Feldgrau.info

Пожалуйста, войдите или зарегистрируйтесь.
------------------Forma vhoda, nizje----------------
Расширенный поиск  

Новости:

Как добавлять новости на сайте, сообщения на форуме и другие мелочи.. читаем здесь
http://feldgrau.info/forum/index.php?board=2.0

Автор Тема: Афанасьева Нина Федотовна  (Прочитано 5686 раз)

0 Пользователей и 1 Гость просматривают эту тему.

accord_2008

  • Неотлучный
  • *
  • Карма: +33/-3
  • Оффлайн Оффлайн
  • Сообщений: 2022
  • Подвиг - поступок насмерть перепуганного человека
Афанасьева Нина Федотовна
« : 03 Май 2012, 14:43:23 »

В Ярцеве были изменники Родины: секретарь районного комитета, прокурор и следователь, которые работали на немцев. Но немцев-то погнали, а эти остались, спрятались где-то в лесу. Жена следователя рассказала в комендатуре, что приходил муж за продуктами. Нам дали задание прочесать лес в полутора километрах от Ярцево. Подошли к лесу, разошлись цепью. Прошли немного по лесу и кто-то почувствовал дымок. Командир взвода  приказала залечь. Длинноногую Валуйских послали сообщить в комендатуру, а нам сказали, чтобы мы, женщины, не занимались этим делом, что тут подойдёт мужской отряд. Они быстро появились: трое ребят. Как они тихо подошли! Быстро нашли землянку и перекрыли дымоход. Все трое выскочили из этой землянки. Ну, их тут же похватали. Вскоре их судили. Вызывали двадцать восемь свидетелей, которые рассказывали, как они издевались над нашими. И присудили их к смертной казни через повешение. Тут же построили недалеко от нас виселицу. Помню, как их вешали – два были здоровые, а третий худой такой… Они старались опереться ногами, чтобы не погибнуть! Дощечку им повесили, что они предатели, и автоматчиков из наших поставили охранять, чтобы трое суток их не снимали.
Когда мы Духовщину прочёсывали, тут вообще ни одного дома не осталось – одни трубы, печные трубы. И снегу полно, и всё заминировано, заминировано, заминировано! Овражек был такой небольшой: смотрим, - следы. И мы решили по этим следам пройти. Прошли, спустились. Там три землянки. В каждой землянке по 18 человек, а то и больше. Старики, женщины, дети. И, конечно, голодные, – у них нет ничего. Вот что у нас было, весь запас свой, мы им отдали.
Где-то уже к концу мая опять приказ: «Девушек всех отправить на восток». Мы, конечно, пока не знали об этом. Нам только сказали сдать оружие, - и дали месяц отдыха. Вот так! В июле мы поехали. Куда нас везут? Привезли нас в Иркутск, в 29-ю дивизию железнодорожных войск. Нас накормили, а потом разделили: часто оставили в 67-м полку, а часть отправили в 68-й полк за Байкал. Вот и я попала в 68-й полк.
Сначала нас отвезли в тайгу на заготовку голубики. За десять дней мы пять бочек и 20 ведер насобирали. Потом приехала машина, забрали нас, и уже всех распределили – кто на Четинку, кого в гарнизоны… А я осталась одна. Опять, думаю, к чужим! Вы знаете, привыкаешь к своим девчонкам, - и потом, мы с миномётчиками не знались, - пулемётчики есть пулемётчики.
Вечером меня забрали, и один офицер повёз на поезде. Привёз он меня в гарнизон Маковеево. Тогда японцы зашевелились, а всех мужчин уже поснимали с гарнизонов. И нас, женщин, поставили всё охранять. Вот была там водокачка. А водокачка тогда – это важный объект. Потому что паровозы без воды не пойдут. Большие казармы, женщины мне незнакомые, - офицер представил меня: «исполняющая обязанности начальника гарнизона». Ну, спасибо! Он уехал, а девчонки есть девчонки! Я говорю: "Жить нам здесь не день, не два. Грязно – мужчины были здесь, а сейчас наведём порядок, чистоту и будем жить". Ну, действительно, мы всё сделали, навели мы там порядок. У нас порядок, дисциплина, всё хорошо было. Вскоре меня перевели в Хилок начальником гарнизона, который охранял правительственную связь. Я со своего гарнизона забрала Катю Малькову, - а с других гарнизонов сержанта Любу Челпанову, Асю Севастьянову, – ну, каких я знала, серьёзных девушек. Мы заменили мужчин. И на этом посту до до ноября месяца 1945 года. В мае, в День Победы, в два часа мы менялись с Любой, и я даже не успела лечь, уснуть, - как она закричит: «Девчонки, победа!!!» Все соскочили, все обрадовались. Ну, думаем, нас скоро будут демобилизовать. Май проходит, июнь проходит, июль проходит, август... Но в августе началась война с Японией, - значит, не жди, чтоб нас демобилизовали. Но хорошо – 3 сентября закончилась война с Японией. Только в конце октября пришел приказ о том, что нас будут увольнять. А я выхожу в это время замуж! Моему мужу дали отпуск. А когда ему дали отпуск, он заявил о том, что он не один, - у него есть девушка. Кто такая? Он говорит: «В Хилке, Соловьёва». И меня вызвали. Через неделю мы пошли, зарегистрировались с ним в Чите, и уехали. А потом я вернулась, и до октября 47-го года жила в Читинской области.

