В Бриге мы встретили Победу, только мы и после Победы еще дрались с немцами.
Там была окружена большая группировка, тысяч 220 немецких войск и оттуда немцы пытались прорваться. Я со своим ведомым, Васей Фурмановым, ходили в определенном круге. Наша задача была – не впускать и не выпускать немецкие самолеты сюда, потому что очень много было тайных таких аэродромов, которые войска наши и не занимали. И там стояли самолеты, и оттуда они взлетали и улетали на запад, чтоб сдаться французам, англичанам. Потому что они очень боялись Красной Армии.А тут война кончилась, объявили 9 мая, День Победы. Ура! Ура! Стреляли, выпивали, окруженные группировки не сдаются. Они просто не получили сверху команды сдаться или еще что-то, и они сопротивлялись. И ребята гибли и 14 и 15 мая.Ну, как-то я, со своим Васей Фурмановым, пришел на участок, который дали. Высота 2000 метров. Участок всего был маленький – 10 километров. Туда – обратно, туда – обратно. Топлива оставалось где-то минут 20-25, нам надо уходить. И вдруг Вася Фурманов мне говорит: «Командир, смотри, вон, снизу, справа Ю-52 идет и на прицепе у него планер грузовой!». «Где?». Ну, я, раз смотрю – действительно, ниже нас метров на 500-600 Ю-52 идет и на длинном тросу тянет планер грузовой. Я докладываю на командный пункт: «Идет Ю-52! И у него на прицепе грузовой планер». Мне отвечают: «Предложить сесть!» Я говорю: «Как предлагать?» «Ну, выйди вперед, покачай, и показывай «снижайся, садись!» Ну, все. Я говорю, значит, своему Васе: «Слышал, что приказали?» «Слышал. Смешно», – говорит. Я говорю: «Ничего смешного нет, приказ есть приказ». Выхожу впереди его, а он ниже нас шел, на большой скорости. Помахал вот так и показываю – на снижение. А он продолжает набирать высоту. Еще раз захожу. Не слушает. Я передаю: «Он не выполняет никакие команды! А когда я, – говорю, – поравнялся с ним, то из иллюминаторов с личного оружия стреляют все, кто может. Что с ним делать?» «А, ну так? Жги его!» Точная команда. «Жги!» – я говорю Васе Фурманову. Я был 11-й, а он 12-й, позывные были такие. Он отвечает: «Понял».Я зашел слева, Вася справа, рубанули и сразу левое крыло, где центроплан, прямо видно, как течет бензин и горит. Я говорю: «Горит левая сторона!» А он, вместо того, чтобы снижаться или что-нибудь, продолжает идти.Когда он начал гореть, планер отцепился сам, и этот трос болтается за ним, я еще говорю Васе Фурманову: «Смотри, там трос болтается, не попади под этот трос». Я передаю: «Горит! Никто не покидает самолет». «Ну, это их дело!» И правда, у него две двери – передняя дверь и задняя. Смотрю, открывается одна дверь, другая. Выходит в дверь офицер, стреляет себе в висок и падает. Я говорю: «Они выходят в дверь, стреляются и падают вниз!» «Туда им и дорога!» Потом некоторые выходят, не стреляются, ничего, просто падают. Короче, 37 трупов офицеров было в Ю-52.После войны я еще где-то до 57-го года летал, а потом меня направили в ракетные войска. Вызывают и говорят: «Командиром ракетного дивизиона пойдете. Правда, ракет, еще нет. Но они скоро начнут поступать». Я поехал в эту часть, куда меня назначили, это под Слуцком. Приехал, а там пьянки, безобразия, ничего нет. Я спрашиваю ребят: «Что тут?». «Да вот говорят, что будут ракетные войска создаваться». Я на это все посмотрел, а потом вернулся в штаб и говорю: «Я ни в какие ракеты не пойду!» «Но ты ж молодой еще!» Я говорю: «Да» «А куда ты пойдешь?» Я говорю: «Списывайте меня». «Ты ж молодой еще!» Я говорю: «Я в ракетные войска не пойду!» Вот так меня списали из армии, а потом я еще 24 года пролетал летчиком-испытателем на 407 авиаремонтном заводе.