Разведчики подползли к тропке, где ходил патруль, и ждали сигнала командира. Когда немцы отошли на достаточное расстояние, ступая бесшумно, пригибаясь, пошли вниз. У намеченного блиндажа притаились. Через узкую щель между занавесками командир разглядел на столе термос, бутылку вина, вскрытую банку консервов, печенье, сигареты. У стола сидели два офицера.
Командир рванул дверь и, вскинув пистолет, быстро шагнул через порог и властно скомандовал:- Хенде хох!Один офицер поднял руки вверх и широко открытыми глазами уставился на нас. Другой кинулся к висевшей на гвозде кобуре и попытался выхватить оружие, но его опередил один из разведчиков и убил ножом: двоих мы не унесли бы. Пленного быстро обработали, связали ему руки и всунули в рот кляп. Собрали в блиндаже бумаги, документы и, пока гитлеровец не пришел в себя, быстро перебежали в посадку. Патруль ничего не заметил. Уходить нужно было как можно скорее, пока в штабе не обнаружили пропажу. Не теряя времени, двинулись к переднему краю. Усталости не чувствовали. Если память не изменяет целого майора взяли!Когда приближались к первой траншее немцев, показавшаяся из-за туч луна осветила всю разведгруппу. Мы были как на ладони. На середине нейтральной территории пришлось залечь прямо в лужи, т.к. очухавшиеся немцы открыли по нам огонь. Пулеметчики били длинными очередями. Пули шлепались рядом, брызгали жидкой грязью. Группа захвата с добычей двинулась к нашим окопам, а мы с командиром специально чуть отстали: дали возможность ребятам подальше уйти. Затем начался минометный обстрел. Мы не двигались, укрывались за холмиками, все тогда только о группе захвата думали. Все выглядывали по очереди: далеко ли они ушли. Немцы выдвинули вперед своих солдат. И лишь когда разведчики с языком скрылись в темноте, мы открыли огонь и обозначили себя. Главное - языка доставить! Немцы уже близко к нам подошли, так что первые наши выстрелы были результативны: они немного отступили и за дело вновь принялись минометы. Между разрывами мы проскакивали к своим, но не удачно: взводного ранило. Он как раз давал очередь из автомата по врагу и замолчал. Что тут мне оставалось делать. Разведчики своих не бросают! Стал отползать и тащить за собой раненого командира. Немец с нескольких сторон наседал. Я отстреливался. Патроны экономил только по привычке. А так уже и не надеялся на благополучный исход. Через какой-то бугорок переваливался, оказался на виду и получил свою порцию свинца по голени левой ноги. Но сдаваться судьбе не собирался. На фронте ведь чего больше всего боялись. Нет, не смерти. Боялись плена и калекой стать. Но я уже не останавливался. Полз, тащил взводного и стрелял. Сознание я потерял как раз при возвращении группы захвата нам на помощь. Они языка доставили и вернулись. За ними еще разведчики подошли. Дивизион огнем поддержал. Вытащили нас с нейтралки. А командир был уже мертв. Я какое-то время в санбате провел. Крови много потерял. Пуля прошла навылет, кость осталась не задета.Проблема была в другом. Пуля, попадая в тело, вносит вместе с собой куски одежды, грязи на ней, что, видимо, привело к инфекции. В начале в медсанбате моей ране не придали значения и ограничились поверхностной обработкой и перевязками. Отверстие от пули то затягивалось, то вновь открывалось. Шли дни. Постепенно вся эта лазаретная жизнь и мое малоподвижное состояние стали угнетать так, что становилось невыносимо. Безделье надоело и я настоял на выписке в часть. Надеялся, что боевая работа, отвлечет меня от недуга и я быстрее поправлюсь. Однако того не случилось. Суровый фронтовой быт сделал свое дело. Нога стала набухать и приобрела красно-фиолетовый окрас. Командир взвода, предположив, что это гангрена, быстро организовал доставку меня в эвакогоспиталь №3568, где я провалялся еще четыре месяца.