Feldgrau.info

Пожалуйста, войдите или зарегистрируйтесь.
------------------Forma vhoda, nizje----------------
Расширенный поиск  

Новости:

Камрады давайте уважать друг друга и придерживаться правил поведения на форуме и сайте.
http://feldgrau.info/forum/index.php?topic=250.0

Автор Тема: Сидоров Михаил Николаевич  (Прочитано 8371 раз)

0 Пользователей и 1 Гость просматривают эту тему.

accord_2008

  • Неотлучный
  • *
  • Карма: +33/-3
  • Оффлайн Оффлайн
  • Сообщений: 2022
  • Подвиг - поступок насмерть перепуганного человека
Сидоров Михаил Николаевич
« : 03 Май 2012, 15:50:40 »

Михаил Николаевич Сидоров (слева) с сослуживцем, 1942 г 
Война все шла, снабжали нас как пограничников неплохо. Кроме советских предприятий, были и японские заводы – они арендовали рыбные участки по договору с Советским Союзом о концессиях. Японцы ловили рыбу, перерабатывали ее и делали консервы. У меня на участке было 3 японских консервных завода и 2 базы по ловле рыбы и ее переработке. Они весной приходили на своих судах и привозили рабочих с переводчиками, кроме того, никогда не покупали советские материалы, а привозили с собой банки, соль и рыбачий инвентарь. Их рыбный флот всегда был под моим наблюдением и охраной. Все эти базы и заводы также охраняли мои пограничники. А когда они уходили на зиму и все закрывали, то я нанимал штатского сторожа, которому мы платили зарплату до нового прихода японцев. Кроме того, мы внимательно наблюдали, чтобы японцы не перебирали выделенную им квоту той рыбы, которую они имели право выловить, и не использовали при этом мелкоячеистые сети, куда может попасть молодняк.
Японские базы были разбросаны далеко друг от друга, а я передвигался между ними на катерах наших рыбаков, т.к. своего катера у нас, пограничников, не было. Японцев я принимал и всегда внимательно проверял документы, а когда они уходили, то осматривал их здания. И внимательно следил, сколько консервов или засоленной рыбы они с собой увозят.
- Японцы не присылали с рыбаками свою агентуру?
- Думаю, что да, но нам не удалось ее раскрыть. Когда японцы прибывали, к нам в комендатуру присылали из штаба отделение разведчиков, они все лето были с нами и следили за японцами. Один из них, капитан Федоров, время от времени приходил к японцам, он немножко знал язык, и вел разговоры. Однажды решил он одного из японцев завербовать, и ничего у него не получилось. Вызвал японца к нам, и все вел-вел в моем присутствии разговор в отдельном помещении. И когда дошел до того момента, что нужно дать подписку, как тут японец раз, и выпрыгнул в окно, бежит по территории и кричит: «Русский меня вербует! Русский меня вербует!» Кое-как потом удалось отбиться от начальства, скандал вышел нешуточный. Японцам же мы соврали, что Филиппов плохо говорит по-японски и его просто не поняли. А что еще нам оставалось делать?!


Строительство заставы на о. Ратманова, октябрь 1941 года
- Как поддерживались контакты между вашей заставой и штабом 60-го пограничного отряда?

- Единственный эффективный способ прибыть в штаб – это езда на нартах, узких длинных санях, предназначенных для езды на упряжках из собак. Особенно они выручали зимой. Нас приглашали в штаб комендатуры в пос. Тиличики, это административный центр Олюторского района. А чтобы туда добраться, нужно ехать нартами 7 или 8 суток, не меньше. И вот я зимой собирался и ехал. Тогда один интересный случай произошел. В первый раз на своем участке я проехал без проводника, остановился в селе Нижние Пахачи, переночевал у председателя колхоза. На следующие сутки прибыл в Верхние Пахачи, в центре которых стояла усадьба оленеводческого совхоза. Теперь мне нужно было добраться до небольшого села Хаилино, а до него нужно ехать четверо суток. Ночлега нигде нет, только в тундре, дороги еще не знаю. Один я опасался ехать. Решил взять проводником местного жителя. Договорились, что он на своих собачках поедет, а я на своих. Когда председатель совхоза познакомил меня с проводником, я его называю по местным обычаям «приятель», а он мне говорил «начальник». Показал ему своих ездовых собачек, их у меня в упряжке было 10, хорошие, упитанные. Он посмотрел и сказал, что собачки хорошие, и мы сможем до Хаилино добраться за трое суток на таких прекрасных ездовых собачках. Причем так интересно сказал: «Три солнца спи, и ты будешь в Хаилино!» Ну ладно, перед этим я ему пообещал, что если он меня за трое суток доведет, то выдам 100 грамм спирта и табаку. Махорка выдавалась солдатам, а офицерам на Севере вручали трубочный табак «Золотое руно». Все местные жители, особенно женщины, очень любят курить трубку или жевать табак. И только потом я понял, какую совершил ошибку – проводник смекнул, что у меня есть спирт. Едем-едем, первая остановка, он говорит, мол, собачка устал, давай костер разводить и чай пить. Что интересно, чукчи очень быстро разводят костер – с одной спички. Специалисты в этом деле знатные. Смотрю, проводник едет впереди, время от времени соскакивает с нарт и собирает сухие веточки. В итоге остановились, разожгли костер, и я стал готовить чай. Проводник от чая отказался, попросил спирта, я ему налил стопку, причем они пьют его неразведенным. Только чайник вскипел и я стал его в кружку наливать, как он свернулся возле костра и спит. Потом еле-еле его растолкал, и мы поехали. Он усек про спирт, и всю дорогу остановки делал, якобы собачек жалел. И вдруг на третьи сутки уже темнеет, скоро, по идее, должно быть Хаилино, я его спрашиваю, когда же деревня будет. Проводник говорит: «Вот-вот, скоро Хаилино». И дорога проторенная идет, собачки бегут хорошо, как вдруг чукча поворачивает собак, командует «ках-ках», т.е. вправо, и мы залезли в какие-то заросли. Проехали минут пять или десять, и тут он заявляет: «Однако, начальник, мы заблудились». Как заблудились, думаю. Но он уперся и сказал, что будем спать. Спать, значит спать, начали костер разводить, а веток подходящих нет, только сырые, они шипят и не разгораются. К счастью, у меня в нартах был фанерный ящик, я его разломал, и тогда мы чай попили. Остатки спирта я ему вылил. Рассвет, поднимаюсь, проводник меня будит, и еще сидя в спальном мешке, я вижу невдалеке дым из труб. Морозное утро, дым поднимается очень спокойно. Оказалось, что Хаилино было совсем рядом. Я, конечно, на проводника напустился, но что с ним поделаешь. Приехал к председателю местного совхоза Токареву, он слыл одним из лучших хозяйственников на Камчатке. Председатель приказал моих собачек убрать из нарт и накормить, а также дать им отдых. Меня же оставил ночевать у себя в доме, его жена работала бухгалтером в совхозе. И строго-настрого предупредил местных жителей, чтобы никакие вещи у меня из нарт не пропали. Уже у Токарева дома я рассказал этот случай, он мне говорит: «Учти на будущее, чукчам никогда нельзя показывать флягу, а тем более говорить, что у тебя спирт есть. Будет мучать тебя до тех пор, пока все не вылакает!» Так мой проводник и сделал.- Как поддерживались контакты между вашей заставой и штабом 60-го пограничного отряда?