Там ремонтировали Ли-2, Ил-14, потом Як-40, Ту-124 разных модификаций, Як-42. И вот после капитального ремонта я их испытывал. У меня 15 тысяч часов налета. А потом, мне 3 месяца до 60 лет не хватало, и меня вызвали в Москву, ЦНИАГ, Центральный научно-исследовательский авиационный госпиталь, на медкомиссию.Приезжаю туда мне дали бумагу и я прохожу комиссию. Ну сдал все анализы там и так далее. Анализы хорошие. Потом прошел всех врачей. И вдруг приходит медсестра, я уже считал, что еще буду летать, а тут приходит медсестра, говорит: «Командир, Вас вызывает Председатель ЦВЛК». Я говорю: «Что ему надо?». «А это Вы у него спросите». Ну, я иду к нему, а председателем был генерал-майор медицинской службы. Я прихожу, докладываю ему. Он говорит: «Садитесь». А говорю: «Я постою». «Да садитесь». Ну, я сел. Говорит: «Василий Потапович, сколько Вам лет?» Я говорю: «А какое это имеет значение? Я уже всю летную комиссию прошел. Всех врачей. И анализы у меня прекрасные, все». Он говорит: «Нет, я не об этом. Сколько Вам лет?». Я опять ему: «А какое это значение?». Он тогда видит, что я не хочу говорить, достает со стола папку, оттуда открывает и говорит: «Василий Потапович, Вам не хватает до 60-ти лет 3 месяца. А вот этот приказ читайте». Беру приказ, написано: «Приказ Главного санитарного врача Красной армии. Летно-подъемный состав, достигший 55-ти лет, к летной работе не допускать». Вот это да! «Ну, Вы поняли что-нибудь?» Я говорю: «Понял, конечно, написано «старше 55-ти лет не допускать»». «А Вам без 3-х месяцев 60!» Ну, я говорю: «Ну что делать». У меня чуть слезы не текли, а мне предложили купить духи французские и пойти на поклон к даме, она поспособствует. Но я отказался и меня уволили на пенсию.- Спасибо, Василий Потапович. Еще несколько вопросов. На каких самолетах вы летали в войну?- В училище на И-16, потом Як-1, войну закончил на Як-3. Летал еще на Як-9У, это не учебный, а усовершенствованный. Очень такой самолет был скоростной, с мотором М-107А, скорость у него максимальная была на высоте 6000 метров 720 километров в час. По тем временам, это была большая скорость, но у него у мотора был ресурс всего 25 часов.- Насколько тяжело было после И-16 переучиваться на ЯК-1?– У нас не было спарок, но после И-16 – садись на Як и летай. Ну, вначале, значит, бегали, чтобы направление пробежки… Пробежки, пробежки… Сегодня – весь день пробежки. На следующий день – подлет, высота, где 2-3 метра, убирает газ и садится. Если позволяет поле. Потому что аэродромы-то, в основном, полевые аэродромы.И-16 вообще очень строгим самолетом был, очень боялся перетягивания ручки, то есть вывод его на критический угол, а у него критический угол был всего 12 градусов, он тогда вот так вздрагивает и пошел, а чтобы вывести его с этого сваливания, надо где-то около 1000 метров. А если малая высота, значит, все, летчик погибает. Такие случаи были.Як же прощал все! Як был самолет прекрасный. Особенно Як-7В и Як-9У. Но Як-9У был несколько построже, потому что он был более скоростной самолет.Но вообще, я больше всего любил самолет Як-7В. Он, во-первых, очень хороший и на вираже, и на вертикали, превосходил Мессершмитт-109, а вот Як-1 – это самолет был строгий очень. Все зависит, от центровки самолета. Допустим, у одного самолета центровка, ну, так грубо возьмем – 18 или 16, а у другого – 24 средняя центровка, это уже опасный самолет. Ну, с задней центровкой. Конечно, такие самолеты не допускали к полету. Но со средней центровкой, ты вот идешь в вираже и чуть энергично потянул ручку, чтобы покруче сделать, а он вздрогнул и в штопор.-Вы говорите, что сбивали Мессершмитты и Фоке-вульфы. Какой, на ваш взгляд, из этих двух истребителей сильнее был?