Feldgrau.info

Пожалуйста, войдите или зарегистрируйтесь.
------------------Forma vhoda, nizje----------------
Расширенный поиск  

Новости:

Камрады давайте уважать друг друга и придерживаться правил поведения на форуме и сайте.
http://feldgrau.info/forum/index.php?topic=250.0

Автор Тема: Николаус фон Белов «Я был адъютантом Гитлера»  (Прочитано 47209 раз)

0 Пользователей и 1 Гость просматривают эту тему.

W.Schellenberg

  • Гость

    В остальном же  жизнь в «Бергхофе» протекала под знаком архитектуры. Гитлер предпочитал сидеть  вместе со Шпеером над строительными планами Берлина и Нюрнберга, а не блюсти  график протокольных встреч – их осенью 1938 г. хватало. Встречи с дипломатами,  ранее проходившие в Берлине, из-за перестройки Имперской канцелярии теперь  переносились в «Бергхоф»; впрочем, они ехали в Берхтесгаден охотно.  Гитлеровская резиденция все еще считалась притягательным местом, где стоило  побывать. Нанес свой прощальный визит многолетний французский посол  Франсуа-Понсе. Он стал первым иностранным гостем, посетившим гитлеровский  «Чайный домик». Его преемник посол Кулондр спустя некоторое время вручил фюреру  в большом холле «Бергхофа» свои верительные грамоты.

   Из разговоров на военные темы в те дни в  памяти моей остался один из них, касавшийся как военно-морского флота, так и  люфтваффе. В Киле готовился спуск на воду первого германского авианосца; ни  ВМФ, ни люфтваффе никакого опыта в использовании таких судов не имели, не  говоря уже о чисто авиационной стороне дела. К этому добавлялось плохое  взаимодействие между обеими составными частями вооруженных сил. Геринг требовал  права на свое руководящее участие, ибо это были «его» летчики. ВМФ справедливо  претендовал на такое же право для себя, ибо на военном корабле должны  командовать только моряки. Сам фюрер был большим приверженцем авианосцев, но  отдавал предпочтение постройке таких кораблей средней величины, а не крупных.
   8 декабря Гитлер присутствовал в Киле на  освящении спуска авианосца со стапелей. Он дал ему имя «Граф Цеппелин».  Проблемы, связанные с введением этого авианосца в строй, решились в дальнейшем  сами собой. После начала войны фюрер постройку авианосцев приостановил.

   Под Рождество я посетил в Париже  международную авиационную выставку. Меня принимал наш авиационный атташе  полковник Ханнессе, которого я знал по Берлину. Заслуживающими внимания были  английские истребители «Спитфайр» и «Харрикейн», но поскольку они были еще не  полностью оснащены, можно было составить себе лишь внешнее представление: оба  очень походили на «Ме-109». Зная летные качества последних по собственному  опыту, я пришел к выводу, что они, видимо, равноценны нашему «Ме-109». Их эффективность  зависела от моторов, которые еще предстояло установить и насчет которых пока  можно было строить лишь предположения.
   Гитлер выслушал мой отчет о выставке  внимательно. Я не скрывал, что мы должны принимать в расчет превосходство  английских истребителей, поскольку Англия вот уже несколько лет опережает нас в  моторостроении. Изменить это положение в нашу пользу можно только за счет более  высоких летных качеств «Ме-109». Об этом можно будет судить только тогда, когда  оба английских самолета пройдут испытания в воздухе. Из моего доклада Гитлер  снова сделал вывод: он не может больше терять время!

   Я изложил свои парижские впечатления в  министерстве авиации полковнику Ешоннеку, рассказав, как их воспринял фюрер.  Геринг моим отчетом пренебрег и его не запросил. Я предположил, что все важное  он и без того узнал от Удета, однако позже установил: он ничего об этом не  знал. Я впервые задумался над присущей Герингу недооценкой вооружения  противника. По его представлениям, в это время ни одно государство в мире  просто-напросто не могло превзойти потенциал Германии в области вооружения. А  если ему докладывали иное, он этому не верил, и докладывающему даже приходилось  опасаться, как бы не получить клеймо пораженца.
   Другое дело Гитлер. Он особенно внимательно  выслушивал сообщения об иностранном оружии и мощностях его производства. Иногда  бывало неясно, что думает об этом он сам. По складу своего характера Гитлер был  предрасположен к скепсису и в то же время к любознательности, но притом  производил впечатление человека в данном отношении солидного. Любое зарубежное  специальное издание, попадавшее ему в руки, фюрер изучал с живым интересом. Его  глаз был приучен к этому страстью к архитектуре и живописи. Он выискивал в  изображении каждую мелочь, а текст от случая к случаю приказывал перевести.  Благодаря такому изучению предмета фюрер превосходил в познаниях не одного  специалиста.

Итог 1938 года

   Предрождественские дни Гитлер, как и в  прошлом году, посвятил своим архитектурным интересам и строительным замыслам.  Он принял живое участие в Германской архитектурной выставке в Мюнхене, свою  поездку в Нюрнберг использовал для посещения строительной площадки Здания  имперских партийных съездов, а в Берлине с большим нетерпением ожидал  завершения постройки Новой Имперской канцелярии.
   25 декабря фюрер перед отъездом попрощался  со своими сотрудниками, по обыкновению лично вручив каждому рождественский  подарок. Я получил на этот раз самопишущую ручку с золотым пером, а моя жена –  тяжелую серебряную чашу, и все это – с выгравированными фамилиями и датой  «Рождество 1938». Праздничные дни Гитлер, как всегда, провел в Мюнхене, а потом  сразу поехал на Оберзальцберг. Там он и встретил Новый год вместе со своим  обычным окружением, а также Евой Браун, ее родней и знакомыми. Из нашей военной  адъютантуры при нем на сей раз находился Шмундт с женой.

   Геббельс в своем новогоднем обращении назвал  уходящий год самым успешным для национал-социалистического режима, который  навечно войдет в германскую историю. О концентрационных лагерях широкая  общественность знала мало. События «Имперской Хрустальной ночи» расценивались  как своего рода «производственная авария». Я тоже считал политическое положение  на исходе года позитивным и вступал в новый год с уверенностью, поскольку мне  была обещана к концу его другая должность в люфтваффе. Я по-прежнему оставался  приверженцем Гитлера как в силу воинского повиновения, так и убеждения, хотя и  осуждал его за поведение во время кризиса Бломберг – Фрич и «Имперской  Хрустальной ночи». Фюрер прикрыл своих партийцев и тем самым отяготил себя  виной. Угнетающим оставался ретроспективный взгляд на отношение Гитлера к  сухопутным войскам, а также и на их отношение к нему самому. Все усилия Шмундта  и Энгеля улучшить эти взаимоотношения результата не дали.

   В течение этого года мне все яснее  становилось, что оценка Рейхенау его сослуживцами была не верна. Усилия этого  генерала приобрести крупное положение в партии истолковывались как тщеславие, и  его называли «наци-генералом». В данной связи мне вспоминается один мой  разговор с ним на Оберзальцберге во время кризиса с Шушнигом. Я считал тогда,  что он разозлен тем, что его не сделали преемником Фрича. Но раздражение  генерала имело другие причины. По смыслу, он сказал так: «Вы еще дождетесь, что  влияние партии на фюрера возрастет и в военной области тоже, а генералы и  пикнуть не смогут! В 1934 г. Бломберг и я смогли сломить СА потому, что мы  имели на Гитлера влияние большее, чем его однопартийны. За это меня объявили  нацистским генералом. А сейчас дело идет к тому, чтобы в зародыше удушить  растущее влияние СС и партии на Гитлера в вопросах сухопутных войск.
   Только в том случае, если это удастся,  сможет произойти реабилитация Фрича. Но новые господа не знают партии и ее  фюреров и не умеют с ними обращаться». К концу 1938 г. я осознал, что Рейхенау  был прав.

Новая Имперская канцелярия

   8 января 1939 г. Гитлер прибыл в Берлин. У  портала старой Имперской канцелярии его встречал Шпеер. За день до назначенного  фюрером срока он с гордостью отрапортовал о готовности Новой Имперской  канцелярии. Гитлер со словами сердечной благодарности пожал руку своему  зодчему, и оба отправились во вновь построенное здание, а я с любопытством  последовал за ними. Описать мое впечатление нелегко. Пришлось бы употреблять  сплошь превосходные степени. Со времен Гогенцоллернов таких роскошных строений  ни в Берлине, ни в Потсдаме не возводилось. Оно было сооружено в своеобразном  стиле гитлеровских зданий в Мюнхене и Нюрнберге. Мне лично понравилось.  Украшенный мозаикой зал, мраморная галерея, рабочий кабинет Гитлера – все это,  по моему мнению, было шедевром Шпеера. Мозаичный зал окон не имел, а освещался  естественным или искусственным верхним светом. Стены были выложены  художественной мозаикой. Огромные мраморные плиты пола тоже имели мозаичные полосы.  Никакой мебели здесь не стояло. Через несколько выше расположенный небольшой  круглый, куполообразный зал можно было пройти в мраморную галерею с пятью  дверями, а также множеством огромных обрамленных розоватым мрамором окон на  противоположной стороне. Оконные ниши имели глубину 2,35 м. Гобелены и мебель  светлых тонов хорошо контрастировали с тяжелым материалом стен и пола. Латунные  светильники давали приятный свет. Галерея постоянно использовалась в служебных  целях, так как соединяла бюро президиальной канцелярии с военной адъютантурой в  восточной части нового здания с помещениями Имперской канцелярии – в западной.

Центральная  дверь галереи вела в рабочий кабинет Гитлера; она днем и ночью охранялась двумя  эсэсовцами с винтовками на караул. Пять высоких дверей оконного типа открывали  вид на колоннаду и ведущую в сад и к оранжерее террасу. Кабинет был выдержан в  темных тонах, предпочитавшихся фюрером. К красному мрамору хорошо подходило  коричневое палисандровое дерево потолка. Пол покрывал единственный красный  ковер. Я находил все это красивым и отнюдь не показушным, а, пожалуй, слишком  уж аскетичным. Однако не обошлось и без некоторых живых черточек. Гитлер имел  определенную склонность к этому, но проявлял ее только при обстановке своих  жилых помещений. Меблировка же кабинета была подчинена пространственному  эффекту. Над камином висел портрет Бисмарка работы Ленбаха. Письменный стол у  противоположной стороны и огромный мраморный стол перед окнами были выполнены  по проектам Шпеера. Весной 1945 г. именно на этой мраморной плите из монолита  размером 5 на 1,6м были разложены карты генштаба с нанесенной на них для  доклада фюреру оперативной обстановкой последних дней рейха.

   К кабинету примыкал большой, «временный»,  как его называли, зал приемов. Во время поездки в Италию в мае прошлого года  Гитлер повидал великолепные дворцы периода Возрождения. Поэтому он пожелал  иметь для различных церемониалов торжественное и репрезентативное помещение и  приказал Шпееру максимально увеличить запланированный зал приемов, а позднее  построить его еще большим. Кстати, план реконструкции Берлина предусматривал,  что в теперешнюю Имперскую канцелярию будет впоследствии встроено Партийное  министерство, а окончательное здание Имперской канцелярии и фюрерский корпус  будут возведены на площади «Оперы Кролля» напротив сгоревшего рейхстага.

   9 января в «Спортпаласте» в присутствии  строительных рабочих состоялась официальная передача здания Новой Имперской  канцелярии. В своем обращении Гитлер сказал то, что в ближайшие месяцы нам  часто доводилось слышать из его уст: Великогерманский рейх получил теперь такие  представительские возможности, которые соответствуют его значению. Похвалы  фюрера Шпееру не имели предела.
   12 января началось с новогоднего приема –  первого и последнего в новом здании Имперской канцелярии. Это был ряд тех  официальных процедур, в первую очередь для которых Гитлер и велел соорудить  его. На новогоднем собрании рейхсляйтеров и гауляйтеров в новом здании фюрер  изложил им задачи в наступившем году.

Отношения между Гитлером и  сухопутными войсками

   В эти месяцы Гитлер, общаясь с генералами,  неоднократно превозносил руководящие качества своих гауляйтеров. Он  рассчитывал, что обнаружит в офицерском корпусе и у генералитета именно то, что  преподал своим партийным фюрерам за долгие годы «времен борьбы». За минувший  год допущенная им ошибка стала ему ясна. Прежде всего ему не хватало  безоговорочной верности высшего офицерства. Нам, адъютантам, а прежде всего  Шмундту, было тяжело выслушивать его упреки, особенно тогда, когда он в  качестве образца выставлял партию и СС.
   Шмундт и Энгель целеустремленно продолжали  прилагать все усилия к тому, чтобы улучшить отношение Гитлера к сухопутным  войскам.
   Пусть он осознает, что и в офицерском  корпусе этих войск тоже есть его восторженные приверженцы.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

    Фюрер соглашался  с предложениями Шмундта о проведении различных мероприятий в больших и малых  аудиториях с целью взаимного лучшего ознакомления друг с другом. Начало этим  мероприятиям было положено 18 января, в «День образования рейха», обращением  Гитлера к только что произведенным в чин лейтенантам с последующим ужином в  новом здании Имперской канцелярии.

   Молодые лейтенанты выстроились в Мозаичном  зале, предварительно получив необычное для солдат разъяснение, которое дало им  понять, что Гитлер – не только Верховный главнокомандующий, но и верховный  политик. Как таковой фюрер был встречен со своей речью аплодисментами. Он  неоднократно заявлял, что для него тяжело выступать перед офицерами и  солдатами, ибо они сидят перед ним молча и ему трудно установить с ними  контакт. Шмундт по этому поводу сказал, что речи фюрера только тогда вызовут у  них такое же эхо, как у широкой публики, когда будет разрушена невидимая стена  между оратором и слушателями. Поэтому лейтенантам было приказано после  выступления фюрера хлопать. Гитлер весьма одобрительно отнесся к этому  распоряжению. В привычной ему манере он повел речь издалека, начав на сей раз с  событий прусской военной истории, с верности и любви к фатерланду, с  повиновения и мужества, что за многие столетия и сделало сначала Пруссию, а  затем Германскую империю великими. Обладая этими качествами, офицерский корпус  может обеспечить Великогерманскому рейху предназначенное ему место среди  народов. Гитлер упомянул об успехах своей политики в прошедшем году, однако  избегал говорить о своих планах на год начинающийся.

   После речи офицерам был устроен банкет в  Мозаичном зале. Гитлер еще некоторое время оставался среди них, подсаживался за  столики и беседовал с молодыми офицерами, но вскоре удалился к себе. Алкоголь  помог закончить этот вечер побыстрее, чем намечалось. Кое-кто из молодых  офицеров, не зная, где находится туалет, воспользовался вместо унитаза углами  зала. Фюрер, которому мы потом с досадой рассказали о таком продолжении вечера,  отнесся к поведению лейтенантов снисходительно. Это никак не поколебало его  впечатления, что встреча удалась.
   Прием лейтенантов, разумеется, стал  предметом обсуждения во всех гарнизонах вермахта, большинство офицеров его  приветствовало, и это явилось подтверждением правильности намерений Шмундта.  Немногие ставшие известными контраргументы нас не обескуражили. Они  высказывались заведомыми «реакционными» офицерами и известными противниками  нацистского режима, которые отзывались с отвращением не только о Гитлере, но и  о самой этой встрече. Мы же считали, что таким офицерам следует подать в  отставку, раз командование вермахта настолько отталкивает их.

   Нас интересовало также, какой отклик нашло  это событие в офицерских собраниях. Я констатировал, что присутствовавшие на  приеме высказывались о нем корректно, но некоторые рассказывали неверно; шло ли  это от неосведомленности или от тенденциозности, различить сложно. Тогда среди  офицерского корпуса, но еще более в консервативных и церковных кругах  распространились всякие не соответствовавшие действительности слухи о Гитлере,  о его поступках, планах и намерениях. Но им верили. Зачастую мне бывало трудно  убедить собеседников в правде. Иногда мне с оттенком сострадания говорили, что  я как адъютант фюрера априори вынужден говорить в его пользу, а это достаточная  причина, чтобы мне не верить. Слухи касались чаще всего приступов ярости у  Гитлера и его «вульгарных» манер. Некоторые даже не понимали, как это я, будучи  офицером-дворянином, мог все это выносить. Очень распространенной была точка  зрения, будто беседовать с Гитлером невозможно. Он, мол, говорит без умолку и  перебить его никак не удается, а если ему противоречат, даже орет. Когда же я  рассказывал, что моя служба при фюрере проходит так же, как в любом высоком военном  штабе, это вызывало недоверчивый смешок.

   Фюрер умел узнавать из различных источников  о своих сотрудниках гораздо больше, чем давал заметить. Для всех нас явилось  полной неожиданностью, когда однажды он без всякой причины уволил своего  личного адъютанта Видемана и перевел его на дипломатическую службу в качестве  генерального консула в Сан-Франциско. Я был рад, что мне больше не придется  встречаться с ним, ибо Видеман производил впечатление человека замкнутого, а к  его бросавшимся в глаза постоянным связям с иностранными дипломатами и  политиками я всегда относился с недоверием.

Германия – Польша

   В политическом отношении в эти январские дни  на первый план вышел польский вопрос. 5 января Риббентроп имел продолжительную  беседу с польским министром иностранных дел Беком. Они вместе посетили Гитлера  на Оберзальцберге. Уже в конце февраля Риббентроп нанес ответный визит в  Варшаву. Это привлекло к себе всеобщее внимание. Причина столь быстрого  ответного визита заключалась, однако, в том, что он пришелся на пятую годовщину  германо-польского пакта о ненападении. Гитлер надеялся, что его министр  иностранных дел найдет в атмосфере праздничного акта путь к новым плодотворным  переговорам.

   Риббентроп был крайне озабочен дальнейшим  развитием отношений с Польшей. Он знал требования Гитлера насчет установления  германской транспортной связи с Данцигом через польский коридор в Восточную  Пруссию, а также включения этого города в рейх, против чего возражала Польша.  Честолюбивым желанием Риббентропа было найти решение посредством нового  двустороннего соглашения. Из Варшавы он вернулся в угнетенном состоянии.  Переговоры с места не сдвинулись ни на шаг. По сему поводу Гитлер сказал, что  соглашения с Пилсудским можно было бы достигнуть. Риббентроп же боялся теперь,  что Англии удастся перетянуть Польшу на свою сторону. Поэтому он пришел к  выводу: необходимо искать контакта с Москвой, чтобы оградить от английского  влияния и Россию. Однако фюрер пока не дал понять, каковы его собственные  взгляды и каким путем он желает идти. Германская общественность много говорила  о «коридорном вопросе». Даже оппозиционные силы в рейхе симпатизировали той  политике, которая имела целью уничтожение польского коридора. В данном  отношении понимания было больше, чем насчет чешского вопроса.

Речь в рейхстаге 30 января

   Весьма важное значение имела речь Гитлера в  Германском рейхстаге вечером 30 января. Центр тяжести ее лежал в подведении  итогов 1938 г. Фюрер открыто говорил о своем выводе из политических событий  минувшего года и о том, какие последствия из сего предвидит. Неприкрыто звучала  его похвала Муссолини, которого он безмерно превозносил, между тем как  Чемберлену и Даладье всего лишь высказал признательность за их роль в удаче  Мюнхенского соглашения. И тут же подверг критике англичан и евреев.
   Англичан Гитлер обвинял в «том, что они  вмешались в дело, которое их совсем не касалось. Версальский мирный договор  нарушен западными демократиями, поскольку сами они не разоружились, а Германии  преградили путь к государству, обладающему правом на самоопределение, и потому  он себя связанным этим договором больше не чувствует. Отсюда можно было без  труда уловить намек на его будущие замыслы. Евреев же фюрер пожелал  предостеречь: пусть не ввергают народы снова в мировую войну. А далее он произнес  свою ставшую быстро широко известной и многократно обсуждавшуюся угрозу:  «Результатом будет не большевизация всего земного шара и, таким образом, не  победа еврейства, а уничтожение еврейской расы в Европе».

   Из круга соратников фюрера его похвалы  удостоились только Геринг и Риббентроп. Перейдя к внутренней политике, он  предостерег церковь, а также упрекнул консервативные буржуазию и аристократию.  «Остряки-слабаки» пусть знают: «Мужество, храбрость, оптимизм и жизнерадостное  стремление к принятию решений – вот те предпосылки, которые необходимы для  того, чтобы занимать любой публичный пост в национал-социалистическом  государстве».
   Едва ли какая-либо иная речь Гитлера вызвала  повсюду такое обсуждение, как эта. Самая резкая оценка ее гласила: «Вся речь –  одно сплошное объявление войны». Что касается внешней политики, подобные  опасения я разделял. Из его предупреждений и предостережений англичанам и  евреям нетрудно было заключить, что сам он стоит перед принятием новых, далеко  идущих решений. Его угрозы церкви и «реакционерам» внутри рейха, а также  требование создания нового руководящего слоя следовало понимать только во  взаимосвязи с новыми планами фюрера. Удручающе действовало и то, что после  успешного 1938 г. от Гитлера ожидали в рейхстаге торжества по случаю победы, а  получили «объявление войны». Особенно угнетали меня внешнеполитические пассажи  речи.

   Однако обвинения по адресу «малодушных» –  моих сотоварищей по военному сословию – я, напротив, считал оправданными. В  словах Гитлера однозначно звучало раздражение по поводу его конфликтов с  генералами сухопутных войск.
   В связи со звучавшей в те месяцы критикой в  адрес фюрера мне вспоминается один спор с моими сослуживцами, которых я знал  еще по пребыванию в сухопутных войсках. Мы учили в школе и в вермахте, что  Фридрих Великий, являвшийся примером для Гитлера, унаследовал от своего отца,  «Солдатского короля» Фридриха I,  образцовую армию с первоклассным в профессиональном и волевом отношении  офицерским корпусом, которая стала основой для его победоносных походов.  Наполеон был обязан своими крупными успехами созданной им армии с безоговорочно  преданными ему маршалами. Рискнет ли Гитлер, спрашивали мы сами себя, начать  войну, имея такие сухопутные войска, о которых ему заранее известно, что командование  их ему не доверяет? Мы исключали это и делали отсюда вывод: прежде чем пойти на  внешнеполитический риск, фюрер создаст надежные, боеспособные сухопутные  войска.

Новая структура люфтваффе

   Значительное внимание привлекли к себе  организационные изменения в люфтваффе, произошедшие к 1 февраля 1939 г. Геринг  приказал создать командования воздушных флотов: 1-й воздушный флот (командующий  «Восток» – генерал Кессельринг), 2-й воздушный флот (командующий «Север» –  генерал Фельми) и 3-й воздушный флот (командующий «Запад» – генерал Шперрле).  Эта структура просуществовала почти всю войну. Иначе обстояло дело с  реорганизацией имперского министерства авиации. Удет, возглавлявший с 8 июня  1936 г. его Техническое управление, теперь был назначен «генералмейстером  самолетостроения». К его прежним задачам (конструирование и испытание  авиационной техники и вооружения) Геринг добавил теперь снабжение и  обеспечение. Удет, человек скорее творческий, чем канцелярист, стал, таким  образом, начальником важнейшей отрасли люфтваффе, не имея для такой трудной  должности необходимых качеств. Хотя безусловно подходящим для нее являлся  Мильх, он назначен не был: Геринг не терпел возможных конкурентов ни рядом с  собой, ни под собой. К тому же Мильха он просто не выносил. Собственные  симпатии и антипатии Геринг ставил выше интересов дела. К тому же это были  разные по своей сути и характеру люди.

   Вторая примечательная перестановка в  имперском министерстве авиации коснулась начальника генерального штаба  люфтваффе. Как и давно ожидалось, Геринг доверил этот пост полковнику Ешоннеку,  которому еще не исполнилось и 40 лет. Назначение это привлекло к себе внимание  всего вермахта его «молодежным» возрастом. В генеральном штабе сухопутных войск  чуть ли не с насмешкой о Ешоннеке говорили как о «Гитлерюгенд-фюрере» на таком  ответственном посту. Герингу же нравился этот всегда подтянутый, бодрый и  решительный офицер. Одним из побудительных мотивов для него при назначении  Ешоннска служило то, что тот был, в отличие от прежних начальников генштаба  люфтваффе, не старше, а на шесть лет моложе его самого. Другим соображением  явился общеизвестный факт: плохие отношения между Мильхом и Ешоннеком. Значит,  Герингу не приходилось бояться, что в его же собственной вотчине за его спиной  будут действовать против него. Гитлер же в решения Геринга не вмешивался и  принял изменения и реорганизацию в люфтваффе к сведению.

   С назначением Ешоннека произошла перемена и  в моей судьбе. В последнее время мне лишь весьма нерегулярно удавалось посещать  занятия в Военно-воздушной академии в Гатове. Слишком много времени отнимали  поездки туда и обратно. Поэтому Ешоннек предложил, чтобы я теперь числился  непосредственно в его штабе, так сказать, «практикантом», а следовательно,  принимал участие во всех совещаниях и был в курсе важнейших событий. Это  улучшило мое личное и служебное положение, а также способствовало моему  дальнейшему совершенствованию в военной области, что я очень ценил.
   Оценивая положение в свете политического  развития, Ешоннек считался с возможностью войны с Англией. Однако Геринг, могу  подтвердить это, вновь и вновь заявлял ему: Гитлер войны с Англией не желает.  На это Ешоннек отвечал своей любимой поговоркой: «Черт строит из себя белочку с  хвостиком!». То, что он еще в 1938 г. считал невозможным, новый начальник  генштаба люфтваффе положил теперь в основу своих военных соображений.  Оперативные разработки стали вестись интенсивнее. Наибольшую тревогу Ешоннеку  доставляло отсутствие пригодных бомбардировщиков среднего радиуса действия.  Выпуск «Ю-88» все еще не был налажен как следует. Ешоннек полностью сознавал  значение техники для оперативного руководства. Он жаловался на то, что Геринг  этого не понимает, а со времени смерти Вефера первостепенное значение техники  недооценивается.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

   
Спуск на воду «Бисмарка»

   Спуск со стапелей «Бисмарка», крупнейшего  построенного до той поры в Германии линейного корабля, был назначен на 14  февраля 1939 г. на верфи судостроительной компании «Блом унд Фосс» в Гамбурге.  Гитлер сам выбрал линкору это имя. В своих застольных беседах тех дней фюрер не  раз давал нам в связи с Бисмарком «уроки истории», обосновывая это решение. Он  характеризовал Бисмарка как государственного деятеля, проложившего путь к  созданию германского военно-морского флота. Без приобретения Шлезвиг-Гольштейна  в 1864 г. обеспечить германское могущество на морях, тем самым положив начало  всемирной торговле Германии как важному фактору силы в международном масштабе,  было бы невозможно. Имя Бисмарка, вопреки всеобщему препятствованию этому,  придает немецкому народу мировое значение и вызывает глубокое уважение.

   Во время своей проездки на спуск линкора  Гитлер посетил «Фридерикус мавзолеум» и возложил венок на гробницу Бисмарка, а  также побывал в его родовом замке. Спуск со стапелей должен был явиться государственным  актом. Это было большим днем для Гамбурга и для военно-морского флота. В своей  речи фюрер воздал должное основателю рейха, имя которого с гордостью будет  носить корабль. Главнокомандующий военно-морскими силами генерал-адмирал Редер  ответил краткой речью, а фрау фон Левенфельд, внучка Бисмарка, освятила  корабль.
   После государственного акта Гитлер поднялся  на борт военного корабля «Грилле», где состоялся завтрак с адмиралами и высшими  морскими офицерами. Фюрер охотно посещал военно-морской флот, хотя, как  выразился Путткамер, «море всегда казалось ему зловещим» Он был подвержен  морской болезни и склонности к морским поездкам не имел.

   Но что завораживало Гитлера в «кригсмарине»,  так это техника. Он знал крупные военные корабли всего мира не только по  названиям, но и по таким их данным, как величина, скорость, броня и вооружение.  На эти темы, а особенно о вооружении, Гитлер мог говорить с морскими офицерами  часами. Для «Бисмарка» было предусмотрено оснащение 8 орудиями калибра 381 мм и  12 орудиями калибра 150 мм. Все остальные вопросы он предоставил решать Редеру,  а тот, со своей стороны, старался не допускать вмешательства фюрера в эти дела.  Между ними царили отношения взаимного доверия при точном разграничении и  уважении компетенции каждого. В основных же вопросах строительства флота они  были едины. Оба выступали за постройку крупных кораблей: Редер – по традиции, а  Гитлер – по политическим причинам: тяжелые корабли содействовали демонстрации  мощи рейха.

   Перед своим отъездом из Мюнхена 12 марта,  сразу же после государственного акта по случаю «Дня поминовения героев», Гитлер  10 марта принял германских атташе, аккредитованных в различных странах, а на  следующий день – офицеров военных академий, т.е. будущих генштабистов. Шмундт  получил от фюрера согласие на проведение таких встреч каждый год в этот самый  день. Мы, адъютанты от вермахта, удивлялись тому, с какой откровенностью Гитлер  при любой возможности говорил о своих политических планах. Вот и теперь он в  своем выступлении упомянул «остаточную Чехию», Данциг, польский коридор и  Мемель. Это были те самые планы и намерения, о которых он прежде говорил только  в узком кругу, да и то лишь намеками. Однако вопрос о том, какими способами он  собирается решить эти проблемы, фюрер оставил открытым. Тем не менее из его  высказываний было нетрудно догадаться: он рассчитывал и на использование  вермахта.

Овладение «остатком Чехии»
   
О том, в какой  мере мы находимся накануне пробы сил в политической и, вероятно, военной  области, Гитлер не сказал ничего. 10 марта из Братиславы, столицы Словакии,  поступило известие о том, что дружественный Германии парламент этой части  Чехословакии во главе с д-ром Тисо отпал от ее центрального правительства в  Праге. Одновременно сообщалось, что в Братиславе и некоторых других городах  Словакии пражским правительством введено военно-полевое право. Причиной  послужили волнения в Закарпатской Украине – составной части страны. Гитлер  отреагировал на эти вести весьма спокойно, поскольку он уже вскоре после Мюнхенской  конференции предвидел возможные беспорядки в этом многонациональном  государстве. Фюрер с удовлетворением следил за сообщениями из Лондона и Парижа,  отчетливо дававшими понять, что запланированная еще со времени Мюнхена гарантия  Чехословакии ввиду ясного осознания ее распада Англией и Францией не дана и по  сей день. Активность Гитлера росла. В квартире фюрера снова распространилось  уже привычное «кризисное настроение». Число посетителей увеличивалось с каждым  часом. Гитлер опять оказался окруженным любопытствующими слушателями, которым  он открыто рассказывал о самых последних событиях, сообщениях и переговорах. Не  говорил фюрер только о своих указаниях и приказах вермахту. Их он давал Кейтелю  или адъютантам.

   Меры, принимавшиеся пражским правительством  по отношению Словакии, были Гитлеру весьма на руку. Он пригласил  премьер-министра Словакии д-ра Тисо в Берлин. Лидеру словацких нацистов д-ру  Туке, с которым фюрер имел беседу еще в феврале, уже была обещана германская  помощь. Вечером 13 марта Тисо посетил Гитлера, а в первой половине 14-го  парламент в Братиславе провозгласил независимость Словакии. Еще 12 марта фюрер  дал указание немецкой печати заклеймить поведение чешского правительства в  отношении национальных меньшинств, проживающих в этом государственном  образовании, и «подогреть» настроение против Праги.

   В тот же день, 12-го, вермахт получил приказ  на вступление в Чехословакию утром 15 марта. Жребий был брошен. 10-го я спросил  фюрера, желает ли он проинформировать о таком ходе событий отсутствующего  Геринга. Но Гитлер не пожелал беспокоить его: ведь тот только что отправился  отдыхать за границу. Он добавил, что присутствие Геринга в Сан-Ремо сможет  способствовать успокоению возбужденных умов в Италии и других странах. Лишь  13-го фюрер сообщил мне о своем согласии отозвать Геринга из отпуска; тот  вернулся в Берлин 14 марта.
   Я очень живо вспоминаю прибытие в Берлин чешского  президента д-ра Гахи 14 марта. В полдень из Праги сообщили о его желании  переговорить с Гитлером. Фюрер сразу дал согласие, но тут же сказал нам,  военным: свой приказ на наступление утром 15-го он «в любом случае оставляет в  силе». Теперь он больше не хотел выпускать из собственных рук благоприятную  возможность. В этот день Гитлер вел себя очень спокойно. После обеда пришло  известие из Праги, что Гаха прибудет в Берлин поздним вечером и готов сразу же  начать разговор с ним.

   Во второй половине дня только что приехавший  с вокзала Геринг имел до этой встречи, а также и после нее короткие беседы с  фюрером.
   В нашей адъютантуре вермахта дела  развивались довольно бурно. Гитлер распорядился подготовить все для его поездки  в Чехословакию. На сей раз ответственность за проведение этой акции несли мы,  военные. На основе опыта с Австрией, а также поездок по Западному валу и в Судетскую  область была образована «Ставка фюрера». Комендантом ее Шмундт предложил  сделать Роммеля, и под его началом были созданы первые подразделения  «штаб-квартиры фюрера» – два батальона сопровождения. 14 марта во второй  половине дня в нашей адъютантуре состоялось оперативное совещание, и мы  договорились, что Гитлер отправится поездом до Бемиш-Лейпы – населенного пункта  в Судетской области, прилегающего к чешской границе, а оттуда еще тем же  вечером выступят моторизованные подразделения. Фюрер с нашим предложением  согласился, но заметил, что дальнейшие решения будут зависеть от хода событий,  а потому он примет их только в Лейпе. Спецпоезд должен с 0 часов быть готов  немедленно отправиться с Ангальтского вокзала.

Тем временем  жизнь в апартаментах фюрера шла обычным чередом. Вечером Гитлер даже посмотрел  кинофильм. Никогда еще ни при одной военной акции мне не доводилось видеть его  таким спокойным. К концу вечера появился Кейтель. Около 23 часов сообщили о  прибытии Гахи. Риббентроп договорился с ним о начале переговоров в 0 часов 15  марта. В назначенное время мы сопроводили Гитлера в Новую Имперскую канцелярию.  Он был уверен, что Гаха уступит. Ведь чехи были покинуты своими бывшими  союзниками. Второго Мюнхена на сей раз быть не должно. Фюрер с настроем на успех  приветствовал Геринга, Риббентропа и его статс-секретаря Вайцзеккера. Своего  гостя он ожидал у въезда в Почетный двор. Бросалось в глаза, что участвовать в  беседе был вызван большой круг лиц. Я увидел здесь Геринга, Кейтеля,  Риббентропа, Майсснера, шефа печати д-ра Дитриха и Хевеля, который вел протокол  встречи. Гаха захватил с собой чешского министра иностранных дел Хвалковского и  начальника кабинета. Двери закрылись, для нас настало обычное время ожидания.

   По сравнению с конференциями в Годесберге и  Мюнхене в эту ночь все проходило непринужденнее. Мы были свидетелями  беспрестанного хождения: в кабинет Гитлера то входили, то выходили, и каждый  раз удавалось узнать что-нибудь о ходе переговоров. Мы испытывали невольное  сострадание к старому господину. Неожиданно появился со своим докторским  саквояжем и скрылся в конференц-зале профессор Морелль. Через какое-то время он  вернулся и сообщил: у Гахи – сердечный приступ, но после укола ему полегчало.  Около 2 часов ночи конференция была прервана. Гаха вместе со своим министром и  начальником кабинета удалился, чтобы переговорить с Прагой по телефону.
   Мы увидели Гитлера в том же уверенном  настроении стоящим в своем кабинете в кругу немецких участников переговоров. Из  его слов мы поняли, что он наглядно обрисовал Гахе безнадежную для Чехии  ситуацию и сказал ему: приказ о наступлении уже отдан. От него, Гахи, самого  зависит, будет ли открыт огонь или нет и в какой именно форме Чехия будет  включена в рейх. Ни один из советников фюрера ничего не возразил на этот ультиматум,  а также не порекомендовал ему какое-либо более гуманное решение, ведущее к той  же цели.

   Примерно через час Гаха получил из Праги  согласие своего правительства. Итак, в результате конференции больше  сомневаться не приходилось. Я тут же велел отвезти себя на Ангальтский вокзал и  занял полку в своем купе. С одной стороны, я очень устал от этого долгого и  утомительного дня, а с другой – не хотел больше ни видеть, ни слышать, как  закончился этот диктат.
   Когда я проснулся, поезд уже шел. День был  почти весенний, но лежал плотный туман. Я прежде всего подумал: из-за плохой  погоды люфтваффе сегодня действовать не сможет. Мне пришлось признать, что,  несмотря на некрасивые сопутствующие обстоятельства, Гитлер в своей оценке  политической обстановки снова оказался прав. За завтраком в вагоне-ресторане я  узнал некоторые подробности.

Вермахт перешел  границу и продвигался по всем направлениям вперед, не встречая никакого  сопротивления. Чешская армия получила приказ оставаться в казармах и передать  там свое оружие вермахту. Горькая участь для неразбитой в бою армии!
   Из Лондона пришло подтверждение, что  английское правительство не проявило к этим событиям никакого интереса, ибо  предпринятые Германией шаги Мюнхенского соглашения не нарушили. Позднее,  вечером, я услышал о протесте французов. Но это было пустой формальностью.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

   
Вступление в Прагу

Гораздо  любопытнее мне было узнать, куда теперь направится Гитлер. Некоторые из нас, в  том числе и я, слышали, что он хотел уже вечером быть в Праге. Шмундт энергично  возразил против такого плана: он отвечал за безопасность фюрера. Сам же Гитлер  совершенно ясно высказал желание ехать до Праги в автомашине. Шмундту с трудом  удалось уговорить его, чтобы свое окончательное решение он принял только в  Лейпе. Я не сомневался, что шеф прикажет выезжать сейчас же. Так оно и  случилось. Когда мы прибыли в Лейпу – между 14 и 15 часами, – фюрера встретили  генерал Гепнер и генерал Роммель. Гепнер кратко доложил в командном вагоне  поезда обстановку. Вступление германских войск произведено вполне мирным  образом. Чешской армии нигде не видно, население ведет себя безучастно. Оно еще  не пришло в себя от шока.

   К ужасу Шмундта, Гитлер приказал немедленно  ехать в Прагу. До нее было меньше 110 километров, всего каких-то часа два езды.  Роммель организовал маршевую колонну и придал ей для охраны и сопровождения  подразделения ставки фюрера. Шмундт велел мне возглавить рекогносцировочную  команду и выехать заранее, чтобы подготовить размещение в пражских Градчанах. Я  упросил его дать мне хотя бы два часа форы. На двух машинах, с несколькими  офицерами и солдатами, я немедленно отправился в путь. Мы испытали все  трудности, какие только могут встретиться автомобилистам зимой на незнакомой  дороге – пронизывающий до костей холод, туман, снегопад, гололедица, заносы – и  побывали на грани аварии. Иногда нам даже приходилось делать объезды по  покрытым ледяной коркой полям. Но умение водителей и высокая проходимость  автомашин все же помогли нам целыми и невредимыми добраться до Праги. С  наступлением темноты мы въехали в Градчаны. Городская картина с ее неразберихой  и пестротой невольно напомнила мне лагерь Валленштейна далеких времен.  Разумеется, как я и предполагал, Гитлер прибыл раньше нас, и ничего к его  приезду подготовлено не было. Кое-как я освободил какие-то помещения для него  самого. А Гаха вернулся в свою резиденцию еще несколькими часами позже, чем он.

   Гитлер производил впечатление счастливого  человека. Мне показалось, на лице его написана гордость. Над Градчанами  развевался штандарт фюрера. Здесь он издал указ об образовании протектората  Богемия и Моравия. Преамбулу Гитлер продиктовал сам, в первой же фразе  обосновав свои меры: «богемско-моравские земли целое тысячелетие принадлежали к  жизненному пространству германского народа». Этой формулировкой Гитлер снова  показал себя насквозь австрийцем, ибо в качестве названия создаваемого  протектората он избрал прежнее, австрийское, наименование этих земель. Я же,  будучи пруссаком, никакого отношения к данной стране не имел, и, как и многим  северо-германцам, мне казалось ошибочным ради этого идти на политический риск.  Лично мне как своему адъютанту по люфтваффе фюрер с удовлетворением сказал:  теперь русские, англичане и французы больше уже не смогут использовать  Чехословакию в качестве своего «авианосца». В военно-политическом отношении я  должен был признать его правоту, хотя никакой острой опасности этого я и не  видел.

   Гитлер не пробыл в Праге и суток. Я  сопровождал фюрера на прощальный прием у президента Гахи в его официальной  резиденции в Градчанах. Перед глазами у меня все еще стояла ночная сцена в  Имперской канцелярии. Теперь Гаха выглядел немного получше. Атмосфера была  внешне непринужденной, но в целом прием носил вежливый, преднамеренно  отчужденный оттенок. Большего ожидать было нельзя.
   Затем автоколонна отправилась назад в  Бемиш-Лейпу к спецпоезду. На следующий день он доставил нас через Оломуц в  Брно, главный город Моравии, а оттуда – в Вену. На обратном пути в Берлин мы 18  марта сделали промежуточную остановку в Линце и 19-го прибыли в столицу рейха.  При встрече фюрера Геринг произнес одну из своих самых пламенных речей; она  произвела на меня особенно досадное впечатление.

