[size=78%][/size]Г.К. - Мы дальше обязательно продолжим разговор о жизни ВММА в годы войны. Но только на Вашем курсе по разным причинам и в силу разных обстоятельств ушло на фронт рядовыми бойцами более пятидесяти человек.[size=78%][/i][/size]
Кто-то сам «сбежал на передовую», кто-то был отчислен из академии и попал на фронт. Вы сказали, что обладаете информацией о судьбе почти всех курсантов курса. Как складывалась судьба тех, кто попал на войну, так и не закончив учебу в ВММА?
К.А.Н. - Во второй половине сентября, сразу же после возвращения курсантов в Ленинград после неудачной попытки переправы через Ладогу, группа курсантов нашего курса была отправлена в боевые части Ленфронта.
В этой группе были - Крупин, Козлов, Лавринайтис, Ананьев, Батхин, Барский, Трушкин, Бройтман, Масленников, Мандрацкий, Хоронжицкий, Матвеев, Федоров. Все они попали в 6-ую Отдельную бригаду морской пехоты.
Первыми погибли Мандрацкий и Козлов.
Юра Крупин получил тяжелое ранение и умер во время транспортировки в тыл по «Дороге жизни». Позднее погибли Лавринайтис, Барский, Масленников и Вася Федоров. Бывшие курсанты академии долго держались вместе.
И когда тяжело ранило Макса Хоронжицкого, его несколько километров по снежному бездорожью нес на себе Юрий Трушкин.
В живых из этой группы осталось всего 6 человек, все они имели ранения и боевые награды. Трушкин например удостоился орденов Ленина и Красного Знамени.
Из них после войны в медицину вернулись Батхин и Бройтман.
Бройтман воевал солдатом на Волховском фронте, за героизм получил офицерское звание. Ананьев после войны стал инженером, а Матвеев, Трушкин и Хоронжицкий стали юристами.
На имя начальника ВММА все время сыпались рапорта от курсантов с просьбой о направлении на фронт.
Ответ был один - надо будет - пошлют, а сейчас приказано учиться.
В конце октября сорок первого на фронт был направлен курсант Сева Каховский, сын генерала и потомок знаменитого декабриста. Каховский был адъютантом у полковника Ржанова в 4-ой бригаде МП и геройски погиб в декабре того же года. В начале октября месяца с курса исчезли два курсанта-ленинградца - Игорь Гореславец и Наум Крицберг. И вскоре наш курс собрали в большой аудитории главного корпуса академии на суд военного трибунала. Под конвоем ввели Наума Крицберга. Следующим, на носилках, занесли тяжелораненого в ногу Гореславца. Их судили как дезертиров, а дезертирство заключалось в следующем - Крицберг и Гореславец, коренные ленинградцы, самовольно, никого не поставив в известность, движимые лучшими патриотическими побуждениями, ушли на фронт с дивизией народного ополчения и участвовали в боях под Пулково.
Игоря арестовали в медсанбате после ранения и хирургической операции, а Крицберга «особисты» схватили прямо в окопе переднего края.
Руководство академии, чтобы удержать курсантов, особенно ленинградцев, от самостоятельного стихийного ухода на фронт, прибегло к неадекватному решению - использовать как устрашение, суд военного трибунала, который и вынес двум нашим товарищам приговор, который звучал более чем абсурдно -«За дезертирство на фронт», и приговорил наших однокурсников к отправке в штрафные части. Но состояние Гореславца в тюремной больнице ухудшилось, ему была произведена высокая ампутация бедра, он был комиссован как инвалид 1-ой группы, амнистирован, и выпущен на свободу.
А Наум Крицберг был убит в начале 1942 года в боях под Мгой.
В декабре был отчислен из академии курсант третьей роты нашего курса Игорь Свистельников, по кличке «Свист». Его списали на торпедные катера КБФ.
Игорь хорошо воевал, был неоднократно награжден, после войны стал военным юристом и дослужился до должности главного прокурора Ленинградской ВМБ.
При переходе через Ладогу в начале декабря умер наш курсант Сережа Грачев, которого товарищи похоронили на кладбище деревни Еремина Гора.
