Feldgrau.info

Пожалуйста, войдите или зарегистрируйтесь.
------------------Forma vhoda, nizje----------------
Расширенный поиск  

Новости:

Пожелания по работе сайта и форума пишем здесь.
http://feldgrau.info/forum/index.php?board=1.0

Автор Тема: Николаус фон Белов «Я был адъютантом Гитлера»  (Прочитано 47204 раз)

0 Пользователей и 1 Гость просматривают эту тему.

W.Schellenberg

  • Гость

  •     5 апреля было  сообщено о заключении между Россией и Югославией договора о дружбе и  нейтралитете. Гитлер воспринял это известие с некоторым удовлетворением: ведь  тем самым Россия доказывала, что хочет идти своим собственным путем. Однако  посланники Югославии, Норвегии, Бельгии и Греции через несколько дней были  высланы Сталиным из Советского Союза, поскольку он их больше суверенными  государствами не считал.

    Балканская кампания

       В воскресенье 6 апреля началось нападение на  Югославию и Грецию. Гитлер приказал произвести на югославскую столицу Белград  сильный авиационный налет, который вызвал крайнюю панику и принес значительные  жертвы среди населения. Одновременно прокламацией Гитлера немецкому народу было  объявлено о нападении на Югославию и Грецию. Фюрер всячески рекламировал свои  усилия, направленные на то, чтобы избавить немецкий народ от «этого  столкновения». Возникновение таких событий на Балканах он приписывал  англичанам, которые уже давно попирали своим сапогом Грецию. «Пусть  ослепленные, к их несчастью, народы осознают, что за это они должны благодарить  только своего „злейшего“ друга, который вот уже 300 лет владел и владеет и по  сей день континентом, – Англию». В приказе «солдатам Южного фронта» Гитлер  обвинял Англию в том, что «за себя она велит сражаться другим».

       Прежде чем фюрер успел перенести свою Ставку  на юго-восток рейха, ему пришлось неожиданно пережить в Берлине крупный налет  английских бомбардировщиков. В ночь с 9 на 10 апреля бомбы попали в здания  Государственной оперы, Университета, Государственной библиотеки и во дворец  кронпринца. Опера сгорела дотла. Гитлер был от этого нового налета вне себя от  злости. Произошла первая стычка между ним и Герингом. Я слышал, как он громко  обличал рейхсмаршала за негодные «Хе-111», которыми были так недовольны боевые  соединения авиации. Геринг не оспаривал недостатков тогдашних «Ю-88», но стал  объяснять фюреру, что ответственный деятель фирмы «Юнкерс» Коппенберг сообщил  ему: вновь изготовленные бомбардировщики этой серии указанных недостатков уже  не имеют, а на машины 1942 г. выпуска будет устанавливаться более сильный  мотор. Геринг всегда умел успокоить Гитлера. Фюрер даже поручил профессору  Шпееру восстановить здание Оперы.

       Вечером 10 апреля фюрер выехал из Берлина и  с одной короткой промежуточной остановкой в Мюнхене вечером 11 апреля прибыл в  свою Ставку «Зюд-Ост» в Менихкирхене. Этот маленький населенный пункт  располагался на железнодорожном участке, ведущем от Вены на юг, к Грацу, причем  у самого выхода из туннеля. Там уже были сооружены необходимые подъездные пути  и имелись в наличии необходимые средства связи. Гитлер велел поезду стоять  здесь ближайшие 14 дней. Юго-Восточная кампания протекала без особых проблем.  Командование ею находилось в руках ОКХ. Трудности создавало только совершенно  немыслимое состояние дорог.

       В письме своему дяде я сообщал: «Наша  штаб-квартира на сей раз находится в поезде, стоящем в юго-восточном углу  рейха, отсюда фюрер руководит операциями и следит за ними. Сегодня в полдень  борьба в Югославии стихнет. Прекрасно, что все прошло так быстро, ибо нам здесь  приобретать нечего. Надеюсь, все быстро закончится и в Греции. Англичане уже  грузятся на суда. Можно предположить, что противной стороне тоже приходится  нелегко… Борьба в Югославии была попроще и связана с меньшими потерями, чем мы  рассчитывали. Трудности представляла только сама местность, затруднявшая  продвижение наших танковых дивизий. В Греции довольно сильными были бои за  горные проходы из Болгарии, а отдельные доты храбро сопротивлялись до конца. В  последние дни наши войска вели суровые бои по обе стороны Олимпа. Судя по  последним сообщениям, греки и англичане там разбиты. Повсюду отступают. Хорошо,  что мы так здорово взялись сейчас за Балканский вопрос и покончили с ним. Ведь  я боялся, что вступление Италии не будет способствовать успокоению. Хорваты уже  теперь говорят о своем желании выбросить итальянцев с Балкан. Имей они оружие,  им это удалось бы. Турок, как кажется, честно хочет держать нейтралитет. Однако  англичанин всеми способами стремится заиметь здесь авторитет. Англичанин-то  платит побольше, чем мы. У нас тут теперь только одна цель – вновь сколотить  наши дивизии, чтобы они были готовы к новым задачам. Еще одна большая задача  должна завершить этот год, а потом мы сможем спокойно довести до конца борьбу против  англосаксонских демократий».

       Особенно храбро и упорно сражались греки,  задержав наши войска в приграничном районе. Но борьба имеющих фронтовой опыт  германских войск против неопытных в военном отношении греков и югославов была  неравной. Введение в действие 8-го авиационного корпуса значительно ускорило  исход операций. Югославская армия капитулировала 17 апреля, греческая – 21  апреля. Эта капитуляция перед нашей 12-й армией вызвала серьезное недовольство  итальянцев. Гитлер приказал главнокомандующим составных частей вермахта не  считаться с итальянцами в вопросах капитуляции, а без промедления принимать  любое ее предложение. Итальянцы по-прежнему все еще стояли перед Албанией и  продвигались медленно. Командующий греческой Эпирской армией заявил, что сдался  бы германским войскам, но никак не итальянским. После подписания капитуляции  между немцами и итальянцами возникло довольно сильное взаимное раздражение. Оно  привело к тому, что итальянцы эту капитуляцию признавать не желали, если им не  дадут участвовать в ее новом подписании. Фельдмаршал Лист второй раз поставить  свою подпись отказался, и это пришлось вместо него сделать Йодлю.

       После взятия Белграда я слетал туда на  «Шторьхе». Это произошло 14 апреля, и город еще в порядок приведен не был.  Воздушный налет 12 апреля причинил ему заметный ущерб. Мосты разрушены. Мне  удалось раздобыть на аэродроме легковушку для поездки в город. Сильнее всего  бросались в глаза разрушения на так называемом правительственном холме, где  находились виллы принца-регента Павла и юного короля Петра. Однако оба здания  совершенно не пострадали. Правда, двери были распахнуты настежь, но внутри  никакого разгрома не наблюдалось. На вилле короля лежали его разложенные личные  вещи. Все выглядело так, будто он вот-вот вернется. Это произвело на меня  большое впечатление: как близко соседствуют война и мир!

       Жизнь Гитлера в дни Юго-Восточной кампании  протекала планомерно и спокойно. Из бесед с ним я заключил, что мысли его были  больше заняты предстоящей «Барбароссой», чем Балканами. Он непрерывно задавал  все новые и новые вопросы об оснащении и вооружении соединений. По большей  части, его интересовало состояние и обеспечение боеприпасами корпусов зенитной  артиллерии. Фюрер ожидал сильные авиационные удары противника по  сосредоточивающимся соединениям и говорил: войска не должны рассчитывать на  спокойную обстановку в воздухе, как это имело место в предыдущих кампаниях.  Большую тревогу внушали ему усиливающиеся воздушные, налеты англичан. Правда,  Геринг пообещал, что наступающей зимой слабость люфтваффе будет преодолена. Но  сам фюрер не был склонен полностью этим словам доверять. Мне пришлось сказать  ему: лично я пока не вижу в вооружении люфтваффе никакого признака,  подтверждающего обещание Геринга. Неудачи в производстве «юнкерсов», по моему  мнению, имеют принципиальный характер и так быстро, как утверждается, устранены  быть не могут. В войсках открыто говорят, что «Ю-88» – совершенно негодная  конструкция.

       Говорить все это Гитлеру мне было неприятно,  но ничего другого, кроме того, что мне известно, я сказать не мог. Потом о  сказанном мною фюреру я проинформировал Боденшатца, который не хуже, чем я,  знал о трудностях в производстве «юнкерсов», и сказал, что дальнейшее он берет  на себя. Позже я констатировал, что Геринг был полностью в курсе дела, но мне  показалось, что Боденшатц все-таки полной правды насчет вооружения люфтваффе  ему не сказал.
       Свое пребывание в Менихкирхене Гитлер  использовал для приема различных визитеров. 20 апреля, в день его рождения,  главнокомандующие всех составных частей вермахта собрались для поздравления  юбиляра. Первым явился в штаб-квартиру фюрера посол в Турции фон Папен. Ему  было важно ввиду перемещения центра тяжести на Балканы сохранить хорошие  германо-турецкие отношения. Фюрер весьма четко сказал, что мешать Турции в его  намерения никоим образом не входит.

       19 апреля Гитлер принял царя Бориса, а 26-го  – венгерского регента Хорти. Оба заявили о своей заинтересованности в получении  определенных частей Югославии. Фюрер в этих беседах держался вежливо-сдержанно  и говорил, что вернется к их требованиям после окончательного захвата данных  областей.
       В эти дни побывал в Ставке и обер-лейтенант  авиации Франц фон Верра. Он был сбит в воздушном бою над Англией и затем  отправлен англичанами в Канаду. Там ему удалось, преодолев всю территорию США,  через Мексику бежать в Германию – несомненно, уникальный случай. Фюрер рад был  увидеть его и стал расспрашивать насчет приобретенного опыта и информации,  важной для ведения войны. Кстати, летчик сообщил о новом, с успехом применяемом  британском приборе обнаружения подводных лодок.

       Йодль представил Гитлеру на подпись  директивы № 27 и № 28. Первая, от 13 апреля, касалась заключительных операций  на Балканах. В ней указывалось на необходимость после их завершения «главные  силы введенных в действие соединений сухопутных войск вывести для нового  использования». Вторая, от 25 апреля, была посвящена операции «Меркурий» –  захвату острова Крит. Эту акцию считал особенно необходимой Ешоннек – как с  точки зрения завоевания Греции, так и обеспечения операций Роммеля в Северной  Африке.
       В полдень 28 апреля мы снова прибыли в  столицу рейха. На сей раз Гитлер вернулся из победного похода. В Имперской  канцелярии толпилось по такому случаю множество любопытствующих и  поздравителей. Все они стремились узнать поподробнее и о самом фюрере, и о  прошедшей кампании. Но у него, за исключением трапез, было мало времени  рассказывать о событиях. Он хвалил греческое войско, которое, по его словам,  сражалось храбро. О боевой силе итальянцев не говорил ничего. Выделял лишь  одного Муссолини, которого превозносил за его надежное братство в борьбе против  Англии, но тут же, не переводя дыхания, критиковал командование итальянских  войск и королевский дом, которые, как и прежде, оставались проанглийскими.

       Отныне Гитлер целиком и полностью был занят  последними приготовлениями к нападению на Россию. В одном вечернем разговоре с  ним я имел случай спросить его о дате начала этого похода и сказал, что сам  однажды попал в Россию 5 мая 1929 г. Как помнится, с того дня стояла только  сухая и хорошая погода. Не могу себе представить, чтобы вермахт всего из-за  нескольких дивизий, которые сейчас надо вывести из Греции, должен ждать почти  два месяца, чтобы быть готовым к новой операции. Фюрер выслушал меня молча и наконец  сказал: генерал Гальдер с его «старомодными» представлениями весьма мало  понимает в ведении современной войны. Он еще и еще раз побеседует с генералом.  Однако, как я узнал, Гальдер ссылался на транспортные трудности при переброске  войск, а также на необходимость отдыха и пополнения соединений. Причины – меня  не убедившие. Гитлер в мероприятия Гальдера не вмешивался. Хотя фюрер и пытался  убедить упрямого генерала в правильности и логике своих взглядов, в этом деле  он не продвинулся ни на шаг. Все так и шло в духе указаний Гальдера о  переброске дивизий с Балкан.

       29 апреля Гитлер снова выступил перед  девятью тысячами обер-фенрихов, ждущих своего производства в лейтенанты. Он  обрисовал успехи в войне, упомянул о храбрости германского солдата и потребовал  «никогда не капитулировать… Одного только слова не знаю я и никогда не буду  знать как фюрер немецкого народа и ваш Верховный главнокомандующий; слово это –  капитуляция, сдача на чью-то чужую милость. Никогда, никогда! Именно так должны  мыслить и вы!».
       30  апреля Гитлер обсудил с Йодлем подробности начала нападения по плану  «Барбаросса», которые начальник штаба оперативного руководства вермахта 1 мая в  виде письма передал в войска. Именно в данном документе был указан день  нападения – 22 июня 1941 г. Это потребовало введения с 23 мая максимально  уплотненного графика всех приготовлений. Насчет соотношения сил Йодль указал:  главные силы русских значительно подкреплены на южном участке фронта. На  центральном же участке русские в последнее время производят передвижение войск  к линии фронта, но при этом крупное германское превосходство в силах остается.  На основе оценки, данной главнокомандующим сухопутных войск, Йодль считался с  возможностью острых приграничных боев, которые могут потребовать до четырех  недель. Русский солдат будет сражаться там, где поставлен, до последнего.  Гитлер лично принял участие в составлении текста этого письма войскам. Он уже  примирился с тем, что день нападения изменить нельзя.

       В воскресенье 4 мая, в 18 часов состоялось  обычное после каждой успешной кампании выступление фюрера в рейхстаге.  Подчеркнув особенную мощь и выдающиеся успехи вермахта, Гитлер сказал: «Году  1941-у суждено войти в историю как году нашего величайшего триумфа». Под этим  он подразумевал отнюдь не Балканскую кампанию, а предстоящую операцию  «Барбаросса». Весь рейх только и говорил что о приближающемся походе на Россию.  Солдаты, сосредоточенные в полной боевой готовности на бывшей польской  территории, огромное количество формирований по снабжению войск и концентрация  средств связи – все это давало легко понять, какая у Гитлера цель. Слишком  много всего было мобилизовано для этой кампании, чтобы ее удалось сохранить в  тайне.

       После заседания рейхстага Гитлер отправился  в Данциг, где уже были готовы к выходу в море линкоры «Бисмарк» и «Принц  Ойген». Он захотел на борту «Бисмарка» поговорить с флотским начальником  адмиралом Лютьенсом перед отплытием этого корабля в Атлантику, ознакомиться с  дредноутом и посмотреть, какова на нем команда. По возвращении я услышал от него  похвалу как кораблям, так и их личному составу, к которым он ощутил полное  доверие. Единственная грозящая им при определенных обстоятельствах опасность –  воздушные налеты с авианосца, и это вселяло в Гитлера огромную тревогу. Йодлю  же он сказал, что крупные военные корабли на войне вообще излишни. Всегда  подвержены большой угрозе быть атакованными самолетами или их торпедами, а сами  эту угрозу предотвратить не могут. Фюрер, с одной стороны, был горд той боевой  силой, которую Германия посылала в океанские просторы, а с другой – с опасением  следил за плаванием таких гигантов.
        Проведя два дня в Берлине, Гитлер затем  заехал в Мюнхен, а вечером 9 мая оказался на Оберзальцберге. При отъезде бросил  реплику, что хочет еще несколько дней насладиться покоем, ну а в июне он  появится в Берлине свежим и отдохнувшим. Кейтелю и Йодлю тоже посоветовал  «хорошенько отдохнуть в эти дни» перед нападением на Россию.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

  •    
    Полет Гесса в Англию 
                         
    11 мая в первой  половине дня к Гитлеру в «Бергхоф» явился адъютант Рудольфа Гесса Пинч и вручил  ему письмо самого Гесса. Фюрер, еще лежавший в постели, быстро встал, поспешил  в холл и прочел письмо. Потом спросил Пинча, известно ли ему содержание письма,  и получил утвердительный ответ, после чего велел немедленно арестовать его  вместе с другим адъютантом Лейтгеном и отправить их в концлагерь. Они нарушили  приказ фюрера не спускать с Гесса глаз. Гитлер срочно позвал к себе Геринга,  Риббентропа и Бормана. Геринг явился в сопровождении Удета. После долгого  обсуждения фюрер несколько раз выразил надежду, что Гесс может погибнуть,  рухнуть на землю. Особенно раздражал его тот факт, что Гесс, несмотря на  объявленный ему запрет летать, сумел осуществить все приготовления к своей  акции. В поведении Гесса Гитлер видел результат владевших тем «безумных  взглядов».

       В конце концов фюрер решил 12 мая публично  сообщить о полете Гесса, так обосновав его поступок: «Оставленное письмо при  всей его сумбурности носит, к сожалению, черты умственного расстройства, дающего  повод опасаться, что партайгеноссе Гесс стал жертвой умопомрачения. В ответ на  это коммюнике англичане подтвердили приземление на своей земле Гесса и  присовокупили, что он находится в добром здравии. Гитлеру осталось только  опубликовать в бюллетене „Национал-социалистическая партийная корреспонденция“  дополнение к своему коммюнике. В нем говорилось, что „Гесс тяжело страдал  физически“, прибегал к магнетизму и пользовался услугами астрологов. Публикация  заканчивалась словами: „Это ровным счетом ничего не меняет в навязанном  немецкому народу продолжении войны против Англии“. Больше в Германии об этом  полете и о том, что привело к нему, ничего услышать было нельзя.

       15 мая Гитлер собрал на Оберзальцберге всех  рейхсляйтеров и гауляйтеров и проинформировал их об этом инциденте.  Рейхсляйтеру Борману пришлось зачитать письмо Гесса вслух. Фюрер сказал по  этому поводу несколько слов, заявив, что видит в поступке Гесса совершенно  ненормальную интерпретацию нынешних политических условий. Гитлер назначил  Бормана подчиненным ему лично начальником Партийной канцелярии.
       Я знал Рудольфа Гесса вот уже четыре года по  его посещениям Гитлера, а также и по многим другим случаям; известны были мне и  его беседы с фюрером. Был ли Гесс действительно подвержен в последнее время  сумасбродным взглядам или, говоря точнее, находился не в своем уме? Я пришел к  убеждению: такой ночной полет на двухмоторном самолете «Ме-110» мог совершить в  одиночку только вполне здоровый и нормальный человек. Для меня Гесс являлся  именно таким и полностью владеющим своими чувствами. Его желание установить  контакт с англичанами для остановки войны казалось мне весьма нормальным и  правильным. Гесс очень хорошо знал Гитлера и его мысли насчет ведения войны, особенно  же точно – его намерение выступить против России. Я рассматриваю полет Гесса в  Англию как его сомнение в благополучном исходе войны и как возникшее у него  стремление непременно что-то предпринять, чтобы не допустить этого. Сам же я  его сомнения разделял и в скором времени убедился, что так думал не только я  один.

    Крит

       Май продолжал оставаться месяцем  неспокойным. 20 мая парашютные и авиадесантные части генерала авиации Штудента  приступили к захвату острова Крит. Эта рискованная операция затянулась до 2  июня. Только тогда весь остров оказался в немецких руках. Авиадесантные войска  понесли тяжелые потери, сражаясь за каждый квадратный метр. Когда операции уже  грозил срыв, Ешоннек полетел на Пелопоннес и лично возглавил командование. Он  приказал немедленно начать переброску 22-й пехотной дивизии. Это стоило  люфтваффе многих транспортных самолетов, но позволило за несколько дней  значительно подкрепить наши силы на Крите. Англичане оставили остров. Наши  парашютисты добились крупного успеха, имевшего исключительно важное значение  для ведения войны в восточной части Средиземного моря.

       23 мая я писал своему дяде: «С 20 мая война  уже бушует на последнем куске греческой земли – на острове Крит. Нам удалось  неожиданно высадить там парашютистов и десантников и овладеть рядом аэродромов.  Туда уже доставлены по воздуху почти две дивизии для полного захвата острова.  Английский флот попытался было вмешаться, но под нашими бомбами ему пришлось  ретироваться. Черчилль начал уже что-то вякать насчет возможной сдачи острова.  Бои здесь снова показали, что морской флот может быть введен в действие только  при господстве в воздухе… Роммелю пока приходится под Тобруком нелегко. Но  никаких опасений нет. Ведь захват Крита облегчит и его положение. Фюрер лично  подобрал в свое время именно генерала Роммеля для выполнения этой задачи. А  ведь сухопутные войска предлагали совсем другого генерала…»

    Потеря «Бисмарка»

       18 мая «Бисмарк» и «Принц Ойген» вышли из  Готенхафена, пересекли Балтийское, а также Северное море и затем, обогнув  Англию с севера, взяли курс на Атлантику. Чтобы не подвергнуть операцию  опасности, военно-морской флот ничего об обоих кораблях не сообщал, а ждал  известий со стороны противника. 24 мая «Бисмарк» потопил сильнейший британский  корабль – ударный крейсер «Худ». Редер лично прибыл в «Бергхоф» доложить  Гитлеру об этом успехе. Фюрер поздравил его, но проявил большое беспокойство.  Вмешаться в ход событий больше уже не мог никто.

       Плавание «Бисмарка» продолжилось именно  таким образом, что подтвердило опасения фюрера. Английский флот, непрерывно  наращивая число собственных кораблей, вошел в боевое соприкосновение с линкором  и стал подвергать его атакам самолетов со своих авианосцев «Викториуз» и «Арк  Ройял». Их налеты привели к тому, что скорость «Бисмарка» снизилась, хотя он и  продолжал идти курсом на Сан-Назер, отстреливаясь от своих преследователей. 26  мая в первой половине дня самолет-разведчик вновь обнаружил «Бисмарк» и стал  его преследовать. В предвечерние часы самолеты с «Арк Ройял» атаковали корабль  и одна торпеда попала в цель, повредив рулевое устройство. «Бисмарк» потерял  маневренность и стал двигаться по окружности.
    Британский флот  приближался. В бой вступили три-четыре вражеских крейсера и два авианосца.  Незадолго до полуночи адмирал Лютьенс дал радиограмму: «Корабль маневрировать  не может. Будем биться до последнего снаряда. Да здравствует фюрер!».

       В это время Гитлер и я сидели в небольшой  жилой комнате «Бергхофа» и ждали новых донесений. В 0.36 была получена новая,  адресованная лично ему радиограмма: «Сражаемся до последнего, веря в Вас, мой  фюрер, и полные твердокаменной веры в победу Германии». Гитлер продиктовал мне  свой ответ: «С вами – вся Германия. Все, что еще можно сделать, делается.  Геройское выполнение вами вашего долга придаст нашему народу новые силы в  борьбе за свое существование. Адольф Гитлер». Я немедленно передал этот текст  по телефону военно-морскому командованию. В комнате воцарилась полная тишина,  пока фюрер через какое-то время не нарушил ее. Он спросил меня, сколь велика  команда, которой теперь придется погибнуть. Я ответил: 2300 человек.

       В продолжение этой ночи Гитлером все более  овладевали злоба и гнев. Он говорил, что отныне не пустит в Атлантику ни одного  линкора, ни одного крейсера. Из Берлина и с «Бисмарка» никаких известий больше  не поступало. Между 2 и 3 часами ночи фюрер удалился. Совершенно подавленный, я  отправился к себе и еще долго говорил с женой о той первой крупной потере в  этой войне, которую понесли рейх и вермахт с гибелью «Бисмарка». В середине  следующего дня военно-морской флот официально сообщил, что «Бисмарк» затонул.
       2 июня у фюрера состоялась на Бреннерском перевале  продолжительная беседа с Муссолини насчет инцидента с Гессом, гибели «Бисмарка»  и общих вопросов дальнейшего ведения войны. При этом о России Гитлером не было  сказано ни слова.

       4 июня поступила весть о смерти последнего  германского кайзера, Гитлер велел послать телеграммы соболезнования вдове и  кронпринцу и назначил представителей партии и вермахта на похороны в Дорне:  имперского комиссара по делам оккупированных Нидерландов имперского министра  д-ра Зейсс-Инкварта и генерала авиации Христианзена, командовавшего там  германскими войсками.
       Сам же Гитлер принял 12 июня главу  румынского государства Антонеску, посвященного в его планы относительно России  и проявлявшего весьма большую заинтересованность в том, чтобы вновь завладеть  Бессарабией. Поэтому он пообещал участвовать в военных действиях против России  и собственными вооруженными силами. После аналогичных обещаний насчет Балкан  Гитлер относился к ним очень настороженно и на это ничего не ответил.

    Последние приготовления в  канун 22 июня

       На 14 июня Гитлер вызвал в Имперскую  канцелярию командующих группами армий и армий, участвующих в Восточном походе.  Потребовалась большая организационная работа, чтобы одновременное присутствие  столь многих военачальников высокого ранга не бросалось в глаза. В полдень на  доклад были вызваны генералы групп армий «Север» и «Центр», а к обеденному  времени – генералы группы армий «Юг». Был установлен особый порядок въезда в  Имперскую канцелярию. Некоторые машины заворачивали в ее сад с  Вильгельмштрассе, а автомобиль Браухича – с Герман-Герингштрассе.  Использовались и другие маршруты подъезда. Все прошло хорошо.

       После нескольких приветственных слов Гитлер  велел каждому командующему армии доложить свои намерения на первые дни боев и  продолжение операции в своей полосе. В заключение о своих намерениях доложили  командующие воздушных флотов. В этот долгий день фюрер получил соответствующее  представление о силе соединении, числе танков и о многих подробностях.  Перебивал он редко и слушал внимательно и тихо. Из докладов вытекало, что  Красная Армия имеет количественное превосходство, но качество ее тем не менее –  невысокое.
       Отсюда делались оптимистические выводы  относительно интенсивности предстоящих боев. И если все же большинство  генералов было настроено против этого похода, причиной тому служило то, что тем  самым начиналась война на два фронта, которую Германия, по всеобщему убеждению,  долго выдержать и выиграть не могла.

       Затем фюрер дал в своей квартире обед,  воспользовавшись им для того, чтобы угостить фельдмаршалов и генералов длинной  речью примерно на целый час. Гитлер говорил: эта война – война против  большевизма. Он рассчитывает, что русский будет биться стойко и окажет упорное  сопротивление. «Мы должны считаться с возможностью его крупных авиационных  налетов, а потому следует организовать умную противовоздушную оборону. Наша  люфтваффе наверняка достигнет быстро успехов и этим облегчит наступление  соединений сухопутных войск. Самые тяжелые бои останутся позади уже примерно  через шесть недель. Но каждый солдат должен знать, за что он сражается. Не за  страну, которую мы хотим захватить, а против большевизма, который должен быть  уничтожен». Фюрер с едким сарказмом высказался по адресу англичан, которые  договоренность с Россией предпочли договоренности с Германией. Это – политика  XIX, но никак не XX века. При этих словах Гитлер указал на свой Союз со  Сталиным, который являлся чисто политическим шагом, предпринятым ради Данцига и  «коридора», чтобы вернуть рейху эти области без войны. Он продолжал: «Если мы  войну эту проиграем, вся Европа станет большевистской. Если англичане этого не  поймут и не осознают, они потеряют свою руководящую роль, а тем самым и свою  мировую империю. Сейчас даже и представить себе нельзя, насколько сильно они в  результате этой войны окажутся в руках американцев. Но совершенно ясно, что  американцы видят в этой войне свой огромный гешефт».

       В послеобеденное время Гитлер провел еще  несколько собеседований с командующими соединений группы армий «Юг». Перед этой  группой армий находилось особенно большое и подлежащее непрерывному расширению  в ходе продвижения пространство. Фюрер говорил, что главные силы русских войск  следует ожидать на центральном участке фронта. Если они будут разбиты, группа  армий «Юг» получит оттуда подкрепления. Браухич и Гальдер не сказали в этот  день ни слова.
       21 июня Гитлер продиктовал Обращение к  немецкому народу. В нем он изложил всю свою политику с начала войны. Он  заявлял: «Новый подъем нашего народа из нужды, нищеты и позорного унижения  происходил под знаком чисто внутреннего возрождения. Это никак не затрагивало  Англию особенным образом, а тем более не угрожало ей. Тем не менее в данный  момент вновь началась преисполненная ненависти политика окружения Германии. И  внутри страны, и вне ее возник заговор евреев и демократов, большевиков и  реакционеров с одной-единственной целью: не допустить образования нового  германского народного государства, вновь ввергнуть рейх в состояние бессилия и  нищеты».

       Москва, утверждал Гитлер, несмотря на все  дружественные разговоры, систематично готовится к началу войны. Сосредоточение  наших войск на Восточном фронте завершено. «Задача этого фронта – уже не защита  отдельных стран, а обеспечение самого существования Европы, что означает,  спасение всех… Да поможет нам Господь в этой борьбе!».
       В начале 1941 г. меня неоднократно  спрашивали, знает ли русский или предчувствует ли он наше намерение напасть на  него. На это я мог отвечать только одно: не знаю, но предполагаю, что его  самолеты дальней разведки сосредоточение наших дивизий на своей восточной  границе обнаружили. Не ведают русские только, когда и где начнут действовать  эти соединения.

           Уже много лет спустя после войны я узнал от  одного сторонника Герделера, что он вместе с последним беседовал в ноябре 1940  г. с Молотовым в отеле «Кайзерхоф». Это, по его словам, был открытый и  непринужденный разговор, в ходе которого оба они проинформировали русского  министра иностранных дел о плане Гитлера напасть на Россию в 1941 г. Молотов не  захотел этому верить и не придал такому высказыванию серьезного значения. Но  так или иначе после поездки Молотова в Берлин в России в большом масштабе  начались приготовления к войне. При вторжении в 1941 г. немецкие войска наталкивались  на новые оборонительные сооружения, обнаруживали недавно устроенные аэродромы и  т.п. Русские наше вторжение ожидали, но отнюдь не уже в 1941 г. Они  ориентировались на то, что Гитлер нападет позже.
       В последние дни перед походом на Россию  фюрер становился все более нервозным и беспокойным. Очень много говорил, ходил  взад-вперед и казался чего-то срочно ожидающим. Только в ночь с 21 на 22 июня,  уже после полуночи, я услышал первую его реплику насчет начинающейся кампании.  Он сказал: «Это будет самая тяжелая битва для нашего солдата в этой войне».
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

  •     В течение  последних дней перед нападением на Россию я пытался нарисовать себе общую  картину состояния войны и представить, чего же можно добиться в ней в ближайшие  месяцы. Война с Англией продолжалась. Фюрер планировал атаковать ее летом 1942  г. Прямое нападение на Англию я лично считал возможным не ранее осени 1942 г.,  если к тому времени удастся разбить русских. Я сомневался в правильности  оптимистической оценки Гитлером ситуации с Россией. Прогнозировать ход операций  против нее было делом трудным. Гораздо более угрожающим казалось мне развитие  отношений с США. Я опасался, что ждать вступления Америки в войну остается уже  не слишком долго. В результате мы получаем настоящую войну на два фронта. Если  же до этого вступления американцев в войну нам обеспечить несомненную победу  над русскими не удастся, мы, даже в самом благоприятном случае, сможем  рассчитывать лишь на длительную и тяжкую войну на истощение, в исходе которой  сомневаться не приходится. Итак, общее положение к началу этой борьбы с  русскими я в нашу пользу никоим образом расценивать не мог. Но невероятно  мощный германский фронт против России казался мне доказательством того, что  наши противники прежде всего мобилизуют такую же мощь, чтобы выступить против  нас. Это может продлиться долгие годы, а за это время, верил я, мы сумеем  разбить того или иного противника и тем самым высвободить силы для разгрома  другого. Однако представление Гитлера о войне на Востоке было совсем иным, чем  у сухопутных войск. Их командование ожидало традиционной войны, а он – борьбы  против упорного и беспощадного врага. Характерным в этом отношении являлся его  «приказ о комиссарах», требовавший от войск расстреливать на месте каждого  попавшего в их руки комиссара. Этот приказ вызвал в военных кругах большое  беспокойство, и я знал, что доведен он был не до всех войск. То было первой  ставшей мне известной широкой оппозицией приказу фюрера. Но одновременно я  осознал, что таким образом могут ведь систематически саботироваться и другие  его приказы. Поводом к тому являлось наблюдаемое мною по различным случаям  оппозиционное отношение Гальдера к указаниям фюрера и даваемой им оценке  положения. Однако начальник генштаба предпочитал свою противоположную точку  зрения открыто никогда не высказывать. У меня складывалось впечатление, что  Гальдеру приходилось переваривать в себе и «проглатывать» бесконечно многое.

       Вот так мы и начали весьма крупный поход без  единства в руководстве и с находящимися на самых ответственных постах высшими  командирами, далеко не все из которых тянули за один канат. Поэтому я видел  огромную опасность для сулящей успех операции.

    Глава IV


    Июнь 1941 г. – сентябрь  1943 г.

       22 июня 1941 г. начался поход Гитлера на  Россию. Его план был таков: примерно за три месяца повергнуть Россию наземь,  чтобы затем вновь повернуть против Запада. Так, считал он, ему удастся избежать  войны на два фронта. Это была война Гитлера. Он пользовался величайшим  благорасположением народа, и за ним стояла сила партии и ее формирований. Вот  уже два года фюрер не проигрывал ни одной кампании и чувствовал себя уверенным  в том, что выиграет и эту. Он даже говорил, что США еще подумают, вступать ли  им в европейскую войну или нет.
       Гитлер долго готовился к этой схватке,  выбирал районы сосредоточения и развертывания войск по картам, изучал структуру  русской армии и предполагаемые резервы ее вооружения. Ему была известна  численность русских соединений, и он отдавал себе ясный отчет в том, что борьба  будет очень суровой. Ожидая этой суровости от противника, он хотел навязать ее  и собственным войскам. С той же жестокостью, с какой установили свою власть в  России Ленин и Сталин, власть эта, на его взгляд, должна быть теперь сокрушена.

    «Волчье логово»

       Эти и подобные мысли владели Гитлером, когда  он в понедельник 23 июня в полдень зашел в вагон своего спецпоезда, чтобы  отправиться в Восточную Пруссию. Прибыл он туда поздно вечером. Своей Ставке  фюрер дал имя «Волчье логово». Построенная за зиму, она располагалась в  небольшом лесу восточнее Растенбурга и была надежно замаскирована от авиации.  Ядром всего сооружения служили десять бетонных бункеров, тыльная часть которых  была покрыта бетонными плитами 2-метровой толщины и имела отсеки для сна.  Передняя часть обеспечивала защиту только от осколков, и здесь находились  помещения для работы. В бункере Кейтеля такое помещение несколько большего  размера предназначалось для ежедневного обсуждения обстановки. В таком же по  образцу бункере фюрера имелось специальное помещение размером поменьше для  совещаний в более узком кругу. В центре лагеря находился бункер столовой с  обеденным столом на 20 человек и небольшим приставным столом на 6 лиц. Вот  здесь мы и обосновались на неопределенное время, здесь в первые дни огромной  схватки с напряжением ожидали поступающие донесения.

       Штаб оперативного руководства вермахта во  главе с заместителем его начальника полковником Варлимонтом располагался на том  же лесном участке несколько в стороне. Там стояли нормальные бараки и имелось  несколько бункеров. Здесь размещался и комендант Ставки со своим штабом. ОКХ  имело собственные блиндажи – в нескольких километрах к северо-востоку около  железнодорожной линии, протянутой от Растенбурга до Ангермунда. Геринг же и ОКЛ  оставались в своих поездах, постоянные стоянки которых находились около  Гольдапа и Иоганнесбургской пустоши.
       Одним из первых сообщений, опубликованных  прессой насчет начала Восточной кампании, было заявление Черчилля. Он, всю свою  жизнь являвшийся противником большевизма, теперь полностью встал на сторону  России против Германии. «Мы никогда не вступим в переговоры с Гитлером и его  отродьем», – сказал он. Ничего другого фюрер от него и не ожидал.

       Порядок дня в заградзоне I – так называлась  та часть «Волчьего логова», где размещался фюрер, – осуществлялся в обычном  ритме. Ежедневно в 12 часов начиналось Большое обсуждение обстановки, на  которое Гитлер отправлялся в бункер Кейтеля или Йодля, находясь там, как  правило, от полутора до двух часов. На это обсуждение раз или два в неделю  являлись Браухич, Гальдер и полковник генерального штаба Хойзингер. После обеда  фюрер вел беседы или переговоры с гражданскими лицами по внутригерманским  вопросам ведения войны. В 18 часов происходило послеобеденное обсуждение  обстановки, которую докладывал Йодль.
       Пищу фюрер почти всегда принимал точно в  14.00 и 19.30. Трапезы, если только он не ожидал важных визитов, растягивались  часа на два. На застольных беседах в 1941-1942 гг. присутствовали обычно  сопровождавшие рейхсляйтера Бормана министериальный советник Генрих Хайм и д-р  Генри Пиккер, которые стенографировали или записывали эти разговоры. Все эти  два года фюрер бывал за столом весьма раскованным и открытым. Случалось, сам  поднимал какую-то тему, чтобы «посадить в лужу» кого-нибудь из присутствующих,  касалось ли то страсти к охоте, верховой езды или актуального вопроса.

       Пища на таких застольях подавалась в  соответствии с действовавшими в вермахте продовольственными нормами; обед, к  примеру, состоял из супа, мясного блюда и десерта. Гитлер питался по своему  собственному, вегетарианскому, меню, блюда он выбирал утром за завтраком. Порой  весьма затягивавшиеся трапезы заставляли нас, участников помоложе, выходить  из-за стола пораньше остальных, чтобы заняться неотложной работой. Фюрер ничего  неприличного в этом не видел. Рассаживались за столом всегда в одном и том же порядке.  В центре, спиной к окнам, сидел Гитлер. Справа от него – имперский шеф печати  д-р Дитрих, слева – Йодль, напротив – Кейтель. Справа от фельдмаршала – Борман,  а слева – Боденшатц. Гости занимали места между Гитлером и Дитрихом, а также  между Кейтелем и Боденшатцем. Застолье проходило зачастую в свободной и  непринужденной атмосфере. Разговор велся открыто и без всякого принуждения.  Если возникали представляющие общий интерес темы и мнение по ним высказывал сам  фюрер, все замолкали. Бывало и так, что он говорил на какую-то тему полчаса, а  то и целый час. Но это было исключением.

    Первые успехи

       В первые дни нашего пребывания в «Волчьем  логове» Гитлер сводок вермахта еще не публиковал. Операции на Восточном фронте  шли по плану. То тут, то там противник оказывал сильное сопротивление, которое  вынуждены были сломить танки и артиллерия. Очень скоро выяснилось, что это  упорное сопротивление объяснялось действиями особенно толковых русских офицеров  или унтер-офицеров, а также комиссаров, которые держали своих людей в руках и в  случае необходимости силой заставляли их сражаться, внушая при этом, что в  случае пленения те будут уничтожены немцами.

       Но картина боев первых дней, как и следовало  ожидать, была различной. Под этим впечатлением я 28 июня подробно писал своему  дяде:
       «Сообщения о ходе нашего продвижения и  операциях до сих пор не предаются гласности для того, чтобы не дать таким  образом самому русскому представления о его собственном положении.  Предположительно, их первая публикация начнется завтра.
       Бои первых дней рисуют картину такую: Россия  подготовилась к этой войне сильнее, чем мы предполагали.
       Но только русский, видно, все-таки помышлял  о годе 1943-м, чтобы к этому сроку полностью осуществить формирование и  оснащение своих вооруженных сил.

       Русская армия расположила свои  наступательные группировки, состоящие из танковых и моторизованных соединений,  сначала в районе Львова, потом – Белостока и, наконец, – у Ковно.  Оборонительные сооружения находились в состоянии строительства. Лишь  северо-западнее Лемберга в районе Рава-Русская и севернее Гродно были  обнаружены долговременные укрепления, построенные по образцу нашего Западного  вала, причем их первая линия была уже готова. Вторая же и третья линии обороны  еще только оборудовались. Огромным успехом первых дней явилась внезапность. Она  удалась по всему фронту – как сухопутным войскам, так и люфтваффе. Вражеские  самолеты выстроились на своих аэродромах и были с легкостью уничтожены.
       На главных направлениях действовали четыре  крупные танковые группы. Генерал-полковник фон Клейст наступал из района  Люблина в направлении Ровно – Житомир, генерал-полковник Гудериан двигался,  минуя Брест, на Минск, генерал-полковник Гот – от Гумбинена и Вильно – тоже на  Минск, а генерал Гепнер – севернее Гумбинена через Ковно – на Дюнабург. Часть  танковой группы Гудериана вышла на Березину у Бобруйска. Ее вступление туда и  соединение с другими частями Гудериана ожидается сегодня.

       Русский бьется повсюду хорошо. Частично так  стойко и отчаянно, что для наших войск – это ожесточенные бои. Главная причина  тут, несомненно, – поведение большевистских комиссаров, которые с пистолетом в  руках заставляют солдат сражаться, пока те не погибнут. Русская пропаганда  добилась и того, что сумела внушить им, будто они борются с варварами и что  каждый, попавший в плен, подвергнется расправе и убийству. Вот этим-то и  объясняется, что многие солдаты, а особенно офицеры и комиссары, оказавшись в  плену, кончают жизнь самоубийством – нередко, прижав к груди взведенную ручную  гранату.
       Продвижение наших войск шло ошеломляюще  быстро. На северном фланге, в Литве, и в центре, в районе Белостока, противник  – уже на грани распада. Командование частями полностью прекратилось. Сражаются  еще только отдельные боевые группы, пытающиеся выбраться из котла. От Дюнабурга  наши войска, видимо, будут быстро пробиваться к Пейпус-Зее, чтобы там никто уже  уйти не смог. Но самое сильное сопротивление русский оказывает на юге. Тут он  имеет и хорошее командование. Рундштедт, командующий здесь нашими войсками,  говорит, что еще ни разу за всю эту войну не имел перед собой такого хорошего  противника. Но со вчерашнего вечера, кажется, и здесь сопротивление ослабевает.  Поэтому надо спешить создать мешок. Полагают, что одна немецкая армия вместе с  румынами пробилась из Северной Румынии вперед и установила связь с Клейстом.

       Таковы, в общем и целом, первые операции.  Ближайшими целями будут Донецкий бассейн, Москва и Ленинград. В войсках  говорят, что русские производят отвратительное впечатление: какая-то  беспорядочная смесь разных народов с азиатской внешностью и азиатским  поведением…
       Танки русских, а также их самолеты – плохи,  и нашему оружию уступают. Они применяют танки и самолеты всегда только в узких  рамках и в относительно малом числе. Поэтому наши войска уничтожают и сбивают  их в таком большом количестве. Запас танков и самолетов, кажется, очень велик.  Но наши войска во всем так сильно превосходят русские, что мы можем ожидать  дальнейшие события с полной уверенностью в успехе».

    Таково  действительно было первое впечатление наших войск о противнике. В эти дни я на  «Шторьхе» вылетал на фронт, стремясь сам получить представление о происходящем.  Например, в Литве одна наша часть двигалась через пшеничное поле. Повсюду шла  стрельба. Но постепенно выяснилось, что в пшенице засело множество русских, не  знавших, что им, собственно, делать. На лицах у них застыли страх и ужас: они считали,  что сейчас их всех перебьют. Нашей части на самом деле пришлось с трудом брать  этих солдат в плен; все они, по внешнему виду, были молодыми азиатами, которых  бросили на фронт всего несколько недель назад.
       29 июня Гитлер вновь документально урегулировал  вопрос о преемственности: «На основании закона о преемниках фюрера и  рейхсканцлера от 13 декабря 1934 г. отменяю все предыдущие распоряжения и  назначаю своим преемником рейхсмаршала Великогерманского рейха Германа  Геринга».

       Июль проходил в Ставке фюрера под знаком  весьма оптимистичного настроения. Гитлер убедился в правильности своих  соображений. Браухич и Гальдер, а также Кейтель и Йодль ему не перечили.  Разделяли ли все они его взгляды, мне было неясно. Гальдер даже (как нам теперь  известно из публикации его ежедневных дневниковых записей) считал 3 июля  кампанию против России выигранной (если не вообще законченной) всего за 14  дней. Сам я никак такого мнения не придерживался. Но и меня тоже поразило  огромное количество военнопленных (группа армий «Центр» доложила 9 июля о 289  800 взятых в плен русских). Вместе с тем я видел, что число русских солдат не  уменьшается, а постоянно возрастает. 16 июля Гитлер создал новое «Восточное  министерство», компетенции которого распространялись на Россию и Прибалтику; во  главе его был поставлен рейхсляйтер Розенберг. Это решение привлекло к себе  большое внимание: предвиделись кое-какие трудности, которые действительно со  временем появились.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

  •    
    Мельдерс и Галланд 
                       
    В июне Гитлер  пожаловал подполковнику Мельдерсу – первому офицеру в вермахте – мечи и  бриллианты к дубовой ветви Рыцарского креста Железного креста. В январе 1942 г.  эту награду получил и Галланд. Оба, так сказать, «гнались» наперегонки. Фюрер  принял обоих и не пожалел времени подробно обсудить с ними проблемы воздушной  войны на Западе. Мне показалось, они хотели избавиться от своих тревог и  опасений. Говорили оба откровенно и без боязни. Гитлер внимательно слушал.  Галланд жаловался на то, что радио и пресса высказываются о королевском  воздушном флоте в уничижительном и заносчивом тоне. В конце беседы фюрер – а  было это в разгар зимнего кризиса на Восточном фронте! – дал Галланду понять,  что сила русской армии уже сломлена. У меня до сих пор звучит в ушах вопрос,  который задал мне Галланд: «Да так ли это?». Я ничего не ответил.

    Споры о направлении  главного удара

       В эти июльские дни у меня сложилось  впечатление, что Гитлер переоценивает оперативный успех Восточной кампании.
    Хотя число  пленных, взятых группой армий «Центр», и было очень велико, русские просторы  таили в себе неизмеримо крупные людские резервы. Следовало осознавать и то, что  на этих широких просторах сосредоточение наших дивизий на направлениях главного  удара становилось все более трудным и, прежде всего, требовало много времени. Идеи  фюрера, еще с самого начала разработки оперативных планов против России,  заключались в том, чтобы отнять у русского все балтийские порты, включая  Ленинград, а на юге лишить его всего черноморского побережья вплоть до Ростова.
       С целью обсудить данный вопрос еще раз с  соответствующими главнокомандующими мы 21 июля вылетели в группу армий «Север».  Генерал-фельдмаршал кавалер фон Лееб, который, по сути дела, с самого начала  выступал против этой кампании, высказывался на сей раз весьма оптимистически и не  усматривал никаких особых трудностей для своего продвижения вперед, после того  как ему было обещано предоставить в его распоряжение дополнительно 3-ю танковую  группу. Гитлер вновь подчеркнул, насколько важны для него захват балтийских  портов и соединение через Ленинград с финнами.