- Сильнее был Мессершмитт Г-2. Был такой Мессершмитт, у него, видно, стоял форсированный движок, он хорошо был вооружен. Фоке-вульф хорош был на горизонтали, но уступал Мессершмитту на вертикали. Если Мессершмитт, разгоняя скорость, набирал где-то за боевой разворот 1000-1200 метров, то Фоке-вульф – не выше 800.- А как, по сравнению с немецкими истребителями, вы бы Яки оценили – хуже, лучше, на уровне? Если лучше, то в чем? Если хуже, в чем?-Немецкие самолеты были лучше, потому что они были лучше сделаны. У нас вот ресурс двигателя на самолете 25-50 часов, ну что это за ресурсы? И некоторые моторы не вырабатывали даже этот ресурс.Кроме того мотор все время греется. Летчик прилетит, говорит: «Температура по защелку, я на нем летать больше не буду». Говорит: «Даже в кабине такая жарища!». Потому что кабина, знаете, какая была? Перегородка противопожарная и все. Эта перегородка нагревалась очень сильно и в кабине летом невозможно. Взлетишь и чувствуешь, как через минут 15-20, уже по спине пот течет, очень жарко было в кабине. Но зимой было тепло.Еще у Яка недостаток был – очень слабое шасси, он боялся бокового удара. Заходишь на посадку и, допустим, боковой ветер, а тебе негде больше сесть, боковой ветер сильный и ты прикрываешься креном до последнего момента, чтобы тебя не снесло. А на полевом аэродроме там могут быть и ямы… Прикрываешься креном и, перед самым приземлением, медленно выводишь его из крена, и сажаешь самолет. Но бывало так, что рано вывел из крена и вот садится со сносом влево или вправо. И эта нога, куда снос, складывалась. Там недостаток был такой, что боковой подкос, он слабый был.Ну и еще запас горючего у него был маленький. Этот самолет был только для воздушного боя. А куда-то далеко на Як-3 сопровождать бомбардировщиков – это было очень плохо. Потому что, как правило, в этих случаях летали Як-9. Был такой самолет Як-9Д. Этот самолет имел запас топлива на час сорок минут. А на Як-3, если ты мотор форсируешь, на один час.- Качество радиосвязи на Яках вас устраивало?-Во-первых, радиостанции только у ведущих были, передающая станция. У ведомых, как правило, только один приемник. РСИ-3. Его настроят на земле, зафиксируют, там фиксаторы такие были, зафиксируют, чтобы не сдвинуть никуда, а в результате болтанки там и тому подобное, он чуть-чуть сдвинется, и ничего не слышно. И летчик начинает искать волну. Так что качество связи неважное было.- А как вам вооружение на Яках?- Вооружение было прекрасное. Пушка ШВАК, пулеметы БС.Единственный был случай, когда у меня и у моего ведомого, на высоте 9000 метров Юнкерс ушел. Ну, это ж ЧП. Нас навели на этот Юнкерс, мы атакуем, все включено, а стрельбы нет. Потянешь рукоятку, перезарядишь пушку и пулеметы, делаешь повторную атаку – стрельбы нет. Он и ушел.Мы сели, ко мне главный техник подходит и: «Что, командир, очередной?». Я говорю: «Да пошли вы!» Господи, какой очередной? Докладываем, что не работало оружие. Ну, командир полка сразу к начальнику вооружения полка: «Проверить оружие!».Начальник вооружения сел, сперва в мой самолет, запустил двигатель, обороты 1200, и начинает… Пушка – ту-ту-ту-ту-ту, уже же минут сорок прошло, как мы сели.Приходит к командиру полка: «Товарищ полковник, оружие работает безотказно!». А на аэродроме как раз тогда был командир дивизии, генерал Рязанов. Узнал про этот случай и: «Обоих оформить под суд!», – за то, что мы не сбили этот самолет-разведчик. Ну, думаю, все, под суд отдадут, лет семь и в офицерский штрафбат. Но нам повезло. На аэродроме тогда еще инженер дивизии по вооружению и вот, после того как начальник вооружения полка доложил, что оружие работает безотказно, он приказал: «Никому не трогать самолет!» При мне открывает, и снимает мешки, в которые гильзы и звенья ленты собирались. Летчики стоят, техник, командир полка, он все, высыпает, я же докладывал, что дважды перезаряжал, и вот в мешке он нашел нестрелянные патроны, и там капсюль не пробит, а чуть-чуть придавлен. И это нас спасло. Инженер дивизии по вооружению написал, что летный состав здесь не виноват, виноват техник по вооружению, который оружие смазал веретенкой, вместо того, чтобы смазать пушечным салом. И этого бедного техника, старшину, судили военным трибуналом и отправили в штрафбат, где он и погиб.