Другие критики утверждали, что евреи не только заправляют немецкой модой, но и владеют большинством швейных предприятий мира. Хотя цифры в 80–90 %, приводимые теми, кто кричал о «еврейском захвате», не имели ничего общего с реальностью, евреи действительно владели несколькими крупными универмагами и контролировали около 49 % моделирования и производства одежды в Берлине, немецкой столице моды. В начале 1930-х годов, во взрывоопасной атмосфере депрессии, успехи евреев вызывали негодование и делали их козлами отпущения.
Антисемитские и националистические лозунги в период между мировыми войнами звучали постоянно и по самым разным поводам, так что к 1933 году, когда нацисты пришли к власти, аргументы уже были полностью сформулированы. «Благородным немецким женщинам» годилась только немецкая одежда, то есть созданная «арийскими» модельерами и промышленниками. Чтобы немецкая одежда обрела должную «расовую чистоту», швейную промышленность следовало избавить от чуждых еврейско-французских влияний.
Эта точка зрения подытожена в статье начала 1933 года:
«Мы знаем… что парижские шлюхи задают тон в фасонах, которые предлагаются немецким женщинам; и что… еврейские дельцы и разработчики готового платья стряпают "высокую" моду в сговоре с прядильной и ткацкой промышленностью и при поддержке шлюх, которые гордо расхаживают в этих товарах… Стыд и позор, унижение и упадок немецкого вкуса, немецкой уверенности в своих силах… Неужели этот кошмар никогда не кончится?.. Соберемся же под знаками свастики, вращающегося креста, солнечного круга… Пробил час, когда чуткие к моде немецкие покупатели должны сердцем ощутить всеобщее братство немцев в новом, всеобъемлющем германском государстве. Иначе этому всеобъемлющему государству придется прибегнуть к силе даже в области вкуса».
В «Национал-социалистическом женском ежегоднике» 1934 года были опубликованы очерки «Одеваюсь ли я со вкусом и умеренностью, как подобает немке?» и «Повседневные хозяйственные обязанности немецкой хозяйки: покупки и расходы». Первый предостерегал немок против пагубного влияния в моде — в основном еврейско-французского. Слишком долго, говорится в нем, эта отрава разъедала наших женщин физически и эмоционально, тем самым способствуя вырождению нации и расы. Затем автор очерка переходит к порицанию искусственности, превалирующей в моде. Нельзя красить волосы и подкрашивать глаза, одежда не должна выглядеть вызывающе. Еврейским магазинам, продвигающим подобные противоестественные и чуждые немецкому духу идеи, следует объявить бойкот. Одежда не должна более бесчестить женщин; ее создатели должны быть преисполнены здравым националистическим духом. Мода, таким образом, обязана стать образцом общественной нравственности, быть безупречной с экономической, художественной и технической точки зрения. Вот тогда немецкая женщина сможет с гордостью демонстрировать свою принадлежность к нордической расе. Автор второго очерка, посвященного разным подходам к потреблению, уговаривает немок ответственно относиться к покупкам и ставить на первое место интересы нации, а не собственные, иными словами — покупать только немецкие товары.
Журналистку Агнес Герлах тревожит, что упадочническое влияние французской моды на немецких женщин отрицательно сказывается на здоровье нации и в частности — на росте населения. Фактов в пользу этого вывода она не приводит. Другой автор сетует, что женщины пользуются тушью и румянами, красят волосы, выщипывают брови. Если женщина живет полной жизнью, она не нуждается в этих порочных вещах и не поддается чужому, упадочническому, нездоровому и ненужному влиянию. Особенно чуждым немецкому духу объявлялось использование косметики.
Официально поддерживая образ «арийской красавицы» — крепкой, здоровой, загорелой, женственной — нацистская партия клеймила позором женщин, пользующихся косметикой, употребляющих алкоголь и сигареты. Считалось, что солнце и здоровый образ жизни могут и должны выполнять функцию румян. Еще в августе 1933 года районный комитет (Kreisleitung) НСДАП в Бреслау издал указ не пускать на партсобрания накрашенных женщин. Повсюду в общественных местах висели плакаты: «Немка не курит». Партийные чиновники выносили предупреждения женщинам, позволяющим себе пить алкогольные напитки и курить; устраивались публичные просмотры специально снятых фильмов о вреде курения. Вопрос мужского курения при этом не рассматривался.
Подобные темы затрагивала и газета Das Schwarze Korps — печатный орган СС, заявляя, что СС намерен «всеми силами разоблачать… и выводить на чистую воду тех, кто помешался на иностранной моде». «Неарийская одежда, подчеркивающая индивидуальный стиль, а не единство, поддерживаемое СС» была объявлена «нездоровой» и «чуждой германской расе». В подкрепление этой позиции женщинам, участвующим в программах Лебенсборн, запрещалось красить губы и ногти и выщипывать брови. Во главу угла ставилось здоровье и хорошая физическая форма. Румянец на щеках должен быть следствием спортивных упражнений, а не косметических ухищрений.
Форма «Союза немецких девушек» (Bund deutscher Madel) состояла из закрытой белой блузки с короткими рукавами, черного галстука, темно-синей юбки строго определенной длины, коротких белых носков и коричневых кожаных туфель. Никаких украшений, ни следа индивидуальности, ничего, что могло бы отвлечь внимание от символической значимости формы, — только Einheitlichkeit и Gleichheit, единообразие и тождественность.
Даже в ситуациях, не требовавших униформы, девушки были обязаны носить одежду, выражавшую «простоту, чистоту, естественность; практичную и при этом красивую». Поддерживая этот диктат, газета Berliner Tageblatt за 8 января 1936 года требовала, чтобы члены «Союза немецких девушек» полностью отказались от косметики. Им предписывалось носить только простую одежду, не надевать никаких украшений, будучи в форме, и заплетать волосы в аккуратные немецкие косы. Тем самым «кокетство отдельных лиц» станет невозможным и «дух немецких девушек окончательно закалится».