       Как выяснилось, командование сухопутных  войск, а также группы армий «Центр» отстаивали такие взгляды насчет продолжения  операций, которые Гитлер не разделял. Споры о том еще отнюдь не достигли  кульминационной точки, когда фюрер в конце июля на несколько дней полностью  выбыл из строя из-за заболевания. Для внешнего мира всячески затушевывалось,  что он не участвовал в общих трапезах и не появлялся на текущих обсуждениях  обстановки. Доктор Морелль намекал: речь идет о легком апоплексическом ударе.  Не в порядке сердце и кровообращение, но ему все-таки удастся вскоре вернуть  фюреру его прежнюю энергичность и работоспособность. Через несколько дней мы и впрямь смогли  констатировать улучшение. Нам было приказано хранить насчет заболевания фюрера  строжайшее молчание. Поскольку это критическое состояние его здоровья, могущее  возыметь тяжелые последствия, меня сильно взволновало, я 30 июля все-таки  рассказал о том моему брату.

       3 августа мы вылетели к фельдмаршалу фон  Боку в Борисов, где находилось командование группы армий «Центр», и встретились  там с Браухичем и Гальдером. Гитлер провел с ними подробные беседы. Обзор  военного положения в России, силы противника и территориальные проблемы – вот  что стояло на первом плане этих бесед. Браухич, Бок и Гальдер с особенной  настойчивостью отстаивали такую точку зрения: группа армий «Центр» имеет только  одну цель – захватить Москву. Они были настроены оптимистически: после  нескольких дней, необходимых для пополнения вооружением и перегруппировок,  данная цель может быть достигнута еще до начала плохого времени года.
       Гитлер же мыслил по-иному. Он указал на свой  неоднократно высказывавшийся еще до начала похода на Восток план: остановиться  в центре всего огромного фронта наступления за Смоленском и силами группы армий  «Север» взять Ленинград, а группы армий «Юг» – Ростов. Его намерением было  начать из этих двух пунктов наступление на Москву, причем так, чтобы  насупательные клинья сомкнулись восточнее ее. Несмотря на длительное  обсуждение, решения принято не было.

       Борисов запомнился мне и еще по одной  причине. Два принца из прусской и вельфской династий, которых я знал по  совместной военной службе, заговорили со мной о приказе Гитлера, согласно  которому все потомки прежде правивших королевских семей подлежали отчислению из  действующих войск и использованию только в тыловых учреждениях. Приказ этот был  мне известен, как и резкий и строгий комментарий фюрера к нему. В принципе он  относился к ним уважительно и признавал их военные заслуги, но настаивал на  том, что они должны вести себя сообразно новой форме государства, а поэтому он  больше не может предоставлять принцам никаких привилегий. На это принцы мне  возразили, что именно на такого рода привилегии они никогда не претендовали, а  желают только одного: нести свою службу, как любой другой солдат-фронтовик.  Однако помочь им я ни в какой форме не смог. Хотя они и проявили понимание, но  с тех пор стали считать меня человеком второго сорта.

       14 августа до нас дошла весть о том, что  Рузвельт и Черчилль провозгласили на борту английского линкора «Принц Уэльский»  «Атлантическую хартию». В статье 1-й ее говорилось, что США и Великобритания  отказываются от каких-либо территориальных и прочих приобретений в войне.  Последующие семь статей содержали общие, но весьма разумно звучащие положения о  «праве народов», о «мировой торговле», о «мире между народами» и неприменении  «силы». Гитлер сразу же разгорячился и начал ее критиковать, особенно за статью  6-ю, в которой говорилось об «окончательном уничтожении национал-социалистических  тиранов». «Ну, это им никогда не удастся!» – воскликнул он.
       Гитлер почти исключительно занимался  продолжением операций в своем духе. Против этого всеми средствами боролось ОКХ.  18 августа Браухич в памятной записке «Дальнейшее ведение операций группы армий  „Центр“ выступил за немедленное продолжение наступления на Москву. Обе танковые  группы – Гудериана и Гота – нуждаются в основательном пополнении и отдыхе.  Наступление это предлагалось вести в течение двух месяцев.

       Ответ Гитлера 21 августа, выражавший  противоположное мнение, гласил: «Соображения главнокомандования сухопутных  войск относительно дальнейшего ведения операций на Востоке от 18 августа не  согласуется с моими планами. Приказываю: 1. Главнейшей задачей до наступления зимы  является не взятие Москвы, а захват Крыма, промышленных и угольных районов на  Донце и лишение русских возможности получения нефти с Кавказа; на севере –  окружение Ленинграда и соединение с финнами». Далее следовали еще четыре  пункта, в которых он определял задачи каждой из трех групп армий. Гальдер  дословно внес данные указания фюрера в свой военный дневник, предусмотрительно  добавив от себя: «Они являются решающими для результата этого похода».

       Длительные споры между Гитлером и ОКХ  изматывающе действовали на нервы. Я очень хорошо помню указания фюрера перед  началом похода. Он вновь и вновь подчеркивал свое представление о продолжении  операций против Ленинграда и Ростова. Неоднократно повторял: Москва должна  пасть только при второй операции – предположительно, лишь в 1942 г. Возникшее  же сейчас противоречие затрагивало, таким образом, те суждения ОКХ, которые  были хорошо известны еще со времен до начала войны против России. В этот спор  оказался вовлечен и генерал-полковник Гудериан. Фельдмаршал фон Бок счел  необходимым направить его как командующего 2-й танковой группой к Гитлеру,  чтобы он лично показал фюреру необходимость наступления на Москву. 25 августа  тот прибыл в Ставку, изложил ему свои соображения, но контраргументы Гитлера  сильно подействовали на него. Сам же фюрер был в ярости. В результате этого  спора обе стороны оказались вынуждены несколько отойти от своих взглядов. Не  удалось ни взять Москву, ни осуществить план Гитлера. Драгоценное время было  потеряно.

    Муссолини и Хорти на фронте

       В конце августа – начале сентября Гитлеру  пришлось принять обоих своих союзников и что-то предложить им.
       Сначала в группу армий «Юг» прибыл  Муссолини, посетивший действовавшие на этом участке фронта итальянские войска. 23  августа фюрер принял его в «Волчьем логове», а затем вместе с ним выехал в  Брест и далее – в свою южную штаб-квартиру. 28 августа оба государственных  деятеля вылетели в группу армий «Юг» и вместе побывали в итальянских дивизиях,  которые находились на марше к фронту. Визит этот оказался совершенно  безрадостным. Муссолини не имел никакого представления ни о Восточном фронте,  ни о тех проблемах, которые волновали Гитлера в тот момент. После отъезда  гостей фюрер в узком кругу офицеров высказал свое разочарование. Он знал:  итальянцы на Восточном фронте ничего сделать не смогут и на их боевую силу  никак не рассчитывал. Но фюрер все-таки попытался как-то настроить немецких  офицеров на положительное отношение к своим итальянским союзникам. Гитлер  говорил открыто и о сокровенных долгих разговорах с дуче, подчеркивая, что пока  необходимо «поощрять» итальянцев, ибо бои в Средиземном море еще не закончены.

       С 6 до 8 сентября по приглашению Гитлера в  Ставке находился венгерский регент адмирал Хорти. Фюрер обрисовал ему положение  на фронте и имел с ним несколько бесед по различным проблемам, связанным с  широкомасштабной войной. О подробностях он умалчивал. Хорти посетил также  Геринга и Браухича, а потом вместе с фюрером совершил поездку в Мариенбург. Там  Гитлер в довольно торжественной обстановке вручил ему Рыцарский крест. Затем мы  с фюрером вернулись в Ставку. Всегда было очень интересно выслушивать  высказывания Гитлера о каком-либо государственном госте, будь то похвала или  критика. В данном случае он сказал, что с его стороны это был чисто  политический жест по отношению к гостю. Для ведения войны Гитлер от венгров не  ожидал ровным счетом ничего. Но для порядка на Балканах ему нужен был  благожелательный сосед. Особенно важными для него являлись коммуникации с  нефтяным районом Плоешти, без которого Германия обойтись не могла. Так что  фюрер результатом этого визита остался доволен.

       В августе я вместе со Шмундтом летал в район  действий группы армий «Север». Гитлер распорядился, чтобы танковая группа Гота  передала этой группе один свой корпус для захвата Ленинграда. Группа армий  «Центр» воспротивилась этому и доложила, что данный корпус нуждается в  доукомплектовании и довооружении, без чего небоеспособен. Но фюрер настаивал на  своем приказе и поручил Шмундту побывать в 39-м танковом корпусе во время его  переброски походной колонной с центрального участка фронта на северный, а также  переговорить с его командиром генералом танковых войск Рудольфом Шмидтом и  получить ясное представление о состоянии этого соединения. Мы полетели на  «Шторьхе» и быстро оказались на командном пункте корпуса. Генерал принял нас  очень дружелюбно и непринужденно, но пришел просто в ужас от всего, чего мы  наслушались о якобы плохом состоянии его корпуса. Единственное, на что он  жаловался, так это на то, что при уходе с прежних позиций у него забрали все  его корпусные части; это страшно разозлило его, и он просил Шмундта вернуть их  ему. Однако дивизии его оказались в безупречном порядке и боеспособном  состоянии. Мы вылетели обратно в «Волчье логово» и доложили обо всем фюреру.

       О боях, которые пришлось вести в августе  группе армий «Юг», поступали доклады и донесения, верить которым порой было  трудно. Даже сам Гитлер был настроен по отношению к ним недоверчиво и поэтому  послал меня в 16-ю танковую дивизию генерала Хубе, действовавшую вблизи  Николаева. Вернувшись, я доложил фюреру о моем разговоре с Хубе о  действительном положении.

    Досадный инцидент с  Канарисом

       К числу посетителей, часто бывавших в то  время в «Волчьем логове», принадлежал и адмирал Канарис, который являлся на  доклад Кейтелю и Йодлю. Однажды он о чем-то побеседовал со Шмундтом, и тот  потом рассказал мне о чем шла речь. Начальник абвера сообщил ему, что за  несколько недель до начала Русской кампании моя жена, говоря по телефону из  Берлина со своей сестрой, проживавшей в отцовском имении около Хальберштадта,  сказала ей: 22 июня Гитлер нападет на Россию. Шмундт доложил сказанное  Канарисом фюреру, который от этой истории буквально отмахнулся, небрежно махнув  рукой. Шмундта реакция Гитлера просто поразила. Но если бы Шмундт рассказал мне  об этом эпизоде до того, я смог бы ответить ему только одно: к тому моменту  дата нападения еще даже не была определена и зафиксирована, а потому слова  Канариса о телефонном разговоре моей жены не соответствуют фактам. Об этой  истории я никогда не слышал ничего ни от фюрера, ни из какого-либо органа.

    «Окончательное решение»

       В августе, по желанию Гитлера, впервые  появился в его Ставке Геббельс. За два дня своего пребывания он несколько раз  встречался с фюрером наедине. Только постепенно просочилось слухи, что они  обсуждали еврейскую проблему. Геббельс и Гейдрих настаивали на ее немедленном  решении. Геббельс уже проводил выселение из Берлина все еще проживавших в нем  70 тысяч евреев и хотел обеспечить себе согласие Гитлера на свои меры. Фюрер же  к этому пока готов не был и согласился (насколько мы слышали) только на то,  чтобы евреи носили особый опознавательный знак. В «Имперском законодательном  вестнике» было опубликовано распоряжение полиции от 1 сентября 1941 г.: всем  евреям предписывалось носить на одежде видную издали желтую шестиконечную  звезду. Принципиальному же решению эта проблема подлежала только по окончании  похода на Россию, причем, как указывалось в распоряжении, «великодушным  образом».

       Невероятный цинизм этого определения я понял  только после войны, когда летом 1945 г., а затем на Нюрнбергском процессе  главных военных преступников стал известен весь масштаб уничтожения евреев. О  том, что одновременно с данным распоряжением был открыт путь и начата  подготовка к «окончательному решению», в котором Геринг играл значительную роль  как носитель своих гражданских функций, а также о том что позади линии фронта  специальные оперативные группы и экзекуционные команды СС и полиции в огромном  количестве расстреливали евреев (а с декабря 1941 г. в еще большем масштабе –  во всех захваченных европейских странах) – обо всем этом я и не догадывался, а  о «Ванзейской конференции», состоявшейся 20 января 1942 г., вообще ничего не  знал.

       Разумеется, после войны, уже в плену,  беседуя с другими офицерами, я стал припоминать многие относящиеся к военным  годам признаки, которые, собственно, уже тогда должны были бы заставить меня  задуматься, скажем, насчет становившихся все более резкими антисемитских выходок  Гитлера или брошенных мимоходом реплик высоких чинов СС. Как и многие другие, я  верил тогда в то, что выдвигалось в качестве причины для остававшейся  неизвестной мне лично депортации евреев на Восток; не знал я и того, что там их  использовали как рабочую силу в важных военных целях. Учитывая усиливающееся  использование иностранного и германского трудового потенциала, мне казалось это  вполне допустимым. Ныне я знаю, что пребывал в ужасном заблуждении. Не могу  осмыслить, каким образом удавалось скрывать это массовое убийство под  непроницаемым покровом тайны. Поскольку моя семья, как и семья жены, не имели  никаких друзей или знакомых среди евреев и жили во время войны в некоторой  изоляции, непосредственно до нашего слуха ничего об этом не доходило даже через  других родственников, друзей или сослуживцев.

        Здесь оказал свое воздействие и «приказ  фюрера № 1» от 1940 г. При такой системе, как национал-социалистическая  диктатура с ее отлично функционирующей тайной полицией, не останавливавшейся  перед репрессиями и против военных, на определенные темы было наложено табу,  причем в нашем кругу тоже.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

  •     Однако я, даже и  без документальных доказательств, твердо убежден в том, что уничтожение евреев  осуществлялось по категорическому указанию Гитлера, ибо немыслимо предположить,  что Геринг и Гиммлер предприняли бы нечто такое без его ведома. Конечно,  Гиммлер не информировал фюрера о каждой детали, но в этом деле действовал с его  одобрения и в полном согласии с ним.

    Осень 1941-го: Россия,  протекторат, Северная Африка

       Несмотря на споры с ОКХ, военное положение  летом 1941 г. Гитлер оценивал весьма позитивно. Он придерживался взгляда, что  Сталин окажется вынужден в течение сентября бросить на фронт свои последние  резервы. Если эти соединения будут обескровлены, упорное сопротивление  прекратится, а нашим войскам останется только маршировать вперед. Этот оптимизм  в отдельные дни был оправдан, но потом опять стали поступать донесения об  упорном сопротивлении и тяжелых боях. В целом же Красная Армия находилась в  состоянии отчасти регулируемого, а отчасти нерегулируемого отступления.

       Все еще оставался открытым вопрос, следует  или нет осуществить наступление на Москву в этом году. Гитлер был против, но  уступил настояниям сухопутных войск. 6 сентября Йодль передал войскам директиву  Гитлера № 35. В ней говорилось о проведении «решающей операции против группы  армий Тимошенко, которая безуспешно ведет наступательные действия перед фронтом  группы армий „Центр“. Она должна быть решительно разгромлена до наступления  зимы в течение ограниченного времени, имеющегося еще в распоряжении [… ]. После  того как основная масса войск группы Тимошенко будет разгромлена в этой  решающей операции на окружение и уничтожение, группа армий „Центр“ должна  начать преследование противника на московском направлении [… ]». Выражалась  уверенность в том, что в результате данного сражения у врага больше не будет  значительных сил для обороны своей столицы. Об этом докладывалось и при  обсуждении обстановки.

       2 октября Гитлер выехал в Берлин на открытие  очередной кампании «Зимней помощи» и, как обычно, обрушился в своей речи с  резкими нападками на Англию. Говоря о походе на Россию, он утверждал, что на  сей раз не только Германия, но и вся Европа была «на волоске» от грозившего  уничтожения большевизмом. «Я смею это сказать сегодня потому, что этот  противник уже сломлен и больше никогда не поднимется. Он сосредоточил также и  против Европы такую силу, о которой, к сожалению, большинство не имело да не  имеет и ныне никакого представления. Это стало бы вторым нашествием монголов  нового Чингизхана».

       Закончив речь, фюрер сразу же выехал обратно  в Восточную Пруссию. Он  полностью был захвачен событиями на Восточном фронте. Двойное сражение на  окружение войск противника под Брянском и Вязьмой (2-12 октября) должно было  создать благоприятные исходные позиции для дальнейшего наступления. Итоги его  были огромны. Взято свыше 600 тысяч пленных, захвачено множество танков и  орудий. Казалось, путь в русскую столицу открыт. Но тут, несколько ранее  обычного, начался период осенней распутицы. К тому же немецким войскам  требовалось время для пополнения. До этого дело так и не дошло. Многие  соединения, в большей или меньшей мере, завязли в грязи и трясине. Русские  воспользовались временем для того, чтобы быстро залатать бреши наскоро  сколоченными частями и возобновить сопротивление. Таким образом, пришел конец  продвижению немецких войск. С этого момента на основе ложных слухов и глупой  болтовни стал все шире распространяться пессимизм, всякими различными путями  докатившийся до Ставки и самого Гитлера.

       В конце сентября произошло большое изменение  в управлении протекторатом Богемия и Моравия, вызвавшее много разговоров.  Обергруппенфюрер СС Рейнхард Гейдрих фактически сменил барона фон Нейрата. У  Гейдриха имелась репутация способного и решительного эсэсовского фюрера, а его  первые же меры по разгрому чешского движения Сопротивления лишь подчеркнули сам  собою сложившийся образ радикального и бескомпромиссного национал-социалиста. С  ближайшими своими задачами в Праге он справился с большой сноровкой, отнюдь не  прибегая к одним только жестким полицейским способам. Гейдрих добился того, что  эта область оставалась спокойной, военное производство шло без помех и стали  возникать позитивные отношения между немцами и чехами.
       Пока в России шла серия богатых успехами  боев, в Северной Африке Роммелю пришлось испытать значительные неудачи.  Английские войска были усилены; с германо-итальянским братством по оружию не  очень-то ладилось. Имелись и серьезные трудности со снабжением. Таким образом,  летом 1941 г. дела у Роммеля сложились неблагоприятно, и он, не выдержав  натиска американцев, вынужден был отступить. Известия из Африки Гитлер особенно  серьезно не воспринимал. Зная Роммеля, он верил, что тот однажды перейдет в  наступление даже и без крупных подкреплений.

    Вопросы вооружения люфтваффе

       С самого начала похода на Россию у меня,  собственно, каких-либо особенных задач не имелось. Люфтваффе с ее обновленными  соединениями была перебазирована на Восточный фронт; в первые дни этой кампании  она атаковала аэродромы русской авиации и разбила ее соединения. Дальнейшая  деятельность люфтваффе в значительной мере заключалась в поддержке сухопутных  войск. Тут особенно отличился 8-й авиационный корпус генерала барона фон  Рихтхофена, что объяснялось в первую очередь самой личностью этого генерала. Он  целыми днями находился в небе, летал сам – большей частью на «Шторьхе» – от  одной горячей точки к другой и, таким образом, был в курсе дел на земле получше  иного командира армейского корпуса или командующего армии. Иногда это приводило  к стычкам, в которых он чаще всего одерживал верх. Лично я в эти летние месяцы  часто находился в соединениях люфтваффе, и у меня сложилось впечатление, что  сухопутные войска проворонили не одну хорошую ситуацию. Но, как я сам смог  убедиться, это объяснялось огромными расстояниями и множеством задач,  обрушившихся на войсковых командиров-сухопутников. Люфтваффе же  проявляло мало понимания этого.

       Я часто бывал у Ешоннека, к которому имел  постоянный доступ, а потому и возможность получать от него всестороннюю  информацию. Ешоннек был в отчаянии от того, что программа выпуска нового  вооружения для люфтваффе постоянно отодвигалась на будущее. Он говорил, что  времени теперь терять нельзя, ибо за последний период состав и вооружение ее  фронтовых соединений понесли большие потери и ослабли. Программа Ешоннека  предусматривала значительное повышение уровня производства, поскольку центром  тяжести для люфтваффе, на его взгляд, по-прежнему являлся Ла-Манш в борьбе  против Англии. Ешоннек утверждал, что если Гитлер данную программу выполнить не  пожелает, то уже только по одному этому войну никогда не выиграет.
    Я разговаривал  об этом с Гитлером. Хотя он и сознавал важность проблемы, но отвечал: прежде  всего надо обеспечить необходимым оружием сухопутные войска, а эта акция может  быть закончена лишь весной 1942 г.; вот тогда и высвободятся производственные  мощности для люфтваффе. Я сообщил фюреру и о том, что в настоящее время  английские воздушные налеты стали относительно незначительными, но мы должны  считаться и с возможностью новых, более сильных. Он понимал это, но полагал,  что люфтваффе сможет преодолеть создавшееся напряженное положение. Я с этой  точкой зрения согласиться не мог и возражал ему, в ответ на что он сказал:  следует обсудить данный вопрос с Герингом.

       Мои задачи как адъютанта по люфтваффе  приобрели теперь иное измерение. Я перестал получать указания по своей работе и  сам выискивал для себя дела. До недавних пор Гитлер интересовался только числом  боеспособных самолетов. Теперь он стал задавать вопросы, к какому времени будут  вооружены и оснащены новые соединения, когда будет пополнен их самолетный парк  и т. п. Таким образом, я был обязан постоянно находиться в курсе вооружения  люфтваффе и корректировать свои данные. Наблюдение за вооружением зенитной  артиллерии мне, скажем прямо, доставляло мало радости, но делать это  приходилось, ибо фюрер по особым причинам придавал этому очень большое  значение. На Восточном фронте противник в значительном числе применял танки с  более толстой броней, чем у прежних, и ее можно было пробить только  88-миллиметровыми зенитками, иначе успешную борьбу с ними было вести  невозможно. Гитлер с особым нажимом сказал, что поэтому на Восточном фронте все  действующие корпуса зенитной артиллерии должны быть полностью вооружены такими  пушками, дабы успешно вести наземную противотанковую борьбу.

       1 ноября мы с Гитлером поехали в ОКХ, где  была устроена выставка зимнего обмундирования. Генерал-квартирмейстер  сухопутных войск генерал Вагнер заверил, что подготовка его идет полным ходом и  войска будут этим обмундированием полностью обеспечены. Фюрер принял это к  сведению и казался удовлетворенным. 7 ноября он отправился в Мюнхен, чтобы, по  обыкновению, выступить перед «старыми борцами» 1923 г. 9-го он выступил также  перед рейхсляйтерами и гауляйтерами, а затем немедленно вернулся в «Волчье  логово».

    Лечение в Констанце

       В Мюнхене мне временно пришлось с Гитлером  расстаться, так как потребовалось отправиться на длительное лечение в  Констанцу. Четыре недели до 8 декабря тянулись томительно, без особых событий,  но я продолжал, насколько возможно, внимательно следить за ходом военных  действий. Мне казалось, что на Восточном фронте продвижение наших войск  приостановилось. Новостей я получал мало, и доходили они до меня из газет. Но  особенно потрясли меня вести о смерти Удета и Мельдерса. Удет, как сообщалось,  разбился 17 ноября, а Мельдерс погиб 22-го.
       Когда я прочел в прессе известие об Удете,  меня сразу же озадачила приведенная причина его смерти.

    Гибель в  авиационной катастрофе я счел исключенной, а потом узнал из Берлина, что в  действительности Удет покончил жизнь самоубийством. Его смерть очень  взволновала меня. Я хорошо знал Удета с тех времен, когда он еще не находился  снова на действительной военной службе. Это был на редкость достойный уважения  камерад, но Геринг дал ему неподходящую для него задачу. Да он и сам замечал,  что в качестве генерал-мейстера самолетостроения не отвечал повышенным  напряженным требованиям войны, но тем не менее хотел оставаться на этом посту и  не был готов уйти. Удет был холостяком и любил всегда окружать себя друзьями,  которые последнее время поддерживали его и словом и делом, но сам он видел все  в другом свете и повлиять на него было невозможно. Самоубийство Удета не  оставило равнодушной всю люфтваффе.

       Мельдерс же погиб 22 ноября во время полета  на похороны Удета при промежуточной посадке в Бреслау многомоторного самолета,  который вел не он. Его смерть явилась тяжелой потерей, особенно для  летчиков-истребителей.

    Объявление войны  Соединенным Штатам Америки

       9 декабря я с женой ранним утром приехал на  Ангальтский вокзал в Берлине и сразу услышал из репродуктора обращение к  пассажирам срочно освободить перрон. Я знал, что именно на эту платформу обычно  прибывает в столицу рейха спецпоезд фюрера, и предположил его приезд. Приехав  домой, я тут же позвонил в Имперскую канцелярию. Я оказался прав. Быстро  переодевшись в военную форму, я отправился туда. Я даже и понятия не имел,  насколько сильно изменилось за это время политическое положение и что ожидает  меня в ближайшие недели.
       Доложил Гитлеру о своем прибытии. Он  встретил меня очень дружелюбно, спросил о моем самочувствии. В квартире фюрера  царило оживление. Я попытался поскорее получить представление о последних  событиях. Самым важным было нападение японцев на Перл-Харбор – базу  американского военно-морского флота на Тихом океане. Без объявления войны утром  7 декабря японские самолеты нанесли удар по этому крупному порту и потопили  несколько американских линкоров, авианосцев и других боевых кораблей. Фюрер  увидел в этом шаге японцев сигнал для объявления войны Америке. Я просто ужаснулся  его явной неосведомленности насчет американского военного потенциала, который в  конечном счете решил исход Первой мировой войны.

       В этом выразился политический дилетантизм  Гитлера, проявилось его недостаточное знание зарубежья. Он полагался на то, что  Америка в обозримый период – также и ввиду столкновения с Японией – не сможет  вступить в войну на Европейском континенте, и был уверен в успехе (как это  назвал позже историк Андреас Хильгрубер) своего «мирового блицкрига» – то есть  в том, что сумеет быстро победить всех противников одного за другим. Вероятно,  Гитлер также считал (поскольку в это время по различным поводам заявлял о  необходимости более тесного германо-японского взаимодействия), что должен  помочь японцам, а это, по-моему, было за гранью реального. Каким образом  формировал он свои внешнеполитические взгляды (скорее, по собственному желанию,  чем в соответствии с действительностью), так и осталось для меня неизвестным.  Предполагаю, что, хотя бы временами, фюрер испытывал сильное влияние со стороны  Риббентропа, представление которого обо всем мире не очень-то сильно выходило  за рамки Европы. Когда позже из-за попытки Риббентропа вести самостоятельную  политику в отношении России у Гитлера произошел временный разрыв с ним,  предпочтительным собеседником фюрера по внешнеполитическим вопросам стал посол  Хевель.

    Зимний кризис

       День моего возвращения прошел в большом  волнении. В Имперской канцелярии, в надежде узнать непосредственно от Гитлера  самые последние новости о военном положении, собралось множество посетителей.  Но на сей раз фюрер был замкнут. После обеда у него состоялись беседы с  Риббентропом, Гиммлером, Тодтом и Геббельсом. Затем помещения опустели, Шмундт  передал мне текущие дела, и я остался в одиночестве.

       В тот день фюрер часто разговаривал со мной,  а вечером долго ходил взад-вперед по Зимнему саду. Его занимали главным образом  вопросы главнокомандования сухопутными войсками. Уже давно сотрудничество с  Браухичем характеризовалось недостаточным доверием фюрера к нему. Гитлер искал  преемника. Шмундт порекомендовал ему на некоторое время принять  главнокомандование сухопутными силами на себя. Фюрер поначалу противился, но,  увидев, что после объявления им войны США возникло новое положение, уже сильнее  склонялся к тому, чтобы согласиться со Шмундтом. Гитлер сказал, что многим  генералам нужна передышка. 1 декабря ему пришлось освободить от должности  Рундштедта, внушает опасения Гудериан: совсем «свихнулся». Группа армий «Юг»  получила Рейхенау, этому генералу он доверяет полностью.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

  •     В эти дни Гитлер  с большой тревогой рассматривал положение группы армий «Центр». Он предполагал,  что русские намерены осуществить крупное контрнаступление. Клюге постоянно  заговаривал об отходе. «Куда же он хочет отходить? – вопрошал фюрер. –  Подготовленных тыловых позиций у нас нет. Войска должны держаться там, где они  стоят». Затем следовали обвинения по адресу организации снабжения сухопутных  войск. У них нет зимнего обмундирования, никакой защиты от холода и никаких  средств для достаточного обеспечения. А ведь именно люфтваффе обязана была  доставить нашим соединениям все необходимое для зимы.

       Дальнейшие жалобы Гитлера касались танков.  Русские наступают теперь повсюду с большим количеством танков «Т-34», против  которых сухопутные войска оборонительного оружия не имеют. Наш танк «T-IV» с его короткоствольной пушкой в борьбе  с этим танком испытывает большие трудности. «Не имей мы наших 88-миллиметровок,  русские танки делали бы что хотят!». Русские создали в виде этого танка  серьезное оружие. Фюрер, правда, еще не знал, в каком множестве «Т-34» теперь  производится. Но вскоре, в 1942 г., выяснилось, что он применяется во все  возрастающем количестве. Наш выпуск танков, говорил он мне, удовлетворителен,  но мы его должны еще более ускорить. Гитлер упомянул и об американских  поставках русским. Теперь вот подтвердилось, что американцы уже давно снабжают  их грузовыми автомашинами и продовольствием. Грузовики из Америки наши войска  уже обнаружили.
       Гитлер был целиком захвачен самыми  последними событиями на Восточном фронте и постоянно задавался мыслью, как  помочь нашим войскам. Он вновь и вновь твердил: «Они должны стоять там, где  находятся, и не делать ни шага назад!». В результате этого разговора с фюрером  я неожиданно оказался посвященным в роковой ход нападения на Россию.

       На 15 часов 11 декабря Гитлер созвал  рейхстаг, где произнес очень длинную и подробную речь об общем политическом  положении, но без выделения особенно заметных кульминационных точек.
       В полдень 16 декабря мы уже снова были в  «Волчьем логове» и обнаружили внушавшее нам опасение непросматриваемое  положение на фронте. В ночь с 16 на 17 декабря Гитлер окончательно решил взять  на себя главнокомандование сухопутными войсками. Решение это фюрер принял после  длившихся целый день размышлений. Шмундт приветствовал шаг фюрера, ибо он  положил конец ежедневной борьбе с Браухичем. Еще раз мелькнула мысль доверить  этот пост Манштейну или Кессельрингу. Но Гитлер отверг ее, ибо характер  Манштейна его не устраивал, а Кессельринга как раз предусматривали назначить  командующим соединений люфтваффе на Средиземном море. Ввиду обстановки в Италии  фюрер не хотел производить здесь никаких неожиданных изменений.

       18 декабря Гитлер заменил командующего  группой армий фельдмаршала фон Бока фельдмаршалом фон Клюге. День прошел в  оживленных телефонных переговорах; во всех них звучали слова о необходимости  отвода войск группы армий «Центр» под сильным нажимом русских. Гитлер не  пожелал сделать ни шагу назад и приказал удерживать линию фронта. В период между  Рождеством и Новым годом был отставлен по желанию Клюге Гудериан. Между обоими генералами издавна  существовали такие противоречия, что они были несовместимы. Фюрер ежедневно  проводил многочасовые обсуждения с Гальдером, тема всегда была одна и та же: держаться  или отходить? В промежутках принимались паллиативные меры для подброски новых  формирований на особенно угрожаемые участки фронта, сам же фронт изыскивал  последние резервы. В ночь с 30 на 31 декабря Гитлер больше двух часов говорил с  Клюге по телефону. Тот хотел отвести линию фронта своей группы армий на 35 км.  Фюрер запретил и еще раз приказал: ни шагу назад. Тем самым он, вне всякого  сомнения, спас ситуацию, хотя в ближайшие дни и недели еще предстояли тяжелые  кризисы.

       После объявления войны Соединенным Штатам мы  знали: против нас воюет весь мир. Когда я осознал это, верить в победу мне  стало трудно. В Германии началось сильное расслоение мнений. Наибольший лагерь  все еще составляли люди, которые видели прежние успехи Гитлера и теперь не  могли и не хотели поверить, что этот человек, вновь давший Германии мировой  авторитет, пошел по ложному пути. Среди них было много и таких, кто больше уже  не ждал очевидной победы, но говорил: превосходство фюрера настолько велико,  что он найдет путь во благо рейха. К ним принадлежали и те (и их было немало),  кто вообще не имел собственного мнения и воспринимал все как есть, причем им  было безразлично, какой оборот примет судьба.

       Мал, даже очень мал, был круг тех, кто ясно  осознавал огромную беду для Германии, кто говорил об этом и желал идти на риск  переворота. То были отдельные лица из среды церкви обеих конфессий, земельного  дворянства, дипломатии, а также чиновники и офицеры. Государственная тайная  полиция знала об этих кругах и была в курсе их деятельности. Большинство имен  значилось в ее картотеках. Но она ничего не предпринимала, ибо число таких  людей было слишком незначительно да к тому же признаков их каких-либо акций не  имелось. Сам Гитлер был информирован об этом Гиммлером, и имена его активных  противников ему были в общем и целом известны. В заканчивавшемся году все мы  были свидетелями того, с какой силой фюрер своими речами и действиями  противостоял этим критическим течениям. Однако неудивительно, что во время  зимнего кризиса 1941-1942 гг. сомнения и критика постоянно возрастали.

    Сепаратный мир с Россией?

       Тогда я был убежден в том, что Советский  Союз, переживший с июня такие тяжелые удары, не сможет быстро прийти в себя. С  моей точки зрения, еще имелся шанс разбить Россию, прежде чем Америка с ее  крупным потенциалом вступит в это столкновение. Насколько я мог судить, таков  был и взгляд Гитлера в то время. Он твердо верил, что разгромит Россию в 1942  г.
       В этой трудной ситуации Риббентроп советовал  Гитлеру заключить с Россией мир. Риббентроп полагал, что (насколько он знает  Сталина и его сотоварищей по 1939 г.) еще не все возможности такого мира  потеряны. Он очень обстоятельно говорил с фюрером на эту тему. Гитлер же считал  заключение мира со Сталиным делом из области невозможного.

    Перенапряжение сил

       В новогоднем обращении к немецкому народу и  приказе солдатам вермахта Гитлер указал на тяжелое положение, в котором  находится Германия в эти зимние месяцы, но не оставил и тени сомнения, что  вновь овладеет инициативой и отвоюет немецкому народу жизненное пространство,  необходимое для его существования. «Тот, кто сражается за жизнь своего народа,  за его хлеб насущный и свободу, победит! А тот, кто со своей еврейской  ненавистью хочет уничтожать народы, будет повержен!» – провозглашал он в  обращении к народу. Его приказ по вермахту заканчивался словами: «Кровь,  пролитая в этой войне, должна, и в этом – наша надежда, быть последней для  Европы на многие поколения! Да поможет нам в том Бог в наступающем году!».
       Со времени своего прихода к власти в 1933 г.  в эти зимние месяцы фюрер впервые увидел, как воздействует поражение, сильное  вражеское сопротивление. Его жесткое вмешательство в командование армиями  произошло в самый последний момент. Ему удалось не допустить превращения  оперативного поражения в катастрофу. Немецкий солдат вновь обрел, благодаря  сверхчеловеческим усилиям веру в собственную силу. Своей выдержкой в (по  традиционным понятиям тактики) противоречащем здравому смыслу положении и  успешной обороной против превосходящего раз в 20 противника наши войска  укрепили собственное самосознание.

       Сокращение линии фронта как предпринятый  командованием оперативный вспомогательный маневр с целью вернуть себе свободу  действий или сохранить свои силы Гитлер отвергал. Недоверие фюрера к генералам  за минувшие недели чрезвычайно возросло и уже больше никогда не исчезало; это  вызывало судорожную мелочную опеку с его стороны. Он оставлял за собой любое,  даже самое небольшое тактическое решение. Мысль о том, что ему когда-либо  следует покончить с этим положением, и что чья-то чужая воля может оказаться  сильнее его собственной, была для фюрера просто непостижима и невыносима. Иначе  быть не может и быть не должно! Говорили, – что именно болезненно-эгоцентричное  поведение Гитлера и служило причиной прямого осуществления им военного  командования. Я к такой точке зрения присоединиться пока еще не мог.
       Не считающееся ни с чем перенапряжение людей  и техники сделалось постоянным состоянием. Причиной тому был недостаток свежих  отдохнувших дивизий. В 1941 г. Гитлер бросил на Восточный фронт все  находившиеся в его распоряжении дивизии. Никаких сколько-нибудь значительных  резервов уже не имелось. Русское пространство было для вермахта слишком велико.  Расстояние от Ленинграда до Эльбруса на Кавказе равнялось 3000 км. Гитлер  предпринял поход на Россию, предполагая, что ему удастся сломить силы  противника точно так же, как это удавалось в предшествующих кампаниях. В России  все было по-другому. У противника имелись неисчерпаемые резервы. В эти недели и  месяцы впервые выявилась недостаточность сил для поставленной Гитлером задачи.

       Сегодня мы знаем: Сталин смог снять свои  войска с дальневосточной границы потому, что шпион Рихард Зорге сообщил ему:  японцы о войне против России не думают. Это, а также американская помощь дали  ему силу, необходимую для того, чтобы выдержать германское нападение и, более  того, заставить наши армии обороняться, а зимой 1941-1942 г. оттеснить их на  грань пропасти.
       То было крупным поворотом в войне. Но  оптимизм Гитлера в этой силовой борьбе против всего мира никоим образом не  понес ущерба, ибо он, как и прежде, верил в то, что англичане ради сохранения  своей мировой империи от войны с Германией откажутся. Надежда весьма  незначительная, но фюрер видел, что размах военных усилий все больше переходит  к Америке. Отсюда он делал вывод о гегемонии США в будущем над всеми западными  демократиями, включая и английскую. В весенние месяцы 1942 г. Гитлер все еще  считал возможным удержать и укрепить свою силовую позицию.

       Весной 1942 г. русские постоянно  предпринимали наступления на различных участках фронта от севера до юга. Они, в  некоторых местах прорывая немецкую линию фронта, добивались частных успехов, но  решающих достигнуть не смогли. Демянский котел и окруженный Холм остались в  нашей памяти как пример мужественной обороны их гарнизонов, снабжавшихся только  по воздуху. В этом зимнем сражении были и такие выдающиеся солдаты и офицеры,  которые борьбу за Германию считали само собою разумеющейся обязанностью, ибо до  сих пор Гитлеру все удавалось. Почему же тому не быть и впредь, если каждый в  отдельности будет делать все от него зависящее и биться до последнего! Фюрер  отдавал должное этому личному мужеству.

    Гитлер и генералы  сухопутных войск

       Гораздо хуже обстояло дело с отношением  Гитлера к командованию сухопутных войск. Здесь, несмотря на неустанные попытки  Шмундта, за редкими исключениями, никакого улучшения не наблюдалось. Говоря со  своими старыми товарищами по борьбе, такими, как Борман, Гиммлер и Геббельс,  фюрер выражался по адресу этих генералов отрицательно, а порой грубо и резко.  Дело доходило до того, что большинство генералов, контактировавших с ним,  Гитлера лично даже не знало или знало мало. Сами они вели себя корректно, но  замкнуто и не находили подходящих слов, чтобы заговорить с ним о проблемах и  трудностях. Мы, адъютанты, имели обыкновение перед докладом фюреру давать таким  посетителям соответствующие советы, как, по возможности, держаться посвободнее  и вызвать у него соответствующий интерес. Некоторым из них все-таки удавалось в  присутствии Гитлера сказать несколько слов, но большинство молчало.

       В эти времена зачастую к нему являлось много  высших офицеров, которым фюрер вручал Рыцарский крест или другие высокие  награды. Наиболее беззаботно и раскованно держались молодые офицеры. Что  касается офицеров люфтваффе, то среди них почти не встречалось таких, кто при  фюрере проглатывал язык. Ему можно было говорить даже неприятные вещи,  поскольку он придавал большое значение тому, чтобы узнавать плохие новости как  можно раньше; все дело, разумеется, было в той форме, в какой они  преподносились.

    От Удета к Мильху

       После смерти Удета в командовании люфтваффе  произошло значительное изменение. Гитлер и Геринг передали ответственность за  ее вооружение Мильху. Геринг пошел на это неохотно. Но он знал, что фюрер  придавал этому значение, да и сам не видел другого выхода
       Мильх был человек крутой, идущий напролом и  пробивной, суровый к самому себе. Тому, что он обнаружил, заняв пост  генерал-авиамейстера, и что ему надлежало теперь привести в порядок, он просто  ужаснулся. В первую очередь Мильху было важно увеличить ежемесячный выпуск  самолетов. В 1942 г. он повысился в сравнении с декабрем вдвое: с 250 почти до  500 ежемесячно. Но перестроить производство на выпуск многомоторных самолетов  Мильх не решился. Это явилось бы такой мерой, которая едва ли дала бы результат  еще в этой войне. Своей главной задачей он считал увеличение производства  истребителей. Мильх знал планы английского вооружения, предусматривавшие  огромный рост числа бомбардировщиков. Этому он мог противопоставить в первую  очередь только истребители и зенитки.

       Вот с такими взглядами Мильх и стартовал в  1942 г., в конце января явившись в Ставку фюрера. Он изложил их Гитлеру и  выдвинул свои требования. К сожалению, мне пришлось увидеть, что фюрер вновь  наложил ограничения на вооружение люфтваффе, ибо вооружение сухопутных войск  именно в ту зиму стояло для него на первом плане. Это было понятно, но тем не  менее я воспользовался случаем обратить его внимание на трудности с вооружением  нашей авиации. Я, как и Мильх, мысленно уже видел устремившиеся на нас сонмища  мощных бомбардировщиков при отсутствии у нас достаточной противовоздушной  обороны. Гитлер опять адресовал меня в 1942 г:, когда мощь России будет  сломлена. Поверить в это я не мог, но ничего не возразил – ведь до сих пор  фюрер всегда оказывался прав.

       В первые январские дни нового года Гитлер  был озабочен положением на Восточном фронте еще сильнее, чем прежде. Хотя и с  колебаниями, он, пойдя навстречу просьбе Клюге, все же утвердил план отвода  войск на определенную им самим линию фронта. Тем самым была сокращена дуга  возможного прорыва на отдельных ее отрезках. Однако наибольшие трудности были  преодолены срочной подброской запасных частей. Лишь медленно улучшалось катастрофическое  положение с железнодорожным транспортом. Немецкие локомотивы не годились для  российской низкой температуры воздуха. Замерзшие, они стояли повсюду на путях.  Министр путей сообщения Дорпмюллер, вместе со своим статс-секретарем вызванный  фюрером, доказал, что понимает возникшие трудности и принимает энергичные меры.  Гитлер потом не раз отмечал заслуживавшие похвалы действия «синих»  железнодорожников.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

  •    
    Мальта 
               
    В последних  числах 1941 г. Гитлер дал приказ перебросить крупные части 2-го воздушного  флота (командующий – Кессельринг) на Сицилию и в Северную Африку, прежде всего  из-за Мальты. По утверждениям Кессельринга выходило, что овладеть этим островом  вполне возможно. Однако его беседы с итальянцами на данную тему привели к  переносу намеченной операции на весну. А пока немецкие и итальянские самолеты,  начиная с января 1942 г., почти непрерывно бомбили Мальту. Когда же в конце  марта сочли, что остров уже готов для штурма, итальянцы вдруг от него  отказались. Перед Кессельрингом встали другие задачи – поддержка операций  Африканского корпуса и обеспечение транспортного подвоза через Средиземное  море, а это предъявляло повышенные требования к его воздушному флоту. Таким  образом, интерес к этому важному бастиону противника в Средиземноморье угас.

       Кессельринг был для района Средиземного моря  командующим подходящим. Ему, всегда весьма любезному и коммуникабельному, были  открыты все двери и учреждения, что облегчало его общение с такими трудными  итальянцами. Его отношения с Роммелем не выходили за рамки военной  субординации. Кессельринг знал потребности Африканского корпуса и сделал многое  для поддержки запланированного удара Роммеля в направлении Египта. Но командир  Африканского корпуса зачастую выдвигал невыполнимые требования и тем очень  отравлял жизнь Кессельрингу. Гитлер питал большое доверие к человеческим  качествам Кессельринга, ожидая от него, что тот со своими задачами справится, и  не обманулся. Фюреру нравились серьезный подход Кессельринга к делу и его  высокое чувство ответственности, а также его веселый, сердечный нрав. Кессельринг  был оптимистом.

    Прорыв линейных кораблей  через Ла-Манш

       В начале января большую тревогу Гитлеру  доставила дальнейшая судьба линейных кораблей «Шарнгорст» и «Гнейзенау», а  также крейсера «Принц Ойген». Они все еще стояли во французской гавани Брест и  подвергались большой угрозе со стороны английской авиации. Фюрер хотел иметь их  в Норвегии. Он постоянно боялся, как бы англичане не предприняли там какой-либо  операции, и потому пытался усилить военно-морской флот в этом районе. В начале  января Гитлер заслушал точку зрения флота насчет намечаемого прорыва кораблей  через Ла-Манш и был поражен тем, что моряки хотят осуществить этот дерзкий  прорыв среди бела дня. Но свое согласие все-таки дал. Со стороны люфтваффе в  данной операции участвовал полковник Галланд со своими базировавшимися в  Северной Африке соединениями истребителей.

       12 февраля 1942 г. корабли ночью вышли из  Бреста и днем 13-го преодолели горловину Канала между Дувром и Кале. Англичане  были застигнуты совершенно врасплох, хотя здесь их авиация действовала активно:  такого маршрута они никак не ожидали. Они попытались остановить корабли  бомбами, минами и торпедами, но это им не удалось. Хотя оба линкора и получили  повреждения от мин, их крейсерская скорость сократилась незначительно.  Английская же авиация потеряла примерно 60 самолетов. Немецкие корабли без  дальнейших помех достигли назначенных портов. Прорыв через Канал увенчался  полным успехом. Гитлер радовался ему и потом часто приводил эту смелую операцию  в качестве доказательства удачной акции, подготовленной в полной тайне.