В 1945 году война с Германией закончилась, победа меня застала на заставе. И 9 августа началась советско-японская война. Пограничники 60-го погранотряда вошли в сводный батальон морской пехоты под командованием майора Тимофея Алексеевича Почтарева, моя застава была включена в качестве взвода. Батальон готовился к высадке на остров Шикотан, самый крупный остров Малой гряды Курильских островов. Конечно, все заставы, которые имели дело с японцами, как и я, записали в этот батальон. И передо мной была поставлена задача – взять все японские базы под охрану, японцев интернировать и не дать им возможность уничтожить оборудование и повредить заводы. Все имущество нужно было передать советским рыбным предприятиям. Когда я это делал, то брал с собой представителей наших советских рыбных заводов, все имущество сразу описывали и ждали, когда придет за японцами судно. Я их отправлял на родину. Японцы вели себя тихо и не сопротивлялись, мне кажется, вообще же они, когда прибыли на лов, то уже знали, что может начаться война, потому что как-то изначально вели себя очень тихо. А вот на Курилы мне не довелось высаживаться, хотя после войны меня записали в участники операции в связи с тем, что я вошел в состав батальона. Но я не высаживался и в личном деле приказал не отмечать информацию о моей якобы высадке.
Потом в 1947-м году меня отправляют во Всесоюзную школу усовершенствования офицерского состава пограничных войск СССР. Она располагалась в Украине в г. Каменец-Подольский. На один год приехал, проучился, по идее нужно возвращаться в свою часть, но я очень не хотел возвращаться на Север, ведь по всем правилам таких офицеров, как я, меняли каждые три года. Подошел я к начальнику училища полковнику Долгову, обратился к нему с просьбой перевести в другую часть, он посоветовал написать рапорт, который отправят в Москву. Я все сделал, жду, и вдруг приезжает из московского отдела МГБ полковник. Вызвал меня в кабинет, предложил служить в Кремлевском полку, но я отказался, по рассказам курсантов я уже знал, что служба там тяжелая и неблагодарная. В итоге меня отправили в Молдавский пограничный округ, где я возглавил 8-ю заставу 22-го пограничного отряда, которая прикрывала небольшой город Леова, расположенный поблизости от границы с Румынией, проходившей по р. Прут. Территория наблюдения – 16 километров, у всех пограничников уже были автоматы АК-47. Кстати, тогда в Молдавский пограничный округ входил и Крым вплоть до Новороссийска, только там начинался Грузинский пограничный округ. Это уже с 1954 года крымские пограничники стали подчиняться Юго-Западному пограничному округу, штаб которого был расположен сначала во Львове, а потом в Киеве. Здесь в период моей службе было 5 задержаний. За эти успехи в 1951-м году я был награжден Орденом Отечественной войны I степени.
И тут о себе на границе дали знать отголоски войны. В Алуште в 1950-м году рыбаки и пограничники задержали шпиона, который пришел на шлюпке из Турции. Он был крымским татарином, уроженцем Алуштинского района, поэтому хорошо знал эту местность. Он в Севастополе попал в плен, пошел на сотрудничество с фашистами, затем немцы передали его США. Американцы долго готовили шпиона в четырехгодичной американской разведывательной школе ЦРУ, которая была расположена на территории  Турции. После обучения его на катере подбросили до нашего берега, а дальше он должен был двигаться самостоятельно на шлюпке, замаскированной под прогулочную лодку. С ним было 2 пистолета и шифры с картами, а также подвесной мотор американского происхождения. Рассвет застал шпиона в районе Алушты, он ориентировался на гору Аюдаг. Шлюпка была окрашена под белый цвет. Дело в том, что в Алуште были станции, которые выдавали отдыхающим, предъявлявшим паспорт, прогулочные лодки белого цвета. Пограничники их пропускали в море на расстояние примерно 300-500 метров от берега. Американцы это усекли и решили воспользоваться таким положением вещей. Шпион вышел на центральный пляж, прямо рядом с тем местом, где ныне находится спасательная станция. А в то время там стояло здание Алуштинского рыбачьего колхоза. И местные рыбаки еще раньше заметили шлюпку, при этом сильно удивились, в чем же дело, почему так рано и из глубины моря идет шлюпка. Наши советские люди сразу насторожились, и когда шпион вышел на берег, то они догадались, что он не похож на отдыхающего. Шпион же подошел к ним и спросил, где можно воды напиться, два рыбака вызвались его проводить к колонке, дающей питьевую воду. Только туда его подвели, он нагнулся попить, как рыбаки его за руки и скрутили. А третий рыбак тем временем порыскал в шлюпке и нашел там его оружие и снаряжение. Пограничный же наряд стоял рядом с домом отдыха. Рыбаки позвонили пограничникам, те сразу же спустились за подозрительным «отдыхающим», и уже через три или четыре часа он был в Москве вместе со всем своим снаряжением и подвесным мотором. А шлюпка еще очень долго валялась на заставе. Расстреляли его, как писали в газете «Известия», где-то в 1957-м году. Думаю, через него еще какое-то время работали сотрудники КГБ.