– Какая одежда у вас была во время войны?

– Сначала нас одели в юбки и гимнастёрки, но нижние рубахи были мужские. В 43-м году, в январе или феврале, нам форму поменяли. Мы все гимнастёрки своими руками переделали на новый фасон. Зиму мы промучились, а к весне дали нам ватные брюки и валенки. Тут уже всё тает, - и вот представьте себе: мы в этих ватных брюках и в валенках. По снегу и ёрзаешь, и бегаешь, – всё мокрое. А сушить-то где? Негде! В коридоре поставили 20-ведёрные бочки, верёвок навязали, и вот таким образом всё-таки сушились. Мы, сержанты, дежурили по батальону, чтоб ночью к нам мужчины не заходили.

– Ботинки с обмотками были или сапоги?

– Нет, ботинки. Сапоги! Девушка носит 35-ый размер, а сапог – 40-й. Вот так вот! Представьте: она идёт, у неё сапоги болтаются, и шинель. Ну, шинель можно и обрезать, а сапоги как? Что там! Света не было! Позже мы сделали себе освещение: брали гильзы большие, наливали керосин, отрезали от шинели полу - и вот у нас коптилось. Хоть какое-то освещение было.

– Вши были?
– Ой!.. про это и говорить не хочу. Столько было! Столько было! Хотя все были подстрижены под мальчика. Я не знаю, откуда, и куда они потом у нас делись уже. Это невозможно представить: вот сидишь - ползёт! Гниды, вши, – всё было! А вот эти рубахи нам давали – все в гнидах… Они же как стирались? Тогда же порошков таких не было, и не гладились же ведь ничего. Вообще даже вспоминать жутко… Столько их было, вшей! Как их не будет, если не мылись?! Если негде было мыться! Особенно на фронте…Нам делали уколы, и мы женщинами не были. Мы не имели менструаций больше года!
– Может это от нагрузок, а не от уколов?
– От уколов! Делали специальные уколы. Вот у меня в доме живёт участница войны, она говорит: «А нам таблетки давали». Почему в роте 80 наволочек не доставало? Хоть и давали вату, и что-то ещё, но не хватало. Вот наволочки и рвали. А потом сделали укол, и тут-то уже ни у кого не было. Честно говоря, мы думали, никогда уже не будет, наверно. Но когда приехали на Дальний Восток, жизнь началась нормальная: смотрим, одна заулыбалась, приходит, говорит: «Слушай! У меня революция! У меня революция!!» Слава Богу! Значит, ты ещё женщина! А сколько осталось бездетных... У нас Маша Савченко бездетная, Люся Лехмос бездетная, Тося Улина бездетная, Оля Москвина бездетная – это я про тех говорю, которые в нашей роте были, пулемётчики. Фая бездетная… Вот как! Получилось, что они остались бездетными, воспитывали чужих детей.
– А какие-то послабления в критические дни?
– Попробуй! Ничего не было!  У меня, вот, например, из отделения сбежала одна ивановская. Она была у меня на занятиях и говорит: «Сержант, я заболела». Я говорю: «Хорошо, иди в санчасть». Прихожу в обед – её нет. Значит, в санчасть ушла. Вечером приходим опять с занятий – её нет. Я тогда в санчасть, а фельдшер говорит: «А у нас такая не была». Командиром взвода был Панков, - ну, я ему и докладываю. Он поднялся к командиру роты, и на следующий день за ней поехали. Приезжают, а она на печи дома. Вот так! Она говорит: «Я не могу. Тяжело». Её привезли и посадили на гарнизонную гауптвахту. А гауптвахта находилась в бывшем женском монастыре в Серпухове. Неделю она там пробыла, приехал суд. Прямо у нас в клубе в полку дали ей 7 лет с заменой штрафной ротой.
Послаблений нам никаких не было. Нам было хуже, чем мужчинам. Но я ни разу не сомневалась правильно ли я сделала, что пошла в армию. Я всё время гордилась, что я в армии, что я на фронте боролась! Я всё время гордилась этим. И сейчас горжусь!

