База знаний > Мемуары \ воспоминания и т.п.
Николаус фон Белов «Я был адъютантом Гитлера»
W.Schellenberg:
Николаус фон Белов «Я был адъютантом Гитлера»
Бывший полковник "люфтваффе", ряд лет прослуживший военным адъютантом Гитлера по ВВС, принадлежал к узкому окружению фюрера. Он был в курсе планов и дел военно-политической верхушки Третьего рейха и мог непосредственно наблюдать ее специфические нравы и повадки. Поэтому его воспоминания содержат много любопытных и малоизвестных фактов, которые привлекут внимание читателей, интересующихся историей Второй Мировой Войны. Автор является очевидцем многих крупных событий вплоть до разгрома гитлеровской Германии и самоубийства ее главаря в Имперской канцелярии.
От автора
Почти восемь лет – с 16 июня 1937 г. до 29 апреля 1945 г. – я в качестве адъютанта от люфтваффе входил в состав «адъютантуры вооруженных сил при фюрере и рейхсканцлере» Адольфе Гитлере и таким образом являлся самым непосредственным очевидцем успехов и падения национал-социалистического господства в Германии. После его краха – сначала офицеры разведок и следователи, а потом и различные историки – зачастую спрашивали меня о пережитом мною и о моих впечатлениях. Я отвечал на их вопросы чистосердечно и в меру своей осведомленности и лишь при допросах после пленения в Бад-Ненндорфе, а также в Нюрнберге сознательно уходил от истины. Представляют ли мои изложенные в книге сведения и взгляды действительно интерес и ценность для исторической науки и для знания этой главы германской истории вообще, пусть судят читатели и специалисты.
Дать самому себе отчет о тех годах, которые изменили мою до той поры нормальную военную карьеру, побудили меня неоднократно повторяющиеся запросы историков, многочисленные беседы в семейном кругу, с родственниками, друзьями, бывшими сослуживцами. Я не просто хочу удостовериться в фактах и датах, но и пытаюсь обрести для себя ясное понимание всего того, чему я оказался тогда свидетелем.
Я начал свою службу в Имперской канцелярии всего лишь 30-летним гауптманом люфтваффе, смысл жизни для которого состоял в том, чтобы летать, и, прямо скажу, был совсем не в восторге от этой перемены в моей судьбе, поскольку тогда, в соответствии с моим предыдущим жизненным путем, мог вполне надеяться на должность командира авиационной группы. Теперь же мне предстояло покинуть войска и занять пост, требовавший больше светских и дипломатических способностей, чем профессиональных военных знаний командира эскадрильи.
Главнокомандующий люфтваффе Геринг был тогда ближайшим доверенным человеком фюрера и рейхсканцлера. Их взаимоотношения возникли еще в годы борьбы национал-социалистического движения [против Веймарской республики и за установление своей диктатуры] и были настолько устойчивы, что выдержали многие испытания военного времени. Мне предстояло не только включиться в эти устоявшиеся взаимосвязи, но и найти свое место внутри адъютантуры рядом с такими яркими личностями, как Хоссбах и Путткамер.
Должности адъютанта часто завидуют, в большинстве случаев не зная о связанных с нею рутинных обязанностях и роли статиста.
Конечно, бывали и такие полковые адъютанты, которые «командовали» за своих командиров. Но подобные исключительные случаи даже отдаленно не могут идти в сравнение с моей деятельностью. Я никогда не поддавался искушению «делать политику» и влезать в дела, скажем, начальника генерального штаба люфтваффе или начальника управления ее личного состава, не говоря уже самого Геринга или же статс-секретаря министерства авиации. Я пытался найти компромиссное решение в трудных ситуациях, мог предостеречь, осторожно подправить и, к сожалению, лишь изредка подбодрить.
Однако я всегда без обиняков высказывал свою точку зрения, если, разумеется, меня спрашивали о ней.
Притом мне доводилось глубже, чем это шло на пользу молодому офицеру, заглянуть в процесс рокового развития люфтваффе. Чем дальше, тем безрадостнее становилось собственными глазами видеть развал этого самого молодого вида вооруженных сил, не имея никакой возможности предотвратить его. Для меня никак не было сухой статистикой, когда я читал донесения о том, как мои камерады, с которыми связаны мои безмятежные лейтенантские годы, ведут на фронте бесперспективную борьбу. Не раз я снова пытался вернуться в войска. Но Гитлер меня не отпускал. Когда я в начале войны стал добиваться этого, он дал мне понять, что война и так скоро закончится. Вот тогда можно будет и поговорить об этом. Мои повторные просьбы во время похода на Запад Гитлер воспринимал весьма несдержанно, заявляя, что он сам определит, сколько мне служить при нем лично. Фюрер не любил, чтобы в его окружении появлялись новые лица. До персональных изменений дело доходило только в исключительных случаях. То же самое относилось и к Путткамеру и Шмундту.
В качестве скромной компенсации мне остались редкие полеты. В мирное и в военное время я, не особенно заботясь о разрешении, использовал для этого любую предоставлявшуюся возможность и летал на всех имевшихся у нас типах самолетов – от «Шторьха» до «Ме-262».
Гитлер до самого конца придавал большое значение тому, чтобы я оставался на его стороне. Но внутренне я отошел от него в период моего лечения после 20 июля 1944 г. Мне стало тогда ясно: только его личность – препятствие к окончанию ставшей бессмысленной войны. Но возникшие за многие годы отношения взаимного доверия между нами продолжались; они долгое время делали меня слепым, не давая мне увидеть темные стороны его господства и препятствуя возникновению у меня таких же мыслей, которые обуревали в последние месяцы войны Шпеера.
Написание воспоминаний о временах моего адъютантства поставило меня перед большими трудностями. Дневники мои в конце войны были уничтожены. Часть из них я сжег сам, а о сожжении находившихся на Оберзальцберге позаботился Путткамер. Мне непонятно, каким образом английский историк Дэвид Ирвинг смог прийти (в предисловии к своей книге «Гитлер и его полководцы», 1975) к утверждению, будто мои дневники «вероятно, находятся в Москве».
Все остальные материалы моя жена уничтожила, когда английские войска подходили к имению ее родителей. Поэтому в своей рукописи я опирался преимущественно на собственную память.
Я начал свои заметки еще в английском плену, стараясь запечатлеть отдельные события и процессы так, как они сохранились в моих воспоминаниях. Когда в начале 70-х годов я закончил напряженную работу над ними, эти заметки стали важной основой возникавшей с временными перерывами рукописи. Огромную помощь мне оказала отличная память моей жены, с которой я в годы моего адъютантства вел доверительные беседы. Она разделяла мои заботы и тревоги, которыми я не мог столь откровенно поделиться, пожалуй, ни с кем другим. Я благодарен за ценные указания и моему брату. В период его службы в качестве офицера генерального штаба в Управлении боевой подготовки генштаба сухопутных войск у нас вплоть до лета 1942 г. часто бывала возможность подробно поговорить о занимавших и обременявших меня делах. Нередко он после таких встреч делал краткие, отражающие суть наших бесед записи, которые ему удалось сохранить даже в конце войны; они очень помогли мне уточнить некоторые факты.
В своих воспоминаниях я пытался по возможности не поддаваться влиянию других мемуарных свидетельств и воздействию волны той отнюдь не служащей установлению истины литературы о том времени, которая появилась вскоре после окончания войны. Я принял ее к сведению, но это не очень-то побуждало меня самому выступить со своей публикацией. Я имею в виду прежде всего поистине фантастическое изображение всего происходившего в последние недели войны в бункере фюрера в Имперской канцелярии. Разумеется, недели эти были особенно угнетающими. Но я не видел, что здесь царило бы настроение отчаяния и конца света, заглушаемое алкоголем. Конечно, возникали человеческие конфликты и сложности, как это случается всегда, когда люди различных темпераментов и характеров оказываются скученными в небольшом пространстве, да я и не мог заглянуть в любой уголок многочисленных подземных помещений Имперской канцелярии. Но мы всячески стремились поддерживать нормальное несение военной службы. Солдатам наверняка было легче, чем другим, и в тяжелых ситуациях сохранять самообладание и выдержку. Мысль о том, что нашим войскам в эти дни приходится испытывать несравнимо-большие испытания на фронте, так или иначе очень помогала мне держаться. Во всяком случае, в хорошо сработавшемся узком кругу сотрудников Гитлера это уже давно было нормальным поведением. В более широком окружении фюрера кризисные ситуации наверняка возникали чаще. Именно эти картины, вероятно, более отчетливо сохранились в памяти хотя и регулярных, но отнюдь не постоянных посетителей бункера из других военных служб.
