Я родился 28 марта 1923 года в селе Синьково Раменского района, что на Ново-Рязанском шоссе, на бугре за Москвой-рекой. Село было большое: церковь, школа, большая больница, я там 49 дней пролежал со скарлатиной. Недавно мы ездили туда, в Синьково, - я его не узнал. Оно раньше было буквой "Г", а сейчас там понастроили! В 60-х годах не было никаких изменений; приехал, узнал свою деревню. А сейчас приехал - не узнал. Школы нет, церковь не работает, больницу ликвидировали, - одни коттеджи стоят.
Мой отец был ювелиром, 14 лет в ювелирных мастерских проработал. В 1932 году он переехал сюда. Нас в семье было четверо детей. Мне - 7 лет, остальным 5 лет, 3 года и один год. В 30-х годах отца заставляли идти в колхоз. Он говорит: как же я пойду в колхоз, когда я даже не знаю, как запрягать, я же ювелир. Пришли, забрали из подпола картошку, мы с сестрой ходили по миру. Отец продал дом и уехал в Перово, тогда это уже был город. Жили в маленькой комнатушке, спали на полу, "черняшку" кушали. В те года был голод. Целый день стоишь в очереди, пока не получишь "черняшку".
В школе я пропустил год в связи с переездом. Окончил семилетку, поступил в строительный техникум на Ульяновской. Потом пришли инструктора, агитировать в авиацию. А когда я видел самолёт, что-то во мне всегда ёкало. Желающих было много, но многих отсеяли по состоянию здоровья.
- Как отбирали в аэроклуб?Во-первых, нужно было образование, хотя бы девять классов. И главное - здоровье. Чтобы попасть туда, сразу надо было пройти очень серьёзную медицинскую комиссию. Зимой изучали теорию, моторы, всякие штурманские дела. А летом 1940 года мы уже начали летать. Нам всего по 17 лет было, пацаны. Занимались вечерами, без отрыва от учёбы: окончил занятия в техникуме и едешь туда. Сначала штаб был здесь, на Пятницкой, а потом на Большой Татарской. Перед полётами - медицинская комиссия, по окончанию аэроклуба - опять медицинская комиссия. Кто прошёл, тех направили в училище. После аэроклуба мне было присвоено звание пилота.
В 1940 году, в июле месяце, я уехал в школу пилотов в Ворошиловграде. Военно-авиационная Ворошиловградская школа пилотов имени пролетариев Донбасса, около 7 тысяч курсантов. Курса молодого бойца не было, сразу - полёты. Сначала нас проверили на По-2, потом летали на ССС и СБ. ССС - это тот же Р-5, только облегчённый. На По-2 у нас проверили технику пилотирования, потом посадили на Р-5, сначала с инструктором, а потом - на СБ. В 19 лет я уже летал самостоятельно. Перед войной я успел самостоятельно вылететь на СБ. А потом началась война.
- В училище была воинская дисциплина?Курсантская, не солдатская, но мы слушались. Дедовщины не было. Каждый старался быть летчиком.
- Как для вас началась война?Я уже год, как был в училище, уже летал на СБ. Это было воскресенье, мы пошли в кино, и там объявили о начале войны. Потом, когда немцы подходили, нас пустили на самотёк. Говорят: поезжайте до Сталинграда и дальше, на Уральск. Ни еды, ничего нам не дали. Мы пешком шли до Калача, 500 километров за 20 дней. Потом в Сталинграде нас там посадили на пароходик до Саратова, а оттуда на поезде до Уральска. И в январе 1943 года я уже летал на Илах. СБ, как самолёты, уже отошли.
- Когда вы окончили программу СБ?В 1943 году. Закончили раньше, но ждали чего-то. В марте 1943 года попали на фронт, в Первую Гвардейскую дивизию. Уже Сталинград закончился.
- Какой налет у вас был после училища?На По-2 налетал 20 часов. Много посадок. Взлетел - сел, это 5 минут.