Состояние левой ноги было таким ужасным, что хирург предложил ампутацию. Но я наотрез отказался и, для убедительности, закатил хороший скандал медперсоналу. Врач посмотрел на меня и вздохнув сказал: "Ну что ж, солдат, тогда терпи …"Процедуры стали для меня нестерпимой пыткой. В не затянувшуюся сквозную рану хирург просовывал жгут бинта, обильно смоченный марганцовкой, и протаскивал его туда-сюда. Такая чистка раны каждый раз длилась не более двух-трех минут, но от боли и напряжения мое нижнее белье становилось настолько мокрым от пота - хоть выжимай. И так изо дня в день, в течении месяца. Медленно затягивающаяся рана зудела так, что не давала покоя ни днем, ни ночью.Но больше всего угнетало изнуряющее состояние госпитальной "серой" белизны. Койки, тумбочки, гипсы, бинты, халаты медсестер и врачей, и этот, постоянно висевший над головой потолок, изученный мною до последней трещины. От раненых неистерпимо тянуло сладковатым духом тления. Воздух в палате стоял густой и тяжкий, что даже спирт и одеколон не сбивали эту вонь.Сначала только лежал, ходить не мог. Потом начал потихоньку расхаживаться. Но восстанавливался долго. В госпитале такие как я пользовались уважением. Во-первых разведчик, во-вторых третий год на фронте, в-третьих ранение не первое, ну и в-четвертых две боевые награды. Тогда еще не часто встречались солдаты с двумя и более наградами. Массово и активно еще не награждали, это ближе к концу войны начали делать. Да и не думал о них ни кто. На передовой не до этого. Меня за последний бой, за взятого языка, когда сам ранен был, представили к ордену "Отечественной Войны 2-й степени". Но наградили только в 1985 году. Я тогда два таких ордена получил: один по линии Министерства Обороны, другой - по линии МВД, так как в милиции после войны работал. Видимо, какой-то из них тот самый и есть, за 1944-й год. Тогда не наградили: документы где-то в штабах затерялись.Не знаю как относиться к массовому награждению ветеранов к 40-летию победы в 85-м году, когда всем ордена "Отечественной Войны" вручали. Ведь получается, что ты на передовой был, кровь свою проливал, что ты на продскладе служил в тылу: всем одинаковая награда. Я за свой орден в госпитале восемь месяцев раны зализывал, ходить заново научился. Не понял я и про то, кому какая степень ордена должна быть. Мне вроде не 2-ю должны были вручить, а 1-ю! Слышал я, что "юбилейные" ордена без номерными выпустили, у меня оба с номерами. Кстати, после войны меня еще и медалью "За Отвагу" наградили, уже второй, получается. Вот за что и когда был представлен, не знаю. На фронте не задумывался, да и кто нам, простым солдатам докладывал из штаба: кому какую награду полагается. Командир подразделения чего-то там напишет для штабных, как-то сам доложит. А мы счастливы были, что живые вернулись, что задание выполнили. После войны, когда награды утерянные восстанавливал, я не решился добиваться этой медали, как-то не культурно получалось: самому награду выпрашивать. Тесть, Иван Федосеевич, рассказывал, что когда в конце войны какой-нибудь город освобождали, и начиналось массовое награждение в их 330-й стрелковой дивизии, то повар-еврей ходил за командиром и упрашивал представить его к медали: "Ну я же участвовал!". Хотя сам далеко от места боя находился. Со мной в милиции работал Филимонов Николай Константинович. В войну он на флоте служил. Так вот у него на кителе орден "Славы 3-й степени" и пять, пять(!) медалей "За Отвагу"! И он ни про одну награду не мог сказать: за что ее получил.А награды я восстанавливал потому, что после войны их за ценность не считали. Важнее были документы на награды, по ним какое-то время деньги выплачивали. А "побрякушки" сыновья вместо игрушек использовали, так и потерялись все. Только орден "Красной звезды" сохранился. Когда в 65-м стали праздновать с размахом День Победы, стало принято надевать ордена на праздник. Так мне тогда пришлось у тестя кое-что "на прокат" брать: он побрякушки не любил, только орденские планки уважал, говорил, что это культурно.