Когда произошел этот случай, то пограничники ахнули – а граница-то в Крыму слабенькая, заставы малые и редкие. И тогда границу начали усиливать. Меня назначили начальником штаба пограничной комендатуры. В нашем подчинении находилось 9 застав. Это старые заставы «Алупка», «Ялта», «Гурзуф», «Алушта», «Приветное» и «Судак», а кроме них были построены еще и новые заставы – «Утес» (под Алуштой), «Малореченское» (в одноименном селе) и «Морское» (в Судакском районе). Участок комендатуры шел начиная от горы Кошка и Голубого залива и доходил до г. Судака включительно. Наш штаб располагался в Алуште, а контрольно-пропускной пункт находился в Ялте. Всего в комендатуре служило 22 офицера: командир комендатуры, я, начальник штаба, первый заместитель начшатаба – начальник отделения разведки (в отделении было 7 офицеров), и три помощника начштаба: по пограничной службе; по боевой подготовке, и по спецсязи и спецслужбе, последний занимался шифрами. Также в комендатуру входил начальник связи со своими офицерами. Кроме того, еще у нас имелась резервная застава, расположенная в Алуште на ул. Горбачева. Туда входило отделение снабжения, отделение связистов и еще несколько солдат плюс офицер, командир заставы.
Службу нести было нелегко, потому что в зоне пограничной ответственности располагались дачные участки советского правительства, тогда хорошей дороги до Ялты не было, поэтому они доезжали до Алушты, здесь садились на переоборудованные пограничные катера и ехали к себе на дачи. Причем довелось видеть не только советских руководителей. Был и Джавахарлал Неру, и король Эфиопии, и лидеры стран народной демократии.
Задержание в период моей службы было только одно. В с. Малореченское летом приехал на отдых инженер из г. Горький. С ним была большая надувная лодка. Поселился он жить в селе, где-то с неделю пробыл, ходил в магазин и все покупал продукты, местное население быстро приметило, что он в запас берет. Нам стало ясно, что дело нечистое. Начали за ним следить. И вот, в один из дней он вышел на лодке в море, мы дали ему возможность уйти подальше от берега, прошел он 12-мильную зону, и тут пограничный сторожевой корабль их Балаклавского морского дивизиона взял его. Куда-то его отправили, по-моему, в КГБ и там начали с ним разбираться. Я не знаю, чем этот случай закончился.
Служил я в пограничниках до августа 1960-го года, когда упразднили нашу комендатуру. Мне предлагали ехать в Одессу на КПП, но я отказался, столько переезжал, а тут получил квартиру в Алуште. Кстати, мы самостоятельно построили дом для пограничников с помощью саперного отделения из симферопольского гарнизона.
Я уволился в запас, мне назначили пенсию. Потом получил предложение о работе от райкома партии, точнее, от его председателя Алексея Михайловича Цветкова. Стал заведующим отдела кадров «Курортторга». Поначалу переживал, ведь до этого я ни одного дня не проработал в гражданских органах, тем более в торговле. Сначала трудно приходилось, но потом я приспособился, заочно выучился в торговом институте, и проработал в торговле 26 лет, дошел до первого заместителя директора «Курорторга».
Интервью и лит.обработка:Ю. Трифонов
« Последнее редактирование: 04 Май 2012, 09:00:40 от accord_2008 »
Записан
Те,кто не помнит прошлого,обречены переживать его вновь...

accord_2008

  • Неотлучный
  • *
  • Карма: +33/-3
  • Оффлайн Оффлайн
  • Сообщений: 2022
  • Подвиг - поступок насмерть перепуганного человека
Сидоров Михаил Николаевич
« Ответ #1 : 03 Май 2012, 16:01:55 »


Я родился 18 октября 1918 года в с. Заборовка Сызранского уезда Самарской губернии. Родился в большой крестьянской семье, у меня было две сестры и пять братьев. Родители до дня коллективизации занимались сельским хозяйством, имели свое подворье и участок. Были середняками, в хозяйстве имелась лошадь, корова и овечки. Затем мы переехали в новый поселок. Дело в том, что наше село было очень большое, а по крестьянскому укладу сыновья отделяются при женитьбе и заводят свои семьи. Так что близлежащей к селу земли всем желающим не хватало, поэтому многие селяне решили отселиться из Заборовки и перебраться на расположенные поблизости земли. Где-то в 8 километрах от старого села нашли удобное место для строительства поселков, рядом находились лес и луга, протекала большая речка Сызранка, кроме того, недалеко проходила железная дорога и располагалась железнодорожная станция Репьевка Сердобского района Пензенской области. Крестьяне отселялись в четыре небольших пункта, и практически все они расположились возле станции Репьевка. Наша семья переехала в пос. Куропаткино, вскоре началась коллективизация, в ходе которой все 4 поселка объединились в один колхоз «Большевик». Причем я четко помню, как мы разбирали и перевозили на новое место наш дом, он считался очень хорошим и добротным. Иначе и быть не могло, ведь семья была большая. После создания колхоза было принято решение об открытии в нашем поселке начальной школы. Естественно, в Куропаткино подходящего здания не было, поэтому нас в доме немного потеснили и организовали классную комнату, куда приехала педагог Анастасия Степановна Дорофеева, учительница первая моя. Причем она сразу обучала две-три группы, ведь они были небольшие. Причем в школу стали ходить дети из всех поселков. Мои старшие братья Иван, Василий, Федор и Виктор окончили несколько классов, после чего пошли работать трактористами, предварительно посетив специальные курсы. Они фактически организовали в нашем поселке машинно-тракторную станцию, которая обслуживала колхоз «Большевик». Всю жизнь они проработали там. Я же начал