В августе 1942 на фронт убыл в полном составе второй курс нашей академии в составе 205 курсантов и слушателей.
С нашего, уже третьего курса, с ними на передовую были отправлены Яков Векшин, Саша Антошин, Гриша Желадо, Наум Крымкевич, Цаля Полищук и Саша Платонов. Еще раньше, через флотский экипаж в Ярославле, ушли на фронт наши курсанты Айзенштадт и Аникеенко.
Из этих восьми моих однокурсников выжили только Платонов и Крымкевич.
Новый 1943 год на нашем курсе начался с ЧП.
Помощник дежурного по академии, наш курсант Рахманинов, во время ночного обхода постов и караулов, обнаружил спящим на посту нашего курсанта Фиму ( Хаима) Ходоровского. Этот Рахманинов проявил рвение и моментально «доложил» о ЧП дежурному офицеру, слушателю с нашего курса старшему военфельдшеру Ковалю, а тот побежал к исполняющему обязанности начальника курса майору Терентию Калюжному. Майор Калюжный, желая выслужиться перед руководством академии и боясь, что это грубое нарушение воинский дисциплины отрицательно отразиться на его послужном списке, моментально «состряпал», оформил документы в трибунал на часового Ходоровского и начальника караула Александра Куденкова. Был суд военного трибунала.
Ходоровский и Куденков стояли перед трибунальцами, стриженные под машинку, в рабочих ботинках и робе.
Приговор трибунала был коротким - «Направить на фронт для искупления своей вины кровью». В эти февральские дни стояли тридцатиградусные морозы.
Первым спохватился наш курсант Генрих Зальцман, который сказал - « Ребята! Как они в такой мороз поедут на фронт в рабочих ботинках?!
Околеют. Давайте скинемся и купим им сапоги или валенки&ruo;.
На собранные у курсантов деньги Зальцман купил товарищам на городском рынке яловые сапоги и передал их арестантам. Майор Калюжный узнал об этом, вызвал Зальцмана к себе и начал обвинять его в попытке противопоставить курсантов решениям начальства и в подрыве авторитета руководства академии, одним словом, стал шить «политику» за «помощь врагам» и «подстрекательство». Калюжный сказал, что оформил на Зальцмана все «соответствующие бумаги», что легко тот не отделается и его ждет не фронт, а Сибирь на ближайшие лет десять -пятнадцать, и все эти «обличительные документы» он, Калюжный, уже отправил в Москву. Этот разговор стал достоянием курсантов, и мы обратились к начальнику Особого отдела ВММА капитану Иванушкину, прибывшего к нам после фронта.
Иванушкина мы называли «другом народа» или «собирателем фольклора». Иванушкин поговорил с Зальцманом, и рассудил здраво -
« Трудящиеся посылают на фронт подарки, посылки, теплые вещи для бойцов, танки, самолеты, так что это - противопоставление трудящихся правительству?
Вы тоже сделали подарок фронтовикам. А ваш Калюжный просто дурак.
Идите и спокойно учитесь. Все это глупости».
Не знаю, вмешался ли в этот вопрос капитан Иванушкин, но для Зальцмана все закончилось благополучно, он получил от Калюжного только 8 суток гаупвахты.
Когда осужденных Ходоровского и Куденкова отправляли на фронт через флотский экипаж в Ярославле, начальник ВММА бригврач Иванов пообещал, что если они хорошо проявят себя на фронте, то он восстановит их в академии.
Курсант Куденков, через несколько месяцев был возвращен на учебу.
А Фима Ходоровский отказался от должности фельдшера в медпункте флотского экипажа. Он напросился рядовым бойцом в бригаду морской пехоты, воевал в разведроте, отличился в боях, участвовал в захвате семи «языков», награжден орденом. Но вернуться в академию Ходоровскому не довелось.
В одном из разведвыходов он был тяжело ранен и скончался в госпитале.
Так ушел из жизни хороший друг, талантливый человек и наивный романтик…
И смерть курсанта Ходоровского полностью на совести майора Калюжного…
Он его убил, а не немцы…
Осенью 1943 курсанты вернулись с фронтовой практики.
