Какими были ваши потери в годы войны?
Потери у нас были очень большими. Но большими наши потери были почему? Потому что в основном у нас никакого вооружения-то и не было: были только такие длинные мосинские винтовки. У немцев же у всех автоматы были. У нас их не было, несмотря на то, что потом в нашей стране автомат Калашникова изобрели. Пистолеты были только у офицеров. Ну так как я был офицером, у меня был пистолет ТТ. Когда я ездил в отпуск, у меня в моем аттестате так и было записано: пистолет ТТ. Так что у немцев было вооружение намного лучше, и, что самое главное, у них были очень грамотные офицеры, все это у них передавалась по династии. Ведь Германия в то время была как что-то невероятное. Ну как может маленькое государство полмира за считанное время завоевать? Против Америки, против Советского Союза, против Англии пойти! Я до сих пор удивляюсь, как могла такая маленькая страна на это пойти. Так что потери большие были, я и не сомневаюсь, что у нас 27 миллионов человек погибло.
А такой вопрос: неоправданные потери у вас были?Такие потери у нас были постоянно. Ведь у нас было еще как? Вот приказывают солдатам: надо взять такую-то сопку во что бы то ни стало, она — господствующая. Чтобы завоевать эту сопку, нас туда посылают. Немцы дают отпор, человек 10-12 у нас погибает, и мы отступаем на свои исходные позиции. И так было постоянно.Наших погибших как хоронили?Между прочим, это тоже очень хороший вопрос. Когда я ездил в Мурманск, даже в последние годы, мы с одним священником объездили весь полуостров Рыбачий, и все там было усеяно костями наших солдат. Все время попадались кости. А в некоторых местах были сплошь кости человеческие. У меня есть фотография, где я с этим священником. Глубоко не захоранивали, это точно я тебе говорю, так, кое-как. Ну а что мы могли сделать с нашими лопатами-мотыгами, которые у нас были? К тому же, мы не успевали сделать это. Поэтому кое-как ямы отрывали и закапывали наших убитых. Было даже такое, что после войны на Рыбачий приезжали родственники погибших, и не знали, где их близкие захоронены. Ведь Рыбачий по существу был окружен, и вывезти на материк никого было невозможно. И каждый год ветеранская организация в Мурманске собирает тех, кто остался в живых. Их очень мало сейчас осталось: многие погибли, многие умерли в послевоенные годы. Но у меня никого почти из моих однополчан уже не осталось, или погибли, или умерли.Сколько раз вы были ранены во время войны?У меня было два тяжелых ранения и контузия.Расскажите о том, как вы эти ранения получили.Ну первое ранение как я получил? Первый раз пошли мы, значит, за «языком». Разрезали проволочное заграждение. А оказалось, что проволока была соединена с миной. Миноискателей тогда почти ни у кого из нас не было. Эти миноискатели появились, может быть, в конце войны уже. На Западном фронте они, правда, были, а у нас их не было. Там, на Западе, прежде, чем куда-то идти, брали миноискатель, а у нас и понятия об этом не имели. В общем, мина разорвалась, я получил ранение. Но лечился прямо в части, в тыловой госпиталь меня не забирали. Там же был полевой госпиталь. Там недельку я отлежался, а потом снова продолжил воевать. А второе ранение получил тоже, когда ходил за «языком» группой, это было в боях за освобождение города Киркенеса. Немцы стреляли из свой артиллерии. А у нас там тоже была своя артиллерия: рядом с нашей бригадой стоял 101-й артполк. Так вот, в то время, когда мы находились на задании, разорвался ихний снаряд, я получил осколочное ранение. Но не только один я был ранен: задело еще несколько человек. И я тогда помог эвакуировать семь наших раненых бойцов. Кстати, этот осколок мне вытаскивали уже после войны. Тогда у меня начались что-то сильные боли между сердцем и легкими, мне сделали операцию, и оказалось, что там осколок был. Ну мне его и вытащили. Была, кроме того, еще у меня и контузия, из-за этого у меня до сих пор проблемы с глазами: могу читать только с лупой. И я считаюсь инвалидом Отечественной войны, есть у меня такое удостоверение. А кроме того, я на Севере получил сильное обморожение, у меня, помню, даже кожа слезала. Но так было у всех, не у меня одного. Ведь жили мы в неотапливаемых землянках, и из-за этого у многих из нас были обморожены руки.Как с пленными «языками» у вас поступали в дальнейшем?