Хотя если честно говорить, то на Дальнем Востоке  мы жили очень хорошо! Во-первых, питание было совсем другое и почему-то категория выше: нам на фронте хлеба давали 700 грамм, эти брикеты гречневые, или пшённые – и всё. Потому что то кухня приехать не может, то её разобьют.  Брикет погрызёшь, вроде бы и ты сыт. А когда мы несли гарнизонную службу, то мы  обеды сами себе готовили.  Продукты были всегда хорошие. Нам давали табак по 12 пачек в месяц. Когда нас сняли с фронта, почти все бросили курить. На передовой мы курили, потому что там холод, голод. У нас, наверно, оставалось курящих, ну, человек пять изо всей роты. Так мы эту махру меняли на молоко. Рисовая каша у нас была на молоке! Кроме того когда мы только приехали, нам прислали Караохова из Читы с лошадью, - он у нас неделю жил, и мы ездили за дровами на зиму. В первую поездку мы увидели диких козлов. У нас была такая Стюрка Валуйских, с Вологды. Мы с ней на следующий день поехали, взяли винтовку, - и убили козла. Значит, у нас килограмм 20 мяса есть! Был и еще источник продуктов. Некоторые эшелоны сопровождали наши ребята с батальона. Однажды получилось так, что на платформе с мешками с горбушей холодного копчения стоял наш парень. Он крикнул нашей девушке: «Часовой, часовой, дать рыбки?». А ему что, жалко что ли? Она естественно согласилась. И он два мешка килограмм по двадцать пять каждый нам бросил… Да, в последнее время мы жили хорошо…
– Как вы считаете, женщин надо было призывать?
– Я считаю, надо было, но не всех! Тех, кто желал, кто хотел – надо призывать, потому что от них будет толк! А тех, кого силой призвали, она будет избегать всех тяжестей, трудностей. Вот были, например, у нас в полку соревнования. Там и бег, и  гранаты метать, и прыжки в длину, и прыжки в высоту. И вот были девочки, которые не могли. А мне же хотелось, чтобы моя рота была впереди, - как же так?! И я за них выступала. То гимнастёрку чью-нибудь с такими погонами одену, то гимнастёрку сниму. То пилотку надену, то берет (я ходила в пилотке, а береты не носила). Вот я за кого-то бегала, прыгала, всё делала, чтобы у меня моя рота не была последней.
А девки в запасном полку плакали всё время… Все время плакали! Валя Черепанова, командир 4-го отделения  боевая была, тоже добровольно пошла. Ночью света нет, мы пришли в казарму мокрые (портянки мы сушили под собой, застилали под простынь на первый-второй этаж нар, и спали на них). Слышим - плачут девушки. Она мне кричит: «Сержант, что делать? Слышишь?», - «Слышу», - «Плачут. Вот как их уговаривать? К одной подойдёшь, начнёшь говорить, вторая тут же заплакчет». - «Давай развлекать». Как их, ну как их успокоить?! - «Давай сейчас концерт им устроим». Мы с ней раздеваемся догола, ремень на голое тело, котелок подвешиваем (смеётся), гранаты подвешиваем, лопату навязали сапёрную, – это у нас всё было, – и начали с ней выступать на втором этаже нар. И смотрим, наши девчонки: одна поднялась, другая поднялась, потом как стали хохотать! Вот верите, нет – вот такое вот было! Не знали, как успокоить... Я вообще, никогда не плакала… Если бы  женщин оставляли в армии, я бы осталась...
Но вот были у нас чувашки. Они по-русски не понимают. Ей говорят «направо», а она кругом, ей говоришь «налево», - она направо повернётся. Не понимали они русский! Когда у нас организовали хозвзвод роты, я предложила Горовцеву послать туда чувашек. Тут они по-русски стали разговаривать, и всё у них стало нормально. Они возили со складов продукты в полк. Они везут морковку, капусту - смотришь, они мне морковку или несколько листьев капусты передадут. В запасном полку плохо было – началась куриная слепота. Зимой ночью если в туалет захотели, то строили человек по десять, чтобы друг за друга держались и ведешь вниз по лестнице. Они же ничего не видят! Потом опять поднимаешь их. Вот так вот было… Всё это нужно было перенести.