Однако я не хотел бы присоединиться к хору тех, кто громогласно проклинает теперь то, чему они прежде поклонялись, и, оказывается, заранее в точности знали, что все произойдет именно так, как оно произошло. К тому же по окончании войны я намеревался найти себе новую профессию и потому был вынужден заглядывать в будущее. После освобождения из плена у меня имелось слишком мало времени для устройства своей новой жизни, чтобы погружаться в прошлое. С другой стороны, эти годы дали мне необходимую дистанцию. Но я отнюдь не претендую на то, чтобы сказать самое последнее слово в описании тех лет, которые запечатлелись в моем сознании за время пребывания вблизи Гитлера. Пожалуй, мои воспоминания все же могут послужить созданию ясной картины тех исторических событий, которые со времени возникновения Первой мировой войны столь радикально изменили облик Европы и всего мира и свидетелем, а отчасти и соучастником которых я был в течение ряда лет.
По своему внутреннему ощущению, в значительной мере сформированному родительским домом и семьей, я никогда не желал быть никем иным, как солдатом. К концу моих школьных лет я стал добиваться зачисления меня кандидатом в офицеры в 12-й пехотный полк (в Хальберштадте). Велико же было мое огорчение, когда меня сначала забраковали из-за небольшой близорукости. Тогда я впервые за всю военную службу воспользовался семейными связями, чтобы осуществить свое намерение. Мой дядя, бывший командующий 14-й (17-й) армией генерал пехоты в отставке Отто фон Белов, вступился за меня. Благодаря ему в апреле 1928 г. я был все-таки зачислен.
Моя карьера началась в какой-то мере необычно, поскольку до направления в полковой учебный батальон меня вместе с 20 другими претендентами на офицерский чин откомандировали в «Германскую школу транспортной авиации» в Шляйсхайме. Это явилось для меня весьма радостным событием: я смог еще до откомандирования в VI военный округ (Мюнетер) пройти психотехническое тестирование. Радость и гордость мои были в те дни велики. За год пребывания в Шляйсхайме у меня проявился определенный талант летчика. Затем меня вместе с моими сослуживцами направили в авиационное училище, готовившее летчиков-истребителей. Оно находилось в Советском Союзе, в городе Липецке, неподалеку от Воронежа в центральной части европейской России. Уже сама по себе поездка через Ригу и Москву по железной дороге дала мне примечательные впечатления о простой жизни в этой стране, которая медленно, но очевидно оправлялась от последствий Первой мировой войны и последовавшей за ней войны Гражданской. Время, проведенное в Липецке, было поучительно и плодотворно не только с точки зрения обучения летному мастерству. Там я познакомился с будущим генералом фон Шенебеком, с которым мне впоследствии приходилось неоднократно соприкасаться по делам службы; наши товарищеские отношения продолжаются и по сей день. Учебные занятия, полностью заполнявшие нашу жизнь, начиналась в 5 часов утра. Хотя мы и носили штатскую одежду, военный характер этого учебного заведения не вызывал никаких сомнений. С русским населением у нас контактов почти не было, они лишь изредка поддерживались с русскими курсантами училища.
1 октября 1929 г. я приступил к своей службе в 12-м пехотном полку, в котором пробыл до весны 1933 г. Нормальная пехотная служба прерывалась лишь курсами для фенрихов в пехотном училище в Дрездене (начальник – генерал-майор Лист, будущий фельдмаршал). Незабываемым для меня остался тогдашний капитан Эрвин Роммель, обучавший нас пехотному делу.
В это время, вплоть до моего производства в лейтенанты (1 октября 1932 г.), я дважды проходил летные двухнедельные курсы в Рехлине, которыми руководил Вильгельм Биттрих, уже тогда одаренный офицер, а впоследствии командир 2-го танкового корпуса СС и генерал войск СС.
1 июля 1933 г. я официально расстался с сухопутными войсками и перешел во все еще замаскированную люфтваффе. Поначалу я провел две совершенно безрезультатные полетные недели в Италии. Итальянцы не проявили никакой склонности дать нам что-либо полезное. В Липецке я научился куда большему, чем там.
Первоначально меня использовали в качестве летчика-корректировщика целей для сухопутных войск в одной сравнительно небольшой эскадрилье, базировавшейся на аэродроме Штаакен около Берлина. В этом пока еще спокойном году я научился мало чему новому, однако насладился волнующей близостью столицы рейха. Утром, еще до начала служебного дня, я совершал прогулки верхом вместе с тогдашним капитаном из министерства рейхсвера Артуром Шмидтом, в имении которого познакомился со своими будущими тещей и тестем. Мы дружны еще с того времени.
Перевод на должность командира эскадрильи в 132-ю истребительную эскадру в Деберице осенью 1934 г. означал для меня в служебном отношении расставание со спокойной жизнью в Штаакене. Командовал этой эскадрой, будущей 2-й истребительной эскадрой «Рихтхофен», до марта 1934 г. майор кавалер фон Грайм. Через полгода я получил должность адъютанта истребительной группы, командиром которой являлся будущий генерал фон Деринг. Известными питомцами Деберица стали Кессельринг и Вефер. С обоими генералами у меня возникли товарищеские отношения.
20 февраля 1936 г. подразделения 134-й истребительной эскадры (командир будущий генерал Динорт), в состав 7-й эскадрильи которой я входил, передислоцировались в Липпштадт, где мы получили приказ участвовать 7 марта 1936 г. в занятии германскими войсками дотоле ремилитаризованной Рейнской области. Моя эскадрилья стартовала там, покружилась над Кельном и, разумеется, над его знаменитым собором и приземлилась в районе Дюссельдорфа. Вскоре она была переименована в 5-ю эскадрилью 134-й истребительной эскадры «Хорст Вессель», из которой потом вышла 132-я истребительная эскадра «Шлагеттер». Когда я приступил к исполнению моих новых обязанностей начальника Управления личного состава люфтваффе, за моими плечами было нечто большее, чем девять лет службы в качестве «авиационного командира, прошедшего боевую подготовку в пехоте».
Николаус фон Белов Детмольд, август 1980 г.
W.Schellenberg:
Глава I
Июнь 1937 г. – июль 1938 г.
«Время так называемых неожиданностей прошло», – заявил Гитлер в своей речи, произнесенной в рейхстаге 30 января 1937 г. Эта фраза переходила в Германии из уст в уста. Гитлеровские «неожиданности» предыдущих лет (например, 26 февраля 1935 г. – создание люфтваффе как самостоятельной третьей части вооруженных сил наряду с сухопутными войсками и военно-морским флотом; 16 марта 1935 г. – введение всеобщей воинской повинности; 8 марта 1936 г. – вступление германских войск в демилитаризованную Рейнскую область) вызвали у немецкого народа восторг и нашли у него большое одобрение. Все меры, направленные на то, чтобы сбросить оковы Версальского договора, пользовались популярностью. Провозглашение Гитлером намерения не предпринимать в 1937 г. ничего, что могло бы вновь повергнуть мир в состояние удивления и беспокойства, было воспринято с удовлетворением.
Мы, солдаты, тоже приветствовали провозглашенное успокоение и надеялись на известную стабилизацию существующего положения, которая была крайне необходима для боевой подготовки германских вооруженных сил. Со времени занятия нашими войсками Рейнланда я в чине капитана занимал должность командира эскадрильи истребителей, дислоцированной на аэродроме Дюссельдорф-Лохаузен. Строительство авиационной базы и обучение летчиков-истребителей требовали много времени и больших усилий. Отношения между вооруженными силами и партией стояли на втором плане. О возвещавшемся пропагандой равнозначном положении партии и вооруженных сил не могло быть и речи. Мой командир полковник фон Деринг считал так же. Но он верил в то, что в лице главнокомандующего – генерал-полковника Геринга авиация благодаря его положению и влиянию имеет своего заступника и это идет на пользу нам, солдатам. Отношения между партией и вооруженными силами, полагал Деринг, никогда не могут быть лишены напряженности. Здесь преимущественно консервативные идеи солдат сталкиваются с «революционными идеями» национал-социализма. Процесс приспособления потребует много времени.
Весной 1937 г. у меня появились основания предполагать, что будут предприняты персональные перестановки, которые намечал командир истребительной группы «Кондор» в Испании. Предстоявшая мне командировка в эту страну с целью моего генштабистского обучения настраивала на недоверчивый лад. Но Деринг успокоил меня. Ни о каких кадровых заменах ему ничего не известно. И даже моей свадьбе, которая должна состояться вскоре, это никак не угрожает.