       В течение января ситуация на Восточном  фронте стала спокойнее. Русские наступления удалось отбить, немецкая линия  фронта начала закрепляться. А Гитлер уже сосредоточился на планах новых  операций, намечаемых на лето начавшегося года. Он обсуждал с Йодлем наступление  на южном фланге. Целью фюрера было – отрезать русских от источников нефти на  Кавказе, а на севере – через Ленинград установить связь с финнами. Все  приготовления надлежало закончить до 1 мая.

    Смещение Гепнера

       Беспокойство вызвало смещение  генерал-полковника Гепнера. 8 января 1942 г., в кульминационный момент кризиса  группы армий «Центр» он, без согласия командующего этой группой армий фон  Клюге, а тем более Гитлера, дал приказ входившему в состав его 4-й танковой  армии 20-у армейскому корпусу (командир – генерал Матерна) приказ на отход.  Фюрер этим приказом был крайне разозлен и в оценке данного инцидента никакого  снисхождения не проявил. Фельдмаршалу фон Клюге пришлось 9 января объявить  Гепнеру приказ Гитлера: «Генерал-полковник Гепнер поставил под угрозу мой  авторитет Верховного главнокомандующего вермахта и главы Великогерманского  рейха. Генерал-полковник Гепнер изгоняется из вооруженных сил со всеми  вытекающими отсюда последствиями». До этого дело не дошло, так как включился  Шмундт и предотвратил наихудшее. Гепнер не был, как часто утверждается, предан  суду военного трибунала, а в конце июня был уволен из сухопутных войск и потом  как генерал-полковник в отставке жил на неурезанную пенсию, занимая прежнюю  казенную служебную квартиру.

    Шмундт  истолковал указание фюрера, что семья Гепнера должна быть обеспечена, полностью  в пользу генерал-полковника.
       С приближением 30 января 1942 г. Гитлер стал  обдумывать, следует ли ему ехать в Берлин, чтобы, как и каждый год начиная с  1933 г., произнести речь. Геббельс всячески добивался, чтобы он придерживался  традиции выступать в этот день во Дворце спорта с обращением к народу. Но  военное положение на Восточном фронте долго удерживало фюрера от этого. Лишь в  последний момент, в полдень 29 января, он поездом выехал в Берлин, а 31-го уже  снова был в «Волчьем логове». Но прежде в 17 часов 30 января выступил во Дворце  спорта на организованном Геббельсом митинге. Аудитория была подобрана умело:  рабочие с берлинских военных предприятий, медицинские сестры и раненые солдаты  из госпиталей. Гитлер затронул множество тем, дававших отчетливое представление  о военных событиях последних месяцев. Поначалу, как всегда, обрушился на  англичан и евреев – своих главных врагов. Затем упомянул о «трех великих  бедняках» – Германии, Италии и Японии, которые хотят эту войну выиграть. Ему  много аплодировали, его приветствовали, и это вновь, дало фюреру тот внутренний  стимул, в котором он так нуждался для сражений предстоящим летом.

    Шпеер как преемник Тодта

       Февраль принес одно особенно трагическое  событие. 7 февраля Тодт побывал у фюрера в Ставке на продолжительной беседе  насчет своей программы производства вооружения, а на следующий день ранним  утром – должен был вылететь обратно. В Растенбург Тодт прилетел на персональном  двухмоторном «Хе-111», который он с 1941 г. использовал в качестве своей  «разъездной машины». Гитлер же в принципе запретил всем видным функционерам  пользоваться двухмоторными самолетами. Услышав о новом самолете Тодта, я был  вынужден напомнить ему об этом запрете, чтобы он не воспользовался своим  «Хе-111». В ответ он вспылил и сказал: запрет этот – не для него. Вечером Тодт  ужинал с фюрером наедине в его бункере, и вскоре меня вызвали туда. Фюрер  спросил, что за конфликт произошел у меня с Тодтом; я объяснил, что  всего-навсего выполнял его строгое предписание. Но Тодт все-таки сумел  уговорить Гитлера, и он дал мне поручение позаботиться, чтобы самолет завтра  утром был соответствующим образом подготовлен. Я распорядился, чтобы до вылета  Тодта был совершен пробный полет. На следующее утро незадолго до рассвета мне  позвонил, вытащив меня из постели, командир курьерской эскадрильи фюрера:  только что, сразу после взлета, машина с Тодтом рухнула на землю. Я быстро  оделся и помчался на аэродром. Там я нашел лишь дымящиеся останки. Все  находившиеся в самолете погибли.

       Когда Гитлер встал ото сна, я доложил ему об  аварии. Он был очень огорчен и долго молчал. Потом спросил о причине, объяснить  которую я не смог. Погода была плохой. Небо и заснеженная земля – одного серого  тона, горизонт неразличим. Я предположил ошибку летчика, который еще  недостаточно хорошо знал новую машину, чтобы пилотировать ее в таких трудных  метеоусловиях. Тщательное изучение этой аварии было поручено министерству  авиации и органам СС.
       Гитлер – по моему мнению, сразу – решил  сделать преемником Тодта профессора Шпеера. Тот как раз находился в Ставке, и  фюрер в тот же день возложил на него новые обязанности. Всем нам стало очень  ясно: замена приведет к принципиальному повороту в области вооружения. Поворот  этот – причем в удивительно положительную сторону – можно было наблюдать уже  через несколько недель. Фюрер почтил память д-ра Тодта, произнеся на  государственном акте в Имперской канцелярии траурную речь, в которой назвал его  «национал-социалистом всей душой», упомянул о заслугах погибшего, особенно в  строительстве имперских автострад, а также сказал, что у того никогда не было  врагов и Третий рейх не знал более преданного слуги.

       В данной связи мне запомнились два события,  характеризующие общую атмосферу того времени. 13 февраля Шпеер собрал  руководителей военных предприятий и представителей соответствующих берлинских  ведомств. Он знал, что в этом кругу имелись некоторые лица, которые пытались  изъять из обширной сферы деятельности Тодта отдельные области и передать их  другим. Шпеер договорился с Гитлером, что при обнаружении этого факта все  «заинтересованные» будут немедленно вызваны в Имперскую канцелярию на доклад к  фюреру. Именно так и произошло. Гитлер говорил о значении военной  промышленности и о важности сосредоточения руководства ею в одних руках. Таким  образом все побочные интересы были устранены, и Шпеер стал действительным  преемником Тодта по всем вопросам вооружения.

       15 февраля Гитлер опять произнес большую  речь – на этот раз во Дворце спорта перед обер-фенрихами. В центр ее он  поставил значительные успехи 1941 г. Молодые слушатели так почти ничего и не  узнали о тяжелом положении на Восточном фронте и только и ждали того момента,  когда смогут отличиться там. Гитлер подчеркнуто говорил о себе самом: «Я  безгранично рад тому, что Провидение даровало мне вести эту совершенно  неизбежную борьбу». Геринг не преминул воспользоваться случаем тут же отметить  заслуги фюрера в первые годы войны. Когда Гитлер покидал Дворец спорта, ему  устроили такую овацию, какую редко приходилось видеть. Сразу же после речи  фюрер вернулся в Восточную Пруссию. В пути он получил сообщение, что японцы  захватили Сингапур. Похвалив японскую армию, Гитлер все-таки добавил: если рассматривать  это с русской стороны, то наше ликование по поводу успехов японцев –  безответственно.

    Весенняя стабилизация

       Март и апрель прошли в общем и целом  относительно спокойно. Русские тоже либо были настолько измотаны, что не имели  уже сил для дальнейших атак, либо готовили новые наступательные операции,  требовавшие для того более продолжительного времени.
       Гитлер был спокоен и уравновешен и перенес,  совместно со Шпеером, центр тяжести своей деятельности на вопросы вооружения, а  также на подготовку запланированного летнего наступления. Он с большим нажимом  подчеркивал: важнейшая задача этим летом – отрезать русских от их нефтяных  источников на Кавказе. Если цель эта будет достигнута, он ожидает затишья и на  других фронтах. Наступление должно начаться весной с выпрямления линии фронта  под Харьковом, затем последует захват всего Крыма с выходом на Керчь и взятие  крепости Севастополь. Однако после того необходимо как можно быстрее повести  наступление в направлении Сталинграда и Кавказа. Фюрер поручил Шмундту  распорядиться насчет оборудования своей новой Ставки на Украине в районе  Винницы, поскольку хотел летом находиться поблизости от передовых соединений  наступающих войск.

       К 15 марта – «Дню поминовения героев» – мы с  Гитлером выехали ненадолго в Берлин, поскольку ему опять было необходимо  выступить с речами, чтобы оказать нужное воздействие на население. Он особенно  выпячивал превратности зимы и невероятные трудности, которые пришлось  преодолевать нашим солдатам, а также восхвалял прочность фронта, устоявшего,  несмотря на русские атаки и снежные бураны. Фюрер не скупился на высокопарные  похвалы немецкому солдату, с которым он хочет осилить дальнейшие задачи этой  войны. Он с глубоким уважением – и мне показалось, без пустого пафоса – почтил  память погибших, не зря пожертвовавших свою жизнь за Германию.
       21 марта 1942 г. Гитлер поручил гауляйтеру  Тюрингии Заукелю (вопреки идее Шпеера назначить на этот пост Ханке) организацию  использования рабочей силы в военной промышленности. В качестве генерального  уполномоченного в данной области тот получил широкие полномочия по изысканию и  привлечению рабочей силы и ее распределению по военным предприятиям. Заукель в  первую очередь воспользовался трудом иностранных подневольных рабочих,  преимущественно восточных – «остарбайтеров». Но вместо задуманной в плане  сотрудничества помощи Шпееру между ними стало все сильнее развиваться  соперничество, в котором Заукель как старейший гауляйтер всегда получал  поддержку Гитлера.

       25 марта 1942 г. шеф-пилот заводов Мессершмитта  Фриц Вендель впервые поднял в воздух первый реактивный истребитель «Ме-262».  Второй полет состоялся 18 июля того же года. Несмотря на некоторые недоработки,  сотрудники Мессершмитта указывали на значение этого самолета. Однако добиться  запуска его в серийное производство им удалось только в 1943 г., когда на нем  уже стали летать Галланд и Штайнхоф, оценившие невероятное превосходство этого  самолета над другими типами истребителей. Но было уже поздно.

    Обострение воздушной войны

       Март 1942 г. принес начало английских  воздушных нападений. 3-4 марта англичане разбомбили один завод в Париже;  французы сообщили о 800 погибших. Следующий воздушный налет был произведен в  ночь с 28 на 29 марта на Любек. 234 бомбардировщика сбросили около 300 тонн  зажигательных и осколочных бомб на центр этого старинного города. Разрушения  были огромны, погибли 320 человек, в городе возник хаос. Любек явился первым  германским городом, ставшим жертвой бомбежки по площадям. Гитлер сказал:  ответом на террор будет террор. С его требованием перебросить самолеты с  Восточного фронта на Запад не согласился Ешоннек, обосновавший свой отказ тем,  что именно этого и желают добиться англичане своими бомбежками, а он того  делать не желает и не может. Дислоцировавшимися в Северной Франции силами  Ешоннек провел ряд воздушных налетов на английские города, но, конечно, таких  успехов, как англичане своей бомбежкой Любека, не достиг.

    Планы летней кампании

       5 апреля генерал Йодль передал директиву  фюрера № 41. Гитлер полностью сосредоточился на проведении летних операций и  обсуждал с Гальдером и ОКХ их детальные планы. Он с нетерпением ожидал, пока  подсохнут все еще непроходимые дороги на юге России и использовал остающееся  время для подвоза дивизиям оружия и техники, дабы сделать их боеспособными. В  директиве указывалось, что группа армий «Центр» должна оставаться на занимаемых  позициях, между тем как группа армий «Север» обязана взять Ленинград и  установить связь с финнами по суше. Все имеющиеся силы следует сконцентрировать  на южном участке Восточного фронта с целью захватить нефтяные источники Кавказа  и преодолеть Кавказский хребет. Главной операцией на Восточном фронте  именовалось наступление на Воронеж с целью разбить и уничтожить русские войска  южнее этого города, а также западнее и севернее р. Дон. Подчеркивалось, что в  ходе этой операции «в любом случае необходимо попытаться достигнуть Сталинграда  или по крайней мере подвергнуть его действию нашего тяжелого оружия, с тем  чтобы он потерял свое значение как центр военной промышленности и коммуникаций».
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

  •    
    Заседание рейхстага 26  апреля

       24 апреля мы выехали в Берлин, поскольку  Гитлер 26-го должен был выступить в рейхстаге. Непосредственным поводом  послужило все еще не законченное «дело Гепнера». Грозила проба сил между  фюрером и юстицией вермахта, которая не желала действовать ни против Гепнера,  ни против некоторых других провинившихся во время зимнего кризиса генералов с  требуемой Гитлером суровостью. Впритык к этой последней произнесенной фюрером  перед данным форумом речи, в которой он описывал прошлогодние бои и давал  некоторое представление о своих планах на 1942 г., с кратким словом выступил  Геринг.

       Под возгласы одобрения он зачитал  опубликованный 27 апреля в «Имперском законодательном вестнике» «Закон о  предоставлении полномочий». Этот закон гласил: «Не подлежит никакому сомнению,  что в данный период войны, когда немецкий народ борется за то, быть ему или не  быть, фюрер должен обладать правом, на которое он притязает, делать все, что  служит достижению победы или способствует этому. Посему – без всяких правовых  предписаний на сей счет – он, являясь фюрером нации, как Верховный  главнокомандующий вермахта, как глава правительства и обладатель высшей  исполнительной власти, как высший судья и вождь партии должен быть в состоянии  в любое время в случае необходимости заставить любого немца – будь то простой  солдат или офицер, чиновник низкого или высокого ранга, руководящий или рядовой  партийный функционер, рабочий или служащий – выполнять свои обязанности и при  нарушении таковых, после тщательного изучения, невзирая на так называемые благоприобретенные  права, всеми пригодными ему [Гитлеру] средствами надлежащим образом карать  оного, а особо, без проведения предписываемого судебного процесса, устранять из  соответствующего ведомства, лишать ранга и чина, снимать с занимаемой  должности».

       Отныне Гитлер обладал и формально  узаконенными неограниченными полномочиями и больше не был связан правом и  законом, а указанное решение рейхстага потребовалось только для того, чтобы  втолковать это всем. Оглашение его заставило насторожиться многих.
       Однако основная масса народа вряд ли приняла  к сведению эту важную меру со всеми ее последствиями: в тогдашних условиях она  считала такие полномочия для фюрера оправданными. Но те, кто уже обсуждал  противоправность действий правителей Третьего рейха, расценили этот закон как  безмерное притязание на власть, стоящее по ту сторону всякого права.

       Этим, а также усиливающимися бомбежками  английской авиацией германских городов характеризовалось тогда общее положение.  В войну был втянут весь народ. Сам же я постоянно поражался, с каким  спокойствием переносили люди эти страшные воздушные налеты. Англичане наверняка  представляли себе совсем другой эффект и думали, что своими бомбами смогут  морально разгромить немецкий народ. Борьба против населения и его жилых кварталов  ожидаемого ими успеха не принесла.
       Из Берлина Гитлер через Мюнхен отправился на  Оберзальцберг и 29-30 апреля принял дуче в замке Клезхайм, нарисовав ему весьма  оптимистическую картину общего положения. 1 мая вечером он вернулся в «Волчье  логово» и сразу же занялся обдумыванием летних наступательных операций.

    Захват Крыма

       С мая 1942 г. погода улучшилась, и дороги в  Южной России снова стали проезжими.
       Первой 8 мая 1942 г. перешла в наступление  на Крым против русского оборонительного рубежа на Керченском полуострове 11-я  армия фон Манштейна. Здесь следовало прорвать созданную русскими глубоко  эшелонированную систему укреплений. При помощи тяжелой артиллерии, пикирующих  бомбардировщиков и штурмовых судов удалось к 16 мая захватить весь этот полуостров.

       Вторая операция с целью покончить с  загнанными в мешок русскими войсками южнее Харькова должна была начаться 17  мая. Однако с 12 мая русские на этом участке фронта стали пробиваться на север.  Фельдмаршал фон Бок увидел надвигающийся кризис и атаковал фюрера и Гальдера  просьбами разрешить отход. Но фюрер остался тверд и приказал продвигаться с юга  армейской группе Клейста. Благодаря этому 22 мая вклинившиеся русские войска  были окружены, взято много пленных, захвачены большие трофеи.
       В это же самое время Манштейн вел операцию  по взятию крепости Севастополь. 5 июня началась огневая подготовка, а 7-го  предпринято первое наступление. Крепость оказалась в наших руках только в  начале июля после тяжелых боев. Фюрер высоко оценил это, произведя Манштейна в  генерал-фельдмаршалы. Он рассматривал завоевание всего Крыма как крупный успех  вермахта и считал эту победу основой для дальнейших удачных сражений в текущем  году.

    Полет к Кессельрингу и  Роммелю

       В последнюю неделю мая я совершил полет на  Сицилию и в Северную Африку к Кессельрингу и Роммелю. Летел я через Катанию в  Дерну, где Кессельринг разместил выдвижной пункт своей штаб-квартиры. Он принял  меня очень приветливо, и я пробыл его гостем два дня.
       Поводом для моей поездки явился план Роммеля  взять Тобрук и пробиваться дальше в Египет. Условия, которые я обнаружил на  месте, назвать хорошими было нельзя. В штабе танковой армии «Африка» уже  находился намеченный в качестве преемника Роммеля генерал Крювель. Кессельринг  с крайним нетерпением ожидал этой смены командования. Вечером у меня состоялся  длинный разговор с ним насчет дальнейшего развития обстановки. Я знал, что в  целом он видит все в весьма оптимистическом свете, а к этой операции Роммеля  относится положительно. Но при этом Кессельринг сказал мне совершенно ясно: для  длительного наступления на Египет сил не хватит. Захват Тобрука мог бы удасться  Роммелю только в результате внезапного удара. Кессельринг указал на то, что  подвоз всего необходимого зависит от итальянцев и, к сожалению, связан с  большими потерями.

       Утром 1 июня поступило тревожное донесение:  генерал Крювель попал в руки англичан. Таким образом, надежда Кессельринга на  скорую смену командования рухнула. Но я удивился тому, с каким спокойствием он  воспринял это. Мы полетели на двух «Шторьхах» к Роммелю и встретили его  примерно в 30 км юго-западнее Тобрука, обнаружив полную неразбериху, царящую  посреди пустыни. Кессельринг обсудил с ним требующуюся авиационную поддержку.  Роммель сказал: она станет нужна в ближайшие дни, чтобы в ходе успешной  операции нанести удар по Тобруку. Во второй половине дня мы уже были снова в  Дерне.

    Звезда Геринга клонится к  закату

       Возвратившись в «Волчье логово», я обнаружил  там весьма безрадостную обстановку. 27 мая в Праге было совершено покушение на  обергруппенфюрера СС Гейдриха. Он был еще жив, но через неделю скончался от  полученных ранений. Кроме того, в ночь с 30 на 31 мая англичане произвели на  Кельн особенно крупный налет, в котором участвовало 1000 бомбардировщиков.

       После того как я доложил Гитлеру о своем  прибытии и прямо, без обиняков, сообщил ему о положении в Северной Африке, он в  крайне резкой форме высказался насчет налета английской авиации на Кельн.  Выразив недовольство слабым огнем зенитной артиллерии, он обвинил люфтваффе в  том, что она уже с давних пор уделяла мало внимания этому оружию  противовоздушной обороны. Я впервые услышал из его уст критику действий  Геринга. Фюрер больше уже не доверял Герингу в полном объеме и упрекал за то,  что ему самому приходится ко всему прочему заботиться и об организации ПВО на  территории рейха. С этого момента Гитлер не уставал в разговоре со мной при  всяком удобном случае подчеркивать (имея в виду Еншоннека и Мильха), что  командование люфтваффе должно еще внимательнее относиться к защите территории  рейха от вражеской авиации. Мне казалось, он ожидал еще большего числа  воздушных налетов. Я подробно обсудил это с Ешоннеком.

       Насколько серьезно воспринял Гитлер убийство  Гейдриха, совершенное по распоряжению из Лондона чешского эмигрантского правительства,  показывает его участие в государственных похоронах 9 июня в Берлине. Траурную  речь произнес Генрих Гиммлер, между тем как выступивший затем фюрер ограничился  всего несколькими словами признательности и скорби. Приветствовав прибывшего на  церемонию чешского президента Гаху, он категорически предупредил его о  недопустимости дальнейших террористических актов против германского господства  в протекторате; в противном случае ему придется прибегнуть к весьма крутым  контрмерам.
       Во время пребывания в «Бергхофе» после  похорон Гейдриха Гитлер 20 июня посетил имперские заводы в Линце, настаивая на  ускоренном выпуске тяжелых танков. У него сложилось хорошее впечатление о  работе линцских военных предприятий, но он, как всегда, предъявлял еще более  высокие требования. В общем же фюрер, как я понимал, верно видел  производственные возможности и требования его были выполнимы.

       Из Линца Гитлер отправился в Мюнхен и принял  там участие в траурной церемонии памяти погибшего руководителя  «Национал-социалистического автомобильного корпуса» (НСКК) Адольфа Хюнляйна.  Вновь ушел из жизни один из людей 9 ноября 1923 г., которого фюрер назвал  особенно дельным и испытанным.
       Вечером 21 июня мы выехали в Берлин. В пути  Гитлер получил донесение Роммеля о взятии Тобрука. Фюрер очень обрадовался  этому успеху и немедленно произвел Роммеля в фельдмаршалы, а также одобрил его  дальнейший план продолжать операцию до выхода к Нилу – в противоположность  итальянскому желанию все-таки захватить Мальту.

    Летнее наступление 
                   
    28 июня 1942 г.  под кодовым наименованием «Голубое» («Блау») началось наступление по всему  фронту от Таганрога на Азовском море до Курска, осуществляемое пятью армиями  двух групп армий. После первого прорыва русской линии фронта войска планомерно  продвигались в направлении Воронежа. Русские сдали его 6 июля. Затем соединения  6-й армии стали наступать вдоль Дона на юго-восток. В результате возник острый  спор Гитлера с Гальдером и Боком. Фюрер еще в начале наступления четко  определил: именно танковые дивизии должны наступать без всякой паузы, чтобы  разгромить русские соединения и как можно быстрее выйти к Волге. Гитлер очень  резко упрекал обоих за задержку войск на двое суток у Воронежа. Он был так  взвинчен, что снял с должности командующего группой армий фельдмаршала фон  Бока, заменив его генерал-полковником бароном фон Вейхсом. К своему приказу он  присовокупил, что не позволит фельдмаршалам портить его планы, как это имело  место осенью 1941 г.

    Войска в хорошем  темпе продвигались вперед, но в большей или меньшей мере наносили удар в  пустоту. Число военнопленных было относительно невелико и позволяло заключить,  что русский или отступал сознательно или уже не имел сил для длительного  сопротивления. В Ставке фюрера по этому поводу велись бесконечные дискуссии.  Гитлер решительно держался мнения, что русский выдохся, и требовал от  соединений спешить. К сожалению, после первоначальных успехов произошла заминка  из-за нехватки горючего. Моторизованным частям пришлось несколько дней ждать  его подвоза.

       16 июля передовая Ставка фюрера «Оборотень»  («Вервольф») переместилась в Винницу. Гитлер чувствовал себя здесь неважно. Ему  мешала жара, донимали полчища мух и комаров. Сам я в это время старался как  можно чаще летать и поддерживать связь со штаб-квартирой Геринга и Ешоннека. За  обедом и ужином фюрер держался очень свободно и открыто, весьма оживленно и с  большой выдержкой дискутируя в эти недели с представителем главнокомандующего  ВМФ адмиралом Теодором Кранке. Беседы велись отнюдь не только на военно-морские  темы, а затрагивали любые предметы, к которым Гитлер, иногда долго, иногда  мимолетно, проявлял интерес. Исключение составляла лишь высадка англичан 19  августа на французском побережье в Дьеппе. На суше командос натолкнулись на  сильную оборону и всего через каких-то 12 часов убрались восвояси. Гитлер живо  обсуждал с адмиралом эту акцию, и я пришел к выводу, что оба никак не могут  объяснить себе столь бесперспективную затею англичан.

       Большое раздражение и возмущение в течение  нескольких дней вызывал у Гитлера подъем на крупнейшую гору Кавказа высотой  свыше 5000 метров Эльбрус, на вершине которого 21 августа горные стрелки  укрепили имперский военный флаг. Об этом действительно заслуживавшем внимания  альпинистском достижении, не имевшем, однако, никакого смысла с военной точки  зрения, фюреру не доложили ни до, ни после. Более того, перед наступлением на  Кавказ он категорически запретил такие «экстратрюки». Сам же он узнал об этом  совершенно неожиданно при просмотре еженедельного киножурнала. Найти  ответственного, а тем самым виновного, оказалось делом трудным.
       Вскоре Гитлеру пришлось заняться проблемами  более неотложными. 23 августа 6-я армия под командованием генерала Паулюса  доложила, что ее первые части вышли к Волге. Это доброе известие затмилось  дурным, однако ожидавшимся: о русском наступлении в полосе группы армий  «Север», в результате которого они отбили некоторую территорию. Именно туда  была переброшена с юга России 11-я армия, чтобы в ходе операции «Северное  сияние» («Нордлихт») взять Ленинград. Манштейна пришлось ввести в бой, чтобы  отразить русское наступление, что удалось сделать в ходе поглотившего много сил  сражения в районе Ладожского озера. Тем самым последняя возможность захватить  Ленинград была сведена русскими на нет.

       Из доклада командующего группой армий «А»  («Кавказ») генерал-фельдмаршала Листа, который тот сделал фюреру 31 августа,  можно было ясно понять: он – на пределе своих сил, и его войска повсюду на  широком фронте встречают сильное сопротивление.
       Спокойный доклад Листа произвел на Гитлера  большое впечатление, и хотя он и проявил понимание положения этой группы армий,  но все-таки настаивал на том, чтобы она достигла поставленных перед нею целей.
    Ему все еще  виделся удар на Астрахань – вплоть до самого Каспийского моря.
       В эти дни мне пришлось на длительное время  вылетать на Сталинградский фронт. Моей первой целью была 71-я пехотная дивизия,  которая продвигалась к Волге южнее Сталинграда. Начальником штаба этой дивизии  являлся мой брат; он принял меня очень тепло и дал мне исчерпывающее  представление о положении на фронте. В целом он считал ход событий  положительным: хотя в последние дни русский и стал сражаться упорнее, но у него  лично это опасений не вызывает. Важное значение имеет лишь снабжение войск:  острейшим образом необходимы боеприпасы и горючее.

       Следующей целью моего полета был штаб 6-й  армии. Там я имел беседу с его начальником генерал-лейтенантом Шмидтом. Меня и  здесь приняли в очень приятной и непринужденной атмосфере, тем более что  некоторых офицеров штаба я знал. Шмидт обрисовал мне положение армии в  положительных тонах, но не умолчал о нехватке многого необходимого и о своих  тревогах. Одним из его наибольших опасений были растянутые коммуникации позади  расположения армий союзников вдоль Дона. Для прикрытия тыла 6-й армии там  находились одна румынская, одна итальянская и одна венгерская армии, не  гарантировавшие, на его взгляд, достаточной защиты. Шмидт рассказал мне о  ежедневно усиливающемся сосредоточении русских дивизий севернее Дона в весьма  трудно просматриваемом районе котла. Это известие я счел действительно  тревожным. Я мог говорить со Шмидтом вполне откровенно, и тот воспользовался  этим случаем, чтобы тоже неприкрашенно высказать свои взгляды. После короткой  встречи с генералом Паулюсом я полетел дальше и посетил генерала Хубе, который  только что принял командование 24-м танковым корпусом вместо снятого Гитлером  генерала фон Витерсхайма.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

  •    
    Раздор между Гитлером и  Йодлем 
                       
    По возвращении в  Винницу меня ожидала совсем новая ситуация в Ставке фюрера. Все окружение  Гитлера производило впечатление людей, совершенно удрученных. Фюрер вдруг стал  жить совсем уединенно. Обсуждения обстановки проходили теперь в доме не штаба  оперативного руководства вермахта, а самого Гитлера, в его большом рабочем  помещении. Входя в это помещение, он никому руки уже не подавал, а  приветствовал докладывающих о своем прибытии участников обсуждения лишь взмахом  ее вверх. Не появлялся он больше и на совместных трапезах в офицерской столовой  (казино), а ел в одиночестве в своем бункере. Новшеством являлось и то, что все  совещания у фюрера, включая и обсуждения обстановки, стенографировали два  рейхстаговских стенографа. Мы, военные адъютанты, получили поручение проверять  правильность напечатанного со стенограммы машинописного текста, а это означало  для нас значительную нагрузку.

       Что же произошло? После посещения Ставки  фюрера Листом генерал Йодль вылетел в группу армий «А», чтобы на месте получить  представление о ее положении и обсудить дальнейшие действия. По возвращении он  доложил обо всем Гитлеру, и при этом разговоре вспыхнул резкий спор. Фюрер  будто бы обвинил Йодля в том, что послал его на Кавказ вовсе не для того, чтобы  тот потом сообщил ему об опасениях войск. Йодль, тоже сильно повысив голос,  возразил: к сожалению, он – не передатчик приказов, выполнить которые  невозможно. В ответ Гитлер вышел из помещения, где обсуждалась обстановка, и с  тех пор туда больше ни ногой.

    Увольнение Гальдера

       Теперь Гитлер разговаривал только со  Шмундтом и обсуждал с ним намеченные крупные персональные перестановки. Он  отстранился от командования фельдмаршала Листа и объявил о снятии  генерал-полковника Гальдера с должности начальника генерального штаба  сухопутных войск. Шмундт очень рекомендовал на его место генерала Цейтцлера.  Фюрер обдумывал это перемещение несколько дней.
       Когда страсти немного улеглись, мне  представился случай доложить фюреру мои впечатления о поездке. Он уже немного  поостыл и, как всегда, выслушал внимательно. Совершенно неожиданно для меня, у  него оказались те же опасения относительно Донского фронта, что и у генерала  Шмундта. Гитлер заявил: он уже давно приказал сосредоточить за линией фронта в  качестве резерва 22-ю танковую дивизию, но у него такое впечатление, что  Гальдер там никакой опасности не видит. Он еще раз поговорит с Гальдером об  этом. Но затем его словно прорвало. Фюрер упрекал себя за недостаточное  понимание того, что Гальдер не уделяет внимания возникающим на фронте  трудностям: просто разглядывает карту, но никаких идей не имеет. Холоден и сух,  к тому же складывается впечатление, что у начальника генштаба совершенно ложное  представление о происходящем. Он, фюрер, решил произвести замену.

       Кроме того, Гитлер говорил о том, что  основная масса старых генералов себя уже исчерпала и ее следует заменить  молодыми офицерами. Он назначит начальником Управления личного состава  сухопутных войск Шмундта и вместе с ним наведет порядок в этом деле. Все это,  подумалось мне, – невероятные перестановки, которые должны привести к  значительным переменам в сухопутных войсках, но я ничего не сказал. В сущности,  я был рад, что генерал-полковник Гальдер наконец-то исчезнет, ибо, по моему  мнению, это назрело уже давно. Даже если он и являлся хорошим офицером-генштабистом,  но пригодным партнером фюрера по командованию сухопутными войсками служить не  мог. Я никак не мог отделаться от впечатления, что офицеры генерального штаба  сухопутных войск во главе с Гальдером никогда не были сторонниками Гитлера, его  планов и распоряжений, а имели совершенно другие взгляды.

    Мое 35-летие

       В этой общей беспокойной атмосфере, царившей  в Ставке фюрера, состоялось весьма милое празднование моего дня рождения. 20  сентября мне исполнилось 35 лет. Гитлер  подарил мне килограмм черной икры, недавно полученной им от маршала Антонеску.  Он, мол, прослышал, что этот «продукт» я очень люблю. Я воспринял сей щедрый  подарок как повод, чтобы пригласить вечером всех адъютантов на чай. В таком  кругу мы собрались в первый и последний раз. Присутствовали Шауб, Альберт  Борман, Путткамер, Энгель, Брандт, Хевель. Шмундт в тот день в Ставке  отсутствовал. После вечернего обсуждения обстановки мы полакомились икрой –  редкостное наслаждение! За многие годы совместной службы мы открыто делились друг  с другом нашими опасениями. Я сознавал, насколько доверительно можно  высказываться в этом самом узком кругу даже в критическом духе, не боясь  неприятных последствий. Примечательно также, к каким оценкам приходили  независимо друг от друга эти столь несхожие между собой люди.

       24 сентября Гитлер расстался с  генерал-полковником Гальдером и назначил начальником генерального штаба  сухопутных войск генерал-майора Цейтцлера с немедленным присвоением ему чина  генерала пехоты. Тот принялся за выполнение своей новой и трудной задачи с  большим размахом и воодушевлением. Но главнокомандующего он приобрел поистине  трудно. Хотя Гитлер и испытывал к нему большое доверие, но во многом и дальше  оставался при своих взглядах на сражения на русском фронте. Это через несколько  недель показала битва за Сталинград.

       Одновременно Гитлер передал под начало  своего шеф-адъютанта Управление личного состава сухопутных войск.  Предшественником Шмундта был брат фельдмаршала Кейтеля Бодевин, давно не  справлявшийся со своими задачами. Сам Шмундт брать эти задачи на себя не  стремился, ему и без того хватало дел. Но Гитлер в ходе продолжительных бесед  убедил его в необходимости принять это Управление. Сам я находил данное решение  правильным. Шмундт лучше всех знал мысли и представления фюрера по вопросам  командования сухопутными войсками и был в состоянии довести их до сознания  офицеров этих войск. За полтора года, в течение которых он руководил этим  Управлением, Шмундт не раз вступал с Гитлером в споры и добивался осуществления  своей точки зрения. Он был заступником офицерского корпуса сухопутных войск.

    Бомбежка городов и  разрушение промышленных предприятий

       Сентябрь внес ясность: англичане своими  бомбежками хотели, так сказать, отрыть второй фронт. Они бомбили Мюнхен,  Бремен, Дюссельдорф и Дуйсбург. Во время этих налетов на большой территории  страны объявлялась воздушная тревога и людям зачастую приходилось проводить  много часов в бомбоубежищах. Это приводило ко множеству производственных аварий  и несчастных случаев в военной промышленности. Воздушные тревоги, не говоря о  причиненных бомбами разрушениях и потерях, являлись для населения тяжелым  бременем.

       Гитлер  все сильнее задавался мыслью, где и как он может предпринять что-либо  эффективное против воздушных налетов англичан. Его принципом издавна было:  мстить за равное равным или даже большим. Но в данном случае это было  невозможно. Бомбардировщик «Ю-88» в большом количестве еще не выпускался, а  «Хе-177» был моделью абсолютно непригодной, в отношении которой фюрер с самого  начала высказывал величайшие сомнения и, как оказалось, совершенно правильно.  Все надежды возлагались на «Ю-88». Мильх, теперь несший в Берлине  ответственность за производство, увидел себя вынужденным в первую очередь  увеличить выпуск истребителей, чтобы улучшить противовоздушную оборону. Я был  удивлен, тем что Гитлер казался удовлетворенным этими решениями и не пытался  провести в жизнь свои взгляды. Когда я заговорил с ним об этом, он сказал, что  доверяет Герингу, который пообещал ему быстрое улучшение дел в люфтваффе.

       В конце сентября мы полетели в Берлин, где  Гитлер хотел произнести речи и назначил несколько важных встреч. 28 сентября он  снова выступил на очередном выпуске офицеров, закончивших военные училища и  направляемых в войска. Слова фюрера предназначались 12 тысячам обер-фенрихов.  Он выразительно и ясно обрисовал этим будущим молодым офицерам их высокие  обязанности и дал понять, что, хотя борьба против русских и стала еще более  суровой, уверен, что с немецким солдатом эту борьбу выиграет.
       29 сентября Гитлер провел длительную и  подробную беседу со вновь назначенным командующим группой армий «Запад»  фельдмаршалом фон Рундштедтом. Фюрер опасался новой высадки англичан и обсудил  с ним меры по обороне. Фельдмаршал столь пессимистично настроен не был.  Опасения относились к особой проблеме, связанной с тем, что сфера его  ответственности включала теперь и неоккупированную часть Франции. Он  рассматривал эту зону как постоянно увеличивающийся шпионский резервуар,  заглянуть в который не дано никому. Гитлер пообещал вскоре эти трудности  устранить.

       На следующий день, 30 сентября, Гитлер  произнес речь во Дворце спорта по случаю начала акции военной «Зимней помощи».  Я был поражен, с какой откровенностью говорил фюрер о тогдашнем положении.  Исходя из немыслимости капитуляции рейха, он подчеркнул: англичане открыто  заявили, что дело идет ко «второму фронту» и свою войну при помощи бомб они усилят,  но изобразил и то, и другое как утопию и манию величия. Однако критически  мыслящий слушатель мог думать о ходе дальнейшего развития все что угодно.
       1 октября Гитлер принял фельдмаршала Роммеля  и вручил ему маршальский жезл. Встреча была сердечной. В ходе долгой беседы о  положении на фронтах Роммель высказал свои опасения, заботы и желания.  Дополнительную головную боль причинял ему недостаточный подвоз оружия и  техники. Фельдмаршал опасался, что однажды англичане выступят с большим  перевесом в силах и тогда у него возникнут «затруднения». Роммель достиг в  Африке Эль-Аламейна и значительно укрепил там свои позиции. Пока он еще был  весьма уверен в собственных силах. Гитлер указал на возрастающее британское  превосходство в воздухе, о котором ему доложили. Роммель же создавшееся  положение критическим не считал. Оба осмотрели выставку нового оружия в саду  Имперской канцелярии. Фельдмаршал стремился как можно скорее вернуться на  фронт. Гитлер согласился с этим. Мне показалось, что фюрер начинает сам себе что-то  внушать. Показалось мне и то, что он недооценивает силу русских, а также  находится во власти ошибочных представлений об англичанах.

    Грозящая опасность под  Сталинградом

       В тот же день Гитлер выступил с речью перед  рейхе – и гауляйтерами. Сам я ее не слышал, но боюсь, что и она носила  оптимистический характер. В последующие дни фюрер провел различные беседы,  прежде всего по вопросам вооружения. 4 октября мы вылетели обратно в  Винницу.
       Состоявшаяся вскоре беседа с  генерал-полковником бароном фон Рихтхофеном заставила меня серьезно  призадуматься. Он всегда умел в разговоре с фюрером найти подходящий тон и  высказывался столь же откровенно, сколь и критически, не называя при этом  поименно виновных или козлов отпущения. Рихтхофен испытывал большие опасения  насчет состояния Восточного фронта и обрисовал возможности, которые, по его  разумению, имеются у русских. Опасения эти совпадали с опасениями самого  Гитлера: оба предполагали, что Красная Армия на Дону все-таки пробьется через  лесистую местность на северном берегу реки. Фюрер говорил по этом поводу и с  Цейтцлером, которого, между прочим, Рихтхофен называл «радостным толстяком» и  терпеть не мог.

       В течение этой недели Гитлер неоднократно  возвращался к размышлениям насчет возможных намерений русских и пытался  получить от сухопутных войск помощь по линии противодействия этим намерениям на  Сталинградском участке Восточного фронта. Ведь там были задействованы и армии  наших союзников. Предостережения фюрера большого успеха не возымели. Кстати,  первоначально отдел ОКХ «Иностранные армии Востока» считал, что возможный  главный удар ожидавшегося русского наступления будет нанесен не по 6-й армии на  Дону, а по группе армий «Центр». Но Гитлер в это не верил.

       Он со все возраставшим опасением следил за  усиливавшимся появлением в тылу немецких войск в России, как и в оккупированной  Франции – диверсионных отрядов. Фюрер видел в том новую форму ведения войны,  направленную на дезорганизацию немецких тыловых частей и служб снабжения.  Поэтому 18 октября он отдал приказ, предписывавший войскам безжалостно  действовать против таких отрядов и убивать партизан на месте. Йодль сопроводил  этот приказ примечанием: он должен быть воспринят войсками точно так же, как в  свое время «приказ о комиссарах». Но тревога Гитлера была обоснованной, ибо на  севере в тылу немецких войск возникла огромная партизанская область, в которой  командовал мой однофамилец – русский генерал Белов. Фюрер не раз в шутку  советовал мне «урезонить», наконец, моего «двоюродного братца»!

    Экзекуция под Винницей

       Во время пребывания в винницком командном  лагере мне довелось получить ужасающее донесение. Один молодой лейтенант из  взвода связи Ставки фюрера сообщал, что стал очевидцем массовой-карательной  акции неподалеку от Винницы. Прокладывая линию связи, он увидел, как отряд СС  расстреливал в довольно большой лощине группу мужчин и женщин. Это жутким  образом подействовало на него, и он считает себя обязанным доложить об  увиденном начальству. Я переговорил с представителем СС при Ставке фюрера  группенфюрером СС Вольфом, и он пообещал разобраться с этим инцидентом, а потом  сообщить мне. Через несколько дней он дал двусмысленный ответ, сославшись на  акты саботажа в тылу немецких войск, и попросил меня никаких дальнейших мер не  предпринимать. Я сделал вид, что его ответом удовлетворен, и дальше инцидент  расследовать не стал. Но в дальнейшем мне не раз приходилось слышать о таких  акциях.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

  •    
    Британское наступление в  Северной Африке

       23 октября началось ожидаемое Роммелем  английское наступление в Северной Африке. Командовал им генерал Монтгомери. Вел  он его силами, вдвое превышавшими силы армии Роммеля, с большим количеством  танков «Шерман». Гитлер положение критическим не считал, полагая, что Роммель  имеет настолько укрепленные позиции, что они выдержат даже удары превосходящего  противника. Фельдмаршал срочно возвратился из отпуска, в который отправился  после встречи с фюрером, и пришел в ужас от того, что нашел на месте.  Итальянские войска почти рассеялись и исчезли. Немецкие соединения отбили  английские атаки, но ликвидировать некоторые вклинения не смогли. 2  ноября Монтгомери продолжил наступление. Он  снова ударил мощным танковым кулаком, и ему удалось прорвать линию немецкого  фронта.

       Роммель испытывал большие трудности из-за  отсутствия снабжения для ведения таких боев. У него не было ни горючего, ни  достаточного количества боеприпасов. 3 ноября до Гитлера дошел его призыв  о помощи. Роммель сообщал:  армия его несет большие потери, противник же, успешно продвигаясь вперед,  захватывает большую территорию. В ответной телеграмме фюрера говорилось:  никакой иной мысли, кроме как выдержать, и быть не может; Роммелю – стоять, где  стоит, не отступать ни на шаг, а сам он позаботится о наибыстрейшей подброске  новых соединений.

       Однако Роммель уже решил без согласия ОКВ  отвести свою армию. Когда Гитлер 3 ноября стал разбираться с произошедшим, он  констатировал: фельдмаршал начал отступление, не дожидаясь ответа. Фюрер очень  разгневался и счел, что все это случилось по недосмотру штаба оперативного  руководства вермахта. Но Шмундт сумел его успокоить, так что до более или менее  серьезного наказания невиновных дело не дошло. Правда, ненадолго попал в  немилость Варлимонт, а дежурный офицер, один майор запаса, был разжалован. Но  сам Роммель, не в последнюю очередь из-за некорректных донесений, значительную  часть своей славы потерял. Его тактика привела к тому, что за несколько месяцев  вся Северная Африка была сдана.
       Однако события на Европейском театре военных  действий обострились до такой степени, что Гитлер стал уделять Северной Африке  совсем немного внимания.

    Сталинград

       Бои на Сталинградском фронте стали в  последние месяцы очень тяжелыми. Иногда поступали донесения только о схватках  внутри домов и в отдельных кварталах. Гитлер все еще придерживался той точки  зрения, что в Сталинграде надо сражаться за каждый дом, лишь так можно выбить  русского из этого города.
       Я считал, что мы подошли к большому  повороту. Порой мне казалось, что мысли фюрера витают где-то далеко от  происходящего, как будто он и сам уже не вполне верит в успешный ход войны.  Линии фронтов невероятно растянулись. Подвоз оружия и боеприпасов становился  все более затруднительным. Но Гитлер предъявлял все более высокие требования.  Верил ли он в то, что еще сможет закончить войну победой Германии? Этот вопрос  не раз возникал в те дни, и ответа на него мы себе дать не могли.

       1 ноября Гитлер, которого я сопровождал,  вернулся в «Волчье логово». Тут нас ждала большая и приятная неожиданность. Ко  всем бетонным бункерам были пристроены более вместительные и светлые деревянные  бараки, что облегчало работу. К бункеру фюрера тоже пристроили большое рабочее  помещение, где теперь могли проводиться обсуждения обстановки.
       Пробыв несколько дней в Ставке, мы 6 ноября  из Берлина поехали в Мюнхен. Поездка эта сопровождалась очень тревожными  донесениями из района Средиземного моря. Вот уже несколько дней сообщалось, что  союзники сосредоточили множество военных кораблей в Гибралтаре, которые тем  временем взяли курс на восточное Средиземноморье. На пути в Мюнхен наш поезд  остановили на одной станции в Тюрингском лесу: министерство иностранных дел  сообщило, что американский экспедиционный корпус пытается высадиться в портах  Алжир и Оран.

       В Бамберге нас уже ожидал Риббентроп. Он  пригласил в Мюнхен Чиано, но хотел предварительно поговорить с фюрером. Министр  высказался за то, чтобы через русское посольство в Стокгольме установить  контакт со Сталиным и предложить далеко идущие уступки на Востоке. Гитлер на  это не пошел. Он сказал: момент слабости для переговоров с врагом не годится.
       Фюрер сразу же приказал дать отпор американской  высадке в Северной Африке. Йодль получил указание силами сухопутных войск,  военно-морского флота и люфтваффе организовать оборону Туниса. Оран же  находился вне пределов досягаемости нашей авиации, так что предпринять его  бомбежку с воздуха оказалось невозможно.