И здесь началась очередная волна отчислений. За самовольную отлучку, по докладу одного из командиров рот был отчислен с учебы и отправлен на фронт курсант 1-ой роты Тауберман. Затем по разным причинам отчислили и отправили на передовую курсантов Луговского и Антонова.
Следующей «жертвой» стал курсант Яков Пасов.
Исполняющий обязанности командира второй роты старший лейтенант Халатов, неуравновешенный бакинец, сам бывший выпускник ВМУ, приревновал Пасова к своей девушке, и на Якова оформили «дело» за самовольную отлучку и списали его фельдшером на ЧФ. Пасов попал «искупать вину кровью» на Малую Землю, был ранен, перенес тиф, но остался в живых.
А Халатов после этого случая был вынужден уйти из академии, поскольку уже не имел никаких шансов найти общий язык с курсантами…
Давайте остановимся, а то мой рассказ затянется еще на пару часов.
Я лично писал историю курса и знаю как сложилась жизнь многих однокурсников, и тех, кто ушел из ВММА на фронт, и тех, кто завершил учебу в академии в 1945.
Ведь курс нес потери не только в результате оправки курсантов на фронт.
Было несколько человек, списанных по состоянию здоровья.
В 1944 году были отчислены Юра Колодкин и герой «Малой Земли» Юра Вишневский, удостоенный ордена БКЗ за героизм, проявленный во время фронтовой практики на ЧФ. Вишневского демобилизовали по состоянию здоровья, тяжелое ранение, полученное в 1943 году, дало о себе знать.
Осенью 1944 года у пяти курсантов нашего курса обнаружили острую фазу первичного туберкулеза легких. Двоих из них демобилизовали, а минчанин Саша Грейсух вскоре скончался от осложнений туберкулеза.
Скажу вам честно, многие из нас завидовали своим товарищам, которые по разным причинам и в силу разных обстоятельств, были отчислены из ВММА и ушли на фронт. И хоть нам командиры и политруки постоянно «промывали мозги», говоря, что флот нуждается во врачах - специалистах, что войны на наш век хватит, что мы имеем каждый год по три - четыре месяца фронтовой практики и прочее и прочее, но большинство курсантов с трудом смирилось с фактом, что конец войны они не встретят на боевых кораблях или в рядах бригад морской пехоты.
Да и отчисляли из ВММА очень «избирательно», можно было устроить «вселенский погром» и остаться в рядах курсантов, а можно было «загреметь на передовую» за незначительное нарушение дисциплины.
Летом 1942 года нам сообщили, что курсанты переходят на подготовку по фельдшерской программе и в конце осени нас выпустят на фронт в звании военфельдшеров. Это известие мы восприняли спокойно. Надо, так надо.
Но последовал приказ Наркома ВМФ Н.Г.Кузнецова от 29/09/1942, в котором говорилось, что курсантов нашего третьего курса надлежит оставить в ВММА, для продолжения учебы по программе подготовки флотских врачей.
А второй курс ВММА поехал в пехоту, на фронт под Сталинград.
Г.К. - А как сложилась военная судьба второго курса академии?
К.А.Н. - Их отправили на фронт в августе 1942 года.
Двести пять человек - 178 курсантов, остальные - слушатели в командирских званиях и военфельдшера. Курсанты попали сначала в учебный батальон 252-й стрелковой дивизии, и после получения сержантских и лейтенантских званий их направили под Сталинград. Погибли под Сталинградом 74 человека, в том числе 11 официально считаются пропавшими без вести.
Судьба 17 курсантов так и осталась неизвестной, скорее всего они погибли. Большинство воевало в 252- й СД, но например, курсанты Кондратьев и Куликов попали служить пулеметчиками на катера Волжской военной флотилии.
Летом 1943 года, после госпиталей, вернулось на учебу в академию сорок три «сталинградца» - тридцать курсантов и тринадцать слушателей.
Остальные, выжившие, или находились на фронте до конца войны, или вернулись в ВММА уже в 1944-1945 годах.