Такова была военная и моя личная ситуация, когда 15 июня в имении родителей моей будущей жены в Ниенхагене, вблизи Хальберштадта, я получил по телефону приказание завтра же прибыть в Берлин, чтобы в полдень явиться в министерство авиации к начальнику Управления личного состава. Мне были даны детальные указания, в каком именно мундире я должен предстать перед высоким начальством. Это меня немного обескуражило, и я, естественно, стал задавать вопросы, желая выяснить, чего мне ждать от этого неожиданного вызова. Ответы были уклончивы, что заставило меня призадуматься.
По своему прежнему опыту я знал, что предписанная мне для явки парадная форма обычна только по таким случаям, когда присутствует сам «главнокомандующий всеми вооруженными силами» или же я должен явиться лично к нему. Отличие от обычной для представления формы с портупеей, кортиком, в фуражке и полуботинках состояло в том, что следовало приколоть большую орденскую планку, которая обычно носилась только на парадном мундире или вечернем костюме на «больших» светских приемах.
Из прессы я знал, что капитан Мантиус, адъютант Гитлера по люфтваффе, несколько недель назад разбился во время полета. Мне было не слишком трудно связать свой вызов в министерство авиации с необходимостью замещения вакантной адъютантской должности. Вполне понятно, такая возможность меня очень взволновала. В разговорах и предположениях, какую роль это может сыграть при данных обстоятельствах в моей служебной и личной жизни, и прошел тот вечер. Ночь я почти не спал. Мне было тогда 29 лет.
Вступление в должность
На следующее утро, это была среда, 16 июня 1937 г., я рано поутру выехал в Берлин, чтобы ровно в 9 часов доложить о своем прибытии начальнику Управления личного состава люфтваффе. Им уже несколько недель являлся полковник кавалер фон Грайм, под началом которого я два года назад некоторое время служил в истребительной эскадре «Рихтхофен» в качестве адъютанта штаба группы. Встреча наша была сердечной. Но я зря надеялся что-либо узнать от него. Он сообщил мне только то, что в 10 часов я должен явиться к Герингу, а там уж узнаю все остальное.
Служебная вилла Геринга находилась в садах позади здания министерства авиации, раскинувшихся между бывшими прусскими учрежденческими строениями в треугольнике, образованном площадью Лейпцигерплац и улицами Лейпцигер-штрассе и Принц Альбрехтштрассе. Она почти вплотную примыкала к зданию бывшей прусской палаты депутатов, которое теперь получило название «Дом летчиков» и в котором размещался также «Аэроклуб».
Точно в 10.00 я вошел в эту виллу, и после недолгого ожидания меня провели через обширную приемную в неожиданно огромный кабинет Геринга. Четыре высоких стеклянных двери, ведшие на террасу, говорили о том, что этот кабинет был создан из четырех помещений поменьше. Безвкусно обставленный, он производил впечатление одновременно и представительского, и жилого. Я еще с довольно большого расстояния увидел в центре кабинета самого Геринга, сидевшего за своим большим письменным столом и почти заслоненного высокими фотографиями, стоявшими перед ним. Он попросил меня подойти поближе и встать рядом с письменным столом. Я отдал ему честь вытянутой вперед рукой и доложил о своем прибытии. Он стал внимательно меня разглядывать, а потом задал несколько вопросов, я ведь неженат? Я подтвердил, добавив, что собираюсь жениться в ближайшие дни. С выражением удивления и неудовольствия на лице Геринг дал понять, что об этом ему ничего не известно. Но затем очень быстро перешел к делу и спросил меня, знаю ли я, что мне предстоит. Я с чистой совестью ответил «нет». Тогда он сообщил мне, что я должен стать адъютантом Гитлера по люфтваффе, и тут же задал вопрос, хочу ли и могу ли я принять эту должность. Я даже не успел поразмыслить, так как он продолжал: если я не в состоянии быть преданным Гитлеру душой и телом как его «постоянный спутник», то обязан немедленно сказать об этом. Я должен быть приверженцем фюрера «по внутреннему убеждению». На вопросы Геринга я ответил утвердительно. Я просто не мог себе представить, чтобы это назначение как-то изменило мой офицерский статус. Ведь в 1934 г. я принес присягу на верность Адольфу Гитлеру.
Незабываемым осталось для меня и другое высказывание Геринга. Он сказал мне, что как военный адъютант я подчиняюсь только одному Гитлеру и должен примерно на два года всецело посвятить себя этой задаче. В своей деятельности и при выполнении мною задач, касающихся Главного командования люфтваффе (ОКЛ), я должен советоваться с его обер-адъютантом полковником Бодешатцем. Тот остается, как и прежде, личным офицером связи Геринга с Гитлером и к моим делам касательства не имеет. Геринг приказал мне отправиться в Имперскую канцелярию, где находится адъютантура вооруженных сил, и явиться там к полковнику Хоссбаху. Он, Геринг, в 13 часов будет у фюрера и лично представит меня ему. Я должен ждать его там.
Я был рад, что этот разговор не застал меня совершенно врасплох. Геринг сообщил мне о поистине не будничном назначении и дал необычную для молодого офицера должность. Правда, подлинное значение некоторых его тогдашних высказываний я в тот момент не уразумел и полностью осознал их закулисные причины только в ближайшие месяцы. Но отправляясь в Имперскую канцелярию, я об этих закулисных причинах ничего не знал и не догадывался. Мне все еще не было ясно, состоялось ли уже мое новое назначение или последнее слово остается за самим Гитлером. Прежде всего мне предстояло явиться к полковнику Хоссбаху. Он для меня совсем неизвестным человеком не был. Я шел к нему с явным предубеждением. В имперском военном министерстве слава у него была неважная. Критические высказывания о нем офицеров генерального штаба сухопутных войск доходили и до моего слуха.
Первым в помещениях «адъютантуры вооруженных сил при фюрере и рейхсканцлере», как именовалось наше учреждение, я встретил адъютанта по военно-морскому флоту корветтен-капитана Карла-Йеско фон Путткамера. Высокого роста, светловолосый, с изысканной внешностью, курящий сигары и скупой на слова. Таково было мое первое впечатление. Немного погодя появился и полковник Хоссбах. Я представился по всей форме, поскольку хорошо знал, какое большое значение он придает таким внешним проявлениям чинопочитания, за что полковник и носил прозвище «Последний пруссак». Он воспринял меня благожелательно и тут же предложил пройти с ним в квартиру фюрера, чтобы я смог лично доложить тому о своем прибытии в его распоряжение. Мне пришлось возразить, что я получил указание от своего главнокомандующего ожидать его, ибо он сам представит меня. Хоссбах принял это к сведению с недовольством, но все же попросил Путткамера в надлежащий момент проводить меня в квартиру фюрера. Затем он удалился. Мое первое впечатление о нем оказалось именно таким, каким я и ожидал. Неконтактный, блюдущий дистанцию между собой и нижестоящими, он буквально смотрел на молодого «галстучника» из люфтваффе сверху вниз.
Через некоторое время мы с Путткамером отправились в путь по длинным коридорам, связывавшим наши служебные помещения с квартирой фюрера в старом здании Имперской канцелярии, которое было построено еще в XVIII в. и в котором со времени образования Германской империи в 1871 г. находилась резиденция первого рейхсканцлера князя Отто фон Бисмарка и всех последующих. Гитлер, став рейхсканцлером, полностью обновил это здание по проекту мюнхенского архитектора профессора Людвига Трооста.
После нашего марша по коридорам мы добрались до малого вестибюля, а оттуда проследовали в большой в главной части пале. Там уже находилось большое число штатских и людей в различной форме, преимущественно из рядов партии, СА и СС. Разумеется, на меня со всех сторон устремились удивленные взгляды, сопровождаемые примерно такими репликами: «Ага, новичок!». Одни подходили поздороваться сами, другим меня представлял Путткамер. Запомнился же мне только личный шеф-адъютант Гитлера обергруппенфюрер СА Вильгельм Брукнер. Он весьма любезно помог мне пройти через этот первый «строй шпицрутенов» в еще чуждом мне окружении. Вокруг царило большое оживление. Мне показалось все это настоящей «биржей новостей».