Русский вопрос

   Во время железнодорожной поездки через  Моравию между Гитлером и мною произошел примечательный разговор. Он  умиротворенно взирал на ландшафт за окном и, казалось, устремился своими мыслями  куда-то вдаль – ситуация, которую мне доводилось нередко наблюдать и раньше. Я  выжидал, пока он заговорит, мне было любопытно услышать, что именно занимало  его теперь, после завершения истории с Чехословакией. В своих ожиданиях я не  ошибся.
   Фюрер заговорил об экономическом и  сельскохозяйственном приросте рейха; прирост этот значителен и избавляет его от  многих забот. Вооружение и оснащение чешской армии дают ему возможность  сформировать новые дивизии. Мы должны позаботиться теперь о том, чтобы чешский  народ был доволен и чувствовал себя под защитой Великогермаыского рейха хорошо.  Нейрат – вот кто пригоден на пост имперского протектора Богемии и Моравии. Он  быстро приобретет доверие чехов. Задача – установить там спокойствие и порядок,  иначе он, фюрер, не знает, что принесут ближайшие недели. Изолировать поляков  стало делом трудным. Они упрямо стоят против соглашения по Данцигу и  транспортной связи с Восточной Пруссией и ищут защиту у англичан.

   Но заклятым врагом Польши является не  Германия, а Россия. И нам тоже однажды грозит огромная опасность с ее стороны.  Однако почему послезавтрашний враг не может стать завтрашним другом? И Гитлер  продолжил свою мысль: этот вопрос следует продумать весьма основательно.  Главная задача – найти сейчас новый путь для новых переговоров с Польшей.  Сначала он желает добиться возвращения Мемельской области, а затем на  продолжительное время удалиться на Оберзальцберг. Там он сможет спокойно  поразмыслить.
   Как я установил потом, о России Гитлер до  тех пор говорил только с Риббентропом, поскольку ни от кого, включая и военных,  я ничего на эту тему не слышал, сам же он о ней ни с кем не разговаривал.  Казалось даже, что фюрер от этих планов отказался, ибо только летом я впервые  снова услышал кое-что о новой торговой политике и о России.

   Когда мы прибыли в Берлин, в Имперской  канцелярии опять кишмя кишело любопытствующими. Возникшая ситуация давала  достаточный повод для того. Во время поездки д-р Дитрих раздавал свои «белые  листки», кроме того, шеф печати поддерживал связь с министерством иностранных  дел и получил оттуда сообщение о речи Чемберлена, произнесенной в Бирмингеме 17  марта. В противоположность своей речи 15 марта в палате общин (в которой заявил  о незаинтересованности Англии в делах между Берлином и Прагой), британский  премьер-министр теперь обличал Гитлера за нарушение договоров и вероломство. Он  охарактеризовал предпринятый фюрером шаг как попытку силой добиться мирового  господства. Фюрер увидел в этой речи еще одно подтверждение своего  предположения. Теперь уже не Чемберлен, а другие люди и другие силы определяли  в Англии политику. К ним принадлежал круг тех политических деятелей, в центре  которого стояли Черчилль, Идеи и Дафф Купер. Англия и Франция в знак протеста  направили Берлину соответствующие ноты, а затем отозвали своих послов. Гитлер  ответил такой же контрмерой. Я не забыл одного предположения, которое услышал в  те дни. Среди сопровождавших Риббентропа лиц говорили о том, что Чемберлен  проводил свою тактику незаинтересованности в Чехии со злонамеренным умыслом. Он  хотел поощрить Гитлера на этот шаг, чтобы тем самым заполучить в свои руки  средство создать у английского народа антигерманское настроение. Знал ли, и  насколько полно, фюрер об этой идее, мне неизвестно.

   Гитлеровский шаг против «остатка Чехословакии»  популярным среди немецкого народа не стал. Большинство людей, с которыми я  говорил, так отзывались о нем: «А было ли это необходимо?». Приходилось часто  слышать и ссылку на формулировку фюрера в его речи в «Спортпаласте» 26 сентября  1938 г. в связи с Судетами: это – «его последнее территориальное требование».  Гитлера обвиняли в нарушении слова. Это недовольство не осталось незамеченным и  им самим. В застольных беседах, в разговорах с партийными чинами, а также в  рамках военных совещаний он постоянно возвращался к данной теме, обвиняя  англичан в извращении фактов. Мол, «последнее территориальное требование»  распространялось на всю Чехословакию, а не только на Судетскую область, и его  следовало понимать лишь во взаимосвязи с мирным решением всех проблем  национальных меньшинств в данной стране. Чехи же с этими проблемами не  справились, а что касается англичан и французов, то в предложенном ими же  самими дополнении к Мюнхенскому соглашению никакой гарантии границ Чехословакии  они не давали.

   В осуществлении своих планов Гитлер сбить  себя с намеченного пути не позволил. Только действуя быстро, мог он достигнуть  собственных целей без войны – так аргументировал фюрер предпринятые им шаги.  Поэтому мы были ошеломлены, когда он дал указание Риббентропу начать  политические переговоры с Литвой о возвращении Мемельской области. Кейтелю было  поручено принять соответствующие подготовительные меры военного характера.  Никаких трудностей не предвиделось. А потому Гитлер, даже не дождавшись  результата переговоров, решил выйти в море вместе с военным флотом. 22 марта он  отправился в Свинемюнде на борту броненосца «Дойчланд». 23 марта мы на  мемельском рейде перешли на торпедный катер и прибыли в Мемель на заранее  подготовленное в порту празднование его освобождения. Все шло обычным порядком.  Ликование было не очень-то велико, но все же впечатляло. Люди казались  уверенными в себе и сердечными. Гитлер держался на удивление спокойно.

Польша

   А тем временем в Берлине внешняя политика  поднимала новую большую волну. В январе Риббентроп возобновил переговоры с  Польшей и у него состоялся обстоятельный разговор с польским послом Липским по  оставшимся висеть в воздухе вопросам. Поляк все еще находился в шоке от  последних событий в Праге и Мемеле и лишь против своей воли выехал в Варшаву с  предложениями Риббентропа. Из Лондона дошли известия о том, что поляки  стараются получить от англичан заверения насчет более тесного контакта между  обеими странами. Подробнее никто ничего об этом не знал, было известно только  то, что в палате общин Чемберлен загадочно обмолвился о каких-то переговорах.  По поведению Гитлера и Риббентропа можно было заметить: что-то шло не так, как  им хотелось. Мы были удивлены тем, что, несмотря на это, Гитлер уехал на  несколько дней в Мюнхен и Берхтесгаден: он захотел присутствовать на похоронах  имперского фюрера медицины Вагнера.

   Но до того состоялся разговор Гитлера с  Браухичем. Инициатива исходила от последнего. Фюрер согласился с желанием  командования сухопутных войск передислоцировать их части из Чехословакии в свои  прежние гарнизоны. Гитлер переговорил с Браухичем и о политической обстановке.  С Польшей надо выждать. Он не хочет решать вопрос о Данциге и коридоре с  применением силы. Это только бросило бы поляков в объятия англичан.
   30 марта Гитлер вернулся в Берлин и сразу же  возобновил беседы с Риббентропом. В воздухе чувствовалась какая-то  напряженность. Но обострения ситуации не ожидалось, ибо Геринг не был отозван  из Сан-Ремо, где он безмятежно проводил свой отпуск. Это служило хорошим  градусником политической погоды.

Спуск на воду «Тирпица»

   Вечером 31 марта мы снова сели в спецпоезд,  чтобы выехать в Вильгельмсхафен на спуск на воду второго крупного линкора. В  пути Гитлер постоянно получал сведения о речи, произнесенной Чемберленом в этот  день в палате общин. Ситуация была похожа на ту, что возникла полгода назад во  время поездки фюрера в Саарбрюккен. Только теперь он не был так обескуражен  ходом политического развития, как тогда. Риббентроп проинформировал его о том,  что поляки наотрез отказались вести дальнейшие переговоры о возвращении Данцига  в рейх и об экстерриториальной транспортной связи с Восточной Пруссией. Отсюда  фюрер сделал вывод: поляки смогли занять такую упорную позицию, только получив  твердое заверение англичан о проведении последними политики союза с ними. Речь  Чемберлена подтвердила ему, что англичане явно дали полякам далеко идущие  гарантии взаимопомощи. От запланированной речи Гитлера в Вильгельмсхафене мы не  ждали теперь ничего хорошего.

   Но поначалу программа шла, как было  намечено: прибытие в военно-морской порт, присвоение линкору имени кайзеровского  гросс-адмирала фон Тирпица его дочерью фрау Хассель и спуск корабля со  стапелей. В заключение Гитлер поднялся на борт линкора «Шарнгорст», где в  присутствии всех адмиралов произвел Редера в гросс-адмиралы и вручил ему  гросс-адмиральский жезл. После завтрака, данного в кают-компании «Шарнгорста» в  кругу адмиралов, фюрер направился к городской ратуше, где экспромтом произнес  прямо на площади темпераментную речь, почти полностью адресованную Англии. Он  повторил свое притязание самому решать вопросы в собственном германском  жизненном пространстве, не спрашивая на то разрешения где-либо и кого-либо.  Свое предостережение насчет мировой опасности большевизма он связал с Испанией.  После долгих боев, сказал фюрер, Франко удалось захватить Мадрид и спасти  Испанию от «красных».

   Ошеломленные открытым взрывом гнева Гитлера  против Англии, мы сопроводили его на принадлежащий обществу «Сила благодаря  радости» туристический корабль «Роберт Лей». Гитлер принял приглашение  руководителя «Германского трудового фронта» д-ра Лея совершить на нем  трехдневную морскую прогулку. Никаких добрых воспоминаний у меня о ней не  сохранилось. Настроение наше было испорчено вильгельмсхафенской речью фюрера.  Его привычка делать внешнюю политику своими внутриполитическими  пропагандистскими речами достигла на сей раз высшей точки.
   Гитлер получил от этого плавания много  радости. Он непринужденно разговаривал с туристами. В открытом море была  устроена встреча с линкором «Шарнгорст», который после орудийного салюта  проследовал с выстроившейся на палубе командой мимо «Роберта Лея». Посещение  острова Гельголанд на второй день послужило еще одним развлечением. Поскольку  морское путешествие всем очень понравилось, фюрер велел продлить его еще на  день. Для отпускников оно стало большим событием, о чем можно было слышать  повсюду. Оценивая заслуги д-ра Лея, Гитлер отметил, что «Германский трудовой  фронт» является для немецких рабочих гораздо большим социальным делом, чем это  имеет место в какой-либо другой стране земного шара.

   Впечатления от этого организованного «Силой  благодаря радости» морского путешествия показали мне, в какой мере были  осуществлены социальные представления Гитлера и насколько рабочие были ему за  это признательны. В их высказываниях преобладали доверие к фюреру и вера в его  руководство.       Впечатления Гитлера от этого путешествия  повлияли и на ход его мыслей. Во время железнодорожной поездки из Гамбурга в  Берлин 4 апреля он говорил, что именно от таких людей черпает силу и мужество  для руководства немецким народом и нет для него задачи более прекрасной, чем  трудиться во имя народного блага. Как и многие другие, я думал тогда, что в  данном случае можно было говорить о демократическом образе мыслей: от имени  народа и во имя народа. Но Гитлер ограничивал действующие при демократии  принципы «равенства и свободы» для всех граждан, распространяя их лишь на тех  людей, которым благоволил», а именно – на приверженцев своих  национал-социалистических идей. При его режиме они, естественно, чувствовали  себя в своих свободах ничем не стесненными.

   Затем Гитлер отправился отдыхать на  Оберзальцберг. По пути туда он на несколько дней остановился в Берлине, чтобы  обговорить с Кейтелем и Шмундтом дальнейшие военные задачи. Действовавшая до  сих пор «Директива об обороне страны» была выполнена, и, как обычно, генштабу  надлежало сформулировать свои меры заново.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

   
Операция «Вайс»

   К 11 апреля новая «Директива о единой  подготовке вермахта к войне на 1939-40 г.» была уже готова. Она отражала самые  последние выводы из позиции Польши. Соответственно, целый раздел в ней  посвящался плану «Вайс» – таково было кодовое наименование подготовки операции  против Польши. Этот раздел привлек к себе внимание не больше, чем год назад  план «Грюн», который отнюдь не привел (как того боялся генеральный штаб  сухопутных войск) к войне. Прочитав новую директиву, Гитлер не счел намеченные  в нем меры какими-то из ряда вон выходящими. Датой завершения всех оперативных  приготовлений по указанному плану фюрер установил день 1 сентября. Эта  директива не вызвала ни внезапного удивления, ни беспокойства.

50-летие Гитлера
   
  20 апреля 1939 г., день 50-летия Гитлера,  предназначалось стать для него днем триумфального почета. В этом празднестве  участвовал весь немецкий народ. Пресса и радио восхваляли фюрера длинными  передовыми статьями, сериями передач и комментариями. В квартире фюрера поток  поздравителей и само торжество начались еще накануне. В Имперской канцелярии  появлялось необозримое множество людей с подарками, которые выкладывались на длинных  столах в огромном обеденном зале. В канун своего юбилея Гитлер глядел на них  спокойно. Здесь лежали мельчайшие и скромнейшие вещи наряду с ценными  полотнами, коврами и старинными произведениями искусства.

   Главным событием предшествующего юбилею дня  стало освящение берлинской транспортной «оси» Восток – Запад. Мы выехали к  Бранденбургским воротам. В начале большого прекрасного проспекта фюрера  встретил генеральный строительный инспектор столицы рейха Альберт Шпеер. Он  доложил о готовности этой транспортной магистрали и произнес речь, состоявшую  всего из семи слов: «Пусть это творение говорит само за себя!». Гитлер и Шпеер,  стоя в открытом автомобиле, проехали семь километров по этому роскошному  проспекту, сопровождаемые еще 50 автомашинами. Пылали факелы, развевались  знамена и флаги. По обе стороны магистрали 30-метровой ширины плотными рядами  стояли берлинцы, с восторгом встречавшие фюрера.

   По возвращении в Имперскую канцелярию Гитлер  с балкона приветствовал факельное шествие представителей всех партийных гау.  Площадь Вильгельмплац чернела от толпы. Ликованию и выкрикам «Хайль!»,  казалось, в этот вечер не будет конца. В апартаментах фюрера тем временем  собрались все ближайшие его сотрудники, личные и военные адъютанты, секретарши,  врачи, слуги, экипажи персональных самолетов Гитлера, начальники его охранных  команд, криминальной полиции (крипо) и бригады водителей, а также мажордом с  домашним персоналом и ординарцами. Кроме них, здесь находились Зепп Дитрих, а  также профессора Шпеер, Гофман. Вместе с ними были допущены только Борман,  Бойлер и д-р Отто Дитрих. Ровно в полночь торжественная процедура началась с  поздравлений и всяческих пожеланий его секретарш. Затем последовал длинный ряд  других поздравителей. Шеф-пилот фюрера Баур вручил ему модель нового  четырехмоторного самолета «Фокке-Вульф-200» (названного «Кондор»), который  должен был войти в строй летом. Затем я преподнес Гитлеру подарок от люфтваффе:  на большой платформе были размещены модели всех самолетов, числившихся тогда в  ее соединениях, с приложением инструкции, которая явно заинтересовала его.

   Особенно сильное впечатление произвела на  Гитлера модель предназначенной для возведения в Берлине Триумфальной арки.  Шпеер велел изготовить эту модель по эскизам самого фюрера, относящимся еще к  1933 г. По такому случаю Гитлер заговорил о своих строительных планах и сказал:  эти сооружения должны стать свидетелями нашего великого времени. Возведение их  – отнюдь не какое-то тщеславие, заключающееся в том, чтобы поставить все на  карту в результате какого-нибудь военного эксперимента.
   Официальное торжество началось 20 апреля в 8  часов утра серенадой, которую исполнила музыкантская команда полка личной  охраны фюрера. В 9 часов прибыли папский нунций и дуайен дипломатического  корпуса. За ними последовали президент Чехии д-р Гаха и президент Словакии д-р  Тисо, а также члены имперского кабинета и главнокомандующие трех составных  частей вермахта.

   В 11 часов состоялся большой военный парад.  Гитлер с малочисленным сопровождением медленно объехал парадный строй войск,  замерших на новой магистрали. Их подготовкой к торжественному маршу целыми  неделями занимался специальный штаб. Парад, продолжавшийся целых пять часов,  открылся прохождением знаменного батальона всех составных частей вермахта,  который потом замер перед трибуной лицом к фюреру. По команде выехавшего на  белом коне командующего парадом знаменосцы склонили знамена. Но тут произошло  неожиданное: конь вдруг вспрянул, и всадник лишь с большим трудом смог  удержаться в седле и произнести в микрофон следующие команды, сам же парад был  впечатляющим. По приказу фюрера были показаны самые новейшие образцы  вооружения, прежде всего – новые танки и орудия. В параде участвовали все рода  и виды войск: пехота, кавалерия, артиллерия, саперы, связисты, летчики, зенитные  части и подразделения военных моряков. Наибольшее место на параде заняли  моторизованные войска. Люфтваффе показала свои новейшие истребители и  бомбардировщики, которые образцово пролетели в боевом строю поэскадрильно.  Гитлер продемонстрировал именно то, чего он достиг к своему 50-летию: в этот  день весь мир должен был осознать военную мощь рейха.

Речь в рейхстаге 28 апреля

   Гитлер велел созвать 28 апреля рейхстаг,  чтобы выступить на его заседании с правительственным заявлением. Актуальным  поводом явилось письмо Рузвельта, которое еще до отправки его в Берлин было  опубликовано в Вашингтоне. Тем самым американский президент избрал не только  необычный для международной дипломатической практики, но и вполне определенный  тактический способ. Фюрер получил это письмо совершенно неожиданно и с  раздражением высказался насчет такого бесцеремонного обращения с ним. Мнимое  намерение Рузвельта содействовать данным письмом делу мира опровергалось его  формой и тоном. Он требовал от Гитлера заверения, что тот не нападет ни на одну  европейскую страну. Перечислялось примерно 30 таких стран. Далее президент США  предлагал переговоры по вопросу о разоружении, таким образом задев самое  чувствительное для фюрера место. Со времени Версальского мирного договора 1919  г. этот вопрос служил для него наиболее привлекательным лозунгом в его  политической борьбе. Лига Наций, мол, создана державами-победительницами лишь  для того, чтобы надзирать за разоружением Германии и не допускать ее нового  вооружения. Однако все остальные государства не только не разоружились, но,  наоборот, вооружились. Гитлер обвинял западные демократии в том, что они на  вечные времена хотят обречь немецкий народ быть парией. Особенно клеймил он  Рузвельта за его «лживую политику». С одной стороны, американский президент  осуждает государства с тоталитарными режимами, а с другой – ищет более тесных  отношений с Россией.

   Речь Гитлера в рейхстаге 28 апреля 1939 г.  была подобна взрыву политической бомбы. По выражению чиновников имперского  министерства иностранных дел, фюрер «лягнул» всех, кого следовало; сам же фюрер  воспринял это как похвалу. В Германии широко распространилось мнение, что речь  эта – одна из его самых лучших. На меня лично произвело впечатление искусство  Гитлера высказывать свои мысли просто, понятно и убедительно. За сарказм, с  каким он дал по 21 пункту ответ американскому президенту, фюрер был  вознагражден бурными аплодисментами всего рейхстага. Касаясь актуальной внешней  политики, он заявил: своими последними соглашениями с Англией Польша нарушила  германо-польский договор 1934 г., а потому для рейха этот договор больше не  существует. Что же касается Англии, из ее переговоров с Польшей он сделал  вывод: британское правительство приступило к новой политике окружения Германии,  а тем самым уничтожило предпосылки германо-английского соглашения о  военно-морских флотах 1935 г. Это соглашение тоже потеряло теперь силу.

   В узком кругу в Имперской канцелярии Гитлер  высказался серьезно и озлобленно. Теперь ему ясно: враждебность западных  демократий направлена не только против национал-социалистического правительства  Германии, но и против всего немецкого народа. Поэтому он чувствует себя лично  задетым. В день своего рождения, подчеркнул фюрер, он снова ощутил любовь всего  немецкого народа, и это дает ему силу не ослаблять усилий во имя Германии.
И действительно,  ликование 20 апреля не было организовано. Оно скорее явилось выражением  подлинной любви и уважения народа.

   Я понимал реакцию Гитлера на послание  Рузвельта, пришедшее в самый неблагоприятный для этого момент. Уже в речи  фюрера перед рабочими в берлинском парке Люстгартен 1 мая можно было услышать  его ожесточение. Как часто во время своих речей, ему в тот день удалось  установить контакт с аудиторией! Восторг был нужен ему точно также, как актеру  – аплодисменты. Одну из типичных для него мыслей фюрер сформулировал так: «Ни  один вождь не может иметь силы большей, чем та, которую дают ему его  приверженцы». Однако дальше следовали такие слова: сам он «вооружается всеми  средствами», а возводимый немецкими рабочими Западный вал – «куда больший  гарант нашей свободы, чем любое заявление Лиги Наций». Денонсация договоров с  Польшей и Англией тревожно подействовала на широкие массы народа и на окружение  Гитлера.

Поездка на Западный вал

   Целью следующей поездки Гитлера явился  Западный вал. Если его инспектирование в августе прошлого года держалось в  тайне, то теперь фюрера в поездке с 15 до 19 мая сопровождала большая свита с  участием прессы. Пусть весь мир узнает, что немецкий народ создал за такое  короткое время! В узком кругу Гитлер добавлял: «Чтобы никому здесь, на Западе,  и в голову не смогла прийти мысль ударить нам в спину, пока мы связаны на  Востоке». На сей раз хозяином тут был новый главнокомандующий войск «Запад»  генерал фон Вицлебен. Он относился к фюреру так же, как и его предшественник  генерал Адам, но внешне этого не проявлял.

   Особое внимание Гитлер уделил созданию зоны  противовоздушной обороны. Замещая Геринга, в этой инспекции участвовал Мильх, с  ноября 1938 г. – генерал-полковник. Командующий зоной генерал-лейтенант  Китцингер удостоился особой похвалы фюрера за удачную компоновку огневых  позиций зенитной артиллерии для стрельбы как по воздушным, так и наземным  целям. Как и все принимавшие участие в поездке, я находился под сильным  впечатлением от таких крупных строительных успехов за столь короткое время.  Крепостные сооружения давали уверенность и достаточную защиту против той  артиллерии и тех танков, которыми была вооружена тогда французская армия. К  тому же Западный вал должен был устрашать ее. Этой цели, как показалось нам, он  уже служил и сейчас, хотя готовы были только две трети его укреплений.

Совещание 23 мая

   Совершенно неожиданно через несколько дней  после возвращения из этой поездки, 23 мая 1939 г., Гитлер провел в Имперской  канцелярии совещание главнокомандующих составных частей вермахта вместе с  начальниками их генеральных штабов. Присутствовали: Геринг, Редер, Браухич,  Кейтель, Мильх, Боденшатц, Шнивинд, Ешоннек и Варлимонт, а также мы – четыре  адъютанта вермахта. Всем присутствующим были известны директивы от 4, а также  11 апреля. Все мы предполагали, что Гитлер обсудит дальнейшие детали, особенно  касающиеся плана «Вайс» – нападения на Польшу. Но никакого обсуждения не  состоялось. Просто фюрер опять дал, как 5 ноября 1937 г. и 28 мая 1938 г., «tourd'hopizon» политического положения.

   При этом он впервые недвусмысленно высказал  две идеи: Польша всегда будет стоять на стороне наших противников, а Англия –  это мотор, движущий ее против Германии. Выразив сомнение насчет возможности  мирного взаимопонимания с Великобританией, Гитлер считал важнейшей задачей  сначала изолировать Польшу, а затем при первом же наилучшем случае напасть на  нее. Нельзя рассчитывать на то, что конфликт с поляками можно решить подобно  тому, как это было сделано с чехами. Но нельзя вступать и в одновременный  конфликт с Англией и Францией. Об Америке фюрер не сказал ни слова. Россию же  он непосредственно в число возможных в данный момент врагов не включил. Однако  долго говорил о ведении войны против Англии, о необходимости ошеломляюще  неожиданных действий и предпосылках для них, а также о сохранении в тайне всех  его намерений и планов. ОКВ должно создать исследовательский штаб из самых  квалифицированных офицеров всех составных частей вермахта, который возьмет на  себя генштабистскую подготовку мер и операций против Англии.

   Высказывания и указания Гитлера позволяли  сделать вывод: крупный конфликт с Западом он считал возможным лишь в 1943 или  1944 г. Таким образом, фюрер назвал те же самые годы, что и 5 ноября 1937 г.  Все присутствующие находились под впечатлением, что в нынешнем году фюрер хочет  навязать полякам свою волю, как ранее – австрийцам и чехам. Никто не сомневался  в его словах, что при этом он ни на какой риск идти не намерен.
   Во время заседания Шмундт непрерывно вел  записи, которые в последующие дни оформил в виде протокола. Вместе с другими  своими заметками он положил его в сейф. В дальнейшем Шмундта заменил в  должности «уполномоченного по историографии» генерал Шерф. В его архиве сразу  после войны союзники и обнаружили тот «Отчет о заседании 23 мая 1939 г.», который  фигурировал в 1946 г. на Нюрнбергском процессе в качестве ключевого  обвинительного документа под названием «Малый Шмундт». Вполне понятно, что ряд  обвиняемых пытался поставить под сомнение подлинность этого документа, а  отдельные данные изобразить ложными.

   Сам я, будучи свидетелем на процессе в  Нюрнберге, тогда осторожно высказался в таком же духе. Но сегодня, когда я пишу  эти мемуары, никакой причины утаивать подлинность записей Шмундта больше нет.  Все названные в нем лица, в том числе Геринг и тогдашний полковник Варлимонт,  на совещании действительно присутствовали. Совершенно исключено предположение,  будто свой протокол Шмундт написал только гораздо позже – скажем, в 1940 г. или  1941 г. Я знал его привычку оформлять такие записи возможно быстрее прямо после  соответствующих событий. Шмундт как офицер генерального штаба был достаточно  добросовестен и сознавал свою ответственность, чтобы правильно понимать  историческое значение таких записей. Свидетельствую, что содержание данной  записи полностью отвечало мыслям Гитлера в то время, известным мне не только по  совещанию 23 мая, но и из отдельных других высказываний фюрера в кругу военных.

   22 мая, то есть за день до этого секретного  совещания, в зале приемов Новой Имперской канцелярии состоялось торжественное  подписание германо-итальянского договора о дружбе и союзе. Имперское  министерство иностранных дел нажало на все регистры этой крупной церемонии. В  основном же дело в нем шло о взаимопомощи в военной и экономической областях. В  обиходе он получил наименование «Стальной пакт». За кулисами помпезной  процедуры его подписания поговаривали, что соглашение это означает весьма  одностороннюю помощь Италии. Геринг, который в первую очередь испытывал  опасения насчет возможных экономических последствий, открыто выражал свое  недовольство Риббентропом, считавшимся инициатором пакта, и не скупился на  отравленные шпильки в его адрес. Его злобствование усилилось, когда он узнал,  что Риббентроп награжден высоким итальянским орденом, которого у него самого не  было, обладатели этого ордена считались «кузенами» итальянского короля.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

   
Югославский государственный  визит

   Вскоре после этого примечательного события,  1-4 июня 1939 г., в Берлин из Югославии с государственным визитом прибыла  приглашенная Гитлером знатная пара: принц-регент Павел со своей супругой  Ольгой. Урожденная принцесса Греческая и Датская, она приходилась сестрой  герцогине Марии Кентской, близкой родственнице британского короля Георга VI. Это родство сыграло определенную роль в  приглашении. К тому же впервые член царствующей династии нанес визит фюреру  национал-социалистического государства. Визит этот по его помпезности затмевал  даже приезд в свое время Муссолини. Фюрер заранее приказал перестроить и  переоборудовать под резиденцию для почетных гостей имперского правительства  дворец Бельвю в Тиргартене.

   Гитлер дважды пожелал остаться с гостями  наедине. На второй день он устроил в своей квартире обед в их честь, а на  третий – чаепитие в новой оранжерее Имперской канцелярии. Он считал, что во  время бесед в узком кругу есть больше возможностей оказать влияние на гостей.  Фюрер сильно рассчитывал на то, что содержание его бесед с ними на  предварительно выбранные темы будет передано англичанам, хотя и не знал еще,  что принц-регент и его супруга прямо из Берлина отправятся в Лондон, чтобы  повидаться со своими родственниками при британском дворе.

   В программе визита стояла и вагнеровская  опера «Нюрнбергские мастера пения» в Государственной опере на Унтер-ден-Линден;  дирижировать должен был Герберт фон Кароян. Мне тогда впервые удалось услышать  этого ныне знаменитого маэстро, который еще лишь начинал свою музыкальную  карьеру. Геринг, который в качестве прусского министра-президента являлся  хозяином берлинской Государственной оперы, стоял за Карояна, между тем как  Геббельс, не имевший никакого влияния на это прусское государственное  учреждение (не знаю, по каким именно причинам – личным или художественным),  Карояна терпеть не мог. Гитлер спектаклем этим оказался разочарован. Я слышал,  будто он был недоволен неточными вступлениями оркестра, а также считал дерзким  для молодого музыканта дирижировать великим творением без партитуры. Мол, даже  сам знаменитый Вильгельм Фуртвенглер себе этого не позволял.

   Чем пышнее были внешние рамки этого визита,  тем большее неудовлетворение его результатами испытывал Гитлер, ибо никак не  мог найти контакта со своими гостями. Мое первое впечатление от их встречи на  Лертском вокзале меня не обмануло. Эти люди пришлись фюреру не по душе.
   Через несколько дней всему миру пришлось принять  к сведению успехи Гитлера в испанской Гражданской войне – 6 июня летчики  легиона «Кондор» с цветами прибыли в Берлин как победители. Парад их возглавлял  последний командир этого легиона генерал барон фон Рихтхофен. Оба его  предшественника, генералы Шперрле и Фолькман, стояли позади фюрера на почетной  трибуне. Среди примерно 1800 солдат находились и около 500 летчиков, всего  несколько дней назад вернувшихся из Испании. На фоне транспарантов с именами  погибших, которые держали примерно 300 членов «Гитлерюгенд», Геринг и Гитлер  приветствовали легионеров. Фюрер еще раз кратко изложил причины и ход  Гражданской войны в Испании, как он их видел. При этом Гитлер нападал на  западные демократии, обвиняя их в «лживом» освещении германского участия в  военных действиях на стороне Франко, и почтил память погибших за фатерланд  камерадов. Только немногие заметили, что он сумел ловко избежать даже малейшего  упоминания о России и большевизме.

Летние поездки

   Теперь календарь Гитлера оказался свободен  от официальных или военных мероприятий. Шмундт воспользовался этим, чтобы  уехать в отпуск, а Альбрехт решил жениться. Поэтому оставшуюся часть месяца  службу пришлось нести Энгелю и мне; мы решили этот срок поделить, я взял на  себя его первую половину.
   Целью первой поездки явилось посещение 7  июня 1939 г. еще строившегося автомобильного завода «Фольксваген» в  Фаллерслебене. Камень в его фундамент Гитлер заложил еще примерно год назад.  Туда же были вызваны Лей, д-р Фридрих Порше и Якоб Берлин. Лей финансировал это  строительство, Порше был конструктором «Фольксвагена», а Берлин – советником  фюрера по автомобильным вопросам и его собеседник по делам моторизации.

   Я познакомился с Берлином еще осенью 1937 г.  на Оберзальцберге. Оказалось, он, являясь директором филиала «Мерседес-Бенц» в  Мюнхене, был знаком с фюрером еще с 1923 г. и поставлял ему автомобили. Уже  вскоре после своего прихода к власти Гитлер попытался через Берлина сделать  идею выпуска «народного автомобиля» привлекательной для автопромышленности. Но  из-за тогдашних трудных экономических условий автофабриканты не решились  приступить к производству новой конструкции, успех которой казался им неясным.  Однако Берлину удалось заинтересовать проектом конструктора Порше, ранее  работавшего в фирме «Мерседес», и связать его с Гитлером. Узнав об этом плане,  Лей увлекся им и предложил финансировать строительство за счет «Банка  германского труда» – домашнего банка своей организации, в котором лежали деньги  ее членов. На строительство завода в районе Вольфсбурга Лей отводил год, и  первый «фольксваген» должен был, как он считал, сойти с конвейера в конце 1940  г. Мне хорошо помнится многоголосая критика в адрес «одержимого манией величия»  Лея, утопические планы которого считались нерентабельными и неосуществимыми, а  сама идея производства «народного авто» – ложной. Однако фюрер всячески  поддерживал Лея и эту идею. Оба они возлагали большие надежды на эту маленькую  автомашину, которая должна была стоить всего 1000 рейхсмарок. Вермахт же тогда  этой автомашиной не интересовался, считая ее непригодной в военном отношении.

   Следующая поездка была в Вену на «Имперскую  театральную неделю». Гитлер любил культуру, искусство и исторические традиции  этого города. Но вот самих венцев он не любил и не скрывал этого. А потому,  будучи на сей раз не обременен государственно-политическими обязанностями,  говорил здесь только о культуре и искусстве. По большей части он рассказывал о  событиях своей венской молодости, о том, какие оперы слышал, какие спектакли в  Бургтеатре видел, какими художниками восхищался. В архитектуре и живописи фюрер  отдавал предпочтение XIX  столетию. Особенно восторгался он такими творениями готики, как собор святого  Стефана, а также зданиями в стиле барокко, которыми так богата Вена. Но  искусство XIX в. было ему ближе,  ибо оно моложе и, на его взгляд, все еще не завершено в своем развитии.  Примыкая к этому искусству, современные живопись и архитектура должны, однако,  выходить за рамки той эпохи и искать новые пути. В своей живописи Гитлер и сам  пытался продолжать это направление в искусстве. Стилистическим образцом для  него, даже в выборе сюжетов и мотивов, служил Рудольф фон Альт, которому он  подражал.

   Последний день в Вене начался с посещения  Гитлером могилы его племянницы Гели Раубаль на Центральном кладбище. Затем мы  вылетели в Линц. К этому городу у фюрера было отношение иное, чем к Вене. Здесь  он чувствовал себя вольготно. Но, по его мнению, Линцу не хватало зримых  культурных ценностей, и теперь Гитлер желал этот пробел восполнить. На обратном  пути он посетил еще некоторые места, связанные с его детством и юностью.
   В «Бергхоф» Гитлер вернулся бодрым и  возбужденным поездкой. Однако уже в первый вечер я заметил, что мысли его опять  блуждают где-то далеко. Никогда еще мне не бросался так в глаза контраст между  его приватным любимым занятием – строительством и постоянным размышлением о  путях осуществления своих политических замыслов, как в эти дни на  Оберзальцберге. Его собеседниками были попеременно Шпеер и я.

   Целыми часами вышагивая по большому холлу,  Гитлер давал свободу собственным мыслям. В словах его звучало желание как можно  быстрее создать базу для манящего мирного труда, а базой этой должен был  служить именно Великогерманский рейх, не оспариваемый и признанный народами  Европы и всего земного шара. Мне казалось, что главную роль здесь играло для  него даже не территориальное расширение рейха, хотя он и делал утрированно  звучащие намеки насчет такого расширения на Восток. В сущности, для него дело  преимущественно заключалось в уничтожении «еврейского большевизма» как  величайшей опасности для Германии и Европы. Под этой угрозой немецкий народ не  может жить мирной жизнью и выполнять предписанную ему историей задачу:  оберегать те культурные ценности, которыми он обладает, и создавать новые – так  аргументировал свою политику Гитлер. Сознаюсь, эти идеи производили на меня  впечатление. Кажущаяся ясной оценка положения убеждала меня в правильности его  планов.

   Но прежде всего я верил его словам, что  предпосылкой конфликта с Россией и Польшей должна быть единая Европа. Он не  сомневался, что кампания против Польши будет короткой и победоносной – это для  него было бесспорно. Но он бы предпочел получить Данциг и часть коридора без  применения вооруженной силы и установить с Польшей новые прочные отношения. Он  не может себе представить, чтобы шовинизм поляков зашел столь далеко, что они  недооценивают силу германского вермахта и переоценивают возможность помощи со  стороны Англии. Такая ложная оценка может означать конец Польши. Гитлер не  верил в активное вмешательство Англии, ибо исходил из того, что англичанам  требуются еще минимум два года, пока они вооружатся для войны. Вот это время он  и хочет использовать, ибо подобный случай решением польской проблемы создать  базу для неизбежной вооруженной борьбы против России снова не представится.

   Во время одного такого вечернего хождения по  холлу я спросил Гитлера, верит ли он в то, что англичане признают гегемонию  Германии в Европе. Фюрер ответил: им не останется ничего другого, если они  хотят сохранить свою мировую империю. С Польшей они еще до конца не  определились. Осторожные англичане пока выжидают. Они наверняка станут совсем  тихими, когда он осуществит союз с Россией. Тогда, несомненно, полякам придется  перестать задаваться, ибо русских они боятся сильнее, чем нас.

Германо-русское сближение

   Тем временем определенные знаки из Москвы  позволили сделать вывод о заинтересованности Сталина в изменении советской  политики в отношении Германии. Министр иностранных дел Литвинов, еврей,  пользовавшийся особенным авторитетом у западных держав, в мае 1939 г. был  заменен Молотовым. В ответ на мой вопрос, какой интерес у Сталина вступать с  нами в связь, Гитлер указал на испытываемые Россией экономические трудности.  Потом добавил: «эта хитрая лиса Сталин» таким образом хочет ликвидировать  фактор отсутствия безопасности из-за Польши. В наших же интересах достигнуть  взаимопонимания и договоренности с Россией, ибо так мы сможем изолировать  Польшу и одновременно отпугнуть Англию. Его главной задачей остается: избежать  войны с Англией. Германия тоже не готова, с точки зрения своего вооружения, к  такой борьбе не на жизнь, а на смерть. Гитлер надеялся после заключения  германо-русского союза возобновить переговоры с Польшей и отстранить от них  Англию.

Инцидент с Альбрехтом

   Какими вещами Гитлеру приходилось заниматься  помимо большой политики, показывает одно пустяковое, но типичное для того  времени событие. Гросс-адмирал Редер попросил встречи с фюрером. Начальник  штаба ОКМ капитан 1 ранга Шульте-Ментинг не согласовал дату со мной как с  дежурным военным адъютантом, что было довольно странно, хотя у моряков имелись  свои привычки. Редер прибыл в «Бергхоф», поговорил с фюрером часа два за  закрытыми дверями и уехал. Разумеется, я узнал от Гитлера, о чем шла речь.  Оказывается, Альбрехт женился на одной женщине, известной в кругу морских  офицеров своим «легкомысленным» образом жизни; по понятиям гросс-адмирала, она  для офицерского корпуса никак не подходила. За это Редер потребовал уволить  Альбрехта из военно-морского флота. Гитлеру были известны устарелые взгляды  гросс-адмирала в подобных вопросах, и, как он сам мне сказал, он решил не  принимать решения, не поговорив предварительно с Альбрехтом. По указанию фюрера  я вызвал его. Тот приехал, доложил все как есть Гитлеру и уехал; я только и  успел сказать ему «здравствуй» и «до свидания». В последующие дни мне довелось  услышать возбужденный разговор Гитлера с Редером, после которого фюрер вызвал к  себе жену Альбрехта. В результате Альбрехт был из флота уволен, но Гитлер взял  его к себе личным адъютантом.

   В этом «инциденте» заслуживает внимания то,  что Редеру все-таки удалось добиться своего. Он был уверен в собственном  положении и чувствовал моральную ответственность перед офицерским корпусом ВМФ,  а потому и не уступил Гитлеру. Но он знал и то, что фюрер не мог обойтись тогда  без него и никакого нового скандала с военной верхушкой не хотел. Вот почему  поведение Редера было беспрецедентным. История с Альбрехтом доказала, что  главнокомандующий одной из составных частей вермахта хотя и смог успешно  отстоять свои взгляды перед Верховным главнокомандующим, все же не обладал  требующейся психологической искусностью в общении с ним.

Обострение ситуации

Радость от  рождения нашего сына Дирка 22 июня была омрачена обеспокоившей меня информацией  с Оберзальцберга. Я услышал оттуда, что после бесед Гитлера с Браухичем и  Кейтелем военные меры, принятые на основе указаний от начала апреля, вступили в  такую стадию, когда их сохранение в тайне становится все более трудным. Фюрер  весьма заботился о том, ибо сухопутным войскам и военно-морскому флоту было  нелегко маскировать эти становящиеся все более обширными меры. Следовало  призвать резервистов, что в данный момент было необычным, поскольку маневры как  правило проводились не раньше сентября.

   Сельское хозяйство приступило к сбору урожая  и, как и промышленность, нуждалось в каждом человеке, чтобы выдержать сроки  поставок готовой продукции по возросшим заказам. В связи с этим не удалось  избежать в деревне разговоров о предстоящих военных событиях. Нетрудно было  разгадать и цель этих мер после ранее предпринятых акций. Гитлер хочет вернуть  Данциг и «польский коридор» в собственность рейха! Оставалось только узнать,  когда и как. Настроение в народе пока царило оптимистическое. Войну считали  исключенной: «Уж Адольф-то сумеет ее не допустить!».
Да я и сам не  мог полностью поверить в возможность военного конфликта. Разговоры с Гитлером  на Оберзальцберге и перспектива союза с Россией, собственно, успокоили меня. И  все-таки мне становилось все труднее отвечать на вопросы атаковавших меня  друзей. Будет война или нет? Можем мы уезжать в отпуск?