До конца сорок четвертого и до весны сорок пятого года на передовой по прежнему воевали с этого курса Василь Панченко, Иван Шворень, Михаил Штерензон, Юра Лейкин, Лев Хомкин, Иван Никитин, Евгений Филиппов и многие другие.
В 1943 году, во время возвращения из госпиталей части «сталинградцев» в ВММА случилась одна история, которая заслуживает того, чтобы вам о ней рассказать.
Большинство курсантов при выпуске из учебного батальона 252-й СД получили звания сержантов, а несколько человек были выпущены с аттестацией на должности командиров взводов и даже рот.
Им сказали, приделайте себе «кубики» на петлицы, приказ вышлем позже.
А позже - бои, потери, ранения, было не до справок, выписок из приказов и других бумаг. Сеантские звания бывшим курсантом подтвердили справками из штаба дивизии, а с офицерскими званиями было сложнее.
Вернувшихся в академию с фронта лейтенантов Эвенштейна и Климова вызвал к себе начальник отдела кадров и потребовал представить номер первичного приказа о присвоении звания. Ребята ему ответили, что где мы его сейчас возьмем?, дивизия находится за добрых пару тысяч километров от Кирова.
Доложили начальнику академии генерал-майору Иванову.
Он сказал - « Если у вас на руках нет копии официального приказа, я ничего поделать не могу. Снимайте с себя офицерские погоны. В моей власти дать вам звания старших сержантов. Соглашайтесь».
И если Платона Климова с огромным трудом уговорили согласиться, то Эвенштейн, командовавший в Сталинграде пулеметным взводом, ответил генералу - « Я звания сам себе не присваивал, мне его дали на фронте!
Прошу снова отправить меня на передовую».
Иванов только улыбнулся и пожал плечами, мол, действуй, как считаешь нужным.
Эвенштейну вернули его справку о выписке из госпиталя, единственный документ в котором было официально указано его лейтенантское звание. Эвенштейн сам добрался до Степного фронта, прибыл в отдел кадров и попросился на передовую, в разведку.
Зиновий Эвенштейн стал командиром разведвзвода, а после и роты, участвовал в 34 разведпоисках, имел на личном счету 22 захваченных «языка».
В конце 1944 года гвардии лейтенант Эвенштейн вернулся на учебу в ВММА с четырьмя орденами на груди и несколькими нашивками за ранения.
Он молча зашел в кабинет начальника ВММА и положил ему на стол свою боевую офицерскую характеристику, в которой был номер приказа от 10/1942 о присвоении первичного офицерского звания,описание боевых заслуг разведчика, и отдельно шла запись о том, что лейтенант Эвенштейн дважды представлялся к званию Героя Советского Союза.
И как отреагировал на этот документ начальник академии мы так и не узнали…
Г.К. - Сколько времени Вы пробыли в госпитале после ранения на Невской Дубровке?
К.А.Н. - Из эвакогоспиталя НОГ меня вывезли в хирургическую клинику ВММА, а оттуда, по «Дороге жизни», я был переправлен на «Большую Землю».
Оказался в Кирове, в Центральном военно-морском госпитале.
В этот город вскоре прибыла и моя ВММА, эвакуированная из Ленинграда.
Поскольку у меня в сопроводительных бумагах было записано - « звание и должность - командир роты 4 -ой От.Бр. МП», то меня, по ошибке, поместили в палату для комсостава.
Палата на четверых. Рядом со мной лежали на койках - мичман с торпедных катеров КБФ с переломами обеих ног, подорвавшийся вместе со своим катером на морской мине. Вторым был капитан артиллерист, командир береговой батареи с полуострова Ханко, с ранением в бедро.
А третьим товарищем по палате оказался старший лейтенант, летчик- истребитель Захар Сорокин, воевавший до ранения в истребительном полку на Северном флоте. Сорокин уже считался воздушным асом и имел на счету восемь сбитых немецких самолетов. Поздней осенью 1941 года Сорокин был сбит в воздушном бою над Баренцевым морем, успел сбить в своем последнем бою один немецкий бомбардировщик и таранить истребитель противника. Когда Сорокин сел на вынужденную посадку, то рядом с ним приземлился подбитый им бомбардировщик, из которого вылезли два немецких летчика.