       8 ноября Гитлер выступал перед «старыми  борцами». У меня сложилось впечатление, что американская высадка в Алжире  лишила его мужества. Все его мысли были сейчас связаны с ее отражением, но тем  не менее он старался продемонстрировать перед такой аудиторией свою полную  уверенность, дабы никто этого не заметил. А она принимала его с восторгом,  напряженно ловя каждое слово своего фюрера. Гитлер указал на суровость боев,  которые приходится вести нашим солдатам, и заявил: дело идет о том, «быть или  не быть нашему народу».
       10 ноября состоялись беседы Гитлера с Чиано  и Лавалем, но они уже не повлияли на его решение немедленно занять остальную,  пока еще не оккупированную, часть Франции. 11 ноября наши войска вступили в  нее. Оккупация прошла быстро и без особых происшествий. Только занятие Тулона  задержалось на несколько дней, что дало французам возможность потопить  находившийся там остаток их военно-морского флота.

    12 ноября Гитлер  поехал на Оберзальцберг, чтобы отдохнуть там пару дней. После беспокойных дней  в Мюнхене у меня не было ни времени, ни случая поговорить с фюрером. Его  угнетали большие тревоги. Западные державы, Америка и Англия начали активно  вмешиваться в ход войны. Фюрер отнесся к этому серьезно. К тому же добавились  трудности снабжения через Средиземное море в результате усилившихся действий  английских подводных лодок. Гитлер открыто говорил, что у него нет никакого  доверия к итальянцам. Они – англофилы, и он не сомневается в том, что они  предательским образом сообщают англичанам о передвижении немецких транспортных  судов.

       Другой темой, все больше занимавшей Гитлера,  служила люфтваффе. Геринг тоже присутствовал в Мюнхене, и мне бросилось в  глаза, что фюрер не привлекал рейхсмаршала к беседам столь интенсивно, как  раньше. Гитлер говорил мне также, что Геринг недостаточно точно информирован о  положении дел на фронтах и о нынешних условиях. О возникающих проблемах  люфтваффе фюрер предпочитал теперь говорить с Ешоннеком. В разговорах со мной  он подчеркивал необходимость защиты территории рейха от воздушных налетов. Для  его обороны надо производить больше зениток, ибо одних самолетов хватает редко  – либо они заняты в других местах, либо мешает плохая погода. Следует строить и  больше башен с зенитными установками, например, в Мюнхене и Нюрнберге.  Преимущество этих башен уже подтверждено в Берлине и Гамбурге.
       Насчет Восточного фронта он сказал так:  надеется, что никаких неожиданностей там не произойдет, хотя и полагает, что с  началом зимы русские приступят к новым операциям. Из совместных действий  англичан и американцев в Северной Африке Гитлер сделал вывод насчет обещания  русских предпринять вскоре крупное наступление.

       19 ноября Гитлеру позвонил Цейтцлер и  доложил: русские начали свое крупное наступление на Дону. После сильной  артиллерийской подготовки и частично ураганного огня они, введя в бой большое  количество танков с посаженной на них пехотой, стали продвигаться на юг и  глубоко вклинились в полосу румынской армии. Русские шагают через распадающиеся  румынские позиции, почти не встречая сопротивления. Гитлер приказал немедленно  бросить туда находящийся в резерве 48-й танковый корпус генерала Хайма. Но о  боеспособности этого корпуса фюрер был информирован неверно. Одна, немецкая,  дивизия его еще только формировалась. Вторая – а это была румынская танковая  дивизия – превосходства русских в силах не выдержала и через несколько дней  оказалась разбитой. Гитлер был возмущен и разгневан таким поведением командира  корпуса, который вследствие противоречивых приказов, а также действий сильного  противника очутился в безвыходной ситуации. Фюрер распорядился немедленно  убрать генерала Хайма с занимаемого поста и приговорить его к смертной казни.  Шмундту удалось не допустить приведения приговора в исполнение.

       20 ноября Гитлер приказал задействовать в  качестве нового «руководящего штаба» командование тем временем переведенной из  группы армий «Север» в группу армий «Центр» под Витебск 11-й армии (фельдмаршал  фон Манштейн), преобразованной в группу армий «Дон».
    Теперь ее  следовало ввести в боевые порядки оказавшейся под угрозой группы армий «Юг».  Фюреру была совершенно ясна критическая ситуация, но он не верил в то, что  русское вклинение будет иметь дальнейшие серьезные последствия. Он предполагал,  что 6-я армия может на несколько дней оказаться в окружении, но затем  контрударом, нанесенным несколькими резервными соединениями, положение в общем  и целом удастся нормализовать. Как быстро показал ход событий, тем самым Гитлер  значительно недооценил силы русских.

       Особой катастрофой первых двух дней явилась  отвратительная погода с морозом, туманом, снегом и плохой видимостью, из-за  которой в небо не смог подняться ни один самолет. 20 ноября началось русское  наступление и южнее Сталинграда. Было видно, что русские хотят окружить этот  город, что и удалось им уже 23 ноября.
       Донесения Цейтцлера становились все более  тревожными, а потому фюрер решил поздним вечером 22 ноября выехать поездом в  Восточную Пруссию. Поездка заняла почти 20 часов, так как приходилось  останавливаться на три-четыре часа для необходимых телефонных переговоров с  Цейтцлером. Тот все настойчивее требовал дать 6-й армии разрешение на отход с  ведением арьергардных боев. Но Гитлер не позволил сделать ни шагу назад. Если в  первые дни он, несомненно, верил в возможность ликвидации русского вклинения,  то затем стал считать, что контрнаступление на Сталинград можно провести только  вновь сформированной армией, а это требовало более длительной подготовки. В  любом случае, генерал-полковник Паулюс свои позиции в Сталинграде был обязан  удерживать.

       Первейшей заботой фюрера по прибытии в свою  Ставку была организация снабжения окруженных войск по воздуху. На эту тему он  вел продолжительные разговоры с Герингом и Ешоннеком. Геринг заверил его, что  люфтваффе в состоянии некоторое время обеспечивать 6-ю армию всем необходимым,  а Ешоннек в данном случае не возразил. Отсюда Гитлер сделал вывод, что армию  можно снабжать по воздуху и это дает ему возможность готовить деблокирующее  наступление.
       Но заверение Геринга сразу вызвало  критические голоса. Прежде всего ему не поверил Цейтцлер, который  недвусмысленно высказал это фюреру. В самой люфтваффе серьезнейшие сомнения  имелись у генерал-полковника фон Рихтхофена. Успешное снабжение по воздуху он  считал исключенным, обосновывая свою точку зрения плохими метеоусловиями, которые  в зимние месяцы еще более ухудшатся; кроме того, люфтваффе не располагает для  того достаточным количеством самолетов. Узнав точку зрения Рихтхофена, Гитлер с  ней не согласился. Между тем расстояние между внешней линией фронта и  Сталинградом с каждым днем увеличивалось. Русские прорвали фронт итальянских и  венгерских войск, так что в линии фронта на Дону образовалась брешь  протяженностью свыше 300 км.

       Вскоре после первого русского прорыва Гитлер  распорядился, чтобы генерал-полковник Гот с его 4-й танковой армией предпринял  на юго-востоке контрнаступление из Котельниково. Это наступление с целью  деблокады должно было начаться 3 декабря, но затем его перенесли на 8-е и в  конце концов на 12-е. Сначала дело у Гота пошло очень успешно, но продвинуться  в направлении Сталинградского кольца он смог всего на 60 км.
       Здесь обороняющиеся русские оказали такое  массированное сопротивление, что Готу от своей задачи пришлось отказаться.  23-28 декабря был потерян аэродром в Тацинской, который, находясь вне котла,  имел особенно важное значение для снабжения окруженных войск. Потеря эта  вызвала особенно отрицательные последствия. Расстояние до посадочных площадок в  Сталинграде увеличилось на 100 км, что драматическим образом затруднило и без  того недостаточное снабжение.

       В этой  ситуации Цейтцлер 27 декабря потребовал от Гитлера отвода войск с Кавказа.  Фюрер дал согласие, но вскоре свой приказ отозвал. Однако Цейтцлер успел  передать по телефону первое решение Гитлера, и движение войск остановить уже  было невозможно.

       Лично я все эти недели, с 19 ноября до конца  декабря, следил за ходом событий, связанных со Сталинградом, с крайней  озабоченностью. Первое мое впечатление, еще на Оберзальцберге, это –  катастрофа. В начале ноября я накоротке побывал на Донском участке фронта и  получил там такие сведения о состоянии войск, которые едва ли позволяли  рассчитывать на длительный успех. Когда я осведомлялся у офицеров, к примеру, о  численном составе их частей, они, в принципе, отвечали в позитивном духе, но  потом добавляли такое, от чего можно было прийти в полное смятение. В частях, в  среднем, теперь не имелось и половины штатного состава, командиры с этим уже  как-то примирились. Поскольку в течение декабря русские постоянно наращивали  свои силы, я просто не мог поверить в то, что наши войска ввиду своей слабости  смогли бы оказать им крепкое сопротивление. Германское войско за шесть месяцев  с июня 1942 г., сражаясь без какого-либо подкрепления, исчерпало теперь свои  силы. Вот почему в декабре 1942 г. я никаких перспектив успешных оборонительных  боев здесь не видел. Позиции 6-й армии в Сталинграде не могли быть сданы, ибо  никоим образом не приходилось рассчитывать на то, что ей еще удастся пробиться  к линии фронта наших войск. В конце декабря 1942 г. я видел задачу этой армии в  том, чтобы как можно дольше сковывать русские силы, дабы они не подвергли  дополнительной угрозе наш фронт. Но вызволить ее из Сталинграда и спасти было  уже невозможно. Я твердо убежден в том, что точно так же думал и Манштейн,  несмотря на все его тщетные попытки помочь 6-й армии. Свою задачу он видел в  том, чтобы закрыть огромный район прорыва, снова сомкнув линию фронта.

       С 1 декабря я регулярно получал почту из  котла от начальника штаба 6-й армии генерал-лейтенанта Шмидта и его Первого  офицера-порученца капитана Бера. Шмидт писал мне 1 декабря 1942 г.: «Мы уже  заняли все наши опорные пункты для круговой обороны. Оружия у нас достаточно,  но боеприпасов мало, хлеба и горючего тоже, нет ни досок, ни дров, чтобы обшить  землянки и топить печки. А люди – просто на удивление уверенные в победе, но  силы их, к сожалению, с каждым днем слабеют». А 8 декабря Бер написал мне:  «Состояние войск, к сожалению, крепко выражаясь, говенное, что, впрочем, вполне  объяснимо при 200 граммах хлебной пайки в день и размещении под открытым небом.  Потери – не пустячные, а выдержка – образцовая». Он же 26-го: «Здесь, на  задворках прочих событий, мы кажемся сами себе в данный момент какими-то  преданными и проданными. [… ] Хотел бы сказать тебе совершенно здраво: жрать  нам просто нечего. [… ] Насколько я знаю немецкого солдата, следует трезво  считаться с тем, что психическая сопротивляемость становится совсем малой и при  сильных холодах придет тот момент, когда каждый в отдельности скажет: а насрать  мне теперь на все и наконец медленно замерзнет или будет захвачен русскими в  плен». И еще одно письмо – от 11 января 1943 г.: «Дело дошло до того, что  немецкий солдат начинает перебегать». Самому Беру потрясающе повезло: 13 января  он вылетел из котла с военным дневником армии при себе. Мой брат – 1а  [начальник оперативного отдела] штаба 71-й дивизии, а потом армии, – после  выздоровления вернувшийся в котел, писал мне: «Прекрасным происходящее здесь не  назовешь. Нет сомнения – дело идет к концу».
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

  •     Я показал фюреру  эти полученные мною письма и прочел главные места. Он молча принял их к  сведению. Только однажды сказал мне, что судьба 6-й армии накладывает на нас  большую обязанность в борьбе за свободу нашего народа. В январе 1943 г. у меня  сложилось впечатление, что Гитлеру стало ясно: борьба против русских и  американцев, то есть война на два фронта, ему уже не по силам.
       Вместе с Риббентропом Гитлер предавался  мысли вбить клин между врагами. В этом большую роль играл план Риббентропа  заключить мир с Россией. Но фюрер пришел к убеждению, что искать такой выход  пока рано. Он все еще был во власти своей идеи мобилизовать весь немецкий народ  и включить всех людей в Германии в военный процесс. Обсуждал с министром  Шпеером проекты дальнейшего расширения военного производства. Пусть гауляйтер  Заукель сосредоточит для этого всю досягаемую рабочую силу. Пусть Мильх  побольше делает для противодействия налетам вражеской авиации. Он и сам день и  ночь занимался решением одной задачи: как усилить оборону на всех фронтах.  Весна 1943 г. принесла удивительный подъем во всей военной промышленности.

       В течение января 1943 г. никакой серьезной  надежды на улучшение положения на Сталинградском фронте не осталось. Паулюс  послал из котла к Манштейну и к самому Гитлеру двух своих эмиссаров –  начальника оперативного отдела штаба капитана Бера и генерала Хубе, чтобы те  доложили о положении находящихся в окружении войск.
       При обсуждении обстановки Бер нарисовал  ясную картину состояния 6-й армии. По его словам, никакой надежды уже не было.  О каких-то взаимосвязанных действиях в котле нечего и думать. Каждый борется и  бьется там, где стоит. Снабжение частей стало невозможно. То была абсолютно  однозначная картина проигранной битвы. Я хорошо знал Бера, будущего мужа моей  сестры, и потому мог судить, насколько его сообщение приходилось «в точку». Он  называл вещи своими именами, и на Гитлера его слова произвели сильное  впечатление. Потом фюрер даже сказал, что ему редко приходилось выслушивать  такую четкую и трезвую оценку положения на фронте. Второй эмиссар Паулюса,  генерал Хубе, доложил не столь ярко, но и из его слов было ясно, что события в  сталинградском котле близятся к своему концу и сделать там больше ничего  нельзя.

       Несмотря на это, Гитлер 15 января вместе с  фельдмаршалом Мильхом предпринял последнюю попытку подбросить по воздуху  окруженной в Сталинграде армии значительное количество продовольствия и  снаряжения. Мильх взялся за дело с огромной энергией, хотя и сильно пострадал  при столкновении его автомашины с локомотивом. Он захватил с собой на фронт  несколько энергичных офицеров. Но было уже поздно. Очень холодная зимняя погода  затрудняла работу и на аэродроме вылета, и на аэродроме в котле. Мильху сперва  пришлось заняться улучшением условий, чтобы вообще подготовить самолеты к  вылету. Когда он более или менее добился этого, аэродром в котле оказался уже  потерянным и самолеты могли лишь сбрасывать свой груз. Многое пропадало. Не  оставалось сомнений: Мильх получил задание слишком поздно. Это сказал ему и сам  Гитлер, когда фельдмаршал в первых числах февраля докладывал ему в Ставке  фюрера.

       Битва за Сталинград еще бушевала, когда у  меня уже сложилось впечатление, что Гитлер начал искать иной путь ликвидации  катастрофического положения на русском фронте. Он был убежден в том, что  англо-американцы и русские согласовывают свои военные действия. Перед нами  фюрер никогда не показывал признаков своей слабости, не давал понять и того,  что считает положение бесперспективным. Он знал, что и в его Ставке имеются  такие офицеры, которые уже не питают никаких надежд на позитивный исход войны.  Поэтому Гитлер считал своим долгом распространять чувство уверенности в победе.  Отныне все его поведение, настрой и поступки были нацелены на то, чтобы ни  одному из визитеров или доверенных сотрудников и в голову не могло прийти  сделать из этого вывод о том, как сам он расценивает военное положение. Что бы  не происходило в связи с событиями на отдельных театрах войны, фюрер был всегда  убежден, что однажды военное счастье снова улыбнется ему. Меня всегда поражало  умение Гитлера истолковывать поражения в нашу пользу. Ему даже удавалось  убедительно передавать свои мысли и внушать надежды людям, которым приходилось  работать с ним в его узком кругу.

       Сталинградская битва памятна мне и двумя  событиями семейного характера, которые наглядно показали мне свет и тени того  времени. 28 ноября у меня родилась дочь Гунда. Новый год мы встретили еще  вместе с моим братом, который настаивал на своем возвращении в котел. Я  надеялся, что в его группе армий найдется хоть один разумный начальник, который  этому помешает, но такового не обнаружилось. Мне вмешаться не удалось. 31  января 1943 г. брат попал в Сталинграде в плен, с которым у него были отчасти  связаны ужасные воспоминания. Но в 1955 г. он все же здоровым вернулся в  Дюссельдорф незадолго до 13-летия Гунды.
       Уверенность Гитлера в победе, высказанную в  его новогоднем обращении к народу, я уже разделять не мог. Но поверить в то,  что Германия войну проиграет, я тоже не мог. Мне мнилось разумное мирное  решение в Европе, которое казалось еще достижимым при некоторой доброй воле. Не  может же все оказаться напрасным! По настроениям в Ставке фюрера я ясно видел:  эта точка зрения была там распространена, как и во всем вермахте.

    Отставка Редера

       6 января Гитлера посетил гросс-адмирал  Редер. Разговор их происходил частично тет-а-тет. Главнокомандующий ВМФ принес  фюреру прошение о своей отставке с 30 января. Сначала Гитлер не соглашался, но  тот сумел убедительно обосновать причины для изменения в верхушке  военно-морского флота. Он говорил, что больше не в состоянии соответствовать  высоким требованиям и опасается однажды почувствовать себя непригодным для  дальнейшей службы. Редер предложил, если возможно, дать ему чин  «адмирал-инспектора», дабы в печати, а особенно за границей, с этой заменой  главнокомандующего одной из составных частей вооруженных сил не связывали  никаких далеко идущих спекулятивных предположений.

       Гитлер пошел навстречу просьбе Редера не в  последнюю очередь и потому, что считал главу «Надводный флот», адвокатом  которого выступал гросс-адмирал, законченной. Его преемником фюрер назначил  командующего подводным флотом адмирала Деница, которого произвел в  гросс-адмиралы. О закулисных причинах этой персональной замены мне тогда ничего  известно не было. То, что действительным поводом явилась носившая кодовое  наименование «Радуга» («Регенбоген») неудачная попытка на исходе 1942 г.  нанести в Северном море крейсерами «Хиппер» и «Лютцов» с шестью миноносцами  удар по английскому конвою «JW-51»,  стало известно позднее. Относительно хорошее отношение Верховного к главнокомандующему  кригсмарине уже давно омрачилось. Вместе с ним был сменен и постоянный  представитель главнокомандующего военно-морского флота в Ставке фюрера; им  вместо адмирала Кранкке стал контр-адмирал Фосс.

    Касабланка

       В январе Рузвельт и Черчилль встретились на  конференции в Касабланке, к участию в которой эпизодически привлекались Де  Голль и Жиро. Они приняли совместное решение вести войну до «безоговорочной  капитуляции Германии». Итоги конференции были обнародованы с большим размахом и  подействовали также на Гитлера. Он неоднократно говорил об этом и притом  подчеркивал: отныне любые уступки и примирительные шаги с его стороны потеряли  всякий смысл.

    Северная Африка

       Из Северной Африки продолжали поступать  плохие вести. Нажим Монтгомери на роммелевские силы усилился. 23 января пали  Триполи и таким образом почти вся Ливия оказалась в английских руках. С запада  американцы уже дошли до границы Туниса и заняли позиции, противостоящие  немецким. Приходилось осознать: долго Северную Африку не удержать. Потрясало  резко упавшее там участие итальянцев в военных действиях.

    Манштейн и Гитлер

       6 февраля 1943 г. в «Волчье логово» к  Гитлеру прибыл на беседу фельдмаршал фон Манштейн. От этой встречи с фюрером он  ждал для себя многого. Его с тех пор, как фюрер стал и главнокомандующим  сухопутных войск, а осенью 1942 г. подчинил непосредственно себе лично группу  армий «А», занимала проблема структуры высшего руководства вермахта. Манштейн  хотел попросить Гитлера назначить главнокомандующим сухопутных войск или  минимум Восточного фронта генерала этих войск. Если фюрер на это не согласен,  то должен, по крайней мере, подумать, как положить конец параллелизму в работе  генерального штаба сухопутных войск и штаба оперативного руководства вермахта  созданием совместного генерального штаба.
       Фюрер вел беседу в спокойной и деловой  форме, обсудил все выдвинутые Манштейном пункты, но на уступки пойти не мог. Он  просто не знал ни одного генерала сухопутных войск, к которому испытывал бы  такое доверие, чтобы наделить его подобными властными полномочиями. Таким  образом, структура высшего командования осталась такой же, как и была.

       7 февраля в «Волчьем логове» собрались все  рейхе – и гауляйтеры, перед которыми Гитлер произнес подробную речь о событиях  зимних месяцев. Свою речь он построил так, чтобы они не увезли с собой на места  даже малейшего намека на катастрофическое положение. В его тоне не слышалось  никакой неуверенности или уныния. Фюрер ясно и без обиняков отметил успехи  русских и высказался насчет того, как поправить дело. Я снова поразился, с  какой целеустремленной уверенностью он убедил этих высших партийно-государственных  функционеров и устранил у них какое-либо сомнение в конечной победе. Упомянул  Гитлер о конференции в Касабланке, о совместном решении противников  относительно «безоговорочной капитуляции». Он довел до сведения  присутствовавших, что это решение избавляет его от всех попыток вести  переговоры о сепаратном мире в каком-либо пункте земного шара. Рейхс– и  гауляйтеры разъехались по своим вотчинам с явным облегчением и стремлением  действовать.

    Весеннее наступление  Манштейна

       Последующие дни февраля выдались  беспокойными. Гитлер вел множество бесед насчет дальнейшего ведения войны с  Герингом и Ешоннеком, Риббентропом и Геббельсом, Гиммлером и Шпеером, а также с  военными советниками из ОКВ и ОКХ. 16 февраля фюрер произвел в фельдмаршалы генерал-полковника  барона фон Рихтхофена и поручил мне по телефону сообщить ему о присвоении  нового чина.
       На 19 февраля Манштейн назначил начало  наступления в направлении Донца и Харькова, и Гитлер собирался провести  несколько дней в своей украинской Ставке в Виннице. Поступить так он решил не  сразу, а, поддержанный Цейтцлером, сначала принял предложение Манштейна и 17  февраля с небольшим сопровождением вылетел в штаб-квартиру его группы войск в  Запорожье. Там фюрер пробыл две ночи, а с 19-го расположился в Виннице. Дни в  Запорожье прошли размеренно, но напряженно, о чем подробно написал Манштейн в  своих воспоминаниях.

       Фюрер занимался почти исключительно  операциями группы армий «Юг» (так с начала февраля стала именоваться эта группа  армий). Русский своего продвижения в юго-западном направлении не прекратил, а  медленно оперировал на большом свободном пространстве. Отбытие Гитлера 19  февраля в Винницу произошло под воздействием этого продвижения, ибо и Манштейн,  и Рихтхофен посоветовали ему покинуть Запорожье. Они опасались возможного  неожиданного удара боевой группы русских по аэродрому, что сделало бы  невозможным его вылет. Когда мы взлетали во второй половине дня, поблизости от  аэродрома уже слышались пулеметные очереди и артиллерийские выстрелы. Мне лично  Запорожье запомнилось тем, что там фюрер присвоил мне и Энгелю чин  подполковника. Кроме того, нам бросилась в глаза сдержанность Манштейна и  офицеров его штаба. По ним было видно, что они не очень-то верили в успех  операций Гитлера.

       19 февраля мы уже снова находились в обжитой  Ставке в Виннице, где пробыли почти полных четыре недели до 15 марта. В это  время Манштейн с большим размахом и успехом вел свои операции. Гитлер следил с  огромным вниманием за действиями наступающих дивизий, пока они в середине марта  не вышли к Донцу – цели данной операции. 10 марта фюрер снова слетал к  Манштейну, выразил ему признательность, похвалил и наградил его дубовыми  листьями к Рыцарскому кресту. Нельзя было не заметить, насколько изменилось  настроение офицеров этой группы армий в сравнении с последним посещением  Гитлера. Они снова глядели в будущее с надеждой.
       В винницкой же Ставке фюрера настроение  царило другое. 28 февраля отряд командос полностью разрушил в Норвегии завод в  Ферморке по производству тяжелой воды, и тот перестал существовать.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

  •    
    Упреки в адрес люфтваффе
                             
    1 марта  англичане предприняли крупный воздушный налет на Берлин. Сообщалось, что 250 их  четырехмоторных самолетов сбросили на столицу рейха 600 тонн бомб. Они  разрушили 20 тыс. зданий, оставили без крыши над головой 35 тыс. человек и 700  убили. Этот тяжелый налет подтолкнул Гитлера к резким нападкам на люфтваффе.  Когда неделю спустя, 7 и 8 марта, Геббельс побывал у фюрера, тот вел с ним  долгие и обстоятельные разговоры об усиливающейся воздушной войне англичан.  Гитлер не скупился на упреки в адрес люфтваффе. Подверг он нападкам и генералов  сухопутных войск. Возлагая главную вину за сталинградское поражение в большей  мере на союзные армии итальянцев, румын и венгров, фюрер не щадил и немецких  генералов. Он упрекал их в том, что у них нет непоколебимой веры в правильность  этой борьбы, что они понятия не имеют о современном оружии и материальной части  и следят за ходом событий на фронтах с предвзятым недоверием. Порой Гитлер  приходил в такое возбуждение, что никто не мог его перебить. Он предписал  люфтваффе назначить «командующим воздушным нападением на Англию» молодого  опытного офицера, дать ему хорошие авиационные части и приказать постоянно  совершать массированные налеты на английские города. Эту задачу доверили  полковнику, позднее генералу, Пельтцу, но ввиду нехватки боевых соединений он  так никогда и не смог выполнить ее с полным эффектом.

       13 марта Гитлер вылетел обратно в  Растенбург. Попутно он посетил штаб-квартиру группы армий «Центр» под Смоленском  и имел долгую беседу с ее командующим фельдмаршалом фон Клюге. Настроение было  хорошим и уверенным. Фюрер сказал: никто не может знать, исчерпал ли русский  свои силы до конца.

    Планирование «Цитадели»

       Гитлер уже планировал новое наступление на  Восточном фронте. Оно получило кодовое наименование «Цитадель». Намечалось  сначала вновь захватить особенно бросающийся в глаза выступ – нависающий  «балкон» – в районе Курска.
       Полет из Смоленска в Растенбург прошел без  каких-либо особенных инцидентов. Только после войны я услышал, что во время  этого полета на Гитлера должно было быть совершено покушение. Начальник штаба  группы армий «Центр» полковник фон Тресков был противником Гитлера, полным  решимости убить его. Когда я, ничего не зная о якобы находившемся в самолете  фюрера пакете с бомбой, пролетал над бесконечными лесами (сам я летел обратно  на «Хе-111»), мне вдруг пришла в голову мысль: а что если «Кондор» Гитлера  исчезнет в одном из этих лесов? Но все мы в добром здравии вернулись в  Растенбург и оттуда отправились в «Волчье логово».

       Последующие дни были довольно спокойными,  пока Гитлер не обрушился снова с бранью на люфтваффе за то, что англичане  беспрерывно бомбят германские города. Крупные воздушные налеты пережили  Нюрнберг и Мюнхен. Когда 20 марта фюрер прибыл в Берлин, он немедленно  переговорил с Герингом о налетах вражеской авиации и непригодности генералов  люфтваффе. В эти дни он крайне резко высказывался и насчет неспособности самого  Геринга. Но все это никакого влияния на их личные взаимоотношения пока не  оказало.
       21 марта Гитлер, как то уже стало привычным,  произнес речь по случаю «Дня героев» в берлинском Цейхгаузе. Он с глубоким  уважением и признательностью говорил о погибших до сего дня 542 тысячах  человек, сказав, что они «являются незабвенными героями и пионерами лучшей эры  и навсегда останутся в наших рядах».

       Этот день приобрел особое значение лишь  позже. После войны полковник генерального штаба Рудольф Кристоф фон Герсдорф,  начальник разведывательного отдела (1с) штаба группы армий «Центр», утверждал,  что во время торжественной церемонии в Цейхгаузе пытался произвести покушение  на Гитлера, пронеся взрывчатку в карманах своей шинели. По его словам, только  спешка фюрера при обходе устроенной в Цейхгаузе выставки советского трофейного  оружия помешала ему взорвать уже взведенную бомбу с часовым механизмом. Я  хорошо помню эту мою встречу с Герсдорфом, он особенно запомнился мне  элегантностью своей униформы. Высокий и стройный, полковник сопровождал нас по  выставке и долго разговаривал до того с адъютантом Кейтеля майором Ионом фон  Фрейендом. То, что в карманах у него при этом находилась взрывчатка, считаю  неправдоподобным.

       На Восточном фронте начался период  «распутицы». Обе стороны оказались не в состоянии провести операции крупного  масштаба. Установилось напряженное спокойствие, при котором нельзя было  сказать, где и в каком направлении начнется движение войск. Гитлер решил  поехать из Берлина в Мюнхен и на Оберзальцберг. 22 марта вечером мы прибыли в  «Бергхоф» и провели на горе несколько недель.
    Время было  напряженное, порой даже угнетающее…

    Тунис

       В последние мартовские дни мне пришлось  слетать на Сицилию и в Тунис. Из донесений Кессельринга обстановку было уяснить  трудно. Он сообщал о боях в Тунисе весьма оптимистически, между тем как  настроение в других командных органах было совсем иным. Моей первой целью была  Катанья, а затем я полетел к Кессельрингу в Таормину. Беседы с ним дали нам  ясную картину: Тунис не удержать.
       На следующее утро я слетал туда на два дня  вместе с Кессельрингом. Сначала мы побывали на южном участке фронта и  встретились там с командующим армии генерал-полковником фон Арнимом. Он  придерживался того же взгляда, что и фельдмаршал. Вечер и ночь мы провели в  дивизии «Герман Геринг». Ее командира Беппо Шмидта и нескольких офицеров я  хорошо знал. Шмидт съездил со мной вечером на передовую и показал, какими  малыми силами обеспечивается там оборона, высказав при этом большую тревогу в  связи с возможным наступлением американцев. Мы долго беседовали насчет  испытываемых дивизией трудностей. Мне пришлось сказать Шмидту, что в сравнении  с другими известными мне дивизиями сухопутных войск его дивизия находится в  просто-таки фантастически хорошем положении. Он этого не оспаривал, но подчеркнул,  что одному ему американцев не сдержать.

       На следующий день я встретился с  Кессельрингом в Бизерте и мы вместе вернулись в Таормину. В тот день мне  представился еще один случай поговорить с несколькими офицерами его штаба  насчет того, как они намерены парировать возможную переброску американцев морем  из Туниса на Сицилию. Мнения были различны, но в конечном счете штаб  Кессельринга никакого шанса оказать американцам успешное сопротивление не  видел.
       Я обрисовал Гитлеру мои впечатления. Он  воспринял плохие вести спокойно и почти ничего не сказал. Мне показалось, что  он уже списал Северную Африку со счетов. Насчет Сицилии он полагал, что сейчас,  когда дело идет об их родине, итальянцы станут несколько активнее. В ответ я  высказал свою негативную оценку итальянских войск. Я просто не мог себе  представить, что существует хоть одна итальянская дивизия, которая была бы в  состоянии с успехом и выдержкой оказать длительное сопротивление. Не  удовлетворял самым элементарным требованиям прежде всего офицерский корпус  итальянцев. Фюрер был очень разозлен их непригодностью и даже высказался в  таком духе, что итальянские вооруженные силы ничего в войне не смыслят и им бы  лучше всего сегодня, а не завтра бросить винтовки и целиком перейти на сторону  противника.

    Визиты наших союзников

       3 апреля прибытием болгарского царя Бориса  началась серия визитов глав иностранных государств и их правительств. Он, по  моему разумению, посетил Гитлера для того, чтобы узнать его взгляды насчет, по  мнению самого Бориса, катастрофического хода военных действий в России. Говорил  он с фюрером весьма откровенно, ни о чем не умалчивая. Но Гитлер все еще  оценивал силы и возможности русских скептически и не мог или не хотел поверить  в то, что силы эти, по сравнению с имевшимися у них прежде, возросли. Беседа  между фюрером и царем Борисом протекала в очень тактичном и умеренном тоне, но  после визита Гитлер рассказал нам, что на сей раз высказал царю свое мнение о  русских совершенно напрямик и не может разделять распространенную точку зрения  на их силы.

       На следующий день мы поездом выехали в Линц.  Гитлер посетил здесь имперские заводы «Герман Геринг» и промышленное  предприятие «Нибелунги» в Флориане. Его сопровождал находившийся в Линце  министр Шпеер. На имперских заводах происходил значительный рост производства,  а «Нибелунги» приступили к серийному выпуску новых танков типов «T-III» и  «T-IV». Гитлер долго ожидал этого и казался весьма воодушевленным тем, что дело  наконец-то пошло. Он сразу же решил отложить операцию «Цитадель», чтобы иметь к  ее началу достаточно таких танков. Эту отсрочку начальники генеральных штабов  сухопутных войск и люфтваффе встретили с большой неохотой. Рихтхофен тоже  стремился начать наступление поскорее. Но генерал-полковник Гудериан, с конца  февраля назначенный генерал-инспектором танковых войск, добился своего, и  наступление было отложено до июня. Я этого решения Гитлера не понимал, ибо  отсрочка почти на шесть недель была, в сущности, на пользу русским. Если только  они в конце концов не начнут наступать сами, то за это время укрепят свои  позиции настолько, что наше наступление будет очень затруднено. Но Гитлера от  его плана было не отговорить.

       Апрель принес новые визиты государственных  деятелей союзных стран. Побывали Муссолини, Антонеску, Хорти, Квислинг, Павелич,  Лаваль и Осима.
       Муссолини провел три дня в Клезхайме и имел  с фюрером несколько бесед, пытаясь убедить его закончить войну с русскими как  можно быстрее. Это была хорошо известная Гитлеру тема, которую он отвергал.  Дуче в дальнейших беседах проявлял свою незаинтересованность и был очень  молчалив. По нему было ясно видно: он считает войну проигранной, и, с его точки  зрения, у Италии больше нет шанса повернуть ее ход к лучшему. Я заговорил с  фюрером в те дни об этом и высказал свое впечатление. Гитлер ответил: сам  Муссолини никакого влияния на ход операций уже оказать не может, и он боится,  что в Италии в руководстве вскоре может произойти что-то в ущерб нам.

       Адмирал Хорти тоже захотел узнать, что  думает Гитлер о продолжении войны. Фюрер прочел ему целый доклад о положении на  фронтах, нарисовав картину весьма положительную. Мне показалось, что адмирал  доклад этот с присущей ему любезностью выслушал очень внимательно, но ожидал  услышать то, чего в нем не оказалось. Риббентроп атаковал Хорти из-за проводимой  там политики по отношению к евреям. Риббентроп считал, что следует  транспортировать на Восток 800 тысяч венгерских евреев. Но адмирал на это не  отреагировал, предпочитая пустить дело на самотек.
       В целом о визитах этого месяца можно  сказать: все визитеры приехали недоверчивыми и такими же уехали, ибо все они  имели перекрестные связи в других странах. Оттуда они слышали обо все  усиливающемся продвижении американцев и русских, которое не оставляло сомнений,  что еще в 1943 г. последуют их крупные наступательные операции. Но Гитлер все  еще уповал на слабость русских и надеялся на успех «Цитадели».

    Гитлер требует усиления  зенитной обороны

       Весьма озабоченный характер носили мои  разговоры с Гитлером в апреле насчет положения в воздухе. Англичане с  неизменным упорством совершали свои воздушные налеты на германские города, и  фюрер не знал, что ему предпринять против этого. Почти каждый день после ужина  он звал меня в большой холл, и там мы ходили взад-вперед, разговаривая часа по  два. Гитлер ясно сознавал превосходство англичан в воздухе и еще настойчивее  требовал усиления зенитной противовоздушной обороны. Я вынужден был без прикрас  сказать ему, что от огромного использования зенитной артиллерии большого  эффекта не жду. Зенитками можно в любом случае только отвлечь бомбардировщики  от подлета к объектам в ясную погоду и от прицельного бомбометания. Но при  ночных бомбежках они как оружие обороны малоэффективны. Гитлер против моего  мнения не возражал и даже соглашался с ним.

       Удручающим было слышать мнение фюрера о  Геринге. Он знал мое критическое отношение к Герингу еще с 1940 г. и никогда не  забывал об этом. Ход развития люфтваффе за годы войны всегда давал ему повод  для критики Геринга как ее главнокомандующего. Слова Гитлера по его адресу  звучали жестко и отрицательно. Более того, в эти апрельские дни в «Бергхофе» у  меня сложилось впечатление, что он Геринга вообще больше знать не желает. Я  пытался смягчить эту оценку рейхсмаршала, указывая на тяжелый ход войны на  Востоке и на связанное с ним тяжелое положение в области военного производства.  Гитлер это сознавал, но его критику насчет создания новых самолетов я не мог не  признать справедливой. Он проводил сравнение с подводным флотом. Там, говорил  фюрер, наличие у англичан в 1942 г. приборов обнаружения субмарин привело к  большим потерям. Тогда Дениц решил выпускать вновь подводные лодки в море  только в том случае, если будет обеспечена действенная защита от английских  радаров. Конструкторская работа вскоре позволила это сделать. Такая способность  военно-морского флота находить выход из положения заслуживает признания и  означает большую помощь, поскольку ему, фюреру, больше об этом заботиться не  надо. Прежде у него не было причины лично следить за развитием люфтваффе, да он  и не много понимал в этом деле. А теперь ему приходится вникать во все детали и  оказывать большее влияние на ее развитие. Однако в повседневном общении с  Герингом Гитлер и впредь своего раздражения им и люфтваффе замечать не давал.

       В последние апрельские дни мы стали получать  подробные донесения из группы армий «Центр» об обнаруженных в лесу у Катыни  захоронениях трупов. Министерство иностранных дел созвало и направило в Катынь  международную комиссию медиков. В ее состав вошли крупнейшие судебные  медэксперты из университетов Гента, Софии, Копенгагена, Хельсинки, Неаполя,  Аграма, Праги, Братиславы и Будапешта. К 30 апреля 1943 г. было раскопано 982  трупа польских офицеров, которые в марте-апреле 1940 г. были убиты выстрелом в  затылок. Ознакомившись с докладом комиссии, Гитлер громко выразил свое  презрение к русскому режиму и его организаторам массовых убийств; он сказал,  что никогда не оценивал русских иначе, и эта находка для него – всего лишь  подтверждение.
       В мае 1943 г. крупных событий не произошло.  На первом плане стояли усилия Гитлера двинуть вперед военную промышленность и  ограничить воздушную войну против рейха. Что касается военной промышленности,  то в лице имперского министра Шпеера он нашел активного сотрудника, сумевшего  мобилизовать всю индустрию и из месяца в месяц повышать ее производительность,  порой даже просто в невероятных масштабах. Каждые две недели он обсуждал с  фюрером большие и малые вопросы, входившие в его сферу деятельности.

       В последнее время Шпеер привозил с собой  некоторых господ-промышленников, которые и сами отчитывались перед фюрером, и  давали ему советы. Я присутствовал на таких заседаниях, когда Гитлер говорил  почти только с хозяйственниками. Главные цифры он держал в уме и был в курсе  уровня производства. Отдельным промышленникам не всегда бывало просто ответить  на все его вопросы. Особенно поражало то, что многочисленные воздушные налеты  последних недель и месяцев не сказались значительно на промышленных  предприятиях. Англичане сбрасывали свои бомбы в первую очередь на жилые  кварталы городов, считая, что таким образом смогут сломить волю населения к  борьбе. Примечательным в 1943 г. явилось то, сколь малого успеха они в том  добились. Конечно, бессчетное множество семей было «разбомблено» и лишено своих  жилищ, жертвами бомбежек стало много людей из гражданского населения, но  впечатление было таково: эти бомбежки немецкий народ не деморализовали.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

  •     2 мая Гитлер  выехал в Мюнхен. Пребывание его там объяснялось прежде всего состоявшимся 4 мая  совещанием по вопросу проведения операции «Цитадель», на которое были  приглашены фельдмаршалы фон Клюге, фон Манштейн, генерал-полковники Гудериан и  Ешоннек, а также некоторые другие лица. Предварительно фюрер беседовал в  «Бергхофе» на эту тему с генерал-полковником Моделем. Тот посоветовал ему  перенести наступление на июль, чтобы подготовить для него еще больше танков  новых типов. Гитлер и сам склонялся к такой мысли и теперь, в Мюнхене, добился  этого вопреки точке зрения генералов.
       Из Мюнхена мы отправились в Берлин. Гитлер  захотел присутствовать 2 мая на похоронах Лютце. Начальник штаба СА погиб в  результате несчастного случая на берлинской автостраде. Главную речь произнес  Геббельс, но фюрер добавил пару слов, из которых было видно, насколько  взволнован он этой бессмысленной гибелью. После траурной церемонии Гитлер  пригласил высших партийных начальников и фюреров СА и СС к себе на обед, во  время которого произнес страстную речь против гонки на автострадах. Фюрер  приказал, чтобы отныне все партийные фюреры не превышали скорости 80 км в час.

       12 мая мы вылетели в Восточную Пруссию в  нашу Ставку. Там Гитлер 15 мая получил сообщение из Туниса о капитуляции  генерал-полковника фон Арнима. Фюрер еще раньше видел приближающуюся потерю  Туниса, но каким-либо образом предотвратить ее не смог. Он упрекал итальянцев в  том, что они в последние месяцы вообще оказались не в состоянии контролировать  снабжение войск в Северной Африке.
       13-15 мая Гитлер проводил продолжительные  совещания со Шпеером и несколькими специалистами военной промышленности; ему  были продемонстрированы новые модели танков и противотанковых орудий, и он  принял решение о их запуске в серийное производство. Самого Шпеера Гитлер  наградил почетным знаком «Кольцо техники».

    Беседа с Ширахом в Вене

       В конце мая я получил отпуск и вместе с  женой совершил поездку в Вену. Там мы посетили рейхсляйтера Бальдура фон  Шираха, который принял нас весьма приветливо и дружески. Я имел возможность  откровенно и свободно побеседовать с ним о политическом и военном положении. Мы  обсуждали эти проблемы не меньше часа. Я сказал ему, что возможность выиграть  эту войну с нашими силами считаю исключенной. Ширах мое мнение разделял. Его  только очень волновало то, что Риббентроп, Кейтель и другие высшие офицеры не  говорят фюреру все как есть. Мне пришлось возразить: Риббентроп и именно многие  генералы ясно показывали Гитлеру трудности войны и не скрывали от него своих  сомнений. Я вынужден был сказать Шираху, что единственный носитель войны – это  Гитлер. Он все время ссылается на конференцию в Касабланке, на которой Рузвельт  и Черчилль потребовали от него безоговорочной капитуляции. Ширах не считал это  заявление столь решающим и сказал, что для компромиссного мира время есть  всегда. 14 июня я уже выехал из Берлина на Оберзальцберг.

    Гитлер критикует люфтваффе

       Вернувшись в «Бергхоф», я доложил Гитлеру о  своем прибытии из отпуска. После нескольких слов личного характера он сразу  перешел к главной теме – постоянным бомбежкам англичанами: эти говнюки сделали  «капут» всей Рурской области, и конца этому не видно. Наша люфтваффе, вместо  того чтобы давать отпор, ведет себя так, будто ее вообще нет.
       Затем фюрер перешел к вопросу о Сицилии.  Гитлер испытывал большую тревогу за нее, ибо не доверял итальянцам и не мог  требовать от немецких войск слишком многого. Сказал, что прежде всего должна  помочь люфтваффе. Несколько дней назад, 11 июня, в «Бергхофе» побывал  Рихтхофен. Гитлер поручил ему командовать 2-м воздушным флотом в Италии, чтобы  высвободить Кессельринга, которому этот воздушный флот подчинялся как  командующему там группой армий «Юг», для выполнения в дальнейшем более важных  задач, даже если тот на первое время и останется полководцем без войска.

       Сложившаяся к тому моменту в Италии  напряженная обстановка в воздухе характеризуется телефонограммой, переданной  Герингом в штаб оперативного руководства 2-го воздушного флота. В ней  говорилось: «Сообщить всем находящимся в Италии истребителям, что они – самые  бездарные летчики, какими мне когда-либо приходилось командовать. Если же они  случайно входят в боевое соприкосновение с врагом, их сбивают, прежде чем они  добиваются хоть маломальского успеха. Впредь до особого распоряжения запрещаю  давать им отпуска, чтобы мне здесь, на родине, не пришлось стыдиться за этих  жалких людишек. Геринг».
       Вечером этого первого дня на Оберзальцберге  Гитлер снова долго вышагивал со мной взад-вперед по холлу. Говорил он  преимущественно о своих тревогах, связанных с Итальянским театром войны.  Продвижение американцев расценивал как дело серьезное и признавал, что наших  сил там недостаточно. Если люфтваффе не удастся решающим образом воздействовать  на американцев при их высадке на Сицилии, у него нет никакой надежды сохранить  весь итальянский полуостров.

       Фюрер испытывал большое доверие к Рихтхофену  и надеялся, что тому удастся организовать успешную оборону. Я позволил себе  однажды снова высказать ему свою точку зрения насчет сил нашей люфтваффе и  сказал, что по вооружению ей уже никогда не догнать англичан, американцев и  русских. Гитлер сослался на Геринга, который так же, как и он сам, может  сделать невозможное возможным. Я ответил: именно этого теперь произойти не  может. Не хватает самолетов конструкции 1941-1942 гг. Люфтваффе живет только  старыми типами самолетов, с которыми она вступила в войну еще в 1939 г. Фюрер  на это ничего не ответил, но я заметил, что он снова твердо доверяет Герингу.

    Размолвка Гитлера с Ширахом

       24 июня, в католический праздник Тела  Христова, «Бергхоф» посетил Бальдур фон Ширах с женой. Он долго и подробно  беседовал с Гитлером, но содержание этой беседы я узнал только поздним вечером  от самого фюрера. Ширах весьма недвусмысленно высказал ему свою точку зрения:  войну следует каким-либо образом закончить. На это Гитлер, по словам Шираха,  сказал: «Как это мыслится сделать? Ведь вы, как и я, знаете, что больше пути к  этому нет, кроме как мне самому пустить себе пулю в голову». Фюрер разговором с  Ширахом был очень взволнован и дал ясно понять, что больше дела с ним иметь не  желает. Это была их последняя встреча.