   Хорошо помню мои тогдашние размышления,  поскольку мне пришлось подолгу беседовать с кузеном, который, будучи офицером в  Первую мировую войну, теперь был призван в люфтваффе. Я старался успокоить его  сильную тревогу из-за новой войны, не упоминая притом о планах Гитлера насчет  России. В тот момент я действительно еще думал, что расчет фюрера на мирное  решение оправдается. Но уже совсем скоро все выглядело по-иному.
   Когда в первые июльские дни мы с женой  намечали день крещения нашего младенца, график плана «Вайс» уже играл для  вермахта важную роль. Я знал: 12 августа Гитлер должен принять решение, следует  ли проводить сосредоточение войск против Польши, дабы 26 августа начать  назначенное нападение. Поэтому я считал 12 августа – то была суббота –  последним возможным днем для крещения сына. Итак, в начале июля ход политического  развития уже привел меня к выводу: война с Польшей все же может произойти.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

   
Рехлин, 3 июля 1939 г.
   
После двух  недель, проведенных в кругу семьи, я явился к Гитлеру в Гамбург, где он находился  по случаю похорон умершего командующего армейского корпуса генерала  Кнохенхауэра, чтобы затем выехать на испытательный аэродром люфтваффе Рехлин на  озере Мюртцзее в Мекленбурге. В последние июньские дни Удет и Ешоннек  проинформировали меня в Берлине о том, как будет проходить посещение фюрером  Рехлина. 5 июля около 10 часов мы прибыли на аэродром, где его ожидали Геринг,  Мильх, Удет и Ешоннек с большим штабом офицеров и технических специалистов.  Кроме личных и военных адъютантов, присутствовали только Кейтель и Борман. Идея  демонстрации новых самолетов, оружия и авиационной техники исходила от Мильха,  обеспокоенного тем, как бы из-за нехватки сырья не пострадало выполнение  программы выпуска самолетов и производства авиационного оборудования. В то время  как Мильх всегда старался показать Гитлеру истинное положение дел в  самолетостроительной промышленности, Геринг стремился создать у фюрера  впечатление, что отданное им приказание об увеличении люфтваффе в любом случае  будет выполнено. Поэтому он принял предложение Удета обратить внимание Гитлера  на совсем другие вещи.

   Удет был в Рехлине, так сказать, принимающим  гостей «хозяином дома». Соответственно, он разработал в своих службах, а также  согласовал с Герингом и программу показа. Сам Геринг понимал в авиационной  технике мало, а потому его было легко ослепить всяческими эффектами, произведя  желательное впечатление. Своим подчиненным он дал понять, что Гитлер имеет о  самолетах представление слабое, но проявляет большой интерес к технике, а  особенно к действию оружия.
Вот почему  демонстрацию Геринг и Удет поручили экспериментальной службе. Их побочной целю  было отвлечь Гитлера от вопросов оснащения летных соединений на данный момент.

   Интересная и многосторонняя демонстрация  произвела на всех присутствовавших значительное впечатление. Правда, Мильх  старался объяснить Гитлеру, что показанные самолеты, оружие и оборудование еще  находятся в процессе испытаний. Но никто не сказал фюреру, что по прохождении  всесторонних испытаний все это сможет поступить в войска не ранее чем через  два-три года. Стоило Гитлеру проявить повышенный интерес к тому или иному  объекту или дать понять, что данную конструкцию он считает особенно важной, как  Геринг тут же заверял, что немедленно позаботится о внедрении этого в войска.
   Наиболее впечатляющим, несомненно, был полет  «Хе-176» – первого в мире реактивного самолета. Хотя этот экспериментальный  самолет и продержался в воздухе всего несколько минут, он достиг своей  проектной скорости почти 1000 км в час, что явилось для того времени  феноменальным достижением. Истребители «Ме-109» и «Хе-100» казались рядом с ним  устаревшими машинами, хотя речь при этом шла о вполне современных конструкциях.  Казалось, «Хе-100» по своим летным качествам превосходит «Ме-109», но Геринг и  Удет заранее решили, что следует продолжать выпуск только «Ме-109». С одной  стороны, этот самолет выпускался уже более длительное время, а с другой – завод  Хейнкеля подлежал специализации на бомбардировщиках.

   Тогдашний стандартный самолет «Хе-111» был  продемонстрирован при сильной перегрузке: снабженный двумя дополнительными  вспомогательными стартовыми ракетами, он поднялся в воздух без всякого труда.  Учитывая недостаточную пригодность «Хе-111», это означало компромисс. Для  использования в качестве стандартного бомбардировщика эту машину приходилось  перегружать или же, для увеличения радиуса полета, оборудовать дополнительными  баками с горючим, или для усиления атакующего эффекта снабжать большим  количеством бомб.
   Наряду с навигационными приборами и  радиоаппаратурой особое внимание Гитлера привлекли к себе образцы бортового  оружия истребителей. Двухмоторный истребитель «Ме-110» был вооружен вновь  сконструированной 30-миллиметровой бортовой пушкой. Это особенно понравилось  фюреру. Он указал на необходимость повышения скорострельности бортового оружия  при увеличении его калибров, прежде всего для истребителей.

   Геринг, Мильх и Удет рассчитывали, в свете  предыдущих высказываний Гитлера, на то, что военный конфликт произойдет никак  не ранее 1943 г. С этим сроком и согласовывалась данная демонстрация  авиационной техники. Тем не менее на обратном пути в Берлин я воспользовался  случаем еще раз обратить внимание фюрера на то, что все увиденное им, – это  «музыка будущего». Он сказал, что понял это и еще раз подробно переговорит обо  всем с Герингом. Когда я предложил привлечь к разговору о вооружении люфтваффе  специалистов, лучше всего Мильха, фюрер охотно согласился. Но этот столь  необходимый разговор ввиду политических событий не состоялся. Гитлер так и  остался при внушенных ему в Рехлине совершенно ложных взглядах, а потом  люфтваффе получала от него совершенно не заслуженные ею упреки. Узким местом  люфтваффе было и осталось снабжение сырьем, но об этом не говорилось.  Непростительно, что Геринг и его сотрудники не сделали из данной беседы никаких  выводов. Первые победоносные кампании 1939 и 1940 гг. помешали разглядеть  действительность. Только двумя годами позже, после первого кризиса в походе на  Россию, эту роковую ошибку наконец распознали.

   Затем – насыщенные работой дни. Я сообщил  Ешоннеку и его штабу, а кроме того ОКВ (Управление обороны страны) – офицеру  генерального штаба моему другу майору Шпеку фон Штернбургу – о своем разговоре  с Гитлером насчет уровня вооружения люфтваффе. Ешоннек хотя и приветствовал мою  интерпелляцию у фюрера, но находился под влиянием Геринга, который считал  возможным лишь нападение на Польшу, но никак не войну с Англией. Штернбург  видел ход политического развития иначе. Мне казалось, он испытывает влияние  своего начальника полковника Варлимонта. Тот был интеллигентным офицером  генерального штаба, хотя и не очень влиятельным, и принадлежал к тем, кто не  высказывал своего мнения, благодаря чему производил впечатление человека  скрытного. Штернбург же, напротив, в выражениях не стеснялся. Он придерживался  взгляда, что Англия и Франция в случае германского нападения сразу придут на  помощь Польше, и, соответственно, с озабоченностью глядел в будущее. Я к его  точке зрения присоединиться не смог, хотя высказанные им аргументы и  подействовали на меня.

Последние недели перед  войной

   Итак, отныне мне предстояло одно: включиться  в подготовку операции «Вайс», поскольку я снова должен был сопровождать Гитлера  в его очередной поездке как дежурный адъютант. На основе общей директивы ОКВ,  составные части вермахта были обязаны издать собственные оперативные приказы.  Штабы и войска работали в условиях наивозможнейшего сохранения тайны. Но  отделаться от впечатления, что готовится что-то из ряда вон выходящее, все-таки  было нельзя. Я находил удивительным, что между фюрером и командованием  сухопутных войск неожиданно воцарились мирные отношения. Год назад, когда  опасность большой войны была минимальной, главнокомандующий и начальник  генерального штаба этих войск пытались убедить Гитлера отказаться от его плана  нападения на Чехословакию. Правда, тогда, в 1938 г., начальником генштаба был  еще Бек, но негативное в принципе отношение к фюреру со стороны Браухича как  главнокомандующего и Гальдера как преемника Бека с тех пор не изменилось.  Теперь же, когда после оккупации Чехословакии напряженное политическое  положение не разрядилось и нападение на Польшу могло вызвать европейскую войну,  командование сухопутных войск, казалось, никаких опасений больше не испытывало.  Эта позиция внушала мне неуверенность и одновременно недоверчивость, ибо в  генеральном штабе люфтваффе тоже были озабочены и оптимизма Геринга в оценке  обстановки не разделяли.

   6 июля Гитлер впервые полетел в Мюнхен на  новом самолете «Фокке-Вульф-200», получившем наименование «Кондор». Фюрер  пришел в восхищение от этой машины, она казалась ему в воздухе более спокойной  и менее шумной. Несколько скептически оценил он только убирающееся шасси –  нечто новое, чего еще не видел. Но вскоре привык. В самолете имелось на 6-8  мест больше, чем в прежнем «Ю-52», и летел он почти на 150 км в час быстрее.  Это означало солидное сокращение времени полета из Берлина в Мюнхен.

   В тот же вечер Гитлер выехал на автомашине  на Оберзальцберг и оставался там целую неделю, которая для меня опять полностью  прошла под знаком вооружения. Насколько подробно фюрер занимался деталями,  показывает следующий эпизод. Однажды он обратил внимание на то, что  военно-морской флот держит предназначенные для линкоров «Шарнгорст» и  «Гнейзенау» 380-миллиметровые орудия в арсенале. Мне пришлось тут же передать  Кейтелю его указание изготовить железнодорожные лафеты и смонтировать орудия на  них. В другой раз дело касалось производства снарядов для зенитных орудий.  Незадолго до того Кейтель, информируя фюрера о требовании люфтваффе увеличить  выпуск боеприпасов для зенитной артиллерии, высказался против этого, сославшись  на нехватку сырья. Гитлер согласился и определил объем ежемесячного  производства в 100000 выстрелов снарядов калибра 88 мм. И соответствующего  количества для других калибров. Я попытался доказать фюреру, что при нынешнем  наличии у зенитной артиллерии 2500 орудий калибра 88 мм снарядов для них  следует производить из расчета 40 на каждое орудие в месяц. Но он не уступал,  аргументируя тем, что склады и так переполнены боеприпасами, а потому приоритет  должно иметь производство не снарядов, а зенитных орудий.

   Гитлер тщательно занимался оперативным  планом сухопутных войск для похода на Польшу. Браухич и Гальдер обсуждали с ним  подробности и получали его одобрение. Продолжалась и подготовка Имперского  партийного съезда, а также празднования в конце августа 25-летия битвы под  Танненбергом. Фюрер лично принял участие в «Дне германского искусства» в  Мюнхене и посетил Байройтский фестиваль (25 июля – 2 августа), сделав небольшой  перерыв для военных бесед в Берлине и на Западном валу в районе Саарбрюккена.  Прием в честь музыкантов 1 августа в «Зигфрид-Вагнерхаузе» заставил его на  какое-то время позабыть о военных планах. Пребывание Гитлера в Байройте  завершилось 2 августа оперой «Гибель богов». Это был тот самый день, когда 25  лет назад началась Первая мировая война. Но об этой годовщине говорили мало.  Гораздо большую роль играли в эти дни служебный юбилей Шмундта, а также  поступление Гитлера в свое время добровольцем на военную службу в пехотный полк  «Лист». Фюрер получил множество поздравлений, а большое число поздравителей  собралось в «Бергхофе».

   Своего шеф-адъютанта Шмундта Гитлер произвел  в полковники, что служило знаком признания и доверия. Однако в кругу высших  офицеров генштаба сухопутных войск это было воспринято иначе. Встреченный ими с  недоверием уже просто как преемник Хоссбаха, Шмундт к тому же все эти годы  часто подвергался с их стороны критике. Истинной же причиной было противоречие  между ОКВ и ОКХ. Последнее не хотело и не могло примириться с тем, что ОКВ в  качестве военного штаба Гитлера выполняло задачи в масштабе всего вермахта,  т.е. и за сухопутные войска – все равно, касалось ли это командных вопросов или  же экономики и вооружения. Офицеры генерального штаба сухопутных войск видели в  Шмундте человека ОКВ, а не первого адъютанта и военного советника своего  Верховного главнокомандующего. Они отказывали ему в том признании, которым  вознаграждали Хоссбаха, хотя оба эти офицера по своей пригодности к данной  деятельности стояли на равном уровне. Разница была лишь в их задачах. Хоссбах,  по поручению начальника генерального штаба генерала Бека, был обязан следить за  тем, чтобы Гитлер не вмешивался в дела сухопутных войск. Шмундт же имел от  фюрера поручение, будучи его военным адъютантом, нести ответственность только  перед ним лично. Теперь он вот уже полтора года находился в тяжелом положении,  дискриминировавшем генштаб сухопутных войск. После всего того, что довелось  пережить Шмундту с тех пор, перед ним мог стоять только один вопрос: pro или contra Гитлера?

   Он решил быть за фюрера, между тем как его  лучший друг со времен службы в 9-м пехотном полку Хеннинг фон Тресков принял  решение быть против. Оба являлись солдатами, оба имели тогда одинаковое  мировоззрение и оба верили в то, что, выполняя свои задачи, совершают наивысшее  благо для собственного отечества. Шмундту было трудно выполнять свою задачу, и  решение это далось ему нелегко. Он рассматривал свою должность как чисто  военное дело. Особенно важным Шмундт считал хорошие отношения между Гитлером и  руководством сухопутных сил. Ему постоянно приходилось бороться с влиянием на  фюрера партии и СС. Усилия эти принесли лишь частичный успех, а несколько  друзей – сослуживцев по генштабу даже называли его «чистейшей воды глупцом».  Нет, в оценке своего шефа Шмундт «глупцом» не был. Он очень хорошо умел  разглядеть события и лица и приходил в отчаяние от дистанцированной в отношении  Гитлера позиции генералов. Однажды в разговоре со Шмундтом на эту тему я  упрекнул его в том, что он мог бы оказывать большее влияние на персональное  замещение должностей в штабах сухопутных войск, добиться чего ему удалось бы  только через Гитлера. Но Шмундт был слишком порядочным человеком: в его глазах  это было интриганством против своих генералов. Сам же он получил от них в ответ  только неблагодарность и высокомерное сочувствие.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

    Итак, Гитлеру  предстояло решить, предпринимать ли сосредоточение и развертывание сухопутных  войск для назначенного на 26 августа нападения на Польшу. К середине месяца  становилось все яснее: Польша окажет вступающим германским войскам  сопротивление. В эти дни мне удалось переговорить с двумя нашими посетителями:  Бем-Теттельбахом и Карлом Ханке. Последний был до недавнего времени  статс-секретарем геббельсовского министерства пропаганды и имел мобилизационное  предписание в танковые войска. Оба они в то, что при германском нападении на  Польшу Англия останется нейтральной, не верили и считали, что это будет  означать и одновременное военное столкновение с Францией. Ханке полагал, что  германо-русский союз не произведет на британцев никакого впечатления. Это  отвечало и моим представлениям, но я все-таки никак не мог поверить в то, что  Польша рискнет пойти на сопротивление двум превосходящим ее по мощи державам –  Германии и России. Пожалуй, это все же было бы последним шансом на новые  переговоры с нею.

   Я ценил Ханке, мы подружились и часто  беседовали между собой. Мне были известны его умные и глубоко серьезные взгляды  на многие вопросы политики и жизни. В последнее время его имя часто связывалось  с любовными похождениями Геббельса с чешской кинодивой Лидой Бааровой. Во время  Байройтского фестиваля Гитлер, мягко применив силу, снова воссоединил  супружескую пару Геббельсов. Но этому предшествовали бурные недели. Поначалу  Магда Геббельс обратилась за советом и помощью к Ханке в надежде на то, что он  подействует на ее мужа и уговорит того прекратить свои любовные эскапады. И  она, и Ханке знали, что этого желает и Гитлер. Тщетно пытался Ханке урезонить  Геббельса, и это привело лишь к отчуждению между Ханке и Магдой. Тогда она  решилась на развод с Геббельсом. Узнав об этом, фюрер вмешался, и Магда приняла  его «судебный приговор». Мы же, однако, были убеждены в том, что на самом деле  большой любовью Магды был не кто иной, как сам Адольф Гитлер, и, пусть даже эпизодически,  она пользовалась его взаимностью. Брак с Геббельсом явился для нее выходом, дав  возможность жить в близком общении с Гитлером. Иначе объяснить замужество этой  необычайно привлекательной женщины с хромоножкой Геббельсом мы никак не могли.

Германо-русское соглашение

   Тем временем на Оберзальцберге продолжалась  обычная жизнь. Внешне не было заметно, чтобы политики и военные занимались  какими-то исключительными делами. Шмундт и Хевель информировали меня после  моего приезда о последних событиях.
   Как и ожидалось, 12 августа Гитлер дал  приказ о сосредоточении и развертывании вермахта против Польши и назначил «день  X» (день нападения) на  субботу, 26 августа. 14-го в «Бергхофе» побывали Браухич и Гальдер, имевшие  продолжительный разговор с фюрером. Шмундт полагал, что он вызвал их, дабы еще  разочек «всадить им здоровенный шприц в одно место». По мнению Гитлера, Польша  совершенно изолирована и через недели две после нападения рухнет. За этот срок  Англия и Франция никакой ощутимой помощи ей оказать не смогут. А если Англия  все-таки вмешается, тем самым она поставит на карту существование своей мировой  империи.

   В этом случае Гитлер хотел напасть на  Польшу, несмотря ни на что. Россия будет держаться нейтрально. Ее интересуют  только Прибалтийские государства и Бессарабия. Хевель подтвердил, что  Риббентроп форсирует кажущиеся благоприятными переговоры с русскими о торговом  соглашении. Недоверие вызывает лишь поведение итальянцев. Довольно  продолжительный визит итальянского министра иностранных дел графа Чиано в конце  прошлой недели имел целью удержать Гитлера от войны против Польши из-за  опасения вмешательства Англии. У Хевеля сложилось впечатление, что фюреру не  удалось убедить Чиано в необоснованности его опасения насчет большой войны.

   Тем не менее Гитлер продолжал доверять  Муссолини. По мнению Хевеля, итальянцы весьма точно знали не только германские  намерения против Польши, но и английскую точку зрения. Фюрер очень откровенно  высказал Чиано свои идеи и планы насчет Польши, но, как и обычно в своих  беседах с итальянцами, многое изобразил утрированно, а это отчасти не  соответствовало его мыслям. На сей раз ему гораздо важнее, чем когда-либо, были  цель и воздействие его слов. Ему необходимо привлечь итальянцев на сторону  своих планов против Польши и, будучи уверенным в том, что все, сказанное им,  через Рим дойдет и до Лондона, он считает возможным таким образом внушить  англичанам представление о своей военной мощи и решимости.

   Пресса почти ежедневно сообщала об  учащающихся эксцессах поляков против немецкого меньшинства в бывших германских  областях Восточной Пруссии и Верхней Силезии. Поступавшие в «Бергхоф» донесения  нашего посольства в Варшаве и германских консульств в Польше выглядели не  только пропагандистскими, но и носящими серьезный характер, становясь день ото  дня все тревожнее. Гитлер также и в кругу своих приватных гостей много говорил  о «невыносимых» условиях для немцев в Польше и о большом числе беженцев. Поток  немцев, бегущих из Польши, но данным наших органов, уже превысил 70 тыс. человек.  «Заграничная организация НСДАП», которая в Австрии и Судетской области  действовала в качестве «agent  provocateur», в Польше  была запрещена. Поведение польских властей и населения было подобно террору  против немцев, совершенно независимо от их политических взглядов и  вероисповедания. Все это не могло не оказывать воздействия на Гитлера. Как и в  июне, из последовательно антинемецкой позиции польских официальных органов он  сделал вывод о готовности поляков вступить в борьбу. Мол, объяснить это можно  только польским шовинизмом. Ведь Польша – изолирована. Теперь дело только за  нашими быстрыми успехами в первые же дни наступления.

   Все это служило причиной многих тактических  соображений, которые во всех подробностях занимали Гитлера в те дни. Особенное  значение он придавал овладению неразрушенными мостами через Вислу, прежде всего  в районе Грауденца, а также внезапности действий в верхнесилезской промышленной  области, чтобы не допустить возможных разрушений поляками. Он утвердил  использование формирований СС и ударных групп, действующих в польской военной  форме.

   Эти первые впечатления в «Бергхофе»  позволили мне ясно понять: Гитлер больше уступать не желает. Но тут произошло  еще одно чудо, начало которому было, как казалось, положено 19 августа. Германо-русское  торговое соглашение было уже подписано. Однако переговоры снова и снова  затягивались, ибо фюрер не хотел пойти навстречу советскому желанию насчет  политических договоренностей. Только после визита Чиано и осознания в его  результате того обстоятельства, что в нападении Гитлера на Польшу Англия  усмотрит для себя casus  belli, Риббентропу  удалось переубедить фюрера. Гитлер позволил Риббентропу убедить себя в том, что  заключение с русскими пакта о ненападении – последний шанс в случае германо-польского  конфликта не допустить вмешательства в это столкновение Англии. Вот тогда-то  фюрер и предложил Сталину как можно скорее принять Риббентропа. Согласие  Сталина принять Риббентропа 23 августа было получено в «Бергхофе» 21-го  вечером. Гитлер знал, что уже довольно продолжительное время англо-французская  военная миссия ведет в Москве переговоры с высшим командованием Красной Армии.  В этот вечер он долго совещался со своим министром иностранных дел и дал ему  последние указания для бесед со Сталиным. Риббентроп видел себя уже у цели  своих многомесячных усилий стоящим у истоков новой мирной эры в Европе.

   Считая разрядку политической напряженности  достигнутой, Гитлер 22 августа в 12 часов дня выступил перед собравшимися в  большом холле его резиденции генералами и адмиралами(о чем ему доложил Геринг),  чтобы проинформировать их о ходе событий на данный момент. По указанию фюрера  на совещание были вызваны главнокомандующие трех составных частей вермахта со  своими начальниками генеральных штабов и важнейших управлений, а также  предусматривавшиеся на случай мобилизации командующие групп армий и армий (тоже  с их начальниками штабов), соответствующие командующие люфтваффе и  военно-морского флота. Явились они в штатском и прибыли по разработанным нами  точным планам различными путями и в разное время.

   Гитлер говорил почти два часа по написанному  им самим краткому конспекту-памятке. Главная цель его речи состояла в том,  чтобы заручиться доверием генералов к его решению напасть на Польшу. Он с  большой убедительностью дал свою оценку положения с учетом всех политических,  военных и экономических факторов отдельных европейских государств. Величайшее  удивление вызвало его сообщение о том, что Риббентроп уже находится на пути в  Москву с целью заключить со Сталиным пакт о ненападении; все были ошеломлены.  После этого заявления объявили перерыв на обед. Союз с Россией был встречен  высшими офицерами вермахта (все они знали Красную Армию по сотрудничеству с нею  во времена рейхсвера) с пониманием и симпатией. Чувствовались своего рода  разрядка и облегчение.

   Во второй половине дня Гитлер говорил о  некоторых тактических и оперативных подробностях. Он потребовал от командного  состава войск суровых действий и гибкой тактики, подчеркнув свою веру в  германского солдата и быструю победу в Польше. Пусть весь мир возымеет уважение  к боевой силе германского вермахта, ибо огромное столкновение позднее –  неизбежно!
   Хотя я знал, что некоторые генералы  настроены против Гитлера и его политики войны, а отдельные пункты в его оценке  обстановки так и остались открытыми (например, насчет возможного влияния США на  различные правительства в Европе), никаких вопросов или контраргументов не  последовало. Несомненно, союз с Россией заткнул рот некоторым  скептикам.
   Заключительное слово произнес Геринг. От  имени всех собравшихся генералов и офицеров он поклялся фюреру в верности,  повиновении и безоговорочном следовании за ним.

После отъезда  приглашенных Гитлер еще какое-то время беседовал с Герингом, а когда удалился и  тот, – со Шмундтом, который вышел от него с озабоченным лицом. Причина у него  имелась: сказанное ему фюрером о командовании сухопутных сил звучало угнетающе.  Он не остановился и перед обвинениями по адресу генерал-полковника Секта,  который, будучи с марта 1920 г. до октября 1926 г. фактическим командующим  вооруженных сил, сформулировал понятие «стоящего вне политики рейхсвера». Вновь  вернувшись к напряженным событиям предыдущего года, фюрер сказал, что Сект  разрушил самосознание офицерского корпуса и увольнял из армии сильные личности.  В действительности же генералы рейхсвера занимались политикой куда больше, чем  своим исконным ремеслом. А Бек плыл тем же фарватером. Он, Гитлер, знает со  времен Хоссбаха, что генералы хотели держать его вдали от всех командных  вопросов и задач сухопутных войск, чтобы оставить все по-старому. Вот почему,  дабы убедить генералов, ему приходится выражаться резче и определеннее, чем  хотелось бы. Он вынужден считаться с тем, что лишь часть сказанного им генералы  понимают и делают. Гитлер бичевал «малодушие» командования сухопутных сил.

   Я мог понять отчаяние Шмундта, ибо по своим  взглядам и образу мыслей он происходил из того круга офицеров, которые резко  критиковали Гитлера. Мы стояли перед фактом, что через несколько дней Германия  окажется в войне, которую фюрер считал неизбежной и которой он хотел, не имея  притом доверия к генералам, поскольку те видели в ней несчастье. Тем не менее  ничего против Гитлера они не предпринимали.
   Когда Гитлер на следующий день, 23 августа,  утром, ранее обычного появился на террасе «Бергхофа», где его ожидал личный  штаб, он прежде всего задал Хевелю вопрос, есть ли известия от Риббентропа.  Хевель смог доложить только то, что министр иностранных дел находится в пути из  Кенигсберга в Москву. Первое сообщение из Москвы он рассчитывал получить лишь  во второй половине дня.

   День прошел во множестве разговоров на  военную и политическую темы. Перед обедом Гитлер принял английского посла  Гендерсона, передавшего ему письмо Чемберлена. В присутствии Хевеля состоялась  продолжительная беседа с послом. Во второй половине дня фюрер продиктовал  ответное письмо и лично вручил его Гендерсону.
   Шмундт получил решение Гитлера о дне  нападения. Оно было назначено на 26 августа в 4 часа 30 минут. Германское  посольство в Москве сообщило о прибытии Риббентропа в советскую столицу.  Встреча в Кремле начнется в 18 часов. Настроение у Гитлера в тот день менялось  в зависимости от того, с кем он разговаривал или какие донесения получал из  министерства иностранных дел, а также от сообщений прессы. Особенно взвинтила  его беседа с Гендерсоном. Он обвинил англичан в том, что уже в апреле они дали  Польше карт-бланш на сопротивление его правомерному требованию отдать рейху  Данциг и предоставить коммуникацию через коридор. С этого момента и стали усиливаться  эксцессы против фольксдойче в Польше.

Поляки не  сделали бы этого без одобрения англичан. Сами же англичане предпочитают начать  новую войну против Германии, но не согласиться на пересмотр Версальского  договора, между тем как он, Гитлер, ничего во вред Англии не предпринимал. У  нас создалось впечатление, что в эти дни фюрер был особенно резко настроен  именно против Англии.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

    К вечеру  напряжение усилилось. Гитлер всеми помыслами был вместе с Риббентропом в Москве  и час от часу становился все беспокойнее. Около 20 часов он приказал запросить  посольство в Москве, но получил лишь лаконичный ответ: переговоры идут. На  Оберзальцберге подходил к концу великолепный теплый летний день. Двери на  террасу были широко распахнуты, а фюрер со своей свитой проводил много времени  на воздухе. Чтобы скоротать ожидание, он, разговаривая с собеседниками (в  частности и со мной), то появлялся на террасе, то уходил. Поводом для памятного  мне разговора с фюрером послужил, казалось бы, его безобидный вопрос о силе и  вооружении польской авиации: в состоянии ли она совершать воздушные налеты на  Берлин? Ведь в конечном счете расстояние от польской границы до столицы рейха  не составляет и 150 км. Я считал невозможным, чтобы польские авиационные  соединения после неожиданных германских атак в день нападения были бы еще в  состоянии предпринимать налеты на германские города. На это Гитлер ответил:  наши первые удары в воздухе и на земле должны быть эффективны и поразить весь  мир.

   Затем Гитлер перешел к теме дня: после  обнародования германо-русского пакта о ненападении весь мир затаит дыхание. Я  сказал фюреру, что отношусь к готовности Сталина пойти на это соглашение только  с недоверием. Могу себе представить, какие у него при этом недобрые задние  мысли! На это Гитлер ответил: он считает договор своего рода браком по расчету.  Разумеется, со Сталиным надо всегда быть начеку, но в данный момент он в пакте  с последним видит шанс устранить Англию из конфликта с Польшей.
   Пока мы вышагивали по террасе взад-вперед,  вся северная часть неба за горой окрасилась сначала в цвет топаза, затем стала  фиолетовой, а потом внушающей мистический ужас багрово-красной. Первоначально  мы подумали, что где-то вспыхнул огромный пожар. Но когда все небо на севере  озарил красный свет, мы поняли, что имеем дело с весьма редким для Южной  Германии природным явлением. Я сказал Гитлеру: это – предзнаменование кровавой  войны. В ответ он произнес: если это так, то пусть она наступит скорее! Чем  больше теряется времени, тем больше будет крови. Альберт Шпеер, которому я рассказал  этот эпизод в 1967 г., после его освобождения из тюрьмы Шпандау, воспроизвел  его в своих воспоминаниях неточно, вложив мои слова в уста Гитлера.

   Вскоре после этого разговора Гитлера позвали  к телефону. Риббентроп сообщил о позитивном ходе переговоров и задал конкретный  вопрос насчет разграничения сфер обоюдных интересов. Сталин претендует на  Прибалтийские государства – Литву, Эстонию и Латвию. Гитлер бросил взгляд на  быстро поданную ему карту и уполномочил Риббентропа принять советскую точку  зрения. Прошло еще несколько часов, прежде чем Риббентроп в новом телефонном  разговоре, состоявшемся в 2 часа утра 24 августа, не сообщил о подписании пакта  о ненападении.
   Гитлер поздравил своего министра иностранных  дел и сказал нам, окружавшим его: «Эта весть разорвется, как бомба!».
   Так оно и произошло. Ошеломление, удивление,  ужас, недоверие и осуждение – так отреагировала общественность в Германии и во  всем мире. Гитлер велел постоянно докладывать ему об откликах, пытаясь  составить себе представление о том, какое именно действие произвело это  соглашение на Англию, Францию и Польшу.

   Во второй половине дня 24 августа Гитлер  вылетел в Берлин, где ожидал в Имперской канцелярии возвращения Риббентропа из  Москвы. Сразу же по приземлении Риббентроп явился к нему. Он шагал как  триумфатор, и Гитлер сердечно приветствовал и поздравил его. Затем фюрер вместе  с ним и Герингом удалился к себе для продолжительной беседы, Риббентроп  рассказал о Москве и положил подписанный им договор на стол Гитлеру. Вырисовался  новый раздел Польши.
   В течение вечера я слышал много всяких  мнений насчет возникшего положения. Риббентроп был твердо убежден в том, что  германо-русский договор создал новую базу для успешных переговоров с Польшей.  Но в первую очередь он воспринимал подписанный сроком на 10 лет пакт о  ненападении с Россией совершенно всерьез. Риббентроп находился под большим  впечатлением от Сталина и переговоров с ним. По его описаниям, Сталин был  личностью более крупной, чем «чванливые» британские политики. Германия должна  искать вновь стык своей политики там, где нашел его Бисмарк, когда его политика  в отношении Англии застряла на мертвой точке. Из сообщений Риббентропа о его  переговорах в Кремле мне бросилось в глаза то, что здесь проявилась совершенно  другая сторона его личности. Рассказывал он обо всем непринужденно, свежо,  просто и естественно. А стоило ему заговорить об англичанах, как лицо его  становилось холодным и непроницаемым.

Последние дни перед войной

   Внешнеполитические взгляды Гитлера не изменились.  Несмотря на трудности с англичанами и кое-какие резкие слова против «тупых»  британских политиков, фюрер все еще испытывал симпатию к этому «народу господ».  Он лишь остро критиковал их за присущее им непонимание большевистской  опасности, грозившей европейским государствам. Но позиция Англии, как и прежде,  определялась ее островным положением. Будучи островной метрополией, она никогда  не испытывала непосредственной угрозы со стороны какого-либо европейского  государства. Она и сейчас чувствовала себя за Ла-Маншем в безопасности.  Используя свое географическое положение и строя исходя из этого свою политику,  Англия вот уже многие столетия, к счастью своему, имела такой объем  безопасности и суверенитета, какому можно было просто позавидовать. Гитлер  испытывал по отношению к англичанам уважение и зависть, а по отношению к  русским – отвращение и страх. Эйфорию Риббентропа насчет договора о союзе с  русскими он не разделял. Этот договор служил фюреру только тактическим маневром  в рамках его политики; он надеялся, что и для Сталина – тоже. Если Гитлер в те  дни не высказывал этого открыто, то по его репликам все же можно было отчетливо  понять: вся его внешняя политика и дальше служит только одной цели – разгромить  большевизм. В данном пункте он и тогда, и потом выступал против воззрений  Риббентропа.

   Своеобразную, но типичную для него позицию  занимал Геринг. Успех Риббентропа в Москве он воспринял с ревностью и упрекал  его в том, что тот недостаточно энергично добивался германо-английского  взаимопонимания. Как я узнал от Боденшатца, Геринг много говорил с Гитлером об  Англии. Фюрер усвоил точку зрения Риббентропа, что в суровой политической  борьбе Англия пойдет на уступки лишь до определенного предела. По его мнению,  этот предел был достигнут еще в марте, потому дальнейшие планы Гитлера могли  успешно осуществляться впредь с учетом новой расстановки сил в Европе. Вот  почему Риббентроп искал и нашел контакт с Россией. Поскольку фюрер от своей  политической концепции отказываться не желал, он, хотя и очень поздно, все же присоединился  к плану Риббентропа. Герингу же Гитлера переубедить не удалось. Конечно, Геринг  соглашение с Россией приветствовал, но боялся новой опасности, а именно что  влияние Риббентропа на фюрера снова усилилось. Геринг и Риббентроп, утверждал  Боденшатц, друг друга просто терпеть не могли.

   Я был свидетелем того, сколь роковое влияние  личные симпатии и антипатии между «великими людьми рейха» оказывали на подход к  важнейшим политическим событиям, а также на сам их ход и исход. Особенно  отрицательную роль играл при этом Геринг. Пока речь шла о внутренних делах  вермахта, средства и пути для компромисса на других уровнях все-таки еще  находились. Но теперь вопрос стоял по-иному: мир или война. И мне казалось, что  все ответственные лица должны руководствоваться только германскими интересами,  отбросив личные амбиции. Но как из штаба Геринга, так и из окружения  Риббентропа я слышал, что оба они оценку своим шефом Гитлером политического  положения и базирующихся на ней его решений не разделяют. Я не сомневался в том,  что каждый из них отстаивал перед фюрером свои взгляды, но добиться успеха в  том не мог. Только совместный прорыв этих обоих вот уже полтора года главных  внешнеполитических советников фюрера имел бы перспективу оказать на него  действенное влияние. В тогдашней ситуации следовало бы посредством  доверительного единства между Герингом и Риббентропом побудить Гитлера  отказаться от действий вермахта против Польши и расчистить путь к новым  переговорам с нею. Но каждый из них жаждал славы только для себя и только сам  хотел быть ближайшим и лучшим советником фюрера.

   Как один из офицеров узкого штаба Гитлера я  знал, что вечером 24 августа от нападения на Польшу нас еще отделяют всего 36  часов. После беседы с Гендерсоном накануне фюрер уже не был полностью убежден,  что Англия останется нейтральной. К моменту этой беседы английский посол хотя и  знал о поездке Риббентропа в Москву, результат ее ему известен еще не был.  Гитлер все же полагал, что из слов Гендерсона он может заключить, что  британское правительство находится под впечатлением нового поворота событий.  Поэтому настроение посвященных лиц вечером 24 августа все более склонялось к  пессимистическому. Сам фюрер видел теперь единственный выход из политического  тупика лишь в быстротечной кампании против Польши, в успехе которой был  абсолютно уверен.

   Однако ужин вместе с Гитлером прошел еще  полностью под знаком мира. Московский договор оценивался всеми как новая  ошеломляющая неожиданность в его политике, а Геббельс с помощью прессы  способствовал истолкованию этого шага как нового доказательства гениальности  фюрера. Он сидел за большим круглым столом напротив Гитлера и всячески  подначивал вернувшихся из Москвы командира самолета Баура и Генриха Гофмана  поделиться своими впечатлениями и подробно поведать обо всем виденном. Оба они  стали «героями» вечера. Оказалось, Гитлер отправил Гофмана, по его просьбе,  сопровождать Риббентропа против воли министра. Более того, фюрер даже поручил  своему лейб-фотографу передать Сталину привет от себя лично. Гофман обрисовал  интересный облик русского диктатора, а также атмосферу в его окружении.  Рассказы всех участников поездки звучали положительно, как будто они старались  повлиять на изменение представления Гитлера о большевизме в лучшую сторону.  Фюрер слушал внимательно, но повлиять на себя не дал. Геббельс же  воспользовался случаем, как это часто бывало, атаковать Гофмана со свойственным  ему цинизмом: мол, тот нашел в «папаше» Сталине хорошего собутыльника!

   Весьма знаменательно, в смысле момента  изменения курса Гитлера по отношению к Сталину, прозвучала для меня одна  реплика Риббентропа. Тот, вне всякого сомнения, хотел подчеркнуть ею, сколь  правильно он разглядел еще весной политические намерения Сталина. Из всего лишь  одной фразы Сталина, произнесенной 10 марта 1939 г. на [XVIII] съезде партии, Риббентроп заключил, что  советский диктатор заинтересован поставить свою политику в отношении Третьего  рейха на дружественную базу. Теперь же Сталин подтвердил ему: именно в этом и  состояло его намерение. Эта реплика Риббентропа объяснила мне те намеки Гитлера  насчет его новой установки в отношении России, которые я услышал от него 16  марта при возвращении из Праги. Очевидно, Риббентроп уже тогда переговорил с  фюрером и заручился его согласием на новый курс. Однако недоверие, которое питал  Гитлер к планам Риббентропа и к поведению Кремля, у него осталось и не покидало  его на протяжении всего существования союза с Россией, с 1939 до 1941 г.

   В первой половине 25 августа я прежде всего  поинтересовался в генштабе люфтваффе состоянием мобилизационных приготовлений и  получил от него данные об окончательном числе готовых к боевым действиям  авиационных соединений и их заданиях на первый день нападения. Затем я со  своими камерадами по адъютантуре отправился на совещание относительно организации  и ближайших задач Ставки фюрера. Там я услышал обрадовавшее меня известие, что  Путткамер, по предложению Шмундта, снова возвращается к нам в качестве  военно-морского адъютанта. Гитлер и весь его штаб восприняли это сообщение с  радостью.
   В последний момент Гитлер все же сподобился  на неприятное для него дело: сообщил Муссолини письмом о нападении на Польшу в  ближайшие дни и о Московском договоре. Нам казалось, что сделать это самое  время, ибо итальянцы уже не раз выражали свое раздражение по поводу того, что  Гитлер всегда информирует своих союзников постфактум. Но фюрер считал это  недовольство меньшим злом по сравнению с тем вредом, который могла ему  причинить, как он выражался, «итальянская болтливость». Японцы тоже были  поставлены в известность о переговорах Риббентропа с русскими только по их  окончании и высказали свое раздражение имперскому министерству иностранных дел.  Но японцы и сами были мастерами утаивания.

   В полдень Гитлер снова пригласил английского  посла. У него имелся к тому неотложный повод. Накануне вечером Чемберлен в  палате общин и британский министр иностранных дел Галифакс в палате лордов  произнесли речи, о которых с большой шумихой сообщила в утренних выпусках  английская пресса. В центре их выступлений стояли резкие обвинения по адресу  Гитлера: он хочет завоевать весь мир. В своей беседе с Гендерсоном фюрер  опровергал это, но без обиняков заявил, что желает решить германо-польскую  проблему, а затем будет готов на далеко идущие соглашения с Англией. Хевелю  этот состоявшийся, по его словам, в хорошей атмосфере разговор пришелся по  душе, и он был настроен на оптимистический лад.
   В первые послеполуденные часы Гитлер дал  окончательный приказ о нападении на Польшу утром следующего дня. Жребий,  казалось, брошен. Фюрер провел еще одну встречу с французским послом Кулондром,  чтобы затем принять Риббентропа. Эта встреча означала вступление событий в  новую стадию. Об отдельных фазах последовавших драматических часов мы  постепенно узнавали в течение всего вечера.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

    Из сообщений  прессы и от министерства иностранных дел стало известно заявление о ратификации  британо-польского пакта о взаимопомощи от 6 апреля 1939 г. Одновременно,  примерно ранним вечером 25 августа, итальянский посол Аттолико передал ответ  Муссолини: Италия к войне еще не готова. На это Риббентроп предложил Гитлеру  отдать приказ о нападении на Польшу следующим утром, чтобы выиграть время и  заново обдумать положение. Вызвали Кейтеля. Фюрер спросил его, может ли приказ  об отмене дойти до самых передовых частей до момента начала наступления.  Кейтель запросил командование сухопутных войск и относительно быстро получил  ответ: может, если приказ об отмене прежнего будет дан немедленно. Гитлер  принял решение запретить всякое передвижение войск, что вызвало в генеральном  штабе сухопутных войск настоящий шок. Геринг и Браухич ввиду столь  сенсационного поворота в ситуации срочно направились в Имперскую канцелярию.  Браухич тоже считал, что приказ о приостановке нападения дойдет до авангарда  наступающих войск своевременно. Тем не менее ближайшее часы были очень  напряженными. Гитлер приказал до глубокой ночи докладывать ему, доведен ли  приказ до самых передовых частей, уже изготовившихся к атаке. Несмотря на все  зловещее карканье и на всю критику насчет «порядка» и «беспорядка», неразберихи  сумели избежать. Казавшееся почти невозможным удалось осуществить. Правда, одно  или два подразделения все-таки предупредить не успели, но это не дало  противнику повода что-то заподозрить.