Их отправляли дальше в тыл, там их допрашивали и делали какие-то выводы. У нас же тоже были лагеря, в которые военнопленные немцы содержались. Даже в Потьме в Мордовии, где мой отец охранял заключенных, был специальный лагерь для военнопленных. Я об этом знаю, но не видел. Дело в том, что мы отправляли в пленных в Мурманск на тех катерах, которые привозили нам продукты. А там уже начальство решало, куда их распределять. Но в лагеря специальные, очевидно, их отправляли. А те немцы, которые переходили на нашу сторону добровольно, так среди нас и жили.Кстати, если говорить о немцах, которые добровольно переходили на нашу сторону, то вот мне какой вспоминается эпизод. Расскажу об этом. Это произошло в 1943 году. Однажды вызывает меня командир бригады. Я прихожу к нему. Смотрю: у него сидит какая-то женщина. Он говорит: «Разгуляев, познакомься!» Я подхожу к этой женщине, беру ее за ручку, знакомлюсь. Тогда мне командир бригады говорит: «Это женщина-переводчик, она прибыла к нам с Полярного для выполнения важного задания. Она поступает в твое распоряжение. Размести ее у себя в землянке. И она будет с вами воевать.» Это меня удивило. Ведь я был командиром взвода разведки, ходил за пленными, выполнял различные задания. Тогда, правда, мы на отдыхе находились. Мы периодически менялись: неделю одни служили, неделю — мы. И вот, тогда мы на отдыхе находились. Так я знал, как тяжело воевать в разведке. И вдруг мне говорят, что с нами будет воевать эта женщина. Я говорю: «А что так-то? Она пойдет с вами воевать? Зачем она нам нужна? Куда она с нами пойдет?» «Знаешь, что? - говорит мне командир бригады. - Она будет больше пленных ловить, чем ты с боем. Ты как сходишь в разведку - человека два-три погибает.» «Так а что она будет делать?» - с удивлением спрашивал я его. «Она тебе расскажет», - сказал полковник. Я говорю: «А какое у нее звание?» «А никакого звания у нее нет.» Я говорю: «Как же она будет выполнять приказы?» В общем, молодой я был, мало что понимал тогда. Потом я привел ее в землянку. А у меня, я тебе говорю, во взводе разведки были в основном те, кто освободились с мест заключения по мелким преступлениям. Им для того, чтобы снять судимость, нужно было или «языка» притащить, или еще что-нибудь такое совершить. Я привожу эту девушку в землянку и говорю: «Ребята, вот эта девушка будет с нами воевать, она будет ловить пленных». Все, как услышали это, так и захохотали: мол, как это она воевать с нами-то будет? Но отказаться не могли, командир бригады мне сказал: «Знаешь что? Я тебе приказываю и хватит болтать. Вот все, что она скажет, то ты и будешь выполнять. Она тебе расскажет.»В общем, разместил я ее в маленьком таком уголочке у нас. Этот уголочек мы специально ей загородили: накрыли сверху плащ-палаткой от дождя, из досок сделали что-то типа кровати, дали пару одеял, но никаких подушек не было, и поэтому вместо нее шинель у нее была. Она пришла, значит, с каким-то чемоданом к нам туда. Потом она открыла чемодан, достала какие-то провода с микрофоном. И вот, когда стал приближаться вечер, эта женщина достала какой-то прибор, дала его мне и сказала: «Александр Михайлович! Знаете, этот прибор надо обязательно на проволочное заграждение немцев повесить. Ваши подчиненные должны его повесить.» Я спрашиваю ее: «Когда? Днем что ли?» А дело в том, что днем у немцев лучше все просматривалось, и я бы ни за что не пошел бы туда. А этот прибор, значит, нужно было установить на проволочные заграждения, где был хребет Муста-Тунтури. И там, как я знал, были и спираль бруно, и минные поля, в общем, все это было опасно, а днем — и тем более. «Нет, ночью», - сказала она. Ребята мои все слышали и только хохотали над этим: для чего это, мол, это нужно и прочее-прочее? Ночью штучку эту мы зацепили за проволочное заграждение. И вдруг утром в микрофон эта женщина по-немецки заговорила: «Ахтунг, ахтунг! Дойчен золдатен, унтер-офицерен!» Все это стало передаваться по громкоговорителю, который, как оказалось, мы у проволочного заграждения и установили. И вот она говорила: «Солдаты и офицеры! Скоро война закончится. Сталинград освобожден от немцев, освобождены такие-то города. Уже на Западе наши войска освобождают Европу, скоро подойдут к Германии. Скоро война закончится. Если хотите остаться в живых — сдавайте или переходите на нашу сторону. Тогда мы сохраним вам жизнь.» В общем, проводила она агитацию среди немецких солдат к сдаче в плен, сутки напролет сообщала о положении на фронтах, о поражении за поражением, которые терпит Германия, ну и призывала прекратить бессмысленные бои. Она этот текст читала по бумажке. И так она дня, наверное, три или четыре этим занималась. Мы хохотали только над ней. Я говорил ей шутя: «Иди, бери винтовку мосинскую и бери пленного.»