-
Говорят, в училищах бензина не было, кормежка ужасная…До начала войны кормили как на убой, а потом - сухой паёк и шагом марш на восток. В Уральске были трёхъярусные нары, столько вшей было, не успевали их бить. Мы сжигали свитера в печке. Вообще плохо было с одеждой: все потрепались, пока шли пешком. Было голодно. Из кормежки в основном была пшёнка с мясом. Один парень потерял сознание и разбился на СБ. потому что нормальную еду давали, если ты летаешь. А до этого давали баланду.
А в Уральске, знаете, какие морозы? У СБ два мотора, они плохо заводились. Курсанты их чистили, мыли.
- Там касторовое масло, как его же отмоешь?Мы их бензином. Летали по выбору: из десяти человек в группе инструктор выбирал одного-двух, доводил до конца и выпускал.
- Вас выпустили командиром или сержантом?На СБ был сержантом, а после Илов дали младшего лейтенанта. И на фронт поехал младшим лейтенантом.
- Переучиваться с СБ на Ил сложно?Да. Они совершенно разные. СБ - двухмоторные, лёгкие, а тот тяжёлый. Бежит, бежит… Моторы сильные, 2000 лошадиных сил, 2,5 тысячи оборотов в минуту.
- Спарки были для переучивания?Да, заводские.
- Боевое применение в училище не проходили?Нет. Летом 1942 года мы летали на УТ-2. Это двухместный самолёт. Я лечу, со мной товарищ сидит, а потом меняемся, и он идёт по маршруту. Так и летали на УТ-2, пока Илы ждали. Они пришли к осени 1942 года. Я даже успел побывать в колхозе. Делать в училище нечего, нас отправили в колхоз Макарова. Я там заработал 156 трудодней, за которые дали картошку (я её инструктору отдал), табаку. Подогнали машину и всё забрали.
Потом нас отправили в ЗАП в Кинель, в распределитесь. Там мы пробыли месяц. Потом пришёл из дивизии подполковник, отобрал 20 человек в Первую Гвардейскую дивизию. Ему нужно было 22 человека, нас не хватило, и он забрал двоих из Чкаловской.
- Вы в дивизию прилетели на самолётах?Нам дали четырёхмоторный ТБ-3. Мы залезли в бомболюки, там тепло: моторы греют. Нас было 22 человека, нас одели, дали унты. Нам было тепло. И на бреющем полёте полетели в Котельниково.
Сначала в дивизии нас тренировали. Пока была передышка, нас учили стрелять, мы летали на боевое применение - парой, четвёркой. У кого получалось, тех постепенно вводили в строй. Так мы летали месяца полтора. Кормили на убой: мы были худые, и нас пока откармливали.
У Котельникова всё время летали разведчики.
- Когда вас распределили по полкам?В мае. Перегнали самолеты под Запорожье. Мы стояли не на аэродромах, а на грунтовых площадках. У Ила шасси крепкие, две стойки - не разобьёшь.
- Какой у вас был полк?Сначала 655-й, а потом 75-й Гвардейский. Нам на Миусе дали гвардию. Мы перелетели в Новошахтинск, а там уже начались боевые действия. Летали на аэродромы Иловайск, Кутейниково, Волноваха. В первый раз летали в тыл, далеко, за 70 километров. Это тяжело было. Потом нашу эскадрилью - командиром эскадрильи был Прудников - перебросили в Ейск, топить баржи и катера, которые по морю поставляли технику в район Таганрога. В эскадрилье нас было 6 экипажей и 4 истребителя в роли разведчиков. Разведчики как заметят что, так сразу нас поднимают. Один раз мы утопили здоровую баржу. Думали, взорвётся, но она не взорвалась. Видимо, там техника была. Потом нас обратно забрали в Новошахтинск.
- Каково летать над морем?Приятно. Там всегда была хорошая погода, видимость - миллион на миллион. Горизонт, правда, в дымке. А вообще приятно лететь.