   День закончился триумфом Риббентропа,  которому все же удалось с успехом повлиять на Гитлера. Браухич был горд тем,  что войсковая связь при передаче «стоп-приказа» сработала так хорошо. Геринг  счел, что теперь настал его час, как это уже случалось во многих критических  ситуациях, вызволить фюрера из казавшегося безвыходным положения. Гитлер  попрощался с ним, бросив реплику, что хочет заново обдумать обстановку.  Настроение множества собравшихся в квартире фюрера было различным. Некоторые  верили, что война, благодаря искусности Гитлера, снова предотвращена. Другие  полагали: ничего не изменилось и противостояние углубилось настолько, что  никакого выхода, кроме войны, нет. К числу последних принадлежал и я.

   События 25 августа, без сомнения, повергли  Гитлера в шоковое состояние. Его план был разрушен внешними обстоятельствами, никакого  влияния на которые он оказать не мог. Но он быстро овладел собой. Когда в  следующий полдень фюрер вышел в нижние помещения своей квартиры, он уже прочел  все сообщения иностранной прессы и казался успокоенным тем, что на  германско-польской границе действительно ничего не произошло. Оба события  вчерашнего дня Гитлер теперь видел в тесной взаимосвязи. Отказ Муссолини –  результат влияния Лондона. Итальянский посол в Лондоне граф Гранди, хотя и  является членом фашистского Большого совета в Риме, – насквозь англофильский  монархист, к тому же близкий друг Чиано. По убеждению Гитлера, он сыграл в этом  деле решающую роль, побудив Муссолини написать ему такое письмо. Гранди, мол,  был информирован англичанами о ратификации британо-польского пакта о взаимопомощи  и предостерег Рим. Однако фюрер не исключал, что Рим, пожалуй, и сам решил  остаться в стороне от войны. В пользу такой версии говорила реплика Чиано во  время последнего визита в «Бергхоф»: Италия к войне еще не готова, она уже при  заключении «Стального пакта» давала понять, что ее участие в военном конфликте  станет возможным не ранее 1942 г. или 1943 г. Но Гитлеру было безразлично, кто  именно сказал тут первое слово, для него главное значение имел сам факт тесного  обмена информацией между Римом и Лондоном.

   Хотя Гитлер и не подвергал сомнению верность  Муссолини, на резкие слова по адресу своего итальянского союзника он не  поскупился. Но всю вину фюрер возложил на монархические круги итальянской армии  и итальянских дипломатов, в руках которых сходились при дворе антигерманские и  проанглийские нити. Началось гадание, какие выводы из этой ситуации он сделает.  Даже в самой Имперской канцелярии сотрудники Риббентропа высказывались за  итальянскую политику в надежде на то, что она сможет удержать Гитлера от его похода  на Польшу.

   Однако из разговоров Гитлера на военную тему  явствовало: от своего плана нападения на Польшу он определенно уже не  откажется. Конечно, фюрер все еще не расстался с надеждой политическими шагами  размягчить твердую позицию Польши, а потому предпринимал соответствующие  политические и военные меры. Но прежде всего он распорядился приостановить  подготовку к празднованию 27 августа 25-летия сражения при Танненберге и к  имперскому съезду партии, который должен был проходить со 2 до 10 сентября.  Кейтель получил указание продолжать подготовку мобилизации. «Стоп-приказ» ни в  коем случае не должен рассматриваться как признак слабости. Предложение  Риббентропа в первую очередь имело цель попытаться вступить в контакт с  Польшей. Сам Гитлер возлагал известные надежды на Францию: ведь эта страна  вынесла на себе основную тяжесть [Первой] мировой войны. Он не мог себе  представить, чтобы Франция стала таскать для Англии каштаны из огня. Однако в  письме ее премьер-министра Даладье подчеркивались французские обязательства,  данные Польше. В своем ответе на это письмо Гитлер ссылался на несправедливость  Версальского договора, пересмотр которого ему властно диктует чувство чести  немца. Попытки же мирного урегулирования с Польшей всех спорных вопросов путем  двусторонних переговоров сознательно сорваны вмешательством британского и  французского правительств.

   Когда содержание этой переписки стало  известно, стрелка барометра настроения в Имперской канцелярии опять упала вниз.  Этому содействовало и новое письмо от Муссолини. Оно содержало длинный перечень  желаемых поставок различного сырья для итальянской промышленности и вооруженных  сил. Гитлер принял это письмо к сведению как новое доказательство того, что  Италия всеми средствами старается остаться вне войны.

   Геринг же действовал другим путем. С начала  августа 1939 г. он через шведского индустриального магната Биргера Далеруса  установил связь с влиятельными английскими промышленниками, имевшими контакт с  правительственными кругами. Теперь Геринг пригласил его к себе и спросил, готов  ли он предоставить в его распоряжение свои международные связи для сохранения  мира в Европе. Далерус был готов и в ближайшие дни совершил несколько поездок  между Берлином и Лондоном, а 28 августа имел беседу с Гитлером в присутствии Геринга.  Посредническая миссия, казалось, осуществлялась благоприятным образом. В тот же  вечер фюрер получил от британского посла меморандум, к которому отнесся  позитивно; в документе этом сообщалось о готовности польского правительства  вступить в прямые переговоры с германским. В ответном послании от 29 августа  Гитлер принял предложение о посредничестве и попросил прислать польского  уполномоченного 30 августа. Гендерсон воспринял это как ультиматум и пришел в  такое возбуждение, что пришлось вмешаться Риббентропу, ибо Гитлер явно пытался  встречу с послом прекратить. Но сейчас этого допустить было никак нельзя.  Риббентроп увидел новый шанс вступить с поляками в двусторонние переговоры. Он  знал: фюрер все еще готов к разговору с ними, но без участия англичан.

   Краткий срок для присылки польского  уполномоченного имел чисто военные причины. Генералы посоветовали Гитлеру из-за  метеоусловий не откладывать далее день нападения. Основным условием  быстротечных операций было применение люфтваффе. Поэтому сухопутные войска  назвали в качестве последней даты начала боевых действий в этом году 2  сентября. Итак, фюреру оставалось еще всего четыре дня. Вот почему польские  переговорщики обязаны были прибыть немедленно.

Из своих бесед с  английским послом Гитлер тайны не делал. Последний обмен нотами казался ему  открывающим путь к переговорам с поляками. Он вновь оценивал ход событий  позитивно и вновь подчеркивал, что речь идет только о Данциге и коммуникациях  через коридор с Восточной Пруссией, а также о прекращении эксцессов в отношении  немецких народных групп в Польше. Вплоть до 29 августа все мы, кто с 25 августа  находился в гуще оживленных событий в Имперской канцелярии, были под  впечатлением, что опасность войны устранена. Этому весьма способствовало то,  что Гитлер 27 августа, произнеся краткую речь в Зале приемов Новой Имперской  канцелярии, отправил по домам депутатов рейхстага, вызванных в Берлин на 26-е.  Это казалось нам знаком того, что, отдавая 25 августа свой «стоп-приказ», он  верил в новую возможность разрядки напряженности. Данную точку зрения Гитлер  высказал и в речи перед депутатами: его самое заветное желание – решить стоящие  проблемы без кровопролития. Однако он снова заявил о своей готовности воевать,  если Англия и впредь будет оспаривать право немецкого народа на ревизию  Версальского договора.

   30 августа началось относительно спокойно. В  Имперской канцелярии часто появлялись для совещаний Риббентроп и Геринг. Речь  на них шла о том, как сформулировать германские предложения для разговора с  польским уполномоченным. Гитлер сам продиктовал меморандум и изложил свои  предложения в 16 пунктах, которые показались нам учитывающими тогдашнее  положение и никоим образом не чрезмерными. Новым было только предложение о  народном голосовании в «польском коридоре». Город Данциг подлежал возвращению  Германскому рейху, между тем как Гдыня должна была остаться польской. Гитлер  предложил, в зависимости от результатов голосования, провести  экстерриториальные железную дорогу и автомобильное шоссе между рейхом и  Восточной Пруссией или между Польшей и Гдыней. Фюрер весьма скептически  относился к возможности появления польского уполномоченного на переговорах,  Геринг же был настроен оптимистически. Он поручил Далерусу передать в Лондон,  что 16 пунктов Гитлера – это честная и приемлемая база для переговоров. Но  вместо польского уполномоченного пришло известие о польской мобилизации. Гитлер  приказал Кейтелю и Браухичу явиться к нему и во второй половине дня 30 августа  назначил дату начала нападения: пятница, 1 сентября, 4 часа 45 минут.

   Наступил вечер 30 августа, но до 24 часов ни  о позиции Польши, ни о польском уполномоченном все еще ничего слышно не было.  Однако незадолго до 24 часов Гендерсон связался с Риббентропом. С нашей стороны  было отмечено, что англичане возобновили контакт только по окончании этого дня.  Гендерсон вручил Риббентропу новый меморандум своего правительства и сделал  устное заявление. Его правительство уведомляло, что оно не в состоянии  рекомендовать польскому правительству согласиться с германским предложением о  присылке польского представителя. Пусть Риббентроп пригласит к себе польского  посла и передаст ему выработанные германские предложения, чтобы тем самым дать  ход диалогу с Польшей.

Риббентроп  посчитал это бессмысленным. Он вынужден предположить, что польский посол  Липский не имеет на то никаких полномочий, иначе явился бы по собственной  инициативе. Он, Риббентроп, может передать предложения только уполномоченному  польским правительством переговорщику. Гендерсон попросил копию предложений для  своего правительства. Но Риббентроп отказал и в этом, поскольку вручение  данного документа англичанам, согласно вчерашнему меморандуму, никак не может  увязываться с прибытием польского переговорщика. Риббентроп все же прочел  хорошо понимавшему немецкий язык английскому послу предложения имперского  правительства, попутно давая кое-какие собственные разъяснения.

   Вот так развивались события к тому моменту,  когда Риббентроп после разговора с Гендерсоном появился в Имперской канцелярии,  где его с нетерпением ожидали Гитлер и Геринг. Тем временем уже наступило 31  августа. Предстояли драматические часы. Геринг выступал за то, чтобы вручить  «16 пунктов» Гитлера англичанам или Липскому, даже если тот и не имеет  полномочий. Фюрер возражал. Весь вечер он был замкнут, серьезен, а порой и безучастен.  Казалось, он уже окончательно принял для себя решение. А сейчас, ночью, фюрер  разразился целым потоком резких обвинений в адрес Англии. Он ведь уже счел  ратификацию британо-польского соглашения от 25 августа доказательством того,  что Англия хочет вызвать войну на всем континенте. А утверждение британского  меморандума от 28 августа, что Лондон имеет согласие польского правительства на  переговоры с германским правительством и готов к ним, он сразу же поставил под  сомнение. События 30 августа для него – доказательство, что заявление англичан  – ложь. Поэтому проведение этих переговоров можно понимать только как  затягивание, ибо поляки ни к какому разговору готовы не были или вообще его  вести не собирались. По этим причинам Гитлер счел бесперспективным вести и  дальше какие бы то ни было переговоры как с англичанами, так и с поляками. Тем  не менее Геринг еще раз заявил о желании через своего шведского посредника  вновь попытаться вступить в разговор с англичанами. Гитлер же не придавал  посредничеству Далеруса никакого значения. К его точке зрения присоединился  Риббентроп. Английская политика имеет такие же признаки, как и в 1914 г., –  таков был аргумент фюрера. Все британские ноты служат только одной цели – в  случае войны свалить вину Лондона на других.

   Затем  произошла незабываемая сцена. Вокруг Гитлера собралось довольно много народа,  среди окруживших его были и Геринг с Риббентропом. Геринг сказал, что все еще  не может поверить в возможность объявления англичанами войны Германии. Гитлер  похлопал его по плечу и произнес: «Дорогой мой Геринг, если англичане однажды  ратифицируют соглашение, они не рвут его через сутки!». Ему было ясно: британцы  от своего пакта с поляками о взаимопомощи не отступят. Многовековая политика  Англии – в том, чтобы в Европе все шло по британскому желанию и согласно их  представлениям, но под покровом свободы и прав человека. Польскую позицию фюрер  критиковал с издевкой. При нынешней расстановке сил в Европе у поляков только  один выбор: с Германией и не против Германии. От России им ничего хорошего  ждать не приходится, это им известно. А Англия далеко. Его предложение полякам  было честным, ибо его задача – Россия. Все остальные военные действия служат  только одной цели – прикрыть себя с тыла для вооруженного столкновения с  большевизмом. А в этом должна быть заинтересована вся Европа, и особенно  Англия, которая иначе потеряла бы свою мировую империю.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

    31 августа серую  военную форму можно было видеть в Имперской канцелярии гораздо чаще, чем в  предыдущие дни. О том, что нападение назначено на 1 сентября, было пока  известно только военным. На коротком совещании с Браухичем и Кейтелем в первой  половине дня Гитлер подписал совершенно секретную «Директиву №1 на ведение  войны», в которой эта дата была зафиксирована в письменной форме. Нападение на  Польшу должно быть произведено в соответствии с приготовлениями, сделанными по  плану «Вайс». Большое место в директиве уделялось указаниям относительно  военных действий на Западе против Франции, Бельгии и Голландии. Ответственность  за их начало возлагалась исключительно на Англию и Францию. В случае военных  действий с их стороны всем составным частям вермахта приказывалось вести  оборону и тем создать предпосылки для победоносного завершения операции против  Польши.

   Во второй половине дня, в 16 часов, Гитлеру  предоставилась последняя возможность отозвать свой приказ о нападении. Но  никаких новых сообщений, могущих переубедить его, не поступило. Дипломатическая  деятельность не прерывалась весь день. Из Италии донеслась инициатива созыва  конференции наподобие Мюнхенской год назад. Однако предложение Муссолини  натолкнулось на сдержанное отношение перечисленных стран.

   Ближе к вечеру в министерстве иностранных  дел объявился Липский. Между 18 и 19 часами его принял Риббентроп. Посол  заявил, что его правительство минувшей ночью было проинформировано британским  правительством насчет возможности прямого разговора между правительствами  Польши и Германии. Варшава в ближайшие часы даст Лондону официальный ответ.  Узнав о разговоре Риббентропа и Липского, Гитлер вновь отреагировал резкими  обвинениями по адресу Англии и Польши. Ведь еще вечером 29 августа английскому  послу были сообщены его, фюрера, согласие и готовность на прямые переговоры  между германским правительством и польским уполномоченным. Британскому  правительству потребовалось больше суток, чтобы известить об этом поляков, или  же польскому – чтобы его принять. Методы и способы, которыми в этот серьезный  час предпринимаются дипломатические шаги, служат для него доказательством того,  что оба государства своей политикой сознательно хотят привести дело к войне.

   В полдень в Имперской канцелярии стало  известно, что Гитлер в 10 часов утра 1 сентября созывает в Берлине рейхстаг.  Поток посетителей в квартире фюрера вслед затем стал еще большим, чем совсем  недавно. Здесь в последние дни регулярно появлялись Гесс, Геббельс, Дитрих,  Лутце и Фрик. Постоянно можно было видеть тут и Боденшатца с Хевелем, а также  Вольфа, личного представителя Гиммлера. Большинство министров и рейхсляйтеров  имели при себе как минимум одного сопровождающего. Геринг и Риббентроп зачастую  прибывали с большой свитой даже на беседы с Гитлером. Браухич и Кейтель брали с  собой своих первых адъютантов и оставались в квартире фюрера как можно меньше.  Из-за непрерывного прихода и ухода большого числа посетителей постоянно царило  сильное беспокойство, которое охватывало даже и самого Гитлера.

   У него была манера откровенно говорить со  старыми партайгеноссен о возникающих вопросах. В те минуты, когда он не вел в  Зимнем саду или музыкальном салоне беседы за закрытыми дверями с каким-нибудь  иностранным дипломатом или генералом, его всегда окружало множество людей в  коричневой партийной форме. Все хотели услышать что-нибудь новое, и из слов  Гитлера нетрудно было понять, что он готов «так или иначе» решить польскую  проблему. Как и всегда, партайгеноссен все действия своего фюрера встречали с  одобрением. На основе многолетнего опыта никому из партийных друзей Гитлера и в  голову не могла прийти мысль перечить его принципиальным политическим решениям.

   Лично я находил, что (учитывая царившее в  Имперской канцелярии лихорадочное возбуждение, а также оказываемое на него  влияние со стороны партийных функционеров) было бы лучше, если бы фюрер после  своего «стоп-приказа» от 25 августа удалился на Оберзальцберг. Там он в покое и  уединении смог бы поразмышлять о своих далеко идущих решениях и принимать их.  Наверняка там имели бы большую возможность сказать свое слово и те советники,  которые не поддерживали решение Гитлера – я имею в виду Геринга. Его  интенсивные усилия через Далеруса добиваться мира служили достаточным  доказательством того, что он не доверял политике фюрера, из его окружения я  слышал о том, в каких грубых и полных озабоченности выражениях Геринг оценивал  ход политического развития. Но самому Гитлеру он это столь же открыто не  высказывал. Перед фюрером и партийными сановниками Геринг в Имперской  канцелярии показывать свое слабое место не хотел. Браухич и Гальдер тоже были в  данном случае против Гитлера, но своего мнения не высказывали. Даже сам  Риббентроп в эти кризисные дни наглядно показывал ему решимость английских  политиков. Но он менее чем кто-либо другой был способен (за исключением 25  августа) оказать на фюрера влияние. Ведь его не звали ни на одно заседание по  военным вопросам, а следовательно, Риббентроп не имел никакого представления о  том, как Гитлер мог и желал продолжать свою политику «другими средствами».

   В кругу близких единомышленников из  окружения Гитлера, к их числу принадлежали Хевель, Боденшатц, Путткамер и д-р  Брандт, мы совершенно откровенно говорили о безвыходном положения, досадуя на  параллелизм действий его советников в эти дни. Геринг и Риббентроп почти не  разговаривали между собой и встречались только в присутствии фюрера.  Доверительного разговора с глазу на глаз для них не существовало. Такими же  были и отношения между главнокомандующими составных частей вермахта. Ни один из  них не отваживался даже перед равными по рангу откровенно высказать свое  мнение. Ключевой фигурой обсуждений подобного рода мог бы явиться Геринг. Но в  своих отношениях с фюрером он ставил себя на ступень выше, чем положено просто  министру авиации и главнокомандующему люфтваффе. Таким образом, вопрос о том,  какое влияние смогли бы оказать на Гитлера Геринг, Риббентроп, Редер и Браухич,  если бы они единодушно высказали ему свое взаимно согласованное мнение насчет  политического положения на 31 августа, остается чисто гипотетическим.  Гипотетическим остается и предположение, что Геринг как № 1 в этой ситуации  решил бы дело совсем по-другому, нежели Гитлер. Но на роль «кронпринца» он не  сгодился. Тщетно надеялись мы на Геринга в этот критический час, на то, что он  сумеет воздействовать на Гитлера и докажет свою безоговорочную верность фюреру  в качестве его первого паладина даже тем, что займет противоположную позицию.

   Вечером Гитлер выступил по радио с кратким  освещением важнейших событий трех последних дней, изложив также и 16 пунктов  германского предложения. Передача закончилась констатацией: польское  правительство не пошло на германские «лояльные, честные и выполнимые»  требования. Тот, у кого есть уши, понял из этого радиовыступления, что именно  произойдет на следующий день.
   Прежде всего ранним утром 1 сентября 1939 г.  из обращения фюрера и рейхсканцлера к вермахту, немецкому народу и всему миру  стало известно: Гитлер дал германским вооруженным силам приказ о нападении на  Польшу. Дальнейшее мир узнал из его речи в рейхстаге, которую он произнес,  впервые надев серый военный мундир. Эсэсовские слуги фюрера еще в связи с  прежними поездками на маневры и Западный вал приготовили ему, без его ведома,  серый полевой мундир. Однако он категорически отказывался в мирное время  сменить на него свою коричневую партийную форму. Теперь Гитлер вспомнил об этом  сером мундире и надел его, чтобы, как заявил в своей речи, снять только «после  победы». На левом рукаве у него была не повязка со свастикой, а нашивка с  эмблемой СС.

   Рейхстаг встретил Гитлера бурной овацией и  еще более громкими, чем обычно, выкриками «Хайль!», по ходу вновь и вновь  вспыхивали аплодисменты. Сначала он обрисовал развитие отношений с Польшей от  «Версальского диктата» до наших дней. Жизнь немецкого меньшинства в бывших  германских областях под польским господством с каждым годом становилась все  более невыносимой. Возможность для изменения этих невыносимых условий имелась  еще до взятия им власти. Сам он неоднократно делал предложения насчет  пересмотра их путем мирной договоренности, но тщетно. Фюрер отверг утверждение,  будто нарушит договор тем, что прибегнет к его ревизии по собственной  инициативе. Этими словами Гитлер хотел сказать, что Англия и Франция тоже  совершали «прегрешения» против Версальского договора, поскольку не разоружились  сами.

   Все действия германских правительств с 1919  г. против «Версаля», а особенно против существования польского коридора,  пользовались в стране популярностью. Но наступавшее в течение этого дня  постепенное осознание того факта, что Гитлер начал на Востоке настоящую войну,  отрезвляло умы, и немцы повсеместно прежде всего задавали вопрос: а что же теперь  будут делать Англия и Франция? Несмотря на это, фюрера по пути в рейхстаг  встречали с ликованием. На Вильгельмплац собралась большая толпа.
   В помещениях Имперской канцелярии наплыв  любопытствующих усиливался с каждым часом. Все с напряжением ожидали последних  известий от службы зарубежной прессы. Разговоры вертелись только вокруг одного:  объявит ли Англия войну или нет? Высшие партийные функционеры придерживались  взгляда, что Англия снова «блефует», иначе фюрер против Польши не выступил бы.  Они еще не знали, что Гитлер дал приказ о нападении, полностью сознавая  возможность войны с Англией. Однако из его слов в эти три напряженных дня можно  было уловить, что, несмотря на всю трезвую и правильную оценку политической  обстановки, он в глубине души все-таки еще верил в то, что англичане дрогнут.  Первые сообщения с Восточного фронта и уже обозначившиеся успехи подкрепили  нежелание Гитлера считаться с предостережениями и угрозами англичан и  французов, частично поступавшими в течение этого дня через послов, а частично  звучавших в речах парламентариев в Лондоне и Париже.

   Вечером 1 сентября послы Англии и Франции  один за другим вручили ноты их правительств, в которых те заявляли о готовности  выполнить свои данные Польше обязательства по взаимопомощи в том случае, если  германские войска не будут отведены с польской территории. Положение  становилось все определеннее и серьезнее.
   2 сентября прошло в дальнейших  предположениях и надеждах. Фронт докладывал об успехах. Муссолини предпринял  последнюю попытку созыва конференции для прекращения военных действий. Но было  уже слишком поздно.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

  •    
    3 сентября 
       
    3 сентября в 9  часов утра Гендерсон передал в имперское министерство иностранных дел  ультиматум: с 11.00 Англия будет считать себя в состоянии войны с Германией,  если к этому часу германское правительство не даст удовлетворительного  заверения о прекращении военных действий и отводе своих войск из Польши. Несколькими  часами позже аналогичный ультиматум вручил и французский посол. И тот, и другой  ультиматум был объявлением войны.
       Переводчик Шмидт, ответственный сотрудник  бюро Риббентропа, немедленно отправился в Имперскую канцелярию, где Гитлер  вместе со своим министром иностранных дел ходил взад-вперед по Зимнему саду.  Они уже знали, что Гендерсон намеревался передать ноту. Но Риббентроп, под  предлогом своего отсутствия, лично принять ее отказался, ибо ему было ясно, что  это могло быть только объявлением войны. Когда Шмидт вошел в Зимний сад (однако  это было не так, как он рассказывает в своей книге «Статист на дипломатической  сцене»), он увидел Гитлера стоящим рядом с Риббентропом и передал документ.  (Геринг появился позже). Я наблюдал эту сцену через стеклянную дверь. У меня  сложилось впечатление, что оба они были скорее разочарованы, нежели  обескуражены. Но озадаченность и растерянность охватила собравшихся в Имперской  канцелярии лиц, ожидавших фюрера; она давила на всех.

       Во второй половине этого судьбоносного дня,  когда идти на попятный стало уже невозможно, Гитлер, вышагивая вместе со мной  взад-вперед по Зимнему саду, дал себе волю и с озлоблением распространялся  насчет «близорукого поведения» британского правительства. Вдруг он прервал свое  словоизвержение и спросил, меня, при мне ли этот документ. Я подумал, что  сейчас он даст мне какое-то поручение для ОКВ или люфтваффе. Но фюрер сказал,  что должен написать обращение к немецкому народу. Не успел я даже предложить  позвать одну из секретарш, всегда находившихся наготове, как Гитлер начал:  «Партайгеноссен и партайгеноссинен!». Мне пришлось прервать его и спросить,  предназначено ли это обращение только для членов партии. Мгновение помолчав, он  бросил: «Пишите „К немецкому народу!“. Затем фюрер стал диктовать, и я с трудом  успевал записывать, так как стенографировать не умел. Заметив это, Гитлер стал  диктовать медленнее, и главное мне зафиксировать удалось. Тем не менее я был  рад, когда он закончил и стал по моим обрывочным записям диктовать уже  машинистке. Напечатанный набросок я сразу передал ему, и он, подойдя к столу в  курительной комнате, тут же принялся его править. Я стоял рядом с фюрером и  глядел через его плечо. Эту сцену запечатлел Генрих Гофман, и я был неприятно  поражен, когда на следующий день на первой странице берлинского издания  „Фелькишер беобахтер“ увидел этот снимок, который после войны принес мне немало  неприятностей.

       Воззвания к партии и вермахту на Востоке и  Западе Гитлер позднее продиктовал секретарше, так же как и пространные ответы  британскому и французскому правительствам, в которых он отказывался принимать  их ультимативные требования. Во всех своих прокламациях он во главу угла ставил  вину англичан. Таково, кстати, было и широко распространенное мнение немецкого  народа. Статья 231-я Версальского договора, приписывавшая исключительно  немецкому народу вину за развязывание войны в 1914 г., с мая 1919 г. приобрела  невероятную взрывную силу. Она отравляла атмосферу и отягощала отношения с  державами-победительницами. «Ложь о вине за войну», еще задолго до прихода  Гитлера к власти оказывавшая влияние на политику и историографию, стала  эффективнейшим средством его борьбы. Все больше и больше стало осознаваться,  что вина за такое фундаментальное событие, каким явилось начало [Первой]  мировой войны, никоим образом не могла быть приписана только одному народу.  Этот факт, несмотря на все недоверие к политике Гитлера, играл роль и теперь.  Во внутригерманской дискуссии о начале новой войны на первом месте стоял вопрос  о роли английской политики «Balance of  power» – «равновесия  сил» в Европе – как ее причине. За ним следовал второй вопрос: о «неразумном» и  «заносчивом» поведении поляков. И уже затем говорилось о том, что Гитлер  благодаря своей искусной политике, как это имело место при прежних кризисах,  мог и должен был избежать войны. Но первые же успехи вермахта в Польше быстро  заткнули рот «скептикам» и «критиканам», приведя немцев к выводу: «Фюрер знает,  что делает!».

    Рассуждения в момент начала  войны
       
       Для меня было несомненно одно: причина начала  войны заключалась в решимости Гитлера уничтожить большевизм. Находясь вот уже  более двух лет рядом с фюрером, я познакомился с его мыслями и взглядами по  вопросам жизни вообще, народа, государства, партии, политики и ведения войны.  На основе целого ряда пережитых мною событий я смог нарисовать себе картину тех  причин, которые привели Гитлера к ошибочным решениям в последние недели перед  тем, как разразилась война.
       В 1933 г. Гитлер вышел из внутриполитической  борьбы победителем коммунизма в Германии. Свою единственную жизненную задачу  как канцлера Германского рейха он видел в уничтожении «еврейско-большевистской  власти» в России. Там, на его взгляд, существовала единственная опасность для  мирного будущего немецкого народа. Все политические решения Гитлера были  ступенями на этом пути. В области внутренней политики для него главной целью в  начальный период его успехов являлись социальный порядок и безопасность.

       Внешняя политика Гитлера с самого начала  была нацелена на создание и охрану территориальной базы для борьбы против  России таким образом, чтобы ни одна другая сила не смогла ударить ему в спину.  Он верил, что найдет у держав Версальского договора понимание в том, что  предписания и положения этого договора не могут действовать на вечные времена.  Франция питала наибольший страх перед новым усилением рейха и не проявляла  никакой охоты считаться с желанием Германии пересмотреть «Версаль», хотя Гитлер  и заявлял, что Эльзас-Лотарингия его не интересует – для борьбы на Востоке она  ему не нужна. Но фюреру нужны были для того равноправие Германии среди других  государств Европы, прекращение ее унижения и осуществление записанного в  Версальском договоре всеобщего ограничения вооружений. Именно это служило для  Гитлера основными предпосылками безопасности с тыла. Когда же Франция в январе  1935 г. ввела двухлетнюю воинскую обязанность, он расценил это как  доказательство провала всех планов разоружения. Поэтому фюрер 16 марта 1935 г.  издал закон о создании германских вооруженных сил (вермахт) и ввел всеобщую  воинскую повинность. Франко-советско-русский пакт о военной взаимопомощи от 2  мая 1935 г. означал для Гитлера новую опасность окружения Германии; когда  французский парламент 27 февраля 1936 г. ратифицировал это соглашение, он 7  марта того же года приказал вермахту вступить в демилитаризованную Рейнскую  область. Фюрер, как он сам говорил, теперь постоянно выжидал своего часа.

    Но он знал и то,  что следующие шаги по ревизии Версальского договора выйдут за пределы  Германского рейха и потому должны быть подготовлены в политическом и военном  отношении весьма тщательно. А посему в речи в рейхстаге 30 января 1937 г. фюрер  прежде всего успокоил мир такими словами: «Время неожиданностей миновало». Сам  же он еще интенсивнее разрабатывал свои планы борьбы с большевизмом. Для этого  Гитлер нуждался в безопасности собственного тыла на Западе, дабы избежать войны  на два фронта, а также в сильном вермахте и надежном плацдарме для  сосредоточения и развертывания войск на Востоке.
       Гитлеру нужны были Австрия, Чехословакия и  Польша. Австрию он считал германской землей. Ее присоединение для него  проблемой никогда не являлось. Что касается Чехословакии, то он критиковал эту  страну за антигерманскую и прорусскую установку ее правительств, независимо от  вопроса о судетском немецком меньшинстве. Добровольно Прага к союзу с  германским соседом не присоединится. Поэтому весной 1938 г. Гитлер планировал применение  вермахта для давления на нее. Он добивался от Праги свободы судетским немцам и  союза с Германией. Следовало исключить любую возможность, что в Чехословакии  твердо закрепится какая-либо другая европейская держава. Пусть прилежный  чешский народ поставляет рейху продовольствие и военные материалы. Этой цели  Гитлер достиг в марте 1939 г.

       Иным было отношение Гитлера к Польше. Исходя  из германо-польского пакта о ненападении от 1934 г. и зная о старинной вражде  Польши к России, Гитлер видел в ее лице союзника по борьбе с большевизмом. Он  считал, что страх Польши перед русскими послужит исходной базой для  германо-польского компромисса. Поэтому его территориальные требования к ней не  переходили приемлемых пределов. Но события мая 1938 г. впервые напугали  Гитлера. Англия предприняла тогда окружение Германии в контакте с Прагой. Второй  удар нанесло ему 31 марта 1939 г. британское обещание гарантий Польше.
       Этот ход развития нарушал планы Гитлера,  которые он вынашивал против России. Он осознавал, что ему придется сначала  сражаться из-за Польши. Испытывая все большее недоверие к Англии, фюрер боялся,  что британские политики в борьбе Германии против большевизма видят лишь ее  усиление, а отнюдь не спасение Европы от последнего. Таким образом, внешняя  политика Гитлера с весны 1938 г. принципиально изменилась. Теперь он включил в  свои планы и войну с Западом, прежде чем пойти на Россию. Но фюрер надеялся  быстрыми действиями все-таки упредить Англию. Спешка гнала его от успеха к  успеху сквозь 1938 и 1939 годы, пока не стала для него роковой в ту самую  неделю с 25 августа до 1 сентября.

       Гитлер оказался перед лицом новой ситуации,  которая определялась не только политикой, но и военной силой. Планы же фюрера  как политика и Верховного главнокомандующего тяготели не к быстрым решениям и  скоропалительным приказам. Ему, как художнику, требовалось время и чувство  меры, чтобы создать новое произведение.
    Этого времени он  себе не обеспечил, а вместо того варился в берлинском дьявольском котле,  испытывая множество всяких влияний, и в результате пришел к ошибочным решениям.  Все его прежние подготовительные меры были направлены только на столкновение с  Польшей. Наличного вооружения вермахта было для этого достаточно. Но с того  момента, когда Гитлеру уже пришлось твердо принимать в расчет вмешательство  Англии и Франции, ему стало необходимо заново обдумать положение и сделать  далеко идущие новые выводы. Времени на это у него теперь не имелось.

       Как можно было объяснить, почему Гитлер  именно в эти критические дни, когда он видел надвигающееся на него сейчас, но  ожидавшееся им лишь позднее огромное столкновение, не вернулся к своему  принципу «я могу ждать»? На это были две причины. Переговоры со Сталиным и  требования советского диктатора, которые Гитлер широким жестом выполнил,  подтвердили ему опасность большевизма. Надежда же фюрера на то, что Англия предоставит  ему на Востоке свободу рук для защиты Европы, а тем самым и для сохранения  Британской империи, оказались разрушенными. Обе эти опасности Гитлер считал  возможным отвратить быстрыми действиями. Уже сама по себе победа над Польшей  могла бы изменить положение.

       Насколько трезво и реалистически оценивал  фюрер позицию своих противников, настолько же непонятны были его надежды на  поддержку со стороны европейских держав в том случае, если он начнет борьбу с  большевизмом. Это было такой же ошибкой, как и тот факт, что Гитлер  недооценивал возможность экономической и военной помощи Англии со стороны  Америки. Когда же его внимание обращали на данное обстоятельство, он, в  зависимости от собеседника, отвечал, что еще задолго до вмешательства США  разрешит все проблемы в Европе, ибо «горе, если он не справится с этим ранее».  Первая часть ответа носила пропагандистский характер, между тем как вторая, с  другим вариантом, предназначалась только тем, кому он доверял.

       Однако оба ответа подчеркивали его  утверждение, что он «ждать больше не может», и способствовали тому, что Гитлер  принял тяжелейшее в своей жизни решение второпях. Некоторые утверждали, что ему  не давало покоя его тщеславие. Другие заявляли, будто фюрер считал, что долго  не проживет, а потому обязан спешить. Эти объяснения звучали неубедительно,  хотя кое-что верное в них и было. Я полагаю, что в своем решении Гитлер слишком  руководствовался «внутренним голосом». Он часто говорил: положение Германии будет  с 1943 г. до 1945 г. наитяжелейшим, а потому ему необходимо осуществить свои  политические планы до указанного срока. Впервые фюрер упомянул об этом 5 ноября  1937 г. С тех пор он не раз поражал свое окружение прогнозами, которые мы  объяснить не могли, но в целом относили на счет его острого ума, а также  основательного и логичного продумывания им всех проблем. Зачастую в  рассуждениях Гитлера деловая трезвость переплеталась с неправдоподобными  предположениями. По моему мнению, живость ума и сильно выраженная фантазия  рисовали ему фантасмагорические картины будущего.

       Тесно связанной с предрасположенностью  Гитлера к иллюзорному видению мира была его самоуверенность, доходившая до  утверждения собственного мессианства. Еще до моего назначения в личный штаб  фюрера мне доводилось с чувством неловкости слышать в публичных речах Гитлера  такие слова: он горд тем, что именно его Провидение предназначило быть фюрером  немецкого народа! Позже и в более узком кругу, а также среди генералов он не  раз говорил, что обязан выполнить поставленные перед ним задачи, ибо после него  это сделать не сможет никто. Такое высокомерное самомнение находилось в  противоречии с его внутренней скромностью. Подобные противоречия проявлялись и  тогда, когда он высказывал хорошо продуманные и проверенные взгляды: например,  намерение считаться с возможностью войны на два фронта, т. е. идти на тот риск,  за который его всегда наиболее резко критиковали.

       В разговоре Гитлер часто цитировал служивших  ему образцом Фридриха Великого и Бисмарка. Ведь они, по его словам, стояли  перед такими же грандиозными задачами и лишь своим мужеством и волей привели к  величию Пруссию и Германию. Однако фюрер не упоминал о том, что оба они, будучи  выдающимися личностями, кроме того, имели сильное, хорошо вышколенное и вооруженное  сухопутное войско. Фридрих II  унаследовал его от своего отца Фридриха I, а Бисмарк, прежде чем пустить эту армию  в действие, сумел ее увеличить вопреки всем препятствиям. Но прежде всего оба  они знали, что могут положиться на офицерский корпус, начиная от самого  старшего по чину генерала и кончая последним фенрихом. К началу войны в 1939 г.  Гитлер значение этой безоговорочной верности и безусловного повиновения  недооценивал, а полагался на простого «мушкетера».

       Летом 1939 г. Гитлер повторял: «Я разучился  ждать, дальше времени ждать у меня нет». Это нетерпение стало для него, а тем  самым для Германского рейха, в последнюю неделю перед войной роковым. Он  недооценил своих врагов в Европе, но переоценил самого себя и никоим образом не  пригодный для длительной войны на истощение вермахт.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

  •     В памяти моей  сохранились некоторые разговоры с моими добрыми друзьями в те бурные недели  перед началом войны. Мы считали трагическим, что правители вступивших в нее  стран в той критической фазе политики недостаточно осознавали и уважали точки  зрения своих противников. Англия не желала признать, что пересмотр Версальского  договора стал для Германии политической необходимостью. Гитлер же не желал  признать, что английское требование «равновесия сил» в Европе является жизненно  важным для сохранения британской мировой империи. Однако несмотря на этот  трагический и, по моему разумению, вовсе не неизбежный ход событий, я тогда был  далек от мысли, будто Гитлер должен потерпеть поражение. Но, несомненно, с  началом войны у меня в мозгу засел некий страх, в котором я как офицер сам себе  не хотел сознаться. Ведь 2 августа 1934 г., после смерти фельдмаршала  Гинденбурга, я принял присягу на верность Адольфу Гитлеру и чувствовал себя  связанной ею.

    Глава III

    Сентябрь 1939 г. – июнь  1941 г.
         
       Что же побудило поляков вступить в неравную  борьбу против германского вермахта? Они были убеждены в том, что  франко-английские вооруженные силы немедленно перейдут в наступление на западе,  где находились – в сравнении с Восточным фронтом – лишь немногие немецкие  боеспособные соединения. Как они полагали, германские войска будут сразу же  переброшены с этого фронта на Западный. Поляки особенно были склонны верить  французским представлениям, будто уже в первые три дня войны внутриполитический  переворот уберет гитлеровское правительство и откроет им путь в Берлин. Таковы  были сообщения из кругов германского Сопротивления, которым Франция и Польша  придавали большое значение. Мы узнали об этом через несколько недель после  обнаружения документов из польских министерств; позже, в 1940 г., они были  дополнены французскими трофейными бумагами.

       В начале сентября мы следили за ходом  Польской кампании с удивлением. Поляки к современной войне никак готовы не  были. Их вооруженные силы устарели. Хотя они и имели в своем распоряжении 36  пехотных дивизий, 2 горнострелковые (по одной горной и одной моторизованной  бригаде в каждой) и 11 кавалерийских бригад, танков и артиллерии у них не было.  Германские же сухопутные войска насчитывали более 50 дивизий, из них – 6  танковых и 4 моторизованные, и обладали явным превосходством. Польская авиация  самостоятельным видом вооруженных сил не являлась. Примерно 450 современных и  450 устаревших самолетов распределялись по армиям. Командование польских  соединений было хорошим. Частично они сражались ожесточенно, даже не зная при  этом общей обстановки.

       Германское нападение на Польшу являлось в  глазах массы немецкого народа не началом большой войны, а исправлением  Версальского диктата. Для немцев она началась только с английского и  французского объявления войны 3 сентября 1939 г.