На фронте не только за награды уважали. Все знали, что не только кровью их можно заработать. Уважение не только этим заслуживалось. Со мной в 44-м в госпитале лежал Виктор Волков из Подольска, 1924-го года рождения. Так этот парень два раза в штрафной роте был! И оба раза выжил! Первый раз угодил в 42-м за банку тушенки. Не кормили ни чем, а жрать то надо. Вот они втроем и умыкнули одну банку тушенки. Из троих только он и вернулся из штрафной. С Виктором еще один уникальный случай произошел на Курской дуге. Когда немец наших сначала потеснил, его ранило. Все отступали, а он остался на поле боя. А рядом с ним раненый генерал лежал. Все отошли. Кругом только убитые. Вот-вот немец придет. А они с генералом так вдвоем рядом и находятся. Оба в сознании. Поддерживают друг друга. Потом за генералом вернулись, чтобы в госпиталь забрать, и тот приказал подобрать раненого Волкова. А если не генерал, так и пропал бы Виктор. Помню, в госпитале один хвастался орденом, полученным за отражение танковой атаки. Красиво рассказывал об этом бое. Но как-то не вязался его рассказ, что-то не естественное в нем было. Опытные фронтовики это подметили. Так Волков первый не выдержал. Будучи бывалым солдатом он прямо в лом спросил хвастуна: "Ты хоть немца живого хоть раз видел. Да так чтобы в глаза ему смотреть, когда он на тебя с автоматом прет. А у тебя в это время в руке только один штык от винтовки". Тот горе-орденоносец сразу умолк. Стало ясно, что его орденом наградили по принципу "всех, кто был в том бою". А реально этот парень где-нибудь в траншее отсиделся, когда его товарищи кровь проливали. У Волкова медаль "За Отвагу" была старого образца, на прямоугольной колодке с алой лентой. Такая награда сразу говорит о том, что ее владелец давно воюет. Потом, прямо в госпитале ему орден "Красного Знамени" вручили. За что орден был не помню, но эту награду за просто так не получить. Ну мы, конечно, по-фронтовому тогда это дело отметили.Я после госпиталя хотел вернуться в свой 27-й полк, но командование распорядилось моей фронтовой судьбой по-своему. При распределении по частям направили на собеседование к подполковнику Щербакову, только что назначенного командиром 1958-го истребительного противотанкового артиллерийского полка. Щербаков, понимая особое назначение своего полка в предстоящей операции, лично участвовал в подборе кадров, и в первую очередь разведки. Подполковник подробно расспрашивал о боевых делах, коснулся знаний топографии, устройства артиллерийских орудий и даже семейного положения. От Щербакова я вышел сержантом, командиром отделения разведки взвода управления 41-й отдельной истребительной противотанковой артиллерийской бригады большой мощности 1958-го истребительного противотанкового артполка. Это было в декабре 1944-го года.Тяжело было после восьми месяцев лечения на службу возвращаться. Привык к госпитальной чистоте, к теплу, к сну на чистых простынях. Сон в госпитале нарушается только криком тех, кто, засыпая, продолжает воевать: в атаку ходит, в танке горит. Я тоже из таких был: частенько во сне воевал. Днем все балагурят, байки травят, за медсестрами ухлестывают. А к ночи как будто каждый занимает свое место в траншее, в танке, у пулемета, возле орудия. И начинается… Особенно жаль было танкистов. Эти громче всех, на весь госпиталь горели в танках. Я на фронте им не завидовал. Жуткая смерть у них была. Какой там бензиновый или дизельный двигатель у танка. Дизельные хуже горят. Горят как миленькие. У меня старший сын Николай срочную в танковых войсках служил, в Кантемировской дивизии. В танке механиком-водителем участвовал в параде на Красной Площади. Он то наслушался рассказов танкистов-фронтовиков. Да