Министр пропаганды Геббельс в своих публичных выступлениях постоянно изобличал упадочническое французское и вырожденческое еврейское влияние на поведение, одежду и внешность немецких женщин и требовал, чтобы мода служила отражением «жизни нашей нации». Тем временем его жена Магда Геббельс, почетный председатель неофициального Дома моды — Deutsche Modeamt, позднее Modeinstitut, — основанного в 1933 году, пыталась «сделать немецких женщин еще красивее», разъясняя им, одежду какого рода нацистская партия считает полезной и патриотичной. Руководство Modeamt стремилось укрепить немецкую модную индустрию, продвигая «арийских» модельеров, свободных от парижских веяний; заново установить прочные связи между моделированием, индивидуальным пошивом и текстильной промышленностью; и, главное, убедить немок покупать только немецкие вещи. Одежда, произведенная членами этой организации, должна была быть снабжена ярлыками «Немецкая мода».
«Новую немецкую моду» пропагандировали на многочисленных открытых показах, а все учебные заведения, готовившие специалистов в области моды, получили предписание обучить молодое поколение особенностям «немецкой моды». Даже лексикон мира моды претерпел реформу. Слова наподобие Konfektion, а также названия тканей и красок с «иностранными» (то есть французскими) корнями, были объявлены «чуждыми», отвергнуты и заменены другими, соответствовавшими «германскому духу».
Однако все эти устремления были проникнуты лицемерием. Поражение Франции в июне 1940 года повергло мир немецкой моды в панику. Как вспоминает художник моды Герд Хартунг, внезапно оказалось, что без стимула в виде осенних парижских показов никто в Берлине не в состоянии породить идею новой коллекции. В результате модельеры выдвинули лозунг «Alles ist Hut!» («Шляпка — это всё!») . Больше того: в считанные месяцы после падения Франции Германия была завалена шелковыми чулками. С западного фронта немецкие солдаты везли и запрещенную французскую косметику. Примечательно, что в декабре 1942 года, на третий год оккупации Франции, целую страницу в немецком журнале Der Silberspiegel занимала реклама духов Notre Dame.
Хотя в 1940 году статья в Der deutsche Volkswirt подробно анализировала «медленный, но верный» крах парижской моды, нацистские чиновники высшего ранга, бывая в Париже с визитом или в командировке, захаживали в лучшие салоны мод за подарками женам и любовницам. Супруги первых лиц рейха, в том числе Магда Геббельс и Эмма Геринг, продолжали покупать наряды в Германии у своих модельеров-евреев — до тех пор пока официальная «ариизация» конца 1930-х годов окончательно не лишила их этой возможности. Фрау Геббельс сокрушалась о вынужденных закрытиях и «арийских» захватах модных ателье, магазинов и салонов, говоря, что «вместе с евреями из Берлина уйдет элегантность». Однако она быстро нашла выход из положения и вскоре уже красовалась в нарядах «арийского» покроя, умело дополняя свой облик косметикой. Другим женщинам подобные вольности не дозволялись. Так, например, еще в 1934 году одной из руководительниц Национал-социалистического женского союза (NS-Frauenschaft), обмолвившейся, что она покупает одежду в еврейских фирмах, на три года запретили носить форму партийного лидера.
Сам доктор Геббельс тоже занимал противоречивую позицию. Ликуя, что немецкая мода целиком и полностью избавлена от «еврейского кошмара», он тем не менее считал, что индустрия моды нуждается в существенной реконструкции. Геббельс сетовал по поводу некрасивой одежды в витринах магазинов и порицал модельеров за «навязывание» фасонов, предполагающих большое количество дорогой материи в столь трудное для Германии военное время. Следует, утверждал он, продвигать крой, требующий меньше ткани.
Однако при всем этом Геббельс был обладателем огромного гардероба и требовал для себя самого лучшего, равно как и рейхсмаршал Герман Геринг. Под нацистским мундиром министр пропаганды носил не предписанные уставом «коричневые рубашки», а кремовые шелковые сорочки. Геринг, известный своей склонностью к экстравагантным нарядам, по любому «торжественному случаю» (его терминология) надевал белый костюм с элегантным галстуком-бабочкой. Его жена Эмма все годы войны и карточной системы демонстративно носила драгоценности и меха.
В частных высказываниях Геббельс нередко называл женщин «стервами», «девками», «занудами», считал их «политически пассивными», «лентяйками» — особенно представительниц высшего общества, увиливающих от столь необходимой государству трудовой повинности. Но при этом он защищал хорошо одетых дам, которых оскорбляли на улицах за то, что они ведут себя несообразно законам военного времени. Такие обвинения Геббельс называл «сущим вздором»: «Нельзя подобными крайностями отвращать людей от идеи тотальной войны». Тотальная война, утверждал Геббельс, вовсе не «означает сознательного и запланированного культа примитивного». Из страха утратить поддержку женщин в военной экономике Геббельс отказывался закрывать салоны красоты вплоть до марта 1943 года, несмотря на свои же собственные призывы к мобилизации всех сил ради тотальной войны. «Пожалуй, не стоит проявлять к ним излишнюю суровость», — заявлял он. «Женщины, в конце концов, могучая сила, которая объявит тебе войну в тот же миг, как ты дерзнешь замахнуться на их салоны красоты». Химическую завивку в конце концов все-таки запретили, но стрижка, прическа и маникюр по-прежнему были доступны тем, кто мог позволить себе такую роскошь.