учиться, окончил 4 класса у себя в доме, а в пятый класс пошел в среднюю школу с. Заборовка. Жил на квартире у тетки, хотя расстояние между поселком и селом было небольшое, всего 7 или 8 километров, но, сами понимаете, каждый день сильно не набегаешься, особенно зимой, поэтому я жил в доме у тетки. Закончил 7 классов в 1934-м году, в этом же году поступил в Сызранский сельскохозяйственный техникум, на втором курсе которого тяжело заболел малярией. В то время на Волге была массовая инфекция, и тогда многие из учащихся заболели. Когда меня лечили, то врач отцу посоветовал отвезти меня в деревню и усиленно кормить, иного пути победить болезнь не было. Правда, еще он мне сделал какие-то уколы. Я в деревню приехал и остался там на год, в итоге благодаря питанию и заботе родителей малярия отступила. После выздоровления пошел в 9-й класс все той же Заборовской средней школы. Затем перешел в 10-й класс в сентябре 1938 года, и тут мне подошло 20 лет, я должен был попасть в призыв, ведь в то время в армию брали двадцатилетних ребят, а не восемнадцатилетних, как сейчас. Взяли на учет в военкомате, и я твердо решил идти в армию. В то время была серьезная международная обстановка с Японией, я любил читать газеты, ведь радио и телевидения у нас в селе не было, а в газетах постоянно писали о хасанских событиях на советско-японской границе. И самый большой героизм в ходе конфликта проявили пограничники. Когда меня пригласили в военкомат, то сначала предложили дать отсрочку, раз я учусь в 10-м классе. Но я наотрез отказался, только попросил направить меня в пограничные войска. И уже 10 октября 1938 года меня призвали в армию и направили в Ленинград.
В те времена пограничные войска подчинялись наркомату внутренних дел. И меня после 3-хмесячных курсов молодого бойца сразу зачислили в школу младшего начальствующего состава (МНС), т.е. в сержантскую школу, как окончившего 9 классов. Тогда редко встречалось образование в 7 классов, а уж 9 или 10 классов – это была очень большая редкость. Девять месяцев я проучился, причем часть стояла в Семеновских казармах возле Зимнего Дворца. Учили нас командовать отделением. Что интересно – нам выдали обмундирование, и нужно было пометить шинель и гимнастерку буквами «МНС» - а я написал свои инициалы М.Н.С. – Михаил Николаевич Сидоров. Курсанты узнали это дело, и вскоре у меня появилось прозвище МНС. Шла учеба, сначала мы стояли на зимних квартирах недалеко от Ленинграда, где-то в 30 километрах, а потом был организован летний лагерь поблизости от ст. Васкелово Ленинградской области, недалеко, километрах в двух или трех. Это была железнодорожная ветка, которая вела в Финляндию. Мы установили там палатки, и уже где-то 1 или 2 сентября 1939 года нас подняли по тревоге. Мы тогда находились на стрельбище, и очень быстро вернулись в лагерь. Только мы притопали, сразу же прозвучала команда: «Сдать оружие и патроны!» Мы все сдали, взяли свои вещи и направились на ст. Васкелово. Пришли туда, и электричкой прибыли в свои Семеновские казармы. Там нас оперативно накормили обедом и отправили назад на вокзал, где посадили в пассажирский поезд «Ленинград-Шепетовка». Тут мы поняли, что двигаться будем в Украину, т.к. Шепетовка находилась недалеко от старой границы Советского Союза с Польшей.
Когда мы ехали, я спросил командира, мол, зачем нас отправили в Украину, а он мне ответил: «К чему тебе это знать?! Не положено такие вопросы задавать!» В итоге мы попали в г. Славуту, где находился недавно переброшенный сюда 22-й пограничный отряд, который охранял старую границу, проходившую по Днестру. Мы приехали в этот отряд, и на основе наших кадров  пограничное командование начало формировать новый 94-й пограничный отряд. Я получил под команду отделение пограничников 6-й пограничной заставы 2-й комендатуры. Начальником заставы был старший лейтенант Теренко, а его заместителем по строевой подготовке стал старший лейтенант, фамилию забыл, призванный из запаса. 17 сентября 1939 года начался поход Красной армии в Западную Украину. Поэтому нас и сформировали для того, чтобы мы вышли на новую государственную границу и взяли ее под охрану. А 22-й пограничный отряд пока оставался на старой границе. 17 сентября нас подняли в ружье часа в три ночи, и перед нами выступил младший лейтенант Василенко, замполит 6-й заставы. Он говорил следующее: «В 5 часов утра Красная Армия перейдет границу с Польшей и пойдет на запад с целью освобождения исконных советских земель – Западной Украины и Белоруссии». Только тут мы и узнали, для чего нас сюда направили. В 5-00 утра мы пошли вслед за войсками на польскую территорию. Правда, в отличие от пехоты мы не двигались пешком, нас посадили в эшелон на ст. Шепетовка и в нем мы ехали до Львова. Перед этим городом эшелон вдруг почему-то остановился, и когда мы спешились, то увидели, что впереди был взорван мост. Далее все заставы начали самостоятельно выдвигаться к границе, уже по карте начальник заставы Теренко нас вывел к месту назначения. Шли ночью, дождь был, везде грязь. А в целом польские войска нам не сопротивлялись. Пришли мы на новую границу, уже с фашистской Германией. Встречает здесь нас командир кавалерийского полка, и говорит: «Ну вот, пограничники, Я вас ждал как мать родную. Вам охранять государственную границу, а свой полк я отвожу в тыл». На этом для нас освободительный поход и закончился.
Условий на новой границе, конечно, не было никаких, к счастью, мы попали в старую каменную заставу, оставшуюся еще от штаба пограничной стражи польской. Там я впервые начал нести пограничную службу, ходил в наряды, учил солдат.