    Ставка фюрера

       В первые три дня произошло образование  Ставки фюрера, структура и укомплектование которой личным составом оставались  почти без изменений до самого конца войны. При Гитлере постоянно находились два  личных адъютанта (по большей части, Брукнер, и Шауб), две секретарши и двое  слуг. К ним добавлялись сопровождающий врач профессор д-р Брандт и его  заместитель профессор фон Хассельбах. Далее следовали четыре военных адъютанта  – Шмундт, Путткамер, Энгель и я. Непосредственный военный аппарат фюрера  формировался по предложениям ОКВ.

       Во главе этого штаба Верховного  главнокомандования вооруженных сил стоял Кейтель с одним адъютантом. Его правой  рукой по субординации, а также на случай мобилизации, являлся генерал-майор (с  января 1944 г. – генерал-полковник) Йодль, до самого конца войны – начальник  штаба спортивного руководства вермахта. Его помощниками в последние годы были  два офицера службы генеральных штабов сухопутных войск и люфтваффе. Эту  должность с 1 сентября 1939 г. занял капитан Дейле. Остальную часть сотрудников  штаба оперативного руководства составляли в основном офицеры различных видов  вооруженных сил под началом заместителя начальника этого штаба полковника  генерального штаба Варлимонта; все они были территориально от Ставки отдалены.  Боденшатц и группенфюрер СС Вольф выполняли роли офицеров связи с Гитлером от  сухопутных войск и СС. Боденшатц находился на этой должности вплоть до своего  ранения 20 июля 1944 г., а Вольфа в январе 1943 г. сменил группенфюрер СС  Фегеляйн. Представителем министерства иностранных дел до конца войны являлся  посланник, а позднее посол Хевель, который когда-то сидел вместе с Гитлером в  крепости Ландсберг. Военно-морской флот после изменений в январе 1943 г. в его  командовании представлял в Ставке в качестве офицера связи адмирал Фосс. Во  время Польской кампании в Ставку были откомандированы офицеры соответствующих  генштабов: полковник фон Форман – от сухопутных войск и капитан Клостерман – от  люфтваффе. Оба находились в ней до начала октября, а затем вернулись в свои  рода войск. Зато летом 1942 г. в качестве историографа в Ставке появился  полковник генштаба Шерф, которому было поручено собирать архивные документы о  войне.

    Польская кампания

       Отношение Гитлера к командованию сухопутных  войск в ходе войны претерпело некоторое изменение. В начале ее существовала  проистекавшая еще с начала 1938 г. напряженность между ними. Она давала себя  знать прежде всего в кадровых вопросах. Быстрые успехи помогли временно преодолеть  все расхождения и не допустили серьезных кризисов. Фюрер тщетно попытался  оказать влияние на назначение командующих армиями. Сухопутные войска настаивали  на том, чтобы дать генералам фон Клюге и Бласковицу армии, а фюрер считал это  неправильным. В случае с Бласковицем у него сложилось мнение, что тот не  обладает достаточными данными для такого крупного поста, тем более в  моторизованных войсках, о которых у Гитлера имелось собственное представление.  Что же касается Клюге, то здесь он поддался влиянию Геринга, который по  различным поводам встречался с этим генералом и знал о его искренних взглядах  насчет некоторых военных событий и решений. Он сообщил Гитлеру откровенные  высказывания Клюге. Но ОКХ все же сумело добиться своего, и Клюге было поручено  командовать 4-й армией, имевшей задачу наступать в полосе коридора в  направлении Вислы. Фюрер очень быстро оценил действия Клюге как хорошие и был  сильно огорчен, когда 4 сентября тот выбыл из строя в результате аварии  самолета.

       Главный удар наносила 10-я армия под  командованием генерала фон, Рейхенау. Он имел задачу своими танковыми и  моторизованными дивизиями наступать из Силезии в направлении Варшавы. В  предварительной беседе Гитлер внушил ему: не смотреть ни направо, ни налево –  взгляд его должен быть неуклонно устремлен только вперед, на поставленную цель.  Для обеспечения флангов на севере была введена 8-я армия Бласковица, а на юге –  14 армия Листа. Дивизии Бласковица считали, что тоже смогут, подобно соседней  армии Рейхенау, достигнуть Варшавы наибыстрейшим образом, а потому и они  глядели только вперед. Когда 30-я пехотная дивизия под командованием генерала  фон Бризена подошла к Варшаве на расстояние 50 км, польские дивизии совершили  прорыв из района Познани. На несколько часов возникла тяжелая ситуация, пока  Бризену не удалось повернуть свою дивизию влево и остановить прорвавшиеся  войска противника. Сам он был ранен. Гитлер резко отчитал Бласковица за этот  недосмотр.

       Во время Польской кампании фюрер вел себя в  военных вопросах весьма нейтрально, его Ставка в первые дни этого похода  находилась в Померании, а затем в Верхней Силезии в железнодорожном составе на  запасных путях. Он был уверен в успехе и каждый день ожидал от поляков сигнала  о их желании капитулировать или возможности вступить в переговоры насчет  «остатка Польши». После начала военных действий фюрер заявил в рейхстаге, что  хочет разрешить «вопрос о Данциге» и «вопрос о коридоре», а затем в отношении  Германии к Польше наступит поворот, который обеспечит их мирное сожительство.  Гитлер был готов к переговорам.

       Но поляки не сдавались, сражались очень  храбро, хотя и без всяких видов на успех, каждое соединение – в границах своего  участка фронта. Радиосвязь почти отсутствовала. Самостоятельно действовавшие  фронты доверились обещанию англичан как можно скорее облегчить их положение, но  вмешательства этого ожидали тщетно. Польское правительство покинуло Варшаву и  17 сентября оказалось на румынской территории. Это послужило Гитлеру сигналом.  Он решил вновь включить в состав рейха те части Польши, которые принадлежали  Германии до 1918 г.: восточную часть до линии Нарев – Висла – Сан предоставить  русским, а остальную ее территорию превратить в генерал-губернаторство во главе  с рейхсляйтером д-ром Франком и со столицей в Кракове.

       17 сентября 1939 г. русские соединения  вступили в Восточную Польшу и заняли ее до обговоренной с Риббентропом в Москве  линии рек Нарев – Висла – Сан. Продвигаясь на восток, германские войска уже  перешли эту линию и с раздражением были вынуждены отдать захваченную ими территорию.  Гитлер с большим нетерпением ожидал вступления русских. Это служило для него  последним предлогом для нового раздела Польского государства согласно своим  воззрениям. В те дни фюрер твердил: обещания англичанам гарантий Польше, данные  ей в марте и августе, – наилучшее доказательство того, что Англия желала этой  войны с целью его устранения. Англичане, как и в 1914 г., сумели приписать вину  за войну немцам и сделать это правдоподобным для всего мира.

    19 сентября Гитлер посетил Данциг. Своим  местопребыванием он избрал Сопот, где расположился в отеле «Казино», а затем во  второй половине дня выехал в город. Восторг людских толп был неописуем. Во  дворе отеля «Артусхоф» фюрера приветствовал Форстер. В ответ Гитлер экспромтом  произнес длинную речь, в которой говорил о возвращении Данцига в рейх. У меня  сложилось впечатление, что многие фразы адресовались Англии, к примеру: «Для  поджигателей войны Польша тоже служила всего лишь средством достижения цели.  Сегодня уже совершенно спокойно заявляют, что война велась вовсе не за  сохранение Польши, а за ликвидацию существующего в Германии режима». Или такой  пассаж: «Если сегодня Польша избрала войну, то сделала она это потому, что ее к  тому подстрекнули». Имея в виду западного противника, Гитлер сказал: «У меня нет  военных целей ни против Англии, ни против Франции». А заключил он такими  словами: «Английская цель – отнюдь не борьба против режима, а борьба против  немецкого народа, а это значит против немецких женщин и детей. Потому реакция  наша будет соответствующей. И в итоге станет твердо ясно одно: эта Германия не  капитулирует никогда!».

    Бои за Варшаву

       Во время нашего пребывания в Сопоте главное  внимание Гитлер уделял боям за Варшаву, говоря, что комендант ее все еще ждет  помощи от западных государств. 21 сентября тот принял предложение фюрера  эвакуировать из города весь дипломатический корпус и подданных других  государств. Они были встречены севернее Варшавы представителями нашего  министерства иностранных дел и препровождены в Кенигсберг. Варшава готовилась к  борьбе. Из сообщений дипломатов явствовало: в городе распространяются весьма  странные известия с Западного фронта. Одно из них было таково: будто бы  французы продвинулись глубоко в Южную Германию, а в Рурской области даже  прекратилась всякая работа. Эти сообщения объясняли, почему комендант Варшавы  продолжал сопротивление.

       21 сентября начался артиллерийский обстрел  Варшавы, а люфтваффе получила приказ бомбить ее. 22-25 сентября Гитлер летал на  подступы к ней, чтобы лично убедиться в эффективности действий нашей авиации.  22 сентября фюрер находился почти точно в том самом месте, где был ранен и вскоре  скончался бывший главнокомандующий сухопутных войск барон фон Фрич. Получив  донесение о его гибели, Гитлер был явно огорчен и принял эту весть молча.
       В тот день во время поездки очень сильное  впечатление на меня произвели огромные толпы польских беженцев. Преобладали  молодые, было и много евреев. Я надеялся, что такая участь не постигнет наш  народ никогда. Пять лет спустя беженцами стали наши дети.

       25 сентября Гитлер снова совершил полет в  район Варшавы и с хорошо выбранного наблюдательного пункта следил за ходом  событий. На этот день ОКХ назначило наступление. Значительная часть города уже  пылала в огне. Все это производило какое-то ирреальное впечатление  бессмысленной борьбы. Через два дня, 27 сентября, комендант Варшавы предложил  сдачу города. Последние польские силы капитулировали только 1 октября на  полуострове Гела, что перед Гдыней.
       В ходе Польской кампании люфтваффе  выработала тот наступательный стиль, который оставался определяющим для нее  вплоть до 1941 г. В течение двух первых дней войны польские аэродромы  подверглись воздушным атакам и основная масса самолетов противника оказалась  уничтоженной. Соединения наших сухопутных войск вошли в эту страну, не  испытывая воздействия польских военно-воздушных сил. Люфтваффе оказалась в  состоянии всеми своими силами поддержать продвижение наземных войск.  Установилось тесное взаимодействие между ними и авиацией, возникла основа для  сражений в последующие два года.

    Стиль командования Гитлера
       
       Служба в нашей адъютантуре шла в весьма  равномерном ритме. Главным в ней являлось ежедневное обсуждение обстановки с  Йодлем или генеральным штабом сухопутных войск. Это обсуждение имело место  каждый день в 12.00 и продолжалось, как правило, от полутора до двух часов.  Вечернее обсуждение, по большей части, проходило в 18 или 19 часов, причем в  более узком кругу. Йодль докладывал обстановку, и если (как это бывало в  спокойные времена между отдельными кампаниями) не случалось чего-либо из ряда  вон выходящего, на нашу адъютантскую долю выпадали лишь рутинные пояснения со  стороны сухопутных войск, военно-морского флота и люфтваффе.

       Центральное значение Гитлером придавалось  предполуденному положению на фронте. При этом он обсуждал с офицерами все  произошедшие к тому моменту события и принимаемые меры. К оперативным планам он  присовокуплял собственные мысли и указания. Однако до осени 1941 г. фюрер лишь  весьма редко отдавал прямые приказы. Он ограничивался усилиями настолько крепко  убедить своих слушателей, чтобы они осуществляли его намерения самостоятельно.  Это являлось и причиной зачастую очень долгих совещаний у него. С декабря 1941  г., когда фюрер принял на себя и главнокомандование сухопутными войсками, он  постепенно стал переходить к тому, чтобы добиваться выполнения собственных  намерений путем прямых приказов, однако при этом, как и прежде, стараясь  убедить собеседников в ходе ставших нередко более продолжительными совещаний.  Только в последний год войны он все чаще прибегал к более ярко выраженной  отдаче прямого приказа, но к тому времени его возможности проводить приказы в  своем духе уже стали весьма ограниченными.

       Во время Польской кампании я имел достаточно  много случаев оценить невероятно тонкое чутье и остроту логики фюрера в оценке  военной обстановки. Он умел мысленно поставить себя на место своих противников  и предвидеть их военные решения и действия. Его оценки военной обстановки  отвечали реальности, между тем как в области политики они всегда казались  иллюзорными, продиктованными эмоциями и субъективными желаниями.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

  •    
    Гитлер, Гальдер, Браухич

    Осенью 1939 г.,  после Польской кампании, в командовании сухопутных войск царило воодушевление.  Правда, Браухич и Гальдер и тогда оставались настроенными пессимистически. Но  после похода на Польшу они со своими взглядами оказались одинокими, а их планы  отстранить или вообще устранить Гитлера не нашли бы сторонников в войсках. К  тому же ни к какому решению они прийти так и не смогли. Хотя внутренне оба  генерала были против планов и идей фюрера, они все-таки оказывали ему широкую  поддержку в постоянной надежде на то, что смогут энергично выступить при  каком-либо представившемся им случае.
       Во время моих разговоров с Гитлером я со  времени начала войны ощущал его желание выведать у меня позицию генералов из  ОКХ, чтобы получить о ней ясное представление. Фюрер знал: там он имеет  нескольких – пусть и немногих – противников. Насчет люфтваффе и кригсмарине у  него таких опасений не было. Под эгидой Браухича сухопутные войска, как и  прежде, шли собственным путем, который Гитлер желал изменить. Сделать это ему  не удалось. Критика фюрера в адрес генерального штаба и офицерского корпуса  сухопутных войск основывалась на ложных предпосылках. Он ожидал от них слишком  многого и был разочарован и обескуражен их, как он однажды сказал мне,  «посредственным качеством». Но поскольку Гитлер сам испытывал на себе давление  военных и политических успехов, ему приходилось считаться с этим и в своем  стиле откладывать заботу об улучшении качества командования на более отдаленный  срок, который так и не наступил.

    После Польской  кампании родные и знакомые не раз спрашивали меня, какими именно людьми окружил  себя фюрер и с кем он советуется в ведении войны. Ведь часто приходится  слышать, что вокруг него царит атмосфера раболепия, нервозности и  растерянности. Не исключаю, что у какого-нибудь постороннего человека, раз или  два попавшего на доклад к Гитлеру, и могло возникнуть такое впечатление.
       В широком кругу ежедневного обсуждения  обстановки речь шла о темах вполне определенных. Участники могли высказывать  свои суждения лишь по данному комплексу вопросов. Специальные вопросы и  проблемы фюрер уточнял в персональных беседах, к которым допускался лишь  ограниченный круг лиц. Действительно, на совещаниях в начале войны некоторые из  докладывавших чувствовали себя скованно и неуверенно – это были, по большей  части, оппозиционно настроенные генералы возрастом постарше. Тогда я о  распространявшейся активной оппозиции Гитлеру еще ничего не знал. Однако  понятно, что люди, сидевшие на двух стульях сразу, когда-то и как-то испытывали  неуверенность. А если фюрер затем задавал вопросы и переходил к подробностям,  случалось и так, что докладчик ничего ответить не мог. Но страшнее всего, как  мне потом рассказывали некоторые в товарищеском кругу, было обсуждать военные  вопросы с таким не получившим генштабистской подготовки человеком, как Гитлер.  Мне довелось один-единственный раз оказаться очевидцем, но я должен  засвидетельствовать: вопросы фюрера были совершенно нормальными и не носили  какого-то особенного подтекста. Они касались тех деталей, которые остались  неосвещенными, но казались ему важными в общей взаимосвязи.

    Решение о наступлении на  Западе

       После Польской кампании первым вопросом,  который Гитлер, входя в командный вагон, задавал явившемуся для доклада Йодлю,  было: «Что нового на Западе?». Йодль мог его успокоить: на Западном фронте без  перемен. Мысли фюрера уже явно были заняты планами проведения вскоре операций  на французской территории. Поэтому меня нисколько не поразило, когда Шмундт 8  сентября сообщил, что Гитлер намерен как можно быстрее начать войну против  Франции. В последующие дни фюрер в самом узком кругу верных вновь и вновь  говорил о возможностях вооруженной борьбы с нею. Он твердо решил предпринять  наступление в октябре или ноябре 1939 г. Гитлер не рассчитывал на то, что после  Польской кампании Англия или Франция пойдут на попятный. Он был твердо уверен,  что именно Англия возьмет в свои руки дальнейшее ведение войны. Поэтому фюрер и  был полон решимости продемонстрировать англичанам новые успехи вермахта, дабы  убедить их, что продолжение войны против Германии бессмысленно.

       Все мы находились под этим впечатлением,  когда 26 сентября в 17 часов приехали в Берлин на Штеттинский вокзал. Прибытие  Гитлера прошло почти незамеченным.
       На вторую половину следующего дня фюрер  вызывал в Имперскую канцелярию Геринга, Редера, Браухича, Кейтеля, Йодля,  Ешоннека и Боденшатца.
    Во встрече  приняли участие и мы, военные адъютанты. Тема как можно более скорого начала  похода на Францию в этом кругу уже не раз обговаривалась, к тому времени Гитлер  уже знал об отрицательном отношении ОКХ к его планам. Неудивительно, что он  произнес обстоятельную речь и высказал свои мысли насчет предстоящих военных  действий на Западе. Выигранная нами Польская кампания изменила положение  Германии в мире. Значительное число нейтральных стран дрожит перед нами.  Крупные государства видят в нас огромную опасность. Поход против Польши усилил  их страх и уважение к нам. Никакой любви к Германии во всем мире нет. Англия  попытается и дальше действовать по-вражески. Поэтому мы должны рассчитывать на  продолжение войны. Время работает против нас. Через полгода положение англичан  и французов будет лучше, чем сегодня. Англия выставит много дивизий, пусть и не  пригодных для наступления, но годящихся для обороны.

       Танковые войска и люфтваффе, говорил Гитлер,  вот что было ключом к нашему успеху в Польше. Сегодня у Запада тут дело обстоит  плохо. Через полгода, вероятно, все будет по-другому. Имей они оружие, они  смогли бы помочь Польше. Откладывать наше наступление во Франции – неправильно.  Если нас вынудят к позиционной войне, успех может быть достигнут только  применением люфтваффе и подводных лодок.
       Наши минимальные потери в Польше можно  быстро восполнить. Необходимо бросить на Западный фронт максимальное число  наших соединений. Качество их решающей роли не играет, а само наступление  окажется не более трудным, чем в Польше. Главное – погода в первые три-четыре  дня. Наступление следует начать между 20 и 25 октября и нанести врагу  уничтожающий удар. Цель войны – поставить Англию на колени.
       Таковы были слова Гитлера. Они выражали его  твердое убеждение в том, что стремительное наступление на Западе окажется  успешным.

       28 сентября 1939 г. Риббентроп снова  отправился в Москву для подписания договора о германо-советской границе и  дружбе. Границей между обоими государствами отныне должен был стать Буг,  Прибалтийские страны отходили России. Гитлер без долгих размышлений дал свое  согласие на это, однако настоял на публикации совместного политического  заявления имперского правительства и советского правительства. В нем  говорилось, что «ликвидация настоящей войны между Германией, с одной стороны, и  Англией и Францией, с другой стороны, отвечала бы интересам всех народов». И  завершалось оно словами: «Если, однако, эти усилия обоих Правительств останутся  безрезультатными, то таким образом будет установлен факт, что Англия и Франция  несут ответственность за продолжение войны…»
       Это германо-русское заявление немецкая  пресса подала очень широко и броско. Однако в то, что в ответ англичане предпримут  какие-либо шаги, Гитлер не верил. Он настаивал на как можно более быстром  продолжении борьбы на Западе. Польшу он считал предпольем (глацисом), которое  когда-либо сможет приобрести для нас военное значение и быть использованным для  сосредоточения и развертывания наших войск. Поэтому шоссейные дороги и линии  связи должны содержаться в порядке, иначе и в этом может сохраниться «польская  бесхозяйственность».

       5 октября Гитлер вылетел в Варшаву принять  парад 8-й армии. На аэродроме его встречали Браухич, Бласковиц и Рейхенау.  Целых два часа проходили воинские части перед своим Верховным  главнокомандующим. Это был единственный парад, который фюрер принимал в столице  завоеванной страны. Во второй половине дня он посетил дворец Бельведер – бывшую  резиденцию умершего маршала Пилсудского, а затем вылетел в Берлин.

       Гитлер распорядился созвать 6 октября  рейхстаг. На его заседании он обрисовал ход Польской кампании, свершения и  стремительные действия войск, быстрые успехи и наименьшие потери. Затем фюрер  подробно остановился на политическом положении в Европе. Для продолжения войны  нет никакой причины. Эта война вообще не способна урегулировать ни одной  проблемы. Он, отмечал фюрер, еще ранее вносил предложения насчет соглашений  гуманного характера: например, ликвидировать определенные виды оружия,  запретить применение авиации против гражданского населения. Но в словах Гитлера  можно было услышать его недоверие к Англии, а под конец он заявил, что решение  зависит от самого Черчилля. Если же это его недоверие подтвердится, мы будем  сражаться. Лично он ни секунды не сомневается в том, что победит Германия. В  заключение фюрер поблагодарил Господа Бога за то, что тот «позволит нам и всем  другим найти правильный путь, идя которым обретет вновь счастье мирной жизни не  только немецкий народ, но и вся Европа». Эта речь подействовала на весь  немецкий народ. Люди доверяли фюреру и – в противоположность ему – верили, что  Англия и Франция проявят понимание. Сам же Гитлер не сомневался, что та примет  решение продолжать войну, а потому сконцентрировал всю свою деятельность и все  свои меры на военных действиях на западной границе Германии. 9 октября он дал  вермахту директиву № 6 о ведении войны, в которой потребовал подготовить  наступательную операцию на северном крыле Западного фронта через  голландско-бельгийско-люксембургскую границу. Наступление должно быть таким  сильным и упреждающим, насколько вообще возможно.

       Сколь серьезен был для Гитлера вопрос о  быстром продолжении войны, стало ясно 10 октября из его памятной записки главнокомандующим  трех составных частей вермахта. В ней Гитлер ясно заявил: «Цель Германии в  войне… должна состоять в том, чтобы окончательно разделаться с Западом военным  путем». О России он высказался так: «Никаким договором и никаким соглашением  нельзя с определенностью обеспечить длительный нейтралитет Советской России. В  настоящее время есть все основания полагать, что она не откажется от  нейтралитета. Через восемь месяцев, через год или даже через несколько лет это  может измениться». Тем самым Гитлер дал трем главнокомандующим понять свою  коренную установку в отношении договора с Советским Союзом.
       Еще незадолго до окончания Польской кампании  Гитлер по просьбе гросс-адмирала Редера посетил базу подводных лодок в  Вильгельмсхафене. Там дислоцировались как раз те субмарины, которые вернулись  из первых морских операций против врага. У Редера имелось намерение побудить  фюрера в результате бесед с их командным составом проявить большее понимание  главной задачи подводного флота – выиграть торговую войну. Тогдашний  контр-адмирал Дениц в кратком докладе нарисовал картину недавних действий этого  флота. Фюрер побеседовал с подводниками, многие из которых обросли запущенными  бородами, расспросил их о боевых делах, выразил им свою признательность. К  числу этих подводников принадлежал и капитан-лейтенант Шухарт, «U-29» которого 17 сентября пустила ко дну  британский авианосец «Courageous».  Фюрер вернулся в Берлин с наилучшими впечатлениями от своих подводников.

       14 октября британское адмиралтейство  сообщило о потоплении, немецкими подводниками линкора «Royal Oak» в Скапа-Флоу. Гитлер был в восторге от  этой смелой операции и 17 сентября пригласил команду «U-29» в Берлин. Приняв ее в Имперской  канцелярии, он наградил командира этой субмарины капитан-лейтенанта Прина  Рыцарским крестом.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

  •     Совершенно  неожиданным для Гитлера явилась инициатива Редера 10 сентября. Гросс-адмирал  разъяснил ему значение Норвегии для ведения Германией войны на море с точки  зрения необходимости обеспечить поставку руды из Нарвика. Значение это столь  велико, что он вынужден предложить оккупировать Норвегию. В ответ фюрер  попросил Редера представить ему разработанные командованием военно-морского  флота материалы. До начала 30 ноября финско-русской зимней войны об этом больше  не заговаривали.

       Главным стремлением Гитлера было как можно  скорее закончить войну победой. Ему уже грезилось, как еще поздней осенью 1939  г. его дивизии будут стоять на берегу Ла-Манша, а воля Франции к борьбе  окажется сломленной. Важно упредить намерения Англии и Франции. Он потребовал  от сухопутных войск готовности предпринять 12 ноября наступление на Францию, Бельгию  и Голландию. Обсудив с Браухичем план операции, фюрер все же дал свое согласие,  хотя ее проведение мыслилось ему в принципе по-иному. Но времени на коренные  изменения уже не было. Поэтому ОКХ вновь попыталось (например, 16 и 27 октября)  отговорить Гитлера от намеченного им плана. Браухич и Гальдер втолковывали ему,  что дивизии, только что одержавшие победу в Польше, для войны на Западе  недостаточно боеспособны.

       5 ноября Браухич побывал у фюрера наедине и  вручил ему памятную записку, в которой указал на имеющиеся в данный момент  слабые места сухопутных войск. Гитлер же настолько упорствовал в своих  аргументах, что Браухичу пришлось замолчать. Фюрер считал, что за четыре недели  уровень подготовки войск все равно не изменится, а вот погода может оказаться  неблагоприятной и весной. Армия, мол, вообще сражаться не хочет, потому-то и  само вооружение сухопутных войск ведется медленно и вяло. Гитлер был возмущен,  поведение Браухича вызывало у него раздражение, о чем он не преминул упомянуть  и нам.

       Фюрер вовсе не скрывал, что, на его взгляд,  Браухича и Гальдера надо заменить другими генералами. Но нынешнее положение  почти перед самой операцией совершить эту замену в Главном командовании  сухопутных войск не позволяет.

    Покушение в пивном зале  «Бюргербройкеллер»

       Тем временем день наступления приближался, и  генералы настойчиво просили Гитлера принять решение 7 ноября. К началу  совместного обсуждения появился главный метеоролог люфтваффе д-р Дизинг,  который сообщил, что погода – отвратительная, и дал весьма неутешительный  прогноз. Тогда Гитлер заявил: следующий раз решение он примет через два дня, а  до этого ему необходимо слетать в Мюнхен, чтобы там 8-го вечером выступить с  речью, а 9-го до полудня вернуться в Берлин. В этой короткой поездке фюрера сопровождал  Шмундт. Речь в пивном зале тоже посвящалась лишь одной теме – Англии.

       Поздно вечером (я уже лежал в постели) мне  сообщили по телефону: на партийном торжественном заседании в пивном зале  «Бюргербройкеллер» совершено покушение – взорвана бомба прямо среди его  участников, когда фюрер уже покинул зал. Весть эта подействовала как сигнал  тревоги. Она ясно показала нам, что у Гитлера есть враги, готовые на все. Когда  фюрер на следующий день пунктуально точно в указанное время появился в  Имперской канцелярии, было заметно, что событие это его сильно взволновало. Но  поздравления со счастливым исходом он воспринимал спокойно и сосредоточенно.  Сказал, что его спасение от гибели – чудо, которое он воспринимает как  предзнаменование того, что ему удастся выполнить свою задачу главы рейха. Из  Мюнхена сообщили, что жертвой покушения стали 8 человек убитыми и более 60 –  ранеными. Фюрер принял живое участие в судьбе как их родных, так и  пострадавших.

       Через три дня Гитлер снова полетел в Мюнхен,  присутствовал на торжественном государственном акте у «Галереи полководцев»,  посетил в больнице получивших увечья и был сильно потрясен, увидев разрушенный  бомбой пивной зал. Расследование показало, что задержанный при переходе  швейцарской границы злоумышленник по фамилии Эльзер действовал в одиночку и,  вероятно, никто за ним не стоял.

    Соображения Гитлера и план  операции

       Октябрь Гитлер использовал для того, чтобы  добиться принятия своей концепции намеченной операции. В большом помещении,  предназначенном для обсуждения обстановки, был сооружен макет всего района  наступления к западу от германской границы. Гитлер подолгу задерживался у этой  рельефной карты, обдумывая свой план. После ужина, в те часы, когда в мирное  время он обычно смотрел кинофильм, фюрер вместе с дежурным военным адъютантом  не раз приходил туда, чтобы в течение двух часов обсуждать возможное  направление. По сути, «беседа» эта представляла собой его мысли вслух. Он  изучал шоссейные дороги, русла рек и другие препятствия на пути наступающих  войск. За осенние и зимние месяцы ему становилось все яснее: главный удар  должен наноситься через Арденны по линии Седан – Руан.

       Уже 30 октября 1939 г. Гитлер распорядился  ввести в действие за линией Арлон – Седан одну танковую и одну моторизованную  дивизии. При тогдашнем плане операции эта переброска означала всего только  тактическое усиление группы армий «Б», которой командовал генерал-полковник фон  Рундштедт. Из этого первого решения возникло другое: массированное применение  танковых соединений. Однако погодные условия сделали необходимой отсрочку  наступления. Это время фюрер использовал для внедрения своего плана.
       11 ноября 1939 г. Гитлер направил группам  армий «А» и «Б» телеграммы, в которых говорилось, что им принято решение  создать группу подвижных войск, которые, используя безлесную полосу по обе  стороны Арлона, Тинтиньи и Флоренвилля, должны продвигаться в направлении  Седана. В директиве № 8 от 20 ноября 1939 г. он четко сформулировал  необходимость принять такие меры, чтобы стало возможно быстро перенести направление  главного удара в данной операции от группы армий «Б» группе армий «А». В духе  указанной директивы Йодль обсудил в генеральном штабе сухопутных войск  требование Гитлера. Там склонялись к строгому выполнению этих указаний. Однако  рассуждения лишь постепенно превращались в приказы. Действующим все еще  продолжал считаться первый план операции, который с интервалами в 6-8 дней  откладывался из-за неблагоприятной погоды. В то время фюрер еще не был знаком с  идеями Манштейна, близкими его собственным.

       В  ноябре Черчилль выступил по радио с речью, в которой сказал: «Не хочу  пророчествовать, не бросится ли Гитлер с одержимостью загнанного в угол безумца  в наихудшее из всех его преступлений. Но одно я хочу утверждать со всей  уверенностью: судьба Голландии и Бельгии, как и Польши, Чехословакии и Австрии,  будет решаться победой мировой Британской империи совместно с Французской  Республикой. Если мы окажемся побеждены, все будут превращены в рабов, и тогда  Соединенным Штатам придется защищать права человека одним. Если же нас не  разгромят, существование и свобода всех этих стран будут спасены и  восстановлены». Таким образом, Черчилль заглянул в будущее. Тогда он еще не  возглавлял правительство, но ожидал, что ход войны заставит английского короля  передать ответственность за судьбу Великобритании в его руки.

       Принимая во внимание развитие событий,  Гитлер счел необходимым 25 ноября ознакомить военное руководство со своей  оценкой общего положения. Присутствовали Геринг, Редер и Браухич со своими  начальниками генеральных штабов, а кроме них – командующие группами армий и  армий, тоже с начальниками штабов, а также высшие чины военно-морского флота и  люфтваффе.
       Гитлер начал с рассказа о своей деятельности  в 1919-1925 гг. до взятия власти в 1933 г. Он создал вермахт именно для того,  чтобы воевать. Поневоле дело сложилось так, что прежде всего следовало решить  вопрос на Востоке. Превосходство наших вооруженных сил обеспечило быстрый успех  в Польше. Россия в настоящий момент опасности не представляет. К тому же с ней  у нас есть договор. Сталин будет соблюдать этот договор только до тех пор, пока  считает его для себя хорошим. Мы сможем выступить против России лишь тогда,  когда освободимся на Западе. Русские вооруженные силы еще в течение года или  двух будут иметь ценность невысокую.

       Об Италии во главе с Муссолини Гитлер  отозвался с точки зрения германских намерений положительно. Королевский двор он  оценил как враждебный рейху. Италия вступит в войну только в том случае, если  сама Германия начнет действовать против Франции наступательным образом. Смерть  дуче принесла бы нам опасность. Америку фюрер охарактеризовал как «пока еще для  нас неопасную». Японию назвал ненадежной. Займет ли она в отношении Англии  враждебную позицию, пока неизвестно. «Время работает на противника. Нынешнее  соотношение сил может для нас ухудшиться. Я буду нападать, а не капитулировать.  Судьба рейха зависит только от меня». Так Гитлер сам оценивал собственную роль  в этой борьбе. Англия лишь теперь начинает вооружаться и вступит в первую фазу  своего вооружения только через год-два. Французская боеспособность далеко  уступает германской. На сегодня превосходство – у Германии, и миллионы немцев,  являющихся сейчас солдатами, обладают выдающимися боевыми качествами. Все – в  руках военного руководства. За спиной армии – сильнейшая в мире военная  промышленность.

       Его, говорил Гитлер на этом совещании,  угнетает то, что англичане все сильнее выходят на первый план; они – противник  упорный. Через шесть – восемь месяцев они с многократно возросшими силами будут  стоять во Франции. Голландия и Бельгия – на стороне англичан. От обладания  Рурской областью зависит весь ход войны. Для нас важно иметь более  благоприятное исходное положение. В настоящее время полет до Англии требует  слишком много горючего. Такое положение можно изменить только в том случае,  если будут захвачены Голландия и Бельгия. «Это решение – для меня самое  трудное. Я должен выбирать между победой или нашим уничтожением. Я выбираю  победу».

       Затем Гитлер сообщил принятое им решение:  как можно скорее атаковать. Францию и Англию. Нейтралитет Голландии и Бельгии  он назвал «не имеющим значения». Военную ситуацию фюрер считал благоприятной.  Но предпосылкой успеха служит фанатическая решимость высшего руководства, которое  должно давать пример. Если руководство всей жизнью народа будет обладать таким  же мужеством, какое обязан иметь каждый простой мушкетер, никакие неудачи нас  не постигнут. Свое выступление фюрер закончил словами: «Речь идет о том, быть  или не быть нашей нации. Прошу вас понести этот дух решимости в низы. В этой  борьбе я либо выстою, либо паду. Поражения моего народа я не переживу. Никакой  капитуляции вовне, никакой революции внутри».
       Во второй половине дня, ближе к вечеру,  Гитлер имел еще одну серьезную и долгую беседу с Браухичем. Ему было необходимо  убедить того. Сам же Браухич просил фюрера, если он ему не подходит, снять его  с занимаемого поста. Гитлер просьбу отклонил и заявил: каждый солдат обязан  оставаться на своем посту.

    События конца года

       После ужина Гитлер отправился со мной в  большое помещение, предназначенное для обсуждения обстановки, и мы долго ходили  там взад-вперед. Ему было нужно высказаться вслух, чтобы уяснить для самого  себя возможные ошибки. Он продолжал упрекать Браухича и Гальдера за их  отрицательное отношение к наступлению на Западе. «100 германских дивизий,  которые сейчас формируются, в данный момент количественно превосходят дивизии  англичан и французов. Но уже через полгода все может измениться», – говорил  фюрер. Это было его главной заботой, ибо он и сам не знал, каким темпом будут  вооружаться оба крупных западных государства. Кроме того, Гитлер хотел, чтобы  его сухопутные войска к весне были высвобождены для крупной операции на Востоке  против России. Это – первый намек насчет России, который я услышал от фюрера;  он показался мне утопическим. Для него же это было явно давно продуманным  планом, осуществить который Гитлер предназначал вермахту.

       29 ноября 1939 г. были прерваны  дипломатические отношения между Россией и Финляндией. Гитлер следил за этим  весьма скептически. Он исключал возможность, что маленькая Финляндия выдержит  натиск советских вооруженных сил и сумеет противостоять им. Фюрер читал все  сообщения прессы о событиях на этом театре военных действий и требовал от наших  дипломатов в Москве и Хельсинки как можно больше и точнее докладывать о них. На  протяжении последующих месяцев он с удивлением констатировал, что война эта не  приносит русским никаких успехов. Гитлер задавал себе вопрос: в состоянии ли  Россия одержать верх над Финляндией, но так никогда и не смог ответить на него.  Фюрер наблюдал за ходом событий и по еженедельным киножурналам, пытаясь  получить более ясное представление о них. Но поступавшие к нему материалы были  скупы и полного впечатления не давали. Симпатии Гитлера, несомненно, были  больше на стороне Финляндии, чем России. Но он был вынужден проявлять  сдержанность, ибо договор о союзе с Россией заставлял его держаться нейтрально.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

  •     12 декабря у  Гитлера состоялось важное совещание, на котором сам я не присутствовал, но  много слышал от Путткамера, рассказавшего мне подробности. Фюрер принял Редера  и обсудил с ним северные проблемы. Насчет Финляндии оба были единодушны в том,  что нельзя допустить ее поддержки через «ненадежную» Швецию. По отношению к  русским следует проявить некоторую предупредительность. Далее Редер сообщил о  своих беседах с норвежцем Видкуном Квислингом, однако беседы эти отнюдь не  давали оснований слепо доверять ему. Редер сильно настаивал на рассмотрении  норвежской проблемы, ибо военно-морскому флоту для ведения войны необходимо  владеть норвежскими портами. Гитлер весьма склонялся к его точке зрения, даже  взвешивал возможность личного разговора с Квислингом, чтобы самому увидеть, что  это за человек. Беседы с Редером продолжились через несколько дней в Имперской  канцелярии, но фюрер никакого решения пока не принял.

    Год близился к  концу. Ситуация на западной границе была неясной. Гитлер от своего плана  наступления на Францию не отказался. Однако 12 декабря оно было перенесено на 1  января, а 27-го – на 9 января 1940 г. Фюрер решил провести Рождество в войсках  на Западе. Посетил неподалеку от Лимбурга-на-Лане одну разведывательную  эскадрилью. Вторую половину дня провел в пехотном полку «Великогермания», а  вечер – в полку своей личной охраны «Адольф Гитлер», где произнес короткую  речь. На следующий день, 24 декабря, пообедал на батарее тяжелой зенитной  артиллерии в зоне противовоздушной обороны. После обеда побывал между  германской и французской линиями фронта и с интересом осмотрел некоторые  позиции.

       Только поздно вечером Гитлер вернулся в свой  железнодорожный спецсостав. Первый день Рождества он провел во вновь  сформированном полку «Лист», а затем собственным поездом возвратился в Берлин.
       Появление Гитлера среди солдат произвело  сильное впечатление. Войска приветствовали фюрера как победителя в борьбе с  Польшей и освободителя бывших прусских провинций Познань и Западная Пруссия.  Солдаты были уверены в победе в предстоящих боях на Западе и лишь ждали приказа  выступать. Некоторые высокие штабы на Западном фронте, казалось, этой  уверенности не разделяли. Гитлер же при своих посещениях войск просто-таки  излучал спокойствие и уверенность. У него сомнений никаких не возникало. В  нескольких кратких словах при посещениях частей он убеждал солдат в  превосходстве германского вермахта в предстоящих сражениях против Франции на  наглядных примерах уходящего года. Но угнетающе действовала плохая погода.  Термометр показывал в эти дни около нуля. Над всей местностью стоял легкий  туман. Видимость была невысока, метеоусловия никак не вдохновляли солдат и  давили на них. Фюрер тоже осознавал это и старался рассеять мрачное настроение.

       27 декабря Гитлер велел проинформировать его  о состоянии сухопутных войск на данный момент, а затем попрощался, чтобы  провести несколько дней в Мюнхене и на Оберзальцберге. Его сопровождал Шмундт.  Предстояли две недели, в которые, предположительно, ничего чрезвычайного не  ожидалось.
       Новый год наступил спокойно. Погода не  изменилась. По-прежнему висела серо-белая почти непроницаемая пелена.
       3 января 1940 г. Гитлер получил от Муссолини  длинное письмо, в котором тот, в частности, предлагал фюреру «начать  восстановление польского государства» и не наступать на Западном фронте. Дуче  высказывал недовольство дружбой Германии с Россией, остающейся величайшей  опасностью для всей Европы. Мне не довелось наблюдать непосредственную реакцию  фюрера на это письмо; знаю только о его отчасти деловых, отчасти раздраженных  репликах по данному поводу. На само письмо он так и не ответил и никакой  причины для личной встречи с Муссолини не видел. Они не встречались уже с мая  1938 г. Письмо снова показало Гитлеру, что итальянское правительство настроено  вполне пробритански и профранцузски.

    9 января фюрер прежде всего велел доложить ему  о погоде.
    Главный  метеоролог указал на ее предстоящее улучшение на востоке, полагая, что на  следующий день сможет дать более подробные сведения и о погоде на западе.  Поэтому фюрер отложил свое решение до 10 января. Синоптик сообщил, что 12 и 13  января ожидается кратковременная пасмурная погода, но затем 12-14 дней по всей  Европе будет стоять ясная зимняя погода при температуре от -10 до -15 градусов.  Гитлер назвал в качестве «дня А» 17 января. Если произойдет ухудшение погоды,  наступление будет перенесено на весну. В этот день в Имперской канцелярии  царила напряженность. После обеда к фюреру явились на совещание Браухич и  Гальдер; обсуждался вопрос о нанесении люфтваффе 12 или 13 января сильных  бомбовых ударов по авиационным базам противника в северной части Франции.