Прибытие Геринга дало о себе знать уже издалека. С улицы послышались громкие возгласы «Хайль!», затем команды, звуки останавливающихся у портала автомашин и щелканье каблуков эсэсовской охраны. Все присутствующие вытянули руку вперед в знак «германского приветствия». Сам же он (это я потом мог наблюдать часто) отвечал на приветствия со всех сторон довольно развязно, почти никому не подавая руки, будь то даже имперский министр или рейхсляйтер партии. Я доложился ему и получил указание ждать, пока он меня не позовет. Поскольку многое было для меня в новинку, время прошло быстро, а затем служитель пригласил меня следовать за ним. Пройдя через две большие двустворчатые двери, я через несколько шагов оказался в так называемом Малом салоне и очутился прямо лицом к лицу с вошедшим с другой стороны вместе с Герингом Гитлером. Я все-таки успел отдать честь и уже хотел было отрапортовать по уставу о своем прибытии, но тут инициативу перехватил Геринг, представив меня фюреру. Тот подал мне руку и поздоровался со мной без соблюдения принятой формы и совсем не по-военному.
W.Schellenberg:
Первые впечатления
Под названием «путч Рема» речь в действительности идет об учиненной Гитлером 30 июня 1934 г. и вошедшей в историю под названием «Ночь длинных ножей» кровавой расправе (руками СС и гестапо под главенством Гиммлера и Геринга) со своими сообщниками по партии и соперниками в борьбе за абсолютную власть. Они отражали настроения мелкобуржуазной массы нацистского движения, требовавшей осуществления демагогических псевдосоциалистических обещаний фюрера («второй национальной революции») создания вместо регулярной армии «народного войска» милиционного типа, основным костяком которой должны были служить СА. Поэтому они представляли определенную опасность для германского монополистического капитала и рейхсвера. Эта кровавая акция Гитлера против своих личных соперников и оппозиционных элементов в собственной партии, совершенная менее чем за полгода до убийства (1 декабря 1934 г.) Кирова и начала массовых репрессий в СССР, получила одобрение Сталина. По свидетельству А. Микояна (приведенному в кн.: В. Бережков. Как я стал переводчиком Сталина. М., 1993, с. 14,), Сталин отозвался о нацистском фюрере так: «Гитлер, о, какой молодец! Вот как надо поступать с политическими противниками!».
До этого я уже дважды встречался с Гитлером. Первый раз летом 1934 г., вскоре после путча Рема. Тогда Бломберг по случаю выступления фюрера перед генералами сухопутных войск в офицерском казино на военном полигоне Цоссен-Ютербог представил ему своего сына Акселя и меня. Вторая встреча произошла в марте 1935 г. в связи с посещением Гитлером истребительной эскадры «Рихтхофен» в Штаакене и Деберице, в которой я тогда служил адъютантом штаба группы. Для меня эта встреча явилась обычным представлением новому начальнику, что по опыту моей военной карьеры было мне знакомо.
Но гораздо больше мысли мои занимало все более ясное осознание того факта, что с этого дня моя карьера и солдатская профессия круто изменились.
Затем, после моего короткого и четкого рапорта, Геринг покинул Имперскую канцелярию.
Сняв фуражку и парадный ремень, я вместе с присутствовавшими, а также Брукнером и Путткамером последовал на обед. Из Малого салона через более обширное помещение – курительную комнату (так она называлась еще со времен Бисмарка) – мы прошли в столовую. В этом огромном, почти квадратном зале стоял большой круглый стол с дюжиной стульев, а рядом – еще четыре круглых стола поменьше с шестью стульями около каждого. Гитлер занял место за большим столом спиной к окну. На противоположной стене над большим буфетом висела картина художника Каульбаха «Явление Богини солнца».
Я нашел себе место за одним из боковых столов. Наконец-то можно немного расслабиться. Официальная часть закончена, и теперь я могу наблюдать, задавать вопросы и пытаться воспринять и окружающих, и происходящее. Гитлер сидел несколько вкось от меня, но был мне хорошо виден. Застольный разговор вращался вокруг последних событий в Испании и Москве. От этой первой совместной с Гитлером трапезы мне запомнились несколько его реплик по адресу Англии. Он считал, что Великобритания должна наконец осознать и уразуметь, какую угрозу представляет для Европы большевизм и как жестоко и систематично Сталин добивается своих целей. Ну а если Европа будет держаться заодно, эту угрозу с Востока удастся предотвратить. Как я потом слышал, эти реплики Гитлера были связаны с предстоявшим и обеспокоившим его визитом имперского министра иностранных дел барона фон Нейрата в Лондон.
Обед продлился не очень долго. Примерно через час Гитлер встал из-за стола, ибо на послеобеденное время у него были назначены различные встречи. Мне пришлось поспешить за ним, чтобы выяснить еще вопрос о дате начала моей службы: ведь я собирался через десять дней жениться. Иначе говоря, не успев приступить к выполнению своих должностных обязанностей, я сразу оказался вынужден просить отпуск. Я обрисовал Гитлеру свою ситуацию, и он проявил полное понимание, как мне показалось, даже с некоторой сердечностью дав свое полное согласие.
Я был немного обескуражен тем, что мне в первый же день довелось узнать Гитлера с этой неожиданной стороны. Мое представление о его личности возникло под впечатлением той роли, какую он играл в общественной жизни, а также его качеств как фюрера партии. К партии же я относился с определенной сдержанностью и недоверием. Эти сомнения все больше и больше переносились на самого Гитлера и, в силу его политических решений 1935 и 1936 гг., именно в последнее время невыгодно воздействовали на мое первоначально положительное впечатление о нем.
Первые дни я в своем новом положении отнюдь не чувствовал себя счастливым: никого не знал, не имел контакта с другими офицерами и казался самому себе одиноким и всеми покинутым в огромной людской толпе. Настроенный по отношению к НСДАП весьма скептически, я здесь постоянно имел дело с партайгеноссен. Мой отчий дом тоже был совершенно далек от моего теперешнего окружения. Короче, я не находил точек соприкосновения с теми людьми, вместе с которыми мне теперь доводилось работать. Пришлось переваривать множество новых впечатлений, знакомиться с бесчисленным количеством новых людей и настраиваться на многие абсолютно необычные для меня вещи.
Но прежде всего мне все-таки хотелось узнать, каким именно образом я попал на это видное место. При нашем прощании в Дюссельдорфе Деринг рассказал мне, что адъютант начальника Управления личного состава люфтваффе запросил его, считает ли он меня годным для этой должности при Гитлере. Сам же начальник данного управления и начальник генерального штаба ВВС выбрали меня на основании моих служебных характеристик и хотят предложить мою кандидатуру Герингу. Деринг не скрыл моей скептической политической позиции, но заявил, что как солдата и офицера он, учитывая характер, поведение и образование, считает меня пригодным для этой должности, особенно если моя служебная деятельность будет ограничена военными вопросами. Итак, мое назначение прошло вполне нормальным порядком.
Несмотря на это, я не утаил своих сомнений от моего командира. Едва заглянув в этот новый для меня мир, я сразу ощутил, что здесь мне будет не совсем по себе. Оба других адъютанта – по сухопутным войскам и военно-морскому флоту – показались мне людьми сухими и чужими. Надеяться на человеческие контакты, к которым я привык в общении со старшими офицерами в люфтваффе, не приходилось. Люди, которых я видел вокруг себя и с которыми познакомился в Имперской канцелярии, были мне далеки решительно во всем. Нечего и говорить, что Деринг пытался меня подбодрить, но убедить меня ему не удалось.
К тому же я знал отношение этого офицера к Гитлеру и его политике. Однажды, когда я спросил Деринга насчет его мнения о Гитлере, он в своем уверенном, светском стиле ответил китайской поговоркой: «Великие люди – беда для общества».
В первые же дни моей службы при Гитлере передо мной возникли особые задачи.
Я воспользовался случаем побеседовать с полковником Боденшатцем, личным адъютантом Геринга, чтобы договориться с ним о совместной работе. Он стал мне большой подмогой. Владея искусством жизни, полковник умел держаться в стороне от всяческих интриг. Когда вырисовывалась трудная ситуация, он удалялся, по его выражению, на «ничейную полосу» и оказывался недосягаемым даже по телефону, однако сохраняя при необходимости контакт. Как часто он звонил мне потом с «нейтральной полосы»!
Боденшатц обеспечил себе известную степень самостоятельности и поддерживал добрые отношения с важными лицами государства, вооруженных сил и партии, не переходя притом определенной грани доверительности и подчеркнуто держа дистанцию. Товарищеское отношение офицеров люфтваффе, даже при возрастных различиях, я почувствовал с самого начала также и с его стороны, и это облегчало мне мою работу. Я получал он него ту поддержку, в которой мне отказывал Хоссбах, хотя тот, как пруссак по своему менталитету, был мне ближе, чем баварец Боденшатц. 23 июня меня впервые назначили дежурным адъютантом. Моя обязанность состояла в том, чтобы в течение всего дня быть в квартире фюрера досягаемым для него по военным вопросам: появится ли у Гитлера какое-нибудь желание что-либо выяснить или передать, потребуется ли соединить его с министерством или с одним из главнокомандующих родов войск, за это отвечал я. Хоссбах придавал большое значение тому, чтобы дежурство военных адъютантов ограничивалось тем временем, когда Гитлер осуществляет свои функции рейхсканцлера, главы государства и Верховного главнокомандующего вооруженными силами. Все же партийные дела или частные пожелания (включая посещение концертов и театров) к службе военных адъютантов отношения не имеют, а входят в компетенцию исключительно его личных адъютантов.