- Сколько солдат было в отделении?
- 12 пограничников, включая меня, командира отделения. Мы все были вооружены винтовками, автоматов не было. На границу с собой каждый брал еще по 2 гранаты и по 90 патронов, это в обычный наряд. Если переходили на усиленную охрану, то выдавали по 120 патронов.
В первые месяцы моей пограничной службы на новой границе как раз работала смешанная государственная советско-немецкая комиссия, которая определяла новую пограничную линию. В состав комиссии входили и юристы, и дипломаты, и пограничное начальство, и топографы. Тут же работали и саперы – с нашей стороны взвод, и с немецкой – аналогичное по численности соединение. Проходили пограничную линию, члены комиссии договаривались между собой, и наносили точные координаты границы на советскую и немецкую схему. После этого саперы устанавливали советский пограничный столб, а немцы – свой, примерно в 3-4 метрах от нашего. Мне пришлось примерно с неделю, пока комиссия проходила по нашему участку, охранять эту группу. Что интересно, я еще тогда подумал и обсудил этот момент со своими солдатами – советские саперы ставили подготовленный столб с гербом СССР, утвержденным Конституцией, все чин по чину, а немцы тут же пилили дерево, обтесывали его и наспех ставили с табличкой. Поэтому у меня возникла такая мысль: «А немцы-то ставят свои столбы временно!» Честное слово, действительно была подобная мысль. А тут через полтора года началась Великая Отечественная война.
Пограничная служба была довольно тяжелой, потому что граница располагалась в карпатских лесах, пограничная линия была не оборудована, контроль полосы не был налажен, и, что самое главное, не было пограничной связи, да и между заставами связь осуществлялась чисто символически через посыльных. Когда с нарядом ночью идешь на границу, то можешь использовать максимум ракетно-сигнальную связь, и все. Проводной связи, как обычно, не имелось, потому что не было специальных проводов погрансвязи, к которым можно в любое время присоединить через розетку телефонную трубку, и установить связь с заставой. Раций же в наряды не выдавали. Прослужил я на новой границе до марта 1940 года. А тут снова посмотрели на девятиклассное образование, и, практически не спрашивая меня, отправили в пограничное училище. Причина заключалась в том, что тогда звучал лозунг: «Сталин и Гитлер – мир и дружба», и в погранвойсках больше опасались войны с милитаристской Японией. Я попал в Саратовское пограничное училище на кратковременную учебу, всего на 6 месяцев, тогда начали ускоренно готовить младших командиров, причем не только пограничников, но и пехотинцев – рядом с нашим училищем располагалось аналогичное пехотное учебное заведение, и там тоже открыли ускоренные командирские курсы.
По окончании училища мне присвоили звание «младший лейтенант пограничных войск». И весь наш выпуск был в полном составе направлен на Дальний Восток. Всего нас выпустили одну роту в составе трех взводов, т.е. около сотни мл. лейтенантов. Ехали мы очень долго, до Москвы добирались пассажирским поездом. И в столице на Северном вокзале (ныне – Ярославский вокзал) собралось очень много пограничников, все двигались на Дальний Восток. Это были выпускники Саратовского, Харьковского и Орджоникидзевского пограничных училищ. Мы примерно неделю сидели в Москве, причем по перрону ходили одни пограничники в зеленых фуражках. Сопровождающие нас командиры сильно ругались с железнодорожным начальством, но те только руками разводили и объясняли, что все никак нет подходящих составов. Ведь тогда ходил три раза в неделю единственный пассажирский поезд «Москва-Владивосток», в котором были старые и маленькие вагончики, а билеты раскупались заранее. В итоге выяснилось, что на вокзале формировался товарный поезд с переселенцами, который назывался «Скорый и Веселый». Комендант вокзала поставил прямо в центр этого состава 4 или 5 пассажирских вагонов для пограничников и всех нас туда поселили. Месяц поезд добирался до Владивостока. Где-то он бежал быстро, не останавливался, а где-то стоял по дню, а то и больше.
В итоге мы добрались во Владивосток и нас всех сразу же записали в Приморский пограничный округ. Штаб округа располагался прямо в городе. Меня назначили заместителем начальника пограничной заставы «Узкая» 69-го пограничного отряда, который дислоцировался в пос. Комиссарово Приморского края. По сути, это был гарнизонный поселок отряда, располагавшийся недалеко от границы. Так что я нес службу уже в новой должности. Тут же я и женился, и здесь же меня застала война.
- Японцы нарушали пограничный контроль?
- Очень часто. Правда, наша застава не задерживала нарушителей, а другие заставы, было дело, задерживали. Вообще же очень японцы вели себя агрессивно. Мы в светлое время на границе не показывались – обязательно обстреляют. Даже был издан приказ начальника погранотряда о том, чтобы вблизи границы не появляться без надобности в светлое время суток. Причем наряды на границу мы также высылали затемно. Опасно было, нужно всегда быть внимательным и осторожным.
- Как вы узнали о начале Великой Отечественной войны?
- Прослушали объявление по радио и выступление Молотова, это было около 12-00 по московскому времени. Мы ждали, что Япония также вот-вот пойдет на нас войной. Все заставы перевели на усиленный режим охраны границы. Но, к счастью, японцы так и не рискнули напасть на Советский Союз. Уроки Хасана и Халкин-Гола не прошли для них даром.
Шла война, и буквально на второй неделе после 22 июня пригласили меня в штаб пограничного округа во Владивосток. Начальник отдела кадров подполковник Кузнецов начал со мной беседовать, и сказал, что меня назначают помощником начальника заставы на открывающейся заставе на о. Ратманова, который находится в Беринговом проливе напротив Аляски. Как выяснилось, этот остров никогда не охранялся, там не было пограничников, и сейчас советское правительство приняло решение взять этот остров под охрану. В конце Кузнецов мне говорит: «Мы посылаем туда только холостяков». Я объяснил, что женат, а в личном деле просто не успели зарегистрировать этот факт. Кузнецов начал думать, как же быть в таком случае, потребовал оставить жену, а в это время как раз началась эвакуация семей пограничников – их отправляли в тыл от японской границы. Он предложил ее также отправить. Но я отказался наотрез и сказал, что заберу жену с собой на заставу. В итоге кадровик сдался. Короче, жена со мной поехала.