А рядом с нами по соседству стоял другой взвод. Вдруг прибегает оттуда один парень и говорит: «Сашка, немец перешел!» «Да вы что, охренели?» - не поверил я. «Мы его допросили, - сказал тот, - он сам к нам перешел.» Такое событие в нашей жизни случилось впервые, до этого из немцев никто на нашу сторону не переходил. И вот теперь говорят: немец перешел. Я только удивлялся тому: как же так, немец перешел? Ну и я попросил этого парня: а ну-ка приведи ко мне его. Привели ко мне этого немца. Я через эту женщину стал с ним разговаривать. «Спроси у него, почему он перешел», - сказал я ей. Немец заговорил. Он сказал: «Я слушал по радио сообщение, что скоро кончится война, что Германии, что капут Гитлеру, и там было сказано, что нам сохранят жизнь, если мы перейдем, что мы вернемся к своим родным и прочее-прочее.» И когда мы узнали о том, что немец перешел на нашу сторону по призыву этой женщины, как начали ее обнимать и целовать: ну ты и даешь. А когда она спросила этого немца, понимал ли он ее речь, он сказал: «Плохо понимал, вы с акцентом говорили.» А у немцев, кроме того, много наречий в языке есть: одни у них так говорят, а другие — так. Эта женщина плохо немецким языком владела. А так как он был чистокровный берлинец, то ее понял. Поэтому, говорил он, и не перешли на сторону русских некоторые другие немцы. «Хорошо, что я разобрался, о чем вы говорили, потому и перешел», - сказал немец. Потом его допросил командир бригады. И он мне сказал: мы его отправим в тыл, напишем, что он самовольно перешел на нашу сторону, чтобы его не казнили. А в то время в некоторых случаях пленных расстреливали. Потом эта женщина ко мне обратилась: «Александр Михайлович, а можно этого немца оставить здесь?» «А для чего?» - спрашиваю ее. «А я буду ему текст писать, а он будет читать.» Потом командир бригады пришел и сказал: дайте этому немцу место. Я с удивлением спросил: «Что его, на цепи что ли привязать?» «Да он сам перешел, - сказал мне командир бригады. - Если он вернется — его там расстреляют сразу. Он будет под руководством этой девушки «ахтунг, ахтунг» говорить.»В общем, под руководством этой женщины немец действительно начал на чистокровном берлинском агитировать немцев на добровольный переход на нашу сторону, все говорил им «ахтунг, ахтунг». И он говорил им, если не ошибаюсь, так: «Внимание, внимание! Я перешел на сторону Красной Армии. Скоро меня отправят на родину, я теперь свободный человек, война скоро кончится, и Германия будет побеждена. Благодаря тому, что я перешел на другую сторону, я остался жив и очень скоро увижу свою семью, своих братьев и сестер.» И представь себе, после него что-то три или четыре немца к нам перешло. Впоследствии тот немец попал в лагерь военнопленных, откуда добровольно перешедших на сторону Германии отправляли домой. Кстати говоря, что интересно, после войны на День Победы я случайно встретил эту женщину в Мурманске. Тогда она стояла на вокзале и уезжала куда-то в Россию. Я ее расцеловал. И на груди у нее был орден Красной Звезды. Я еще спросил ее: «А орден за что?» «А вот за то самое», - сказала она мне. Но она в то время не была военным человеком, ее как гражданское лицо просто мобилизовали для агитации среди немцев.Некоторые ветераны, которым приходилось воевать в разведке, рассказывали мне, что зачастую неделями вели наблюдение за противником. А как у вас велось наблюдение?Ну у нас это тоже было: мы все время из перископа разведчика, такой трубы, которые были на подлодках, вели наблюдение за противником. Особенные сложности были летом: ведь тогда на Севере была круглосуточная видимость, из-за этого голову из окопов нельзя было высунуть (бывало так: только высунешь голову из окопа — и раз, нет тебя), а немцы, к тому же, находились на вершинах и занимали господствующее положение.Трофеи брали?А знаешь, у меня есть трофейный аккордеон. Я его взял в Норвегии. Один мой друг, капитан, который хорошо владел игрой на аккордеоне, меня некоторым вещам научил, и я стал играть на аккордеоне. И я все время играл на аккордеоне. Даже сейчас могу играть! Но у нас многие брали трофеи, потому что были голодные и холодные. Из продуктов особенно. Представь себе, полуостров Рыбачий был окружен. Из продуктов прибывала к нам только крупа в основном. Я тебе говорю, мои воспоминания о Рыбачьем - это голод, холод и обморожение.А оружие немецкое использовали?Да, использовали немецкое оружие.Как вас кормили на фронте?Ой, плохо кормили, был все время периодически голод и холод. Бывало такое, что по три - по четыре дня не кушали.А чем именно вас кормили?