– А по беременности уезжали?
– У нас ни одной! Но были у нас самострелы, повешенья. Вот одна застрелилась на посту боеприпасов. Потом, у меня такой случай был: одна девочка очень боялась темноты. И вдруг наша рота пошла в гарнизонную службу. А я старшина – я обязана была проверить, накормить. И вдруг смотрю: плачет эта моя Надя. Я подошла: «В чём дело? Что такое?». А она прямо слова сказать не может: трясётся вся. Её распределили на пост боеприпасов в лес. А она мало того, что боится темноты, - да ещё как раз на этом посту недавно девчонка и застрелилась. Ну, мне жалко её. Иду и думаю: «Как бы чего не произошло, может, тоже так же застрелится?..» Говорю ей: «Надя, слушай меня, успокойся. Давай договоримся». Ей стоять с 12-ти ночи. Самой ночью! Я говорю: «Слушай, я заранее пойду, обойду и буду с такой-то стороны, запомни, тебя поменяют – я тебе дам знать «ку-ку». Знай, что ты не одна. Я с тобой рядом». Вот таким образом я просидела почти четыре часа под кустом недалеко от неё. А что делать? Вот так у меня было! А потом где-то уже светать стало, я опять тихонько-тихонько из леса вышла, пришла опять туда, а писарь мне говорит: «Где ты была?». Ну, я не стала говорить.
Или, вот, уже, скажем, война кончилась, уже дня два-три прошло. Мы тогда охраняли правительственную связь. Я пошла проверять посты. Меня никто не остановил. Я обошла, смотрю: моя часовая Варя Сучкова сидит  и спит. Я постояла-постояла, взяла, вытащила затвор, и ушла. Возвращаюсь, стукнула специально калиткой. Она соскочила: «Стой! Кто идёт?» Ну, пароль же нужно спросить. Я молчу, а она, значит, за затвор, - а затвора нет. Ох, что же с ней было! Что же с ней было! Это же подсудное дело. Ну, я подошла, конечно, на неё накричала, наругалась. Потом думаю: «Что я, отдавать что ли её буду, докладывать?» Война кончилась, а я её под суд?! Ей-то обязательно срок дадут. Но и мне, думаю, если я скрою, дадут за это дело. Я тогда ей говорю: «Ну, вот что. Чтоб ты язык свой прикусила так, что даже потом не говорила, когда демобилизуешься». А она ревёт невозможно. Ей ещё оставалось полтора часа стоять – я пошла, одну разбудила, говорю: «Варя заболела, давай». Она собралась, я её поставила, а эта ревёт вовсю. И так никому не сказали ни она, ни я.
– За войну награды есть у вас?
– Первую награду я получила в 1943 году - орден Отечественной Войны II степени. Уже в 44-м - I степени, третий орден Отечественной Войны я получила, когда 50 лет победы было. Ещё медали "За боевые заслуги", и "За Победу над Германией", и "над Японией". Как говорится, и на том и на другом фронте.
- А вот после войны отношение к женщинам-фронтовикам какое было?
- Плохое. От посторонних можно было услышать: "Фронтовая" или "фронтовичка". Лет пять после войны это продолжалось. Многие не говорили, что воевали, стеснялись. Я никогда не боялась и не стеснялась. Я сама себя не отдала мужикам, хотя меня один раз даже пытался летчик изнасиловать. Но нас учили драться. Летом я роту повела на Оку мыться-купаться. И получилось так, что когда искупались, собрались, я решила еще раз пробежаться: не оставили ли чего – полотенце, прочее. Я отстала. Шла по дороге, потом дорога свернула – и никого. И вот там ко мне подошел старший лейтенант, летчик. Он идет, разговаривает, я отвечаю. Всё нормально. И вдруг - раз! Он меня завернул в сторону и повалил. И начал… мне смешно стало, думаю: «Дурак-дурак, я сейчас с тобой так сделаю, ты потом будешь всю жизнь болеть!» Я тут повернулась, как дам коленками между его ног. Он на меня: «Сука!» А я вскочила, на мне сапоги были, сзади как дам ему ещё раз! И говорю ему: «Вот, ты будешь болеть всю жизнь, и будешь меня вспоминать, сволочь!» Не боялась я никого. Я знала, что меня один никто не возьмет.
Интервью и лит.обработка:А. Драбкин
Записан
Те,кто не помнит прошлого,обречены переживать его вновь...