- Звук мотора по-другому работает, не страшно?Мотор всегда хорошо работал, звенел. Нас забрали обратно, и началась Миусская операция. Я сделал один вылет на передовую, а на втором вылете меня ранило. На пушки и пулемёты снаряды идут звеньями: осколочный, бронебойный, трассирующий - вот так набирают. И мне снаряд попал в развилку. У меня вот здесь фонарь, а здесь бронеспинка, и в щель между бронеспинкой и фонарём попал осколочный. Как дал, - у меня аж пыль в кабине, приборы полетели, и вся спина… как будто кто-то толкнул. А потом ничего. Если бы попал бронебойный, он бы вышел, а тут осколочный. Я не мог дальше лететь, потому что сидел весь в крови. Садился вне аэродрома: шасси были перебиты. Сел на живот. Там как раз был какой-то "подскок", у них была медицинская сестра. Сразу сообщили обо всём. Я около месяца лежал в медсанбате, потом меня отправили в дом отдыха в Элисту. Там побыл дней десять, и - опять вперёд. Дальше летали в Мелитополь, на Левобережную Украину, действовали по переправам и в Крыму.
Мы летали на Сиваш, у нас там погиб комэска. Там такая непробиваемая сила была: они укрепились в этой воде, там же соль. И мы там долбали, долбали… Зашёл истребитель, как дал мне. Я почувствовал: трасса пошла, по мне бьют, над головой пролетел бронебойный. Такую дырку сделал в бронестекле, и мне как дало обратно! На сей раз тоже повезло. Если бы был осколочный, что было бы с моим лицом? А так мне запорошило глаз. Еле-еле смотрю, но погода была хорошая. Аэродром от Сиваша был недалеко, километров за двадцать. Быстро сел, дал ракету, - прибежали. Дней 10 не летал. Вытащили все осколочки, всё время мазали зелёнкой. Повезло!
А вот дальше. Наши войска уже вошли в Крым, прорвали Сиваш. Вся техника, которую немцы держали по Крыму, - и с Керчи, и Сиваша - стала оттягиваться к Севастополю. И мы - давай по аэродромам бить. Столько там скопилось техники! Зениток столько!
У меня уже был 56-й вылет. Пошли на 6-ю версту между Балаклавой и Севастополем. Здесь меня истребитель поджёг. Знаете, какие у нас баки были: бак сзади меня, в плоскостях и подо мной ещё. Вспоминаю иной раз: как мы сидели на пороховых бочках? Ранить меня не ранили. Я стрелку говорю: "Прыгай!" - а он не отвечает. Видимо, немножко выпивши был. Почему? Потому что перед вылетом мы на своём аэродроме, в Доребурге, уже на полосе выстроились, и тут приказ: отставить. А вернуться обратно в светлое время мы не могли. На следующий день, с рассветом вылетели. Видимо, он где-то… Уже моторы работали, уже начали взлетать, он подбежал, на плоскость запрыгнул и туда махнул, в свою кабину. Зря он махнул. Я полетел бы без него - он остался б жив. Борис Поляков, сам из Таганрога, был стрелком у Ванюшина, у командира полка. Потом ко мне перешёл.
- Он старше вас был?Нет. Мы все там были молодые. Постарше были комэски, Коровин, Кондагур, командир полка: может, 35-38 лет. Ещё штурман полка, начальник ВСС.
И вот зажглись, что делать? Огонь лижет, особенно с левой стороны, с правой не было ничего. Ожоги не заживают здорово-то. Целый месяц после этого у меня лицо было красным: молодая кожа, вот как шлем был надет. Особенно слева, потому что я с левой стороны выпрыгивал из самолёта. Что делать? Стрелок не отвечает. Самолёт горит. Только прыгать.