и мне в 45-м под Варшавой довелось немецкий танк подбить. Вернее, гранату я в него бросил, а дальше не знаю. Некогда тогда было выяснять, подбил ты его или нет. Бой тяжелый шел. Потом я этот танк все же увидел подбитым. Может это я его тогда …Время в госпитале тянулось медленно. При чтении скупых строчек сводки с фронта у всех возникала одна мысль: быть там, вместе со всеми, на передовой. А так, пока ты лежачий, то особо делать нечего. Если уже на поправку идешь, то тебя привлекают на всякие легкие работы: кому что по силам. Настроения тоже у всех разные. Тяжело было тем, кто ничего не знал о судьбе своих семей, чьи родные места были оккупированы, кто скорбные письма получал из дома, с вестями о гибели кого-то из близких. Письма из дома, которые писала сестра Анна, я получал не часто. Из них я узнал о житье-бытье семьи Карповых после освобождения деревни от немцев, об их скитаниях в поисках крова над головой, о замужестве сестры и рождении у нее сына Вячеслава. Еще сестра писала, что Иван тоже воюет, а о Петре до сих пор нет никаких известий. Сообщала Анна и о том, что семья Карповых перебралась из Образцовки в Малое Шеламово, где отец из бревен от наката блиндажей срубил небольшую избу. Порадовался тому, что родные наконец-то обрели свой дом. Переживал за старшего брата Петра. Он когда вернулся в начале войны к себе в Донецк, то оттуда был призван в армию. Вестей от него не было и о его судьбе ничего известно. Потом, уже после войны Петр возвратился. Оказалось, что его часть летом 41-го попала в окружение, а сам он попал в плен, где и был всю войну.В "новый" полк я пришел сержантом, членом партии. Меня в партию еще в октябре 43-го приняли. В конце 1944 года наш 1-ый Белорусский фронт находился на Берлинском направлении. Командованием готовилось Варшавско-Познаньская операция, которая впоследствии переросла в Висло-Одерскую кампанию. Почти два месяца войска фронта готовились к наступлению. Работа у разведчиков полка была такая же. Отправились мы как-то в поиск, ушли в тыл противника. А погода мерзкая была. Дождь лил. Потом он сменился на снег с дождем. Мы все промокли, замерзли, да еще и ориентиры я потерял. Короче: заблудились. Темно, ориентироваться не возможно. Это было в ночь с 13-го на 14-е января 1945-го года. После тяжелого ночного перехода группа для отдыха и дневного наблюдения замаскировалась в рощице. С рассветом огляделись, и я, к своему огорчению, обнаружил, что мы расположились в центре укрепрайона немцев и оказались практически в его окружении. Именно по этому объекту обороны немцев артиллерия 41-й артбригады должна была нанести сокрушительный удар. Отступать было некуда, спрятаться негде. Вокруг большое скопление немецкой техники, огневых средств и живой силы. Фашисты также заметили мою группу. Началась перестрелка. Мы экономили патроны. Немцы предприняли атаку, но она была отбита. Потом еще раз попытались взять разведгруппу и снова откатились под встречным огнем. Тем не менее, кольцо атакующих сжималось. Стараясь заглушить грохот боя, командир кричал:Патроны беречь! Норма - один патрон на одного фрица! Понятно!Куда уж понятней…А тут было понятно и другое - живыми отсюда не уйти. Оставалась единственная надежда на спасение - вызвать огонь на себя для уничтожения немецкой группировки, а самим в суматохе попытаться выбраться. Когда выдалась минутная передышка, командир приказал радисту сообщить в артбригаду координаты для открытия огня. Некоторое время спустя земля вокруг вздыбилась от разрывов снарядов.- Ну, славяне, перебежками, вперед! - и я первым вскочил.