accord_2008

  • Неотлучный
  • *
  • Карма: +33/-3
  • Оффлайн Оффлайн
  • Сообщений: 2022
  • Подвиг - поступок насмерть перепуганного человека
Афанасьева Нина Федотовна
« Ответ #1 : 03 Май 2012, 14:47:33 »




– Меня зовут Афанасьева Нина Федотовна, в девичестве Соловьёва. Родилась я в Москве, в Сокольниках. Папа работал на Казанском вокзале телеграфистом. А он был, как говорилось, передовик во всём, и когда был "призыв", на железную дорогу – станции новые открывали, нужны были дежурные, - папа уехал. Мне исполнилось 4 года в 1928 году, когда мы уехали на Приуралье, на станцию Юрга, где он работал дежурным по станции. Тогда между станциями большие расстояния были, а железная дорога была однопутная. В 30-м году открылась станция Сюгаил. На ней - считай в лесу - мы и жили с 1930 по 1938 год. И ничего! Жили - радовались – света у нас не было, были лампы, были свечи, вот так! Но ничего, жили активно! Папа играл на гитаре, на балалайке, на мандолине. Клуба у нас не было: раз в меяц к нам приезжал вагон-клуб, и мы всё сами организовывали. А так как заниматься нам было негде, - папа нам разрешал заниматься в "третьем классе", - то есть в зале ожидания. Мы и ёлку там проводили, наряжая ее самодельными игрушками.
В 1938 году произошло крушение. Хоть и не на дистанции папы, но его уволили. Он сказал: «Тридцать три двери пройду, а правду я найду». И вот он уехал. Пошел к Кагановичу, который тогда был Министром путей сообщения. Ему удалось добиться восстановления. Его назначили начальником большой станции Вятские поляны, но мама уговорила его отказаться, – потому что всё время за него опасалась. Он уехал на Кавказ, и нас забрал туда. Но мне пришлось вернуться, потому что мне климат не подошёл. А папа заболел там бруцеллёзом, и тоже вернулся. Вскоре его положили в больницу, и в 40-м году он умер от бруцеллёза.
В 40-м году я закончила 8 классов. Я жила в Кизнере, - в то время это было село, а не город. Учительницу 4-го класса нашей школы на самолёте вывезли в город Ижевск на операцию. Класс остался,  я была в этом классе пионервожатой с 3-го класса. Меня наши директора Михаил Григорьевич и Пётр Фомич попросили, чтобы я стала заниматься с ними. А у меня положение было такое: папы нет, денег нет, мама не работает. Ну я и согласилась и целую вторую четверть вела уроки.. С утра я сама училась в 9-м классе, а после обеда преподавала.
Уже после 8-го класса я ездила пионервожатой в лагеря, зарабатывала. За две смены, я помню, получила 320 рублей. В 1941 году я закончила 9-й класс и опять поехала в лагерь работать. В воскресенье 22 июня был прекрасный день. Всё ничего, и вдруг начальник лагеря в восемь часов утра на линейке объявляет: «Война». Когда была война с финнами, у меня ещё папа жив был, я ходила в военкомат, просила, чтобы меня тоже взяли на фронт. А мне ещё 16 лет не было! Меня спрашивают: «А что ты умеешь?», - говорю: «Я знаю хорошо азбуку Морзе, я Ворошиловский стрелок» Они посмеялись и говорят: «Вот подрастёшь – тогда и пойдёшь. Но если войны не будет – выйдешь за военного замуж, и будешь с военным».
29 июня я уже в город поехала, - и сразу же в военкомат. Меня опять спросили, что и как. Я им опять объясняю, что я Ворошиловский стрелок. Мне сказали: «Ну, ещё подрасти хотя бы до 18 лет. И не ходи, пожалуйста, нам не мешай». А потом говорят: "Если ты ещё хочешь, то можешь медиком пойти". А я этого не знала ничего, честно. Но тогда курсы месячные открылись по оказанию первой помощи на фронте, и я сразу же на эти курсы пошла! Закончила их и в сентябре опять пошла в военкомат. Мне опять сказали: «Не мешай!» В это же время из Ижевска в Малую Пургу перевели пединститут. Ну, я подумала, и пошла в институт сдавать экзамены. Я сдала, потому что никого и студентов-то не было – всю молодёжь позабирали. Так я стала учиться в пединституте. Первый курс закончила в 42-м году, мне уже было 18 лет. Я опять иду в военкомат, - но они подумали и говорят: «Пока женщины нам не нужны». Вот так вот! От института нас послали в колхоз. Там два месяца, от зари до зари мы работали Отработала, - думаю, никто меня не упрекнёт, что я вроде бы сбежала с этой работы, - и сразу в военкомат. Тут, конечно, мне они дали повестку. Брат мой (он моложе меня на полтора года) к этому времени уже погиб. Он сбежал на фронт в 41-м году, его вернули домой, а в 42-ом он опять сбежал. Зять мой был политрук батальона: его забрали, и он погиб в феврале, трое малышей его остались. Я боялась маме говорить, что ухожу. Я попросила: «Не говорите маме, что я добровольно ушла в армию, скажите, что призвали меня как активную комсомолку. Иначе маме совсем будет плохо»...
С района призвали много девушек, а нас, городских, только три было: я, моя подруга, которая тоже училась в институте, и ещё одна. Мы ушли добровольно, а остальные девчонки – по призыву. Неделю нас везли в эшелоне, и они всё время ревели, ревели, ревели!  Правда, у них были котомки с пожитками, взятыми из дома. Там у них были и яйца, и мясо, и овощи, – всё. А у нас-то ничего! Дали нам на три дня по хлебной карточке хлеб, да луковицу … Мы втроём голодные были! Но я не растерялась, я знала, что делать. Я на остановках ходила к военпреду и получала продукты - или селёдку, или колбасу, хлеб, сахар, свечи давали нам. Давали и дрова, но у меня в вагоне был уголь. Так что  мы ехали в тепле.