- Почему не сажать?Сгоришь. Горит бак, сядешь - бак разорвётся, другие баки будут взрываться, всё вспыхнет… Только прыгать. Я стал набирать высоту. Смотрю, у меня, видимо, что-то перебито: заклинило руль. И самолет не идёт горизонтально. Хочу ручку отжать, - но сколько он может набирать высоту? Потом потеряет… Я отвернул от моря, туда, в горы. Но далеко отойти не удалось, потому что не мог управлять… Что характерно, открываю фонарь, а он не открывается, его заклинило. Видимо, попал не один снаряд.
Между прочим, когда я сел с осколками, тоже фонарь не открывался. Так мой стрелок, хотя тоже ранен был - у него кровь текла - вырвал всё. Нашёл дрын, засунул куда-то там и открыл. И я сразу вспомнил, что делать. Я тогда худым был. Днём, когда летаешь, не хочется ничего есть. Выпьешь компота или чая, - всё, больше ничего. Потом уже вечером, когда прилетим, выпьем по 100 грамм, один раз хорошо покушаем. Так что я худой был. Ноги в приборную доску - и двумя руками тяну. Немножко открыл - сантиметров на 20. Я голову просунул, меня здорово лизануло. Потом сообразил, повернулся плечами. Самолёт уже находился в штопоре, в перевёрнутом состоянии, и я выпал. Там было 1000 или 800 метров.
Хорошо. Смотрю, раскрылся парашют, но стропы были все закручены, - я, наверное, в штопоре был. Я раскручиваюсь потихонечку и думаю, куда садиться. А на меня заходят два мессера, метрах в двухстах от земли, и как - бу-бу-бу! Я раскручиваюсь, переворачиваюсь, и смотрю - а у меня под ногами трасса пошла. Повезло! Не успели они ещё раз зайти, я уже был на земле. Прилёг в траншею, из истребителя ещё как дали по парашюту. Я побежал.
Потом слышу, кто-то мне кричит в овраге: "Эй, иди сюда!" Побежал. Там шла дорога, зенитки стреляли по нашим самолётам. Думаю, всё, не наши. За поворотом дороги стоит наша полуторка и рядом человек в немецкой форме. Я быстро вправо и лёг около дороги. Это опять меня спасло. Они так поняли, что я сюда не побегу: тут речка, дорога, пустая местность, ни деревца, ничего. Значит, я побежал куда-то в другую сторону. А было уже 16 апреля, на деревьях в Крыму уже листья были, это меня и скрыло. Я лежу, наблюдаю, там метров 100 было. Идут двое с винтовками. Один из них мой парашют скрутил - и на плечо. Пошли в противоположную сторону. Они могли окружить меня и выйти сюда, к дороге, но, кажется, не додумались.
Что делать? Планшет у меня оторвался, а там была шоколадка такая, круглая. Мы же вылетели с рассветом, ничего не ели. Из-за волдыря весь палец раздут был, не сгибался. У меня была финка - мы их делали, когда были курсантами. Точили из расчалок По-2, набирали ручку из разноцветных мыльниц. Такая хорошая финка была. Я палец финкой - раз, и вспорол волдырь, всё вышло оттуда...
Вопрос: как идти? Я был в комбинезоне, разрезал его пополам, сделал куртку. Гимнастёрка, кирзачи, брюки - на мне. У меня было два ордена - Красное Знамя и Звезда - и гвардейский значок. Знамя дали перед Крымом, за Левобережную Украину. Я финкой вырыл ямку, туда положил шлемофон, остатки комбинезона, и землёй засыпал. Кобуру ещё туда. Зачем мне кобура? Вопрос стоял так: если бросать пистолет ТТ, ты никто. Если пистолета нет, нужно взять временное удостоверение лейтенанта. Это я отдельно сложил, вместе с орденами. Больше у меня ничего не было.
Такой хороший был пистолет, пристрелян был здорово. Мы всё время из него стреляли. Воробей летит, - раз - и воробья нет. Развлечение такое было. Или, например, сидим, ждём вылета. В капонире идёт спор: ставят часы, отходят на 50 метров - и кто попадёт. А не попадёт, значит, часы его. Где брали часы, даже не знаю.