В тот день вечером предстояло посещение Гитлером тогдашней «Дойче опер» в Шарлоттенбурге. Там давал гастроли миланский театр «Ла Скала» – исполнялась «Богема» Пуччини, одна из моих любимых опер. Мне удалось дать понять Брукнеру, что я охотно поехал бы туда. Тот с удовольствием согласился, мне даже показалось, он рад, что нашел сопровождающего для Гитлера. Тот тоже сразу согласился, но поразился тому, что офицер из его личного окружения проявляет интерес к музыке. Я узнал, что, оказывается, Хоссбах и Путткамер бывали счастливы, когда им удавалось уклониться от музыкальных мероприятий. Гитлер сразу же спросил меня, а знаю ли я «Богему». Его явно удивило, что я слушал эту оперу не раз в Ганновере, Дрездене и Берлине. А я до тех пор и не подозревал, какая тесная связь у Гитлера с музыкой. В тот вечер он оживленно говорил о Байройте и Вагнере.
В июле, вскоре после моего возвращения из свадебного путешествия, мне снова выпал случай для личного разговора с Гитлером. Я должен был дать ему на подпись представление трех главнокомандующих видов вооруженных сил о производстве их офицеров в очередной чин. Для этого мне пришлось лететь в Байройт, так как Гитлер во время летнего Вагнеровского фестиваля, как обычно, жил у Винифред Вагнер – вдовы сына композитора Зигфрида Вагнера.
Гитлер принял меня перед завтраком в гостиной рядом с большим музыкальным салоном. Здесь он чувствовал себя прекрасно и раскованно, как четыре недели назад в «Дойче опер». Я впервые ощутил, какую собственную энергию он передавал окружающим, заставляя их ощутить живость своего характера, свою склонность к чему-либо, любое свое настроение. У Винифред Вагнер ему жилось как дома. Здесь он наслаждался жизнью частного лица. Ни с какой другой семьей он не поддерживал такой дружбы: тут царило местоимение «ты», на которое Гитлер был скуп. Музыка, как и сам дом Вагнера, была для него прибежищем, особенно в вихре бурных политических событий.
Поставив последнюю подпись под документами, Гитлер предложил мне остаться в Байройте и вместе с ним вечером послушать «Парсифаль». Я попросил разрешения отказаться: «Документы, подписанные Вами, мой фюрер, должны как можно скорее оказаться в Берлине!» – «Все в порядке, но Вы можете вернуться потом. И захватите с собой Вашу жену! А Брукнер пусть позаботится о билетах в театр и квартире!».
Между Берлином и Байройтом ежедневно курсировал «Ю-52». 27 июля мы с женой прилетели в этот город в качестве гостей Гитлера. На следующий день в большой гостевой ложе Гитлера в «Княжеской галерее» мы слушали «Зигфрида». Гостей пригласили на ужин, стиль и тон которого были непринужденными. Брукнер, без всяких предисловий взяв мою жену под руку, представил ее фрау Вагнер и Гитлеру, а тот поцеловал ей руку. С этого часа мы стали считаться принадлежащими к его кругу.
W.Schellenberg:
Установление деловых связей
Отсутствие Гитлера в Берлине в июле 1937 г. дало мне возможность вработаться и побывать у ряда руководящих лиц вооруженных сил, государства и партии, с которыми мне по моей новой должности придется соприкасаться чаще всего. Разумеется, начал я с имперского министерства авиации. Тут мне пригодилось то, что почти всех генералов и очень многих офицеров я знал еще со времен создания люфтваффе, с 1933 г., а частично по различным учебным авиационным командам рейхсвера как в рейхе, так и в России. Это очень облегчило мою работу. Большинство встретили меня весьма дружески, а некоторые – даже сердечно: например, тогдашний начальник генерального штаба люфтваффе генерал-лейтенант Штумпф который как раз стал преемником Кессельринга,
Официально и строго в служебных рамках – совсем не так, как я ожидал, – прошла моя встреча со статс-секретарем имперского министерства авиации генералом авиации Мильхом, хотя он и знал меня по различным служебным и светским мероприятиям. Для этого у него имелись две причины.
Первая: за несколько недель до того Геринг провел реорганизацию министерства и Главного командования военно-воздушных сил (ОКЛ), сильно затронувшее интересы Мильха. В период формирования люфтваффе Мильх в качестве статс-секретаря Геринга являлся его постоянным заместителем по ВВС и воздушному транспорту. Полномочия его были необъятны, и в своей неуемной жажде деятельности он умел ими пользоваться. Мильху подчинялись все учреждения имперского министерства авиации, включая Военно-воздушное управление. Теперь это управление из его подчинения было изъято при одновременном переименовании в генеральный штаб люфтваффе, начальник которого по рангу отныне был равнозначен статс-секретарю. Сотрудничество прежнего начальника Военно-воздушного управления генерал-лейтенанта Кессельринга и Мильха сопровождалось многими трудностями личного и делового характера, что шло во вред делу.
К новому начальнику генерального штаба Штумпфу (прежнему начальнику Управления личного состава люфтваффе) Мильх питал доверие гораздо большее. Но насколько эта новая организация способствовала делу, вызывало сомнение не только в министерстве. Функционирование ее зависело от того, какое время Геринг установил себе для решения поставленных задач и проблем, а также от их координации внутри министерства. От всех, кто провел последние годы в ОКЛ, не укрылось, что Геринг с недоверием наблюдал усиление власти Мильха и говорил, что хочет снова взять руководство в свои руки. Заслуги Мильха в становлении люфтваффе были известны. Он руководил ее построением, созданием авиационной промышленности, всесторонней координацией этих мер внутри вооруженных сил, а также со всеми гражданскими учреждениями и партийными инстанциями.
Правой рукой его был генерал Вефер, первый начальник генерального штаба люфтваффе, к несчастью для нее, погибший при полете еще в 1936 г. Я, как уже упоминалось, нередко встречался с ним в связи с осуществлявшимся им обучением летчиков. Между ним, 50-летним генералом, и нами, молодыми лейтенантами, существовали в Штаакене выходившие за служебные рамки отношения доверия и согласия, которые можно было назвать почти сердечными. Как человек и солдат, Вефер был личностью, выделяющейся на общем фоне. Он умел использовать противоречия между Герингом и Мильхом на благо люфтваффе. Гармоничное сотрудничество всех подразделений министерства и командных инстанций в войсках было именно его заслугой. Теперь, в 1937 г., когда Геринг стремился к полной власти и частично отстранил Мильха, его очень не хватало. К тому же эта реорганизация в министерстве сопровождалась персональными перестановками. Поменялись как раз начальники важнейших управлений. За год до того Техническое управление возглавил Эрнст Удет. В лице Удета и Грайма, нового начальника Управления личного состава ВВС, Геринг назначил на ответственные посты в люфтваффе двух летчиков, награжденных орденом «Le Merke». Хотя первоначально они и подчинялись статс-секретарю Мильху, но как кавалерам этого высокого ордена Геринг был для них более сильным связующим звеном, чем тот.
В лице Штумпфа, Удета и Грайма в июне 1937 г. были найдены генералы безупречного характера и образцовых человеческих качеств. Их повсюду высоко ценили. Но каждый, кто их знал, одновременно сожалел, что они взяли на себя те задачи, для выполнения которых у них не имелось ни какой-либо предварительной учебной подготовки, ни опыта. Тем самым Геринг показал, что при назначении на высокие посты он придает гораздо большее значение натуре, а не деловым качествам. Но, к сожалению, этим он доказал и то, что не придавал должного значения наличию у своих назначенцев необходимой профессиональной квалификации.
Позднее я понял, что Геринг боялся – пусть даже в ограниченной профессиональной области – превосходства своих подчиненных. Это явилось для него основанием ставить на командные посты в люфтваффе только тех генералов, которые были ему хорошо знакомы и о которых он знал, что опасны они ему быть не могут, какова была и причина такого его отношения к Мильху.