И вот привезли нас в Серпухов. Сначала прошли карантин. Ну, думаю, куда меня теперь направят? Оказалось, что это женский запасной стрелковый полк. А я подняла бучу, говорю: «Я не хочу. Меня давайте или в лётное, или в танковое». Помню, подошёл ко мне капитан небольшого росточка, стал со мной беседовать. А одета я была так: носила шлем лётчика, и железнодорожный костюм. Он говорит: «Ты как Анка-пулемётчица!» А мы тогда так любили Анку-пулемётчицу из Чапаевского фильма-то – это что-то!… Он говорит: "Так и так, давай осваивай пклемет!" Тут я согласилась. Распределили меня во 2-ю пулемётную роту пулемётного батальона. Командиром полка был пожилой уже подполковник Никулин. Ну, это он для нас в то время, пожилой был, - может, сорок с чем-то лет. Нам же всем по 18! Сначала у нас все командиры отделений были молодые ребята. И командир взвода – тоже мужчина, командир роты – тоже мужчина, и старшина мужчина. Мы, рядовые, - все одни девушки. Наш батальон состоял из двух пулемётных рот (1-я и наша 2-я), роты автоматчиков и взвода  ПТР. Жили мы в кирпичном здании бывшего училища на третьем этаже. Нары двуярусные, и ни света, ни воды, ни тепла, – ничего нет. Вот так мы стали в этом доме жить. Трудно было неописуемо! Физподготовка, строевая, тактика, матчасть… Ой, я вообще не знаю, как всех этих девочек учили! Зима началась, а мы в юбках! Нв занятиях по тактике, где-то по снегу ёрзаешь, ёрзаешь, всё в снегу. Пока придёшь на обед, у тебя всё растаяло: юбка мокрая, штаны мокрые, чулки мокрые. Вышел после обеда – всё опять замёрзло, у тебя колом стоит. Пока ты идёшь – ляжки в кровь сотрешь! Мороз же – оно застыло, а попробуй, скажи! Если я скажу, то обвинят: "Ты специально это делаешь, чтоб тебе не ходить на занятия". Вот так-то было!
Через месяц мужчин-командиров отделений убрали, и я стала командиром 1-го отделения 1-го взвода. Ровно месяц – и мне уже дали "сикелек" – треугольничек ефрейтора. Через два месяца мне присваивают младшего сержанта и убираются вообще все мужчины, кроме командира взвода. Я уже занимаю пост помкомвзвода. Через 3 месяца мне опять присваивают звание. Старшина был пожилой мужчина, но и его убирают. И меня ставят старшиной роты. Я, конечно, в слёзы, в рёв, - а кому это покажешь? Думаю, принять –  сто человек, два взвода: по 48 человек во взводе. Это столько тряпок разных: и трусов, и лифчиков, и всё… Правда командир – старший лейтенант Горовцев из Ленинграда, мнея поддерживал. Он уже был на фронте, был ранен, и вот его прислали. Он был очень хороший человек.
Ну, приняла я роту. Называть меня стали «старшинка». Я, конечно, обращала внимание только на оружие и боеприпасы: это у нас основное, а тряпки – это так. А когда сдавали имущество, оказалось, что не хватает наволочек 80 штук, не хватает лифчиков, не хватает там ещё чего-то. А всё это вешается на командира, все эти остатки! Ну, выкрутились… 
Быстро я стала "отличником учёбы". Таких нас было трое: я, Ермакова с 1-го взвода, и ещё  одна. Кроме того я активно занималась самодеятельностью. Организовала танцы. Но главное – учеба.  Пулемёт Максим мы собирали и разбирали вслепую, на скорость… Девки, особенно деревенские, голодные были! Они всё-таки привыкли дома кушать много, у них овощей полно. Мы-то, городские, за войну, за 41-й год привыкли к нормам - нам ничего, а они обычно меняли сахар на лепёшечки. Гражданские приходили к части, сахара у них нет, – и вот они кусочек сахару меняли на лепешечки, - ну вот такая с ладошку лепёшечка. Три кусочка – три лепёшки. Хоть чуть-чуть сытнее!