- А фонари закрывали? Или с открытыми летали?– Нет, мы закрывали фонари всегда. Но во время воздушного боя фонарь открывали. Дело в том, что были случаи, когда пуля с Мессершмитта попадала в стыки, и летчик не мог сбросить фонарь. Фонарь заклинивало и летчик погибал.- Какая была процедура подтверждения сбитых?В обязательном порядке два человека должны подтвердить, что ты сбил самолет и самолет упал в том-то районе. Прилетаешь и пишешь в докладной, что так и так, в таком-то районе я сбил такой-то самолет. Если нет подтверждения летчиков, допустим, то ты показываешь на карте где упал самолет, и туда летят два летчика, там командир звена или командир эскадрильи, видят, что там действительно лежит самолет и горит –возвращаются, и писали в рапорте – Подтверждаем.В конце войны появились фотопулеметы, но их мало было. Я помню мне достался самолет Як-9У, и вот на нем были фотопулеметы установлены. Нажимаешь на гашетку стрельбы, срабатывает фото-кино-пулемет. если он зафиксировал, что самолет горит, того уже достаточно. А если на фотопулемете пленку проявили, а там нет горящего самолета, самолет идет негорящий, если даже ты его действительно сбил, не негорящий не засчитывали.- Не было такого, чтобы свои сбитые кому-то другому, так сказать, отдавали? Для награды?-Бывало. Ведущий, например, Герой Советского Союза, а у его ведомого, допустим, только 7 самолетов сбито. Ну, и бывали такие случаи, что групповой, например, сбили вдвоем, а ведущий говорил: «Нет, это сбил ведомый летчик мой». Ему засчитывали. Для того, чтобы человек получил награду. Но это редко очень было.-Тогда еще такой вопрос по наградам – в полет награды надевали?-Кто с наградами, кто не с наградами. Дело в том, что немцы, когда сбивали нашего летчика и он оставался жив, а у него награды, они награды с него снимали, форму брали и использовали эту форму и наши самолеты для разведки. Был случай, приземлился самолет на аэродроме, техники подходят – наш самолет и летчик там с наградами, он говорит: «Я с такого-то полка, заправьте, был бой тяжелый, топлива нет». Его заправляют, все, а это – немец был, он хорошо говорил по-русски.- 100 грамм наркомовских ежедневно наливали, нет?
- Не ежедневно. 100 грамм давали за сбитые самолеты, точнее, за боевой вылет. Если вы сделали в день три боевых вылета – 300 грамм. Но я был совсем молодой, я не пил никогда. А были там же, например, старики, как мы их называли. Ну, им уже где-то 32-35 лет, понимаете. Подходят «Ты будешь пить, Вася?» Я говорю: «Нет, не буду». «Скажи старшине, чтобы он мне отдал». «Пожалуйста».
Я иду к старшине, а тот возмущается: «Как?! Не дам ничего!». Я говорю: «Вы не имеете права. Нет, тогда наливайте мне 300 грамм, я сам ему отдам!» «Ну, ладно, отдам!»
Честно говоря, я на фронте никогда не выпивал. Но у нас был такой Фомин, летчик, который даже пьяный летал. После войны уже он разбил самолет и его уволили из армии за употребление спиртных напитков.
Когда самолет он поломал, его взяли на комиссию, взяли анализ крови, а там присутствие алкоголя в большом количестве, он накануне вечером пил. Ну, он, конечно, не думал, что ему придется летать. Он потом оправдывался: «Никто не говорил, что я буду летать» и так далее, но его уволили.
- Комиссары, политический состав и особисты, СМЕРШ, с ними как отношения складывались?