Мильх, начиная с 1933 г., когда стала создаваться люфтваффе, находился в свете рампы больше, чем какой-нибудь другой офицер. Еще до 1933 г. он в качестве генерального директора авиакомпании «Люфтганза» проявил себя квалифицированным менеджером, в противоположность кое-каким другим призванным из запаса офицерам. Его выдающийся, но требующий полной отдачи стиль работы в сочетании со здоровым честолюбием постоянно создавал ему все новых и новых завистников, которые подкапывались под него, стараясь очернить в глазах Геринга и Гитлера. Эти завистники преследовали Мильха до самого краха Третьего рейха и даже после его смерти в 1971 г. поливали грязью. Я знал Мильха с 1934 г. как человека наилучших человеческих и профессиональных качеств. К сожалению, мало кто из наших офицеров вел себя так же мужественно, открыто и с сознанием собственной ответственности перед своим главнокомандующим, а после 1945 г. – с таким же достоинством перед американскими судьями и тюремщиками, как фельдмаршал Мильх. К нему относятся слова: «Мужская гордость перед королевским троном». Он до конца остался верен самому себе.
Гибель Вефера в 1936 г. и лишение командной власти Мильха в 1937 г., несомненно, не могли остаться без последствий. Но при нашей встрече он не сказал об этом ни слова. Однако нетрудно было понять, что фактическое понижение в должности Герингом сильно задело его.
Второй причиной холодного тона нашей беседы была моя новая должность. Хоссбах действовал на Мильха, как красная тряпка на быка, и из своей антипатии к тому он не делал никакой тайны. Мильх предупредил меня о враждебной настроенности Хоссбаха в отношении люфтваффе. Хоссбах, мол, генштабист сухопутных войск, решительнейшим образом выступающий против самостоятельности люфтваффе как вида вооруженных сил. По его мнению, с которым в генеральном штабе сухопутных войск весьма считаются, люфтваффе может быть действенным оружием только при ее полном подчинении командованию этих войск. «Поверьте мне, Белов, – саркастически бросил Мильх, – весь генеральный штаб сухопутных войск воображает, что наши самолеты смеют взлетать только после стартового сигнала господина фон Фрича! Армия вообще до сих пор так и не заметила, что происходит в воздухе и что однажды упадет, как снег на голову, на германскую пехоту. Наши предложения по военной промышленности постоянно критикуются сухопутными войсками. Генеральный штаб все еще верит в наши „фоккеры“ времен 1916 г. А в общем, когда наши „Ю-52“ получат для следующей войны по несколько бомб себе под брюхо, вот тогда и можно начинать!»
Мильх резким тоном предупредил меня: ни в коем случае не подпадать под влияние Хоссбаха, а отстаивать интересы люфтваффе. Это – требование не только Геринга, но и Гитлера: превратить люфтваффе в самостоятельную часть вооруженных сил. Он обязал меня немедленно докладывать ему о любых признаках тех соображений или мероприятий, которые могут помешать ее формированию. Я вышел от статс-секретаря, сознавая, что на высшем уровне руководства вооруженными силами проблемы и разногласия принципиального характера приняли значительный размах и приобрели серьезное значение. Но я еще не знал, играют ли здесь главную роль деловые или же личные причины.
Непринужденно и приятно прошли мои встречи в министерстве авиации со Штумпфом и Удетом. Две противоположные по складу своего характера личности. Штумпф – солдат, а Удет – любезный человек и фанатичный летчик, которому выпала задача, до которой он не дорос.
Так сказать, в собственном доме я встретился для знакомства с Ламмерсом, Майсснером и Лутце. Ламмерс являлся тогда статс-секретарем и как начальник Имперской канцелярии был правой рукой Гитлера в решении всех вопросов имперского кабинета. Осенью 1937 г. он был назначен имперским министром, также, как и прежний статс-секретарь и начальник президентской канцелярии Майсснер.
Оба они были типичными представителями прусских чиновников высшего сорта – интеллигентными и светскими людьми (а отнюдь не бюрократами), полностью, во всех деталях владевшими своим ремеслом и имевшими многолетний практический опыт, а потому способными управлять правительственным аппаратом в сфере своей компетенции. Ламмерс к тому же распоряжался особым представительским фондом Гитлера, выплачивавшим регулярные и разовые пособия и дотации чиновникам и офицерам. В компетенцию Майсснера входили щекотливые протокольные дела, вопросы представительства и награждения орденами. Майсснер накопил огромный опыт еще со времен Эберта и Гинденбурга. Его изворотливость и юмор помогали ему преодолевать многие подводные камни. Гитлер его ценил. Когда однажды Майсснер докладывал ему, Гитлер, указывая на один документ, сказал: «Майсснер, эту бумагу мне дал Геббельс! Тут что-то говорится о вашей дружбе с евреями и о ваших отношениях с нашими политическими противниками. Если хотите, взгляните! А я эту бумажку читать не желаю!». Поскольку у нашей адъютантуры было немало общих дел с канцелярией Майсснера, он принял меня особенно сердечно.
Встречи для знакомства с обоими высшими партийными функционерами, кабинеты которых находились в здании Имперской канцелярии, были краткими и деловитыми, хотя с этими двумя рейхсляйтерами мне в дальнейшем приходилось встречаться чаще, чем с другими министрами. Бойлер являлся начальником Канцелярии фюрера НСДАП. Через эту инстанцию в Имперскую канцелярию поступали для принятия мер всякие направленные Гитлеру военнослужащими ходатайства и прошения о помиловании. Поэтому контакт с нею становился все более тесным, чему содействовали весьма симпатичные адъютанты Бойлера. Некоторые из них во время войны стали офицерами авиации и служили в люфтваффе. Лутце же, начальник штаба СА, в Берлин только наезжал, так как штаб его находился в Мюнхене. Для его берлинского бюро были отведены в Имперской канцелярии несколько помещений, что было очень полезно для нашего личного контакта по вопросам сотрудничества между армией и штурмовиками.
Особенно важными для меня явились представления по службе трем главнокомандующим – Бломбергу, Фричу и д-ру honoris causa Редеру. Встречи с Фричем и Редером прошли сухо и носили строго деловой характер; так же они прошли и с их адъютантами. И Фрич, и Редер вместе с их окружением, включая и здания, в которых они жили, показались мне пережитками кайзеровских времен. Беседы с ними, впрочем, оказались малозначительны.
Иначе обстояло дело с Бломбергом. Здесь чувствовалась живость в общении, более свободном и непринужденном по форме. Наличие в адъютантуре представителей трех составных частей вооруженных сил способствовало этому и внешне. Сам я стал относиться к Бломбергу по-иному. Благодаря дружбе с его сыном Акселем во времена нашей общей службы в истребительной эскадре «Рихтхофен» я знал военного министра давно и даже бывал в его доме, моя жена – тоже. На мои отношения с Бломбергом оказали влияние прежде всего две поездки на Север, участвовать в которых он меня пригласил. Фельдмаршал имел обыкновение проводить свой отпуск в морских поездках на каком-нибудь военном корабле. Летом 1935 г. мы на борту такого корабля под названием «Хелла» посетили Копенгаген, Осло и Стокгольм. В октябре 1936 г. на «Грилле» мы вместе плавали по норвежским фьордам и водам от Нарвика до Нордкапа. Среди участников – кроме самого фельдмаршала и обоих его сыновей – находился и будущий начальник штаба оперативного руководства ОКВ тогдашний полковник Йодль, что возымело особенное значение в Норвежской кампании 1940 г.
Хотя в служебном отношении я по своей новой должности с Бломбергом никаких дел не имел, личный контакт с ним и его семьей очень помог мне. С его адъютантом по авиации Бем-Тетгельбахом, которого я знал по службе в люфтваффе, а также по совместному плаванию по северным водам на «Хелле», я продолжал дружить и дальше, что весьма содействовало мне в моих делах. Кстати, Бем-Теттельбах заверил меня, что в моем назначении адъютантом Гитлера по люфтваффе фельдмаршал никакого участия не принимал и к выбору моей кандидатуры был непричастен. Геринг просто, как то было принято, уведомил его об этом по служебной линии через Управление личного состава люфтваффе. Узнать это мне было очень приятно: я убедился, что при моем назначении обошлось без всякой протекции.
В качестве инородного тела в штабе Бломберга я воспринимал тогдашнего генерал-лейтенанта Кейтеля, начальника Управления вооруженных сил министерства рейхсвера. Мое представление ему было кратким и формальным. Он показался мне каким-то неловким.
Стиль жизни Гитлера, его окружение, распорядок дня и методы работы
Первые задания Гитлер дал мне в Берлине. Я увидел теперь, как шла при нем жизнь в Имперской канцелярии и в квартире фюрера. До начала войны никаких существенных изменений в этом отношении не произошло. Штандарты фюрера на крыше Имперской канцелярии, а также приход и уход посетителей были несомненным знаком его присутствия.