Теперь бежать, немедленно бежать. Почему? Потому что иначе засидишься здесь. Передо мной была дорога, дальше - речка Чёрная. Пока я сидел, мимо проехал обоз. Я думал, тут меня и увидят, но нет, всё прошло тихо. Прислушался, у дороги нет никого. Бегом. Что хорошо, мне было видно Севастополь, оттуда шли колонны наших людей. Куда они шли, я не понял. Я думаю: вот хорошо, смешаюсь с ними. А потом решил: нет, вперёд. У меня же всё лицо обгоревшее, ни ресниц, ни бровей. Когда я вышел к своим, то даже не мог есть, так у меня всё было воспалено, всё стянуто. Побежал к речке. Она небольшая и неглубокая, я замерил, но бурная. Плавать я умел, но вода ещё была холодная, апрель же. Перебросил пистолет на тот берег и бултых в воду, меня немножко завернуло, но успел зацепиться за какую-то корягу на том бережку. Выхожу, - передо мной мужик, посмотрел на меня так и пошёл. Я думаю, это партизаны были. Забрал пистолет, вылил воду из сапог, портянки выбросил - они все мокрые, ноги только натрёшь - и пошёл в город.
Иду я, вижу: винтовки валяются, черепа. Здесь, видимо, оборона проходила в начале войны. Самолёты летают, пикируют. По ним и определил, где всё-таки передовая. Там наши "пешки", Пе-2, летают, бомбят. По ним как дали - сразу пара штук загорелась. Ю-87 тоже один за одним летают.
Обошёл я Севастополь, Дальше была дорога, за ней - холм, на который мне подняться надо было. Думаю, здесь перейду. Когда поднялся, мне так хорошо стало. Решил отдохнуть, но подумал: спать нельзя. А тут по дороге подъезжает машина, и прямо ко мне идут немцы-связисты. Со мной рядом куст был мощный, я туда и залез. Они прошли мимо, натянули какие-то провода. Я так решил: если кто заметит, сразу махну их из пистолета, кувырком в траншею под горой и побегу. Когда они подошли, я высунулся в траншею и начал обходить… долго рассказывать.
Как мне захотелось кушать! А лес кончился, дальше был какой-то аул. Там зелёная трава была, озимые, и прошлогодний лук. Я съел лук, - неприятно, конечно, но съел. Траву пожевал, в карман положил. Это же озимые, они питательные. Тут кто-то по мне стрельнул. "Эй!" - кричит, пули рядом просвистели. Я побежал. Вижу: ребята играют. Попросил позвать взрослого, один пацан позвал отца. Тот пришёл, говорит: не бойся, немцев сейчас в ауле нет. А что лицо у меня всё обожжённое, так в случае чего, можно сказать, что ошпарился. Я отдал ему военные брюки и гимнастёрку, взамен мне дали брюки навыпуск, рваные, и шапку какую-то чёрную. Сапоги свои оставил.
У них я сразу лёг и заснул, беспечный был. Будит меня пацан, говорит, что пришли разведчики. Я быстро встал, познакомился с ними. Их было четыре человека, шли на разведку в соседнее село. Я показал справку сержанту. Хорошо, что я её оставил, иначе без справки я вообще никто… Сержант её посмотрел, спросил: есть оружие? - Да, есть пистолет. - Ну мы сходим сейчас, потом вернёмся и пойдём в штаб полка. - Хорошо. Они пришли, уже знают всё. Там батарея их стоит, там ещё что-то. И говорят: я куда шагну, и ты туда же, а то там мина, там... Привели так меня. У меня голова разболелась невыносимо, я лёг на деревянный пол и сразу уснул.
Это мы пришли в деревню Заланкое. Там как раз передовая. Сколько было раненых, как они кричат! Их было человек 8 или 10. У кого руки нет, кого в голову ранило. Я так посмотрел и думаю, а у меня-то что?