       11 января стало черным днем. Один офицер  связи из летной части 220 (Мюнстер) по пути на совещание в 1-м авиационном  корпусе (Кельн) сбился с маршрута. Пилоту, у которого горючее оказалось на  исходе, пришлось совершить вынужденную посадку у Мехлина. В папке у курьера  находились самые последние оперативные планы на «день А». Гитлер принял это  сообщение спокойно и сначала ждал более точных донесений о том, какие именно  документы могли в этом случае попасть в руки бельгийцев. Германский военный  атташе доложил из Брюсселя, что все документы удалось уничтожить. Фюрер отнесся  к этому с недоверием. Через несколько дней картина стала полной. Сжечь бумаги  офицеру связи не удалось – ему помешали. Его и пилота (тоже офицера) схватили и  доставили в бельгийский военный барак. Там неудачей закончилась и вторая  попытка офицера связи уничтожить документы. Бельгийцы стали обладателями  действующего плана германского наступления и немедленно передали его  французскому генеральному штабу.

       Гитлер внешне оставался спокоен, не в  последнюю очередь потому, что ответственность за этот инцидент в конечном счете  нес Геринг как главнокомандующий люфтваффе. Но внутренне фюрер был крайне  взволнован и взвинчен. Уже вечером 11 января после ужина в разговоре с дежурным  военным адъютантом он откровенно и недвусмысленно высказался насчет того, с  каким легкомыслием в люфтваффе транспортируют секретнейшие документы. Инцидент  этот побудил фюрера еще 11 января издать «Основополагающий приказ № 1»,  согласно которому никто, ни один офицер и ни одно военное учреждение не имели  права знать о секретных делах более того, чем это было безусловно необходимо из  служебных соображений. На будущее запрещалась всякая «необдуманная передача по  инстанции указов, распоряжений и сообщений, сохранение которых в тайне имеет  решающее значение».

       Пасмурная погода не менялась. Не было и  никакой гарантии, что люфтваффе получит на целых три дня летную погоду. Поэтому  Гитлер решил подготовку к наступлению приостановить. Необходимо было изменить  ставший известным врагу план операции. Фюрер теперь твердо решил  сконцентрировать основную массу танковых соединений на направлении главного  удара, пробиться через Арденны к Маасу между Динаном и Седаном и оттуда дойти  до устья Соммы. После мехлинского инцидента это было его твердым намерением, и  он добился принятия данного плана вопреки многим трудностям с ОКХ и всяческим  сомнениям.

       24 января, в день рождения Фридриха Великого,  Гитлер выступил во Дворце спорта перед 7 тыс. кандидатов в офицеры, которые  ожидали присвоения им лейтенантского чина, с изложением своих взглядов на  современное положение в Европе. Он сказал, что «Европа, которая управляется по  милости Франции и Англии, не дает возможности нормально жить немецкому народу…  Какие бы ограничения мы для себя ни принимали, мы никогда не ублаготворим  Францию и Англию. Если уж эта борьба стала для моего народа неизбежной, моя  абсолютная воля – осуществить ее еще при моей жизни». Слова его молодые офицеры  встретили аплодисментами более сильными, чем год назад на приеме в Имперской  канцелярии.

       30 января Гитлер снова стоял на трибуне  Дворца спорта. Этот день очередной годовщины его прихода к власти в мирное  время обязательно сопровождался речью фюрера в рейхстаге. На сей раз он  воспользовался случаем обратиться непосредственно к народу. Гитлера встретили  овацией, а речь его прерывалась возгласами одобрения. Сделав резкие выпады  против Англии, фюрер заявил: «Герр Черчилль горит желанием перейти ко второй  фазе. Он поручает своим посредникам -и делает это даже лично – выражать  надежду, что наконец-то вскоре начнется борьба при помощи бомб. И они уже  кричат, что борьба эта, разумеется, не остановится перед уничтожением женщин и  детей. Да и когда Англия вообще щадила женщин и детей!».
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

  •    
    Подготовка операции  «Везерское учение»

    Тем временем,  после того как Гитлер преимущественно занимался операцией «Гельб», на первый  план выдвинулась подготовка, операции «Везерское учение» («Везерюбунг»).
       16 февраля интерес и раздражение у Гитлера  вызвал инцидент в одном из норвежских фиордов, то есть в территориальных водах  Норвегии. Германский транспорт «Альтмарк», обеспечивавший снабжение  потопленного еще в декабре 1939 г. в устье реки Ла-Плата броненосца «Адмирал  граф Шпее», имея на борту около 500 английских моряков с потопленных британских  судов и пытаясь найти вдоль норвежского побережья путь возвращения в Германию,  был взят на абордаж английским эскадренным миноносцем. Фюрер поставил вопрос  так: почему команда «Альтмарка» не оказала никакого сопротивления и не донесла  о передвижении английских военных кораблей в этой морской акватории?

       21 февраля Гитлер принял генерала фон  Фалькенхорста, которого Йодль рекомендовал ему в качестве военачальника,  пригодного для боев в Норвегии, и поручил ему разработать план вторжения в эту  страну. Поскольку требовалась максимальная секретность, чтобы избежать  случайной огласки, Фалькенхорст поначалу не располагал никакими служебными  материалами, кроме карт. Поэтому он приобрел туристический путеводитель  Бедеккера по Норвегии, заперся в номере отеля и во второй половине того же дня  представил Гитлеру свои наметки. Фюрер одобрил его предложения; конфигурация  страны обилия вариантов не допускала.  23  февраля у Гитлера побывал Редер, сообщивший о гибели двух миноносцев в Северном  море. Он предполагал, что оба корабля были потоплены своими же, германскими  самолетами. Через несколько дней это подтвердилось, вызвав волнение в  военно-морском флоте и люфтваффе. Фюрер обвинил обе эти составные части  вермахта в легкомысленном проведении бесконтрольных операций и приказал принять  меры к тому, чтобы такие невероятные происшествия больше не повторялись.

    Споры вокруг плана операции

       Главным аргументом Гитлера (несмотря на  текущие меры по «Везерскому учению») по-прежнему был поход на Запад. Ежедневные  обсуждения обстановки с Кейтелем и Йодлем зачастую превращались в весьма  подробное рассмотрение ожидаемого сопротивления на бельгийской и голландской  границах. Фюрер приказал дать ему все материалы о пограничных укреплениях,  отдельных фортах и заграждениях и принялся разрабатывать собственные планы  намечаемого наступления. Его предложения и ход мыслей приводили выходившего из  кабинета фюрера Гальдера просто в отчаяние, поскольку он придерживался точки  зрения, что это – дело самого командования. Гитлер же считал, что отдельные  важнейшие элементы первого дня наступления следует точно определить и  зафиксировать заранее. Отсюда проистекали бесчисленные разговоры.
       Однако самой важной явилась беседа Гитлера с  генералом фон Манштейном 17 февраля в Имперской канцелярии. Дело в том, что в  первые дни февраля Шмундт побывал в группе армий «А» и подробно говорил с  начальником штаба Рундштедта фон Манштейном, а также с его 1а (начальником  оперативного отдела) – своим бывшим сослуживцем по 9-у пехотному полку  Тресковым. Шмундт убедился, что эта группа армий еще с осени 1939 г. имеет иное  представление о первых операциях на Западе, нежели генеральный штаб сухопутных  войск. Манштейн неоднократно письменно излагал последнему свою позицию, но  Гальдер каждый раз ее отвергал: операции должны вестись по плану ОКХ.

       Поскольку Манштейн от своих идей не  отступал, Гитлер приказал отозвать его из штаба Рундштедта и назначить  командиром формирующегося 38-го армейского корпуса. Эта мера привлекла к себе  всеобщее внимание: в ситуации между двумя кампаниями менять начальника штаба  одной из групп армий – дело необычное! Тем более что ОКХ в предыдущие недели  ничего сообщить фюреру об идеях и предложениях Манштейна не сочло нужным.  Шмундт с удивлением принял к сведению параллельный ход мыслей Гитлера и  Манштейна, а вернувшись, немедленно доложил фюреру соображения этого генерала  и, конечно, вломился, так сказать, в открытые двери. Гитлер был точно так же  поражен – правда, в меньшей степени – поведением Гальдера, которому и без того  не доверял. Само собою разумеется, узнай фюрер раньше (когда ему самому еще не  было ясно направление главного удара) об идеях Манштейна, он сразу вызвал бы  его к себе. Теперь эта встреча состоялась в связи с новым назначением  Манштейна.

       Гитлер велел доложить план Манштейна. План  этот полностью совпадал с его взглядами. Ядром плана Манштейна являлся перенос  главного направления наступательных операций из полосы группы армий «Б» в  полосу группы «А», а вместе с тем введение на этом направлении основных сил  танковых и моторизованных дивизий. Теперь Гитлер настаивал на том, чтобы ОКХ  немедленно разработало этот перенос.
       Попрощавшись с Манштейном, фюрер еще долго  разговаривал со Шмундтом, не скупясь на резкие слова по адресу Браухича и  Гальдера. Оба эти генерала, говорил он, наверняка станут саботировать  осуществление его идей и представлений и крайне затруднять ему работу. Но  сейчас он никаких изменений в Главном командовании сухопутных сил предпринимать  не хочет, однако обязательно сделает это после наступления на Западе.

    Тодт – министр вооружения и  боеприпасов

       Недовольство Гитлера действиями ОКХ получило  в ближайшие дни новую пищу. Со всех сторон он слышал жалобы на снабжение и  обеспечение вермахта вооружением и боеприпасами и находился под впечатлением,  что полностью устаревший генеральный штаб в лице ОКХ занимается этой своей  задачей прежними методами в обычном бюрократическом стиле. Поэтому фюрер счел  необходимым изменить положение. Антипатия к сухопутным войскам побудила его  передать эту задачу гражданскому министру, и он создал имперское министерство  вооружения и боеприпасов, дав ему широкие полномочия и указание объединить все  соответствующие ведомства и учреждения.

       17 марта выполнение данной задачи было  поручено генеральному инспектору дорожного хозяйства доктору инженерных наук  Тодту. Назначение его произвело в сухопутных войсках эффект разорвавшейся  бомбы. При создании министерства и укреплении своего положения Тодту пришлось  нелегко. Для того, чтобы найти верный путь и установить доверительный контакт со  всеми ответственными инстанциями столь широкого круга деятельности, ему  потребовался целый год. 24 февраля мы выехали в Мюнхен. Там Гитлер выступил в  «Хофброй-хаузе» перед своими старыми партайгеноссен с речью по случаю 20-летия  провозглашения Программы НСДАП. Лейтмотивом его речи была предстоящая схватка с  государствами Западной Европы. Фюрер говорил откровенно, не избегая самых  резких враждебных выпадов против англичан и упомянув при этом влияние на них  евреев.

    Миссия Самнера Уэллеса

       О своем намеченном на начало марта приезде в  Берлин объявил специальный представитель Рузвельта Самнер Уэллес. Он объезжал  столицы европейских государств – маршрут его проходил через Рим и Берлин и  далее в Лондон и Париж с последующим возвращением в Рим. В Берлине он имел  беседы с Герингом, Риббентропом и Гессом, содержание которых диктовал фюрер. Он  предписал продемонстрировать американцу крайнюю сдержанность. Пусть говорит сам  Уэллес. Отношения Германии с Соединенными Штатами в данный момент хорошими  никак не назовешь. Если Уэллес послан с намерением положить начало их повороту,  это отвечает интересам обоих народов. Далее Гитлер подчеркивал хорошие  отношения с Россией. В октябре он направил Англии и Франции свое последнее  предложение мира, но в ответ получил насмешку. Если же англо-французская воля к  уничтожению Германии будет сломлена, станет возможным построить умиротворенную  Европу. Германский рейх полон решимости закончить эту войну победой. 2 и 4  марта фюрер принял специального представителя президента США в присутствии  Риббентропа, Майсснера и американского поверенного в делах.

       8 марта Гитлер написал письмо Муссолини с  подробным изложением всех политических проблем и собственной позиции по ним.  Ему было важно иметь Италию на своей стороне именно сейчас, когда Уэллес ездит  по Европе. Риббентроп передал это письмо в Риме 10 марта и притом имел с  Муссолини долгую беседу, из которой заключил: американскому представителю  повлиять на дуче не удалось. Сам Муссолини был заинтересован во встрече с  Гитлером, которая и состоялась 18 марта на Бреннерском перевале. В первой  половине 19 марта фюрер уже находился снова в Берлине и на сразу же  состоявшемся совещании с Герингом, Кейтелем и Йодлем говорил о беседе с дуче не  только с удовлетворением, но и воодушевлением. Особенно радовался он тому, что  Муссолини и далее делал ставку на германские вооруженные силы и по-прежнему был  готов участвовать своими солдатами в борьбе против Франции. Но в этом пункте  Гитлер проявлял сдержанность.

       Пасху Гитлер провел на Оберзальцберге.  Дежурным адъютантом был я. 22 марта мы, вылетев с берлинского аэродрома Темпельхоф,  сделали посадку в Айнринге около Зальцбурга. Это были приятные дни отдыха. Со  времени начала войны фюрер прекратил вечерние просмотры кинофильмов и проводил  вечера со своими гостями в «Бергхофе» у камина в большом холле. В остальном же  все текло по-прежнему. Главными темами служили Муссолини и итальянцы, а кроме  того, планы Гитлера по перестройке Мюнхена и Берлина. В пасхальный понедельник  он беседовал с Тодтом о его новых задачах и вооружении сухопутных войск. Фюрер  не раз вовлекал меня все эти четыре дня в продолжительные разговоры. Его самой  сильной головной болью было командование сухопутных войск. Так, однажды вечером  он заговорил о своих представлениях и планах насчет их вооружения. Главным для  него являлось эффективное танковое вооружение с применением 88-миллиметровых  зенитных орудий. Он интенсивно занимался также вопросом производства  длинноствольных противотанковых пушек и оснащения ими танков. Разговоры  продолжались порой два-три часа. А гости фюрера в это время играли в кегли.

    «Везерское учение»

       1 марта Гитлер дал директиву о «Везерском  учении». К тому времени стало очевидным, что англичане тоже принимают меры для  оккупации Норвегии. Он захотел их упредить.
       5 марта фюрер собрал главнокомандующих  составных частей вермахта на совещание по «Везерскому учению». Только тут  Геринг впервые подробно узнал о намеченной операции и, соответственно,  отреагировал на это бурно и гневно; он даже попытался (правда, тщетно)  воздействовать на ее планирование. Геринг был разочарован, если не сказать  оскорблен, тем, что Гитлер не поручил выполнение этой задачи ему лично.
       1 и 2 апреля Гитлер имел последнюю беседу с  Фалькенхорстом, Герингом и Редером и дал приказ на проведение 9 апреля  подготовленной операции по захвату Дании и Норвегии. Уже 5 апреля в направлении  Норвегии в море вышли первые транспортные суда. Фюрер сообщил, что англичане  нас все-таки не упредили. В ночь с 6 на 7 апреля операция военно-морского флота  развернулась в полном объеме. Предназначенные для захвата Нарвика войска были погружены  на миноносцы и теперь плыли к цели. 8 апреля в море находилась уже вся  кригсмарине.

       В полдень 8 апреля англичане и французы  своими нотами норвежскому министерству иностранных дел известили, что  приступают к минированию территориальных вод Норвегии. В Осло этот шаг вызвал  возмущение. Но Гитлер его приветствовал, ибо этим шагом мог теперь обосновать  свои меры против Норвегии.
       Утром 9 апреля в министерства иностранных  дел Осло и Копенгагена явились германские посланники и передали идентичные заявления,  в которых от Дании и Норвегии требовалось признать свою оккупацию германскими  войсками. Датчане подчинились, а король Норвегии и его правительство  воспротивились. В документе германского правительства указывалось, что во главе  правительства в Осло должен быть поставлен Квислинг. Норвежское правительство  этому требованию подчиниться не пожелало.
       Одновременно начался захват портов Осло,  Кристиансунн, Ставангер, Берген, Тронхейм и Нарвик. Люфтваффе совершила налеты  на аэропорт Осло и на Ставангер. Захват обоих городов никаких трудностей не  представил. Атаки с моря шли с переменным успехом. Тяжелее всего пришлось с  Нарвиком. 10 германских миноносцев высадили на сушу 2000 наших горных стрелков  под командованием генерала Дитля. Никакого сопротивления они не встретили. Но  ожидаемая поддержка двумя транспортами снабжения и танкером «Каттегат» не  удалась. Английские миноносцы стали преследовать германский конвой и в морских  боях за первые три дня потопили все наши миноносцы.

       Войска, которые Фалькенхорст двинул из Осло  к шоссе, ведущему на Тронхейм, продвигались очень медленно; это объяснялось не  только плохой погодой, но и упорным сопротивлением норвежцев. Эффективных  успехов не наблюдалось. Такой ход военных действий пугал Гитлера. Ведь западнее  Рейна стояла целая армия, которая изо дня в день ожидала приказа на  наступление. Сам же фюрер выражал крайнее нетерпение, ибо терялись ценные для  его похода на Францию дни. Проявляя сильную нервозность и даже рассеянность, он  уже склонялся к тому, чтобы оставить район Нарвика и даже, если придется, сдать  Тронхейм. Если бы метеоусловия нормализовались и установилось высокое  атмосферное давление, он предположительно, смог бы добиться своего. Теперь его  главным собеседником стал Йодль: он хорошо знал Нарвик и понимал, что реально  может сделать в совершенно бездорожной местности даже такой энергичный  военачальник, как Дитль.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

  •     14 апреля  англичане находились в 160 км севернее Тронхейма, а 17 апреля высадились в 250  км южнее порта Андалазнес. Йодль оценивал британскую операцию очень спокойно,  не давая ей никаких шансов на успех. 22 апреля он послал в Норвегию своего  офицера генерального штаба сухопутных войск подполковника фон Лосберга.  Одновременно, поскольку ему не доверял, решил вылететь в Осло и Шмундт. 23  апреля вечером Лосберг вернулся в Берлин и доложил обстановку Гитлеру. 24-го  прибыл Шмундт. Гитлер отзывался о докладе Лосберга неодобрительно: слишком  поверхностен, нет конкретных фактов. Шмундт знал своего шефа получше. Доложил  все подробнейшим образом, не упустил ни одной детали и успокоил фюрера. На  узкой дороге результативные бои вести действительно трудно. Но иного пути, как  терпеливо продолжать их, нет. Никакого сомнения в удаче быть не может. Решающее  – помощь силами люфтваффе, применению которой вот уже долгое время препятствует  плохая погода.

       Английские войска, пытавшиеся соединиться, в  конце концов попали в трудное положение. Они вели бои без авиационной поддержки  и не имели хороших зениток сами. Люфтваффе же, базируясь в Тронхейме, наносила  удары с воздуха по обоим атакующим авангардам, причиняя англичанам немалые  потери. Им пришлось отступать, а 1 и 5 мая они вообще покинули норвежскую  землю. В итоге удалось ликвидировать все очаги кризиса вплоть до района  Нарвика.
       В начале мая англичане усилили свои действовавшие  там войска. Они снова захотели лишить нас доступа к району залежей железной  руды. Усилить войска Дитля было трудно. Авиационная поддержка из Тронхейма  оказалась невозможной. Но Дитль сохранял уверенность, день и ночь делая все для  того, чтобы оборудовать и улучшить свои позиции. Удар военно-морских сил и  успешная кампания на Западе облегчили положение.
       Со времени наступления на Францию, Голландию  и Бельгию, предпринятого с большим размахом, Гитлер за боями в Норвегии почти  не следил. 19 апреля он, вопреки сопротивлению ОКХ, направил в Норвегию эссенского  гауляйтера Тербовена, поручив ему управление этой страной.

       Получив 30 апреля донесение Йодля об  установлении связи между Осло и Тронхеймом, Гитлер вздохнул с облегчением.
       10 мая фюрер лично вставил в итоговую сводку  ОКВ следующую фразу о военных действиях в Норвегии: «Ост-маркские  горнострелковые войска, части люфтваффе, а также команды наших миноносцев в  продолжавшихся два месяца боях прославили на вечные времена свою солдатскую  доблесть». 15 мая Гитлер издал специальный приказ, адресованный солдатам в  Норвегии. В нем он благодарил командование и войска за храбрость и  самоотверженность, в результате которых они помогли «избавить германский рейх  от большой опасности». Гитлер признал, что бои в Норвегии являлись тяжелой  задачей и без ее выполнения победоносные операции против Франции не привели бы  столь быстро к успеху. Овладение Норвегией имело и большое значение для борьбы  с Англией. Фюреру уже мысленно виделась широкая постройка города и порта  Тронхейм, которому, по его планам, предназначалось стать самым северным  германским городом.
       Норвежская кампания особенно показала  командные качества Йодля. Он со всей откровенностью отстаивал свои взгляды  перед Гитлером и одержал верх во время кризиса. После окончания боев в Норвегии  фюрер признал заслуги Йодля и похвалил его. Гитлер ценил Йодля как своего  безоговорочно преданного и верного приверженца, предложениям которого он в ходе  войны часто следовал.

    В течение  Норвежской кампании все мысли Гитлера были заняты детальной разработкой плана и  подготовкой предстоявшего похода на Францию. Так, с генералом люфтваффе  Штудентом он обсуждал операцию по захвату Гааги и устья Шельды; несколько раз  собирал командующих армиями на совещания в Имперской канцелярии. Недоверие его  к Браухичу и Гальдеру росло все больше. Зимой фюрер не раз был близок к тому,  чтобы сменить командование сухопутных войск. Только близость момента решения  крупной задачи удерживала его от такого шага. Браухич же и Гальдер, судя по  тому, что они говорили, ожидали во Франции тяжелые бои, которые затянутся на  целые годы. Были ли то их подлинные взгляды или же они высказывались так только  для того, чтобы удержать фюрера от наступления, сказать не могу. Гитлер знал,  что доверять обоим этим генералам он не может, и с самого начала все больше и  больше склонялся к взглядам командующих группами армий Лееба, Рундштедта и  Бока, желавших наступать немедленно.

    Наступление на Западе

       1 мая 1940 г. Гитлер дал приказ на  наступление 5 мая. 2-го состоялось обсуждение с Герингом и командованием  люфтваффе задания по высадке десанта в «Крепости Голландия». В нем приняли  участие также генерал Штудент и граф Шпонек – командир авиадесантной дивизии.  Поскольку фюреру были важны в первую очередь эффект внезапности и быстрые  успехи, он придавал значение беседе именно с теми офицерами, которым предстояло  выполнять эту особенную задачу; Шпонек же был готов сбросить своих парашютистов  на Гаагу.
       3 мая Гитлер снова выступил во Дворце спорта  перед несколькими тысячами обер-фенрихов, наглядно обрисовав их будущую задачу.  Его вдохновляли успех в Норвегии и оптимизм насчет похода на Францию. 4 мая он  опять перенес наступление на 7 мая, а затем, по предложению Геринга, – на 10  мая 1940 г. Но это – последняя отсрочка, подчеркнул он. 9 мая фюрер продиктовал  обращение к солдатам Западного фронта, завершавшееся такими словами:  «Начинающаяся сегодня битва решает судьбу германской нации на ближайшую тысячу  лет. Исполните же свой долг! Немецкий народ благословляет вас на это!».

       Чем ближе подходил день наступления, тем  спокойнее и оптимистичнее выглядел фюрер. Мне казалось, многие опасения,  которые были связаны с теми или иными предварительными мерами и которые ему  приходилось уточнять с соответствующими главнокомандующими, теперь перестали  влиять на него: события должны идти своим чередом. Гитлер считал, что Франция  капитулирует примерно через шесть недель. Это было столь важно ему для общего  хода развития, потому что он ожидал отсюда воздействия на британскую позицию.  Он говорил: тогда Англия продолжать войну не сможет, ибо в таком случае она  потеряет свою колониальную империю. Представить себе это невозможно. Поэтому  Англия после германской победы во Франции пойдет на попятный.
       9 мая наступил наконец тот день, когда  Гитлер смог выехать в свою подготовленную еще зимой Ставку на Западном фронте,  которую до того не раз посещал.
    Первоначально  Шпеер оборудовал ее в одном замке вблизи Бад-Наухайма и Унзингена. Такой выбор  фюреру не понравился. Поэтому он поручил Тодту и Шмундту найти и отстроить  новую штаб-квартиру в районе севернее Эйфеля. Пусть все будет там как можно  проще. Тодт нашел на территории Вестфалии позиции одной зенитной батареи около  Мюнстерэйфеля, которые после небольшой перестройки удовлетворяли необходимым  требованиям.

       Во второй половине дня 9 мая, в 16.48,  спецсостав фюрера уже стоял под парами на вокзале Берлин-Франкенбург (в  нескольких километрах севернее аэродрома Штаакен), готовый отправиться в  Гамбург. Гитлера сопровождали только криминальная полиция и Служба безопасности  (СД). Остальным из соображений секретности пришлось добираться до вокзала  зачастую необычными путями.
       Поезд точно в назначенное время отправился  на Гамбург: Гитлер выдавал эту поездку за посещение войсковых частей в Дании и  Норвегии. Поверил ли кто-либо в это, очень сомневаюсь, поскольку почти каждый  из его спутников имел связи с «посвященными» лицами. Поезд доехал до  Хагенов-Ланд. Там имела место длительная стоянка для приема телефонных  донесений. Ничего нового не произошло. Отсюда спецсостав двинулся уже прямо на  Ганновер. Это изменение маршрута не осталось незамеченным, и уже очень скоро  цель поездки стала ясна всем. Вечером была короткая остановка в Бургдорфе около  Ганновера. Я принес последнюю метеосводку, на основании которой фюрер отдал  окончательный приказ о наступлении на Францию, Голландию и Бельгию следующим  утром.

       В пути Гитлер пребывал в блестящем  настроении. Он был уверен в успехе и никаких серьезных колебаний не испытывал.  Ужин в вагоне-ресторане прошел оживленно, и фюрер высказал надежду, что  отдельные акции на границе, в подготовке которых он лично участвовал, удадутся.  Особенно его занимала операция против бельгийского форта Эбен-Эмаэль. Еще  затемно наш поезд прибыл к цели – небольшой железнодорожной станции около  Ойзкирхена. Там нас ожидали трехосные мерседесы, они через каких-то полчаса  доставили нас в замаскированную Ставку фюрера «Скалистое гнездо»  («Фельзеннест»). В этом сооружении могло разместиться его военное  сопровождение. В бункере Гитлера, кроме него самого, располагались Шауб,  Кейтель и слуга, а во втором – Йодль, три адъютанта, адъютант Кейтеля и д-р  Брандт. Имелись также бункер-столовая и барак для обсуждения обстановки –  несколько поодаль, на склоне холма, – а кроме того – помещения для Путткамера,  Дейле и писаря-фельдфебеля. В бараке-столовой стоял длинный стол на 20 мест, за  которым во время пребывания в «Скалистом гнезде» проходили все трапезы. На  стене висела карта той страны, которой теперь надлежало быть захваченной.  Остальное сопровождение и журналисты расположились в прилегающей деревне, дома  в которой были очищены от жителей.

       Первый день сражения поначалу протекал  спокойно. Один раз Гитлер даже вернулся в свой бункер немного поспать. К  полудню пришли первые, пока еще крайне скупые донесения. Стало известно, что  мост у Маастрихта разрушен, но сейчас быстро восстанавливается. Мосты через  канал Альберта частично взяты неразрушенными. Высадка авиадесанта у форта  Эбен-Эмаэль удалась. Большего мы в первый день не узнали. Только на второй день  выяснилось, что бельгийские и голландские войска наступление 10 мая ожидали.  Дата его была выдана врагу каким-то предателем. Но сопротивление повсюду было  незначительным. Взорванные мосты, препятствия и заграждения в некоторых местах  лишь ненадолго сдержали первые атаки. На других участках фронта продвижение шло  гладко.
       Настроение войск было отличным. Солдаты были  уверены в победе. Бельгийцы и голландцы отвечали лишь сдерживающей обороной.  Французская армия попала в трудное положение: поскольку она ожидала наступление  наших войск с севера через Бельгию, ей, чтобы отразить его, пришлось сначала  занять свои исходные позиции. В целом же вооруженные силы этих трех государств  для современной войны с применением танков и авиации были недостаточными. Хотя  Роттердам уже капитулировал, его бомбежку нашей авиацией из-за трудностей со  связью предотвратить не удалось. К сожалению, город понес большой ущерб.  Значительны были и потери среди населения.

       Бельгия сложила оружие 24 мая.  Безоговорочная капитуляция была подписана 28 мая. Король бельгийцев остался в  стране.
       В первый день боев произошел крайне  неприятный инцидент. Город Фрайбург в Брайзгау подвергся воздушному налету.  Несколько самолетов (позднее выяснилось, что их было два) сбросили на него  бомбы. Имелись жертвы среди населения и незначительные разрушения. К сожалению,  при расследовании этого налета выяснилось, что самолеты принадлежали  германскому соединению, которое получило задание разбомбить один французский  город западнее Рейна, но по ошибке сбросило его на Фрайбург. Узнав о том,  Гитлер решил инцидент замолчать. Однако сделать это удалось лишь частично, хотя  наша пропаганда выдала это за террористический налет вражеской авиации.
       Главный удар вермахта, несмотря на  трудности, связанные со сложными особенностями местности, в первые же дни  достиг цели, и 12 мая наши войска вышли к Маасу в районе Динана. 20 мая  передовые части 19-го армейского корпуса под командованием генерала танковых  войск Гудериана пробились у Амьена и Аббервиля к Сомме, что явилось невероятно  быстрым успехом.

       Бои за форт Эбен-Эмаэль 10 и 12 мая были  сложными, и оба командующие этой операцией, чтобы сломить сопротивление  противника, должны были придумать нечто необычное. Во второй половине дня 11  мая защитники форта капитулировали. Гитлер пригласил участников удавшегося  штурма в свою Ставку и наградил обоих командиров Рыцарским крестом. Они описали  фюреру ход этих боев.
       14 мая я получил письмо от моего дяди Отто  фон Белова. «Первые 4-5 дней этой кампании, – писал он, – принесли успехи  большие, чем когда-либо решались предположить фюрер, сухопутные войска и  люфтваффе. Бомбардировщики повсюду – будь то вражеская авиация или же части  армии противника – наводили ужас. Авиация противника была на 60% выведена из  строя. Главные силы наших продвигавшихся вперед моторизованных соединений  вообще атакам не подверглись. Быстро были наведены переправы и созданы  плацдармы на Маасе около Динана и Седана. Противник в Голландии и Бельгии  повсюду отступает. Английские же и французские войска, напротив, наступают из  северной Франции в направлении Брюссель – Гент – Куртре. Но наших намерений и  направления нашего главного удара противник до сих пор не распознал. Наши  сухопутные войска готовы внезапно нанести ему сильный удар, и это настраивает  их на хорошие рождественские дни. Мы уже вышли на исходные позиции».

    Дюнкерк

       На французской стороне произошло изменение:  генерал Вейган стал преемником Гамелена. Вейгану пришлось прибыть из Сирии. Его  имя вызвало во всей Франции волну надежды. В Первую мировую войну он был  крепкой правой рукой Фоша и пользовался большим доверием. Первым делом Вейган  занялся особенно запутанным положением на севере. Но все его попытки  сформировать новые соединения оказались запоздалыми. Танковые соединения  генералов Гудериана и Райнхардта (41-й армейский корпус) 23 мая, форсированно  двигаясь от устья Соммы и обходя Булонь и Кале, теперь рвались дальше на  восток.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

  •     Однако 24 мая  они получили приказ Гитлера остановиться на линии Гравелин – Сен-Омер – Бетон.  Этот приказ вызвал всеобщее негодование и встретил противодействие. Браухич и  Гальдер попытались удержать фюрера от этого решения. Гитлер же знал, что все  английские экспедиционные силы численностью свыше 300 тыс. человек  сосредоточились в районе южнее Дюнкерка примерно до Лилля, намереваясь оттуда  эвакуироваться в Англию. Разъясняя свое решение об остановке Браухичу и  Гальдеру, он обосновывал его ожидаемым длительным и упорным сопротивлением англичан.  Но фюрер не желал сковывать там свои моторизованные силы, а хотел как можно  скорее высвободить их и перебросить на новый фронт для наступления на юг. Его  намерением было закончить сражение с французской армией максимально быстро и не  допустить возникновения в Южной Франции нового сопротивления вермахту. 24 мая  он еще не знал, какие именно вражеские силы находились во Франции. Ему внушало  тревогу то, что англичане подбрасывали через Бордо новые дивизии и создавали  новый фронт.

       Поведение Гитлера в оценке положения под  Дюнкерком определялось и сильным влиянием Геринга. Тот увидел здесь шанс для  своих летчиков сыграть решающую роль. Он высказал фюреру твердое убеждение, что  его пилоты не допустят эвакуации английской армии на Британские острова. Гитлер  положился на это обещание, хотя у меня не сложилось впечатления, что сам он был  твердо уверен в том. Но это отвечало его представлению о следующей операции.
       Несомненно, укрепившийся в правильности  своей точки зрения благодаря заверению Геринга, Гитлер 24 мая вылетел в группу  армий «А», чтобы обсудить с генерал-полковником фон Рундштедтом решение о  ближайшей операции. Состоялось продолжительное и подробное обсуждение положения  под Дюнкерком. Основной мыслью фюрера было быстрое продолжение операции на юг Франции.  Английская армия для него значения не имела. Гальдер же боролся за возможность  всеми наличными силами ворваться в англо-французский котел и уничтожить его. На  взгляд Гитлера, все это должно было занять немало дней и слишком надолго  отодвинуть начало наступления на Южную Францию. Принять решение фюрер  предоставил самому Рундштедту. Тот же выбрал наискорейшее продолжение операции.  Была произведена соответствующая перегруппировка на Сомме и Уазе. Группа армий  «Б» генерал-полковника фон Бока наступала вдоль берега примерно до Ретеля;  примыкая к ней, следовала до Саара группа армий «А» генерал-полковника фон  Рундштедта, а группа армий «Ц» кавалера фон Лееба тем временем продолжала  занимать свои прежние позиции. Наступление 5 июня имело успех на правом фланге  у танкового корпуса Гота и у корпуса Манштейна. Последний быстро прошел через  боевые порядки соседних соединений и привел в движение весь фронт.

       Тем временем во Франции главой государства  стал маршал Петэн, на которого население возлагало большую надежду. Но Гитлер  сомневался, что тому удастся организовать успешное сопротивление.
       В письме дяде я писал: «Быстрый переход  через Маас настолько ошеломил противника, что он поначалу даже не оказал  сопротивления. Затем наши танки и моторизованные дивизии быстро преодолели все  препятствия и устремились к морю. Пехотные соединения совершили невероятно  стремительный марш на запад и тотчас же создали оборонительный фронт против  угрозы с юга.
       Обеспечив себя с тыла, нам совершенно  спокойно удалось завязать мешок на севере. Здесь уничтожена элита французских  дивизий. Английские же дивизии расколошмачены, отдельные части без вооружения и  снаряжения спасаются бегством в Англию. С нашей же стороны 50% дивизий еще  вообще в бою не участвовали. Сам фюрер глубоко взволнован этой великой удачей».

       В дни пребывания в «Скалистом гнезде» Гитлер  вызвал главного метеоролога д-ра Дизинга и вручил ему золотые карманные часы с  выгравированной дарственной надписью. Фюрер принял его предупредительно и  побеседовал с ним насчет тех прогнозов, которые тот давал в период полугодового  ожидания.
       Перед новым наступлением Гитлер перенес свою  Ставку в небольшой бельгийский населенный пункт Брулей де-Пеш.
       Место для новой штаб-квартиры фюрера снова  подыскали и в лихорадочной спешке оборудовали Шмундт и Тодт. Я сохранил о ней  особенно хорошее воспоминание, ибо именно здесь мы узнали о заключении  перемирия.
       14 июня 1-я армия приступила к прорыву  «линии Мажино» южнее Саарбрюккена. После сильной артиллерийской и авиационной  подготовки перешли в наступление несколько дивизий, которые и прорвали ее за  два дня тяжелых боев. 16 июня последовал второй удар на южном участке, 7-я  армия форсировала Рейн. Судьба французских войск была решена за несколько дней.  Отдельные крепостные сооружения продолжали сопротивление даже и некоторое время  после капитуляции, пока высокая французская военная миссия не приказала  прекратить его.

       10 июня объявил войну французам Муссолини.  Итальянские войска начали военные действия 11 июня. Гитлер ожидал это решение с  большой тревогой, ибо оно служило не поддержкой, а скорее дополнительным  бременем. 14 июня пал объявленный открытым городом Париж, а 15 июня – Верден.  Фюрер регистрировал на эти успехи спокойно, но принимая близко к сердцу. В  памяти его все еще сохранялись живые воспоминания о Первой мировой войне, и они  действовали на него, как и на других участников битвы во Франции.

    Победа и перемирие

       18 июня до Гитлера дошло желание французов  заключить перемирие. Глубоко взволнованный этим предложением, он поручил  министерству иностранных дел ответить французам, что сначала должен  переговорить с итальянцами. На следующий день он вылетел в Мюнхен, чтобы  встретиться там с Муссолини. Ему пришлось приветствовать дуче как своего  соратника по оружию, а это никакого удовольствия ему не доставляло. Но  Муссолини был в полном восторге и обещал блестящие успехи. Два дня спустя, 20  июня, в Тур прибыла французская комиссия по заключению перемирия. Переговоры  должны были начаться 21 июня в 11 часов утра в Компьене, на том самом месте,  где 9 ноября 1918 г. было подписано перемирие Эрцбергером, маршалом Фошем и  адмиралом Вейганом. Гитлер уже давно представлял себе эту сцену, и теперь его  обуревало желание сыграть в ней историческую роль. Он приказал установить в  Компьеньском лесу тот самый железнодорожный вагон, в котором проходила  церемония в 1918 г. Фюрер повелел участвовать в первом заседании трем  главнокомандующим видами войск вермахта, а также Кейтелю и имперским министрам  Гессу и фон Риббентропу. Из-за опоздания французской делегации начало  переговоров пришлось перенести на 15 часов.

       Гитлер в одиночестве приблизился к  историческому вагону, обошел фронт почетного караула, а затем вошел в вагон.  Через несколько минут прибыла французская комиссия по перемирию во главе с  генералом Хунтцигером. Она сразу же направилась в вагон. Кейтель зачитал  преамбулу соглашения о перемирии. Затем фюрер и сопровождавшие его лица из  вагона вышли и сразу отбыли. Переговорами, затянувшимися до 22 июня, руководил  Кейтель. В ночь с 24 на 25 июня о заключении перемирия было объявлено по радио,  оно вступило в действие. Все мы в этот момент вместе с Гитлером собрались в  столовой Ставки и после того, как выстроившиеся под окном горнисты батальона  сопровождения фюрера протрубили сигнал «Слушайте все!», молча прослушали  радиопередачу. Это, вне всякого сомнения, было глубоко впечатляющее и  захватывающее событие. Возникла радостная беседа. Ликование и понимание всей серьезности  момента были трудно сочетаемыми полюсами.

       Во Франции воцарилось напряженное состоянии  конца света. Огромная масса беженцев, запрудившая все дороги, теперь  возвращалась в родные места. Гитлер использовал это время для нескольких  поездок по захваченной Франции. После перенесения Ставки в Брулей-де-Пеш он  посетил район боев Первой мировой войны и обелиск павшим у Лангемарка, а также  другие памятные с тех времен места. Вместе с двумя однополчанами по той войне  (одним из них был рейхсляйтер [директор издательского концерна НСДАП] Макс  Аман) фюрер побывал на своих старых позициях неподалеку от Реймса. 28 июня  Гитлер неофициально вылетел в Париж, где провел лишь несколько ранних утренних  часов. Постоял у Триумфальной арки, осмотрел гробницу Наполеона во Дворце  инвалидов и Оперу. Во Дворце инвалидов высказал желание перевезти саркофаг сына  Наполеона – герцога Рейхштадского из Парижа в Вену. При посещении Оперы сам  определял, куда именно его следует вести, и рассказывал сопровождавшим об  особенностях архитектуры и оборудования этого здания. В поездке его  сопровождал, в частности, профессор Шпеер.

       29 июня Гитлер перенес свою Ставку в  Шварцвальд. Шмундт подчинил ей и близлежащие позиции зенитной артиллерии. В эти  дни по всему поведению фюрера было заметно, что с плеч его свалился тяжкий  груз. Он казался открытым и занимался такими делами, которые не были  непосредственно связаны с войной. Так, пригласил к себе гауляйтеров западных  областей и передал гауляйтеру Бюркелю управление Лотарингией, гауляйтеру Роберту  Вагнеру – Баденом, а Эльзасом – Бальдуру фон Шираху, который поход на Францию  проделал с полком «Великогермания» в качестве лейтенанта.
       Затем Гитлер предпринял двухдневную поездку  в Эльзас. В первый день побывал в Страсбурге, посетил Мюнстер, походил по  древним улицам и районам города. Остальную же часть поездки и еще два дня  посвятил осмотру участков «линии Мажино». В эти поездки он брал с собой  Ламмерса и Майсснера. Последний был родом из Эльзаса и всю дорогу рассказывал к  месту характерные анекдоты.

       В эти дни пребывания в Шварцвальде перед  Гитлером вставал серьезный вопрос, как поведет себя в дальнейшем Англия. Он не  мог себе представить, чтобы Черчилль пошел на мирные переговоры. Образ мыслей и  позиция английского премьера характеризовались его речью 3 июля. Как раз тогда  одно соединение британского военно-морского флота появилось у Мерс-эль-Кебира  вблизи французского порта Оран на североафриканском побережье и ультимативно  потребовало сдачи находившихся там французских военных кораблей. Французский  адмирал сделать это отказался. Тогда британский королевский флот немедленно  открыл по ним огонь, потопив их. Хотя на это Гитлер и заявил, что на ближайшем  же заседании рейхстага еще раз сделает Англии серьезное предложение, на успех  он не рассчитывал. Сам же фюрер хотел избежать борьбы с Англией, ибо уже сказал  себе, что столкновение с Россией – неизбежно. Иметь в этом столкновении у себя  за спиной врага он не желал. Итак, одна борьба была закончена, предстояла  другая.
       Еще в Бельгии была достигнута договоренность  о расформировании примерно 20 пехотных дивизий. Но при этом Гитлер определил,  что следует сформировать 10 новых танковых дивизий.