Перебегая и ныряя в образовавшиеся от взрывов воронки, вся наша разведгруппа уносила ноги из-под огня своей артиллерии. И пока у фрицев царила паника, мы буквально выскользнули у них из рук. Выскочив из зоны обстрела, осмотрелись. Из наших никто не погиб, но у всех были ушибы, ссадины и незначительные ранения. Пока отдыхали, сориентировавшись на местности, решили продвигаться к своим. Внимательно осмотрел местность в бинокль, за пригорком заметил несколько немецких бензовозов. И тут в моей голове родилась дерзкая мысль: а не попробовать отбить у немцев бензовозы, пока все так удачно складывается! Передовой отряд в прорыве постоянно испытывал нужду в топливе. Доложил свои соображения командиру. Он оценивающе посмотрел на уставших разведчиков:- Ну, что, славяне, рискнем еще разок? Прихватим горючее для наших? Опять же не пешком возвращаться!Разведгруппа как-то сразу оживилась, в глазах солдат блеснул азарт.- Шоферов среди нас нет, потому бензовозы будем брать с живыми водителями. Всем ясно? Вот и хорошо.Мы осторожно приблизились к бензовозам. Рассредоточились. Немецкая автоколонна, видимо, остановилась переждать артобстрел. Двигатели работали, водители сидели в кабинах. Офицер сопровождения с помощником стояли в стороне у кустарника и что-то обсуждали.Оценив обстановку, командир поставил перед каждым разведчиком задачу. Главное - сработать синхронно, убрать офицера с помощником и приставить стволы автоматов к водителям.В этот день везенье было на нашей стороне. Операция захвата прошла быстро и без лишнего шума. Обалдевшие от страха и русской наглости, немцы послушно двинули бензовозы за головной машиной, которую сопровождал я. На мне был китель немецкого обер-лейтенанта. По всей видимости, фрицы не придали большого значения передвижению бензовозов в своем тылу, и колонна благополучно прибыла в расположение наших войск.Уже после освобождения Варшавы, в апреле 45-го, Я был награжден самым почитаемым солдатским орденом "Славы".Тяжелые и кровопролитные сражения Висло-Одерской операции длились почти два месяца. Наш 1958-й истребительный противотанковый полк с боями теснил и уничтожал подразделения немецкой группировки "Висла". Полк, постоянно маневрируя, наносил мощные удары по фашистским позициям, уничтожая укрепления, технику и живую силу противника. А сколько ненависти к фашистам тогда было у солдат, идущих по вражеской земле. У каждого были свои счеты с врагом. Многие потеряли дом, близких, любимых, друзей, а все хорошее осталось по ту сторону войны. За все фрицы должны были заплатить. Я, как и все бойцы Красной Армии, ненавидел врагов. Оккупанты сожгли мою деревню и обрекли семью на долгие скитания в поисках пропитания и крова над головой.Смерти я не боялся, но и не искал ее, хотя она всегда была рядом, отнимая одного за другим боевых товарищей. Не хотелось только погибать в конце войны, когда победа была уже так близка!
И вот она, земля фашистских выродков…Тогда слепая жажда мщения овладела нами. В первые дни на немецкой земле передовые отряды дрались с особой яростью. Все, что попадалось на их пути, под мощным напором буквально стиралось с лица земли, будь то оборонительное сооружение или населенный пункт.
Сердцем то я понимал состояние души солдат, но умом не допускал варварского отношения к мирному населению. Не фашисты же мы, и не должны, значит, поступать как они. Мертвых-то уже из земли не поднимешь.
Вскоре до нас был доведен приказ Верховного Главнокомандующего о правилах поведения бойцов и командиров на оккупированной немецкой территории.
Наша разведгруппа 41-ой истребительной противотанковой бригады находилась в постоянном поиске целей в немецком тылу. В очередной раз вышли на задание. Едва саперы сделали проход в минном поле, как мы заметили мощную огневую точку, оборудованную в подвале разрушенного дома. Командир разведгруппы, оценив обстановку, принимает решение - подорвать:
Сержант Карпов, бери своих орлов и действуй по обстановке.
Есть.
В темноте мое отделение разведчиков подкралось к дому. Немцы хорошо укрылись. Просто так не возьмешь. Я стал искать хоть какую-нибудь зацепку.