Я говорю, что пойду дальше. А мы после выполнения задания должны были перелететь из Джанкоя в Сарабус. Думаю, до Сарабуса и пойду. Смазали мне маслом ожоги, и я пошёл. Вышел на дорогу, - едет особист, лейтенант. Спросил меня, кто я такой. Посадили в машину, в кузов. Так и доехал до Симферополя, а дальше нашёл попутную машину на Сарабус. Приехал, а меня не пускают. Я опять предъявил справку.
Пришёл к командиру дивизии, оказывается, там стоят не наши, а истребители. Я опять справку предъявляю. Он позвонил в нашу дивизию, связь была. Говорит: идите пока в санчасть, вам обработают раны. Поспал. Утром встаю, - умываться нельзя. За мной прилетел По-2, на нём доставили меня в полк. Это 136-й полк был. Жихарев, командир полка, меня узнал, по глазам понял. Ребята все вокруг, а я одет непонятно во что.
Долго потом лечился. Присыпали ожоги стрептоцидом. Говорят: не ковыряй, когда чесаться будет, а то будет шрам. Потом меня отправили в Евпаторию, там я побыл дней 8, и за мной приехали. Поехали в Белоруссию, там командир дал мне провозной, и мы улетели на 3-й Белорусский фронт. Здесь я сделал 56 вылетов, стал командиром звена, хотя ещё лейтенантом был. А потом дали старшего лейтенанта, в этом звании я и закончил войну.
Но в Белоруссии было легко после юга, очень легко. Крым многих похоронил. Когда мы улетали после юга, нас человек 7 старых оставалось. Но мы были из гвардейской части, так что нас дополняли, дополняли. Только давай, вперёд.
- Почему в Белоруссии легко было?Сопротивление было меньше. Мы там окружили немецкую группировку. Наша дивизия сделала заторы дорог, чтобы они отступали пешком, а не на технике. Как-то они пошли на наш аэродром, мы начали подниматься и на них пикировать. Потом под Минском было окружено много немцев, и они могли напасть на аэродром. Там я сделал 36 вылетов. За Белоруссию мне дали орден Александра Невского.
А потом Пруссия, там здорово рубались. Особенно в марте и апреле много погибло людей. И меня сбили. А говорили - броня… Мы низко спустились, и в меня попал бронебойный снаряд. Мотор в броне, 8-10 мм. Пробило эту броню, пробило картер мотора, и мотор - чих-чих… Хорошо солнце было. Как мотор стих, я - сразу на свою территорию. Порубил у них там связь и сел на окоп, к своим, конечно. Вот тебе и броня!
- Она была противопульная, но снаряды, конечно, не держала.
Не знаю, что там был за снаряд. Мы сели, самолёт перевернулся на 180, думал, взорвётся. Но нет. Домой пошли пешком со стрелком. Мой последний стрелок сам был из Омска, сейчас в Крыму живёт. Три ордена Славы имеет. Мы с ним в Белоруссии и в Пруссии летали.
- Ордена за сбитые давали?Нет, за вылеты. 20 успешных вылетов - Знамя. И то просто за вылеты Знамя давали редко, нужно было ещё что-нибудь. Например, вот меня сбили - это уже кое-что. Или, например, если хорошо попадёшь, что-то уничтожишь. Сейчас люди пишут: уничтожил 5 танков, самолётов. Как он мог уничтожить столько танков, когда летали строем по 6 самолетов? Мы вместе слетали, что-то уничтожили. Кому писать? Делить на всех или как? Адъютанты, конечно, в своих талмудах что-то пишут…
Мы стояли в районе Литвы, в районе Волковыска. Там стояли немецкие танки без горючего, и, по данным разведки, к ним должен был прийти эшелон. И вот на этот эшелон должен был летать наш полк. Я летал в третьей группе, потому что наша эскадрилья была третьей. Группы были по шесть самолетов. Мы его уничтожили, но в первой группе погиб ведущий, командир эскадрильи. Он был постарше меня. И кому писать, что эшелон уничтожен? Что, я уничтожил полпаровоза? Абсурд, конечно. Я никогда ничего не писал. Считал: жив, значит, всё нормально. Я был 5 раз сбит, трижды ранен.