Прямо во Владивостоке наши саперы очень быстро построили шестикомнатное здание заставы из дерева, а также склад и баню. Все это в разобранном виде 17 июля 1941 года было погружено на пароход «Волхов». Застава была поставлена на три года – и мы получили на весь этот срок и одежду, и питание, и оружие. Почему решили открыть заставу? В 4 160 метрах от о. Ратманова расположен остров Малый Диомид, или остров Крузенштерна, а наш остров назывался по картам Большой Диомид. Дело в том, что уже в первые недели и месяцы войны все западные советские морские торговые порты были заблокированы немцами или находились под опасностью воздушных ударов. Поэтому советское правительство надеялось, что основной путь помощи от вероятных союзников в борьбе с фашистской Германией – США и Великобритании, пройдет через Берингов пролив по Тихому океану. Вскоре добрались мы до острова, собрали здания, и 6 ноября 1941 года застава начала функционировать – в этот день первый наряд вышел на границу. Начали жить армейской жизнью.
И действительно, вскоре пошли большие караваны, а мы наблюдали за этим из специально построенного наблюдательного пункта. В конце 1941 года начали своим ходом идти группы самолетов по 100 единиц с Аляски. Они летели в сторону Петропавловска-Камчатского, откуда их отправляли во Владивосток, и уже оттуда - на фронт. А морских судов с грузами шло очень и очень много. Однажды мы наблюдали интересную картину – идет судно, а на палубе стоят паровозы, очень много. А так в основном шли военные грузы и продовольствие.
- Каков был состав заставы на острове Ратманова?
- 12 человек. Начальник заставы – Иван Христофорович Шишкин, я, его помощник, командир отделения сержант Пастухов, радист Степанов, повар Казанцев, фельдшер-акушер Стариков. Остальные солдаты имели разные специальности: к примеру, Белов был плотником, Цыганов – техником-строителем, Сухарев на все руки мастер, и столяр и слесарь, Майский был печником. Всего 10 солдат и 2 командира, а также моя жена Маргарита Дмитриевна, а наша дочь Алла, появившаяся на свет 1 января 1942 года, стала первой русской девочкой, родившейся на о. Ратманова.
- На фотографиях заставы вы стоите с ездовыми собаками. Сколько их было на заставе?
- Мало, всего 5 или 6 собак. Но нам хватало, ведь территория острова небольшая, в длину примерно 9 км, а в ширину – около 5 км. Везде скалистые берега, а самая высокая точка острова – это гора Крыша.
- Каковы были задачи пограничной заставы?
- Вести наблюдение за американским островом, в том числе выходить ночью в наряды. Но главным образом мы вели наблюдение за движением судов в проливе и должны были доложить в случае каких-либо эксцессов. К счастью, нам не пришлось о таком докладывать. Мы имели радиосвязь с комендатурой, которая стояла в бухте Лаврентия на Чукотке. Затем мы держали связь с уполномоченным Государственного комитета обороны по морским перевозкам, выдающимся исследователем Арктики, дважды Героем Советского Союза Иваном Дмитриевичем Папаниным. Он был представителем Сталина на Севере. Кстати, Папанин нас всегда благодарил за внимательность, потому что мы очень четко фиксировали движение судов по проливу.
- С американцами контакт поддерживали?
- На американском острове Малый Диомид военных не было. Хозяин острова жил в г. Ном, расположенном на полуострове Сьюард (Аляска), а его представителем на острове являлся священник. Он же одновременно был и учителем для детей местных эскимосов. В то время был разрешен свободный переход границы местным жителям Аляски и Чукотки – чукчам и эскимосам. Они зимой, когда пролив скалывался льдом, ходили друг другу в гости, а мы им не препятствовали. Надо отметить, что коренные жители с американской стороны выглядели по сравнению с нашими намного чище, они даже носили нательное белье. Кроме того, у многих из них на руках и шее блестело золото. У нас же на острове жило несколько семей эскимосов, которых выселили осенью 1941-го года, так что из мирного населения остались только 4 сотрудника Полярной станции. Мы построили заставу недалеко от них и очень дружили друг с другом.
Закончилась моя служба на острове в сентябре 1942-го года. К нам пришел пограничный катер и привез нового заместителя. Просто я был заместителем по строевой части, а привезли замполита. Меня отозвали в Петропавловск-Камчатский, где стоял 60-й пограничный отряд. Попутным транспортом на катере я с семьей добрался до бухты Лаврентия, потом ждали судна до Петропавловска. Шло большое грузовое судно «Ижора», шедшее из Америки, в трюмах которого стояли самолеты. Так и добрались до штаба, где мне сообщили, что я получил назначение на Восточное побережье Камчатки. А дальше произошел случай, в ходе которого я чуть было не погиб.