К весне 1943-го мы уже где-то 3-4 месяца отзанимались, всё познали, сдали, и вот  отправка на фронт... А я, конечно, осталась как старшина – готовить новый набор. Опять все сначала...
А в июне-июле месяце у меня был тяжело ранен командир. Когда я приняла оружие, боеприпасы, получилось так, что одна ручная граната была без ручки. Как-то приходит ко мне командир роты Горовцев и говорит: «Старшинка, дай-ка корпус гранаты, и ручку». Пять офицеров собрались и решили бросить – сработает она или не сработает. Ушли на то поле, где мы занимались. Командир бросил – не взорвалась она. Ну, постояли-постояли, пождали. Он пошёл, поднял ее, только замахнулся снова бросить, – она взорвалась, и ему оторвало правую руку.
Нам прислали нового командира роты – Байкова. Этот Байков имел свой мотоцикл, в Москве у него была женщина или жена, – не знаю кто, - и он обычно вечером уезжал на мотоцикле. Скажет: «Старшина, я всё!» Он мне достал тридцать штук увольнительных, – нам их всё-таки давали, – и я по увольнительной к Горовцеву каждый день ходила в госпиталь, проверяла. Он был в плохом состоянии. А однажды пришла туда, а мне говорят: «А он хотел повеситься», - «Как повеситься?», - "Бинт привязал к кровати, значит, а сам сошёл, бинт натянул..."  - «Почему?» Он мне отдал письмо от жены. Он ей написал, что у него нет правой руки, а она от него отказалась. Как он переживал!.. А он жил на частной квартире и была у него хозяйка Варя, которая работала в кинотеатре вахтёром. Муж у нее погиб, она жила с сыном шести лет. Мне тогда самой было 19, а я уже соображала… нельзя дать человеку погибнуть! Я к этой Варе, и говорю, что вот так, вот так... Всё ей это дело рассказала, - думаю, пусть она ходит. Может, он и останется? Раз жена бросила – куда он теперь? Он очень грамотный человек, он был финансист и, думаю, без правой руки он может преподавать.
И потом вдруг я попадаю на гаупвахту на пять суток! А попала как… Начальником штаба был старший лейтенант Борис Шестерёнкин. Он на два года всего-то старше меня,. И вот он стал, как говорится, предъявлять претензии ко мне, без конца ко мне приставать... А я говорю, что я шла на фронт не для того, чтоб замуж выходить или любовь какую-то крутить, я воевать пришла! Когда у меня командиром был Горовцев, тот ему всё время говорил: «Оставь старшину! Не трогай её!» а при новом командире начштаба распустился совсем, стал без конца ко мне приставать. Я его послала на три буквы.  А он мне: «Пять суток». Я развернулась, и говорю: «Слушаюсь, пять суток!» Вот и всё. Пришла к командиру роты (уже женщины пришли командирами рот): «Пять суток гауптвахты» - «За что? Почему?» А я только: «Возьмите направление», - а сама сняла ремень, сняла погоны, всё уже. Иду в роту и говорю: «Девчонки, берите винтовки – меня на вести гауптвахту». Ну, все как с ума сошли: "Как это? С чего?!" У нас была такая Баранова, и я вот ей говорю: «Пошли». А она в слёзы. Я говорю: «Приказ есть приказ. Бери винтовку!» Командир роты сходила к начштаба, взяла у него направление, выписку, и повели меня на гауптвахту. Гауптвахта была в землянке. Привели туда, а там 18 девушек сидит! Две комнаты в землянке, но окна только наверху есть. Вечером писарь мне несёт подушку и одеяло. Она суёт их вечером мне и говорит: «Шестерёнкин прислал», а я говорю: «Подушку и одеяло отнеси ему назад и скажи, пусть он под жопу себе положит». Я тогда настырная была! 23 августа давали салют – освободили Харьков. В это время Вера Крылова организовала женскую добровольческую бригаду, которая квартировалась в Очаково. Эта Вера Крылова была знаменита – в 41-м году о ней была заметка в «Комсомолке»: «Девушка с зелёными ленточками». Она из окружения вывела батальон, не потеряв ни одного человека. И, конечно, она была принята Сталиным, и по её инициативе организовали вот эту женскую бригаду. Командир бригады был Александров, она была его заместителем по строевой. Очень красивая девушка! С длинными волосами, косами. В эту бригаду я и попала.