Нижние помещения квартиры фюрера представляли собой удачное сочетание репрезентативности и домовитости. Здесь все соответствовало одно другому. Обычно Гитлер принимал посетителей – имперских министров, послов, генералов, деятелей искусства, господ из сферы хозяйства, порой и своих родственников, а также известные и дружественные ему семьи (такие, например, как Вагнеры и фрау Троост) – в музыкальном салоне.
Визиты приходились по большей мере на время чаепития и редко когда длились больше часа. Музыкальный салон служил и для просмотра кинофильмов.
В курительной же комнате собирались гости Гитлера, приглашенные на чай, обед или ужин. Он любил заканчивать день сидя после просмотра фильма со своими гостями и сопровождающими его лицами у камина. Из курительной можно было пройти в столовую, а оттуда – в Зимний сад и через него в тот зал, в котором устраивались государственные банкеты.
Зимний сад – примерно 25-30 метров длиной и 8-10 метров шириной с длинным фронтом окон, выходящих в сторону парка, – использовался Гитлером больше, чем остальные помещения. Широкие ковровые дорожки вели от столовой к выходу в парк в конце Зимнего сада. По этим дорожкам Гитлер имел обыкновение прохаживаться взад-вперед со своими собеседниками, чаще всего ими бывали Геринг, Гесс и Геббельс. С Герингом такой разговор мог продолжаться три часа, а то и дольше. Со временем, когда военные проблемы все больше начинали выдвигаться на передний план, военные адъютанты зачастую становились невольными спутниками Гитлера на таких «прогулках».
На верхнем этаже квартиры фюрера можно было через устланную красным велюровым ковром прихожую пройти в личные апартаменты Гитлера. Они состояли из библиотеки, гостиной, спальни и ванной. Рядом с помещением для охраны была оставлена небольшая комната для Евы Браун. Далее располагались комната для слуг и небольшая буфетная. Из прихожей через не очень большой холл путь вел в боковое крыло, где находились помещения для гитлеровских секретарш и машинисток фюрера, а тремя ступенями, ведущими вниз, можно было спуститься к комнатам адъютантов. Здесь имели свои помещения также имперский шеф печати д-р Отто Дитрих и командир эсэсовского полка личной охраны Гитлера обергруппенфюрер СС Зепп Дитрих. Оба они принадлежали к самому узкому кругу тех сотрудников, от которых требовалось быть досягаемыми для Гитлера и днем, и ночью.
По другую сторону верхнего холла перед покоями Гитлера находилась маленькая, предназначенная лишь для личного пользования приватная столовая. Отсюда можно было проследовать в Большой зал заседаний в центральной части пале. В период войны, когда зал был оборудован для обсуждения обстановки на фронтах, Гитлер пользовался этим проходом постоянно. Таковы были помещения, в которых было суждено пройти ближайшим годам моей жизни.
Постепенно я знакомился с теми людьми, с которыми мне потом приходилось иметь дело чаще всего. Шеф-адъютантом и одновременно начальником «Личной адъютантуры фюрера» был обергруппенфюрер СА Вильгельм Брукнер, охотно помогавший мне и ставший для меня дружелюбным советчиком. Он служил офицером еще в Первую мировую войну. У меня установился с ним особенно хороший и дружеский контакт, который распространился и на наших жен, все больше приобретая личный характер. Что касается бригаденфюрера СС Юлиуса Шауба, то он был выдвинут на должность адъютанта из состава сопровождавшей фюрера команды безопасности. Оба они примкнули к Гитлеру еще до 1923 г. и вместе с ним отбывали тюремное заключение в Ландсберге.
W.Schellenberg:
Еще один адъютант, гауптман в отставке Фриц Видеман. В Первую мировую войну был начальником ефрейтора-вестового Адольфа Гитлера. После войны он тщетно добивался зачисления в рейхсвер. Услышав, что Видеман ищет себе подходящее занятие, Гитлер, хорошо помнивший его, предложил ему должность своего третьего личного адъютанта.
К тому времени Видеман имел чин бригаденфюрера НСКК. Контакт с ним я установил легко.
Четвертый адъютант, Альберт Борман, доводился младшим братом рейхсляйтеру Мартину Борману, тоже был «старым борцом» и имел теперь высокий чин в том же НСКК. Курьезно, что оба брата друг с другом не разговаривали, хотя часто встречались, сопровождая фюрера, или же сидели за одним столом. Поводом для ссоры, как говорили, служило то, что рейхсляйтер не признавал женитьбы младшего брата. С течением времени мне казалось это тем более удивительным, поскольку послуживший яблоком раздора брак позже распался.
Как шеф личной адыотантуры, Брукнер распределял и контролировал служебные обязанности сотрудников узкого штаба фюрера, но начальником ее он все же не был. Почти все подчинялись непосредственно Гитлеру. В первую очередь это относилось к секретаршам и врачам – профессорам д-ру Карлу Брандту, д-ру Гансу-Карлу фон Хассельбаху, д-ру Хазе и д-ру Тео Мореллю.
Весьма крупную роль как непосредственный подчиненный Гитлера, к тому же необычайно любимый им, играл упомянутый выше обергруппенфюрер СС Зепп Дитрих. Он являлся не только командиром лейб-полка охраны Гитлера, но и начальником команды сопровождения фюрера и таким образом – главным лицом, ответственным за его безопасность. Это был тип рубаки, служившего образцом верности и надежности. Зепп Дитрих без обиняков и, не стесняясь в выражениях, высказывал любому, в том числе и Гитлеру, свое мнение, причем в форме предельно четкой, но не оскорбительной. Был он человек скорее простой, чем образованный, но обладал здравым умом, и все уважали его именно за такой склад характера.
Далее к штабу Гитлера принадлежали «домашний интендант» Каннеберг, пилот самолета фюрера Ганс Баур, его водитель Эрих Кемпка и другие личные шоферы, начальники команд сопровождения Геше и Шедле, а также начальники команды уголовной полиции Раттенхубер и Хегль. Особое положение занимали его камердинеры: Карл Краузе, Гейнц Линге, Ганс Юнге, а позднее дополнительно Бусман и Арндт. Краузе пришел в 1934 г. из военно-морского флота, между тем как другие принадлежали к полку «Адольф Гитлер». Одновременно несли службу два камердинера. С самого пробуждения Гитлера до пожелания ему «спокойной ночи» один из них был обязан постоянно находиться поблизости и явиться по первому же его знаку. Краузе в 1940 г. вернулся во флот, а Юнге погиб после откомандирования в полк личной охраны.
Хочу особо сказать о двух лицах: рейхсляйтере Отто Дитрихе как имперском шефе прессы и о Мартине Бормане. Дитрих, соответственно своей должности, отвечал за непрерывное информирование Гитлера о самых последних сообщениях печати всего мира. Он или его секретарь должны были всегда находиться под рукой. Мартин Борман до 1941 г. являлся связным между Гитлером и Гессом. Позднее он как секретарь Гитлера и начальник Партийной канцелярии был подключен и к вопросам государственного руководства. Оба рейхсляйтера не принадлежали к личному штабу Гитлера, но постоянно находились в его окружении.
Этот круг лиц существовал исключительно для служебного обслуживания Гитлера. Все жили совместной с ним жизнью, будь то в Берлине, Мюнхене, на горе Оберзальцберг, в поездках или позже, во время войны, в Ставке фюрера. Для этого круга, включая военных адъютантов, Гитлер был «шеф». Внешне выглядевший большим, личный состав его штаба для расписанной строго по часам службы был скорее мал. Служебное время каждого в отдельности не ограничивалось 8 часами, для некоторых сотрудников рабочий день длился от 14 до 16 часов. Несмотря на эту перегрузку еще в мирное время, число их до конца войны не изменилось. Этот столь различный по своему составу штаб как в мирное, так и военное время функционировал весьма хорошо и бесперебойно, а методы его работы себя вполне оправдывали. Но опасность параллелизма все же существовала. Каждый чувствовал себя подчиненным одному Гитлеру и ответственным только перед ним самим.