Комендатура тогда стояла в с. Корф Олюторского района, мне надо было прибыть туда. И как раз молодое пополнение пограничников было направлено на службу, человек около 40, я с семьей и еще 2 семьи офицеров моряков, которые также следовали в Корф в комендатуру. Баржа, на которой мы должны были направиться в Корф,  стояла в Петропавловск-Камчатской бухте, а она, хотя и большая и очень удобная для кораблей, но весьма опасна из-за внезапных штормов. Пограничный катер подвел баржу к пристани, пришвартовали ее и начал выгрузку грузов, чтобы затем мы смогли на нее сесть. Когда я посмотрел на баржу и пристань, то увидел, что висит веревочный трап, и у меня аж душа подскочила, как же семью туда погрузить. Четверо солдат во главе со старшиной быстро поднялись на борт баржи и начали башенной стрелой поднимать грузы. Семьи предполагалось также погрузить с помощью стрелы. Первой доставили с вещами жену офицера-моряка, подошла очередь моей жены, а она с ребенком замялась, дочь Алла не хотела садиться на стрелу, кричит. Я решил взойти на борт баржи и уже оттуда с помощью ремней и стрелы поднять жену с ребенком. Так что на борту находились старшина Литюк, четыре молодых пограничников, я и жена офицера-моряка. И вдруг, откуда ни возьмись, налетел штормовой ветер, дождь со снегом. Дни короткие, сразу стемнело, и тут баржу оторвало от пристани и потянуло в море. А катера, как назло, нет, он ушел в порт на базу. Нас стало мотать по воде, одежда еще летняя, я в фуражке и хромовых сапогах, все мы мгновенно продрогли до костей. Тут идет катер, мы начали кричать, но нас из-за ветра не услышали, и он прошел мимо. Я из пистолета ТТ выпустил всю обойму, но на катере так ничего и не услышали. Костер разжечь мы не смогли, а шторм усиливается, болтает все сильнее и сильнее. Хорошо одно – так получилось, что нас не вынесло в океан, а прибило к берегу. Потом я вижу бухту, начали нас искать прожекторами, видимо, наши уже сообщили в штаб, что людей унесло в море. И тут луч прожектора навели прямо на нас, и я разглядел берег и сильные волны вокруг. А я до этого по рассказам моряков научился, как выбрасываться на берег вместе с судном. Когда нас начало подбивать волнами ближе к суше, на прибрежную скалу вышел сторож. Оказалось, это была нефтебаза рыболовного колхоза. Он увидел баржу, дал сигнал и быстро собрался народ. Я говорю старшине: «Ищи топор, будем выбрасываться на берег вместе с баржой». Литюк быстро разыскал топор. Тем временем волны прибили нас еще ближе к берегу, тогда мы бросили носовой якорь, баржу сразу же развернуло кормой и по моей команде все бросились на корму. Старшине же я говорю: «Как только услышишь мою команду «Руби» сразу же руби якорный трос». Я смотрю, одна волна, вторая, нужно рубить на самую большую волну. Дождался, подошла самая большая, кричу: «Руби!» И нас, раз, и швырнуло на сушу. Все попрыгали на берег, а женщина не может, я ее за юбку схватил и быстро стащил. Здесь нас всех собрали, подбежал начальник нефтебазы, и мы отправились в административное здание, где нас обогрели, растерли тела спиртом и напоили горячим чаем. Доложился я по телефону начальнику погранотряда Филиппову, он спросил: «Все живы, все нормально?» Я ему отрапортовал, что все хорошо, и он приказал ждать до утра, только попросил директора базы устроить нас на ночлег. Переночевали, а утром подошел катер и забрал нас в город. Так вот и спаслись, а ведь в бухте были везде скалы.
Похожая история случилась в этой же бухте в тот же год, но закончилась она трагически. Где-то через месяц после описанных мною событий в бухте стоял пограничный военный корабль «Киров», и он спустил шестипарную шлюпку на веслах с экипажем в 12 моряков. Так же внезапно налетел сильный ветер, ее оторвало от корабля и унесло в море. Когда все стихло, кто-то из командиров приказал спустить другую шлюпку и пойти на розыск. Дело в том, что около бухты протекает река Авача с очень сильным течением, и когда она сталкивается с морем, получаются большие волны. Идет борьба морской и речной воды. И эта шлюпка как назло туда попала, трое моряков-пограничников как-то спаслись, а девять погибли. Их похоронили в Петропавловске-Камчатском.
Я же после спасения через 7 или 8 суток оказался в штабе 60-го пограничного отряда, где получил назначение начальником заставы на Восточном побережье Камчатки в с. Опука Олюторского района Камчатской области. Участок достался очень большой, морская граница, длиной около 200 км. Там находились советские рыбные предприятия – 2 крупных рыбных комбината и консервный завод, а также завод по производству крабовых консервов. Каков был состав заставы на острове Ратманова?
- 12 человек. Начальник заставы – Иван Христофорович Шишкин, я, его помощник, командир отделения сержант Пастухов, радист Степанов, повар Казанцев, фельдшер-акушер Стариков. Остальные солдаты имели разные специальности: к примеру, Белов был плотником, Цыганов – техником-строителем, Сухарев на все руки мастер, и столяр и слесарь, Майский был печником. Всего 10 солдат и 2 командира, а также моя жена Маргарита Дмитриевна, а наша дочь Алла, появившаяся на свет 1 января 1942 года, стала первой русской девочкой, родившейся на о. Ратманова.
- На фотографиях заставы вы стоите с ездовыми собаками. Сколько их было на заставе?
- Мало, всего 5 или 6 собак. Но нам хватало, ведь территория острова небольшая, в длину примерно 9 км, а в ширину – около 5 км. Везде скалистые берега, а самая высокая точка острова – это гора Крыша.
- Каковы были задачи пограничной заставы?
- Вести наблюдение за американским островом, в том числе выходить ночью в наряды. Но главным образом мы вели наблюдение за движением судов в проливе и должны были доложить в случае каких-либо эксцессов. К счастью, нам не пришлось о таком докладывать. Мы имели радиосвязь с комендатурой, которая стояла в бухте Лаврентия на Чукотке. Затем мы держали связь с уполномоченным Государственного комитета обороны по морским перевозкам, выдающимся исследователем Арктики, дважды Героем Советского Союза Иваном Дмитриевичем Папаниным. Он был представителем Сталина на Севере. Кстати, Папанин нас всегда благодарил за внимательность, потому что мы очень четко фиксировали движение судов по проливу.
- С американцами контакт поддерживали?