    «Цитадель»

       29 июня Гитлер вылетел в «Волчье логово». На  5 июля была запланирована наступательная операция на Восточном фронте  «Цитадель». В связи с этим фюрер приказал явиться на совещание всем участвующим  в ней командующим. Он произнес длинный доклад о положении на Восточном фронте и  своих намерениях. Говорил уверенно и ожидал успеха данной операции. Фюрер не  верил, что русский в состоянии повести против немецких войск крупное успешное  наступление. Его пугала только Сицилия из-за двойственного поведения итальянцев.
       5 июля группа армий фон Клюге начала  наступление с севера, а группа армий фон Манштейна – с юга, имея целью Курск.  Прежде чем наши войска перешли в наступление, русский произвел мощный огневой  налет по нашим позициям. Следовательно, о нашем наступлении он узнал заранее.  Сражение было очень тяжелым, Манштейн продвигался лучше Клюге.

    40-летие военной службы  Шперрле

       В день начала наступления Гитлер дал мне  задание слетать к Шперрле во Францию и передать от его имени поздравления по  случаю 40-летия военной службы фельдмаршала с присовокуплением в подарок чека  на 50000 марок. Сначала я полетел в Париж и доложился начальнику его штаба  генералу Коллеру, с которым у меня состоялась долгая беседа насчет воздушной  войны против Англии. Коллер считал, что люфтваффе не должна применяться в  качестве артиллерии сухопутных войск. Настоятельно необходима оперативная  воздушная война против Англии, и полковнику Пельтцу следует дать требующиеся  для того соединения.
       Самого Шперрле в Париже не оказалось, он  находился в своей летней штаб-квартире Сен-Жеан-де-Луц южнее курорта Биарриц на  побережье Атлантики. Во второй половине дня я прибыл туда и передал  фельдмаршалу поздравление фюрера. Завязался разговор о положении на фронтах.  Оценка этого положения Гитлером, с которой я его ознакомил, произвела на  Шперрле большое впечатление. Он жил здесь в полном уединении, сопровождаемый  только врачом, адъютантом и офицером-порученцем, совершенно вдали от военной  повседневности. В этом узком кругу я провел сутки в таком покое, словно в  Европе войны уже больше нет.

       Из Южной Франции я, прилетев в «Волчье  логово», попал прямо в адский котел, полный беспокойства и проблем.
       12 июля в результате русского наступления на  выступ нашей линии фронта под Орлом возникла совершенно новая обстановка. 13  июля Гитлер вызвал к себе Клюге и Манштейна и обсудил с ними продолжение  «Цитадели». Манштейн категорически высказался за это, между тем как Клюге хотел  наступательную операцию приостановить. Русское наступление в полной мере  воздействовало на его участок фронта, и он сомневался, удастся ли ему устоять.  После долгого обсуждения Гитлер принял решение наступление прекратить. Таким  образом, последняя немецкая наступательная операция на Восточном фронте  сорвалась.

    Отпадение Италии

       Из Италии стали поступать сообщения,  указывавшие на политический переворот. Поводом послужила высадка американцев на  Сицилии 9-10 июля 1943 г. Там находился наш «сильный человек» генерал Хубе. Но  у него имелось слишком мало войск, чтобы оборонять все побережье. Прежде всего  было заметно большое превосходство противника в воздухе. Затем начали поступать  сообщения о том, что итальянцы бросают оружие и бегут. Одной американской и  одной английской армиям удалось закрепиться на Сицилии и за четыре недели  захватить весь остров.
       Гитлер счел, что в эти бурные как на  Восточном фронте, так и в Италии дни ему необходимо встретиться с Муссолини.  Встреча состоялась 19 июля в Фельте, вблизи Беллуно (Северная Италия). Дуче  прихватил с собой много сопровождающих лиц, которые ввиду языковых трудностей  за его переговорами с фюрером следить не смогли. Гитлер говорил очень долго,  упрекал Муссолини, но у самого сложилось впечатление, что тот со своей судьбой  уже смирился и находится на исходе сил. Обойдясь с Муссолини весьма немилостиво,  фюрер отбыл из Италии прямо в Растенбург. За дальнейшими событиями в этой  стране он следил с большим напряжением, но очень недоверчиво и пребывал в гневе  на этого союзника.

    24 июля в 18  часов во дворце «Венеция» собрался Большой фашистский совет – впервые с начала  Италией войны в декабре 1939 г. Дальнейшие сообщения поступали весьма скупо, и  составить себе ясную картину происходящего было трудно. Весь день 25 июля  Гитлер следил за ходом событий с огромным нетерпением. В его Ставку съехались  Риббентроп, Геринг, Геббельс и Гиммлер, ведшие с ним возбужденные разговоры.  Поздним вечером 26 июля мы узнали, что Большой фашистский совет значительным  большинством голосов решил просить короля самому принять главнокомандование  вооруженными силами. Одной из движущих фигур этого Совета явился бывший  итальянский посол в Лондоне Гранди.

       Оказалось, во второй половине 25 июля  Муссолини был приглашен к королю, который сообщил дуче, что его преемником назначен  маршал Бадольо. Когда Муссолини покидал королевский дворец, его взяли под  стражу. Полиция отвезла дуче в машине скорой помощи в казарму карабинеров, и мы  целыми неделями о его местонахождении ничего не знали. Гитлер был в ужасе от  того, как тихо и незаметно закончилось фашистское господство. Ни одна рука не  шевельнулась в защиту Муссолини. Правда, правительство Бадольо делало вид, что  хочет продолжать союз с Германией. Но фюрер отнесся к этому весьма скептически.  К Бадольо он никакого доверия не питал. В Италии его теперь больше всего  интересовало установление места, где Муссолини держат под арестом. Он поручил Гиммлеру  принять все меры, чтобы выяснить это.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

  •    
    Разрушение Гамбурга 
                         
    В то самое  время, когда вечером 26 июля Гитлер получил весть о перевороте в Италии,  гауляйтер Кауфман доложил из Гамбурга о первом из трех страшном налете  английской авиации на этот город. Англичане снова задействовали примерно 1000  бомбардировщиков. Для маскировки подлета к цели они использовали бесчисленное  множество станиолевых полосок, которые почти полностью нарушили действия  немецкой службы обнаружения и оповещения, помешав противовоздушной обороне. На  следующий день при обсуждении обстановки фюрер резко обрушился на люфтваффе с  упреками и потребовал немедленного усиления защиты зенитной артиллерией. Он  предполагал дальнейшие налеты и не обманулся. Вскоре последовали еще две очень  сильные бомбежки, и за немногие дни Гамбург был целиком разрушен.

       Русское наступление на Орел и Белгород имело  успех. Оба города у нас отобрали. Отныне русские наступали. Свое наступление  они вели постоянно с 12 июля до самого октября, так что наша линия фронта на  отдельных участках была оттеснена на расстояние примерно 200 км. Новая же линия  обороны, на которой наши войска закрепились в начале октября (а это значит, во  время осенней распутицы), проходила от Азовского моря через Запорожье, вдоль  Днепра через Днепропетровск, Киев, Гомель до Витебска.

       Гитлер своими мыслями и заботами больше  находился в Италии, чем на Восточном фронте. К тому же несколько дивизий он  приказал перебросить в Италию, а Восточный фронт оставил без резервов.
    С тех пор  русский овладел инициативой на всем Восточном фронте и больше ее из своих рук  не выпускал. Главную причину этого я видел в угрожающем положении на множестве  наших фронтов: требовала все больше дивизий Италия, во Франции нами создавался  фронт обороны против вторжения англо-американцев, наши войска были скованы в  Греции на Пелопоннесе и в Норвегии.

    Самоубийство Ешоннека

       В августе 1943 г. мне пришлось обратить  внимание Гитлера на разногласия в руководстве люфтваффе. С начала года  расхождения во мнениях между Герингом и Ешоннеком стали усиливаться и  преодолеть их уже было невозможно. Геринг наводнил свой штаб разными молодыми  офицерами генерального штаба и практически руководил люфтваффе с их помощью,  невзирая на их принадлежность к тому или иному роду войск. Это, естественно,  создало немыслимую ситуацию.
       В первые августовские дни мне утром позвонил  адъютант Ешоннека и попросил прийти к нему на завтрак. Я нашел начальника  генерального штаба люфтваффе в отчаянии и раздраженном состоянии. Геринг  взвалил на него всю вину за постоянно усиливающиеся британские бомбежки и в  своих упреках был невыносим, необуздан, несправедлив и говорил не по существу.  Я, как можно спокойнее побеседовав с Ешоннеком, предложил ему явиться сегодня  на обсуждение обстановки у Гитлера. Когда я доложил об этом фюреру, тот сразу  согласился принять его, но сказал мне, что ни в коем случае не позволит Ешоннеку  покинуть свой пост, ибо не знает никого другого, кто мог бы руководить  люфтваффе при несостоятельности Геринга. Ешоннек пробыл у Гитлера почти два  часа. Уходя, он поблагодарил меня, за то что я устроил ему неформальный прием у  фюрера за обедом, но добавил: ему все-таки придется работать вместе с Герингом.  Я видел, что разногласия между ними отнюдь не устранены, но что поделать, не  знал.

       Утром 19 августа мне позвонил адъютант  Ешоннека и сообщил, что он застрелился. Я просто оцепенел от неожиданности. Еще  перед полдневным обсуждением обстановки в Растенбург прилетел Геринг. Я  встретил его на аэродроме и проводил в Ставку фюрера. Он передал мне два  письма, оставленные для меня Ешоннеком, и спросил, не говорил ли тот мне  что-либо или не намекал как-то насчет своего намерения. Я с чистой совестью  ответил отрицательно. Геринг захотел узнать и содержание писем. Отказавшись  сделать это, я сунул письма в полевую сумку, а потом прочел их в спокойной  обстановке.
       Ешоннек жаловался на отношение к нему  Геринга, на его непрерывные телефонные звонки с упреками по поводу крупных  английских бомбежек и на многое другое, ответственность за что  главнокомандующий люфтваффе несправедливо возлагал лично на него. Он описывал  свои тщетные усилия создать эффективную люфтваффе. Эти письма очень взволновали  меня, и вечером я сообщил их содержание Гитлеру, который упрекнул Ешоннека в  том, что своим самоубийством тот ничего не улучшил, а сделал только личный  вывод. У меня возникло впечатление, что Геринг и после смерти Ешоннека отозвался  о нем плохо, исказив его намерение в том духе, что тот самоубийством якобы  хотел обнажить слабые места в деятельности своего главнокомандующего. Ничего  подобного места не имело. Через несколько дней Ешоннека похоронили поблизости  от штаб-квартиры люфтваффе, а Геринг назначил начальником ее генерального штаба  генерала Кортена.

       Смерть Ешоннека показалась мне характерной  для ситуации в люфтваффе и постоянного перенапряжения этой составной части  вермахта. С оперативной точки зрения, она после воздушной битвы за Англию  больше никакой роли не играла и на выполнение крупных задач способна не была.  Готовности авиаторов действовать не отвечала неправильная структура люфтваффе.  Правда, она еще делала многое для поддержки сухопутных войск, но на Западе – как  это ясно показало лето 1944 г. – в обороне рейха безнадежно уступала авиации  противника. Что же касается возрастающего качества русской фронтовой авиации,  то значительное время наши летчики превосходили ее своим более высоким  мастерством. Однако в дальнейшем они стали уступать и здесь ввиду  продолжающейся амортизации материальной части. Из-за нехватки горючего (и при  том, что самолетов у нас производилось достаточно) боевые действия вели слабо  обученные и неопытные пилоты, становившиеся легкой добычей английских и  американских.

       Если Ешоннек едва ли еще распоряжался, так  сказать, капиталом в виде люфтваффе, то его преемники Кортен, Крайпе и Коллер с  присущим каждому из них темпераментом уже растранжиривали его направо и налево.  Так, Кортен хозяйничал с размахом и всякими там деталями себя не обременял.  Крайпе тоже не принимал свои задачи слишком всерьез. Только один Коллер, уже  почти не имевший в распоряжении боеспособных соединений, отнесся к делу весьма  серьезно, явно страдая от бесплодности своих усилий. К тому же он вообще не  сумел ладить с Герингом, что стало трудным, когда Крайпе перестал служить  «посредником» между главнокомандующим и генштабом люфтваффе. Наблюдать в  ближайшие месяцы, как этот вид вооруженных сил, на который возлагались такие  большие надежды, приходит в упадок в результате многообразных ошибок и  упущений, было для меня удручающим зрелищем.
       В августе 1943 г. англичане совершили еще  несколько ужасающих воздушных налетов. Особенно тяжелыми были налеты на  Пенемюнде, где строились немецкие ракеты; лишились жизни 700 человек.  Американцы начали теперь со своих авиационных баз в Италии бомбить германские и  австрийские предприятия – к примеру, авиационные заводы в венском пригороде  Нойштадт и Мессершмитта – в Регенсбурге, а также шарикоподшипниковые заводы в  Швайнефурте.

       То было время конференции в Квебеке.  Рузвельт и Черчилль заседали там с 17 до 24 августа, чтобы договориться о целях  войны. Из представленных ему Риббентропом сообщений Гитлер сразу увидел, что  главная роль там принадлежала Рузвельту, который придерживался взгляда: после  поражения «оси» в Европе будет господствовать Россия. Поэтому важно уже сейчас  развивать и поддерживать дружественные отношения с нею. Черчилль пошел  навстречу этому желанию Америки и отказался в пользу Сталина от традиционной  английской политики «равновесия сил» на Европейском континенте.
       Гитлер отнесся к итогам этой конференции  очень серьезно и ожидал дальнейшего обострения сложившейся ситуации, не будучи  в состоянии что-либо изменить. Из все еще непредсказуемого хода событий в  Италии он сделал вывод: удержать их дальнейшее развитие в своих руках он сможет  лишь своим еще более резким и жестким внутриполитическим руководством. Фюрер  назначил имперского министра внутренних дел д-ра Фрика имперским протектором в  Праге, передав его министерство рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру.

       В конце августа Гитлер был очень расстроен  известием о смерти царя Бориса. Инстинкт подсказывал ему, что это – убийство,  за которым стоит итальянский королевский дом. Жена Бориса была дочерью  итальянского короля. Ее сестра Мафальда, жена принца Гессенского, довольно  долгое время находилась в Софии. Доказательств у Гитлера не имелось, но  лечившие царя врачи признали, что он, возможно, был отравлен.

    Трудное положение на Восточном  фронте

       К концу августа давление русских усилилось.  Клюге и Манштейн отчаянно бились за сохранение своих линий фронта. Из этого  положения Гитлер сделал вывод: Сталин теперь полагается на ситуацию в Италии и  надеется на то, что он, фюрер, перебросит туда с Восточного фронта крупные  силы. Отступление сказалось на обладании Донецким бассейном, который Гитлер  хотел удержать во что бы то ни стало. 8 сентября мы с ним еще раз вылетели в  Винницу, чтобы поговорить с фельдмаршалом фон Манштейном. Русский ударил в стык  между группами армий самого Манштейна и Клюге, добившись значительного  вклинения. Фронт можно было стабилизировать только отходом. Гитлер оказался  вынужден открыть фельдмаршалам этот путь.

    Операция «Ось»

       Когда мы вернулись в «Волчье логово», там  царила очень напряженная обстановка. Из Италии поступали весьма странные  сообщения: будто итальянские вооруженные силы капитулировали. Вечером 8  сентября слухи подтвердились. Это послужило сигналом для проведения под кодовым  наименованием «Ось» («Аксе») мобилизации против итальянцев всех находившихся в  Италии немецких сил, что и было сделано. Началось разоружение итальянских  войск. Действуя в обход Рима, Гитлер передал командование энергичному  авиационному генералу Штахелю. Итальянский флот покинул свои базы. Но немецкие  бомбардировщики все же потопили линкор «Рома» («Рим») и повредили корабль того  же типа «Италиа». Кое-где итальянские солдаты оказывали сопротивление. Наши  войска нередко действовали против бывшего союзника беспощадно. Во всяком случае,  им удалось 10 сентября занять Рим, а через несколько дней – всю Италию. Гиммлер  назначил обергруппенфюрера СС Карла Вольфа «специальным советником по  полицейским делам» в Италии. Его место в Ставке Гитлера занял группен-фюрер СС  Фегеляйн.

       Тем временем Гитлер узнал, что Муссолини  держат под арестом в одном горно-спортивном отеле в Гран-Сассо на Апеннинах. Он  немедленно приказал провести крупную акцию по его освобождению. Люфтваффе было  поручено подготовить высадку там воздушного десанта. В этой акции, за которой  Гитлер следил с большим интересом, участвовал также гауптштурмфюрер СС Отто  Скорцени, который затем выдвинулся при ее проведении на первый план. Она  началась 12 сентября и закончилась освобождением Муссолини. Грузовые планеры  приземлились на горном плато Гран-Сассо рядом с отелем, парашютисты вызволили  Муссолини из заключения, и Скорцени доставил дуче на «Шторьхе» на аэродром, где  его сразу же пересадили на более крупный самолет, вылетевший в Вену. Оттуда  Скорцени позвонил в Ставку фюрера и доложил об успехе. Гитлер поздравил его и  пожаловал ему Рыцарский крест. Через два дня Муссолини, совершенно сломленный,  прибыл в Растенбург. У меня было такое впечатление, что он вообще не помышляет  больше заниматься политикой. Однако Гитлер отправил его в Мюнхен, чтобы оттуда  он начал играть свою новую роль. Уехал Муссолини потихоньку, без всякого шума.  Время его истекло. Но фюрер все еще относился к нему благосклонно.

    Мысли о сепаратном мире

       В эти недели перманентного кризиса и  невероятной активности наших противников приближенные Гитлера стали  заговаривать с ним о планах договориться с одним из этих противников о мире.  Было ясно видно, что Риббентроп и Геббельс весьма склонны к тому. Они  попытались привлечь фюрера на собственную сторону своими соображениями насчет  такой договоренности со Сталиным. В принципе Гитлер тоже склонялся к такой  возможности, но сказал, что это возможно, только стоя на сильной позиции. Он  больше надеется на распад союза наших врагов. Установление взаимопонимания с  западными государствами считает исключенным. Черчилль – враг по своему  внутреннему убеждению и не успокоится до тех пор, пока Германия не будет  разбита, даже если сам при этом потеряет всю британскую мировую империю. На  договоренность о мире с Россией он, фюрер, решиться не может, ибо большевики  остаются врагами рейха.

       Отношение Гитлера к идее сепаратного мира  осенью 1943 г. казалось мне двойственным. Но я полагал, что сами по себе он эти  соображения полностью не отвергал, даже если потом и вернулся к той точке  зрения, что победу может принести только борьба. Однако вскоре он уже стоял на  этой позиции совершенно один. Немецкие войска отступали на всех фронтах.  Уверенность в победе исчезала, оставалась несломленной только вера в то, что  фюрер найдет выход. Вера эта укрепляла у Гитлера сознание своего мессианства,  он не мог поверить в то, что все германские усилия и тяготы, гигантские потери  от бомбежек и жертвы на фронтах окажутся напрасными. В эти недели осени 1943 г.  я видел, что фюрер полон глубокой веры в свою миссию и, как кажется, уповает на  чудо.
       С другой стороны, было ужасающим  констатировать, как все безудержнее рос антисемитизм Гитлера по мере  продолжения боев в России. В разговорах с Гиммлером и Геббельсом он не оставлял  никакого сомнения в том, что все творимое с евреями его совершенно не  беспокоит. В остальном же самым радикальнейшим среди национал-социалистических  руководителей казался мне Геббельс, между тем как Гиммлер, при всем том, что он  делал, все больше и больше задумывался о будущем.

       С осени 1943 г. многие вновь и вновь  спрашивали меня: каким же образом мы хотим выиграть войну? Дать верный ответ на  этот вопрос мне было очень трудно. Но я никому не позволял подумать, будто сам  еще верю в полную победу. То, что, к примеру, делалось в люфтваффе, при все  возраставшем превосходстве наших противников в воздухе, показывало: если не  случится чуда, поражение неизбежно. В таких разговорах я не оставлял сомнения  на тот счет, что изменения в результате успешного применения технически нового  оружия (имея в виду новые реактивные истребители и создание «Фау-1» и «Фау-2»)  считаю возможными, но сам в это не верил. Это новое оружие для исхода войны  никакого значения уже больше иметь не сможет, поскольку, как я предполагал,  война закончится в 1944 г.

       Меня спрашивали и о том, нет ли  какого-нибудь способа отстранить Гитлера от власти, иначе говоря – убить. Я  категорически отрицал.
       Вот уже шесть лет служил я адъютантом фюрера  и замечал, что его доверие ко мне постоянно росло. Я был полон решимости выполнять  свою задачу, что бы ни произошло. Пусть поворота добиваются другие, раз считают  его неизбежным.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

  •    
    Глава V


    Сентябрь 1943 г. – май 1945  г.

       Осенью 1943 г. война вступила в особенно  жестокую стадию. Удивительным в это время было поведение солдат-фронтовиков. Из  миллионов одевших форму сухопутных войск в непосредственных боях на фронтах  находилось относительно небольшое число. Значительная часть этих войск была  связана подвозом и снабжением. Гитлер снова и снова давал указания прочесывать  тыловые службы и армию резерва и отправлять молодые контингенты на фронт. Не  знаю, в чем тут дело, но все усилия подбрасывать в большом количестве  пополнения измотанным сражающимся частям ожидаемого результата не давали.  Численность личного состава всех соединений сухопутных войск была ниже среднего  уровня. Командиры батальонов радовались, когда у них имелось 200-300 человек. А  когда дело доходило до боя, эти цифры резко падали вниз. Однако дух солдат, их  готовность действовать и воля сражаться оставались стабильными, а роль Гитлера  как фюрера – неоспоримой. Многие из них были твердо убеждены в том, что у него  есть в резерве и оружие, и боевые соединения – основа для новых успехов,  пробивающих путь к победе. Но, в отличие от этой уверенности, те, кто мог  видеть положение в целом и получить полное представление о нем, знали:  поражение – вопрос только времени.

    Высадка англо-американцев  на Сицилии

       В сентябре 1943 г. американцы и англичане  высадились в Южной Италии. Им удалось относительно быстро закрепиться и захватить  города Неаполь и Фоджу. У нас сложилось впечатление, что на первом плане у них  стоял район Фоджи. Там имелись аэродромы и достаточно удобная местность для  постройки новых, что они и сделали в ближайшие недели. Именно из Фоджи  американцы в октябре совершили первый крупный налет на венский Нойштадт. Там у  Мессершмитта находился большой завод, выпускавший «Ме-109». Гитлер сразу послал  меня туда, чтобы получить от зенитной артиллерии и местной противовоздушной  обороны данные о силе и результатах этого налета. Как и в других случаях,  сделать это было нелегко. У меня было такое впечатление, что ответственные  командиры не имели полного представления о происшедшем. Я не обнаружил даже ни  одного пункта слежения за вражескими самолетами, необходимого для того, чтобы  отбить их с самого начала.

       Дальнейшее продвижение американцев с юга  Италии шло сравнительно медленно, так что назначенный 21 ноября командующим  юго-западной группы армий «Ц» фельдмаршал Кессельринг смог изготовить к обороне  свои небольшие силы. До начала октября в Германию было отправлено в качестве  военнопленных 300 000 итальянских солдат, которых стали использовать как  рабочих. Позиции Кессельринга быстро укреплялись. Его эффективная оборона и  успехи в ее осуществлении привели к тому, что тревога Гитлера за этот фронт  постепенно уменьшилась; он полностью предоставил фельдмаршалу самому  действовать на этом театре военных действий и в дела там почти не вмешивался.

    Дальнейшее обострение  воздушной войны

       Германия все больше и больше становилась  беспомощной жертвой британских воздушных налетов. 7 сентября Гитлер пригласил к  себе профессора Мессершмитта и задал ему вопрос о состоянии дел с выпуском  реактивного самолета. Ко всеобщему удивлению, он спросил, может ли этот самолет  использоваться в качестве бомбардировщика. Мессершмитт ответил утвердительно,  но добавил, что фельдмаршал Мильх создает ему одни сплошные трудности и не  предоставляет в его распоряжение достаточной рабочей силы. Это было следствием  разгоравшегося много лет конфликта между ними. Мне удалось просветить фюрера на  сей счет и сказать ему, что Мессершмитт всегда требовал слишком многого, не  достигая при этом того общепринятого уровня, который оправдывал бы эти  требования. Отдельные достижения он охотно подавал так, будто они носили просто-таки  серийный характер. Я попросил Гитлера еще раз обсудить это с Мильхом.

       В то время Гитлера преимущественно  интересовала противовоздушная оборона. Он день и ночь обдумывал новые средства  и пути, чтобы ослабить и ограничить воздействие вражеских бомбежек. Прежде он  полагался на заверения Геринга, который выражал крайнее недовольство таким  ходом событий. Теперь фюрер разговаривал по авиационным вопросам с начальником  генерального штаба люфтваффе Кортеном, отодвинув Геринга, все реже  участвовавшего в ежедневных обсуждениях обстановки.
       Между тем налеты вражеской авиации  учащались. 2 октября произошел налет на Эмден, причинивший большой ущерб  заводу, производившему истребители. 4 октября последовал налет на промышленные  кварталы Франкфурта-на-Майне. 10-го бомбы упали на Мюнстер и на Анклам в  Померании. 14 октября американцы совершили налет на Швайнфурт, при котором они  вывели из строя шарикоподшипниковый завод, но и сами понесли большие потери. В  результате успешной противовоздушной обороны, действовавшей в соответствии с  энергичными требованиями Гитлера, целенаправленные дневные налеты прекратились.  Однако ночные налеты англичан на города продолжались – например, на Ганновер,  Лейпциг и Кассель.

       5 октября Гитлер разговаривал с Герингом и  Кортеном о том, как положить конец дневным налетам авиации противника. Он  сказал, что центр тяжести действий люфтваффе следует перенести теперь на  отражение бомбежек, иначе противник разбомбит все наши военные предприятия.  После каждого налета фюрер получал донесения от соответствующих гауляйтеров и,  следовательно, был точно информирован как о совершенно недостаточной, так и об  успешной обороне. Иногда же, особенно при дневных налетах, она была равна нулю.  Истребители не могли взлететь из-за плохой погоды или были задействованы где-то  в другом месте. Как раз это и взвинчивало фюрера сильнее всего. Случалось и  так, что вражеские бомбардировщики приближались к объекту в сопровождении своих  истребителей, а наши истребители (также и по причине недостаточного опыта летчиков)  в бой не вступали.

       Во время таких обсуждений обстановки, когда  Гитлер говорил, причем детально, об отдельных налетах, теперь легко раздавались  его упреки, в основе которых лежали неправильные представления фюрера и  противоречивые донесения военных и гражданских инстанций.
       В данной связи Гитлер был ознакомлен и с  феноменом «летчиков-камикадзе». По различным поводам того же требовали и от  наших пилотов, обосновывая это тем, что такая жертва нужна для победы  фатерланда. Фюрер этого взгляда не придерживался. Он одобрял диктуемые  воодушевлением бескорыстные действия во имя отечества, но такую цену считал  слишком высокой. Тем не менее таких добровольцев выискивали на тот случай, если  в дальнейшем они когда-нибудь потребуются.

       7 октября Гитлер вызвал в «Волчье логово»  рейхс– и гауляйтеров, настроив их на неблагоприятное положение и на трудности,  которые придется преодолевать в будущем. Подчеркнув, что воля людей и «наше  упорство в достижении цели должны всегда оставаться такими же», он сказал: «Ваш  боевой дух, ваша энергия, твердая решимость и предельная готовность и сегодня  оказать помощь народу прежде всего при всех трудностях воздушной войны – вот  что служит нам костяком и опорой». Закончил он словами, в которых звучала его  непоколебимая уверенность в победе, и фюреру снова удалось убедительно передать  ее своим безоговорочно преданным ему слушателям. Рейхс– и гауляйтеры  разъехались с твердой верой, что Гитлер готовит новые силовые средства,  которыми он еще приведет немецкий народ к победе. Его «Указ о подготовке  восстановления подвергнувшихся бомбардировке городов» подкрепил их надежды.

    Несгибаемость Гитлера

       Гитлер увидел надвигающийся угрожающий ход  развития на Восточном фронте раньше и отчетливее своих советников. Но он упрямо  требовал от командующих армий и групп армий после отвода линии фронта не  отходить дальше, а если все же приходилось, делать это только в исключительных  случаях и в самый последний момент. Фюрер прежде всего настаивал на том, чтобы  безусловно удержать Крым, и неумолимо отвергал все соответствующие требования  фельдмаршала фон Манштейна.
       8 октября пришлось сдать Запорожье и  Днепропетровск. 6 ноября пал Киев, жестокие бои велись на Днепровской дуге. Но  Гитлер говорил и начальнику генерального штаба сухопутных войск Цейтцлеру, и  начальнику штаба оперативного руководства ОКВ Йодлю, что главное наше внимание  следует уделить фронту в Италии и воздушной войне. К русским успехам на  Восточном фронте он относился довольно равнодушно и все свои надежды возлагал  на новые наступательные операции в следующем году и на новое оружие, которое  появится в его распоряжении. Цейтцлер уже не верил ни одному слову Гитлера,  между тем как Йодль все-таки сохранял какую-то веру в успех германского оружия.

    Подготовка к  англо-американскому вторжению

       3 ноября 1943 г. Гитлер дал разработанную  Йодлем директиву № 51 о ведении войны на Западе. В ней говорилось: «Опасность  на Востоке осталась, но еще большая вырисовывается на Западе: англосаксонское  вторжение! На Востоке размеры пространства позволяют в крайнем случае оставить  даже крупную территорию, не поставив под смертельную угрозу жизненные нервы  Германии. Другое дело на Западе! Если противнику удастся осуществить здесь  вторжение в нашу оборону на широком фронте, то последствия этого скажутся в короткое  время и они будут необозримы. [… ] Потому я не могу больше брать на себя  ответственность за то, что Запад ослабляется в пользу другого театра действий.  Поэтому я решил усилить мощь обороны, особенно там, откуда мы начнем обстрел  Англии. Ибо там противник должен нанести и нанесет удар, там произойдет, если  это все не дезинформация, решающая битва с десантом». Это было вполне в стиле  фюрера. Кстати, ошибся он только в дате, рассчитывая, что высадка из Англии  произойдет уже в начале 1944 г.

       5 ноября Гитлер назначил фельдмаршала  Роммеля командующим для особых поручений и передал ему инспектирование и  укрепление фронта ожидаемого вторжения. Тем самым ему были предоставлены почти  все полномочия по обеспечению французского побережья. Роммель в то время еще  был безоговорочным приверженцем фюрера и без всяких возражений подчинялся его  распоряжениям. Разумеется, он со всей энергией принялся за выполнение своей  новой задачи.
       7 ноября Гитлер еще раз принял фельдмаршала  фон Манштейна, который был очень озабочен положением в районе Киева и Крымом.  Фюрер не позволил ему даже заговорить о Крыме и Никополе (здесь имелись большие  залежи марганцевой руды), не высвободил для борьбы за Киев трех находившихся на  подходе дивизий, а потребовал использовать их на юге – на Крымском фронте.

    Тем самым он был  готов пойти на Восточном фронте на большой риск. Как и прежде, для него на  первом плане стояла противовоздушная оборона рейха. Фюрер говорил, что «летное  дело» – решающее для 1944 г., и видел важнейшее средство борьбы в скоростных  бомбардировщиках. Он снова и снова спрашивал об этом, проявляя нетерпение из-за  медленного выпуска таких самолетов.
       Несмотря на напряженное положение на фронте,  8 ноября Гитлер все же выступил в Мюнхене перед «старыми борцами». В этом кругу  он, как обычно, говорил очень откровенно и непринужденно. Упомянул о  невероятной тяжести боев в России и впечатляющих действиях там наших солдат, а  потом перешел к «зверским бомбежкам» родных городов и к страданиям женщин и  детей. Вывод был обычным: «Пусть эта война продолжится, сколько ей угодно,  Германия не капитулирует никогда!». Мы уверены, что Провидение – на нашей  стороне и оно дарует нам победу.

       Сразу после речи Гитлер на несколько дней  отправился на Оберзальцберг. Хотя и туда постоянно поступали донесения о  происходящем на Восточном фронте и о бомбежках германских городов, все-таки это  была неделя отдохновения. Горизонт вдруг окрашивался по-иному, и было заметно,  что фюрер наслаждался такой доверительной приватной атмосферой. А уже 16 ноября  мы снова были в «Волчьем логове».
       Там Гитлера ожидал посол фон Папен. Он знал,  что в Москве несколько дней заседали министры иностранных дел вражеских стран,  знал он и о том, что главы этих государств – Рузвельт, Сталин и Черчилль –  вскоре должны встретиться. Папен постоянно (и долгое время успешно)  противодействовал усилиям наших противников перетянуть Турцию во вражеский  лагерь. Обо всем этом Папен привез весьма секретные материалы. Удалось  завербовать в Анкаре в качестве шпиона слугу британского посла, который за  хорошие деньги добыл секретные бумаги. Папен привез первую информацию об  операции «Оверлорд», но еще без всяких подробностей. Он считал положение  настолько внушающим опасения, что настоятельно требовал, чтобы Крым остался в  германских руках, дабы можно было и дальше обеспечивать турецкий нейтралитет,  который в случае любой русской победы оказался бы под угрозой. Это совпадало со  взглядами Гитлера.

    Прочность обороны

       Поздней осенью 1943 г. я постоянно поражался  прочностью нашей обороны, противостоявшей концентрированным атакам русских. В  конце концов им все же удалось глубоко вклиниться в полосу наших 11-й армии и  4-й танковой армии между Киевом и Гомелем и совершить прорыв на глубину до 150  км. Хотя мы и сумели вновь захватить некоторые пункты, например, Житомир, в  целом успех русских был значительным. Правда, удары по группам армий «Центр» и  «Север» нам еще удалось отбить. Не обрадовал нас и успех русских на участке  группы армий «А». Здесь они форсировали Днепр и дошли до линии Херсон -Никополь  – Кривой Рог – Кировоград. Этот прорыв от Мелитополя до Днепра стал особенно  неприятен. Удивительно, с какой ловкостью русский выискивал для своих  наступлений стык между нашими группами армий.

       20 ноября Гитлер слетал на один день в  Бреслау. Там в старинном зале собрались обер-фенрихи различных частей вермахта.  Устроить эту встречу с фюрером в Берлине теперь сделалось невозможным. «Дворец  спорта» был разрушен. Гитлер говорил с молодым офицерским пополнением того года  весьма серьезно. Проиграв эту войну, немецкий народ перестанет существовать.  Поэтому каждый германский солдат должен знать, что «эта жестокая война, которую  хотели и навязали нам наши враги, не может быть закончена ничем иным, как  победой Германии». Дабы добиться этой победы, все «должны проникнуться  одной-единственной и непоколебимой верой в нашу вечную Германию». Фельдмаршал  Кейтель завершил этот призыв здравицей в честь фюрера. Провожаемый бурной  овацией и возгласами «Зиг хайль!», Гитлер покинул зал под большим впечатлением.

    Показ самолета «Ме-262»

       Тяжелые разрушения и опустошения в центре  Берлина вызвали два налета 22 и 23 ноября 1943 г. Гауляйтер Берлина д-р  Геббельс лично сообщил Гитлеру о них, а также о той необычайной выдержке, с  какой жители города пережили эти две ночи. Фюрер просто кипел от ярости и гнева  по адресу люфтваффе, которая оказалась не в состоянии отбить эти налеты.
       Так же резко и ожесточенно фюрер обвинял ее  и через несколько дней, 26 ноября, в связи с давно с нетерпением ожидавшейся им  демонстрации самолетов на аэродроме Ин-стербург. Там собрались все  ответственные за их выпуск: Геринг, Мильх, Шпеер, Мессершмитт, Галланд и  другие. По моему мнению, люфтваффе снова допустила ошибку, демонстрируя почти  лишь вооружение и те приборы, которые еще не были готовы к своему применению.

       Гитлер, сохраняя полное спокойствие, обходил  длинную шеренгу выстроенных на поле самолетов. В частности, там стояли и  новейшие «Ме-109» и «Ме-410», «Ар-234», «До-335», а также «Ме-262». Его  сопровождал Мильх, дававший подробные объяснения. «Ме-262» фюрер увидел  впервые, и самолет произвел на него большое впечатление своим внешним видом. Он  подозвал Мессершмитта и задал ему прямой вопрос: можно ли этот самолет  выпускать и в качестве бомбардировщика? Мессершмитт подтвердил: да, он может  нести две бомбы по 250 кг каждая.
       Услышав его ответ, Гитлер произнес: «Так это  же и есть скоростной бомбардировщик», – и потребовал считать «Ме-262» лишь  таковым. Мильх попытался подкорректировать решение фюрера в том смысле, что в  такой модификации должна производиться лишь часть этих самолетов, что ему,  однако, не удалось: Гитлер твердо настоял на своем требовании. Когда Геринг  через несколько дней в разговоре с фюрером вернулся к этой теме, тот резко  оборвал его. Люфтваффе же могла предложить этот самолет только в виде «Ябо», то  есть как истребитель-бомбардировщик, ибо скоростной бомбардировщик требовал  дополнительного оснащения для подвески бомб, а также прицельного  приспособления.

       На обратном пути в «Волчье логово» я имел  возможность еще раз поговорить с фюрером насчет этой проблемы и попытался  спасти «Ме-262» как истребитель. Хотя в принципе он со мной согласился,  поскольку и сам хотел иметь побольше истребителей в рейхе, но связал свое  решение с предстоящими политическими проблемами. Наибольшая опасность в  ближайшее время – высадка союзников во Франции. Надо сделать все для того,  чтобы ее не допустить.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

  •    
    Конференция в Тегеране

       28 ноября в Тегеране началась конференция  государственных деятелей противной стороны. Рузвельт, Сталин и Черчилль  собрались там на неделю вместе с большим штабом офицеров и руководящих  политиков. Итоги этой конференции мы узнавали лишь постепенно, большей частью  из Анкары от доверенного лица Папена в британском посольстве. Говорилось, что в  Тегеране имелись противоречия и трудности. В первую очередь речь шла там о  труднодостижимой договоренности насчет высадки в Европе. Рузвельт одержал  победу над Черчиллем, потребовав совершить ее из Англии в Северной Франции.  Черчилль же хотел провести высадку на севере Греции. Отсюда Гитлер сделал  вывод, что таким образом английский премьер-министр желал вбить клин своих  войск между немцами и русскими, на что русские согласиться не могли, ибо  оказались бы не в состоянии приобрести желаемое ими влияние на Балканы. Из  сообщений Папена фюрер понял, что вторжение союзников на континент пока еще  непосредственно не предстоит, и стал добиваться усиления наших оборонительных  сил на побережье Ла-Манша.

       Декабрь протекал на фронте в России  спокойнее, чем мы опасались. Несколько ослабли и непрерывные воздушные налеты  на рейх. Англичане пытались уничтожить 96 полевых катапультных установок,  предназначенных для стрельбы «Фау-1» по Британским островам, удалось же –  примерно одну четверть. Но эти потери мы сумели возместить. Англичане старались  не допустить постройки новых таких установок, явно опасаясь, что Гитлер  использует это как повод для ускорения производства самолетов-снарядов. Он  действительно очень огорчался тем, что уже сейчас не имеет их в своем  распоряжении в достаточном количестве.

    Штаб  национал-социалистического руководства в ОКВ

       В декабре 1943 г. Гитлер дал приказ об  учреждении в ОКВ штаба национал-социалистического руководства. Начальником его  был назначен генерал пехоты Райнике. Намерение это существовало уже давно, о  чем много дискутировали как раз в сухопутных войсках, но решение было принято  фюрером только сейчас в результате переговоров с Гиммлером, Борманом и многими  офицерами СС. Ему все время докладывали, что противник применяет всяческие  средства пропаганды по отношению к нашим действующим на фронте войскам,  стремясь оказать отрицательное влияние на их национал-социалистические взгляды.  Особенно опасными представлялись Гитлеру и его партнерам по обсуждению данного  вопроса воззвания «офицеров Зейдлица», которые те распространяли за линией  фронта, призывая в них офицеров и солдат вермахта сложить оружие. Такого рода  пропаганде фюрер захотел противодействовать. Генерал Райнике получил указание  создать корпус «офицеров по национал-социалистическому руководству», обучить их  и послать на фронт, что и было сделано в течение 1944 г. Эта организация даже  отчасти получила признание, поскольку НСФО осуществляли и культурно-бытовое  обслуживание солдат. Но многие офицеры относились к ним и их деятельности  отрицательно. Ход войны и ее тяжесть не позволили полностью использовать этот  институт.

       Рождественские дни 1943 г. я – впервые за  всю войну – провел в кругу семьи.

    Тяжелое положение на рубеже  1943-1944 гг.

       Сразу же по возвращении в «Волчье логово» я  опять погрузился в суровую атмосферу войны.
       26 декабря гросс-адмирал Дениц доложил о  гибели «Шарнгорста». Этот линкор использовался для борьбы с вражескими конвоями  в Северном море и натолкнулся там на сопротивление. Мне пришлось  констатировать, что Гитлер имел к этому инциденту незначительное отношение. Он  уже давно называл бессмысленным применение в дальнейшем ходе войны крупных  кораблей.
       На Восточном фронте 24 декабря русские снова  начали наступать. Первое же впечатление в эти последние дни декабря давало  возможность предполагать, что на сей раз они поставили перед собой более  крупные цели.
       Новогодний вечер Гитлер провел наедине с  рейхсляйтером Борманом в своих личных апартаментах. О чем там говорилось, никто  не узнал.

       В 1943 г. русские отбросили нас от Дона до  Днепра, а на центральном участке Восточного фронта – от Москвы за Смоленск.  Уловить мысли Гитлера насчет создавшегося положения было трудно. Я попытался  нарисовать для себя картину со всеми «за» и «против» и не раз разговаривал с  фюрером на разные темы. Он часто противоречил сам себе. Русские успехи в этом  году его не слишком сильно трогали. Немецкие фронты все еще пролегали далеко от  наших границ, и пока у нас оставался достаточный оперативный простор. Наряду с  усиливающимся нажимом русских большой опасностью являлась наша падающая  боеспособность. Я не был уверен, что Гитлер ясно видел это. В сравнении с  1942-43 гг. дела наши, по моему мнению, шли там гораздо хуже.

       Командующие групп армий все чаще стали  бывать у Гитлера. Каждый раз они требовали отвести назад линию фронта, чтобы  сберечь силы и срочно создать необходимые резервы. Но фюрер на такие требования  не поддавался. Результатом становилось крупное кровопускание, которому в  конечном счете подвергались все соединения. Командующие приходили в отчаяние и  менее чем когда-либо могли объяснить себе действия фюрера. Гитлер же, в свою  очередь, приходил в отчаяние от того, что они все еще не доверяли ему. И  все-таки он желал продолжать борьбу. Иного пути для него не было. Краткосрочные  оборонительные успехи лишь подкрепляли его взгляды и представления. Мне  казалось, что нашим потерям он не уделял почти никакого внимания. Перспективы  на скорое пополнение наших соединений были настолько малы, что никто уже в них  не верил. Если же притом основная масса сухопутных войск глядела в новый год с  уверенностью, то это объяснялось лишь ее верой в Гитлера. Сколь сильно  руководящие генералы потеряли безоговорочное доверие к фюреру, столь же сильно  простой солдат доверял его руководству. Я был уверен: фронты держатся только  благодаря этому факту.

       На протяжении 1943 г. все сильнее возрастало  значение войск СС. В начале войны, а особенно похода на Россию, Гиммлер  систематически создавал их соединения. Гитлер шел навстречу всем его  требованиям. Формировалась дивизия за дивизией, причем как в кадровом, так и, в  первую очередь, материальном отношении. Постепенно возникла совершенно новая  составная часть вооруженных сил, которая уже в 1943 г., а еще больше в 1944 г.  использовалась на особенно угрожаемых участках фронта. Гитлер необычайно  гордился этими соединениями, доверяя и им, и их эсэсовским фюрерам.
       На рубеже этих двух годов мои личные мысли  полностью занимал ход воздушной войны. Мне было совершенно ясно: догнать  английскую и американскую авиацию и ликвидировать ее превосходство в воздухе мы  не можем. Гитлер же полагал, что будущей весной или летом на вооружение начнут  поступать новые самолеты и положение изменится. Я сказал ему, что считаю это  невозможным. Я надеялся только на то, что Мильх все-таки сумеет и далее успешно  наращивать число производимых самолетов старых известных типов – таких, как  «Ме-109» и «Ю-190», и хотя бы этим компенсировать наши потери в авиационной  технике. Большего в 1944 г. ожидать не приходилось. Я уже давно не верил в  победу, но еще не верил в поражение. На рубеже 1943-1944 гг. я был убежден в  том, что Гитлеру все же удастся найти политическое и военное решение. Столь  парадоксально мыслил не я один.

       1944 г. начался множеством таких же тревог,  какие нам довелось переживать в минувшем году. К этому добавилось ожидание  несомненной высадки англо-американцев. При детальном рассмотрении положения на  отдельных фронтах приходилось констатировать: для отражения вражеских  наступлений нигде сил не хватало. Гитлер воспринимал соответствующие донесения  и доклады со стоическим спокойствием и уравновешенностью, но очень гневался,  если устанавливал, что его предостережениями пренебрегали. Он не мог уяснить  себе, что возможности оказывать сопротивление стали совсем незначительными.

    Вопросы вооружения

       Свою главную задачу в это время Гитлер видел  в области вооружения. Вражеские воздушные налеты прошлых недель причинили  сильный ущерб военному производству, и требовался определенный срок,  необходимый для того, чтобы его компенсировать путем перебазирования  предприятий и перемещения складов готовой продукции. Министр вооружения Шпеер  как раз в этот момент на несколько месяцев выбыл из строя: сначала повредил  колено, а потом заболел воспалением легких и теперь лежал в госпитале в  Хоенлихене. Его заместителем по вооружению сухопутных войск являлся Заур,  невероятно невозмутимый и активный конкурент Шпеера, притом настолько  бесцеремонный, что порой это выходило за все мыслимые рамки. За вооружение  люфтваффе отвечал только фельдмаршал Мильх, имевший большие полномочия.  Подчинялся он лишь одному Герингу. Но Заур не считался ни с какими требованиями  и пожеланиями люфтваффе, реагируя на них всегда такими решениями, которые фюрер  принимал не в ее пользу.