Сорокин одного из них застрелил из ТТ, а второго, набросившегося на него с финским ножом, он одолел в рукопашной схватке и зарезал…
Потом Сорокин долго шел к линии фронта. Провалился в полынью, обморозил ноги и дальше смог только ползти. Ему удалось доползти до поста СНИС СФ.
Он потерял сознание в ста метрах от поста.
Моряки подобрали его и на собачьей упряжке доставили в тыл.
Из госпиталя в Полярном, Сорокина переправили в Киров, где ему ампутировали ступни ног. К осени 1942 года культи на ногах Сорокина полностью зажили, а вятские умельцы сконструировали ему протезы, на которых Захар смог ходить не опираясь на палку и вернулся в свой полк на Север.
Летая на истребителе с протезами стоп, Сорокин заслужил звание ГСС.
Вот с таким героическим и уникальным человеком, «полярным Маресьевым» меня столкнула судьба.
Окна госпиталя выходили на большой собор, находившийся рядом с базарной площадью. Однажды, в марте 1942 года мне довелось увидеть интересную картину. У входа в церковь стояли человек двести мобилизованных в армию, судя по одежде, все бывшие крестьяне. Несмотря на морозный день, они стояли без головных уборов и крестились. На паперти стоял священник с кадилом и крестом, которым он периодически осенял толпу. Я помню слова священника - «Благословляю вас на битву священную с гиеной огненной, с Гитлером проклятым.
Не видать немцам земли Российской! Не быть народу русскому по пятой нелюдей фашистских! Братья мои! Дети Божьи! Огнем и мечом очистите нашу Родину от вражеской скверны и нечисти! Благословляю вас!».
Эта проповедь была покруче, чем выступления любого политрука.
Здесь же я узнал, что целый обоз с продовольствием, привезенный крестьянами в дар церкви, был освящен и отправлен в наш морской госпиталь для раненых.
Очень запомнился начальник госпиталя военврач 1-го ранга Ерофеев, прозванный за вспыльчивость - «Федя-кипяток».
Весной 1942 года я выписался из госпиталя и был восстановлен на учебе в ВММА.
В августе 1942 года нам зачитали приказ №227 и сразу объявили, что младший курс отправляется на фронт, а наш, третий курс, переводится на обучение по фельдшерской программе, и в ближайшие несколько месяцев все курсанты третьего курса будут также направлены на передовую.
Но этого не произошло по причинам, о которых я уже сказал ранее.
Г.К. - Как проходила боевая практика на кораблях и частях флота?
К.А.Н. - После окончания прохождения учебной программы третьего курса в мае 1943 года, курсантов направили на фронтовую практику в качестве стажеров и дублеров начальников медслужбы кораблей и береговых частей на три действующих флота и на Каспийскую военную флотилию. Небольшая группа курсантов попала на ТОФ и на Амурскую военную флотилию.
Многим курсантам довелось снова ощутить горячее дыхание войны, а некоторым принять непосредственное участие в боевых действиях, особенно тем, кто попал на практику на Черное море. Наш курсант Юра Вишневский высадился с морской пехотой на «Малой Земле», под Новороссийском, будучи ранен пулей в локтевой сустав, не покинул поле боя, продолжая оказывать помощь раненым.
За это его наградили орденом Красного Знамени.
Наградили орденом и Яков Эйдинова, который находясь на практике в дивизионе МО, принимал участие в высадке десантов и отличился в боях.
Иван Бречко попал на практику дублером врача на подводную лодку Л-22 Северного флота, принял участие в нескольких боевых походах, в которых лодка потопила три транспорта противника. Бречко был награжден за участие в этоудачном походе орденом Красной Звезды.
Мой курсантский взвод проходил практику на кораблях Каспийской военной флотилии. Нашу группу возглавил Игорь Солдатов.
К месту назначения мы добирались кружным путем, с пересадками.