Распорядок дня Гитлера определял и наш. Работа с ним шла почти непринужденно. В обращении со своим штабом он был любезен и корректен. Когда фюрер находился в Берлине, мы собирались около 10 часов утра в нашем бюро в Имперской канцелярии. Обычно Гитлер раньше этого времени из своих апартаментов не выходил. Прежде всего нам, адъютантам, предоставлялась возможность задать вопросы, и Гитлер давал нам свои первые указания или же сам ставил вопросы, которые возникали у него при ночном чтении огромного числа документов, а также сообщений зарубежной прессы. Страдая бессонницей, Гитлер работал особенно много по ночам. Он говорил, что тогда у него есть покой для размышлений. Время до обеда заполнялось различными совещаниями и обсуждениями, они должны были заканчиваться до 14 часов, но чаще затягивались. Соответственно отодвигалось и время обеда, иногда на час-два, а порой и больше.
За едой Гитлер в эти первые дни августа 1937 г. подробно рассказывал о своих впечатлениях от певческого праздника в Бреслау и взволновавших его выступлениях австрийских народных ансамблей.
Они, несомненно, произвели на него неизгладимое впечатление. Однако в таких высказываниях фюрер был осторожен и выбирал выражения, подходящие для данного круга слушателей. Он сознательно и с большой охотой обсуждал какую-либо тему, когда с определенной целью хотел высказать свое мнение одному или нескольким застольным гостям. Порой Гитлер говорил только сам, а бывало, возникала и оживленная дискуссия – например, когда Геббельс в своей циничной манере пытался загнать гостя в угол. Фюрер с интересом прислушивался к спору, радуясь этой словесной схватке и ее исходу.
Беседы за столом бывали иногда весьма интересными и захватывающими, но иногда и очень скучными. Для тех, кто присутствовал на этих трапезах регулярно, кое-что звучало повторением, а кто, может быть, раз в год, – «откровением». Насчет действительного содержания приписываемых Гитлеру высказываний в таких случаях у меня есть собственное мнение. Мне приходилось сталкиваться со многими фальшивыми воспроизведениями высказываний якобы из уст фюрера, но на самом деле являющимися вымыслами кого-нибудь из тех, кто «был при сем», однако остался далек от подлинного содержания беседы.
После обеда следовали дальнейшие назначенные встречи. Если собеседником Гитлера был офицер или генерал, адъютант по соответствующему виду вооруженных сил был обязан находиться поблизости. Для остальных адъютантов рабочий день на этом заканчивался. Только дежурный военный адъютант оставался до тех пор, пока фюрер ночью не уйдет к себе. Гитлер имел также привычку к вечеру тоже на время удаляться в свои апартаменты, чтобы почитать или отдохнуть. При хорошей погоде он охотно совершал прогулку по парку Имперской канцелярии.
Днем Гитлер никогда за письменным столом не работал, если только не приходилось срочно подписывать документы. Но и при этом предпочитал долго не засиживаться. Этот несколько своеобразный стиль, при котором фюрер избегал письменных заявлений о намерениях или указаний, заставлял его окружение, а именно адъютантов, выполнять странную функцию посредников. Мы получали приказы и распоряжения устно, а затем зачастую должны были записывать их, чтобы превратить в указания. Эта «передача приказов» происходила, как правило, без потери времени. Порой такие устные указания бывали плодом его интуиции в данную минуту, незрелыми идеями. Неправильная их интерпретация или передача могла иметь тяжелые последствия. На этой почве в случае недоразумения или утрирования намерений Гитлера и мог почти сам по себе возникать столь типичный для Третьего рейха вопрос: «А фюрер об этом знал?».
В этом заключался имевший решающее значение недостаток всей правительственной системы. Никто не мог потом с уверенностью сказать, чего же Гитлер хотел или что именно он имел в виду, когда давал то или иное устное распоряжение, поскольку его первоначальная «инициатива» прошла через несколько рук. Ужин, если программа не предполагала никакого визита или мероприятия в городе, назначался на 20 часов. Обычно вечерний круг бывал уже, чем обеденный. Зачастую даже не были заняты все места за главным столом в столовой. Адъютанты старались найти таких гостей на вечер, которые были бы достаточно разговорчивы и с которыми Гитлер охотно бы беседовал. К этому кругу принадлежали имперский театральный сценограф Бенно фон Арент, профессор Шпеер или же Генрих Гофман; обычно бывал и командир самолета фюрера Баур. Регулярно присутствовали личный и военный адъютанты и один из врачей. Трапеза протекала точно так же, как и днем. Вечером разговоры велись больше на общие темы, чем о политических событиях дня.
Предпочтительными темами для Гитлера являлись история, искусство или наука.
В заключение обычно демонстрировался кинофильм. За ужином слуга клал перед Гитлером список фильмов. В этот список Геббельс вставлял хорошие и интересные иностранные фильмы. Что касается немецких, то зачастую они еще не шли в общедоступных кинотеатрах. Если же в списке значился какой-нибудь новый киношлягер, то, бывало, вечером появлялся Геббельс, чтобы узнать мнение фюрера о фильме, а иногда и повлиять на это мнение. Фильмы показывали в музыкальном салоне. На просмотре мог присутствовать весь персонал квартиры фюрера, в том числе слуги, горничные, команда сопровождения и ожидающие своих хозяев шоферы гостей.
После просмотра Гитлер отправлялся в курительную комнату и вместе с гостями и своим штабом располагался у камина. Подавались напитки, по вкусу каждого – от чая до шампанского. Если вечер длился долго, предлагались также печенье и сдоба разных сортов. Вечерняя беседа велась на самые разные темы и на различных уровнях; кончалась она, по большей части, около двух часов ночи. Секретарши Гитлера на обедах и ужинах в Имперской канцелярии не присутствовали. Иначе было на его вилле «Бергхоф» и позже в Ставке фюрера.
Весьма своеобразным являлось воздействие поведения окружения Гитлера и его посетителей на него самого. Мне рассказывали, что в первые годы после овладения властью он держался гораздо свободнее и непринужденнее. Говорили об изменениях в его характере. У меня же возможностей для сравнения не имелось, но я считал, что контакт с ним установить легко. По натуре своей Гитлер отнюдь не был неконтактным, но все зависело от того, как к нему подходили. Он обладал очень тонким чутьем и даром хорошей наблюдательности, позволявшими ему сразу определять, с какой установкой относились к нему люди, с которыми он встречался на своем пути. Пример – Шпеер и Хоссбах. Разумеется, в окружении фюрера находились и льстецы, и подхалимы, которые к месту и не к месту заискивающе улыбались, но большого влияния на Гитлера они не оказывали. Сильно влиял на его поведение, по-моему, тот факт, что многие посетители видели его лишь изредка и потому сами держались на удалении от него либо по причине собственной неуверенности или почтительности, либо даже из-за страха перед ним. Многие же старые партайгеноссен еще «времен борьбы» приходили к нему реже, а потому, хотя и будучи с ним хорошо знакомы, все-таки величали его «герр Гитлер». Зато появлялись и новые люди, для которых фюрер был недосягаемо высоко стоящим на незримом пьедестале. Параллельно росла и его внешняя сдержанность, причиной чему служило не отсутствие контактности, а углубленная сосредоточенность Гитлера на новых политических и военных идеях и планах. Тем не менее самонадеянные люди, искавшие контакта с ним и открытые по отношению к нему, этот контакт находили.
Нимб, окружавший Гитлера с тех пор, как он принял на себя выполнение задач главы государства, еще больше подчеркивался обращением к нему «мой фюрер!». Невольно напрашивается сравнение с «Вашим величеством» – формулой, резко очерчивающей дистанцию. Правда, такое подобострастие выражение нашего народного характера. «Гражданский кураж» уже давно потерян. К сожалению, за годы моей службы у Гитлера мне приходилось слишком часто видеть это, особенно у старшего поколения, которое не поняло обеих революций, не говоря уже о том, чтобы воспринять их.
Необходимо было твердо противодействовать «коричневому окружению» Гитлера. Именно по собственной инициативе я мало общался с этими людьми и не искал контактов с ними. Но никаких трудностей у меня из-за этого не возникало. Мы, солдаты, были в гитлеровском окружении аутсайдерами. К нам относились хотя и с уважением, но и с недоверием. Для меня прошло немало времени, пока лед не был сломлен. Как часто меня спрашивали об этом в кругу моих знакомых и друзей! Доверие к Гитлеру было всеобщим, но критика по отношению к так называемому «маленькому Гитлеру» была широко распространенной и небезосновательной.
Пребывание Гитлера в Берлине и Имперской канцелярий определялось его обязанностями рейхсканцлера и главы государства. Насколько это позволяли те времена, он снова уезжал в Мюнхен и Южную Германию. Там он провел и последние дни августа 1937 г. Тогда адъютанты по вооруженным силам еще не сопровождали его в таких поездках. Это имело место лишь от случая к случаю, когда проходили военные совещания, а ездил с Гитлером полковник Хоссбах.
Навигация
Перейти к полной версии