Ну что сказать? Хлеб у нас был всухомятку, хотя была, правда, вода. Но нас в основном кашей кормили. Да в армии вообще все время кашей кормили, даже после войны, я помню, кормили щами да кашей. Но еды, повторюсь, катастрофически не хватало. Мы пытались бороться с голодом. Мне запомнился один такой случай. Однажды вызывает меня командир бригады и говорит, что у ребят на одной из наших позиций на Муста-Тунтури уже несколько дней нет даже хлеба. Ну и он сказал, что моя задача такая: доставить им продукты питания. А это ведь было летом, когда круглые сутки было светло. Немцы были на сопках, мы находились внизу, ну и естественно, были им видны как на ладони. Тогда мы взяли деревянные корыта для стирки белья, привязали к ним веревки, и получилось что-то наподобие санок. Эти корыта мы загрузили продуктами и боеприпасами. После этого мы построились в шеренгу с интервалом в два метра, у каждого корыта (так называемый «ботик») - на веревке сзади, ну и все побежали зигзагом по моей команде. Немцы, как только завидели нас, открыли по нам огонь. Смотрю: рядом кто-то упал и просит о помощи. Но у нас был такой приказ: не останавливаться ни при каких обстоятельствах, иначе немцы расстреляют еще больше матросов. Потом мы добежали до безопасной зоны, где немецкие пули нас уже не доставали. Там я стал делать поименную перекличку. Выяснилось, что часть ребят осталась лежать на поле: кто убитый, кто раненый. Но забрать раненых у нас не было никакой возможности. В этих местах и до сих пор лежат человеческие кости, я это точно знаю. Вот видишь, мы шли прямо под расстрел противника, а боем это не считали. Считали, что это просто доставка продовольствия и боеприпасов.
Из старших командиров кого-то запомнили?
Я уже многих забыл. Но я помню командующего Северным флотом вице-адмирала Головко, видал его, помню командира бригады. У нас на полуострове стояло две бригады морской пехоты: 63-я и наша 254-я. Так вот, Головко давал приказы командирам этих двух бригад. Но были еще два или три пульбата на полуострове и, кроме того, 101-й артиллерийский полк. Недавно я перечитывал воспоминания такого Кабанова, тоже из бывших командиров, и там все об этом написано.
А с обмундированием не было проблем?
Ну, во-первых, у нас никаких носков и никаких не было, так что согреваться было нечем. Были только самые обыкновенные портянки. Мы понятия не знали ни о чем шерстяном. А так были брюки-галифе, гимнастерка, шинель.
Что об особистах можете сказать?
Был такой особый отдел, мы боялись его, вдруг кто чего скажет... Ведь они, особисты эти, были в каждой части. Если слышали, как кто-то плохо что-то говорил про Сталина, то они принимали меры, человека арестовывали и расстреливали. Такое тоже было!
Расскажите о вашей послевоенной службе в армии.