Нашей группе выделили старый пассажирский вагон, который прицепили к поезду идущему на восток. Доехали до Свердловска, дальше в Новосибирск.
Там наш вагон прицепили к составу идущему в Ташкент.
Потом долго ехали по пустыне, далее - Ашхабад, Красноводск.
На пассажирском пароходе «Туркменистан» мы пересекли Каспий.
В Баку в штабе флотилии нас распределили по кораблям.
Меня и Анатолия Воробьева отправили во 2-ой дивизион сторожевых кораблей БО ( большие морские охотники -«труженики моря»). К нашему прибытию старший врач дивизиона капитан медицинской службы Новоточинов умудрился убыть в отпуск, так что никаких инструкций и советов мы не получили.
В дивизионе было пять кораблей - «Минер», «Артиллерист», «Боцман», «Зенитчик» и «Торпедист».
Меня определили на БО «Минер», а Воробьева на БО « Артиллерист».
Большие охотники относились к кораблям 3-го ранга.
Это были корабли, недавно построенные на Зеленодольском заводе. Цельнометаллические корабли, сварные, без единой заклепки в корпусе, с обводами, напоминающими эсминец. Три мощных дизеля, каждый из которых работал на свой электромотор, вращающий свой винт, которых также было три. Корабль развивал скорость до 40 узлов. Если пустить работу винтов в «раздрай», то корабль мог развернуться почти на месте вокруг кормы, как говорили моряки - «на пятке». Экипаж корабля состоял из 60 человек.
Командовал БО старший лейтенант Стеленговский. Командир и все остальные офицеры в экипаже - старший помощник, артиллерист и штурман, были выпускниками ленинградских военно-морских училищ.
Вооружение корабля было солидное - на баке, в полубашне стояло орудие калибра 76 -мм, на одном крыле мостика находилась счетверенная пулеметная установка «максим», на втором крыле - счетверенная зенитная установка «кольт», которую матросы называли «швейной машинкой».
Над надстройкой и фальш-трубой располагались три артиллерийские установки 37-мм «МЗА», и две установки - пулеметы ДШК.
На корме, с двух сторон от установки для дымзавесы, располагались бомбосбрасыватели для глубинных бомб.
Большие охотники - корабли многоцелевые, и в задачу этого дивизиона также входило прикрытие от фашистской авиации астраханского рейда.
Вместе с дивизионом БО рейд прикрывали ПЗБ - (плавучие зенитные батареи), такие как «Экватор», и дивизионы канонерских лодок.
Корабли БО выходили в море на 70-100 миль от берега, где с морских танкеров перекачивали бакинскую нефть на баржи, и сопровождали их до Астрахани. Прикрытие морских караванов из Баку и Махачкалы тоже было обязанностью дивизиона. Делали «спец-эшелоны», связывали крепкими тросами пару десятков железнодорожных цистерн без колес, наполненные нефтью или бензином.
Парой, группой или всем дивизионом сопровождали караваны транспортов с «ленд-лизовским» вооружением и продовольствием из иранского порта Пехлеви в Баку, Красноводск, Гурьев и Астрахань.
Условия службы и быта на корабле были тяжелыми.
Люди проводили по два месяца в море без берега.
Не хватало продовольствия и пресной воды…
В начале осени 1943 года наша практика закончилась.
Нас, собрали в Баку перед отправкой в Киров. Но меня угораздило попасть в Главный военно-морской госпиталь флотилии с флегмоной на стопе левой ноги.
Когда флегмону вскрыли, то из раны вылез металлический осколок от немецкой мины, « старый подарок с Невского пятачка».
В ВММА я вернулся на несколько недель позже других курсантов моего взвода… Ехал через Северный Кавказ, Кубань, Старый Оскол, Тулу, Москву…
Долгая история.
Г.К. - Когда курсантов стали посылать на госпитальную хирургическую практику?
К.А.Н. - В Кирове находилось множество госпиталей, и мы очень много времени проводили в операционных и перевязочных.
Но если вы подразумеваете фронтовую хирургическую практику, то наш курс был отправлен на нее в марте 1944 года.