       4 января, еще до болезни Шпеера, Гитлер  провел в своей Ставке в Восточной Пруссии совещание, в котором участвовали  фельдмаршалы Мильх и Кейтель, Шпеер, Гиммлер и Заукель. Противоречия возникли  уже при обсуждении программы использования рабочей силы. Заукель брался  поставить четыре миллиона рабочих рук, и Гитлер его целиком поддержал. Кроме  того, фюрер потребовал ускоренного выпуска новых подводных лодок и реактивных  самолетов. Со времени осмотра авиационной техники в Инстербурге он имел о  производстве реактивных самолетов ложное представление, считая, что первые  такие истребители, пригодные в качестве бомбардировщиков, начнут поступать на  фронт уже в феврале. Это было невозможно. Приходилось делать новый двигатель,  на что можно было рассчитывать только с мая. Но об этом Гитлер не знал. Его  неверно информировали, а никто не хотел исправить ошибку.

       С огромным удовлетворением принял Гитлер к  сведению, что особый суд в Вероне 10 января приговорил к смертной казни всех  тех членов Большого фашистского совета, которые 24 июля 1943 г. лишили  Муссолини власти. Пятеро членов этого совета были арестованы и утром 11 января  расстреляны; в их числе – и зять Муссолини Чиано. Его жене Эдде удалось бежать  в Швейцарию.

    Обращение к фельдмаршалам  27 января

       27 января 1944 г. Гитлер выступил перед  фельдмаршалами и генералами вермахта с большой речью. До этого они два дня  получали в Познани различные указания и им пришлось выслушать там выступление  Гиммлера. Таким образом, речь Гитлера в «Волчьем логове» явилась завершением  этих «учебных курсов». Сначала он предался воспоминаниям о том, как  национал-социалистические идеи были восприняты народом. Только к концу речи в  ней зазвучала драматическая нота. Гитлер провозгласил: «Если я как высший фюрер  в конечном счете окажусь покинутым, я хочу в качестве последнего выхода иметь за  собой весь офицерский корпус. Он должен со шпагой в руке сплотиться вокруг меня  точно так же, как каждый фельдмаршал, каждый генерал-полковник, каждый командир  корпуса, каждый командир дивизии, каждый командир полка должен ожидать, что его  подчиненные в критический час станут за него горой». Тут Манштейн воскликнул:  «Так и будет, мой фюрер!». Гитлер продолжал: «Это прекрасно! Если это так, то  войну мы никогда не проиграем… Я охотно принимаю это к сведению, фельдмаршал  фон Манштейн!». Но Гитлер понял этот возглас иначе: как упрек в том, что он,  фюрер, не доверяет офицерскому корпусу. Не знаю, хотел ли Манштейн высказать  именно это; тогда у меня, во всяком случае, такого впечатления не сложилось.  Гитлер говорил еще полчаса и закончил речь словами: «У меня нет никакого  другого желания, кроме как соответствовать закону природы, который гласит:  жизнь дается только тому, кто за эту жизнь борется и готов, если надо, положить  за это собственную жизнь!».

    Потеря Крыма

       Война на русском фронте в январские дни шла  с неуменьшающейся остротой. Гитлер постоянно требовал удерживать Никополь и  Крым. Но и тот и другой были в ближайшие недели потеряны. Никополь пал 8  февраля, а в первой половине мая закончились бои за удержание Крыма. Тогда  Турция прекратила поставку хромовой руды, чего Гитлер всегда боялся.
       На других участках Восточного фронта русские  наступления пока еще удавалось парировать. Но каждый наш местный успех сминался  новыми русскими силами. Просто трудно было поверить, как много новых соединений  мог бросать на фронт противник, между тем как наши войска все больше и больше  редели. Пополнений в Германии больше в наличии не было, если только свежие  дивизии не брали за счет Запада или Юга.

       Гитлеру пришлось считаться с тем, что  германский фронт на Востоке постепенно отходил. 10 апреля пала Одесса. В конце  апреля русский уже стоял на линии Тернополь-Ковель. Дальнейшее продвижение  русских войск стало уже невозможно из-за начавшейся распутицы. Группа армий  «Север» постепенно оттеснялась назад и после тяжелых боев и потерь остановилась  в марте на Чудском озере. В конце января Гитлер заменил фельдмаршала Кюхлера  генерал-полковником Моделем. С конца марта на несколько недель по всему фронту  установилось затишье. Грязь нарушила упорядоченное руководство войсками.

    Увольнение Манштейна и  Клейста

       30 марта Гитлер вызвал в «Бергхоф»  фельдмаршалов фон Манштейна и фон Клейста и сообщил им, что снимает их с  занимаемых постов. В обоих случаях фюрер вел себя очень тактично. Манштейн  получил мечи к дубовым листьям Рыцарского креста. Но неприятный привкус  все-таки остался. У Манштейна сложилось такое впечатление, что именно Геринг и  Гиммлер вытеснили его с занимаемой должности. В тот же самый момент Цейтцлер  попросил фюрера освободить его от обязанностей начальника генерального штаба  сухопутных войск. Причина, по которой фюрер расстался с Манштейном и Клейстом,  заключалась прежде всего в том, что оба они были полностью несогласны с  принципами его командования. Преемником Манштейна стал произведенный в  фельдмаршалы генерал-полковник Модель, а Клейста – Шернер. От них обоих Гитлер  ожидал большой строгости и беспощадности в командовании. Он все еще  придерживался взгляда, что 1943 г. стоил русским больших потерь и силы Сталина  находятся в состоянии разложения. Было ли это его действительным мнением,  установить я не мог. Порой он склонялся к более трезвому и серьезному видению  происходящего, а временами предавался необоснованной уверенности в своих силах.  Правда, черпать ее из донесений Цейтцлера об обстановке он никак не мог.

        Гитлер неоднократно говорил о возможности  разрыва Сталина с Западом. При этом он переоценивал некоторые признаки с  русской стороны, в которых постоянно видел холодный расчет Сталина на то, чтобы  сделать своих западных союзников уступчивыми.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

  •    
    Бои в Италии

    На Итальянском  театре военных действий 4 января снова начались бои. Однако между англичанами и  американцами, которые вели свои наступательные действия каждый сам по себе, не  всегда царило согласие. Любая их новая операция требовала длительной  подготовки. Они лишь медленно продвигались южнее горного массива Кассино.  Успешная высадка американцев у Неттуно не принесла им немедленного перелома. Их  войскам понадобилось много дней, чтобы перейти в первое наступление на северном  направлении. Кессельринг использовал время, чтобы создать успешную оборону.  Гитлер приказал перебросить из Франции и с Балкан новые войска, потребовав  нанести американцам в Италии поучительное поражение.

       В день перед своим новым наступлением, 25  февраля, американцы произвели крупный налет авиации на монастырь Монте-Кассино  и полностью разрушили его. Однако невосполнимые художественные ценности  аббатства удалось заранее спрятать в безопасности. В районе самого монастыря ни  одного немецкого солдата не было. Тем не менее американцы сочли необходимым  разбомбить данный объект. Это было варварством. Монахи и остальные обитатели  укрылись в обширных катакомбах, и жертв среди них не было.

    Воздушные налеты на военные  предприятия

       Воздушный террор в отношении территории  рейха с начала года усилился. 11 января американские бомбардировщики бомбили  днем военные заводы люфтваффе в Хальберштадте, Ошерслебене, Брауншвейге и  Магдебурге. Хотя они потеряли 59 самолетов, но погибло и 40 наших истребителей.  Люфтваффе посчитала отражение данного налета своим успехом. Нельзя было  отрицать, что это в какой-то мере послужило устрашением, ибо свыше четырех  недель дневные бомбежки не повторялись, хотя 20 января и был произведен крупный  ночной налет английской авиации на Берлин. Он привел к большим жертвам среди  населения, но причинил лишь незначительный ущерб предприятиям военной  промышленности. После телефонного сообщения Геббельса Гитлер снова обрушился с  упреками на люфтваффе.

       20 февраля американцы, сопровождаемые своими  и английскими истребителями дальнего радиуса действия, начали дневное воздушное  наступление. Их целями были производившие истребители заводы в районе Лейпцига  и шарикоподшипниковые заводы в Швайнфурте, Штутгарте и Аугсбурге. Некоторые  предприятия оказались разрушены на 75 %. Выпуск истребителей упал примерно до  800 в месяц. Налеты продолжались и привели производство авиационного вооружения  в весьма тяжелое состояние. Мильх думал о том, как передать его в руки Шпеера,  и говорил с ним об этом плане при встрече в Хоенлихене. Шпеер тоже видел такую  необходимость, зная, что теперь наступил последний момент для особенно активной  тенденции в вооружении люфтваффе, а особенно производстве истребителей. После  того как американцы пять дней подряд бомбили заводы, выпускающие их, было  принято решение передать «истребительный штаб» представителю Шпеера Зауру.

    Слухи о покушении

    В один из этих дней февраля  1944 г. Гитлер в  ежедневном обзоре иностранной прессы прочел сообщение из Стокгольма, в котором  коротко и деловито говорилось, что уже есть его будущий убийца. Один офицер  генерального штаба сухопутных войск намерен просто-напросто застрелить его.  Фюрер вызвал меня к себе и вручил сообщение с указанием сделать все для того,  чтобы не допустить такого покушения.

       Я обсудил это дело с комендантом Ставки  фюрера и с штандартенфюрером СС Раттенхубером, который отвечал за его личную  безопасность. Мы пришли к выводу, что необходимо немедленно ввести проверку  портфелей и больших папок всех посетителей с целью обнаружения спрятанного в  них оружия. Осуществить эту меру в Восточной Пруссии нам не удалось, ибо после  разговора с Гитлером мы сели в поезд и временно перенесли его Ставку на  Оберзальцберг и в Берхтесгаден. Фюрер согласился с планом нарастить бетонные  стены и потолок в его бункере в «Волчьем логове», а пока руководить с  Оберзальцберга. Там я сразу спросил его, какие меры следует принять для  контроля посетителей. Никакого интереса к этой теме он не проявил, но сказал, что  поговорит о том непосредственно с Раттенхубером. Состоялся ли разговор или нет,  я не заметил. Во всяком случае, никаких изменений в обычных мерах безопасности  на Оберзальцберге не произошло.

    Ханна Райч

       Первое достойное внимания событие на Оберзальцберге  – это посещение Гитлера 28 февраля капитаном авиации Ханной Райч. Будучи в  Мюнхене, фюрер попросил фрау Троост выполнить особенно красиво художественную  грамоту о пожаловании Ханне Райч Железного креста I степени и теперь захотел  лично вручить ей этот орден.

       Мы сидели втроем в большом холле «Бергхофа»  за чашкой кофе. Известная летчица, Ханна Райч быстро воспользовалась оказией  поговорить на предпочтительную для нее тогда тему. Она предложила подготовить  и, в случае необходимости, провести и в Германии тоже операцию  пилотов-камикадзе. Сообщив Гитлеру об уже проведенной ею подготовке, она  ожидала теперь его согласия. Но фюрер отнесся к этой идее самопожертвования  совершенно отрицательно и подробно обосновал, почему именно. Он указал на принятые  меры в области вооружения кригсмарине и люфтваффе и на предстоящее вскоре  применение новых реактивных самолетов. Ханна Райч лучше представляла себе  трудности осуществления этих намерений и понимала, что пройдет еще немало  месяцев, прежде чем люфтваффе сможет применить «Ме-262». Все это она и  высказала Гитлеру. Фюрер поразился, сколь откровенно, в какой непринужденной  манере она отстаивала свое мнение, но возразил, что она недостаточно  информирована о нынешнем уровне подготовки выпуска этого самолета и потому не  может правильно судить о положении. Я же радовался тому, что Гитлер, когда ему  были трезво изложены факты, наконец-то увидел данный проект и с другой стороны.  Но он все-таки повлиять на себя не дал и остался при своих предъявляемых к  люфтваффе требованиях, оспаривать которые никто открыто не решался. Тем не  менее Ханна Райч еще раз вернулась к теме подготовки летчиков-камикадзе и  все-таки добилась разрешения фюрера ее продолжать. Однако он подчеркнул, что  пока утруждать себя этими планами не хочет.

        Встреча с Ханной Райч немного огорчила Гитлера, но мне было ясно, что у  него пробудилось сомнение насчет выпуска реактивных самолетов. Вечером он долго  разговаривал со мной об этом визите. Фюрер очень высоко оценил ее личное  участие в боевых действиях и готовность к самопожертвованию, но все-таки  говорил, что положение этого пока еще не требует. Я подчеркнул опасения Ханны  Райч насчет серийного выпуска и массового применения «Ме-262». Он ответил, что  категорически настаивает на поставленном сроке. Мне стало ясно: Гитлер  просто-напросто исходит из ложных предпосылок. Меры люфтваффе в области  вооружения могли быть реализованы только в том случае, если бы производство не  нарушалось бомбежками. Но рассчитывать на это не приходилось, поскольку  англичане и американцы свои целенаправленные налеты продолжали с большим  успехом, а потому военные предприятия приходилось постоянно перебазировать, что  вызывало растущую потерю времени.

    Боевые действия на Востоке

       В начале марта 1944 г. Гитлер отдал через  генеральный штаб сухопутных войск приказ № 11 о введении специальных  комендантов так называемых «прочно удерживаемых опорных пунктов», аналогичных  по своим задачам прежним крепостям. Комендантами, говорилось в приказе, следует  назначать «специально подобранных твердых солдат», но этот предъявляющий  высокие требования приказ в силу положения вещей едва ли мог быть выполнен. Тем  не менее Гитлер настаивал на своей идее «прочных опорных пунктов», которые,  однако, брались русскими и американцами в ходе их наступлений.

       2  апреля, также через генеральный штаб сухопутных войск, последовал оперативный  приказ Гитлера о дальнейших боевых действиях групп армий на Востоке. В нем он  указывал, что русское наступление на южном участке Восточного фронта высшую  точку уже миновало: «Русский до предела истощил свои соединения. Теперь  наступил момент окончательно остановить русское продвижение вперед». В качестве  дальнейших задач фюрер поставил деблокаду окруженной русскими в районе  Каменец-Подольска танковой армии под командованием генерала Хубе. Это удалось  сделать ценой тяжелых потерь в живой силе и технике. Но о том, чтобы  «окончательно» остановить продвижение русских, не могло быть и речи. Приказ  показывал, насколько Гитлер все больше и больше уходил от реальных фактов.
       В конце марта я досрочно получил чин  полковника.

    Оккупация Венгрии

       16 июля, когда мы вернулись из «Бергхофа» в  «Волчье логово», предстояла встреча Гитлера с адмиралом Хорти.
       Фюрер был очень разозлен последними мерами  венгров, казавшимися признаком смены ими фронта по итальянскому образцу. 18  июля в первой половине дня Хорти прибыл в замок Клезхайм. Фюрер сразу же довел  до его сведения, что следующим утром германские войска займут Венгрию. Хорти,  посчитав дело решенным, спросил, сможет ли он сразу уехать. Но с помощью  инсценированной воздушной тревоги отъезд его удалось задержать. Успокоившись,  он во второй половине дня еще раз беседовал с Гитлером, а вечером собственным  поездом выехал в Будапешт.
       В течение ночи германские войска заняли  Венгрию. Когда следующим полуднем Хорти вернулся в Будапешт, он увидел перед  своей резиденцией немецкого часового. Так венгерская проблема была решена в  пользу рейха.

    Усилия в области военного  производства

       Главный интерес для Гитлера в «Бергхофе» в  марте-мае того года представляли его большие требования в области военной  промышленности. На фронтах в России и Италии в это время было на удивление  спокойно. Правда, фюрер каждый день ожидал наступления во Франции, но  активность противника ограничивалась различными налетами авиации. Роммель с  большой интенсивностью продолжал постройку Атлантического вала. Гитлер  постоянно говорил о производстве новых (пока еще секретных) подводных лодок и  реактивных самолетов. Если они у меня будут, я смогу отразить вторжение, заявил  он посещавшим его представителям военной промышленности.
       Начало апреля Гитлер посвятил беседам с  руководителем «Организации Тодта» Ксавером Доршем, которому была поручена  постройка неуязвимых для бомб заводов по выпуску истребителей. Он имел в виду  прежде всего заводы в Нордхаузене, расположенном в горном массиве Гарц. Там  несколько тысяч заключенных этого концлагеря уже занимались сборкой «Фау-2».  Доршу пришлось искать места и для подземных заводов, выпускающих истребители.

       В беседе с Мильхом и Зауром Гитлер дал  согласие на то, чтобы с марта выпуск истребителей имел приоритет. Это явилось  первым результатом возложения ответственности за их производство на Заура. Уже  с апреля их ежемесячный выпуск продолжал расти. Своим распоряжением Гитлер  молча дал понять, что теперь уже сомневается в возможности ускоренного  производства реактивных самолетов.
       Имевшие очень тяжелые последствия налеты  авиации также 6 и 8 марта на Берлин, а 30-го на Нюрнберг опять явились для  Гитлера причиной его новых обвинений противовоздушной обороны и ругани по  адресу люфтваффе в целом. Он совершенно не хотел видеть мужественных, но  тщетных действий наших летчиков-истребителей, значительно уступавших противнику  в количественном отношении. В Берлине было сбито 79, а в Нюрнберге 95 вражеских  самолетов. Люфтваффе была этими результатами довольна. Но фюрер требовал более  высоких цифр, что едва ли было выполнимо. Не хватало ночных истребителей. Тем  не менее вследствие такого числа сбитых в Нюрнберге самолетов противника  английские ночные налеты стали более редкими.

    Новая Ставка фюрера?

       Планом, который мы в эти месяцы вновь и  вновь критиковали, являлась постройка новой, более обширной Ставки фюрера в  Силезии (район Вальденбурга). Ее территория должна была включать замок  Фюрстенштайн, находившийся во владении князя Плесского. Гитлер настоял на своем  указании и приказал продолжить ее строительство силами узников концлагерей под  руководством Шпеера. В течение года я дважды посетил этот объект, и у меня  сложилось впечатление, что до окончания его постройки мне не дожить. Я  попытался убедить Шпеера, чтобы тот повлиял на фюрера с целью приостановить эту  стройку. Он счел это невозможным. Дорогостоящие работы велись еще некоторое  время, хотя каждая тонна бетона и стали была настоятельно необходима в каких-то  других местах.

       Свое 55-летие Гитлер отпраздновал в  «Бергхофе». У него не было настроения торжественно отмечать этот юбилей, а  потому до полуденного обсуждения обстановки он принял поздравления своих  домочадцев. В обеденном зале были выставлены подарки, в частности, от Гофмана,  Евы Браун и других лиц. Фюрер нашел время спокойно осмотреть их и был очень  общителен. Но увидев входящего в виллу генерала Цейтцлера, сразу же направился в  холл для разговора о военных делах. Прибыли также, чтобы передать поздравления  от вермахта, Геринг и Дениц.

    Гибель Хубе

       Следующим посетителем был генерал Хубе,  которому несколькими днями ранее удалось вывести свою 1-ю танковую армию из  окружения в районе Черновиц и в боевом строю вернуть ее на немецкую линию  обороны. Гитлер, выразив генералу особую признательность, пожаловал ему  бриллианты и дубовые листья к Рыцарскому кресту, а также произвел его в  генерал-полковники. Он долго беседовал с Хубе, попросив подробно доложить о  положении на фронте. В те дни фюрер даже раздумывал, не назначить ли Хубе  главнокомандующим сухопутных войск. Шмундт очень советовал ему сделать это, но  Гитлер назначение отложил.

       Когда Хубе поздним вечером прощался с  Гитлером, я обратил внимание фюрера на то, что генерал хотел еще затемно  вылететь в Берлин на самолете курьерской эскадрильи ОКХ; разрешение на это мог  дать только он один. По просьбе Хубе фюрер согласился и велел мне позаботиться  об особых приготовлениях к вылету. Я выполнил приказание и считал, что сделал  все необходимое для обеспечения надежного взлета. Каков же был мой ужас, когда  я по телефону узнал, что в темноте, еще до наступления рассвета, самолет Хубе  рухнул на землю. Генерал-полковник погиб, летевший вместе с ним посол Хевель  довольно сильно пострадал.
        Мне пришлось доложить Гитлеру о тяжкой  потере. Он воспринял это так же, как два года назад гибель министра Тодта, –  спокойно и почти молча. Через несколько дней в парадном зале замка Клезхайм  состоялась государственная траурная церемония, фюрер принял в ней участие.  Похороны, на которые я прилетел, произошли на другой день в Берлине на Кладбище  инвалидов. Я знал Хубе с 1930 г., все эти годы поддерживал с ним контакт и  теперь тоже очень переживал смерть этого выдающегося человека.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

  •    
    Возвращение Шпеера

       В эти дни на Оберзальцберг прибыл Шпеер. Он  хотел возобновить свою работу и уже был наслышан о различных интригах с целью  его отстранить. Ему казалось необходимым именно сейчас, когда Гитлера больше  заботили вопросы вооружения, чем операции на фронте, быть рядом с ним.  Отсутствие Шпеера в последние месяцы привело к безрадостной неразберихе между  различными отраслями военной промышленности, к конкурентной борьбе между его  преемниками. Требовалось твердое, четкое руководство.
       Так Шпеер прямо на Оберзальцберге снова  включился в дело. В Берлин он вылетел только в середине мая, опять собрав все  нити в своих руках и пользуясь любым случаем, чтобы переговорить с фюрером по  многим накопившимся проблемам. То были последние спокойные недели в ходе войны.  Шпеер стремился не потерять доверия Гитлера, даже если внутренне и отходил от  него, а некоторые его указания молча обходил. Это не укрылось от взгляда  фюрера. Он знал теперь, что Шпеер больше уже не убежден в победе.

       В марте, апреле и мае Гитлер часто втягивал  меня в разговоры и с присущей ему убедительностью знакомил с такими темами,  которые мне раньше были далеки. Однажды он совершенно ясно сказал, что,  несмотря на недостаточную уверенность Шпеера в победе, тот – единственный, кто  видит военное производство в целом и во всех его переплетениях, а также  пользуется в промышленности неограниченным авторитетом. Гитлер подчеркнул:  «Когда мы нуждаемся в какой-либо военной продукции, Шпеер – единственный, кто  может быстро ее дать». Я обратил внимание на то, что фюрер был готов не  замечать критической позиции Шпеера в отношении войны. После того как тот  вторично взял решение вопросов военной индустрии в свои руки, ему быстро  удалось наладить прежнее доверительное сотрудничество с Гитлером. В их  взаимоотношениях не было и тени недоверия друг к другу.

    Гитлер и Геринг

       Мне неоднократно приходилось слышать  высказывания Гитлера о рейхсмаршале. Он издавна все еще высоко ценил Геринга,  характеризуя его как «крутого и холодного словно лед» в тяжелейших критических  ситуациях. Фюрер говорил о нем: «Это человек железный и беспощадный. В наиболее  тяжкие критические времена Геринг всегда оказывался нужным человеком на нужном  месте. А его тщеславие и тяга к роскоши – все это показное и сразу, мол,  спадает с него, когда он нужен». Я был поражен тем, что Геринг еще пользуется у  Гитлера таким авторитетом.
       За эти месяцы мне не раз приходилось быть  свидетелем, как Гитлер звал Геринга к себе и осыпал его резкими упреками. Когда  я однажды сказал фюреру, что никак не могу совместить это с его обычно  положительной оценкой Геринга, он ответил: ему иногда приходится быть более  резким потому, что рейхсмаршал имеет склонность давать указания и приказы, не  заботясь об их выполнении и контроле.

       Сам Геринг зачастую воспринимал критику со  стороны фюрера очень остро: «Гитлер обращался со мной, как с глупым мальчишкой!».  Признаюсь, я тоже воспринимал это так, когда он отчитывал рейхсмаршала. За оба  последних года я не раз докладывал фюреру такие вещи, которые в конечном счете  звучали как критика в адрес Геринга. Меня всегда поражало, что Гитлер  выслушивал это молча, и я не знаю, не говорил ли он о том при случае Герингу.  Но тот никогда не давал мне понять, что осведомлен о моих критических  высказываниях, поскольку всегда относился ко мне очень дружелюбно.

       Особенно ясно я заметил это при одной  поездке в его спецпоезде из «Волчьего логова» в Берлин осенью 1943 г. По  какой-то причине я ехал вместе с ним и за ужином непринужденно разговаривал с  рейхсмаршалом. Разговор шел в такой доверительной атмосфере, что он даже  упомянул о положительном отношении ко мне Гитлера. Геринг говорил и о том  высоком авторитете, которым фюрер все еще пользуется в народе. Это доверие к  Гитлеру основывалось на вере в то, что он дарован немецкому народу самим  Провидением, избравшим его тем человеком, который может устранить всю несправедливость,  идущую со времен 1918 г. Эта вера заходила столь далеко, что нового падения  Германии представить себе было невозможно. По этим словам Геринга, который  обычно не делал из того никакой тайны, я заметил, что он относится к Гитлеру и  всей его деятельности вполне позитивно.

    «Мирная жизнь» в «Бергхофе»

       В последние недели своего пребывания в  «Бергхофе» Гитлер (не говоря о ежедневных обсуждениях обстановки) почти  вернулся к тому распорядку дня, который являлся обычным в предвоенные годы.  Ведя, например, мою жену к обеденному столу, он любезно беседовал с ней.  Разговор шел прежде всего о детях или о сельскохозяйственных делах в поместье  моего отца. Мне бывало немного неловко, когда при этом он заговаривал о моей  службе и говорил, к слову, что рад иметь меня при себе. А мою жену не раз  благодарил за ее добрые отношения с фройляйн Браун.

       Из многих вечерних бесед у камина я понял,  что Гитлер, собственно, был человеком, лишенным противоречий. В  противоположность многочисленным позднейшим утверждениям, я не мог не заметить,  что сам он постоянно разрешает возражать ему и зачастую меняет свое мнение. Но  его оценки, к примеру, людей, исторических личностей и истории в целом всегда  оставались неизменными. Он много говорил насчет своего представления о том  государстве, которое однажды будет править в Европе. Его целью было побороть  евреев и большевизм, а также ликвидировать какое-либо их влияние на  исторический процесс. Он твердо верил, что это – миссия, внушенная ему самим  Провидением. Удивительно, сколь сильно было у него «шестое чувство» в отношении  грядущих событий, но вместе с тем, однако, ужасающая потеря чувства реальности.

    Неприятности с «Ме-262»

       Из ежедневных докладов о положении на  фронтах вырисовывалась подготовка противников к вторжению во Францию, а также  продолжение операций в России и Италии.
       В центре внимания Гитлера, как и прежде,  стоял «Ме-262». Требование фюрера сделать из этого истребителя бомбардировщик в  конце концов сорвалось из-за технических трудностей и изменения приоритетности  этого самолета. Переконструирование истребителя таким образом, чтобы  высвободить вес для бомбового груза, делало «Ме-262» практически неспособным  летать и, в любом случае, непригодным в качестве бомбардировщика. После  крупного совещания на Оберзальцберге по вопросам вооружения 23 мая Геринг  информировал фюрера о том. Но Гитлер этого факта не признавал. Он по-прежнему  стоял на своем: убрать из самолета, насколько можно, «лишнее барахло» и взамен  встроить 250-килограммовую бомбу. Мильх, Галланд, а также начальник  испытательной базы Петерсен и другие оказались не в состоянии отговорить его.  Так эта проблема и осталась нерешенной – все просто выжидали, когда Гитлер сам  убедится в данном факте.

       Тогда я решился поставить все на карту и  однажды вечером заговорил с Гитлером на эту тему. Мне удалось убедить его в  связанных с этим самолетом особых, по сравнению с другими имеющимися образцами,  технических трудностях. Он признал, что требуемое им превращение «Ме-262» из  истребителя в бомбардировщик является такой технической проблемой, с которой  следует считаться. Мои опасения были связаны с измененным заданием по «Ме-262».  В качестве истребителя этот тип самолета был идеален. Разговор длился долго.  Гитлер сожалел, что задание на другую конструкцию не было дано гораздо раньше.  Я отвечал, что производство вооружения для люфтваффе еще в 1940 г. было  отодвинуто на второй план по сравнению с выпуском вооружения для сухопутных  войск.
       Разговоры насчет вооружения люфтваффе  привели в конце мая к пониманию того факта, что вся ответственность за его  производство должна быть передана министерству Шпеера, что и произошло в первые  июньские дни.

       Мильха от выполнения этих задач отстранили,  и он удалился в свой охотничий домик в северной части Берлина. Трудности и  проблемы в области вооружения люфтваффе были известны ему, как никому другому,  и он знал, что германским военно-воздушным силам отражение налетов вражеской  авиации не по плечу. Однажды я посетил Мильха в его уединении, и у меня  состоялся с ним на эту тему долгий разговор. Я знал его честную и ясную точку  зрения на дальнейший ход войны. Он никогда не чурался преподносить Герингу и  Гитлеру правду какой она есть, но фюрер постоянно искал какие-то новые выходы  из положения и не желал признавать имеющиеся проблемы.

    Налеты на гидрогенизационные  заводы

       В мае американцы начали дневные налеты на  наши гидрогенизационные предприятия. Первыми они атаковали 12 мая заводы  «Лейна» в Мерзебурге и завод «Пельтц» севернее Штеттина. Ущерб был значителен,  и восстановление нормальной работы этих предприятий потребовало бы много  времени. Гитлер настаивал на немедленном возобновлении выпуска продукции. Этого  удалось достигнуть широким использованием «Организации Тодта», и через  несколько недель данные предприятия начали действовать снова, пока новые  воздушные налеты опять не нарушали их нормальную работу. В последующие месяцы  удавалось относительно быстро вновь налаживать производство на них после  бомбежек. Поэтому потребность вермахта в горючем, хотя и с большими  ограничениями и значительными трудностями, все же покрывалась.

       Редкостным контрастом на фоне удручающего  положения выглядели несколько свадеб на Оберзальцберге. Начало положили свадьбы  двух бывших адъютантов фюрера по СС Даргеса и Гюнше, сыгранные под  покровительством первая – Гиммлера, а вторая – рейхсляйтера Бормана. А 3 июня  группенфюрер СС Фегеляйн женился на сестре Евы Браун. Гитлер устроил по этому  поводу банкет в своей вилле, пригласив на него Шпеера и меня с женой. Это был  радостный обед, на котором мы на несколько часов забыли о войне.
       Затем празднество переместилось в дом  Мартина Бормана. Никто не имел еще ни малейшего представления о том, куда  приведут завязавшиеся здесь общие жизненные связи.

    Новая задача

       22 мая меня самого коснулась одна из мер  Шпеера. Он попросил меня стать его личным представителем для связи с Гитлером в  Ставке фюрера. Шпеер сформулировал мою задачу так: постоянно информировать  Гитлера о происходящем в его сфере деятельности. Почти каждую неделю он  присылал мне предназначенную для фюрера памятную записку, преимущественно с  данными о вводе новых производственных мощностей, а также с цифрами  поставляемых на вооружение танков, самолетов и различных видов боеприпасов. По  большей части Гитлер читал эти докладные записки сразу и зачастую тут же давал  мне указания, которые я по телефону сообщал Шпееру. Таким образом,  сотрудничество между ним и фюрером сделалось весьма эффективным. В это время  Шпеер придерживался точки зрения, что американцы и русские еще в течение этого  года начнут новые наступления и нам этого натиска не выдержать.

       Бои на Итальянском театре военных действий  начались 11 мая ураганной артподготовкой, длившейся 40 минут. Соединения  Кессельринга оказывали упорное сопротивление, и только 3-4 июня американцы  подошли к Риму. Фельдмаршал распорядился бои в самом Риме не вести. Он двинул  свои дивизии в обход города, чтобы избежать боевых действий на его улицах,  оставив неразрушенными и мосты через Тибр. В июне и июле немецкие соединения  отступили на позиции в Апеннинах. В августе американцы сначала создали  небольшой плацдарм на р. Арно.
       С начала июня Гитлер полностью передал этот  театр военных действий под командование Кессельринга и теперь был удивлен тем,  что данный участок стал второстепенным и не создавал никаких иных проблем,  кроме как превосходство противника в воздухе. Британские и американские  военно-воздушные силы постоянно атаковали прямо днем железнодорожные пути и  шоссейные дороги, которые наши войска могли использовать для всех своих  передвижений только по ночам. Тем не менее фельдмаршалу удавалось удерживать  линию фронта.

    «Фау-1» в действии

       В эти недели впервые в крупном масштабе были  применены самолеты-снаряды «Фау-1». Но первый их запуск оказался аварийным. В  последний момент ОКВ передвинуло начало этой операции на два дня вперед, что  сбило график окончательного монтажа тяжелых и легких катапультных установок и  вызвало неразбериху. Через два дня последовали их налеты, в первую ночь  стартовало 244 «Фау-1». Высланные на разведку самолеты доложили о  многочисленных пожарах в британской столице. Применение «Фау-1», а с сентября и  «Фау-2» нанесло англичанам большие потери.
       Таким образом, это оружие, с огромными  трудностями готовившееся с середины 1942 г. еще при Мильхе, себя полностью  оправдало. Гитлер выразил ему свою признательность. Но продолжать применение  данного оружия и дальше не удалось из-за того, что при продвижении  англо-американцев район, в котором были установлены пусковые установки,  оказался нами потерянным.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

  •    
    Вторжение

    В ночь с 5 на 6  июня 1944 г. началось вторжение англоамериканских войск в Северную Францию,  которое Гитлер ожидал с начала апреля. Однако в ОКВ, ввиду прогнозов  неблагоприятной погоды, в десантную операцию в году текущем больше не верили.  Роммель, командующий группой армий «Б», 4 июня на несколько дней отбыл в отпуск  на родину в г. Ульм. Другие командующие и некоторые офицеры его штаба тоже не  находились на своих командных пунктах. Такое впечатление, что и войска никакого  наступления противника не ожидали.
       5 июня радиоразведка засекла по оживленному  радиообмену: союзники готовят что-то совершенно необычное. Примечательно, что  об этом не был проинформирован не только командующий 7-й армии генерал  Долльман, соединения войск которого непосредственно занимали линию вторжения,  но и ОКВ в Берхтесгадене. Другие инстанции на предстоящее вторжение  отреагировали выжидательно.

       В ночь на 6 июня огромная армада подошла к  побережью Франции между р. Орн и восточной частью полуострова Котантен – именно  к тому участку, на котором Гитлер постоянно ожидал вторжение. Мощным ударом  явилась высадка трех вражеских дивизий в полосе 7-й армии. Здесь имели место  очень тяжелые бои, но врагу удалось закрепиться на суше не в последнюю очередь  благодаря своему явному превосходству в воздухе, которое не допускало никакого  передвижения наших войск. Вражеские летчики смогли действовать  беспрепятственно, ибо наша противовоздушная оборона при таком их господстве  была минимальной, как это уже показали предшествовавшие высадке десанта налеты  авиации противника.
       Гитлер был поставлен в известность о  вторжении утром 6 июня. Первые подробности сообщил Йодль на обычном полуденном  обсуждении обстановки. Уже первые донесения не оставляли сомнения в невероятной  концентрации высаживающихся войск. На германской же стороне им противостояли  гораздо меньшие оборонительные силы; необходимо было подбросить к месту высадки  новые соединения, а сделать это можно было только ночью. Получив первое  донесение, фюрер с облегчением сказал: вот теперь мы сможем разбить врага! Он  ожидал от наших войск очень многого. Однако противник использовал свое  превосходство в воздухе для того, чтобы прочно закрепиться. Ему удалось в  намеченных пунктах побережья создать такие плацдармы, ликвидировать которые мы  не смогли. Вечером 6 июня успех противника уже ясно обозначился.

       В этот имевший важное значение день я никак  не мог понять установку Гитлера. Он все еще был убежден в том, что мы сможем  отбросить высадившиеся десантные войска. Я же, напротив, видел абсолютное  превосходство вражеской авиации и огромную массу военной техники, которая  непрерывно наращивалась. В сравнении с этим сосредоточением сил противника сил  остальных составных частей вермахта не хватало, а потому наши сухопутные войска  действовали в одиночестве. В эти июньские дни 1944 г. Гитлеру пришлось впервые  по-настоящему понять, что значит полное господство в воздухе. Его усилия  противопоставить авиации союзников что-либо равноценное (как это видно из  многочисленных переговоров фюрера со Шпеером) оказались совершенно нереальными.
       В эти беспокойные дни я однажды вечером  воспользовался случаем, чтобы в разговоре с Гитлером высказаться насчет его  нереальных планов в отношении люфтваффе. Я сказал ему, что изменение нашего  авиационного вооружения за несколько недель считаю невозможным; нам надо попытаться  использовать максимальное количество старых типов самолетов. Но и здесь мы  безнадежно уступаем врагу. Фюрер воспринял мои слова спокойно. У меня даже  сложилось впечатление, что он со мной согласен, но доказать это не могу. От  своих завышенных требований к Герингу и Шпееру насчет производства самолетов  Гитлер не отказался.

    Роммель говорит Гитлеру  правду

       16 июня мы с Гитлером вылетели в Мец, чтобы  оттуда автоколонной отправиться в Ставку фюрера в Марживале, около Суассона.  Гитлер захотел поговорить с фельдмаршалами Западного фронта, чтобы самому  получить картину положения дел. День, проведенный в Марживале, плохо сохранился  в моей памяти. Но я все же помню, что в полдень состоялось совещание в широком  кругу. Рундштедт доложил обстановку на фронте за последние десять дней и сделал  вывод: имеющимися в его распоряжении силами враг выкинут из Франции быть не  может. Гитлер воспринял это весьма взвинченно и недовольно, ответив ставшей  обычной в последнее время пустой фразой о применении «Фау-1» и ожидаемом в  самые короткие сроки использовании реактивных истребителей. Фельдмаршалы  потребовали обстрела снарядами «Фау-1» скоплений войск в Англии и мест их  высадки во Франции, что, разумеется, обещано быть не могло, ибо рассеивание  этих крылатых бомб являлось слишком большим.

       Во второй половине дня Гитлер имел еще  беседу с Роммелем наедине; о чем они говорили, я узнал только через несколько  недель. Роммель попытался убедить фюрера в том, что война проиграна. Но слышать  это из уст своего фельдмаршала Гитлер никак не желал. Разговор был долгим и в  повышенных тонах. Фюрер пустил в ход всю свою изощренность, дабы убедить  Роммеля в обратном. Но ближайшее будущее показало Гитлеру, что это ему не  удалось.
       17 июня во второй половине дня Гитлер на  машине вернулся в Мец, а оттуда самолетом отправился в Зальцбург. Пребывание в  Марживале оказалось бесплодным и безрадостным, но дало представление о  положении дел после удачной высадки союзников.

    Успехи союзников на Западе

       В последующие дни американцы заняли  полуостров Котантен и им удалось захватить также портовый город Шербур. Гитлера  этот успех противника привел в ярость, и он потребовал точной информации о том,  как все произошло. Катастрофического хода событий это не изменило. К 20 июня  американцы и англичане, прорвав линию фронта, вышли на западное побережье  полуострова Котантен.

       Гитлер следил за событиями на фронте во  Франции с большим беспокойством и лишь с немалым трудом сумел примириться с  тем, что противник захватил инициативу в свои руки. Теперь он надеялся на  размолвку между англичанами и американцами. Фюрер по-прежнему был твердо  убежден в том, что Германии удастся решить исход войны в свою пользу. В эти дни  он повторял это своим многочисленным посетителям (будь то представители  вермахта, промышленности или государства), и многие из них после беседы с ним  покидали «Бергхоф» с чувством уверенности и оптимизма. В речи, произнесенной 22  июня в Платтерхофе на Оберзальцберге перед высшими офицерами, Гитлер сказал то  же самое. Признав всю серьезность положения, он и в этом кругу людей, способных  к правильной оценке обстановки на фронтах, высказал свою веру и надежду на то,  что Германский рейх в конечном итоге победит. Немецкий офицер должен служить  примером для своих солдат, придавать им силы. Твердая уверенность фюрера  произвела на присутствовавших немалое впечатление.

    Гибель Дитля

       Вечером того же дня Гитлера посетил  генерал-полковник Дитль. В Финляндии вырисовывалась опасность ее сепаратного  мира с Россией. Фюрер хотел побеседовать с ним именно об этом. Но Дитль увидел,  что он очень плохо знаком с ситуацией в Северной Финляндии и Северной Норвегии  и имеет ложное представление о ней. Мы были поражены четкостью и резкостью тона  Дитля, который не дал отвлечь себя от этой темы. Фюрер говорил мало и согласился  с его требованием подбросить людей и технику. Когда Дитль удалился, он снова  посетовал на то, что такие доклады ему приходится слышать редко, поскольку  большинство генералов не решаются на подобную открытую манеру докладывать,  сочетающуюся с темпераментом, искренним воодушевлением и порядочностью. Гитлер  дал понять, что желает иметь именно таких генералов, как Дитль.

       Дитль покинул «Бергхоф» поздно вечером и  собирался на следующий день вернуться в Норвегию самолетом. Мы были крайне  потрясены, когда нам сообщили: самолет Дитля потерпел аварию около Земмеринга и  все пассажиры погибли. Это явилось для Гитлера таким же тяжелым ударом, как и  гибель Хубе четверть года назад, что чувствовалось и в его траурной речи на  государственном акте через несколько дней в замке Клезхайм. Фюрер знал Дитля  еще с начала 20-х гг. и назвал его тем офицером, который «с одной стороны,  предъявляет к своим солдатам твердые и даже самые твердые требования, а с  другой, собственной судьбой олицетворяет их истинного друга и отца и является  национал-социалистом по велению сердца не на словах, а на деле, всеми силами и  помыслами». Эта характеристика отвечала истине.

    Второе вторжение?

       Тяжелые бои на фронте вторжения вели к  неописуемому множеству противоречивших друг другу докладов различных инстанций  и командных органов. Соединения войск СС, хотя и втянутые в ожесточенные бои,  все еще давали донесения обнадеживающие. По-другому звучали трезвые доклады  Рундштедта и генерала барона Швеппенбурга – командующего танковой группой  «Запад».
       Желая лучше и по-деловому ознакомиться с  обстановкой, Гитлер с последних чисел июня стал привлекать ко всем обсуждениям  военных вопросов в «Бергхофе» фон Клюге. Он даже отдаленно не догадывался о  том, что фельдмаршал поддерживает тесную связь с Сопротивлением, хотя пока и не  определив четко своего отношения к кругу заговорщиков. Проведенные в «Бергхофе»  вместе дни протекали в полном согласии, и фюрер испытывал к Клюге полное  доверие, сделав его 1 июля преемником фельдмаршала фон Рундштедта. Одновременно  он снял с занимаемого поста генерала Гейра фон Швеппенбурга.

       Отдел «Иностранные армии Запада» стоял на  той точке зрения, что англичане и американцы еще располагают на Британских  островах большим числом дивизий. Называли даже цифру: свыше 60. На основе этих  данных Гитлер предполагал еще и вторую высадку противника – на побережье  пролива Па-де-Кале – и первоначально приказал дивизиям армии генерала фон  Зальмута оставаться на занимаемых позициях. Данные отдела «Иностранные армии  Запада», как выяснилось позже, оказались совершенно ложными. Союзники имели в  Англии максимум 15 дивизий, ожидавших погрузки на суда и переброски на прежнее  место высадки в Нормандии. К этому моменту фюрер был убежден в том, что новому  командующему Западным фронтом удастся создать сплошную линию обороны.

    Разгром группы армий  «Центр»

       Иначе складывалось в это время положение на  Востоке. 22 июня – в тот самый день, когда три года назад начался поход на  Россию, – Красная Армия перешла в крупное наступление против группы армий  «Центр», предприняв свою крупнейшую и успешнейшую операцию в этой войне.  Поначалу казалось, что русские хотят вести наступление в виде операций меньшего  масштаба. Но когда были осуществлены первые прорывы немецкой линии обороны и в  ней образовались значительные бреши, началось крупное танковое наступление в районе  между Гомелем и Витебском, а за ним последовали и дальнейшие. Каждый свой удар  русские готовили налетами авиации и огнем тяжелой артиллерии, массированно  бросая в бой танки. Командующий группой армий «Центр» фельдмаршал Буш пытался  побудить Гитлера отойти с этого, по выражению фюрера, «твердого места». Но тот  приказал удерживать каждую позицию.

       Теперь Гитлер был вынужден отбивать сразу  три наступательных клина врага: во Франции, Италии и России. Он дал  категорический приказ: до конца отстаивать каждый квадратный метр земли. Но  повсюду становилось очевидным: силы противника превосходят наши, а на отдельных  участках – и намного. Но фюрер с этими фактами пока еще считаться не хотел и  воспринимал направляемые ему войсками донесения как сильно преувеличенные. В  группе армий «Центр» он заменил Буша Моделем, а несколько дней спустя  командующего группы армий «Север» генерал-полковника Линдема –  генерал-полковником Фрисснером. Но эта смена лиц никак не повлияла на ход  событий. Группа армий «Центр» уже потеряла 25 дивизий, примерно 350000 человек.  В линии фронта возникла брешь величиной около 300 км, через которую русские  продвигались к германской границе.

       9 июля Гитлер вылетел в свою Ставку в  Восточной Пруссии. Его сопровождали Хейтель, Дениц, Гиммлер, Йодль и Кортен. С  Восточного фронта прибыли Модель, Фрисснер и генерал-полковник кавалер фон  Грайм – командующий авиацией группы армий «Центр». Начальник генерального штаба  сухопутных войск Цейтцлер отсутствовал. С начала русского наступления у него  возникали различные, порой острые, разногласия с Гитлером, поскольку он не мог  следовать взглядам фюрера по вопросам командования сухопутными войсками и, к  тому же, находился на пределе своих сил. С тех пор Гитлер его больше никогда не  видел.
       Разговор в Восточной Пруссии шел в первую  очередь о быстрой переброске на Восточный фронт новых соединений. Модель и  Фрисснер смотрели на дальнейший ход событий с некоторым оптимизмом. Их  предложения и требования можно было выполнить в течение ближайших недель,  однако при том предварительном условии, что русские не решили быстро  пробиваться дальше. Гросс-адмирал Дениц требовал удерживать важные для новых  подводных лодок порты на Балтийском море. Во второй половине дня Гитлер вылетел  в Зальцбург. У меня сложилось впечатление, что ход событий на Восточном фронте  он все еще оценивает позитивно.