- На американском острове Малый Диомид военных не было. Хозяин острова жил в г. Ном, расположенном на полуострове Сьюард (Аляска), а его представителем на острове являлся священник. Он же одновременно был и учителем для детей местных эскимосов. В то время был разрешен свободный переход границы местным жителям Аляски и Чукотки – чукчам и эскимосам. Они зимой, когда пролив скалывался льдом, ходили друг другу в гости, а мы им не препятствовали. Надо отметить, что коренные жители с американской стороны выглядели по сравнению с нашими намного чище, они даже носили нательное белье. Кроме того, у многих из них на руках и шее блестело золото. У нас же на острове жило несколько семей эскимосов, которых выселили осенью 1941-го года, так что из мирного населения остались только 4 сотрудника Полярной станции. Мы построили заставу недалеко от них и очень дружили друг с другом.
Закончилась моя служба на острове в сентябре 1942-го года. К нам пришел пограничный катер и привез нового заместителя. Просто я был заместителем по строевой части, а привезли замполита. Меня отозвали в Петропавловск-Камчатский, где стоял 60-й пограничный отряд. Попутным транспортом на катере я с семьей добрался до бухты Лаврентия, потом ждали судна до Петропавловска. Шло большое грузовое судно «Ижора», шедшее из Америки, в трюмах которого стояли самолеты. Так и добрались до штаба, где мне сообщили, что я получил назначение на Восточное побережье Камчатки. А дальше произошел случай, в ходе которого я чуть было не погиб.
Комендатура тогда стояла в с. Корф Олюторского района, мне надо было прибыть туда. И как раз молодое пополнение пограничников было направлено на службу, человек около 40, я с семьей и еще 2 семьи офицеров моряков, которые также следовали в Корф в комендатуру. Баржа, на которой мы должны были направиться в Корф,  стояла в Петропавловск-Камчатской бухте, а она, хотя и большая и очень удобная для кораблей, но весьма опасна из-за внезапных штормов. Пограничный катер подвел баржу к пристани, пришвартовали ее и начал выгрузку грузов, чтобы затем мы смогли на нее сесть. Когда я посмотрел на баржу и пристань, то увидел, что висит веревочный трап, и у меня аж душа подскочила, как же семью туда погрузить. Четверо солдат во главе со старшиной быстро поднялись на борт баржи и начали башенной стрелой поднимать грузы. Семьи предполагалось также погрузить с помощью стрелы. Первой доставили с вещами жену офицера-моряка, подошла очередь моей жены, а она с ребенком замялась, дочь Алла не хотела садиться на стрелу, кричит. Я решил взойти на борт баржи и уже оттуда с помощью ремней и стрелы поднять жену с ребенком. Так что на борту находились старшина Литюк, четыре молодых пограничников, я и жена офицера-моряка. И вдруг, откуда ни возьмись, налетел штормовой ветер, дождь со снегом. Дни короткие, сразу стемнело, и тут баржу оторвало от пристани и потянуло в море. А катера, как назло, нет, он ушел в порт на базу. Нас стало мотать по воде, одежда еще летняя, я в фуражке и хромовых сапогах, все мы мгновенно продрогли до костей. Тут идет катер, мы начали кричать, но нас из-за ветра не услышали, и он прошел мимо. Я из пистолета ТТ выпустил всю обойму, но на катере так ничего и не услышали. Костер разжечь мы не смогли, а шторм усиливается, болтает все сильнее и сильнее. Хорошо одно – так получилось, что нас не вынесло в океан, а прибило к берегу. Потом я вижу бухту, начали нас искать прожекторами, видимо, наши уже сообщили в штаб, что людей унесло в море. И тут луч прожектора навели прямо на нас, и я разглядел берег и сильные волны вокруг. А я до этого по рассказам моряков научился, как выбрасываться на берег вместе с судном. Когда нас начало подбивать волнами ближе к суше, на прибрежную скалу вышел сторож. Оказалось, это была нефтебаза рыболовного колхоза. Он увидел баржу, дал сигнал и быстро собрался народ. Я говорю старшине: «Ищи топор, будем выбрасываться на берег вместе с баржой». Литюк быстро разыскал топор. Тем временем волны прибили нас еще ближе к берегу, тогда мы бросили носовой якорь, баржу сразу же развернуло кормой и по моей команде все бросились на корму. Старшине же я говорю: «Как только услышишь мою команду «Руби» сразу же руби якорный трос». Я смотрю, одна волна, вторая, нужно рубить на самую большую волну. Дождался, подошла самая большая, кричу: «Руби!» И нас, раз, и швырнуло на сушу. Все попрыгали на берег, а женщина не может, я ее за юбку схватил и быстро стащил. Здесь нас всех собрали, подбежал начальник нефтебазы, и мы отправились в административное здание, где нас обогрели, растерли тела спиртом и напоили горячим чаем. Доложился я по телефону начальнику погранотряда Филиппову, он спросил: «Все живы, все нормально?» Я ему отрапортовал, что все хорошо, и он приказал ждать до утра, только попросил директора базы устроить нас на ночлег. Переночевали, а утром подошел катер и забрал нас в город. Так вот и спаслись, а ведь в бухте были везде скалы.
Похожая история случилась в этой же бухте в тот же год, но закончилась она трагически. Где-то через месяц после описанных мною событий в бухте стоял пограничный военный корабль «Киров», и он спустил шестипарную шлюпку на веслах с экипажем в 12 моряков. Так же внезапно налетел сильный ветер, ее оторвало от корабля и унесло в море. Когда все стихло, кто-то из командиров приказал спустить другую шлюпку и пойти на розыск. Дело в том, что около бухты протекает река Авача с очень сильным течением, и когда она сталкивается с морем, получаются большие волны. Идет борьба морской и речной воды. И эта шлюпка как назло туда попала, трое моряков-пограничников как-то спаслись, а девять погибли. Их похоронили в Петропавловске-Камчатском.
Я же после спасения через 7 или 8 суток оказался в штабе 60-го пограничного отряда, где получил назначение начальником заставы на Восточном побережье Камчатки в с. Опука Олюторского района Камчатской области. Участок достался очень большой, морская граница, длиной около 200 км. Там находились советские рыбные предприятия – 2 крупных рыбных комбината и консервный завод, а также завод по производству крабовых консервов.
Записан
Те,кто не помнит прошлого,обречены переживать его вновь...