Нас привезли в Ленинград, распределили по госпиталям КБФ, а часть курсантов включили в состав хирургических бригад и групп медицинского усиления, сформированных в ВММА для медицинского обеспечения боевых действий КБФ. Курсанты нашего учебного взвода были включены в группу медицинского усиления 37-го Ижорского Военно - морского госпиталя.
По рыхлому, но еще прочному льду залива дошли до острова Котлин.
В Кронштадте на посадили на буксир, уходящий в Рамбов, ( так моряки называли Ораниенбаум), и мы прибыли в Ижорский ВМГ.
Курсантов Башмакова, Ковтуна, Солдатова, Закржевского, Гвоздева, Перлова и меня - направили на практику в хирургическое отделение.
Но нас, курсантов, постоянно использовали и для эвакуации моряков из медсанбатов переднего края.
22-го апреля меня, вместе со старшим нашей группы Солдатовым вызвал начальник госпиталя и поставил следующую задачу - в течение суток подготовить автоколонну из четырех грузовых машин и госпитального автобуса, оснастить ее всем необходимым медицинским и прочим имуществом и вывести раненых из медсанбата 165 -й бригады морской пехоты ведущей наступательные бои в районе Нарвы. В группе было пять водителей, пять санитаров и четыре санинструктора. Всем выдали карабины, патроны, фляги с водой и сухой паек на двое суток.
Меня назначили старшим этой санитарной автоколонны.
24-го апреля в пять часов утра мы выехали из госпиталя и взяли курс на юго-запад в направлении Нарвы Я ехал в голове колонны на газогенераторном ГАЗе -«полуторке». Сидел рядом с водителем в кабине, которую и кабиной нельзя было назвать. Она была без верха и без дверей. Вместо боковой стенки и двери - был приварен стальной треугольный лист, прикрывавший сбоку, сидевшего в «кабине», от осколков и пуль. За спиной с обеих сторон были закреплены по одной чугунной газогенераторной колонке, между которыми была обтянутая дерматином полумягкая спинка. В кузове расположились санитар с санинструктором.
В полдень добрались до 165-й бригады МП.
За два часа мы загрузили в медсанбате 68 раненых, из которых 22 были лежачими. Двинулись в путь назад. Водитель моей машины сказал, что в этом районе уже ездил и дороги знает хорошо, что есть проселочная дорога, которая значительно сократит наш путь и мы еще засветло сможем вернуться в госпиталь. Я дал согласие, и мы свернули с шоссе на проселок. И когда уже оставалось метров тридцать до выезда на основную трассу к госпиталю, шофер увидел, что колея сильно выбита и, боясь сесть рамой на образовавшийся земляной горб, вывел левое колесо на обочину дороги. Не успели мы проехать и пяти метров, как перед моими глазами возникло яркое пламя, и раздался сильный оглушительный раскат грома. Какая-та сила оторвала меня от сиденья, и я вылетел из «кабины», благо в ней не было крыши. Взрывом меня выбросило на правую обочину.
Когда я падал, то мне показалось, что я вижу каждую травинку.
Страха я не испытал, все происходило так быстро, что я даже не успел испугаться. Упав на землю я не почувствовал боли, но увидел как на меня падает газогенераторная колодка. Я не чувствовал ни удара, ни боли, ни страха.
Было спокойно и даже безразлично. Я не услышал, а вернее сказать почувствовал, что у меня в голове что-то хрустнуло, и моментально отключился.
Белый свет для меня погас, и время остановилось…
Как потом оказалось, съехав с колеи на обочину, машина наехала передним левым колесом на старую противотанковую мину, и после взрыва перевернулась на правый бок. Шофера разорвало на части. Левую газогенераторную колонку оторвало и она, отлетев в сторону, упала на меня.
Всех, кто был в кузове, выбросило из машины.
Санитар и раненый лежавший у левого борта были убиты. Санинструктор и остальные раненые получили ушибы, небольшие ранения и сотрясения.
Их быстро загрузили в другие машины. Идущие за нами машины во время взрыва не пострадали, так как дистанция между грузовиками была 20-25 метров.
Меня вытащили из - под колонки. Как мне потом рассказали, я не двигался.