-У нас в 182-м полку был комиссар, который летал сам. Он к командиру полка пришел и говорит: «Я летчик или кто?». Он говорит: «Ну, брат, ты летчик». «Я буду летать и сбивать самолеты. Если меня собьют, ты найдешь себе другого комиссара!» А комполка: «Я не имею права тебя допустить!» «Нет, я буду летать!». Ну, там, видно, вышестоящие органы ему разрешили летать. И он летал.
Он всегда так интересно рассказывал. Яки называл «Ячек», больше никак. «Я Ячек беру, тяну ручку, а он вздрогнул, хочет в штопор, а мне не хватает рулей, для того, чтобы удержать его! А немец уходит!»
-А СМЕРШ?
- Меня как-то вызывал начальник СМЕРШ, он был старший лейтенант, а я лейтенант. Ну так вот, вызвал меня просил, чтобы я, значит, дал показания на летчиков, чтоб я был информатором. А я ему сразу сказал: «Извините, товарищ старший лейтенант, но я доносить на летчиков ничего не буду». «Как ты смеешь так со мной разговаривать?!» Я говорю: «Как хотите. Делайте со мной что хотите, но я доносчиком не буду!». Он: «Пошел вон отсюда!» Грубо так. И выгнал меня.
На этом закончилось. Наш разговор. Но у него были, видно, доносчики.
- В полку у самолетов какие-то отличительные признаки были? То есть, чтобы от соседних полков дивизии вы друг друга в воздухе могли отличить?
- Ну, безусловно. Это уже было где-то в 44-ом году, ближе к концу войны, у американцев научились. Мы в Полтаве стояли, и там был полк американских Лайтингов, у них обязательно что-то нарисовано. Например – скачет лошадь, на ней сидит черт и показывает назад огромную дулю. Это тот, кто атакует его дулю им. Ну, у немцев – тузы там и тому подобное. Ну, и мы тоже научились. Но у нас в полку была стрела. Молния. С носа идет красная полоса такая, потом зигзаг такой под кабиной, потом она разрывается – номер написан, например: 21, и дальше выходит в хвост. Это в нашем полку было так.
Ну и звездочки под фонарем рисовали, с левой стороны.
– А вот про Полтаву вы упомянули. Вообще с американскими летчиками общаться доводилось, нет?
– Общались, хотя комиссар, обычно, говорил: «Не надо с ними общаться!». Они, правда, прилетают, встречаются с нашими девчатами. Они работали оружейниками там, телефонистами и тому подобное. Угощают их жевательной резинкой и тому подобное. А эти жуют-жуют, некоторые думают, что это конфеты, и глотают их. А потом кто-то им сказал: «Зачем вы глотаете? Это ж резина!» «А что?» «Будешь пукать вот такими шарами!» Она с перепугу достает, выкидывает все.
Мы встречались с ними и разговаривали, но они по-русски не понимали. У нас в полку был инженер полка по спецоборудованию, который хорошо знал английский язык, его Владимир Ильич звали, как Ленина, ну мы кричали: «Ильич, иди сюда, поговорим с американцами!»
Вот с ними так и разговаривали. Они вопросы, в основном, по технике задавали.
У меня там случай был, один американец очень упрашивал: «Разрешите полетать на ЯКЕ». А я ему говорю: «А мне можно на Китихау?» А он так головой, потом отвечает: «Нет». Думаю, если мне «нет» на твоем самолете, то почему я тебе должен дать свой самолет? Он попросил, чтобы показали ему этот самолет в воздухе. Ну, мне командир полка говорит: «Давай!» Я взлетел и на малых высотах как начал крутить «бочки», иммельман там… Короче все, что позволяла высота. Потом спикировал и на высоте 10 метров над ним прошмыгнул со скоростью 700 километров в час. Хотя скорость разрешалась у земли – 600. Потом меня ругал командир полка. Потому что доложили, что на центроплане обшивка отслоилась.
- Кстати, вот такой вопрос. Летали во время войны на своих самолетах каждый или какой боеготовый, на том и летишь?
–Самолеты были закреплены за каждым летчиком, техник закреплен за тобой, моторист, оружейник, приборист, но, случалось, на задание летали на том самолете, который в лучшем состоянии. У меня случай был – у командира полка у нашего был Як номер 13, а мой самолет был неисправный, что-то там было не то с двигателем. Командир полка говорит: «Бери мой самолет и марш на задание!» Ну я и полетел.