Первый раз с осколками. Второй раз - с лицом… Я там крутился, вертелся, по сути дела, был сбит. Третий раз, когда прыгал. Четвёртый раз я сел опять в Крыму. Когда мы летели на 7000, какой-то дурак - Валентин Шапиро (из 31-го Гвардейского), был такой истребитель, - сказал, что на аэродроме в Джанкое в капонирах стоит немецкий самолет. Мы подняли полк. У меня были ПТАБы, и отказал магнето. Я взлетел, на одном магнето не получилось бы, смотрю, мотор не тянет. Пошёл на посадку. Мотор и так работал слабо, а на посадке совсем отказал. Я сразу отвернул и сел, чтобы не врезаться в самолёты, которые стояли на аэродроме. Думал, сейчас взорвусь, но ничего. Почему? Эти степи такие ровные - это меня и спасло. Если бы были какие-то препятствия, то всё. Я долго думал, почему люди взрываются в воздухе. Оказывается, если в ПТАБ попадёт любая пуля, он взрывается. Я проэкспериментировал в Крыму: поставил ПТАБ на снег, отошёл, из винтовки - раз. Пух! Простой патрон из винтовки! Отверстие сделал - на полметра в землю ушёл. Вот почему люди гибнут.
У меня была хорошая техника пилотирования, отвёл самолёт и сразу сел, даже шасси не успел убрать. Март, - все колеса были в грязи. С такой нагрузкой садиться! Люди на аэродром боятся садиться с бензином или керосином. Если хорошо посадишь, чего бояться? Зачем вырабатывать керосин, когда можно хорошо сесть? Если летал с полной нагрузкой, сможешь сесть с горючим.
- Вы начали летать на двухместном самолёте?Немножко летал на одиночном. По пилотированию они одинаковые. Ил-10 вертлявее, меньше. Нам его в конце войны дали. А так закончили на Ил-2.
- Потери в основном от истребителей или зениток?В основном от истребителей и эрликонов - четырёхствольных. Крупнокалиберных зениток я не боялся. От них чёрные дымки остаются. Малокалиберные, 37-мм - это белый разрыв. А эрликоны - трасса.
- Прикрытие всегда было?Не всегда. Почему? Потому что труд штурмовика и труд истребителя - это две разные вещи. Мы их называли - шарамыжники. Они говорят: вы идите, по вам бьют, бьют, - а вам хоть бы что. А сами сразу отходят. Если нас атакуют истребители, они тоже в бой ввязываются, а мы опять идём…
Я общался с маршалом Константиновым Анатолием Устиновичем, мы с ним в Евпатории водку рубали. Он как раз был в этой 6-й дивизии или корпусе. Они нас прикрывали. Я ему говорю, сколько раз мы подтверждали?
Что такое лётчик Ила? Он должен пилотировать. Истребитель - тоже. И ещё стрелять. Больше истребитель ничего не делает, ну связь там держит. А лётчик Ила должен бомбы везти и прийти вовремя, минута в минуту. Если опоздаешь, то можешь по своим ахнуть, а потом - тебя за шкирку! Кроме того, надо отыскать цель, а бывает ведь, погода плохая. Потом нужно сбросить бомбы. Стрелять. РС-ы. Пушки и пулеметы. Да ещё у стрелка есть авиационные гранаты, они спускаются, чтобы снизу не заходили. Когда стрелок скажет мне: давай! 10 гранат было на парашюте. И со стрелком надо держать связь, и со своим аэродромом, с наводчиками. Вы понимаете, какой объём работы?
- Взаимоотношения с истребителями какие были?- Мы с ними почти не встречались, только в воздухе. Были на одном аэродроме, но встречаться некогда. Представители ездили, договаривались, как завтра будут прикрывать, как что делать, а так - нет. Некогда!