       В эти последние недели на Оберзальцберге я  пережил очень тронувшее меня событие. Во время одного обычного обсуждения  обстановки мне по какой-то причине пришлось выйти из холла в находящуюся рядом  небольшую комнату. Там я вдруг услышал, как Гитлер сказал обо мне, что я –  единственный, кто открыто и без опаски высказывает ему свое мнение. Нечаянно  услышанные слова фюрера, прозвучавшие именно сейчас, когда враг в трех местах  пробивается к рейху, укрепило меня в намерении и впредь вести себя так же. Я не  вернулся на совещание, ибо мне было досадно, что другие не поступают таким же  образом.

    Свадьба Хевеля

       12 июля посол Хевель устроил в Зальцбурге  свою свадьбу. Она проходила в Кавалерском доме рядом с замком Клезхайм, в числе  приглашенных были и мы с женой. На бракосочетании присутствовал и Гиммлер.  Потом был дан обед. Риббентроп произнес длинную, заранее подготовленную речь, в  которой превозносил супруг дипломатов, которые, по сравнению с любыми другими  дамами высшего общества, имеют особые задачи и обязанности. Подобные  восхваления вызвали у нас, кто помоложе, иронические реплики, мы вели себя  непринужденно, радуясь хотя бы минутной свободе от службы на Оберзальцберге. Я  покинул зал только поздно вечером, когда был вызван туда телефонным звонком.

       Когда я, раздосадованный, вернулся в  «Бергхоф», Гитлер сидел со своими гостями в холле у камина. Моей жене пришлось  сесть рядом с ним и рассказать о свадьбе Хевеля. Она описала все с большим юмором  и иронически прошлась насчет речи Риббентропа, из которой следовало, что все  недипломатические жены – просто какие-то неполноценные создания. Хотя ее слова  и вызвали смех, фюрер попросил своего личного адъютанта представить ему текст  речи Риббентропа.
       Последние дни на Оберзальцберге протекали  спокойно и в серьезной атмосфере. Фюрер уже дал понять, что ввиду положения в  России должен вернуться в Восточную Пруссию. Но он все откладывал отъезд, так  как перестройка его бункера в «Волчьем логове» пока не закончилась.

       В эти дни у меня впервые сложилось  впечатление, что исход войны Гитлеру ясен. Я почувствовал это по отдельным его  фразам и репликам, в которых, однако, постоянно все еще шла речь о продолжении  войны, о новом оружии и его воздействии, а также о том, что будут у нас еще и  успехи. Фюрер не сдавался, и прежде всего в нем крепло убеждение: я не  капитулирую никогда!

       Гитлер много говорил со мной о своих планах  и намерениях насчет люфтваффе. Он решил целиком сосредоточиться на производстве  истребителей. Все остальное запретить. Выпуск истребителей теперь наиважнейшее  дело. Каждый новый день фюрер встречал надеждой на то, что первые реактивные  самолеты уже передаются войскам. Укреплять в нем такую надежду я не мог. Раньше  чем через полгода на это рассчитывать было нельзя. Главной моей тревогой,  которую я не скрывал, была нехватка горючего. Некоторые соединения группы армий  «Центр» уже докладывали о больших затруднениях в обеспечении им. Гитлер  говорил, что теперь идет борьба между защитой важнейших предприятий и  сохранением боеспособности истребителей. Эту трудность он видит, но мы никогда  не должны терять шанс одержать верх. Такому требованию препятствовали едва ли  преодолимые трудности, которые я утаивать от фюрера не мог. Но он сохранял  уверенность или просто делал вид.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

  •    
    Прощание с Оберзальцбергом

       15 июля Гитлер дал приказ следующим утром  переместиться в Восточную Пруссию в «Волчье логово». Круг лиц в «Бергхофе»  уменьшился. Гостей почти не осталось. Фюрер становился все спокойнее. В последний  вечер, прежде чем удалиться к себе, он обошел все картины, пристально  всматриваясь в них, – прощался с ними. А потом сказал фрау Брандт и моей жене  «До свидания!», поцеловал им руку и, уже поднявшись на несколько ступенек по  лестнице в соседнюю комнату, вдруг вернулся, еще раз сердечно попрощался с ними  и вышел из холла. То было расставание навсегда.

       На следующее утро мы вылетели в Восточную  Пруссию и к полудню прибыли в «Волчье логово». В 13 часов Гитлер заслушал  доклад об обстановке, как будто мы никогда не покидали Ставки фюрера. Теперь он  жил в уже отстроенном «гостевом бункере». Доклад о положении на фронтах  состоялся в прилегающем бараке, где имелось большое помещение, предназначенное  для обсуждения обстановки. Я поразился решительности Гитлера. Его воля и  нервная энергия импонировали мне. Он пытался начать здесь все заново и  чувствовал себя в солдатском окружении в своей среде. А со всех стран света шли  только одни плохие вести. У меня сложилось впечатление, что соединения наших  сухопутных войск – при последнем издыхании. Во вражеском превосходстве никакого  сомнения не было.
       17 июля во время автомобильной поездки на  передовую был атакован истребителями-бомбардировщиками Роммель. Водителя убило  на месте, а фельдмаршал был тяжело ранен в голову. Когда состояние Роммеля  немного улучшилось, его доставили на родину. На фронт он больше не возвратился.

       Через два дня в Ставку фюрера прибыл  фельдмаршал Кессельринг. 20 июля он праздновал 40-летие своей военной службы и  получил от Гитлера высшую награду – бриллианты и дубовые листья с мечами к  Рыцарскому кресту. Приезд его был радостным событием. Несмотря на яростные  атаки англичан, американцев, поляков и французов, им не удалось добиться того,  чтобы фронт Кессельринга рухнул. Фюрер с чувством высказал ему слова  признательности и похвалил за ту твердость, с какой тот вел в Италии умно  спланированную оборону перед лицом вражеского превосходства.

    20 июля

       Следующим днем было 20 июля 1944 г. В первые  послеобеденные часы Гитлер ожидал прибытия дуче. Поэтому начало обсуждения  обстановки было передвинуто на полчаса и назначено на 12.30. Мы, участники  обсуждения, собрались в этот приятный, теплый летний день перед бараком. Там, в  кругу нескольких других офицеров, стояли Боденшатц, Путткамер и граф фон Штауффенберг,  который с 1 июля являлся начальником штаба командующего армии резерва  генерал-полковника Фромма. Всего несколько дней назад фюрер вызывал его для  доклада на Оберзальцберг. Гитлера интересовало тогда положение дел с  формированием новых танковых и пехотных дивизий. Сегодня же Штауффенберг должен  был доложить о возможностях выполнения приказа фюрера.

       Гитлер поздоровался за руку со всеми  стоявшими перед бараком офицерами и, сопровождаемый ими, сразу вошел в  помещение для обсуждения обстановки, где его уже ожидали: Кейтель, Йодль,  Кортен, Буле (начальник штаба ОКВ по сухопутным войскам), Шмундт, Хойзингер,  Варлимонт, Фегеляйн, Фосс, полковник Брандт (начальник оперативного управления  генштаба сухопутных войск), капитан 1-го ранга Асман (Первый адмиралтейский  штабс-офицер штаба оперативного руководства вермахта), Шерф, посланник  Зоннляйтнер, Боргман, Гюнше, Ион фон Фрейенд, подполковник Вайценэггер  (начальник оперативного отдела штаба Йодля), майор Бюхс (офицер генштаба  люфтваффе при Йодле) и два стенографа (д-р Бергер и Бухольц).
       Обсуждение обстановки, как всегда, началось  с доклада Хойзингера о положении на Восточном фронте. Я стоял чуть в стороне и  уточнял с другими адъютантами программу приема Муссолини. Меня вдруг  заинтересовал один пункт в докладе Хойзингера, и я подошел к другой стороне  стола, чтобы получше разглядеть лежавшую на нем карту с обстановкой. Здесь я  простоял несколько минут до взрыва бомбы.

       Это произошло в 12.40. На какое-то мгновение  я потерял сознание. Очнувшись, увидел валявшиеся вокруг деревянные обломки и  груды битого стекла. Моей первой же мыслью было как можно скорее выбраться  отсюда. Я выкарабкался через окно и побежал вокруг барака к главному входу.  Голова гудела, из нее и из горла лилась кровь, я почти оглох. У входа в барак я  увидел ужасную картину. Там уже лежало несколько тяжелораненых, а другие  раненые едва держались на ногах и падали. Гитлера вывел фельдмаршал Кейтель.  Его мундир и брюки висели клочьями, но, как показалось мне, серьезных телесных  повреждений он не получил. Фюрер сразу же отправился в свой бункер, где им  занялись врачи. Выяснилось, что тяжелые ранения получили 11 участников  обсуждения; их немедленно доставили в находившийся в четырех километрах от  Ставки госпиталь.

    Все остальные  были легко, а некоторые и довольно тяжело ранены, почти у всех лопнули  барабанные перепонки. Я бросился в соседний барак со средствами связи, по  телефону вызвал ведающего ею подполковника Зандера и приказал ему немедленно  блокировать связь для всех, кроме Гитлера, Кейтеля и Йодля, чтобы не  просочились ложные известия.
       Затем я поспешил в бункер фюрера. Войдя, я  увидел Гитлера сидящим в своем рабочем помещении. У него было возбужденное,  почти радостное лицо человека, ожидавшего чего-то тяжкого, но счастливо  избежавшего этого. Он спросил меня о моих ранениях, и я ответил, что всем нам  невероятно повезло.
       Разговор сразу же перешел на причины  покушения и личность покушавшегося. Гитлер категорически отверг подозрение,  будто взрыв совершили сотрудники «Организации Тодта», за несколько дней до того  ведшие работы в этом бараке.

       Тем временем обнаружили отсутствие графа  Штауффенберга и стали искать его. Вскоре установили, что после начала  обсуждения он незаметно удалился, а затем в соседней комнате пытался поговорить  по телефону, но, не дождавшись соединения и оставив свою папку, поспешил к  автомашине, в которой уже сидел обер-лейтенант фон Хефтен, его  офицер-порученец. Комендант Ставки фюрера уже объявил тревогу, так что все  посты получили указание никого не пропускать. Внешний контрольно-пропускной  пункт машина Штауффенберга смогла проехать только после того, как это разрешил  по телефону адъютант коменданта Ставки. Он знал Штауффенберга лично, утром  завтракал с ним и предположил, что полковнику потребовалось срочно вернуться в  Берлин. Никакой взаимосвязи между взрывом и спешкой графа он не усмотрел; таким  образом Штауффенберг смог беспрепятственно подъехать к ожидавшему его и уже  готовому взлететь «Хе-111» начальника тыла сухопутных войск. Постепенно  становились известны все новые и новые подробности, и вскоре причастность  Штауффенберга к покушению уже не оставляла никаких сомнений.

       Для проведения полицейского и  криминалистического расследования все полномочия получил тут же назначенный командующий  армии резерва Гиммлер. После краткого пребывания в «Волчьем логове», куда  прибыл и Геринг, он, чтобы быть поближе к дальнейшим событиям, немедленно  вылетел в Берлин… По телефону о них ясного представления поначалу получить не  удалось. Полет Штауффенберга из Растенбурга до берлинского аэродрома Рангсдорф  требовал два часа, а путь до имперского военного министерства – примерно еще  одного часа. Таким образом, можно было рассчитывать, что Штауффенберг появится  на Бендлерштрассе только после 16 часов. Не ранее мог, предположительно,  прибыть в Берлин и Гиммлер.
       Так прошло несколько часов, за которые мы  смогли снова привести себя в порядок. Меня отвезли к одному военному врачу,  который оказал мне первую помощь и сделал перевязку. Когда я вернулся в Ставку,  мною занялся сопровождавший Геринга врач, он констатировал сотрясение мозга и  предписал постельный режим.

    Геринг  распорядился выставить перед моей комнатой эсэсовскую охрану и позаботиться о  том, чтобы я не вставал. Это, разумеется, оказалось невозможным, поскольку из  всех адъютантов я получил ранение самое легкое и был более или менее способен  нести службу.
       Профессор Брандт разрешил мне вечером снова  приступить к исполнению моих обязанностей. Это было необходимо, ибо Гитлер уже  действовал весьма активно. После ужина и вечернего обсуждения обстановки он  заговорил со мной. Фюрер уже знал, что Шмундт и Боргман ранены очень тяжело, а  Путткамер из-за повреждения колена вынужден лежать. Мне требовался помощник, и  я спросил фюрера, нельзя ли привлечь подполковника фон Амзберга. Несколько лет  назад он был адъютантом Кейтеля и хорошо знал условия в Ставке. Гитлер сразу  согласился. Но больше всего его заботил вопрос, кого ему следует назначить  начальником генерального штаба сухопутных войск. Генерал-полковник Цейтцлер  считался больным. К тому же фюрер его вообще больше видеть не желал. В качестве  преемника он думал о Гудериане. Лично я считал Гудериана для этой должности  непригодным. Мне казались более подходящими генерал Буле или генерал Кребс. Но  Гитлер решил вопрос в пользу генерала Гудериана.

       Уже вечером стали известны многие  подробности из Берлина. Там инициативу захватил в свои руки министр Геббельс.  Он вызвал к себе командира берлинского охранного батальона майора Ремера и  соединил его по телефону с Гитлером. Фюрер приказал ему силой оружия  восстановить в Берлине порядок.
       Тем временем на Бендлерштрассе неустойчивый  в своем поведении генерал-полковник Фромм, уже замененный Гиммлером командующий  армии резерва, после некоторого колебания решил проявить инициативу. Он  приказал схватить зачинщиков и немедленно расстрелять их во дворе министерства.  Это были полковник граф фон Штауффенберг и его офицер-порученец обер-лейтенант  фон Хефтен, а также генерал-полковник Ольбрихт и начальник штаба Общего управления  сухопутных войск полковник генштаба кавалер Мерц фон Квирнхайм.  Генерал-полковника Бека заставили покончить жизнь самоубийством. Гитлер был  именно этими мерами явно разозлен и приказал предать остальных схваченных  заговорщиков суду Народного трибунала.

       К вечеру, после отъезда Муссолини, Геббельс  начал настаивать на том, чтобы Гитлер выступил по радио: народ испытывает  неуверенность, которую можно устранить только непосредственным обращением  фюрера. Гитлер согласился и ночью произнес по радио речь, назвав в ней  заговорщиков поименно и заявив, что его хотела уничтожить «совсем небольшая  группа тщеславных, бессовестных и вместе с тем преступных глупых офицеров».  Далее он сказал: «Я воспринимаю это как подтверждение моей миссии. Цель моей  жизни – продолжать делать то, что я делал доныне».
       К сообщению о смерти еще 20 июля стенографа  Бергера от ранений фюрер отнесся с участием. 22 июля скончался посмертно  произведенный в генерал-майоры полковник Брандт, о котором впоследствии стало  известно, что он принадлежал к одной из групп Сопротивления, и генерал Кортен,  начальник генерального штаба люфтваффе. Весьма своеобразную роль сыграл  начальник службы связи вермахта генерал Фельгибель. Он оставался в Ставке  фюрера всю вторую половину дня, поздравил Гитлера с благополучным исходом  покушения, а сам, как оказалось, тоже участвовал в Сопротивлении. Он был  арестован 21 июля и казнен.

       Генерал Шмундт, по заключению врачей, был  ранен настолько тяжело, что, в лучшем случае, смог бы приступить к исполнению  своих служебных обязанностей только через несколько недель. Гитлеру его  особенно недоставало как раз в это напряженное время. Его заместитель генерал  Бургдорф возглавил Управление личного состава сухопутных войск и лишь после  смерти Шмундта в октябре 1944 г. занял также его место адъютанта по вермахту.
       Сам Гитлер в первые дни после покушения  испытывал потрясение большее, чем поначалу мы предполагали. Он стал плохо  слышать. У него болели руки и ноги, были повреждены нервные корешки левой руки,  но врачам удалось устранить это последствие взрыва через несколько дней. Ему  помогали держаться только сильная воля и усилившееся сознание своей мессианской  роли.

       В эти дни фюрер часто проводил совещания по  обсуждению обстановки, на которых бывал резок и груб, а также предъявлял  сухопутным войскам и люфтваффе невыполнимые требования. Теперь он гораздо чаще  вызывал меня для разговора о положении дел в люфтваффе. Я и по сей день  удивляюсь тому, что эти разговоры проходили нормально, без резкостей с его  стороны. Мне пришлось говорить ему, что наша авиация еще имеет какие-то шансы  на успех только на Восточном фронте. На Западе же ввиду явного количественного  превосходства авиации противника у нее никаких шансов нет.
       Гитлер со мной соглашался, но продолжал  упорствовать: «Я не капитулирую никогда!». Он не уступал ни в чем. События же  на фронте уже определялись постоянно возрастающими силами и боеспособностью  противника, который на Востоке все чаще оказывался способен добиваться  стратегического прорыва. Фюрер же стоял на той точке зрения, что враг и до сих  пор испытывает такой страх и респект перед нами, что на такой прорыв не  отважится. Пока Гитлер был все еще прав.

       Через несколько дней после покушения в  Ставке фюрера появился д-р Геббельс и имел с ним продолжительные беседы. Самым  настоятельным его желанием было, чтобы фюрер объявил тотальную мобилизацию.  Гитлер был теперь готов пойти на это и назначил Геббельса имперским  уполномоченным по тотальной военной мобилизации, а 25 июля подписал указ, в  котором определялись важнейшие задачи. Большого значения для дальнейшего  развития жизни государства указ не имел, ибо мы уже длительное время и так жили  в условиях тотальной войны. Фактически же это означало ослабление позиции  Шпеера.
        Примерно в то же самое время в Ставку фюрера  прибыл фельдмаршал барон фон Рихтхофен, чтобы доложить о своем выздоровлении  после перенесенной хирургической операции. Гитлер принял его после вечернего  обсуждения обстановки. Рихтхофен обратился к нему с просьбой положить конец  войне. Услышав это, я пришел в ужас, ибо Гитлер менее чем когда-либо был готов  к разговору на эту тему. Хотя в таком узком кругу – а мы были втроем – он и  говорил вполне раскованно и откровенно, однако никакой возможности сносного для  Германии мира не видел. В ходе этого непринужденного обсуждения высказывались  различные мнения; фюрер уважал Рихтхофена, который вел себя ни высокомерно, ни  подобострастно.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

  •    
    Преследования
                           
    В эти дни из  Берлина в Ставку фюрера ежедневно поступали донесения штаба Гиммлера о  результатах расследований. Каждый доклад содержал новые имена участников  Сопротивления. Список их все яснее показывал, что становым хребтом этого  Сопротивления в значительной мере служили консервативные круги. Дворянство было  представлено в нем настолько широко, что множились голоса тех, кто огульно  осуждал это сословие. Особенную активность здесь проявлял имперский  организационный руководитель партии д-р Лей, пока фюрер не велел ему замолчать.  Таким образом, страсти вокруг данной темы несколько улеглись. Но сообщения,  которые Фегеляйн передавал Гитлеру, шли нескончаемым потоком. Только через  несколько недель, когда основные расследования уже закончились, а главные лица  Сопротивления были арестованы и начались судебные процессы в Народном  трибунале, фюрер от дальнейших сообщений ему отказался. Ход событий на фронтах  заставил его снова заниматься этими делами, уделяя им все свое внимание.

       Поведение Фегеляйна после 20 июля сохранилось  в моей памяти как особенно отвратительное. Он отнюдь не довольствовался тем,  что засыпал фюрера донесениями о расследованиях, но и в изобилии клал ему на  стол снимки казней. Я разглядывать такие фотографии не пожелал. Гитлер столь же  мало интересовался ими, как и фотографиями разрушенных городов, которые смотрел  против воли, лишь принимая их к сведению. Он был просто не в состоянии видеть  горящий город или непосредственно после бомбежки посещать превращенные в груды  щебня и развалин, жилые кварталы. Фюрер в буквальном смысле слова закрывал  глаза на последствия своих приказов, и его даже было невозможно побудить  посетить (за отдельными исключениями) больницы и госпитали.
       Главной заботой Гитлера было положение в  воздухе, к которому он постоянно возвращался также и в разговорах с  посетителями. Он все еще твердо верил в возможность производства реактивных  самолетов и их применения в Северной Франции. Фюрер знал мою точку зрения по  этому вопросу, но учитывать ее не желал. В «Ме-262» фюрер видел шанс повернуть  военное счастье лицом к Германии.

       Русские пробивались все дальше. В начале  августа они взяли Брест-Литовск и Ковно, а в боях следующей недели окружили  группу армий «Север» в Курляндии. Незадолго до этого они подошли к Варшаве, где  вспыхнуло восстание, организованное польским вооруженным подпольем. Гиммлер  приказал подавить и разгромить его всеми средствами. Сделать это удалось с  большими потерями для поляков. Дальше на юг линия фронта была отодвинута  русскими почти до венгерской границы.
       Бои в  Северной Франции тоже принесли дальнейшие успехи противнику. Прорыв американцев  у Авранша открывал перед ними всю Бретань. Гитлер приказал немедленно  предпринять контрнаступление с востока на запад, от основания полуострова  Котантен до побережья Бискайского залива – приказ, который никак не  соответствовал положению в данном районе. Наступление захлебнулось ввиду  превосходства противника в воздухе, противопоставить которому нам было нечего.

    Резкое ухудшение моего  здоровья

       В первые дни августа мое здоровье  катастрофически ухудшилось из-за пережитого сотрясения мозга. Усилились  головные боли, чувствовал я себя отвратительно. Пришлось лечь в постель. Мне  все-таки удалось побудить Кейтеля «одолжить» Гитлеру своего адъютанта по  люфтваффе майора фон Шимонского. Фельдмаршал хотя и ругался, но пошел  навстречу. Фюрер на эту замену согласился и предоставил мне покой. Я продолжал  находиться в Ставке и лежал в своей комнате, поскольку нуждался в спокойной и  уравновешенной обстановке, чтобы оправиться от ранения в голову 20 июля.  Выздоровление длилось довольно долго, я с трудом смог подняться только в конце  августа, и мне был необходим продолжительный отпуск для поправки.

       Об этих трех неделях никакого хорошего  воспоминания у меня не осталось. Сам Гитлер порой лишь с трудом держался на  ногах, а то, что мне приходилось слышать от Амзберга и Шимонского, никак  восстановлению моего здоровья не способствовало. Фюрер несколько раз посетил  меня. Его заботил теперь новый план. Только что сформированными дивизиями и новыми  соединениями истребителей он хотел предпринять на Западном фронте далеко идущее  наступление. Я сразу спросил его, почему он не сосредоточивает все силы против  русских, и получил ответ: их он сможет атаковать и позже, но это станет  невозможным, если американцы окажутся в рейхе. Понять позицию  Гитлера я не мог. И думаю,  не было в Германии тогда никого, кто смог бы понять этот замысел фюрера. Все мы  тогда уже думали:
       «Первым делом дать ами промаршировать в  рейх, а русских как можно дольше удерживать вдали от старой германской  имперской границы». Гитлер такой установки не одобрял. Он давал понять, что  власти евреев и американцев боится больше, чем власти большевиков.

       Во время одного такого посещения меня  Гитлером зашла речь о пригодности Геринга и эффективности его действий как  главнокомандующего люфтваффе. Фюрер высказался в том смысле, что падения  Геринга он не желает и пойти на это не может. Заслуги Геринга уникальны, и  может случиться так, что тот ему еще понадобится. Гитлеру было ясно: с люфтваффе  Геринг не справился, не в последнюю очередь из-за своей бездеятельности, а  также и потому, что он, фюрер, слишком считался с ним как со «старым другом».  Но переходя к последним событиям, Гитлер говорил: он знает, что Геринг – на его  стороне. Он все еще испытывал к Герингу доверие. Я давал понять, что у меня на  это другой взгляд. Но фюрер свою точку зрения насчет Геринга менять не хотел. Я  молчал, ибо убедить Гитлера в обратном было невозможно. Он также говорил, что  люфтваффе должна была бы иметь нового главнокомандующего, который относился бы  к своей работе с душой. Там следовало бы сделать очень многое. Фактически в те  недели существовало даже два начальника генерального штаба люфтваффе – Крайне,  пользовавшийся доверием Геринга, и Коллер – заместитель Кортена.

       Амзберг и Шимонский приходили ко мне почти  ежедневно, информируя меня о происходящем. Почти каждый день они рассказывали о  раздражении Гитлера в отношении люфтваффе. На фронтах вражеские войска неудержимо  продвигались вперед.

    Лечение и выздоровление

       В день моего отъезда – это было в конце  августа – я доложил о своем событии Гитлеру. Он стоял в уже восстановленном  бараке для обсуждения обстановки, в котором четыре недели назад взорвалась  бомба. После покушения фюрер стал горбиться больше, чем прежде. У меня возникло  впечатление, что он еще не здоров. Гитлер попрощался со мной очень дружески и  напутствовал пожеланиями скорого выздоровления. О делах мы не говорили. Фюрер  вручил мне специально учрежденный им для уцелевших при покушении особый Знак за  ранение. От обычного он отличался тем, что стальной шлем и мечи были немного  подвинуты вверх, чтобы было место для надписи: «20 июля 1944» и его росчерка на  металле.

       Ночным поездом я выехал в Берлин, а оттуда –  сразу в имение родителей жены около Хальберштадта. В пути мне стало плохо.  Только в середине сентября я смог на машине отправиться с женой на курорт  Зальцбрунн в Силезии. За четыре недели, проведенные здесь, я довольно быстро  поправился и хорошо отдохнул. Когда я находился в Ниенхагене, моя жена получила  написанное фюрером от руки письмо с пожеланием мне быстрого выздоровления. Я  был просто потрясен этим выражением высокий оценки, но прежде всего тем, что в  тяжелых военных условиях он нашел время для такого письма, и счел это знаком доверия  фюрера, налагающим на меня большие обязательства. Письмо Гитлера жена сожгла в  конце войны, прежде чем американцы вошли в Ниенхаген.

       Находясь в Зальцбрунне, я снова живо следил  за военными событиями. Налеты на Берлин становились все сильнее; наш дом  уцелел, но рядом стоящие были разбомблены или выгорели. Здесь же война мною  почти не чувствовалась, не в последнюю очередь благодаря моим дружеским, еще с  довоенных времен, отношениям с Карлом Ханке, тогдашним гауляйтером Бреслау,  который заботился обо мне. Вместе с ним мы побывали на стройке новой Ставки  фюрера. Здесь пока не было ничего, кроме фундамента. Я всегда считал ее  постройку в этом месте совершенно излишней и теперь оказался прав:  строительство было приостановлено.

    Вести из Ставки фюрера

       Важнее всего в Зальцбрунне были для меня  приезды замещавшего меня Шимонского. Каждый раз он привозил с собой кучу  опасений, но обладал достаточным чувством юмора, чтобы преодолевать свои  тревоги, несмотря на плохие вести. В Восточной Пруссии русский все ближе и  ближе. Ставку фюрера вскоре придется эвакуировать. Противник ведет бои уже у  Гольдапа, пробиваясь дальше на запад и в других пунктах. Я сказал Шимонскому,  что, по моему мнению, неотъемлемую часть Ставки следует передислоцировать в  Цоссен, около Берлина. Сам он был потрясен обстановкой в воздухе. Боеспособных  авиационных соединений почти нет. Фактически люфтваффе боевых действий не  ведет. Гидрогенизационные предприятия не работают, а заводы каучука сильно  разрушены, так же как и шарикоподшипниковые. Это сказывается не только на  выпуске продукции, но и на снабжении и пополнении войск. Американская авиация  все сильнее сосредоточивается на разрушении ключевых отраслей промышленности. В  общем и целом положение и на Востоке и на Западе – катастрофическое.

       Шимонский рассказывал мне и о том плохом  состоянии, в котором находится Гитлер. 26 сентября Гиммлер доложил фюреру о  действиях Сопротивления еще в 1938-1939 гг., назвав при этом имена Канариса, Герделера,  Остера, Донаньи и Бека. Из этого доклада явствовало, что даты начала кампании  на Западе постоянно выдавались противнику. Дальнейшие расследования показали,  что предпринимались сорвавшиеся попытки отстранить Гитлера от власти или убить  его. Эти сообщения вызвали у него катастрофическое ухудшение здоровья. В конце  сентября у фюрера начались острые желудочные колики и судороги. Морелль  поставил диагноз: это и другие заболевания вызваны его тяжелым душевным  состоянием. Несколько дней ему пришлось бездеятельно пролежать в постели, и  только в начале октября он вернулся к делам, однако поначалу очень медленно.  Смерть Шмундта 1 октября от полученных при взрыве в «Волчьем логове» ранений  тоже сыграла свою роль. Мне известно, что в последние месяцы Гитлер ни с кем не  разговаривал столь доверительно, как с ним.

       Шимонский рассказал мне также о том, что в  самом конце сентября у Гитлера побывал кавалер фон Грайм. Фюрер намеревался  назначить его фактическим главнокомандующим люфтваффе, оставив Геринга  почетным. Я же предположил, что Грайм, также и ввиду бесперспективного  положения, от работы вместе с Герингом откажется. Смещенного к тому времени  начальника генерального штаба люфтваффе генерала Крайпе Шимонский назвал  «человеком, которому не повезло», но причины его увольнения с этой должности  назвать не смог. Однако мы сошлись на том, что решающее слово здесь сказали  люди партии. Группенфюрер СС Фегеляйн, после покушения возомнивший себя важной  персоной, шпионил за Крайне.
       С озлобленностью и ожесточением рассказал  мне Шимонский о смерти фельдмаршала Роммеля, который перед тем по распоряжению Гитлера  вышел в отставку. Ему  пришлось пойти на самоубийство, поскольку стала известна его принадлежность к  движению Сопротивления. Мы пришли к мысли, что Роммель стал его участником  только под влиянием третьих лиц и вряд ли по собственному побуждению хотел  выступить против Гитлера. Мы знали, что начальник его штаба генерал Шпейдель  поддерживал теснейший контакт с движением Сопротивления, и сделали из этого  факта вывод, что Роммель знал о заговоре или участвовал в нем. Но то, чтобы он  являлся его движущей силой, мы полностью исключали.

       Единственной положительной новостью,  полученной от Шимонского, явилось сообщение о первом успешном запуске «Фау-1»  по Лондону в начале сентября. Хотя целый ряд этих снарядов падал на открытой  местности, многие из них наносили большой ущерб. Реакция англичан показывала,  как болезненно они воспринимали обстрелы. От дальнейшего применения этого  оружия Гитлер ожидал многого.
       Шимонский сообщил мне и об отбитой высадке  англичан в районе Арнгейма, затем о тяжелых боях за Ахен, об отпадении Венгрии,  о высадке англичан в Греции и захвате Афин, о потере Антверпена, а под конец, о  восстании поляков в Варшаве, вспыхнувшем 2 октября 1944 г. Сообщил он и о  планах Гитлера предпринять в Арденнах новое наступление против американцев с  целью вернуть Антверпен. Я спросил Шимонского, чего же фюрер хочет этим  добиться. Даже если Антверпен и будет снова взят нами, решающего прорыва этим  не добиться. Шимонский сказал только, что Гитлер желает этого наступления,  чтобы выиграть время для производства нового оружия. Я спросил: какого? На этот  вопрос он ответить не смог.

       В середине октября я поехал по лечебным  делам в Ниен-хаген. 22 октября мне позвонил Путткамер и спросил, могу ли я  вернуться: люфтваффе все еще – тема № 1, а между Гитлером и Герингом –  постоянная напряженность. Я ответил, что на следующий день выезжаю в Берлин и  ночью с 23 на 24 октября прибуду в Восточную Пруссию, хотя чувствую себя еще не  вполне здоровым. Мне было ясно: я должен сейчас помочь Гитлеру. На этом мой  отпуск для поправки здоровья неожиданно закончился.

    Возвращение в «Волчье  логово»

       Утром 24 октября я уже снова находился в  «Волчьем логове», обнаружив здесь некоторые перемены. Бункер фюрера превратился  в бетонный колосс с 7-метровыми стенами. Усилены были стены и других бункеров,  а все простенки прежних деревянных бараков и построек залиты бетоном толщиной  60 см.
       Меня сердечно приветствовали прежде всего  Путткамер и Шимонский. Первая половина дня прошла очень быстро – меня вводили в  курс дел. Путткамер сообщил о тех заботах, которые изо дня в день доставляла  Гитлеру люфтваффе. Он рассказал мне о посещении Грайма и намерении фюрера  сделать его главнокомандующим ВВС. Путткамер был недоволен затяжкой этого дела  и стремился к его решению.

       В адъютантуре произошли перемены  персонального характера. Генерал Бургдорф, являвшийся прежде заместителем  Шмундта, теперь выполнял обе его функции: начальника Управления личного состава  сухопутных войск и шеф-адъютанта фюрера. Он привел с собой молодого майора  Иоханнмейера, офицера-фронтовика, награжденного Рыцарским крестом. Амзберг и  Шимонский вернулись к прежним местам службы, а вскоре после Рождества появился  подполковник генштаба Боргман.

     О ходе событий на фронтах  Путткамер смог сообщить мне только неблагоприятные вещи. В Восточной Пруссии  русский стоял у Гольдапа. Гумбинен удалось вернуть, дороги были забиты  возвращающимися беженцами. В районе Гумбинена русские свирепствовали:  насиловали и убивали женщин, грабили и поджигали дома. На дорогах царит хаос.  На более южном участке Восточного фронта ОКХ со дня на день ожидает нового  крупного русского наступления. Немецкие дивизии удается пополнять лишь  частично. Особенно велики потери танков, которые едва ли удастся восполнить.  Немецкие соединения на Балканах в полном порядке отступают в рейх из Греции,  пробиваясь через Болгарию, Румынию и Югославию. На Западе американцы и  англичане оружием прокладывают себе путь к германской границе. Гитлер готовит  наступление в Арденнах, которое начнется примерно 1 декабря. Надеются, что  западные союзники до этого сами не проведут в этом районе более крупную  операцию. Крайнюю тревогу вызывает положение в воздухе. Американцы и англичане  летают над германской территорией как над собственной. О какой-либо нашей  противовоздушной обороне и говорить не приходится. Последнее время авиация  союзников осуществляет точечные налеты на отдельные объекты. Они бомбят  нефтеперерабатывающие заводы, авиационные заводы, заводы по производству  каучука и отдельные предприятия-поставщики. Гитлер – в ярости на люфтваффе, но  его можно понять. Однако вина лежит не только на ней одной. Здесь целый узел  причин, начиная с долго находившегося в загоне вооружения люфтваффе, но за это  сейчас, как кажется, спросить не с кого. Путткамер рассказал также о призыве  создавать народное ополчение. В конце октября министр Геббельс атаковал Гитлера  с требованием создать «фольксштурм». Фюрер целиком пошел навстречу этому  требованию. В фольксштурм могут быть призваны все немцы от 16 до 60 лет.  Ответственность за это несут партийные органы. Но оружия и снаряжения в наличии  почти нет.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

  •    
    Намерения, соображения,  иллюзии

       После полудня я доложил Гитлеру о своем  прибытии. Он сердечно поздоровался со мной и сказал, что для беседы вызовет  меня вечером. Рабочий день фюрера, как обычно, начался с ознакомления с  обстановкой на фронтах. На обсуждение явились начальник генерального штаба  сухопутных сил Гудериан и начальник штаба оперативного руководства этих войск генерал  Венк. Йодль в тот момент руководил подготовкой наступления в Арденнах.  Командование люфваффе находилось в переходной стадии. Гитлер распорядился,  чтобы генерал Крайне к нему больше не являлся. Вместо него с докладом прибыл  начальник штаба оперативного руководства люфтваффе генерал-майор Кристиан.  Военно-морской флот представлял адмирал Фосс, который вернулся в строй после  ранения, полученного 20 июля. В эти дни на фронтах, как на Западе, так и на  Востоке, было относительно спокойно. Гитлер использовал предоставившееся время  для подготовки Арденнского наступления. Все вертелось сейчас вокруг этой  операции.

       Вечером того же дня, как и в последующие  вечера до самого ноября, Гитлер, вызвал меня к себе.
    Большинство этих  бесед проходили между 23-24 часами и обычно продолжались часа полтора. В первый  вечер фюрер был спокоен и более или менее бодр. Он сразу заговорил о положении  с люфтваффе и сказал мне, что в последнее время вел переговоры с Граймом. Фюрер  действительно хотел назначить его главнокомандуюшим люфтваффе, формально не  лишая, однако, Геринга этого поста. Грайм предложил другой вариант, который  Гитлеру не вполне подошел. Но тот еще раз побывал у фюрера, и они решили найти  приемлемое решение.

       Я спросил фюрера, знает ли что-либо обо всем  этом Геринг, и он предположил, что знает. Я сказал ему: могу себе представить,  что добровольно Геринг с этого поста не уйдет, и добавил: в коренные изменения  в люфтваффе уже не верю. Наше вооружение в большей или меньшей мере уничтожено.  В настоящее время происходят воздушные налеты на заводские аэродромы. Как  кажется, англичане получают точные данные о количестве уже готовых самолетов и  именно тогда бомбят эти аэродромы. Я придерживался мнения: надо что-то  предпринимать с целью помешать Royal  Air Forse наносить удары по специально избранным  точечным целям. Если бы у нас однажды появился «Ме-262», причем исключительно в  виде истребителя, мы, как я полагаю, смогли бы успешно наносить контрудары  вражеской авиации. Гитлер отнесся к этим словам с раздражением и стал распространяться  насчет предназначения турбореактивных истребителей. Я ответил, что мы должны  исходить из реальностей.
       В один из следующих вечеров Гитлер заговорил  о событиях 20 июля и последовавших затем судебных процессах. Он сказал, что все  расследованное и доложенное ему Гиммлером привело к его болезни. Ни один  человек не может себе представить, какие боли ему ежедневно приходится  выносить. Оказывается, противнику было выдано все: и подготовка к кампании во  Франции, и дата наступления, и цели первых операций. Выдан был врагу и день  начала похода на Россию. В Германии уже ничто не остается тайным. Но наиболее  коварным образом действовал адмирал Канарис. И Герделер тоже был одним из самых  ангажированных заговорщиков, с ним теперь все ясно. Он во всем признался, а вот  Канарис, тот все отрицает.

       Основная масса схваченных злоумышленников,  говорил Гитлер, была вовлечена в заговор более или менее случайно. Число  заангажированных заговорщиков, целиком и полностью участвовавших в  осуществлении преступных планов, совсем невелико. Активным участником заговора  фюрер назвал генерала фон Трескова: его рука была повсюду, но потом он по своей  воле лишил себя жизни, а это значит, что он трезво оценил положение, когда  покушение сорвалось. Фюрер показался мне особенно удрученным тем, что многие  заговорщики были по происхождению из «образованных кругов»: именно таким людям  он в большей или меньшей мере слепо доверял. Его заставляет страдать и вызывает  у него отвращение не то, что они предали его лично, а то, что они предали  Германию. «Я уже довольно давно, – продолжал Гитлер, – знал, что „лучшие круги“  нашего народа – против меня. Но искусство не ведать колебаний – вот  неиссякаемый источник моей силы!».

       В других случаях Гитлер начинал говорить о  боевых действиях на фронтах. Поскольку сейчас положение там было более или  менее спокойным, он рассуждал о том, что противник рано или поздно выдохнется.  Он все дожидается того момента, когда между Америкой и Англией произойдет  разрыв и вражеская коалиция развалится: не может себе представить, чтобы  англичане признали главенство американцев в Европе. Я отвечал, что у меня  мнение другое. Политика Черчилля показывает, что он целиком и полностью на  стороне американцев. К тому же у американцев – огромный перевес, который  позволяет им теперь действовать в Европе в соответствии с их собственными  взглядами и потребностями. Англичане уже не могут сказать ни слова. Потом фюрер  к этой теме больше не возвращался.
       Во второй половине дня 1 ноября у Гитлера  состоялась продолжительная беседа наедине с генерал-полковником фон Граймом.  Потом я спросил Грайма о результатах. Он ответил: пока все остается по-старому.  Я был рад такому решению. Хотя я мог бы во многом упрекнуть Геринга, смена  командования люфтваффе в то время была совершенно бесперспективной. Гитлер  согласился со мной, но сказал, что следует назначить нового начальника ее  генерального штаба. Я предложил кандидатуру генерала Коллера, который как  начальник штаба оперативного руководства люфтваффе знает все проблемы; он  казался мне в той обстановке наиболее подходящим для данной должности благодаря  своему спокойствию и уравновешенности. Это решение совпадало и с намерениями  Геринга, и таким образом Коллер стал последним начальником генерального штаба  люфтваффе.

    «Ареопаг»

       К 11 ноября я выехал в Берлин, чтобы принять  участие в «ареопаге», который Геринг созывал в Военно-воздушной академии,  расположенной в берлинском пригороде Гатов. Руководить этим совещанием он  поручил генералу Пельтцу. Среди участников я увидел известных летчиков –  истребителей и бомбардировщиков, в том числе и Галланда. Заседание открыл  Геринг. Он сказал, что люфтваффе оказалась несостоятельной и мы должны  критически отнестись к этому, чтобы изменить положение вещей. Это следовало  понимать так, что критика не должна затронуть верхушку люфтваффе и его самого,  а также не следует обсуждать вопрос о «Ме-262». От слов Геринга у меня возникло  впечатление, что весь этот «ареопаг» – дело бесполезное, ибо обе темы в большей  или меньшей степени и есть основная причина нынешнего жалкого положения  люфтваффе.

       Призвав присутствующих помочь ему  восстановить репутацию люфтваффе, Геринг удалился. Председательское место занял  Пельтц. Я не мог избавиться от чувства, что он стоит перед неразрешимой  задачей. Он знал, что такое «ареопаг», а именно – трибунал с неограниченными  полномочиями. Но таковым наше собрание, после того как Геринг заранее поставил  ему определенные рамки, быть не смогло. Обсуждение шло то в ложном направлении,  то по второстепенным вопросам, но в любом случае – не по коренным проблемам  люфтваффе. В конечном счете все свелось к таким вопросам, как, скажем,  необходимость укрепления национал-социалистического мировоззрения в люфтваффе,  особенно среди командиров самолетов, и заседание закончилось безрезультатно.  Заключительный протокол, который Геринг потом обсудил с Гитлером, никаких новых  точек зрения не содержал. Все разошлись неудовлетворенные этим совещанием,  которое скорее явилось признаком того, что люфтваффе функционирует уже из  последних сил. «Слишком мало и слишком поздно», – думали летчики-истребители,  усаживаясь в свои самолеты.

    Бесперспективное положение

       В угнетенном состоянии вернулся я в «Волчье  логово». Мысли мои, как уже часто случалось в последние месяцы, были заняты  Гитлером и его действиями. Я спрашивал себя: как этими нашими силами,  рассеянными по всей Европе, хочет он выиграть войну? Рассчитывает ли он на  раскол альянса противников или же, говоря без обиняков, надеется на чудо? Да,  конечно, боеспособность формирований СС гораздо выше, чем соединений сухопутных  войск. Но сражаться без оружия и боеприпасов не могут и они. Я не знал,  известно ли фюреру катастрофическое положение в сухопутных войсках и в  люфтваффе или же он только внушает себе, что это не так.
       Запланированное наступление через Арденны  казалось мне заранее проигранным, малым и второстепенным, которое может быть  успешным только до тех пор, пока стоит зимняя погода, препятствующая действиям  самолетов. Ответов на мои вопросы я не находил.

       В последующие недели новых точек зрения не появилось.  Гитлер все время упирал на высокий национал-социалистический дух, который  должен спаять войска и привести к успехам. Однако для этого было слишком  поздно. В 1939 г. он еще не считал этот дух «всеосвящающим», но, несмотря на  это, войну начал. Теперь он предполагал, что Англия поймет важность войны  против Советского Союза. Но та с самого начала выступала против нас заодно с  русскими. У Америки же в этой войне был только один враг: Германия. Ныне мы  подошли к концу этой борьбы, и перед Гитлером стоял только один вопрос: как ему  самому следует себя вести? Над этой проблемой он задумывался не раз. В  последние дни в «Волчьем логове», между 16 и 20 ноября, я слышал, как Гитлер  говорил об этом. Когда Йодль предложил в связи с Арденнским наступлением перенести  Ставку фюрера в Берлин, он ответил, что из Восточной Пруссии уже никуда не  уйдет. Война проиграна. Эти слова его звучали в те дни неоднократно. Но Борману  все-таки удалось убедить Гитлера уступить.
       20 ноября 1944 г. после обеда фюрер вошел в  свой спецпоезд и покинул «Волчье логово» навсегда.

       Незадолго до того произошло несколько  заслуживающих упоминания событий. 14 ноября американская авиация начала на  Западе бомбежки небольших германских городов (таких, как Дюрен, Юлих и  Хайнсберг) в полосе своего будущего наступления и полностью уничтожила их, хотя  для последующих боев сухопутных войск противника это большого значения не  возымело. В районе Меца американцы втянулись в тяжелые бои и продвигались  медленно. В Восточной Пруссии немецким войскам пришлось отступать и дальше.  Часть их закрепилась в укрепленном районе Кенигсберга, а часть была оттеснена  через Восточную Пруссию в направлении Вислы. Одной из этих армий командовал  генерал Хоссбах, который 21 ноября отмечал свое 50-летие. По этому случаю Гитлер  направил ему чек на 50000 рейхсмарок, что явилось знаком его доверия к своему  бывшему адъютанту.
       21 ноября мы прибыли в Берлин. На следующий  день Гитлеру пришлось обратиться к профессору фон Айкену, который в клинике  «Шаритэ» удалил ему небольшие полипы на голосовых связках. Фюреру было  предписано до 28 ноября щадить их и меньше говорить.

       28 ноября в захваченный порт Антверпена  прибыл первый американский морской конвой. Отныне никаких проблем со снабжением  своих войск у противника на Западе не было. Ранее, 14 ноября, англичане  предприняли наступление против наших войск на Маасе и у Венло (Голландия), но  прочного успеха не имели. В это же время южнее американцы тщетно попытались  прорваться на территорию Германии, однако между Дюреном и Юлихом были даже  отброшены. В декабре они пробились до Страсбурга. Гитлер следил за ходом боев  на западной границе рейха с большим опасением, боясь, что американцы упредят  его в захвате исходных позиций в районе намеченного им наступления. Он возлагал  на это наступление большие надежды и уже мысленно видел, как авангард немецких  войск врывается в Антверпен.
       10 декабря вечером мы выехали из Берлина и  утром 11-го прибыли в Цигенберг, вблизи Бад-Наухайма. Здесь находился очень  красивый старинный дворец, отреставрированный Шпеером еще в начале войны.  Однако Гитлер решительно заявил, что во дворце никогда не поселится, и Шпееру  было дано распоряжение построить в ближнем лесу бараки и бункеры. Мы  отправились в лагерь, а во дворце и ближайших зданиях расквартировался командующий  Западного фронта со своим штабом.