Ребята, кажется, дверь! - шепчу.
Действительно, в чудом уцелевшей стене сохранилась полуоткрытая дверь в подвал.
Ее никто не охранял, без шума, проникли в подвал. В полутьме немцы поочередно вели наблюдение за передним краем и открывали огонь при малейшем движении с нашей стороны. Бросив пару гранат для верности, свалились на головы фрицев. Оставшихся в живых били короткими очередями, опережая их выстрелы. Двое забившихся в угол фашистов подняли руки. Их выволокли наружу.
Товарищ старший лейтенант, задание выполнено! - отрапортовал я.
Проход пехоте был обеспечен, но бронетехнике путь преграждал противотанковый ров. Вот тут-то пригодились саперы. Заложив всю имеющуюся взрывчатку в крутые откосы противотанкового рва, они произвели направленный взрыв. Когда дым и пыль рассеялись, на месте взрыва, крутые откосы рва превратились в пологие, достаточно проходимые для наших танков. В образовавшийся проход и рванули танки передового отряда, а под их прикрытием вперед пошла пехота.
Атаку наших войск противник попытался смять сильным артиллерийским огнем. Несколько наших танков было подбито. Остановились. Пехота залегла. Артиллеристы получили приказ подавить огневые точки гитлеровцев. Батареи 41-ой истребительной бригады развернулись и ударили по вражеским дзотам.
Не успевшие перекурить мои разведчики принялись по рации корректировать огонь. Мне и самому в такие минуты хотелось сесть к прицелу орудия и меткими выстрелами поражать цели противника.
Наши танки вновь развернулись в боевую линию и пошли вперед. За танками поднялась пехота. Наступление продолжалось…
Потом мои разведчики и саперы, сделав свою работу, отдыхали у стен разрушенного дома, курили, делились впечатлениями и ждали дальнейших указаний командования.
Да, в профессии разведчика особая романтика. В зависимости от обстоятельств мы становись и пехотинцем, и сапером, и артиллеристом. А сколько нужно терпения, выдержки, ума, чтобы проанализировать все возможные комбинации противника, найти единственно верное решение, "шестым" чувством нащупать самое уязвимое место врага".
В середине апреля наша бригада вышла к Зееловским высотам. С учетом сложного рельефа местности, гитлеровцы сумели организовать труднопреодолимую оборону. Находясь в 10-12 километрах от наших исходных рубежей, глубоко зарывшись в землю, особенно за обратными скатами высот, противник смог уберечь свои силы и технику от огня нашей артиллерии и бомбовых ударов авиации. Разведка постоянно совершала рейды в тыл врага. Мы тогда по несколько суток работали без сна и отдыха. Лишь иногда только во время привала удавалось вздремнуть часок-другой. Все измотаны основательно, но обстановка требовала большой самоотдачи - нельзя было сдерживать темп наступления на Берлин.
За последние месяцы состав разведгрупп 41-й артбригады значительно обновился. На смену погибшим и раненым к нам пришли молодые малообстрелянные солдаты, и вся тяжесть ответственности за выполнение заданий лежала на командире группы и нескольких опытных разведчиках. К исходу 17 апреля удалось обнаружить хорошо замаскированный участок обороны противника, в направлении наступления 1958-го артполка. Командир разведгруппы, уточнив координаты немцев, приказал радисту передать шифровку в полк. Радист долго пытался наладить связь со своими, но обратной связи не было. Ночью наушники рации повредило осколком снаряда, поэтому трудно было понять: получили артиллеристы координаты опорного пункта обороны противника или нет. Молчание нашей артиллерии очень обеспокоило. Старший лейтенант не находил себе места и раздраженно приказывал радисту вновь и вновь передавать сообщение в полк. Наконец терпение его лопнуло, и он подозвал меня к себе:
- Вот что, Егор, ты из нас самый опытный, думаю, что пробьешься к нашим с донесением. Иначе наступление полка сорвется, только людей зря положим.