылет этот был на разведку, но в этом вылете мы сбросили бомбы по позициям противника, чтобы определить немецкие зенитные огневые точки.
Больше бомбить мне на войне не пришлось. Потом летал на СУ-2.
Через несколько месяцев полк потерял в вылетах всю матчасть и большую часть летного состава, среди погибших был мой близкий еще киевский друг Коля Савчук , не вернувшийся из вылета на СУ-2. Полк расформировали.
Всех кто остался - отправили в запасные авиаполки на переучивание.
Я попал сначала в Балашов, где на аэродроме летного училища проводилась переподготовка летного состава на "ночных бомбардировщиков", был сформирован новый полк, которым командовал капитан Ковалев . Но вместо переподготовки нас "подрядили" перегонять СБУ в Казахстан, куда планировали эвакуировать училище, а потом отправили в запасной полк в Алатырь, там нас недолго продержали, и откуда остатки 316-го полка - два звена (шесть самолетов) У-2 отправили по разнарядке в 1-ую смешанную авиадивизию - САД, в 16-ую ВА, которая базировалась в районе Камышина. Мы выполняли задания по авиаразведке, и вскоре нас подбили. В небе постоянно находились немецкие самолеты-истребители, "свободные охотники", и один из таких погнался за мной и повредил мой У-2, летчик смог посадить самолет на опушке леса, но повреждения были серьезными, восстановить машину не представлялось возможным. Мы опять остались "безлошадными", нас снова отправили в Алатырь в ЗАП, здесь нас "запрягли" перегонять ПО-2 с Казанского авиазавода, а потом в запасной полк приехал за пополнением начштаба 994-го авиационного полка связи и забрал нас с пилотом к себе в полк, входивший в состав 5-й гвардейской танковой армии генерала Ротмистрова.
В полк мы прибыли из Алатыря на новых самолетах, командовал нашей частью капитан Сухинин, погибший позже в Восточной Пруссии. Задачей полка была доставка по воздуху приказов, пакетов с секретными документами, перевозка офицеров связи, разведка передовой и ближнего немецкого тыла на участке танковых подразделений, обеспечение взаимодействия и связи между частями во время наступления, и тому подобное. Наш полк ни разу не привлекался к бомбардировкам войск противника. Подчинялись мы напрямую штабу танковой армии, а не ВВС фронта. В полку было три эскадрильи, по 10 самолетов в каждой. Только прибыли в новую часть, как началась Курская битва, всю танковую бойню под Прохоровкой довелось увидеть своими глазами - и с земли, и с воздуха.
Г.К. - И как выглядело поле под Прохоровкой?
Я.Ш. - Это нельзя описать словами, вокруг все горело: техника, земля, люди... Сплошной огонь. Мы садились на своих ПО-2 (У-2) возле КП танковых бригад ведущих бой, рядом с местом сражения, перебежками под разрывами бежали на командный пункт, передавали секретный пакет, и снова взлетали над "морем огня". После каждого вылета механики заделывали десятки дыр в плоскостях. Прохоровка - это самое страшное, что я видел на войне.
Г.К. - Было такое, что экипаж получает приказ доставить секретный пакет в определенное место, а там находятся немцы, а не наши?
Я.Ш. - Таких случаев было сколько угодно. Хотя нас заранее предупреждали, где немцы, а где наши части, но обстановка менялась на передовой быстро, попасть в ловушку, залететь к немцам было легко... Нас перебросили в район города Знаменка, на новый аэродром, где наш БАО в районе деревни Григорьевка уже подготовил все для базирования и работы 994-го полка. Моему пилоту Василию Горшкову и мне поручили задание: вылететь на разведку в район Кривого Рога. Одна танковая бригада доложила в штаб армии, что город взят силами бригады и пехотой. Полетели ночью, и уж в черте города, нас "поймали в клещи " лучи немецких прожекторов, и с земли по нам стали бить зенитки. Только мастерство Горшкова спасло нас от сбития, уйти из "клещей", когда тебя на малой высоте "держат" сразу два-три прожектора, практически невозможно.
Я еще успел из пулемета полоснуть очередями по прожекторам. Вернулись, весь самолет в пробоинах, и доложили, что наших в Кривом Роге нет.
Штаб армии все проверил, и оказалось, что танкисты не дошли до города добрый десяток километров, но "наверх" отправили ложное донесение, что город уже взят...
Очень сложно было работать в Белоруссии во время летнего наступления. Бригады ушли в прорыв, где находятся наши танкисты, где штабы танковых корпусов, а где еще держат оборону немцы? - было трудно определить. Полетели искать танкистов в сторону Молодечно, высота почти нулевая, "стрижем" над верхушками деревьев, мимо горящих деревень, немцы сжигали все при отступлении. Пролетаем мимо одной деревни, а оттуда выкатывает танк с пехотой на броне,... немцы. Горшков стал набирать высоту, я успел дать пару очередей прямо по пехоте на броне, а Горшков мне кулак показывает - мол, успокойся, сейчас нас собьют, задания не выполним. Нашли танковую роту из какой-то бригады, сели рядом с танками, передали пакет с приказом, полетели назад.
Над линией фронта по нам опять стреляют. А днем сбить ПО-2 с земли проще простого.
Вот еще пример "приключения", который мы в полку считали за "рядовой случай".
Дают приказ - доставить пакет в такое-то село, в штаб такой-то части. Прилетаем, все тихо, никого не видно, садимся в поле на окраине. Я пошел с пакетом к селу, а навстречу мне какой-то хлопец, кричит: "Немцы в селе!". Я побежал назад к самолету, а из села уже начали стрелять. Поднялась бешеная стрельба, но опытный летчик Горшков на малой высоте сумел развернуться и уйти из-под огня...
Автор
Тема: Шейнкман Яков Михайлович (Прочитано 6779 раз)