    Арденнское наступление –  последняя попытка

       В течение первых двух дней нашего пребывания  в Берлине Гитлер вызвал к себе около 20 генералов, в том числе командиров  корпусов и дивизий, предназначенных для наступления в Арденнах. Он пытался  убедить их в том, что вражеская коалиция распадется, и возлагал на это всю свою  надежду. Фюрер напоминал о Фридрихе Великом, который в тяжелейший час своей  войны тоже остался в полном одиночестве и все-таки выстоял. Так же, как тогда,  и сейчас вражеский альянс распадется только в результате предстоящего наступления.  Если каждый будет помышлять лишь об успехе, думать только о победе, она не  заставит себя ждать. Такими словами Гитлер хотел должным образом настроить  командующих и командиров. Он всерьез верил, что, наступая на крошечном участке  последними имеющимися в его распоряжении боеспособными соединениями, сумеет  достигнуть своей цели – разгрома вражеской коалиции. Я был глубоко потрясен  такими мыслями и готовностью генералов осуществлять их, ибо перед лицом  превосходства противника в силах ни на какой прочный успех рассчитывать было  нельзя.

        Наступление началось 16 декабря 1944 г.  Погода стояла облачная, так что до 24 декабря ни один вражеский самолет наши  войска атаковать не мог. Главный удар наносили 6-я танковая армия войск СС под  командованием оберстгруппенфюрера СС Дитриха и 5-я танковая армия генерала фон  Манштейна, общее руководство которыми находилось в руках фельдмаршала Моделя.  Совершив прорыв, 5-я танковая армия хорошо продвигалась вперед. У врага  оставалась только Бастонь. Сражавшейся севернее 6-й танковой армии войск СС  пришлось преодолевать более упорное сопротивление противника, и она отстала. 24  декабря небо прояснилось и противник ввел в бой авиацию, отчего передвижение  наших войск по дорогам днем стало невозможным. У некоторых частей не хватало  горючего. После Рождественских дней можно было ясно осознать: ожидаемого успеха  добиться не удалось. Мои опасения подтвердились в полном объеме. Наступление в  конце года силами 25-30 дивизий, из них – 12 танковых, в районе Моншау –  Эхтернах, следовало считать провалившимся. Соединения были очень побиты и для  новых операций уже не годились.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

  •    
    Выхода больше нет

       Гитлер тоже не мог игнорировать это. Поздним  вечером в один из тех дней я находился в бункере фюрера в тот момент, когда  объявили воздушную тревогу. Он произвел на меня впечатление совершенно  отчаявшегося человека. Ни раньше, ни потом мне его в таком состоянии видеть не  приходилось. Гитлер говорил, что покончит теперь жизнь самоубийством, ибо  рухнула последняя надежда на успех. Он ругал люфтваффе, поносил «изменников» из  сухопутных войск и выкрикивал примерно следующее: «Я знаю, война проиграна!  Превосходство врага слишком велико. Меня предали! После 20 июля случилось то,  что я считал невозможным. Против меня выступили именно те круги, которые получили  от национал-социализма наибольшую выгоду. Я всех их избаловал. Вот их  благодарность! Лучше всего, я пущу себе пулю в лоб! У меня нет твердых людей.  Такие люди – только Модель и Дитрих. Да еще Рудель. Вот кто был бы моим  преемником!». Потом Гитлер взял себя в руки и продолжал: «Мы не капитулируем!  Никогда! Пусть мы погибнем, но мы заберем с собой на тот свет весь мир!»

       Эти слова Гитлера я не забывал никогда, а о  самой беседе до сего дня не рассказывал никому. Его слова ясно показали мне  тогда: с избранного им пути он не свернет и в гибель свою втянет всех и вся!  Итак, путь определен, и путь этот приведет нас к безоговорочной капитуляции –  той самой, на которой упорствуют победители.
       29 декабря Гитлер учредил Рыцарский крест с  золотыми дубовыми листьями, мечами и бриллиантами. В грамоте о награждении он  установил, что это отличие может быть дано всего только 12 лицам.
       30 декабря у Гитлера побывал генерал Томале.  Фюрер говорил с ним не только о производстве танков и обеспечении ими сухопутных  войск, но и о политических проблемах и вопросах, угнетавших его. После Томале  явился Гудериан. У него имелись особые опасения. Он боялся начала русского  наступления в первые же январские дни 1945 г. и хотел перебросить дивизии из  Арденн на Восточный фронт. Но фюрер все еще колебался. Хотя он и дал разрешение  на переброску двух дивизий в Венгрию для защиты нефтяных районов, но другие  забирать не позволил.

       1944 г. закончился, таким образом, ощущением  безысходности. Последние надежды на успех на западной границе рейха исчезли; на  Востоке вырисовывались новые тяжелые операции. Если не говорить об  эпизодических успехах люфтваффе, никакого ведения воздушной войны с германской  стороны заметно, больше не было ввиду превосходства союзнической авиации. Что  именно думал Гитлер о дальнейшем ходе событий, никто в точности не знал.  Официально он говорил только о продолжении борьбы и возлагал свои надежды на  разногласия во вражеском альянсе. Поддержки таким его мыслям он не находил ни у  кого. Во всяком случае, мы, в Ставке фюрера, знали, что сам по себе Гитлер не  мог и не хотел сделать к необходимому решению ни единого шага. Хотя новый год и  должен был принести конец войне, доживем ли мы до этого, было сомнительно.

    Начало конца

       В своем новогоднем обращении к населению и  вермахту в наступающем критическом году Гитлер говорил о создавшемся положении  весьма откровенно. Упомянул об интернациональных планах ликвидации Германии.  Но, заявил он, немецкому народу до сих пор удавалось «оказывать успешное  сопротивление планам наших врагов задушить нас». Сорвавшееся покушение на него  фюрер назвал поворотным пунктом в судьбе Германии. Лично я был убежден в том,  что, даже в этом бесперспективном положении, широкие круги народа все еще  питали к Гитлеру доверие и просто не могли поверить, что при его главенстве  Германский рейх может быть разгромлен. Такую уверенность я давно разделять не  мог. Вот уже с осени 1944 г. единственный выход я видел только в смерти  Гитлера. А о том, что о смерти своей он думал, свидетельствовали его различные  намеки.

       В первой половине дня 1 января 1945 г. в  Ставке фюрера собрались главнокомандующие составных частей вермахта, чтобы  высказать Гитлеру свои пожелания «успешного» нового года. Пожелания, в которые  никто из поздравителей, пожалуй, сам не верил. После обычных разговоров о  положении на данный день фюрер принял в кругу генералов полковника Руделя.  Сказав несколько слов признательности и похвалы и отметив его самоотверженные  действия, Гитлер вручил ему недавно учрежденную высшую награду за храбрость,  которую охарактеризовал как «неукоснительно проявленное наивысшее геройство и  беспримерные летные и боевые успехи». О чем он беседовал с Руделем после  банкета, я так и не узнал.
       Предпринятая 1 января 1945 г. крупная  операция люфтваффе оказалась просто катастрофически неудачной. Геринг  запланировал на новогодний день массированный налет почти 1000 самолетов с  ударами по различным наземным целям на западной границе рейха. Подготовка и  проведение операции «Каменная плита» («Боденплатте») были строго засекречены.  Тем не менее наши воздушные соединения получили крепкий отпор. При возвращении  они попали под сильный и точный прицельный огонь собственной зенитной  артиллерии (которая из-за секретности операции не была информирована о ней) и  понесли большие, уже невосполнимые потери. Это была последняя крупная операция  люфтваффе.

       12 января Герингу исполнялось 52 года.  Празднование дня рождения проходило в Ставке фюрера, и Гитлер сердечно  поздравил юбиляра.
       В этот же самый день на центральном участке  Восточного фронта началась задуманная с далеко идущими целями крупная наступательная  операция русских. Массированным применением артиллерии и танков, а также  введенными в сражение большими силами Красная Армия прорвала немецкий фронт и  двинулась в направлении Верхней Силезии и Одера, добившись уже в первые дни  серьезных успехов. Гитлер тщетно пытался закрыть прорыв, подбросив один корпус  из Восточной Пруссии. Он понял: это, верно, начало конца, а потому вечером 15  января выехал в Берлин и больше уже никогда, за исключением коротких выездов на  фронт, столицу рейха не покидал.

       Крупное русское наступление, широко  развернувшееся от Сандомирского плацдарма до района севернее Варшавы, встречало  всюду на своем пути измотанные и понесшие большие потери немецкие соединения.  Командующие группами войск и армиями, а также начальник генерального штаба  сухопутных войск советовали уклониться от удара русских, чтобы приобрести  большую свободу маневра. Но Гитлер и слышать об этом не хотел. Он со всей  твердостью требовал: стоять и ни шагу назад! Это создало для наших дивизий  отчаянное положение и лишило их всякой возможности упорядоченной обороны.  Некоторые командующие действовали на собственный страх и риск, давая приказы в  соответствии с местными условиями. Это самоуправство Гитлер тотчас же заметил и  немедленно вмешался в вопросы командования. Так, он заменил командующего  группой армий «Центр» генерал-полковника Харпе генерал-полковником Шернером, 26  января он поменял генерал-полковника Райнхардта на генерал-полковника Рендулича,  а 30 января генерала Хоссбаха – на генерала Мюллера.
       Хоссбах стал жертвой интриг партийных  инстанций. Гауляйтер Восточной Пруссии Кох то и дело слал в Берлин пышущие  яростью доклады насчет действий Хоссбаха, и Гитлер принес этого энергичного  командующего армии в жертву высокопоставленному партийному функционеру.

       Эти первые недели 1945 г. поставили  командование сухопутных войск в такое неприятное и критическое положение,  которое даже трудно себе представить. Но Гитлер твердо придерживался своего  руководящего принципа, который, возможно, и был обоснованным для зимы 1941-42  г.: не отдавать по собственной воле ни одного квадратного метра захваченной  земли. Однако нынешнее превосходство русских в силах на всем Восточном фронте  было столь велико, что следовать этому приказу уже не был в состоянии ни один  генерал. Все население Восточной Пруссии спасалось бегством. Дороги были  забиты, и передвигаться по ним войскам стало почти невозможно. Большой части  беженцев так и не удалось перейти через Вислу на территорию рейха. Русские  прижали их к Балтийскому морю, где, однако, все-таки была хоть какая-то надежда  на эвакуацию нашими военными кораблями. Многие колонны беженцев оказались  смятыми наступающими русскими войсками. Людям приходилось переживать неописуемые  страдания. Потери среди беженцев были невероятными.
       На южном участке Восточного фронта русские в  последние дни января перешли через Одер юго-западнее Бреслау. Результатом явилась  потеря нами верхнесилезского промышленного района. Этот город оказался в  ближайшие дни окруженным и ценой огромнейших потерь отбивался вплоть до своей  капитуляции 6 мая.

    Против мощного  продвижения русских на центральном участке Восточного фронта Гитлер бросил  группу армий «Висла» под командованием Генриха Гиммлера. Это решение было  встречено всеми компетентными военными с большим недоверием и скептицизмом.  Подчиненные Гиммлеру войска в значительной мере состояли из отставших и  отбившихся от своих частей солдат и совершенно измотанных в предыдущих боях  соединений, способных бороться только за выигрыш времени. Прорыв на Одере  оказался для русских удачным. Красная Армия стояла теперь у Кюстрина,  Франкфурта-на-Одере и южнее вдоль Нейссе, примерно до Герлица, и пока вперед не  шла. Русский главнокомандующий маршал Жуков прилагал усилия, чтобы подтянуть  отставшие соединения своих войск.
       Подобно тому как развивались события на  фронте в восточной части нашего рейха, на Западе англичанам и американцам  удалось тоже форсировать свое продвижение. На рубеже 1944-1945 гг. войска  западных союзников надеялись подойти к Берлину раньше русских. Если этого не  произошло, то именно благодаря той твердой дисциплине, которая все еще  удерживала немецкие соединения от распада. Нежелание мириться со своей  неизбежной судьбой было у них сильнее безнадежности.

       В январе я несколько раз выезжал в район  Гарца и до Ордурфа в Тюрингии. На этом учебном военном полигоне строилась новая  Ставка фюрера. Работы шли медленно. Причин ускорять их я не видел. Гораздо  сильнее интересовали меня огромные подземные цеха неподалеку от Нордхаузена,  где заключенные этого концлагеря собирали в большом количестве «Фау-2».  Насколько мне удалось установить, с заключенными здесь наверняка обращались  приличнее и в общем они находились в несколько лучшем состоянии, чем в других  концлагерях. И все же картина была угнетающая: узники, старающиеся каторжным  принудительным трудом в этих огромных заводских цехах купить себе жизнь! Их  прилежная работа в конечном счете была абсурдна, ибо откуда же теперь запускать  производимые ими ракеты, чтобы они долетели до своих целей в Англии? Ничто в те  недели не могло показать мне яснее тщетность всех лишь затягивающих войну  усилий, чем посещение этих подземных цехов.
       30 января, в день 12-й годовщины своего  прихода к власти, Гитлер в последний раз выступил по радио перед немецким  народом. Чего еще мог потребовать он от этого народа, кроме как биться до  последнего! «Мы преодолеем и это бедственное состояние, – сказал он, а потом  добавил: – И в борьбе этой победят не Внутренняя Азия, а Европа!». Многие его слушатели  все еще цеплялись за соломинку «чудо-оружия», которое в последнюю минуту  повернет их судьбу.

       Через несколько дней поступили первые  сообщения о Крыме и Ялте, о встрече глав государств Рузвельта, Сталина и  Черчилля. Они собрались там, чтобы обсудить раздел рейха. Хотя Гитлер и велел  проинформировать его о конференции, однако к сообщениям о ней остался на  редкость равнодушен, как будто все это его уже не касалось. 13 и 14 февраля  произошли два ужасных воздушных налета англичан и американцев на Дрезден.
     Никто не ожидал в то время  бомбежек немногих еще не разрушенных городов, переполненных беженцами. Это был  террор против беззащитного гражданского населения, лишенный всякого военного  смысла, удар по всему немецкому народу. Разрушения превосходили все, что  довелось пережить германским городам за всю войну. Было разбомблено более 12000  домов, насчитывавших 80000 квартир. Навсегда погиб прекрасный старинный город  на Эльбе. Сообщалось о 135000 до 300000 погибших. Число их из-за огромной массы  беженцев можно было определить только приблизительно. Своими последними  крупными воздушными налетами на германские города западные союзники показали их  отношение к немецкому народу. В эти дни Гитлер неоднократно высказывал  решимость разорвать Женевскую конвенцию, но его каждый раз удерживал от этого  шага Йодль. Было просто удивительно, что при таких страшных налетах все еще  функционировали службы спасения и помощи пострадавшим.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

  •    
    Последняя речь Гитлера  перед гауляйтерами
                             
    24 февраля  Гитлер созвал в Имперской канцелярии рейхеляйтеров и гауляйтеров. Все они  находились в состоянии внутреннего напряжения. Гауляйтера Дрездена Мучмана  окружили и расспрашивали о судьбе города. Гауляйтерам рейнских городов пришлось  держать ответ и докладывать о боях на Западе. Гауляйтер Эрих Кох из Восточной  Пруссии не явился. Его гау уже почти полностью была окружена русскими.  Отсутствовал и гауляйтер Ханке из осажденного Бреслау. Царило настроение во  всем обвинять Гитлера. Вошедший в зал фюрер вызвал у собравшихся чувство  сострадания. Он сгорбился и постарел.
       Свою речь Гитлер опять начал с воспоминаний  о веймарских временах, о первых годах после прихода к власти и только потом  перешел к тому, чего ждали от него присутствующие, – к современному положению.  Он говорил о решающем часе войны. В этом, 1945 году уже решается судьба  будущего века. Его слова о новом оружии для кригсмарине и люфтваффе в данном  кругу не произвели никакого впечатления.

       На последовавшем обеде Гитлер, загнанный в  Имперскую канцелярию и уже с печатью смерти на лице, пытался убедить  гауляйтеров в том, что способен правильно оценить дальнейший ход развития. Но  прежней силы внушения, которая вновь смогла захватить и увлечь за ним людей  этого круга, теперь у фюрера не было. Прозвучали и примечательные слова  Гитлера: «Мы ликвидировали нашего классового противника слева, но притом забыли  нанести удар и по противнику справа. Это – наше огромное упущение и  прегрешение».

    Надежды на «Ме-262»
                                               
       В феврале Гитлер беседовал с  летчиком-истребителем Хайо Германом. Тот считал, что теперь самое время перейти  в воздушных боях к тарану вражеских самолетов, и обрисовал фюреру возможности  его применения. Но фюрер вновь не проявил к этой самоубийственной тактике  никакого интереса, указав на новые истребители, которые позволят применить  новые методы боевых действий. Он упомянул также о плане Геринга производить  теперь в Южной Германии реактивные самолеты, от которых он, фюрер, ожидает  больших успехов. Однако формирование их эскадрилий в условиях немалых  трудностей дало незначительный результат из-за тех разногласий внутри  люфтваффе, которые достигли своей наивысшей точки на упоминавшемся «ареопаге».  Под командованием смещенного командира летчиков-истребителей генерал-лейтенанта  Галланда в этих эскадрильях летали самые известные тогда пилоты. Но ход войны  позволил применить реактивные самолеты лишь в ограниченном районе, от Рима до  Мюнхена, так что о большом успехе, которого ожидал Гитлер, говорить не  приходилось.

    Кольцо замыкается

       Ежедневные обсуждения обстановки (теперь  они, как правило, проводились в 16.00) проходили с 16 января в большом кабинете  Гитлера в Новой Имперской канцелярии, так как прежнее помещение в старом здании  было сильно повреждено бомбами. Генеральный штаб сухопутных войск находился в  Цоссене, южнее Берлина. Генерал-полковник Гудериан регулярно приезжал оттуда с  докладом о положении на все приближавшемся к Берлину Восточном фронте. Круг  присутствующих был расширен. В обсуждении постоянно участвовали Борман и  Гиммлер, а также министр иностранных дел фон Риббентроп и шеф полиции  Кальтенбруннер. Эти расширенные обсуждения длились в большинстве случаев от  двух до трех часов. Гитлер не жалел на обсуждение обстановки времени и каждый  раз выискивал какой-либо путь выхода из сложного положения, предусматривавший  переформирование воображаемых войск или едва боеспособных частей во все новые  соединения. С реальностью представления фюрера никак уже связаны не были.

       Болезненнее всего действовали ежедневные  доклады о налетах вражеской авиации. Американцы и англичане летали над  западными областями рейха почти беспрепятственно, как и прежде, выискивая в  качестве целей жилые кварталы. При этом они осуществляли и точечные, весьма  эффективные удары по определенным промышленным предприятиям военной  промышленности и гидрогенизационным заводам. Противник, видимо, располагал  точнейшей информацией об особенно важных и незаменимых предприятиях, тем самым  все сильнее парализуя производство всяческих военных материалов. В течение  марта превратились в горы щебня и развалин такие города, как Вюрцбург и  Нордхаузен, а 8 апреля – Хальберштадт.
       После ежедневного обсуждения обстановки  Гитлер усаживался за небольшой письменный стол в старой Имперской канцелярии и  в обществе своих секретарш выпивал чашку чая. Иногда и я тоже участвовал в их  разговорах. Причем фюрер, чтобы отвлечься, выбирал темы, не связанные с  нынешним общим положением. В одну из таких пауз он неожиданно продиктовал  письмо к моей жене, вспоминая о наших частых встречах. Она даже успела еще это  письмо получить.

       В те последние месяцы имперский министр  Шпеер уже шел своим собственным путем. Он знал: поражение – вопрос нескольких  недель. Министр с полного согласия Гудериана ездил с его офицером связи от  сухопутных войск подполковником фон Позером по всей территории рейха, чтобы  повсюду, где только мог, вместе с гауляйтерами и соответствующими командующими  хоть как-то смягчить действие отданного Гитлером распоряжения о разрушении  жизненно важных предприятий и сооружений. Ему удалось, в частности, с большими  трудностями и опасностями, уберечь от такого разрушения транспорт и  коммунальные предприятия. При осуществлении этих нацеленных на будущее мер ему  приходилось постоянно считаться с тем, что он имеет дело с убежденными в  конечной победе национал-социалистами.

       15 марта Шпеер вручил мне для передачи  Гитлеру свой доклад «Экономическое положение в марте – апреле 1945 г. и его  последствия». На 10 страницах (без приложений) он открыто и четко давал свою  оценку положения и делал, безусловно, необходимые, на его взгляд, выводы. Хотя  доклады Шпеера содержали лишь дурные вести, Гитлер всегда захватывал их с собой  в бункер и там, уединившись, читал. В этом докладе Шпеер откровенно писал о  том, что именно нам всем надлежит делать, «чтобы – пусть и в примитивной форме  – сохранить для народа жизненную базу». Далее в докладе говорилось: «Мы не  имеем никакого права в этой стадии войны сами предпринимать такие разрушения,  которые могли бы нарушить жизнь народа… Наш долг – дать народу все возможности,  которые смогли бы обеспечить в отдаленном будущем новое строительство». Но  Гитлер не желал слышать подобное ни от Шпеера, ни от других. И это – несмотря  на то, что со Шпеером он был связан таким многолетним сотрудничеством в лучшие  времена, что тот был, пожалуй, единственным человеком, который смел говорить с  фюрером столь прямо и однозначно, не боясь при этом за свою жизнь.

       15 февраля Гитлер последний раз побывал на  фронте. Он посетил некоторые соединения сухопутных войск на Одере в районе  Франкфурта, в частности штаб 9-й армии генерала Буссе. Выглядел фюрер довольно  бодро, вполне владел собой, и даже не было заметно нервного дрожания рук. Но  разумные и рассудительные солдаты из тех, с кем он беседовал, уже не могли  верить тому, что говорил им Гитлер. То, что они должны удерживать позиции на  Одере, им было ясно и без того. Но они наверняка знали, что перед лицом  несомненного превосходства сил противника это едва ли возможно, если русские  снова начнут наступать. Гитлер же считал свой выезд на фронт особенно важным и  полагал, что тем самым укрепил стойкость солдат.
       19 марта Гитлер дал всем военачальникам  приказ, явившийся его «ответом» на памятную записку Шпеера. В этом приказе под  кодовым наименованием «Нерон» говорилось: «Все военные сооружения, сооружения  транспорта, связи, промышленности и снабжения, а также вещественные ценности на  территории рейха, которые могут как-либо послужить врагу для продолжения его  борьбы и которые он сможет немедленно или в обозримое время использовать для  себя, надлежит разрушить». К счастью, приказ этот был едва ли осуществим.  Однако масштаб разрушений был уже достаточно ужасен и без указания превратить  Германию в «выжженную землю».

       В конце марта события начали нарастать как  снежный ком. Американцы спешили, желая опередить русских. 23 марта они перешли  Рейн у Оппенхайма, а 24-го – у Везеля. В ближайшие дни последовало окружение  Рурской области. В окружении оказался во главе своей группы армий «Б»  генерал-полковник Модель. Сопротивление его окруженных войск прекратилось 17  марта. Модель лишил себя жизни.
       Американцы превосходящими силами продолжали  двигаться на восток, встречая теперь лишь незначительное сопротивление, и 11-12  апреля вышли к Эльбе у Магдебурга. Британские соединения, наступавшие севернее  американских, продвигались через Вестфалию и, тоже не встречая сопротивления,  без особых затруднений достигли Бремена и Гамбурга. Из получаемых нами  донесений складывалось впечатление, что население рейха, особенно в  северо-западной Германии, восприняло ее захват с облегчением. Оно  просто-напросто было на пределе своих сил. Мы это понимали, Гитлер – нет. Он  резко критиковал такое поведение, но никакого влияния на ведение боевых  действий в Западной Германии больше не имел.

       Последней целью Гитлера было сдержать  русскую силу на Одере. 28 марта он снял Гиммлера с поста командующего группы  армий «Висла» и заменил его генерал-полковником Хайнрици. Со времени  функционирования рейхсфюрера СС в качестве военачальника Гитлер все сильнее  критиковал его. Видя недостатки командования Гиммлера (а сказать о том можно  было мало положительного), фюрер уже не считал нужным замалчивать их. В конце  концов он отстранил этого дилетанта в военном деле от командования войсками.  Знал ли что-либо Гитлер о контактах Гиммлера со шведами с целью добиться  заключения мира или хотя бы перемирия (что резко контрастировало с девизом СС  «Моя честь – верность»), сказать не могу, но не исключаю. Во всяком случае,  отношения Гитлера с Гиммлером в конце марта ухудшались на глазах.
       29 марта Гитлер после острых споров  расстался с генерал-полковником Гудерианом. Внешне это расставание прошло  вполне прилично, под видом отпуска пока всего на шесть недель.

       Но разрыв был окончательным. В последнее  время между ними вновь и вновь происходили бурные столкновения, при которых  Гитлер все больше отказывался соглашаться с продиктованными разумом  предложениями своего начальника генерального штаба. Тем не менее фюрер и впредь  сохранял с ним добрые взаимоотношения, но сам Гудериан воспринял этот разрыв  совсем по-иному. Он считал себя изгнанным.
       Его преемником стал генерал Кребс, к  которому Гитлер питал большое доверие и которого с давних пор ценил как  высококвалифицированного офицера генштаба, а также и как человека. Фюрер  впервые обратил на него внимание в связи с примечательной сценой на московском  вокзале весной 1941 г., когда Сталин, провожая японского министра иностранных  дел Мацуоку, демонстративно заговорил с Кребсом. В качестве начальника  генерального штаба сухопутных войск он имел теперь гораздо меньше задач, чем в  качестве командующего Берлинского III военного округа. В конце войны он в  приступе отчаяния покончил жизнь самоубийством, когда его первый же контакт с  командованием Красной Армии показал ему всю бесперспективность дальнейшего.

       В тот же самый день Гитлер расстался и со  своим многолетним имперским шефом печати д-ром Дитрихом. Долго  просуществовавшие хорошие отношения между ними в последние месяцы ослабли.  Геббельс всегда не доверял формально подчиненному ему Дитриху: тот слишком  охотно выполнял все, что говорил ему Гитлер. Теперь же, в конце войны, Геббельс  добился своего, и ему удалось с помощью Бормана настроить фюрера против  Дитриха. И тот, и другой никогда общего языка не находили.

    Прощание с женой

       5 апреля я в последний раз поехал в  Нойенхаген, около Хальберштадта, где жила моя жена с нашими тремя детьми.  Самому мне было ясно: это может стать прощанием навсегда. Я знал, что Гитлер  хочет остаться в столице рейха, что война вскоре закончится и, скорее всего,  бесперспективно надеяться, что мне удастся живым выбраться из Берлина. Несмотря  на грустные лица в Нойенхагене мне подумалось, что я оказался вдруг совсем в  ином мире. Люди здесь жили спокойно и размеренно. На полях начинались весенние  посевные работы. Жена, ожидавшая появления на свет нашего четвертого ребенка,  старалась не показывать своих забот и тревог, которые она мужественно несла.
       На следующий день я вернулся в Берлин. Эта  поездка далась мне с трудом. Светило солнце, все вокруг выглядело так мирно, а  я возвращался в ад. Хорошо, что у нас в Берлине царило такое напряжение, а  потому сами мы не имели ни сил, ни времени задумываться над всем этим. В  последующие несколько недель мне удалось еще несколько раз поговорить с женой  по телефону, пока линия связи не оказалась блокированной американцами.

    Последние дни в бункере  фюрера

       В конце апреля Гитлер произвел Шернера в  генерал-фельдмаршалы и велел прессе широко осветить это событие. Шернер,  подчеркивал он в газетном сообщении, «как никто другой среди германских  генералов, стал символом непоколебимой стойкости и силы немецкой обороны на  Востоке». Фюрер имел в виду эффективность действий возглавляемых Шернером групп  армий в Курляндии, Силезии и теперь – в протекторате Богемия и Моравия.
       13 апреля стало известно о казни адмирала  Канариса и генерала Остера. В связи с этим распространились слухи, что найдены  дневники адмирала, послужившие основанием для смертного приговора. Проверить  это я не мог, а потому считал тогда и считаю теперь маловероятным, чтобы такой  осторожный человек, как Канарис, с самого начала настроенный против Гитлера,  вел дневники.

       В последние дни марта Гитлера и всех нас  потрясла весть о появлении в Имперский канцелярии Евы Браун. Она сама приняла  такое решение. Фюрер хотел немедленно отправить ее обратно в Мюнхен и поручил  Гофману убедить ее в необходимости возвращения. Но все усилия оказались  напрасными. Ева Браун дала всем ясно понять: она останется рядом с Гитлером и  отговорить ее невозможно. Она поселилась в его бункере, в отсеке рядом с личным  помещением фюрера, и полностью включилась в атмосферу бункерной жизни. Всегда  ухоженная, тщательно и безупречно одетая, она была неизменно приветливой и  любезной и до самого последнего момента не показывала никаких признаков  слабости.
       Сам я тогда жил в комнате цокольного этажа  Имперской канцелярии и только в последние дни апреля перешел в одно бункерное  помещение, доверху набитое одеждой и всякими бытовыми предметами.

       Постепенно вошло в привычку, что ежедневно  после обсуждения обстановки ко мне на кофе приходили личная секретарша фюрера  Иоанна Вольф и адмирал фон Путткамер. Мы приняли за правило в этот  непринужденно проходивший час беззаботной болтовни, чтобы как-то отвлечься, не  говорить о нашей безвыходной ситуации. Мы вспоминали о былых временах.
       В первые дни апреля Гитлер в обычном  разговоре задал мне вопрос о моих будущих намерениях и планах. Я ответил: у  меня как его адъютанта выбора нет. Само собой разумеется, я останусь с ним в  бункере до конца. Фюрер одобрил это лаконичной репликой: учитывая совершенно  неизвестное ближайшее будущее, он хочет, чтобы рядом с ним остались несколько  человек, которым он доверяет.

       12 апреля к Гитлеру в последний раз прибыл  фельдмаршал Кессельринг, видимо, желая получить информацию из первых рук. Фюрер  не оставил никаких сомнений насчет того, что сам он еще не сдался. Кессельринг  не дал ввести себя в заблуждение и, вероятно, после этого посещения отбыл с  намерением действовать по собственному усмотрению. Внешне же он по-прежнему  держался с присущим ему оптимизмом, ибо всегда считал, что тем самым внушает  своим людям мужество даже в самом мрачном положении.
       Вечером 12 апреля приехал Геббельс. Он  привез завораживающую весть о смерти Рузвельта. По всем бункерам Имперской  канцелярии мгновенно разнеслось его мнение, а скорее надежда: смерть эта  означает поворот в судьбе Германии! Он видел в этом «перст всемогущей истории»  и говорил о том, что здесь вновь проявилась «справедливость». Гитлер отнесся к  смерти Рузвельта более трезво, без большого оптимизма, но не исключал того, что  она возымеет для нас политические последствия. Он упомянул о том, что Рузвельт  всегда бесцеремонно обращался с Англией и всегда видел свою цель в разрушении  возвеличенного Великобританией колониализма. Но Геббельс уцепился за соломинку  и настроил прессу на то, чтобы она прокомментировала сообщение о смерти  Рузвельта в положительном для Германии духе. Он рассчитывал на возникновение  противоречий между Западом и Востоком и стремился, в меру своих сил, эти  противоречия разжечь.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

  •     Тот день, 12  апреля, запомнился лично мне еще одним незабываемым событием. Шпеер устроил в  полдень прощальный концерт оркестра Берлинской филармонии и пригласил также  меня. Зал ее еще более или менее сохранился. Концерт перенес меня в другой мир.  Вместе со Шпеером и гросс-адмиралом Деницем мы слушали финал из «Сумерки богов»  Рихарда Вагнера, виолончельный концерт Бетховена и 8-ю симфонию Брукнера.  Потрясенные музыкой, мы молча отправились через совершенно разрушенную площадь  Потсдамерплац в обратный путь в Имперскую канцелярию.

       Тем временем Гитлер принимал меры, чтобы  обеспечить преемственность командования на случай расчленения территории рейха  на северную и южную половины. 15 апреля он дал приказ, которым передал  командование в северном районе Деницу, а в южном – Кессельрингу. Этот приказ  Гитлер на следующий день сопроводил обращением к солдатам Восточного фронта,  поскольку просто с часа на час ожидал наступления русских через Одер. В  последние дни он неоднократно говорил с командующим действующей на Одере 9-й  армии генералом Буссе, подбрасывая ему все имеющееся еще в распоряжении оружие.  Последней надеждой фюрера был успешный отпор этому наступлению. В своем  обращении он провозгласил: «Берлин останется немецким! Вена снова будет  немецкой, а Европа никогда не станет русской!». Указывая на смерть Рузвельта,  Гитлер заключал: «В момент, когда сама судьба убрала с лица земли величайшего  преступника всех времен, решается вопрос о повороте в ходе этой войны».

       Я по сей день не могу дать убедительного  ответа на вопрос, было ли то тенденциозным оптимизмом или же Гитлер сам верил в  это, причудливо смешивая фантазию с действительностью. Мое понимание предстоящего  было твердым уже несколько месяцев. Русские и американцы захватят всю  территорию Германского рейха. Никаких признаков того, что они остановятся  прежде, чем в их руках не окажется его последний метр, не имелось. Питаемую  Гитлером в последние месяцы надежду на распад в этот момент западно-восточного  альянса я никогда не разделял. Его политические идеи значительно опережают  события: разногласия между Западом и Востоком, по моему убеждению, дадут себя  знать только после окончания войны. Надежды на своего рода Губертусбургский мир  уже давно иллюзорны.
       Таким образом, ход событий неотвратимо вел к  безоговорочной капитуляции. Как сложится конец войны для меня лично, было мне  совершенно неведомо.

       Русское наступление через Одер началось 16  апреля с длившегося целых полтора часа ураганного артиллерийского огня – самого  мощного по своей массированности за всю историю войн. Затем Красная Армия пошла  на штурм, который оборонявшимся поначалу удалось выдержать. Но после вторичного  полуторачасового огневого налета всей сосредоточенной артиллерии во второй  половине дня русским удалось прорвать немецкую линию обороны от Кюстрина до  западного берега Одера. 17 и 18 апреля они продолжили свои усилия с целью  закрепиться на его западном берегу первоначально в районе южнее  Франкфурта-на-Одере.
       В следующие дни весь наш Восточный фронт  рухнул. Красная Армия сразу же ввела в прорывы свои танковые соединения и  закрепилась на захваченных позициях. Отсюда она в ближайшие дни продолжала свои  наступательные операции – то севернее Берлина в районе Ораниенбурга, то южнее  Берлина, в районе Цоссена. Не требовалось особенно проницательного военного  ума, чтобы констатировать: Красная Армия стремится окружить столицу рейха.  Контратаковать ее еще можно лишь на отдельных участках. На юге армия Буссе, а  позднее армия Венка отступали дальше на запад через Эльбу, а на севере от  Берлина пока держались последние немецкие соединения под командованием  обергруппенфюрера СС Штайнера и генерал-полковника Хайнрици. Но и они не устояли  перед превосходящими силами противника и, уже не сумев организовать  упорядоченную оборону, были смяты и отброшены.

    В эти дни Гитлер  вплоть до 23 апреля следил за боями с огромным напряжением, неоднократно  вмешивался в вопросы командования, но затем каждый раз видел, что со своей  стороны больше уже ничего поделать не может. Наиболее ясные и трезвые доклады  об обстановке делал на ее ежедневных обсуждениях подполковник генерального  штаба Ульрих де Мезьер. Как правило, он ночью коротко и ясно, без всякого приукрашивания,  обобщал последние события прошедшего дня.
       На большинство присутствовавших это  производило впечатление, и даже фюреру нравились его точные формулировки.  Поскольку хороших вестей с Восточного фронта, судя по положению дел, ожидать не  приходилось, он тем более ценил трезвую и лишенную пафоса манеру де Мезьера  докладывать обстановку.

       На обсуждение обстановки 20 апреля 1945 г.,  в день 56-летия Гитлера, в Берлине собрались все видные персоны рейха. Я увидел  Геринга, Деница, Кейтеля, Риббентропа, Шпеера, Йодля, Гиммлера,  Кальтенбруннера, Кребса, Бургдорфа и других. Перед обсуждением фюрер принимал  поздравления, но сразу же вслед за тем приказал доложить о самых последних  событиях. Потом беседовал с отдельными лицами.
       Геринг заявил Гитлеру, что у него есть  важные дела в Южной Германии, и попрощался с фюрером. Возможно, ему еще только  сегодня все-таки удастся выехать из Берлина на автомашине. У меня было такое  впечатление, что Гитлер внутренне уже просто не замечал Геринга. Момент был  неприятный. Попрощался с Гитлером и гросс-адмирал Дениц, получив от него  лаконичное указание принять на себя командование в Северной Германии и  подготовиться к предполагаемым там боям. Из слов фюрера можно было заключить,  что он испытывает к гросс-адмиралу большое доверие. С остальными  присутствовавшими – скажем, с Гиммлером, Кальтенбруннером и Риббентропом –  Гитлер попрощался без особого подъема.

       В эти дни у меня складывалось впечатление,  что Гитлер еще не решил, должен ли он покинуть Берлин или же остаться. В бункерах  Имперской канцелярии царило большое беспокойство – признак того, что уже все  начинали думать, как вырваться из нее. Из нашей адъютантуры на Оберзальцберг  отправился с двумя унтер-офицерами Путткамер, чтобы уничтожить находящиеся там  документы. Я попросил его сжечь и мои оставшиеся там дневники; он пообещал и  действительно сделал это. То же самое произошло и с записями Шмундта.  Готовились к отъезду фройляйн Вольф, а также личные адъютанты фюрера.
       Поздним вечером мы собрались в небольшом  жилом помещении Гитлера, чтобы выпить на дорогу. Пришли Ева Браун, фрау Юнге,  диетическая повариха фюрера фройляйн Марциали, а также Шауб, Лоренц и я. В этом  узком кругу о войне мы не говорили. Отвлечь Гитлера от этих мыслей, как всегда,  лучше всего сумела Герда Кристиан.
       22 апреля Кейтель и Йодль начали решительно  настаивать, чтобы Гитлер покинул Берлин. Но он все еще пребывал в  нерешительности, пока при докладе обстановки не возник скандал с сухопутными  войсками.

    Донесения  командующих бьющихся за Берлин армий противоречили друг другу. Складывалось  впечатление, что каждый из них сражается сам по себе и никакое упорядоченное  сопротивление уже невозможно. Генерал Кребс этого противоречия объяснить не  смог. Было неясно, что это: следствие русского перевеса в силах или же крах  собственного командования? Как будто одно можно было еще отделить от другого!  Гитлер пришел в крайнее возбуждение. Он приказал всем присутствующим, включая  Кейтеля, Йодля, Кребса и Бургдорфа, выйти из помещения, а затем из его уст  полился поток брани в адрес командования сухопутных войск и «давних предателей»  из их рядов. Я сидел за дверью в соседнем помещении и слышал почти каждое  слово. То были страшные полчаса. После этой вспышки яркости Гитлеру стал ясен  конец. Фюрер приказал Кейтелю и Йодлю отправиться к Деницу и сражаться вместе с  ним. Сам же он останется в Берлине и покончит жизнь самоубийством.
       Кейтель и Йодль доложили о своем отбытии и  направились в Северную Германию. Шауб получил задание уничтожить содержимое  личного сейфа в бункере фюрера, а потом вылететь в Берхтесгаден, чтобы сжечь на  Оберзальцберге его приватные бумаги.

       Окружение Гитлера продолжало сужаться почти  с каждым часом. Было заметно, что каждый занят собственными мыслями. В тот день  царила своеобразная атмосфера. Бодро и раскованно держался только  статс-секретарь Геббельса д-р Науман, который, однако, появлялся в бункере  фюрера из министерства пропаганды лишь на короткое время. Удивляло, что он вел  себя так же и в дальнейшие дни.
       На следующий день, 23 апреля, Геббельс велел  сообщить в печати и по радио: фюрер останется в Берлине, и отдал приказ, что  принимает на себя командование «всеми обороняющими Берлин силами», а все  остальное с сегодняшнего дня он предоставляет Деницу и Кессельрингу. При себе  же Гитлер оставляет в Имперской канцелярии в качестве своего военного советника  начальника генерального штаба сухопутных войск генерала Кребса, который взял  офицера генштаба майора Бернда фон Фрейтаг-Лоренгхофена и молодого ротмистра  Больдта для обеспечения телефонной связи, пока она будет еще возможна.
       Кроме них, с Гитлером в Имперской канцелярии  остались только Борман, Геббельс, Хевель, Фосс, командир личного самолета  фюрера Баур, Бургдорф со своим адъютантом обер-лейтенантом Вайзе, Гейнц Лоренц  – для связи с прессой, Иоханнмейер, я – от военной адъютантуры и Гюнше – из  числа личных адъютантов.

    Смещение Геринга

       Во второй половине дня поступила телеграмма  от Геринга. Она была адресована лично Гитлеру, и оригинал уже был передан ему.  Я сразу же прочел текст: «Мой фюрер! Согласны ли Вы с тем, что после Вашего  решения остаться на командном пункте в крепости Берлин я, согласно Вашему указу  от 29. 6.1941 г., как Ваш заместитель немедленно приму на себя общее  руководство рейхом с полной свободой действий внутри и вне его? В том случае,  если ответ не поступит до 22 часов, считаю, что Вы свободы действий лишены.  Тогда сочту Ваш указ вступившим в силу и буду действовать на благо народа и  фатерланда. То, что я чувствую в эти самые тяжелые часы моей жизни по отношению  к Вам, Вы знаете, и я не могу выразить это словами. Да хранит Вас Бог, да  поможет он Вам, несмотря ни на что, как можно скорее прибыть сюда! Ваш верный  Герман Геринг».

       Уже читая телеграмму, я ужаснулся, боясь  самого наихудшего, ибо никакого сомнения в бескомпромиссной позиции Гитлера и  его полном разрыве со своим старым соратником больше быть не могло. С  телеграммой в руке я тотчас же поспешил в бункер фюрера и в их общей прихожей  столкнулся с самим Гитлером и Борманом, которые уже говорили о ней. Гитлер  сразу понял, что я в курсе дела, и только спросил: «Что скажете на это? Я лишил  Геринга его поста. Ну что, довольны?». Я ответил: «Мой фюрер, слишком поздно!».  Завязался продолжительный разговор, в котором Гитлер пытался нащупать след  геринговских замыслов. Я воспринимал текст телеграммы буквально и считал, будто  Геринг действительно верил в то, что с руководством Запада еще можно вести  переговоры. Гитлер назвал это утопичным.
       Несколько позже в бункере фюрера появился  Шпеер, чтобы попрощаться с Гитлером. Фюрер говорил и с ним о поведении Геринга,  настаивая на своем решении сместить его со всех занимаемых постов и держать под  «почетным арестом» на Оберзальцберге. Все это было крайне неприятной и  совершенно никчемной акцией. Гитлер явно давал эти распоряжения под влиянием  Бормана. Именно тот и послал необходимые телеграммы на Оберзальцберг.

       Вечером я еще раз поговорил с Гитлером  наедине о Геринге и почувствовал: он все-таки проявляет какое-то понимание его  позиции. Но фюрер считал, что Геринг как «второй человек в государстве» должен  действовать лишь по его указаниям. А это значило: никаких переговоров с  противниками! Гитлер приказал мне немедленно вызвать в Берлин  генерал-полковника кавалера фон Грайма. Он захотел сделать его преемником  Геринга.
       24 апреля вражеское кольцо вокруг Имперской  канцелярии стало еще теснее. Русские части уже появлялись в районе между  Ангальтским и Потсдамским вокзалами, но продвигались вперед очень медленно и  осторожно, на риск не шли. Благодаря этому связь с новым комендантом Берлина генералом  Вейдлингом пока сохранялась. Он командовал 56-м танковым корпусом, который с  Одера пробился в Берлин, и присутствовал на ежедневных обсуждениях обстановки в  Имперской канцелярии. Его командный пункт располагался в западной части  Берлина.

       25 апреля 1945 г. русские и американские  войска встретились на Эльбе у Торгау. Отвлекающее наступление «армии Венка» –  последняя надежда Гитлера – захлебнулось перед Потсдамом. Венк предпринял шаги  к тому, чтобы оторваться от превосходящих сил русских и отойти за Эльбу на  запад. Центр Берлина находился под усиливающимся артиллерийским обстрелом.  Первые снаряды уже начали рваться в Имперской канцелярии.
       Американская авиация совершила 25 апреля  какой-то театральный, но совершенно бессмысленный с военной точки зрения налет  на Оберзальцберг. Хотя Гитлер и считался давно с такой возможностью, но сейчас,  в последние дни войны, это казалось ему маловероятным. Он знал, что там для  населения есть надежные бомбоубежища, и его этот воздушный налет не особенно  взволновал.

    Назначение Грайма

       Грайм, как и было приказано, прибыл ранним  вечером 26 апреля в Имперскую канцелярию сопровождаемый Ханной Райч, которая  пилотировала его самолет. Поскольку в полете он получил ранение, ему сразу же  оказал помощь врач д-р Штумпфэггер. Гитлер посетил Грайма в помещении  медицинского пункта, и между ними состоялась очень откровенная и непринужденная  беседа, преимущественно касавшаяся поведения Геринга. Затем фюрер перешел к  задачам люфтваффе в ближайшие дни. Он ожидал ее вмешательства в битву за  Берлин, хотя и не мог знать, что фактически боеспособных авиационных соединений  нет. Этот приказ явился кульминационной точкой самообмана Гитлера. Он произвел  Грайма в фельдмаршалы и назначил его главнокомандующим люфтваффе. Грайм,  несомненно, нуждавшийся в излечении, сказал мне, что желает пережить конец  здесь, в бункере фюрера. Ханна Райч обратилась ко мне с такой же просьбой. Но  27 апреля Гитлер решил, что Грайм должен как можно скорее покинуть Берлин. С  большим трудом удалось подготовить самолет Грайма к вылету. Он и его пилот  Ханна Райч чудом выбрались из этого кавардака и отправились сначала в Рехлин,  что само по себе было незаурядным летным подвигом.
Записан