       Поход на Францию выдвинул несколько весьма  оживленно обсуждавшихся в окружении Гитлера вопросов. В частности, о потерях  войск СС. Вследствие ухарского, легкомысленного и неопытного командования пока  еще немногими соединениями этих войск они понесли невероятно большие потери.  Молодых эсэсовских солдат бросали в бой необдуманно и нелепо, и – что было  особенно удивительно – безответственно. Гитлер говорил об этих потерях и о  возможностях их сократить. Но больше всего удивлялись участники Первой мировой  войны: их поразила низкая боеспособность французской армии и несостоятельность  ее командования. Фюрер тоже был потрясен этим, хотя в исходе данной кампании  никогда не сомневался.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

  •    
    Продолжение войны против  Англии
       
    Первый разговор  о дальнейшем ведении войны против Англии состоялся у Гитлера с Браухичем еще в  Брулей-де-Пеш. Во время этого разговора, как мне помнится, тот мимоходом  упомянул, что, если Англия не пойдет теперь на заключение мира, следует  взвесить возможность как можно быстрее высадиться на ее территории. Фюрер  отнесся к этому положительно, но захотел отложить решение на несколько дней.

       В английском военном руководстве, считал  Гитлер, ярко выражается огромное личное честолюбие Черчилля. Его единственный  шанс – война, к которой он стремился еще с середины 30-х годов. Своего союзника  по этой задаче он искал в США и нашел его в лице Рузвельта. «Конечно, я  ошеломил Англию, – говорил фюрер, – и Рузвельт еще не может участвовать в этом  деле полномасштабно. В Америке такая программа так быстро не проходит. Но  Черчилль довел антигерманское натравливание всего англоговорящего мира до  утверждения, что именно Гитлер хочет войны. Если же теперь вторжение на  Британские острова приведет к удаче, по меньшей мере сомнительно, сможет ли  тогда Англия, как это утверждает Черчилль в палате общин, продолжать войну с  территорий своей империи.
       На вершинах Шварцвальда в конце тяжелой, но  победной операции Гитлер еще раз нашел суровые слова насчет поведения  командования сухопутных войск. Еще Фрич и Бек вечно пытались помешать ему  начать войну. Они полагали сделать это саботажем вооружения и предостережениями  насчет военного превосходства Франции. Он никогда им не верил, а теперь доказал  правильность своей оценки ее вооруженных сил. Поскольку Браухич и Гальдер  полностью идут по стопам Фрича и Бека, он должен относиться к их советам весьма  недоверчиво.

       По окончании этой кампании Гитлер жестко  обошелся с представителями прежних правящих династий, сражавшихся на фронте. Поводом  послужила солдатская смерть принца Вильгельма Прусского в конце мая. Фюрер  воспринял это известие бурно и приказал отозвать всех принцев с фронта,  разрешив им служить только вне зоны непосредственного контакта с противником.  Это поначалу часто нарушавшееся решение постепенно вызвало всеобщее  недовольство, причем не только среди тех, к кому оно прямо относилось, ибо  подвергало их дискриминации. Но Гитлер опасался, что ставшая очень известной  особенная храбрость этих офицеров – представителей прежде царствовавших домов –  может создать в Германии питательную почву для монархической идеи. Проблема  «имеющих интернациональные [династическо-родственные] связи офицеров» поистине  радикально была решена только после 20 июля 1944 г. посредством многочисленных  отставок.

    6 июля Гитлер  поездом вернулся в Берлин; в 15 часов он прибыл на Ангальтский вокзал, где его  в полном составе ожидало имперское правительство. Геринг произнес несколько  глубоко взволнованных слов приветствия. Фюрер обошел фронт почетного караула и  под возгласы невероятного восторга и аплодисменты массы народа, стоя в открытом  автомобиле, быстро проехал в Имперскую канцелярию. На площади Вильгельмплац  стояли огромные людские толпы, они своими нескончаемыми выкриками заставляли  его во второй половине дня не раз выходить к ним на балкон. Имперскую  канцелярию заполнило огромное число посетителей: министров, рейхе – и  гауляйтеров и прочих партийных бонз. Здесь до самого вечера царило оживление,  прекратившееся лишь запоздно. Генералы отсутствовали.
       После победоносного похода в Берлине, как я  установил, в так называемых образованных кругах укрепилась весьма  пессимистическая точка зрения. Кампания на Западе оставила после себя какую-то  смесь страха, непонимания и вынужденного восхищения.

       Жизнь Гитлера в Берлине снова пошла обычным  путем. Он начинал свою работу ровно в 12.00 с доклада Йодля о положении на  фронтах. Далее зачастую следовали совещания по военным вопросам, особенно с  главнокомандующими трех составных частей вермахта. После обеда, вплоть до  вечернего доклада Йодля, – ряд встреч с гражданскими лицами. Вечера фюрер, как  и прежде, проводил со своим застольным обществом, но без просмотра кинофильмов.  Лишь изредка имперское министерство пропаганды присылало какой-нибудь  еженедельный киножурнал, и Гитлер смотрел его еще без звукового сопровождения,  а дежурный офицер читал ему с приложенного листка подготовленный текст  фонограммы. Фюрер имел обыкновение вносить в этот текст свою правку. Остаток  вечера, как правило, проходил спокойно у камина, в кругу различных  собеседников. Зимой 1940-41 г. эти вечера были большей частью очень интересны,  ибо Гитлер весьма подробно освещал проблемы ведения войны. Его прежде всего  интересовали события на Балканском полуострове, угроза румынским нефтяным  месторождениям, а также поведение России. Предметами обсуждения служили также  Великобритания и США, где в ноябре предстояли президентские выборы.

    Различия в характерах  Гитлера и Геринга

       Душевной непреклонности и надменности я у  Гитлера не наблюдал никогда. Его всегда можно было побудить контраргументами  внести в свое мнение коррективы. Только вот сами аргументы эти должны были быть  фундированными и убедительными. Случалось, он соглашался не сразу, но, подумав,  потом признавал чужую точку зрения. Память у него была выше средней, так же,  как и знания во многих областях: музыке, истории, отчасти – естественных  науках. Разумеется, он был самоучкой, но своим самообразованием занимался многие  десятилетия, поставив его на невероятно широкую основу. Если же немалочисленные  высказывания фюрера не выдерживали полностью научного или исторического  критерия, то все же показывали, в каком объеме пытался он заниматься многими  такими темами, которые человеку среднего уровня остаются чужды на протяжении  всей жизни.

    Этим объясняется  и то, что Гитлер в своих разговорах редко встречал возражения, хотя специалисты  различных областей науки (правда, в его кругу они встречались изредка или  вообще отсутствовали) наверняка могли бы кое в чем его подправить. Но слушатели  преобладали над собеседниками.
       Геринг от присутствия за обеденным столом  Гитлера принципиально отказывался. Это объяснялось не только тем, что еда у  фюрера была для него плоха. Зачастую она бывала ничуть не хуже и не лучше, чем  у него самого. Но у Геринга имелся лишь небольшой контакт с тем кругом, который  встречался там довольно регулярно, причем в одном и том же составе. Да и в  присутствии Гитлера Геринг поневоле играл роль вторую, а этого он на людях  показывать не хотел.

       На протяжении 1940 г. мне чаще, чем раньше,  удавалось сравнивать эти две столь различные по своему характеру личности.  Усилилось мое впечатление, что Гитлер, принимая принципиальные решения, долго  колебался и нуждался в тщательно продуманных советах. А уже затем принимал  решение и переубедить себя не давал. Он не любил долго заниматься одной и той  же сферой деятельности. После сделанного ему доклада он желал сразу же принять  решение и больше к этой теме не возвращаться. Но бывали и такие дни, когда  выбор своих сотрудников оказывался для него очень тяжелым. Подбирая их, Гитлер  постоянно придавал значение их особым качествам. Мне приходилось не раз видеть,  что фюрер старался познакомиться как можно с большим числом новых генералов. За  эти годы у меня имелось достаточно случаев, отвечая на вопросы фюрера насчет  дельных фронтовых офицеров, не имевших, однако, академическо-генштабистского  образования, указывать ему на таких – толковых генералов, как Хубе, Роммель и  Нисль. Первые два ожидания Гитлера оправдали, а третий, Нисль, умер слишком  рано.

    Планирование операции  «Морской лев»

       7 июля в Берлин прибыл итальянский министр  иностранных дел граф Чиано. Гитлер принял его немедленно. Разговор был  безрадостен, ибо Чиано заявил о территориальных притязаниях на те области,  которые еще не были захвачены, – например, Мальта, Египет и Сомали. Рассказав  ему об успехах во Франции, фюрер стал грозиться атаковать Англию огнем и мечом.  Эти слова он адресовал прямо ей самой, ибо знал, что Чиано через посредников  сообщит англичанам содержание разговора. Правда, фюрер по той же причине  пригласил Чиано ненадолго съездить во Францию, чтобы тот получил  непосредственное представление о расширении сферы германского господства.

       10 июля мы прибыли в Мюнхен. В первой  половине дня Гитлер имел беседу с главой венгерского правительства графом  Телеки и его министром иностранных дел. Оба были заинтересованы только в том,  чтобы заявить о своем территориальном притязании на румынское Семигорье  (Зибенберген). Сначала фюрер об этой теме и слышать не желал. Разочарованные  венгры уехали, несолоно хлебавши.
       Вечером мы выехали на Оберзальцберг, где  Гитлер 11 июля принял Редера. Гросс-адмирал хотел узнать, каковы планы фюрера  насчет Англии. Но Гитлер желал сначала дождаться из этой страны отклика на свою  предстоявшую речь в рейхстаге. Редер к высадке в Англии не стремился. Он  считал, что подводная война и налеты люфтваффе на такие крупные центры, как  Лондон, Ливерпуль и другие и без того должны сделать Англию готовой пойти на  мир. И Гитлер, и Редер называли высадку на ее территории последним средством.  Неотъемлемой предпосылкой для этого они считали германское воздушное господство  над Ла-Маншем и Южной Англией.

       15 июля на гору поднялся генерал Гальдер.  Гитлер и с ним около часа обсуждал проблему высадки в Англии. Из слов фюрера я  уяснил, что решиться на такую операцию он может лишь с трудом. Тем не менее он  дал сухопутным войскам приказ немедленно приступить к подготовке этой операции.  Фюрер позволял понять, что мнение его таково: Англия надеется на помощь со  стороны России. Распад британской мировой империи – не в германских интересах,  он пошел бы на пользу только Японии или США. Фронт против Англии Гитлер желал  расширить за счет вовлечения Испании в оборону Европы. Пусть Риббентроп  запланирует свой визит в Мадрид!
       В соответствии с намерением Гитлера ОКВ  разработало «Директиву № 16 о подготовке операции по высадке войск в Англии» и  16 июля 1940 г. представило ее фюреру на подпись. Операция получила кодовое  наименование «Морской лев» («Зеелеве»). Первая фраза директивы гласила:  «Поскольку Англия, несмотря на свое бесперспективное военное положение, все еще  не проявляет никаких признаков готовности к взаимопониманию, я решил  подготовить и, если нужно, осуществить десантную операцию против Англии».  Подписав эту директиву, фюрер в тот же день решил назначить на 19 июля  заседание рейхстага.

       С Оберзальцберга Гитлер 14 июля совершил  короткий выезд на сталелитейные заводы в Линце, а также на танковый завод  «Вельз». При осмотре этих военных предприятий он настаивал на их быстром  расширении, проявив особый интерес к длинноствольным крупнокалиберным пушкам  для новых типов танков – явный признак того, что продолжение войны он считал  весьма вероятным.
     
    Раздача высоких чинов

       В остальном же Гитлер был занят тщательной  подготовкой своей речи в рейхстаге, а также (не без тревоги и опасений)  раздумывал, кого же именно из генералов и адмиралов он по случаю победы над  Францией должен повысить в чине. Все ожидали производства главнокомандующего  сухопутных войск генерал-полковника фон Браухича в генерал-фельдмаршалы. На  взгляд фюрера, это повышение было неправомерным. Но он понимал, что сухопутным  войскам все-таки следует оказать особую почесть. Выход Гитлер увидел в том, чтобы  одновременно произвести в генерал-фельдмаршальский чин трех командующих групп  армий – Рундштедта, Лееба, Бока и командующих армий Клюге, Листа, Рейхенау и  Вицлебена.

       Непростым был и вопрос о повышениях в  люфтваффе. Гитлер хотел сделать фельдмаршалами командующих 2-го и 3-го  воздушных флотов Кессельринга и Шперрле. Но тут вмешался Геринг, потребовавший  такого же чина и для Мильха. Собственно говоря, самому ему ввиду плохих  взаимоотношений с Мильхом это было ни к чему. Но в связи с таким повышением в чине  возникала необходимость сделать фельдмаршалом и начальника ОКВ Кейтеля, чтобы в  дальнейшем он не стоял по рангу ниже статс-секретаря министерства авиации  Мильха. Правда, размышлял Гитлер, повышение в чине Кейтеля в сухопутных войсках  признания не получит. Но в данной ситуации обойти его нельзя. Этот вопрос  фюреру несколько раз пришлось обсуждать и с самим Кейтелем, и со Шмундтом.

    Заседание рейхстага 19 июля

       Заседание рейхстага было назначено на 19  часов. Кресла шести погибших депутатов были оставлены незанятыми и украшены  цветами. На почетных местах сидели командующие групп армий и армий, а также,  соответственно своим должностям в люфтваффе и военно-морском флоте,  присутствующие генералы и адмиралы. Вообще на сей раз картину в зале Оперы  Кролля определяла военная форма всех составных частей вермахта. Фюрера  встретили овацией. Заседание открыл Геринг, предложивший почтить память  погибших.

       Затем Гитлер приступил к своей длинной речи.  Высказавшись насчет «безусловно необходимого пересмотра» Версальского мирного  договора, он перешел к обличению «интернационального еврейского яда для  народов»; для мирового еврейства «война – самое желанное средство, чтобы  обеспечить наилучшее обделывание своих гешефтов. Обнаруженные в Париже  документы союзников дают представление об их планах. После победы над Польшей  английские поджигатели войны, особенно Черчилль, Иден и им подобные, поливали  его потоками брани и оскорбляли, когда он сделал свое предложение о мире.  Борьбу против Норвегии фюрер назвал „самой смелой операцией во всей германской  военной истории“. Говоря о Западной кампании, он отметил, что благодаря  концентрации всего вермахта достигнуто „тотальное уничтожение  французско-английских вооруженных сил“. Затем он обрисовал действия и успехи  введенных в бой армий, а также соединений люфтваффе, особенно выдвинув на  первый план заслуги и повышение в чинах руководящих генералов, а особенно  Геринга, произведенного в рейхсмаршалы и награжденного Большим крестом  Железного креста. Наряду с присвоением чина генерал-полковника (в том числе  Гальдеру), бросалось в глаза производство в генералы [минуя чин  генерал-лейтенанта], соответственно, артиллерии и авиации, двух генерал-майоров  – Йодля и Ешоннека.

       После этого Гитлер остановился в своей речи  на союзе с Италией и выразил благодарность лично Муссолини. Правда, уровень  совместных действий он несколько преувеличил. А потом вскользь заметил,  определяя свою позицию в отношении Англии: «У меня нет причины, которая  заставляла бы продолжать эту борьбу». Под конец же упомянул о «милости  Провидения», которое даровало нам «удачу этого дела».
       Речь меня разочаровала. После  предшествовавших ей собственных высказываний фюрера я ожидал, что он определит  свою позицию относительно германо-английского конфликта основательнее и подробнее.  У меня мелькнула мысль: а не изменил ли Гитлер свою прежнюю позицию в этом  вопросе и не пришел ли к какой-то новой. В голове моей даже возникал вопрос:  правильно ли оценивает он установку Черчилля в отношении Германии?
       Первый ответ из Англии – лаконичный, но  ясный – пресса получила примерно через час после речи Гитлера: отклонение любых  попыток примирения. В течение вечера и ночи последовали и другие свидетельства  холодной реакции англичан. Фюрер увидел, что его взгляды и предположения подтвердились.

       21 июля у Гитлера состоялась в Имперской  канцелярии беседа с главнокомандующими составных частей вермахта. Он сказал,  что ему еще не ясно, что будет с Англией. Если она войну продолжит, значит, она  ждет перелома в позиции Америки или надеется на помощь России. В нашем плане  высадиться в Англии фюрер видел большой риск. У Сталина есть связь с Англией, и  он заинтересован в том, чтобы держать ход политического развития в Европе в  подвешенном состоянии. Надо очень тщательно следить за Россией и обдумать план  нападения на нее. Гитлер придавал величайшее значение сохранению этого плана в  тайне, пока еще на уровне продумывания его генеральным штабом, чтобы уяснить  самому себе размеры этой задачи, получить представление о ее сроках и целях.
        Затем фюрер отправился на Байройтский  фестиваль. Он побывал 23 июля на вагнеровских «Сумерках богов». Это было его  единственное и последнее за время войны посещение вагнеровских торжеств.  Спектакли в военные годы давались преимущественно для рабочих военных  предприятий и раненых солдат.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

  •     В последующие  дни Гитлер принял (частично в Берлине, а частично – на Оберзальцберге) ряд  официальных визитеров. Побывали румынский, болгарский и словацкий  премьер-министры, чтобы побороться за округление и сохранение своих  государственных территорий. Начинал вырисовываться новый порядок в этом  регионе. Фюрер по-прежнему предпочитал пока окончательных шагов не  предпринимать и решение балканских вопросов отложить.
       Голова его постоянно была занята мыслями о  событиях в русском регионе. Он не раз велел прокручивать себе документальный  фильм о зимних боях на финской границе, но, как и полгода назад, был  разочарован, ибо не смог сделать из него окончательных выводов о моторизации,  вооружении и боевой силе русской армии.

       31 июля Гитлер снова вызвал к себе  главнокомандующих тремя составными частями вермахта вместе с начальниками их  генеральных штабов. Сначала Редер доложил о ведущихся работах по «Морскому  льву». Возможными датами операции он назвал дни между 19 и 26 сентября. Но было  бы лучше перенести ее на весну 1940 г. Фюрер на это не пошел, а решил провести  15 сентября. Начнется ли она в указанный день, будет зависеть от люфтваффе,  которая уже в ближайшие дни должна начать усиленные налеты на аэродромы  английской истребительной авиации, гавани и военно-морской флот. Если она  добьется успехов, начнет действовать «Морской лев». В противном случае операцию  эту придется отложить до 1941 г. Затем Гитлер обратился к проблеме России. Он  уверен, что англичане нашли новый контакт с нею. Фюрер предполагал русское  нападение, начиная с осени 1941 г. Если же Россия будет разбита, Англия лишится  большой помощи. Гитлер объявил свое окончательное решение: напасть на Россию  весной 1941 г. Операции против нее должны привести к видимому успеху летом 1941  г. Гальдеру было поручено коренным образом изучить связанные с этим вопросы.

    Воздушная битва за Англию

       На следующий день, 1 августа, Гитлер дал  «Директиву № 17 о ведении воздушной и морской войны против Англии». В ней  говорилось: «С целью создания предпосылок для окончательного разгрома Англии я  намерен вести воздушную и морскую войну против Англии в более острой, нежели до  сих пор форме [… ]. Германским военно-воздушным силам всеми имеющимися в их  распоряжении средствами как можно скорее разгромить английскую авиацию». Датой  «обострения воздушной войны» было определено 5 августа. Директива эта являлась  необходимой. Я лично наблюдал, как в самой северной части Франции  сосредоточивались соединения люфтваффе, готовясь к борьбе против Англии.  Никакого приказа они до сих пор не получили, а потому не знали, начнутся ли и  когда именно их налеты. От Ешоннека я узнал, что свои детально разработанные  приказы к действию он направил Герингу, который вот уже несколько дней держит  их у себя в сейфе и не спешит передавать шефу. Из этого я понял, что многие  беседы Гитлера с рейхсмаршалом в прошедшие четыре недели в первую очередь,  очевидно, касались продолжения войны в направлении на Восток. Потому Геринг и  пришел к выводу пока больше ничего не предпринимать против Англии. Он уже  нацеливался на 1941 год, готовился к нападению на Россию. Во всяком случае,  директива №17, требовавшая переориентации авиационных соединений на Англию,  явилась для него неожиданностью.

       5 августа погода оказалась неблагоприятной.  Первые налеты истребителей на английские войска состоялись только 8-го. Геринг  выехал на одну из передовых баз люфтваффе в Северной Франции, чтобы оттуда  руководить наступательной операцией. В эти первые дни боев наши истребители  нанесли англичанам чувствительные поражения. Вот только представить  вещественные доказательства своих успешных действий было трудно. Ежедневно  докладываемые цифры оказывались удивительно высокими. Так, итоговые данные  битвы за Ла-Манш за 11 августа сообщали о 90 уничтоженных вражеских самолетах  при потере 21 собственного, а 12 августа – соответственно, 152 и 28. Геринг  докладывал фюреру о фантастических успехах люфтваффе. Он считал, что англичане  уже на пределе своих сил. На Гитлера же донесения о таких успехах, казалось, большого  впечатления не производили.

       В сентябре я затребовал от 1с генерального  штаба люфтваффе данные о численности английских истребителей. Согласно его  сведениям, в соединениях их насчитывалось 600, а также имелось еще 600  самолетов устаревших типов, которые могли применяться на фронте лишь в  исключительных случаях. Эти цифры я доложил Гитлеру, который при ближайшей  встрече с Герингом обсудил указанную проблему. Тот пришел в ужас, стал  допытываться у меня, кто именно дал мне такие сведения, и сразу же позвонил в  свой генштаб. Получив там точно такие же цифры, Геринг был вынужден сообщить  фюреру, что официальные данные генерального штаба люфтваффе не соответствуют  действительности. Он тут же приказал, чтобы предоставляемые по запросу фюрера  статистические данные предварительно докладывались лично ему. Вскоре Гитлер  снова пожелал узнать через меня какие-то сведения о количестве самолетов. Я  ответил, что попрошу дать их мне Геринга. Время шло к полуночи. Я позвонил  Герингу – он был уже в постели – и задал ему нужный вопрос. Он разгневался и  переадресовал меня к дежурному офицеру своего генштаба. На следующий день я  узнал от Боденшатца, насколько зол был на меня рейхсмаршал; он даже запретил  обращаться к себе с подобными запросами, практиковавшимися ранее. Но потом  Геринг никогда не заговаривал со мной об этом инциденте и не проявлял ко мне  никакого раздражения.

       Весь август англичане не без успеха  совершали свои первые единичные авианалеты, не причиняя большого ущерба.  Единственное неудобство от этих налетов – приходилось порой ночью спускаться  ненадолго в бомбоубежища. Гитлер воспринимал эти довольно безобидные налеты  англичан на Берлин как позор и обсуждал с Герингом контрмеры. Тот снова  отправился в Северную Францию для разговора об этом со Шперрле, Кессельрингом и  командирами авиационных соединений.
       В ночь на 7 сентября начались налеты нашей  авиации на Лондон, что означало новую кульминационную точку «воздушной битвы за  Англию». Не было никакого сомнения, что налеты причиняли значительный урон, а также  велики были потери среди гражданского населения Лондона и других городов. Но  того, чего ожидали мы от воздушной войны, достигнуто не было. Прежде всего,  совершать ночь за ночью массированные налеты не позволяла погода. К тому же с  каждой ночью усиливалась английская противовоздушная оборона, британские  зенитки качественно улучшились. Кроме того, англичанам удавалось сбивать  эскадры бомбардировщиков с курса и не допускать их к цели или же, нарушая их  боевые порядки, рассеивать на подлете к ней. Боеспособность германских  соединений падала. Снабжение боеприпасами едва покрывало потребности.

       Наиболее эффективными явились  «террористические налеты» на Лондон, а 14 ноября – на Ковентри. Все же  остальные налеты на крупные города Южной Англии, хотя и причиняли ущерб с  немалыми людскими потерями, никакого влияния на ведение войны не оказывали. Они  могли бы, предположительно, возыметь действие только в том случае, если бы  существовала возможность производить их еженощно в течение нескольких недель.  Но на это нам не хватало сил. В то время добиться военного решения одними  только воздушными налетами было невозможно.
       Гитлер сам, одним из первых в германском  командовании, осознал, что воздушная война против Англии поставленной цели не  достигла и достигнуть не сможет. Содержание его частых бесед об этом с Герингом  неизвестно никому. Однако из услышанных мною реплик фюрера я понял, что  взглядов Геринга на воздушную войну он не разделял. А поскольку воздушная битва  над Ла-Маншем победы не принесла и королевские военно-воздушные силы сохранили  боеспособность, фюрер должен был принимать другие решения. И он хорошо знал  это.

       Пока в августе над Ла-Маншем грохотала  воздушная битва, в Берлине война чувствовалась очень мало. Если бы не немногие  ночные единичные налеты англичан, царила бы мирная тишина. 14 августа Гитлер в  своем кабинете в Новой Имперской канцелярии вручил рейхсмаршалу и  генерал-фельдмаршалам их маршальские жезлы. Он воспользовался случаем  поблагодарить их за заслуги и подчеркнул обязанности, которые возлагает на них  этот ранг. Трое фельдмаршалов люфтваффе в тот день отсутствовали, так как  сражение над Каналом требовало их присутствия там. 4 сентября фюрер восполнил  это упущение, вручив фельдмаршальские жезлы Мильху, Шперрле и Кессельрингу. В  тот же день он открыл во Дворце спорта кампанию благотворительной «Зимней  помощи» на 1940-41 г. При этом он выразил немецкому народу благодарность за его  поведение в прошлом военном году и призвал фольксгеноссен продемонстрировать  всему миру «нашу нерушимую общность». У меня в тот день была своя личная  радость – родилась моя старшая дочь Хильке.

       6 сентября в Румынии произошла «смена  караула». 30 августа Румыния на втором Венском арбитраже была присуждена отдать  Венгрии половину Семигорья (Зибенбурген). Это решение заставило короля Кароля II отречься от трона в пользу своего сына  Михая. Во главе правительства встал генерал Антонеску, ярый националист,  который в ближайшие годы привел Румынию на сторону Германии. Хотя Румынии в  рамках румыно-болгарского договора и пришлось отдать Болгарии Южную Добруджу,  Гитлер счел споры из-за границ на Балканах снятыми. В последнее время он часто  заговаривал о проблемах Юго-Востока Европы, ибо ему было важно закрепить для  рейха румынские нефтяные месторождения в районе Плоешти. В Румынию были посланы  войска – целая бригада, которая должна была обеспечивать этот район. Но тревога  не исчезла, ибо англичане находились в восточной части Средиземного моря и  фюрер опасался, как бы они не захватили нефтепромыслы Плоешти. Это в последующие  месяцы стало одной из его особых забот.

    «Морской лев» – отложить  или отказаться?

       13 сентября Гитлер пригласил  главнокомандующих трех составных частей вермахта и вновь произведенных  генерал-полковников к себе на обед и совещание по техническим вопросам,  особенно насчет танков и противотанкового вооружения. На следующий день он  снова вызвал всех главнокомандующих вместе с начальниками их генштабов для  обсуждения акции «Морской лев». Не все они уже верили в ее выполнимость. Но  фюрер по-прежнему выдавал «Морского льва» за наилучшее в то время решение для  успеха в борьбе с Англией. Приготовления к высадке были закончены, теперь  требовалось всего-навсего четыре-пять дней хорошей погоды, ибо малые суденышки  не очень-то были пригодны для морской операции. Кроме того, люфтваффе должна  была иметь возможность хотя бы несколько дней летать с утра до вечера. Погода  же была крайне неустойчива. И все-таки фюрер решил пока операцию не отменять.  Пусть англичане побудут в состоянии неопределенности! На требование люфтваффе  разрешить ей воздушные налеты на жилые кварталы городов Гитлер возразил:  производить их на военные объекты гораздо важнее. Налеты же с целью вызвать  массовую панику – только как последнее средство, ибо угроза британских  контрналетов на германские города слишком велика.

    От этого  разговора у меня осталось впечатление, что Гитлер уже отказался от надежды  провести успешное вторжение в Англию следующей весной. Осенью 1940 г. его  испугала неизвестность: удастся ли это достаточно импровизированное  форсирование морской водной преграды? Он потерял уверенность.
       22 и 24 сентября Гитлер принял авиаторов  Мельдерса и Галланда, одержавших по 40 побед в воздушных боях, и захотел  получить от них ясную и трезвую картину воздушной войны. Сравнив это с тем, что  ему говорили о собственной люфтваффе, он осознал: английская авиация все-таки  сильнее. К тому же все время меняющаяся погода не давала летать непрерывно  больше четырех-пяти дней подряд. Мольдерс подчеркнул, что каждая такая акция  возможна только единожды, ибо потом требует восстановления летного состава.  Качество командиров английских самолетов – такое же, как и немецких. Но у них,  разумеется, есть несравнимое преимущество – они летают над своей страной.  Сбитый англичанин может спастись, прыгнув с парашютом, а потом готов к новым  вылетам. Командир же германского самолета в этом случае гибнет. Беседа  произвела на фюрера очень большое впечатление, подкрепив его намерение пойти на  риск вторжения только в том случае, если все козыри будут на руках именно у  него.

       26 сентября Гитлер беседовал наедине с  гросс-адмиралом. Из высказываний фюрера после обсуждения обстановки я заключил,  что Редер высказался против войны с Россией и выступил за применение наших сил  в восточной части Средиземного моря, то есть против Египта, Палестины, Ливана  вплоть до Турции. На это фюрер сказал, что хотя точку зрения Редера и надо  принять во внимание, но сначала нужно прозондировать позицию Испании. Самое  главное на Средиземном море – это Гибралтар. Когда он окажется полностью в  испанских или германских руках, можно поплотнее заняться и вопросом о восточном  Средиземноморье.
       27 сентября Гитлер присутствовал на  торжественном подписании Тройственного пакта между Германией, Италией и  Японией. После официальной части он дал в честь гостей банкет в своей квартире.  Фюрер хотел, чтобы подписание этого договора привлекло к себе внимание во всем  мире, особенно в Соединенных Штатах и России. В японском флоте и японской армии  он видел важнейший фактор силы в регионе Тихого океана. Его главным стремлением  в эти осенние месяцы было сколотить сильный и эффективный альянс против Англии.

       Риббентропу было поручено написать письмо  Сталину, чтобы заинтересовать его германскими мерами против Англии. Сам министр  очень ратовал за стабильный альянс с Россией и видел для такого союза хорошие  возможности. Гитлер же относился к этому весьма выжидающе. Осуществленные  русскими в последние недели акции в Румынии, а также радикальная советизация  Прибалтийских государств внушали ему большие опасения. Я все чаще замечал, что  мысли его кружатся вокруг России. То были трудные недели. Через Ла-Манш, если  позволяли метеоусловия, каждую ночь на английские цели устремлялись наши боевые  авиационные соединения, а в Берлине шеф размышлял над тем, как быстрейшим  образом повергнуть наземь Россию.
    На мои вопросы о  его намерениях Гитлер пока ясно ответить не мог. Он еще сам никакого решения не  принял. Но было ясно: с каждой неделей фюрер все больше приходит к плану как  можно быстрее решить русскую проблему.

       4 октября Гитлер встретился с дуче на  Бреннерском перевале. О содержании беседы мне удалось узнать немногое. Фюрер  говорил больше о Франции, чем об Англии, и пытался поприжать территориальные  требования Муссолини. Из Бреннера мы на несколько дней заехали на Оберзальцберг  и только 8 октября оказались снова в Берлине. В эти дни Гитлер согласился  немного ослабить приготовления к «Морскому льву». Хотя внешне он от принятия  окончательного решения насчет вторжения в Англию воздерживался, никто во всем  вермахте отныне уже в такую возможность не верил. «Морской лев»  навсегда скрылся в пучине забвения.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

  •    
    Домашние дрязги
         
    С 16 до 21  октября Гитлер еще раз побывал на Оберзальцберге, в частности приняв  итальянскую наследную принцессу, приходившуюся сестрой бельгийскому королю и  очень вступавшуюся за своего брата перед фюрером.

       Весьма задел всех нас один инцидент тех  дней. По случаю визита итальянской наследницы престола на Оберзальцберге  присутствовал и гитлеровский домоправитель Канненберг. Однажды он пожаловался  фюреру на поведение молодых эсэсовских офицеров-порученцев. Он был раздражен  рядом их, по большей части, мелких, малозначительных проступков. Шеф-адъютант  Вильгельм Брукнер, услышав причитания Канненберга, посоветовал ему не лезть к  фюреру с такими пустяками. Не помогло. Тот все-таки нажаловался Гитлеру,  который сразу же откомандировал гауптштурмфюрера СС Гюнше обратно в полк своей  личной охраны. Брукнер взял Гюнше под защиту, разнес Канненберга в пух и прах,  после чего вступившим немедленно в силу приказом фюрера был уволен со службы  при его особе. Шмундт все-таки попытался вступиться за Брукнера и не раз  говорил с Гитлером об этом, но тщетно. Тогда Шмундт, по крайней мере,  позаботился о том, чтобы Брукнера приняли сухопутные войска. Впоследствии тот,  будучи сначала капитаном, а потом став полковником, проявил себя в захваченной  Франции.

       Увольнение Брукнера даже при оставшейся  вакантной его прежней должности означало серьезные перемены в окружении  Гитлера. Как в личной, так и в военной адъютантуре Брукнер пользовался всеобщим  авторитетом. Он занимал выдающуюся по значению должность. Не разговаривая между  собой на этот счет, мы выполняли свою службу, полагая, что однажды Брукнер  все-таки вернется к нам. Ход войны такой возможности не дал. Но мы заметили,  что и Борман, и Ева Браун увольнение Брукнера приветствовали.

    Встречи с Петэном, Лавалем  и Франко

       21 октября Гитлер выехал с Оберзальцберга во  Францию, чтобы встретиться с Франко, Петэном и Лавалем. Он решился на эту  поездку потому, что ожидал от нее установления большего взаимопонимания с  обеими странами во время войны. Утром 22 октября я, приехав из Берлина, вошел в  Ахене в вагон спецпоезда и дальше сопровождал фюрера в течение всей поездки. Во  второй половине дня мы прибыли в Монтуар, небольшую железнодорожную станцию в  неоккупированной части Франции. Здесь Гитлер принял французского  премьер-министра Лаваля, причем в присутствии Риббентропа, который прибыл сюда  из Берлина собственным поездом. О содержании беседы почти ничего не известно.
       23 октября мы со станции Андэй выехали на  франко-испанскую границу, где Гитлер ожидал главу испанского государства Франко.  Его поезд прибывал с часовым опозданием, а потому фюрер вместе с Риббентропом в  ожидании прогуливался по платформе. Франко привез с собой своего министра  иностранных дел Серрано Сунье. День тянулся долго. Собственно,  предусматривалось, что совещание должно закончиться после совместного обеда в  немецком вагоне-ресторане. Но оно затянулось еще на два часа, и Франко покинул  станцию уже в наступающей темноте. Наш поезд вскоре отошел, чтобы успеть  добраться до надежного туннеля в Монтуаре.

       За ужином Гитлер высказался насчет прошедшей  встречи, результатами которой оказался недоволен. Он предложил Франко союз и  совместный захват Гибралтара, ожидая от него продолжения борьбы прочного  братства по оружию. Франко же на все предложения фюрера отреагировал более или  менее выжидательным образом. Никакого обязывающего его к чему-либо согласия он  не дал, а заявил, что свою позицию сообщит через несколько дней. Гитлер  рассчитывал теперь на полный отказ.
       Во второй половине следующего дня, когда уже  темнело, Гитлер принял на вокзале Монтуа главу французского государства маршала  Петэна. Фюрер прошел навстречу ему по платформе и пригласил в свой салон-вагон.  Беседа должна была побудить Францию к участию в борьбе против Англии. Петэн и  сопровождавший его Лаваль держались сдержанно. Сам маршал был скуп на слова и  вел себя отчужденно. Никакого ясного ответа он не дал, но по его поведению  Гитлер понял, что это означает отказ. При прощании он все же не отказал  значительно старшему по возрасту главе государства в положенных почестях, но  сам разговор его разочаровал и вызвал раздражение.

       Возвращение в Берлин заняло много времени,  так как ехать можно было только днем. Гитлер не раз заводил с Кейтелем и Йодлем  разговоры, в которых выражал свою мысль достаточно ясно: в следующем году он  должен начать борьбу против России. Свое намерение фюрер подкреплял убеждением,  что в 1942 г. Россия будет в состоянии выступить против Германии, а потому он  хочет сам напасть на нее в 1941 г. Гитлер придерживался взгляда, что  значительная часть России может быть «сделана» за срок с мая до сентября, ибо в  1942 г. он должен быть опять готов к борьбе против Англии. Меня эта ясная и  четкая формулировка решения не поразила: в последние недели я не раз слышал его  высказывания на эту тему.
       Во время обратной поездки Гитлер получил  письмо от Муссолини, сообщавшего о предстоящем вскоре вступлении итальянских  войск в Грецию. Фюрер счел, что у него есть еще время отговорить дуче от этого  шага. Не успели мы пересечь германскую границу, как донесение германского  посольства в Риме подтвердило намерение итальянцев. Гитлер приказал  незамедлительно запросить Рим и договориться о встрече с Муссолини 28 октября  во Флоренции. Таким образом, из Ахена мы направились в Мюнхен, а оттуда, после  кратковременной остановки, ночью на 28 октября – во Флоренцию. Прибыли туда в  11 часов. Муссолини с ходу приветствовал гостя сообщением, что утром этого дня  итальянские войска уже перешли границу с Грецией. Дуче был полон уверенности в  победе, настроен оптимистически и ожидал вскоре победных реляций.

       Гитлер казался спокойным и уверенным и не  дал Муссолини понять, сколь серьезным считает он положение. Беседа с дуче  протекала обычным, весьма дружественным образом и никакого раздражения у обоих  не оставила. Муссолини передал своему гостю особо ценный подарок: картину Ганса  Макарта «Чума во Флоренции». Фюрер знал, что полотно это – собственность  итальянского государства, и однажды в приватном кругу сказал, что хочет его  купить. Таким образом, подарок, несомненно, доставил Гитлеру радость, но в тот  момент он ее не проявил.

    Россия, Англия, Балканы,  Гибралтар

       В 18 часов Гитлер снова поднялся в свой  поезд, чтобы ехать в Берлин. Там его ждала напряженная деятельность. Фюрер вел  продолжительные обсуждения с ОКВ. 4 ноября у него состоялся длинный разговор с  Браухичем и Гальдером. Гитлер все еще считал вторжение в Испанию с целью  захвата Гибралтара настоятельно необходимым. Здесь он видел особый центр  тяжести всего ведения войны. Разумеется, сначала надо получить согласие Франко.  Положение итальянцев в Ливии Гитлер рассматривал с большой тревогой. Они  по-прежнему отклоняли германское вмешательство в Северной Африке, но фюрер  стремился не дать англичанам закрепиться там. Генерал кавалер фон Тома был  послан ОКХ в Ливию и Северную Африку для детального ознакомления с положением  дел на месте. 3 ноября он трезво и деловито сообщил результат: германскую акцию  в североафриканском регионе песчаных пустынь следует считать бесцельной и  никаких перспектив на успех не имеющей. Тома прежде всего указывал на тяжелые  условия снабжения войск через Италию и Средиземное море.

       В начале ноября 1940 г., перед визитом в  Берлин советского министра иностранных дел Молотова, Гитлер продолжал выжидать  и в своих дальнейших намерениях уверен все еще не был. Его встревожила  активность англичан, стремившихся из Египта продвинуться в направлении Балкан,  а также Северной Африки. На Балканах предметом его тревоги являлся нефтеносный  район Плоешти.
       В День памяти 9 ноября Гитлер объявился в  Мюнхене и вечером 8 ноября произнес речь в пивном зале «Левен-бройкеллер».  Слова его звучали серьезно. Он не оставил ни у кого никаких сомнений, что будет  вести войну до победы.
       Где и как поведет он дальше борьбу, этот  вопрос фюрер оставил совершенно открытым, не сказав о том ни единого слова. Но  народ должен осознать: впереди еще крупные столкновения. В качестве примера  Гитлер привел нынешнюю воздушную войну против Англии, которую, по его словам,  развязал летом Черчилль своими смехотворными налетами на Берлин.

       10 ноября днем Гитлер выехал в Берлин.  Расписание движения поезда, как и при заезде в Мюнхен, увязывалось с  эпизодическими налетами английской авиации. В Берлине фюрер сразу же направился  в большой конференц-зал. Темой дня была Россия. Йодль заметил: пора уже хоть  что-то сообщить об этом сухопутным войскам, ибо времени до мая будущего года  остается все меньше. Тогда Гитлер распорядился издать директиву, обобщив в ней  все подготовительные меры по решению стоящих проблем. Решение же о России будет  принято только после визита Молотова.
       Таким образом, штаб оперативного руководства  12 ноября 1940 г. издал директиву №18, в которой основную роль наряду с Россией  и «Морским львом» играли Испания и Гибралтар, а также итальянское наступление  на Египет и Балканы с возможным захватом Греции. Наиболее угрожающим выглядел  пункт 5-й: Россия. В нем говорилось: «Политические переговоры с целью выяснить  позицию России на ближайшее время начаты. Независимо от того, какие результаты  будут иметь эти переговоры, продолжать все приготовления в отношении Востока,  приказ о которых уже был отдан устно».