И вот мы уже погрузились в эшелон: осталось только лошадей погрузить. Мы сидели, ждали, и вдруг приказ: «Немедленно освободить все эти вагоны!» Ну, конечно, мы все растерялись: "В чём дело?" Оказывается, в Туле поймали связную вот этой Верочки нашей с немцами. Она всё это рассказала: куда она едет, зачем едет и почему едет. Оказывается, эта Верочка – враг, немецкая шпионка. У Серпухова был чуть ли не единственный мост через Оку. И вот наш эшелон должны были взорвать на этом Серпуховском мосту. Это знаете сколько было бы жертв?! Нас вернули в бараки. Наверное, неделя прошла, и бригаду отдельно по батальонам стали отправлять на разные фронта. И вот наш батальон, 2-й отдельный пулемётный батальон, попал на 2-й Белорусский фронт. Это было зимой. Нас, конечно, тут одели - шубы, ватные брюки. Пошли воевать… и в окопах ночевали, и если села освобождали, то где-то и в банях спали.
Я шла на фронт только с гордостью, без слёз и без жалости. Но представьте, как нам было тяжело: слева – противогаз, справа – сапёрная лопата на ремне. Дальше: у тебя вещмешок, да, спреди две гранаты, патронташ, в карманах две "лимонки". Вот с таким грузом всё время походить, зимой?! А у нас еще и  пулемёт! Ну, зимой мы его на лыжи ставили, можем за собой тащить. А летом, хочешь-не хочешь, делили на три части. Я, как командир отделения, станок носила. Второй номер, Маша Конюхова, она несла корпус, а третья несёт щит, в котором 8 килограмм. А остальные девчонки отделения несут вот эти коробки с патронами: 250 патронов в ленте – они тоже тяжёлые! Каково вот так вот походить? И ещё скатка у тебя! В конце войны я прибыла в батальон и рассказала, что я грузчиком работала, и все стали обсуждать: девчонка, вроде, молодая, интересная  - и грузчиком работала. Не поверили! Был такой Шлепнёв, кладовщик. Он услышал: «Кто? Кто?» - "Да вот, - говорят, - сержант приехала. Такая молодая, а говорит грузчиком работала. И, мол, рассказывает, что у неё и ребёнок, и она замужем". А он говорит: «Да, я могу подтвердить, что она грузчиком работала». Дело в том, что когда я пришла на склад получить продукты в свой гарнизон, он что-то писал. Нам выписали рис, а он говорит: «Сейчас, подожди, закончу». А я смотрю: стоят мешки с рисом. Я, значит, к мешку подошла, его за углы взяла, принесла к ларю и высыпала. А он глаза вытаращил: как же так? А рис, он не очень тяжёлый. Ну, может, килограмм 30-35, потому что если бы было 50, я бы, может, и не смогла его поднять, - а этот я запросто. Вот так!
Пулемётчиком я была ноябрь и декабрь. Где-то в конце декабря или начале января меня контузило. Мы за пулемётом сидели, и недалеко слева взорвался снаряд. Я попала в полевой госпиталь. Две недели отбыла там. Там пришлось помогать раненых грузить, разгружать, отправлять – вот такие вот в полевом госпитале порядки. Вернулась обратно. А вскоре приказ Сталина: «Всех девушек с передовой снять». И нас снимают, переводят в войска НКВД. Дали задание зачищать освобожденную территорию. Это ещё хуже, чем быть на передовой! Этим мы занимались до мая.
Записан
Те,кто не помнит прошлого,обречены переживать его вновь...