Не определялось дыхание, и не прощупывался пульс. Клиническая смерть… Крови нигде не было видно, только из левого уха вытекала сукровица. Мне стали делать искусственное дыхание и закрытый массаж сердца, сделали подкожно и внутримышечно уколы из препаратов, находившихся в санитарной сумке.
Из санитарного автобуса принесли кислородную подушку.
Вдруг, я шевельнул ногами и глубоко вздохнул…
Когда я очнулся, то услышал -«Живой! Дышит! Быстро его в машину!».
Минут через двадцать меня доставили в госпиталь.
Но я снова потерял сознание и очнулся только через сутки. У меня обнаружили перелом основания черепа, перелом костей левого предплечья и общий ушиб тела. Только через месяц мне разрешили встать с госпитальной койки.
Я заново учился ходить. Постепенно уменьшились и жуткие головные боли.
Я плохо слышал левым ухом, перестал ощущать запахи и вкус.
Мог спокойно, на спор на стакан компота, проглотить столовую ложку горчицы с перцем и при этом даже не скривиться.
В июле меня перевели из Ижорского госпиталя для продолжения лечения в Ленинград, в неврологическое отделение ВМГ №1 на проспекте Гааза.
Меня навестил мой товарищ Игорь Солдатов и рассказал, что всю группу, живых и погибших, участвовавших в доставке раненых из под Нарвы, представили к наградам.
По возвращению в ВММА, после госпиталя, в августе, мне вручили орден Отечественной Войны 1-ой степени.
Г.К. - Летом 1944 года ВММА вернулась из эвакуации в Ленинград, и в октябре 1945 года Ваш курс был выпущен из ВММА и направлен на службу на различные флота страны. Куда Вы попали служить?
К.А.Н. -Мало кому из нас улыбнулось счастье получить назначение в Ригу, Таллин, Либаву, Кенигсберг или на Черноморский флот.
Подавляющее большинство выпускников нашего курса попали служить за Полярный круг и на Дальний Восток.
Куда только не занесла флотская и армейская служба моих товарищей. Владивосток, Находка, Комсомольск-на -Амуре, китайские Порт-Артур и Тучензы на Ляодинском полуострове, корейские Сейсин и Расин, на побережье Амура, Тихого океана и Баренцева моря, в гарнизоны на Сахалине, Кильдине, Курилах, Новой Земле, на полуострова Рыбачий и Камчатка, в бухты Ногаево, Тетюхе, Пуманки, Йоканьга и так далее, в самые печально знаменитые «медвежьи углы»… Я получил назначение на Тихий Океан.
Начинал службу врачом авиагарнизона Николаевка, в котором дислоцировалась минно- торпедная дивизия МА ТОФ, старшим врачом 38-го ИАП 12-йо ШАРКД, начальником медслужбы Владимиро-Ольгинской ВМБ, начальником приемного отделения Главного военно - морского госпиталя ТОФ, командиром экспериментального отдельного медицинского батальона - ОМБСН, предназначенного для действий в условиях атомной войны.
О моих одиннадцати годах жизни проведенных на Дальнем Востоке можно рассказывать очень и очень долго…
Но в 1957 году я перенес инфаркт, был комиссован из армию по состоянию здоровья и в звании майора уволен в отставку.
В мае 1957 года вернулся в Одессу и до 1992 года, до выхода на пенсию, работал хирургом в родном городе и заведующим кафедрой хирургии.
Г. К. - После войны Вы возвращались на места боев 1941 года, на Невскую Дубровку?
К.А.Н. - Да… И это возвращение было для меня тяжелейшим испытанием… После поездки под Ленинград, приехал назад в Одессу, но все ужасы Невской Дубровки прочно вернулись в мое сознание и долго меня не отпускали.
Часто по ночам, я снова видел в кошмарных и мучительных снах наши атаки, лица своих убитых товарищей, морских пехотинцев…
Цвет нации, лучшие люди страны погибли там, но не отступили…
И мы, живые, всегда будем в вечном и неоплатном долгу перед погибшими в боях за нашу Родину…