       Испании была посвящена директива № 19 об  операции «Феликс», содержащая весьма много подробностей относительно захвата  Испании и Португалии, а также о готовности войск с целью вступления в них 10  января 1941 г.. Но спустя месяц, 11 декабря, директива № 19 была отменена. Все  планы насчет Иберийского полуострова отпали, ибо Франко сообщил о своем  намерении остаться нейтральным. Для разъяснения своих намерений Гитлер послал в  Испанию адмирала Канариса. Хотя фюрер и доверял адмиралу, не поставив ему в  вину неудачу его миссии, у меня лично возникло какое-то смутное сомнение насчет  позиции Канариса по отношению к Испании. Она казалась мне двусмысленной.

    Молотов в Берлине

       В полдень 12 ноября в Берлин прибыл Молотов,  а уже во второй половине дня состоялась его беседа с Гитлером. Молотов привез  из Москвы ясные и четкие вопросы, касавшиеся всех тех проблем, которые возникли  между Россией и Германией за последние месяцы. Начал он с Финляндии, а потом  перешел к Румынии и Болгарии, а далее к Турции. Молотов дал понять: эти  государства принадлежат к русской сфере влияния и дела России с ними Германии,  так сказать, не касаются. Найти уклончивый ответ Гитлеру было трудно. Во второй  день своего визита Молотов вернулся к определенным вопросам, но заключительных,  исчерпывающих ответов на них не получил. Вечером 13 ноября состоялась подробная  беседа с Риббентропом. Тот проявил живой интерес к тому, чтобы не допустить  войны между Россией и Германией. Порывать контакт с Россией он не желал.

       14 ноября Гитлер имел короткий разговор с  Редером, заслушав его доклад о состоянии военно-морского флота. Бросалось в  глаза, что гросс-адмирал весьма резко высказывался против войны с Россией. Он  считал, что в ближайшие годы Россия к столкновению с Германией стремиться не  будет. Редер предложил осуществить нападение на Россию только после победы над  Англией. Гитлер призадумался.
       Во второй половине ноября фюрер провел  несколько дней на Оберзальцберге. Поводом послужил визит болгарского царя  Бориса. Гитлер, испытывая опасение за политику на Балканах, боялся русской  гарантии Болгарии, которая могла создать ему большие трудности. Он хотел  привлечь монарха к Тройственному пакту. Но царь Борис проявил ко всем этим проблемам  отношение выжидательное, даже отрицательное. Держался он, как всегда, очень  дружественно и свои взгляды высказывал без робости.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

  •     Разочаровывающей  явилась и беседа с королем бельгийцев 19 ноября. Он прибыл, чтобы просить о  возвращении домой двух миллионов бельгийских военнопленных, а также для того,  чтобы выяснить взгляды Гитлера на будущие германо-бельгийские отношения. Фюрер  проявил себя во всех вопросах весьма сдержанно и согласия ни на что не дал.  Королю Леопольду пришлось ретироваться, не получив ничего.
       25 ноября Гитлер принял в Берлине маршала  Антонеску, который посетил его, и был весьма поражен личностью румынского главы  государства. Они долго говорили о румынских проблемах и вместе ругали соседа  Румынии – Венгрию. 23 ноября в Имперской канцелярии состоялось торжественное  вступление Румынии в Тройственный пакт с последующим банкетом в квартире  фюрера. После отъезда Антонеску Гитлер сказал: в его лице он нашел друга  Германии.

    «Барбаросса»

       Еще той же осенью Гитлер предпринял важный и  решающий шаг. Он направил д-ра Тодта вместе со Шмундтом и Энгелем на Восток,  чтобы найти место для оборудования там своей новой Ставки. Наиболее пригодным  показалось ему одно место в Восточной Пруссии, которое он приказал оборудовать  как служебное помещение и надежное бомбоубежище. Возвратившиеся квартирьеры  предложили использовать для этого местность вблизи Растенбурга. Гитлер  согласился и велел немедленно приступить к постройке штаб-квартиры к апрелю  1941 г. Как мне показалось, это решение значительно приблизило поход на Россию.

       Декабрь 1940 г. принес еще несколько  совершенно ясных указаний на новый год. 5 декабря Гитлер принял Браухича и  Гальдера для очень подробной беседы о нынешнем положении в Европе. Взгляды по  отдельным вопросам оказались у них весьма различны. Дольше всего разговоры шли  об обстановке в воздухе и о России. Насчет воздушной войны против Англии фюрер  сказал, что прекращение наших дневных налетов спасло англичан от уничтожения их  истребителей. Своими налетами мы английскую промышленность уничтожить не  смогли. Результат он назвал минимальным. Материальные потери англичан могут  быть возмещены только поставками из США, но переоценивать их не следует. «В  1941 г. англичане более сильной авиации, чем сегодня, иметь не будут. Наша же  люфтваффе весной станет значительно сильнее», – заявил Гитлер.

       Насчет России он сказал, что русский человек  неполноценен, а русская армия лишена командования. При нападении на Россию надо  избежать опасности толкать русских к отступлению. Наступательные операции следует  вести так, чтобы расчленить русскую армию на отдельные участки и брать ее в  плен. Необходимо найти такие исходные позиции, которые позволили бы осуществить  крупные операции на окружение. Гитлер ожидал больших частичных успехов, которые  должны привести к тому, что в определенный момент в России наступит полная  дезорганизация. Нападение на Россию было для него делом решенным.
       10 декабря Гитлер произнес широко задуманную  речь перед рабочими одного военного предприятия в Берлине, которая, собственно,  адресовалась всем военным заводам Германии и всем занятым на них. Он и здесь  подчеркнул: самое трудное для нас всех – впереди.

       В последние дни уходящего года Гитлер  сообщил всем составным частям вермахта свое решение насчет России. 18 декабря  он передал их главным командованиям «Директиву № 21. План „Барбаросса“.
       22 декабря 1940 г. вручил свои верительные  грамоты новый японский посол Осима, фюрер приветствовал его особенно сердечно.  Осима вернулся в Японию, когда Гитлер в 1939 г. заключил договор с Россией.  Теперь японское правительство сочло своевременным снова назначить его своим  послом в Германии. Говорили, что фюрер начал пересматривать свою политику в  отношении России.
       Это явилось последним «государственным  актом» Гитлера в Берлине перед праздничными днями. 27 декабря мы спецпоездом  прибыли в район Кале. Фюрер посетил батареи дальнобойной артиллерии сухопутных  войск и военно-морского флота, которые могли обстреливать Англию, а также те  сооружения, которым он летом уделял особое внимание. Произнес слова  признательности за их действия в прошлые недели. Вечером, в вагоне спецпоезда,  вне очереди произвел Энгеля и меня в майоры, что явилось для нас большой  радостью и неожиданностью.

       25 декабря Гитлер посетил бомбардировочную  эскадру, а затем принял в своем спецпоезде главу французского правительства  адмирала Дарлана, ставшего несколько дней назад преемником Лаваля. Беседой с  ним фюрер остался недоволен и пребывал в раздражении. Он критиковал смещение  Лаваля, приписывая это антигерманскому влиянию в штабе Петэна. Подробности  встречи мне узнать не удалось, я мог только видеть, насколько шеф раздражен ею.
       26 декабря фюрер побывал в одном пехотном  полку, а в заключение – в своем лейб-штандарте «Адольф Гитлер» в Меце. Здесь он  чувствовал себя особенно вольготно и в своей речи явно выразил свое  удовлетворение. Его личный полк должен быть всегда готов действовать в горячих  точках борьбы: «Для вас, носящих мое имя, это – честь стоять во главе нашей  борьбы».

    Приоритеты в вооружении

       Редер не раз заговаривал с Гитлером о  напряженных отношениях между военно-морским флотом и люфтваффе. Речь шла в  первую очередь о торпедном оружии. Гросс-адмирал требовал, чтобы торпедными  эскадрильями руководил только ВМФ. Люфтваффе не имеет для этого рода оружия  специалистов. Сначала фюрер собирался обсудить данную тему с рейхсмаршалом.  Затем Редер выдвинул другое пожелание военно-морского флота: увеличить выпуск  подводных лодок. Ныне же их производится максимум 12-18 в месяц. Тем самым он  затронул дилемму, разрешимую только решением о походе на Россию. Гитлер дал  Тодту приказ всеми силами форсировать производство вооружения сухопутных войск  для войны в 1941 г. Выпуск вооружения для военно-морского флота и люфтваффе  следует пока отложить. Вот когда Россия окажется разбитой, тогда можно будет  перестроить все производство вооружения.

       Я говорил на эту тему и с Ешоннеком, который  относился к такому ходу развития с величайшим опасением. Потери люфтваффе в  последние месяцы воздушных боев над Англией постоянно увеличивались, а нынешнее  производство самолетов едва покрывало их. Создание новых бомбардировочных  соединений в настоящее время невозможно, ибо все еще не преодолены трудности с  выпуском «Ю-88». Я проинформировал фюрера о состоянии вооружения люфтваффе и  просил его обсудить эту тему с рейхсмаршалом. Я видел здесь большую проблему на  будущее. Гитлер признал, что вооружение авиации – дело важное, но весной 1941  г. ему нужно задействовать все мощности военной промышленности для сухопутных  войск. Но уже летом военное производство нужно будет перестроить. Однако так  или иначе он хочет поговорить с рейхсмаршалом. Я был этим решением очень  подавлен, так как знал о постоянном совершенствовании британских  военно-воздушных сил и видел в предстоящей войне на два фронта огромную опасность  для рейха. Ешоннек, оценивавший ситуацию так же, указывал на нее Герингу, но  ввиду указания Гитлера Тодту ничего добиться не смог. Геринг же, скрепя сердце,  подчинился фюреру.

    Критические голоса

       В течение зимы 1940-41 г. мне приходилось в  кругу как военных, так и штатских выслушивать все больше опасений насчет  дальнейшего ведения войны. Наряду с безобидной критикой руководства звучали и  такие реплики, как «война проиграна». Гитлера упрекали в том, что, будучи  впечатлительным и эмоционально реагирующим политиком, он постоянно чувствует  себя униженным и оскорбленным англичанами. А теперь еще хочет затеять без  какой-либо необходимости и войну на два фронта, не имея для того в достаточном  объеме прежде всего производственных мощностей и сырья.
       Таких критических голосов было меньше, но не  прислушиваться к ним я не мог, потому что в большинстве случаев критики  отстаивали этот взгляд всерьез и упорно. Убедить меня они тогда не смогли.  Несмотря на некоторые сомнения, я стоял на той точке зрения, что Гитлер  закалькулировал все настолько четко и трезво, что никакой катастрофы произойти  не может. На мой взгляд, эти оппоненты – критики и скептики – хотя и причисляли  себя по большей части к «высшим кругам», допускали коренную ошибку. Они  презрительно глядели на фюрера сверху вниз, отказывая ему в позитивном  сотрудничестве; более того, некоторые даже боролись против него, полагая, что  тем самым могут уберечь страну от беды. Они либо не осознавали, либо не хотели  видеть, что народ стоял за Гитлера, тем самым делая его в этом конфликте  сильнее оппонентов.

    Эти впечатления  укрепили мое положительное отношение к Гитлеру. Путь негативной оппозиции  казался мне совершенно ложным, особенно после того, как я не раз убеждался, что  с фюрером можно говорить; его даже, при верном подходе, удавалось убедить. Я  часто становился очевидцем того (или слышал собственными ушами), как генералы,  офицеры высоких чинов, говоря с ним, не могли найти правильного тона. После  того как он неоднократно (перед Польской кампанией или перед войной против  Франции) ощущал оппозиционность к себе именно со стороны сухопутных войск (хотя  после этих походов правота его блестяще подтверждалась), Гитлер стал склоняться  к тому, чтобы воспринимать критическую установку старого, особенно  консервативного, офицерства как пораженчество. Он лично говорил мне: «Просто не  могу понять этого; ведь если человек выбирает себе профессию солдата, офицера,  то война должна быть его самым страстным стремлением, она же позволяет ему  однажды применить свою профессию! Это издавна было традицией прусского офицера.  Солдат, генерал не может делать своей задачей удержать меня от войны, тормозя  формирование войск и вооружение. Это же саботаж! Все должно быть совсем  наоборот: солдаты обязаны так добиваться войны, чтобы именно политики их  сдерживали. Но мне кажется, генералы боятся противника. Неужели они считают  меня столь глупым, что я не способен верно осознать или оценить его сильные и  слабые стороны?».

       В течение первых лет войны все явственнее  ощущалось противодействие церквей, особенно протестантской; они отвергали планы  Гитлера, причем так поступали не только священнослужители, но и, в большей  мере, землевладельцы, аристократия и дворянство, офицеры и чиновники высоких  рангов. В их среде этой зимой возникали перед походом на Россию отдельные  группы, пытавшиеся сорвать планы Гитлера. Они считали его позицию совершенно  антихристианской: он, мол, против церквей и хочет их упразднить. Во время войны  фюрер неоднократно говорил, что и не помышляет ликвидировать церкви. Он ясно  осознавал естественное желание народа иметь твердую веру, а также и то, что для  этого необходима организация, которая поможет народу ее обрести. Гитлер  подвергал критике только антинациональное мировоззрение священнослужителей: они  не связаны с народом и не знают, чего тот хочет.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

  •    
    Разбить Россию, чтобы  ударить по Англии?
                   
    Как пришел  Гитлер к решению напасть на Россию, еще не победив Англию? Это, казалось мне, –  главный вопрос войны. Он был убежден в том, что Англия ожидает помощи в своей  борьбе за Европу и, судя по ходу войны в эти зимние месяцы, видит ее в лице  Америки и России. Его оценка Америки привела фюрера к твердому заключению: США  окажутся в состоянии помочь Англии в войне в Европе только в 1943 г.
       Положение же в России Гитлер оценивал так:  русские смогут активно вмешаться в ход войны уже осенью 1942 г. Германо-русский  союз он отнюдь не рассматривал как гарантию мира на многие годы.

    Сталин хочет  дождаться того момента, когда германские силы окажутся ослабленными боями на  Западе, и тогда без всякой опасности для себя вмешаться в европейские сражения.  В любом случае, фюрер хотел русское наступление упредить, ибо знал, что  одновременно Германия на все стороны сражаться не может. Поэтому план его  состоял в том, чтобы убирать одного противника за другим – будь то  переговорами, будь то войной. Но втайне он все еще надеялся на достижение  взаимопонимания с англосаксами, хотя преимущественно антигерманская политика  англичан ему была известна уже с осени 1937 г. К этому добавлялась тревога  из-за своего «старения», а также и понимание того, что после него никто в  Германии его работу продолжить не сможет. Внутренние враги фюрера называли это  переоценкой собственной личности, зазнайством, манией величия и т.п. Все это  Гитлер знал. На сей счет у него имелась полная ясность, и он не раз упоминал об  этом в кругу участников ежедневных обсуждений военной обстановки.
      1941-у году предназначалось стать  исключительно годом вооруженного столкновения с Россией. Гитлер построил  приготовления к нему так, что был готов напасть примерно в середине мая. План  его был таков: осуществить операции в двух главных направлениях – на север и юг  России, а после захвата Ленинграда и Ростова, заходя обоими флангами, завершить  ее разгром крупным наступлением с целью замкнуть кольцо окружения восточнее  Москвы. Таким образом фюрер намеревался ослабить русских настолько, что они  прекратят борьбу и он сможет сосредоточить все силы для удара по Англии.

    Решения

       Зима 1940-41 г. была временем размышлений,  планов и решений. Гитлер много времени проводил на Оберзальцберге, поскольку  здесь можно было работать спокойно. В Новогодних обращениях к вермахту и  немецкому народу фюрер говорил о ходе войны в 1940 г. и высказывался насчет  положения на мировой арене. Германские сухопутные войска, германские  военно-морской флот и люфтваффе, провозглашал он, вступают в 1941-й год  значительно усиленными и с улучшенным вооружением. О воздушной войне высказался  так: «Герр Черчилль – тот человек, который вдруг изобрел неограниченную  воздушную войну, выдавая ее за великую тайну британской победы. Вот уже три с  половиной месяца этот преступник приказывает в ночных налетах забрасывать  германские города бомбами… В этом я вижу жестокость, являющуюся сущим  бесчинством…»

       Обращения фюрера намекали на продолжение  войны еще более жестокими методами и действовали на народ парализующе. Но удивительно,  сколь терпеливо вела себя масса. Большинство говорило: уж фюрер-то знает, что  надо делать! Весь народ был впряжен в работу на войну и трудился с огромным  рвением и добросовестностью.
       8 и 9 января Гитлер вызвал в «Бергхоф» все  военное руководство на одно из самых важных и решающих совещаний, которые  проводил в этом кругу за весь 1941 г. Сначала он обрисовал положение в Европе:  «Испания как помощник отпадает. Франция – против нас. По отношению к ней у нас  никаких обязательств нет. Россия недавно выдвинула требования, которых раньше у  нее не имелось: Финляндия, Балканы и Мариамполь. Румыния – на нашей стороне.  Венгрия – никаких помех. В Югославии – все вопросы еще открыты. Болгария –  очень осторожна. Не желает рисковать своей династией».

       Гитлер продолжал: «Англия хочет  господствовать на всем континенте». А следовательно, хочет нас там побить. Сам  же он желает быть настолько сильным, чтобы эта цель не была достигнута никогда.  Англия надеется на Россию и Америку. «Мы не можем окончательно разбить Англию  путем высадки».
       В 1941 г. на континенте закрепятся такие  условия, что при дальнейшей войне против Англии мы при определенных условиях  можем столкнуться с США. О новом британском министре иностранных дел Идене  Гитлер заявил: этот человек – за совместные действия с Россией.
       Гитлер охарактеризовал Сталина как человека  умного и хитрого. «Он будет требовать все большего. Победа Германии для русской  идеологии – невыносима. Нашим решением должно быть: как можно быстрее свалить  Россию наземь. Через два года англичане выставят 40 дивизий. Приступ к решению  русского вопроса развязывает руки Японии против Англии на [Дальнем] Востоке.  Япония готова к серьезному сотрудничеству с нами». О русском вооружении фюрер  заявил: материальная часть, техника устарела. У русской армии отсутствует  духовный размах.

       Впервые в столь широком кругу фюрер упомянул  ведение войны в Северной Африке. Нельзя идти на риск, что Италия внутренне  рухнет. Нынешние итальянские неудачи в Африке возникли из-за нехватки  современного вооружения. Мы должны послать туда на помощь наше соединение.
       Гитлер дал недвусмысленно понять, что этим  летом хочет повести войну против России. Первоначально он намеревался начать ее  во второй половине мая. Но ход событий на Балканах и в Северной Африке, возможно,  заставит отложить нападение на июнь.
       Присутствовавшие восприняли заявления  Гитлера молча и без возражений. Должен сказать: лица у офицеров были замкнутыми  и, пожалуй, никто из них необходимости войны против России видеть не хотел.  Гораздо позже я узнал, что серьезные опасения высказывались ими только на  обратном пути.

       Мой взгляд на будущую войну с самого начала  года оптимистичным не был. Судя по тому, как развивались события, победа не  казалась мне возможной. Я пришел к выводу, что Гитлер хочет поставить огромную  русскую империю в зависимость от рейха для того, чтобы получать из нее сырье,  необходимое нам для ведения войны с Англией. Это представлялось мне особенно  важным, учитывая возможное вступление США в войну на стороне Англии. Правда,  ясно это еще не вырисовалось, но, судя по донесениям нашего поверенного в делах  в Вашингтоне, там готовилось что-то враждебное. Рузвельт отзывался о Германии  все более критически и осуждающе, а американский народ начало охватывать  антигерманское настроение. Мне казалось, что Черчиллю вполне удалось подключить  Рузвельта к своей программе. Таким образом, ход политического развития на  Западе представлялся мне весьма серьезным.
       Гитлер постоянно говорил, что мы должны  разделаться с Россией прежде, чем в войну вступят США. Этот расчет, как можно  было предположить, теперь не срабатывал. Поэтому и сам я глядел навстречу 1941  г. с большими опасениями, не имея, однако, никакой возможности свои взгляды  где-нибудь высказать. Только с конца года у меня иногда бывал случай поговорить  с фюрером на эту тему.

    Средиземное море. Северная  Африка

       11 января Гитлер подписал директиву № 22 о  помощи германских вооруженных сил в боях в районе Средиземного моря. Он  приказал главнокомандующему сухопутных войск сформировать заградительное  соединение, которое смогло бы сослужить нашим союзникам «ценную службу при  обороне Триполитании». 10-у авиационному корпусу предписывалось, базируясь на  Сицилии, вести боевые действия против английских военно-морских сил и их  морских коммуникаций. Третий пункт директивы предусматривал так никогда и не  осуществленную переброску одного корпуса в Албанию. Во время продолжительного  разговора, который Муссолини 19 и 20 января вел с Гитлером в Зальцбурге, этот  план подробно обсуждался. Дуче резко настаивал на быстрейшей переброске одного  германского соединения в Северную Африку, что отдавало бы приоритет ведению  войны в Средиземноморском бассейне. 10-й авиационный корпус с частями,  специально предназначенными для борьбы против английских военно-морских сил,  был в январе перебазирован из Верхней Италии на Сицилию. Для ведения же  наземных боевых действий ОКХ направило в Италию и в район Средиземного моря  генерала кавалера фон Функа с целью разведать возможности применения танковых  соединений. 1 февраля он вернулся и доложил Гитлеру  малоблагоприятные данные. Но  фюрер к нему доверия не проявил. Переброска легкой дивизии в Северную Африку  была делом решенным, ибо англичане уже стояли у Эль-Агейлы.

       Первым немецким командующим, предназначенным  для Северной Африки, стал Роммель, и в начале февраля он отправился в Триполи.  Его сопровождал Шмундт, знакомый с противоречивыми взглядами насчет  возможностей ведения войны в Северной Африке. Через несколько дней он  возвратился и дал фюреру четкое и трезвое описание положения в Ливии. Военные  действия в этом районе Шмундт считал вполне возможными и высказался за быструю  переброску в Северную Африку более крупных соединений. Насчет военных сил итальянцев он в своей  оценке был весьма сдержанным. На его взгляд, они были мало пригодны. Германские  же войска в Ливии, 5-я легкая дивизия, сразу же после выгрузки были брошены на  фронт, чтобы улучшить безнадежное положение итальянцев. Предназначенный для  такой задачи Роммель подошел к ее решению совершенно бескорыстно и сумел, прибегнув  к импровизации, успешно использовать подброшенные ему незначительные  подкрепления. Англичане стали поосторожнее, ибо им пришлось отдать часть своих  сил для Крита и Греции, что для Роммеля означало чувствительное облегчение его  положения. Он пользовался особым доверием фюрера, которое приобрел еще во  Франции своими быстрыми и эффективными действиями.

       Гитлер был мало заинтересован в том, чтобы  таскать для итальянцев в Северной Африке каштаны из огня. Но он дал Муссолини  свое обещание и полагал, что германское соединение повысит там боевой уровень  итальянских войск. При этом фюрер был вынужден заявить ОКХ: нападение на Россию  наверняка придется отложить на несколько недель. Однако на это крайне  безрадостное перенесение старта командование сухопутных войск особого внимания  не обратило. Это меня удивило: ведь поход на Россию – ядро военных действий в  нынешнем году – рассчитан минимум на пять месяцев. Итак, сейчас, в конце января  1941 г., совершенно игнорируется тот факт, что в текущем году он завершен быть  не сможет.
       Однажды вечером в Имперской канцелярии я  заговорил на сей счет с Гитлером и констатировал, что он оценивал этот сдвиг по  времени точно так же. В оправдание этого шага фюрер ответил: за лето вермахту  удастся настолько вывести русских из строя, что в 1942 г. для победы над  Россией потребуется всего лишь краткосрочная целенаправленная кампания. Я лично  от этого решения счастливым себя никак не ощутил и сказал фюреру, что  представить себе такое не могу. После данного разговора у меня появилось чувство,  что события в Средиземном море развиваются отнюдь не по плану Гитлера, но по  отношению к Италии иначе он действовать не мог.

       27 января мы поездом отправились в Мюнхен.  Во второй половине дня все шло по обычной программе. Фюрер посетил фрау Троост  и профессора Гизлера и в их мастерской долго распространялся насчет своих самых  последних планов перестройки и новой застройки города. В полночь мы выехали в  Берлин, куда прибыли в первой половине 28 января. На следующий день Гитлер  получил ошеломляющую весть о смерти имперского министра юстиции – д-ра Гюртнера.  Хотя фюрер и был об этом юристе не слишком высокого мнения, но выказывал ему  свое уважение и признательность, а потому в последующие дни не раз говорил о  заслугах покойного.

    Оперативный план против  России

       3 февраля 1941 г. Гитлер провел длительное,  продолжавшееся несколько часов совещание с Браухичем, Гальдером, Хойзингером,  Кейтелем и Йодлем, к которым потом подключился Ешоннек. Генерал-полковник  Гальдер оценил силы русских так: 121 стрелковая дивизия, 25 кавалерийских  дивизий и 31 мотомеханизированная бригада – всего примерно 180 соединений. У  немецкой же стороны имеются: 104 пехотных дивизии, 20 танковых дивизий, 13  моторизованных и 1 кавалерийская дивизия и к тому же несколько румынских  дивизий. Танков у русских насчитывается в целом примерно 10000 против около  3500 немецких. При этом начальник генштаба отметил, что необходимо делать  ставку на момент внезапности. Артиллерия русских количественно сильна, но ее  материальная часть – преимущественно устарелая. Сосредоточение и развертывание  наших войск запланированы в составе трех групп армий и четырех танковых групп с  одновременным занятием всей линии фронта.

       Гитлер в общем и целом с этим планированием  согласился, но повторил свои соображения о ходе операций. После первых  сражений, в которых будут разбиты русские пограничные части, важно, выйдя на  линию Псков-Смоленск – Киев, усилить северные и южные группы армий и в первую  очередь овладеть Прибалтикой, включая также Ленинград, а на юге – достигнуть  района Ростова. Центральная группа армий в надлежащем случае должна вести свое  наступление на Москву только начиная с 1942 г. Гитлер прежде всего подчеркнул  главную цель 1941 года – захват всего прибалтийского пространства и города Ленинграда.  Эту цель сухопутные войска должны постоянно иметь в виду, чтобы заставить  русских отдать Балтийское море. Далее фюрер говорил об отдельных проблемах,  важных для начала нападения, а также касавшихся снабжения войск.
Записан

W.Schellenberg

  • Гость

  •     Важным пунктом  для Гитлера являлась ситуация в воздухе. С немецкой стороны предполагалось, что  русские располагают авиационными соединениями с самолетами большой дальности  полета. Поэтому Гитлер подчеркивал важность защиты от налетов авиации и  противовоздушной обороны.
       Он одобрил также оперативные планы люфтваффе  в рамках похода на Восток. В первые же три дня германские военно-воздушные силы  должны уничтожить русские авиационные части, чтобы обеспечить танковым войскам  быстрое продвижение вперед.

       В ходе этого длинного и основательного  обсуждения вопросов завоевания невероятно огромного пространства мне  показалось, что это почти невозможно и поставленных целей вряд ли удастся  когда-либо достигнуть. Но хотя перед Французской кампанией Браухич и Гальдер по  различным поводам выражали свои опасения, показывая, что они полностью против  этой войны, указания Гитлера по ведению войны с Россией они восприняли без  единого слова сомнения или сопротивления. Мне даже пришла в голову мысль, что,  целиком и полностью осознав неосуществимость этих операций, они не приняли  против них решительно ничего, очевидно, желая тем самым дать фюреру возможность  самому загнать себя в гибельную западню. Конечно, в ту пору такие мысли  совершенно выходили из ряда вон, но их возникновению способствовали и  необъятные русские просторы. А к этому весной 1941 г. добавились военные  действия в Северной Африке в контакте с весьма сомнительным союзником. Мне  казалось, что дело начинало принимать слишком рискованный оборот и вступило в  опасную стадию.

    Перед Балканской кампанией

       Вечером 6 февраля Гитлер снова выехал в  Мюнхен, а 7-го – опять отправился в «Бергхоф» и с некоторыми перерывами  оставался на Оберзальцберге до середины марта. Февраль в горах был месяцем  очень приятным, служебная нагрузка – невелика. Подготовка к «Барбароссе» и  вступлению в Грецию велась по плану. Воздушная война, отчасти ввиду крайне  плохой погоды, шла на убыль. А в целом то, что мы находимся в войне, почти не  замечалось. Фюрер принял югославских государственных деятелей –  премьер-министра Цветковича и его министра иностранных дел Марковича для  подробной продолжительной беседы. Он хотел уговорить их вступить в пакт Трех  держав. Разговор был открытым и непринужденным, но вопрос о вступлении так и  повис в воздухе.
       24 февраля Гитлер поехал в Мюнхен, чтобы во  второй половине дня произнести в праздничном зале «Хофбройхауза» речь по случаю  дня основания партии. Он особенно подчеркнул в ней свою дружбу с Муссолини:  «Наши противники все еще не понимают, что если я однажды назвал человека моим  другом, то буду стоять за этого человека всеми силами и своим отношением к нему  торговать не стану». Далее фюрер говорил о свершениях германского вермахта и  немецкого народа, не оставляя никакого сомнения в своем убеждении, что «наша  борьба, как была благословлена Провидением до сих пор, так и останется такой  впредь».

       Вечером 28-го мы поездом выехали в Вену –  Гитлер хотел 1 марта принять участие в приеме Болгарии в Тройственный пакт.  Этот торжественный акт состоялся во дворце Бельведер в присутствии болгарского  премьер-министра Филова, графа Чиано, посла Осимы и Риббентропа. В заключение  церемонии фюрер дал в Бельведере завтрак. А в то же самое время немецкие саперы  работали на Дунае, возводя три больших моста для сосредоточения германских  войск против Греции. По этим мостам чуть позже вермахт маршем вступит на  болгарскую территорию, что сознательно замышлялось Гитлером как мера против  России. Ведь Молотов во время своего визита в Берлин в ноябре 1940 г. высказал  большой интерес России к Болгарии. Фюрер тогда ему ответа не дал. Теперь он  этот ответ получил.
       Вторую половину дня в Вене Гитлер  использовал для подробного разговора с Чиано. Ему важно было сообщить  итальянскому министру иностранных дел свою ясную позицию относительно  предстоящей борьбы с Грецией. Вечер фюрер провел с гауляйтером Бальдуром фон  Ширахом и его женой – он очень ценил обоих. (Фрау фон Ширах он знал еще  маленькой девочкой, познакомившись с ней в доме ее отца – своего придворного  фотографа Генриха Гофмана). Следующим утром наш поезд в 6 часов 45 минут сделал  полуторачасовую стоянку в Линце. Гитлер охотно воспользовался этой оказией,  чтобы осмотреть отдельные кварталы города, пока его вновь не захватил водоворот  дня. Этим утром он обсуждал постройку на Дунае «Моста нибелунгов».

       На Оберзальцберге ежедневные обсуждения  обстановки с Кейтелем и Йодлем затягивались все дольше. Фюрер принял также  нескольких визитеров, казавшихся ему важными в связи с предстоящей операцией на  Балканах. Первым появился принц-регент Югославии Павел. Фюрер прежде всего стремился  побудить его присоединиться к Тройственному пакту. Состоялась весьма вежливая и  официальная беседа, поначалу безуспешная. Гитлер считал, что, возможно,  Югославия через несколько недель и решится, но особенных надежд на это,  казалось, не возлагал.
       Йодль же занимался проблемой Японии. Из того  факта, что хорошо известный немцам генерал Осима снова занял пост посла, он  вывел своего рода готовность японских вооруженных сил к сотрудничеству с  рейхом, если даже не большее – готовность к союзу. Он предложил Гитлеру для  начала подписать документ, охватывающий возникающие вопросы. Это и стало  содержанием директивы № 24 от 5 марта 1941 г. «О сотрудничестве с Японией».  Первой строкой было записано: «Целью обоснованного пактом Трех держав  сотрудничества должно служить как можно скорее привести Японию к активным  действиям на Дальнем Востоке». И далее говорилось: «В качестве цели совместного  ведения войны можно обозначить быстрый разгром Англии и благодаря этому  недопущение США к участию в войне». А последняя фраза гласила: «Никаких намеков  об операции „Барбаросса“ японцам давать не следует».

       Вечером 12 марта мы поездом отправились в  Линц, где фюрер следующим полднем посетил принадлежащие Герингу предприятия  концерна «Герман-Герингверке». Здесь он обсудил вопросы, связанные с  увеличением выпуска такой продукции, как танки и противотанковые пушки.
       16 марта Гитлер, как обычно, произнес речь в  берлинском Цейхгаузе по случаю «Дня поминовения героев». Остановившись на налетах английской  авиации, он сказал: «Тыл, как и прежде, тоже должен нести в этой войне тяжелые  жертвы. Причем не только мужчины, уже доказавшие свою стойкость, но и женщины».  Тем самым фюрер впервые указал на опасности предстоящей воздушной войны, размах  которой тогда еще даже невозможно было вообразить.

       Дни до 25 марта проходили нормально, без  особых событии. Гитлер принял назначенного командиром Африканского корпуса  генерал-лейтенанта Роммеля, вручил ему дубовые листья к Рыцарскому кресту и  обсудил с ним новые планы по возвращению Киренайки в Северной  Африке. Роммель был большой  оптимист. Не желал видеть никаких трудностей и надеялся, что после быстрой  подброски 15-й танковой дивизии всеми своими силами начнет наступать на восток.  В эти дни газеты впервые написали об Африканском корпусе. К марту Роммель  внезапно перешел в атаку у Агедаби и стал быстрым темпом развивать предпринятое  им наступление. 4 апреля он взял Бенгази и вскоре окружил Тобрук.
       20 марта Гитлер через Мюнхен выехал в Вену,  прибыв туда утром 25 марта. Югославы все же решили вступить в Тройственный  пакт, и это следовало должным образом отпраздновать. Подписание произошло во  дворце Бельведер в присутствии фюрера и сопровождалось официальным завтраком.  Югославы согласились пойти на это, только заранее получив от германской стороны  твердое заверение насчет сохранения их нейтралитета. Вечер Гитлер опять провел  у Шираха, был открыт и счастлив тем, что теперь даже последнее Балканское  государство присоединилось к Пакту Трех. Но притом не преминул заметить в узком  кругу: большого доверия к надежности нынешнего югославского правительства он не  питает.

    «Марита»

       И он оказался прав. 27 марта Хевель сообщил  огромный «сюрприз»: ночью принц-регент Павел и его правительство в Белграде  свергнуты! В югославских городах и селениях – беспорядки, из столицы сообщают о  признаках восстания. Малолетний король Петр в прокламации объявил, что вступил  в королевские права. Но фюрер быстро осознал, что путч этот вспыхнул в  подходящий ему момент. Ведь во время операции «Барбаросса» волнения в Югославии  создали бы для него опасность гораздо большую. А сейчас как раз у него есть еще  какое-то время.

    Гитлер приказал  явиться к нему ОКХ и ОКЛ для обсуждения необходимых мер. В 15 часов в  конференц-зале собрался широкий крут офицеров сухопутных войск и люфтваффе, с  ними был и министр иностранных дел. Я увидел здесь Геринга, Браухича, Кейтеля,  Йодля, Гальдера, Гофмана фон Вальдау, Боденшатца, Хойзингера и других. Фюрер  изложил уже ставшие известными факты и добавил, что сербы и словенцы никогда  дружественны к немцам не были. Он полон решимости, не ожидая никаких заявлений  о лояльности, как можно скорее напасть на Югославию и разгромить это  государство. Руководящей линией в данном случае следует считать максимально  быстрое начало операции «Марита» против Греции, удар из района Софии в  направлении Скопле и, более крупными силами, на Ниш и Белград. Из района Граца  и Клагенфурта необходимо нанести удар с целью разгрома югославской армии.

       Люфтваффе доложила, что 8-й авиационный  корпус под командованием генерал-лейтенанта фон Рихтхофена может быть введен в  действие из Болгарии немедленно, а силы 10-го авиационного корпуса – через  два-три дня. Гитлер приказал незамедлительно предпринять все необходимые  приготовления и попросил к концу вечера сообщить ему намерения обеих составных  частей вермахта. В тот же день Йодль оформил мысли фюрера в виде директивы №  25. Балканский поход вступил в новую стадию. Начало его можно было ожидать  через несколько дней.

    Мацуока

       Во второй половине 27 марта Гитлер принял  японского министра иностранных дел Мацуоку, которого ожидал с нетерпением. Он  уже длительное время пытался побудить японцев предпринять меры против Англии;  фюрер, в сущности, вообще не знал, насколько подготовлены японцы и каковы их  планы насчет участия в нынешней войне. Несколько раз беседуя с Мацуокой, он  косвенно давал ему понять, что теперешние отношения Германии с Россией однажды  могут совсем внезапно измениться, а войну с Англией, учитывая поведение  англичан, считал неизбежной. Вмешательства США он пока еще не ждал. Мацуока в  своих ответах был весьма сдержан. Складывалось впечатление, что он хочет только  получить информацию. Маршрут его поездки вел из Берлина в Рим и обратно в  Берлин. Возвращаясь в Японию, он сделал остановку в Москве. Там он заключил с  Советским Союзом пакт о ненападении и тем самым выразил свое намерение куда  более явно, чем во время визита в Германию.

       При отъезде Мацуоки из Москвы на родину на  вокзале произошла впечатляющая сцена. Сталин дал помощнику нашего военного  атташе генералу Кребсу и послу графу фон дер Шуленбургу понять, сколь дорога  ему германо-русская дружба.

    Отношение Гитлера к  русскому противнику

       30 марта Гитлер снова созвал руководителей  вермахта. В зале заседаний при его служебном кабинете он произнес двухчасовую  основополагающую речь, в которой изложил свои мысли относительно похода на  Россию. В этой речи фюрер сделал упор не на тактические и стратегические  подробности нападения на Россию.

    Ему было важно  довести до командования вермахта свои принципиальные взгляды на те проблемы,  которые выдвигает борьба против русских. Он заявил: «В настоящее время Англия  возлагает свои надежды на Америку и Россию». Америка сможет обеспечить свою  максимальную военную мощь только через 3-4 года. «Россия – последний вражеский  фактор в Европе. Ее надо разбить в этом или следующем году. Тогда мы будем в  состоянии в течение дальнейших двух лет справиться в материальном и кадровом  отношении с нашими задачам и в воздухе, и на воде. Наша задача в России должна  заключаться в том, чтобы разгромить Красную Армию и ликвидировать государство.  Это – борьба двух мировоззрений. Большевизм равнозначен асоциальному  преступлению и является чудовищной опасностью для будущего. Мы должны  отказаться от понятия солдатского товарищества с ним. Коммунист никогда не  может быть нашим боевым товарищем. Речь идет о борьбе на уничтожение. Если мы  не отнесемся к этому именно так, то, хотя и разобьем коммунистического врага,  через несколько лет снова столкнемся с ним. В борьбе против России речь идет об  уничтожении большевистских комиссаров и коммунистической интеллигенции. Борьба  должна вестись против яда разложения. Армия должна защищаться теми же  средствами, которые применяются для нападения на нее. Комиссары и гепеушники –  это преступники, и с ними надо обращаться, как с таковыми. На Востоке любая  жестокость суть мягкость в будущем».

       Гитлер упомянул, в частности, о большом  числе русских танков и самолетов. Но лишь небольшое количество из них отвечает  современным требованиям. Огромное русское пространство и неохватные дали делают  необходимой концентрацию сил танков и люфтваффе в решающих пунктах.  Использование люфтваффе после первых боев за господство в воздухе должно  проходить в тесной взаимосвязи с наземными операциями. Противостоять  массированному применению танков и авиации русские не смогут.
       После совместного завтрака фюрер во второй  половине дня провел еще несколько бесед о развитии событий на Балканах. Он  прежде всего подчеркнул вызванную этим срочность действий там, добавив, однако,  что начало похода на Россию придется отложить на месяц. Балканская кампания  должна начаться не позже чем через неделю.

       В эти дни я зарегистрировал еще одно  особенно важное событие. 1 марта имперское министерство авиации направило в  Россию инженер-полковника Дитриха Швенке с заданием в соответствии с  германо-русским соглашением посетить русские авиационные заводы. И вот он  вернулся. О его поездке я услышал из различных служб министерства, но, к  сожалению, лично мне с ним поговорить не удалось. Однако начальник отдела  генерального штаба люфтваффе по иностранной авиации сообщил мне важнейшие  положения его доклада. Согласно этому докладу не оставалось никакого сомнения в  том, что Россия вооружается в большом объеме. Вновь созданные  самолетостроительные заводы – причем такого размера, какого Швенке не видывал,  – должны были со дня на день вступить в строй действующих. Заложено огромное  количество новых аэродромов. Повсюду трудятся с величайшей старательностью и  рвением. Когда я однажды в разговоре с фюрером упомянул об этом, мне пришлось  констатировать, что Геринг уже проинформировал его на сей счет. Фюрер счел, что  это вооружение русских надо принимать весьма всерьез. Но он глубоко убежден:  его план русского похода будет осуществлен даже в самый последний момент.
Записан