Прилетел. А техник его, техник-лейтенант, когда я сел, мне говорит: «Товарищ командир, вы что, свой самолет подставляете, что ли?» Я говорю: «Как это понимать – подставляю?» «Посмотрите сколько у вас пробоин. Хорошо, что эти пробоины только в заднюю часть и в руль поворота, и в киль. Сколько дырок!» Значит, какая-то очередь прошлась. Я говорю: «А ну-ка идем, я посмотрю». Ну, пришел, посмотрел, насчитали что-то больше двадцати пробоин. «Что мне теперь делать?» Я говорю: «Что ты задаешь мне такие вопросы? Задавай вопросы своему инженеру. Что делать? Заклеивайте, если не повреждено нигде в силовой». Он говорит: «Так что это будет за самолет, когда в нем одни заклейки? Это ж самолет командира полка».
Меня комполка вызывает, я пришел к нему, доложил, а он мне: «Техник доложил, что мой самолет изрешечен. Где тебя подцепили?». Я говорю: «Во время воздушного боя». Ведь, обычно, когда, допустим, четверка звено и с их стороны, допустим, четверка или шестерка, то все бои переходят на индивидуальные, каждый со своим дерется.
Я и говорю комполка: «А что я? Он зашел снизу, – говорю, – а другой шел справа. Я не видел нижнего, а он справа-то уходил. Я резкий разворот сделал в его сторону. Не может стрелять в это. Если в обратную сторону… Я слышал, что во время боя, когда по самолету попало. Но я попробовал, все везде нормально работает. Управляется нормально. Так что я тут буду вой поднимать, что ли? Я, закончился бой, вот пришел, сел. А он осмотрел его и вам жалуется». Такой вот случай был.
- Приметы какие-то были?
- Ну, сказать, что суеверные – не скажешь, но, конечно, приметы были. Например, помню – оружие.
Ну, знаете, тогда было личное оружие, ТТ, а у меня был бельгийский маузер, в деревянной кобуре. Я самолет сбил, и он упал недалеко от нашего аэродрома, километров 5. Попросил командира полка, дали полуторку, трех солдат, и поехали смотреть. Ну, самолет, конечно, лежит, летчик погиб, а у него маузер этот висит. Ну я и снял с него этот маузер. Достанешь его, щелк – и приклад, 20 патронов в магазине. Стреляет полуавтоматом или автоматом. Нажал – выпустил, нажал, нажал, нажал. Или поставил на автомат, нажал, он – тр-р-р-р… очередями короткими, 3-4 патрона.
И у мне командир полка все требовал: «Сдать! Получить табельное оружие!» А я не сдавал его, это что-то вроде моего талисмана было. Ну и потом, с моим ТТ погибло два летчика. Один из них пришел, самолет горел, он умер, а оружие-то осталось. Другой тоже горел и направил свой самолет в озеро. Он не мог открыть фонарь, а самолет горел, и он, для того, чтобы погасить пламя, сел на воду. И утонул.
Еще вот утром никогда не брились, у нас были даже такие, которые отпускали бороду, но она мешает, когда маску одеваешь.
- Ваше мнение о немецких летчиках-истребителях какое было?
- Знаете, уже в конце 44-го года, когда немцы потеряли уже очень много самолетов и летчиков, там были летчики, наверное, не лучше наших. Я вижу по поведению самолета, что там за летчик сидит. Если летчик опытный, он делает такие маневры, что я со своим Яком не способен даже за ним угнаться, хотя Як-3 по своим летно-техническим данным, превосходил Мессершмитты.
- Василий Потапович, вопрос такой. Немецких летчиков видеть доводилось? Привозили к вам?
– Конечно, не только видеть, а и слышать. У нас в полку выступал один немецкий летчик в звании подполковник. Его сбил один наш летчик и он попал в плен вот его в полк и привезли. А он до войны в Энгельсе жил, и по-русски хорошо говорил. Он выступал так: «Я вам, – говорит, – вам расскажу слабые стороны Мессершмитта, Фоке-вульф. Могу даже рассказать про Маки-200, это итальянские. Его слабые стороны, какие на виражах, какая на вертикали…» и так далее.
- Спасибо, Василий Потапович.
Интервью и лит.обработка: | А. Пекарш |