На Севере я какое-то время послужил. Но потом отпросился, так как за все то время, пока воевал и служил, сильно был обморожен. С тех пор я все время мерзну. Больше того, не только зимой, но даже и летом, и из-за этого все время тепло одеваюсь. Такая у меня болезнь. У меня руки и ноги видишь какие: все время холодные. Даже ногти из-за полученного обморожения у меня плохо растут. Жена удивляется этому, говорит: «Ну как это так может быть? На улице плюс, а ты все время мерзнешь.» Это все с Рыбачьего пошло, там такая, значит, была обстановка. Летом там днем, правда, была круглосуточная видимость. А зимой все время было темно, и мы в окопах мерзли. Причем, мороз на Севере был страшный: минус тридцать градусов. И еще там были метель, пурга. Поэтому все, кто со мной вместе на Севере служил, - они все были обмороженные. А потом где-то в 1947 году перевели меня по моей просьбе в ракетные части. Служил я в разных местах, в общем, были у меня в армии сплошные переезды. Потом, когда наша часть переместилась где-то около Саратова, мне надоело с места на место переезжать, и я начал писать рапорта, чтобы меня уволили с армии. Но меня все не отпускали. А потом уволили. Я уже тогда подполковником был. Уже потом мне присвоили звание полковника. В Саратове я и остался жить, там же нанял квартиру. Но когда я встал на партийный учет, меня вызвала секретарь горкома партии и сказала: «У меня есть должность при горкоме — директор вечернего университета марксизма-ленинизма. Согласны поработать?» Я согласился и начал работать директором этого университета. И у меня там учились многие директора заводов, которые были коммунистами. В Саратове я получил прекрасную квартиру. Но потом в Саратове у меня умерла жена, от которой были дети. И я в 1980 году решил съездить в Эстонию, где жила моя сестра. Она работала главным ветеринарным врачом, как ветеринар работала в колхозах и совхозах. И там я познакомился с одной женщиной, бросил квартиру и уехал сюда к ней, то есть, в город Кохтла-Ярве. В общем, женился. У меня родилась дочка, сейчас ей 31 год. У нее сын и дочь, мои внуки. Внуку четыре года, а внучка уже ходит в первый класс. Здесь, в Кохтла-Ярве, я 17 лет отработал в Институте сланца. А должность у меня была такая: инженер-фотограф.«Уважаемый начальник комитета по правам человека! Обращаюсь к вам с болью в душе от несправедливости по отношению ко мне со стороны некоторых чиновников в России. Я с семьей проживаю в Эстонии. После распада СССР оказался за границей от России, лишенный всех прав с видом на жительство по статусу мигранта оккупанта. Пенсию я получаю с России, так как являюсь гражданином России. Зная о том, что в России инвалиды ВОВ получают транспортные средства, например, мои однополчане, живущие в России, я обращался к президенту России В.В.Путину с просьбой помочь мне получить как инвалиду транспортное средство (а/м Ока) для езды на свой огород. Мое письмо от президента пересылалось в Министерство труда и социального развития. С этого министерства чиновник господин О.Шатров отписался, что транспортные средства предоставляются инвалидам, постоянно проживающим в России. Чем я провинился за то, что нас, ветеранов, предали и оставили за границей, лишив положенных льгот. Обидно и досадно, что я разведчик морской пехоты Северного флота, воевал по освобождению частично оккупированной Мурманской области и Северной Норвегии от фашистов. Был дважды ранен и контужен. В одном бою я был ранен и вынес с вражеской территории семь человек тяжело раненых бойцов (прилагаю как факт копию наградного листа). Меня же по вине некоторых деятелей — перестройщиков — оставили на правах изгоя в чужой стране, где официально считают, что СССР, также, как и Германия, оккупировала Эстонию. Сейчас в этой стране служивших в войсках СС считают людьми с героическим прошлым. Я всю войну, неся службу на Севере России (полуостров Рыбачий и др.), недоедал с постоянным кровавым поносом, делал все для родной России и в результате лишился льгот, положенных в России инвалидам, из-за того, что меня оставили в чужой стране. Уважаемые господа! Помогите мне получить положенную как инвалиду ВОВ автомашину «Оку», для того, чтобы я мог ездить на ней на огород. Или помогите мне получить жилье в России, чтобы я мог себя чувствовать полноправным гражданином России. Обидно, что виновники развала экономики и всех бед не испытают на себе всех негативных последствий. Заранее благодарю. Желаю вашему коллективу здоровья, всех благ и не оказаться в таком положении без прав.»На сегодняшний день я всем доволен, получаю заслуженную пенсию из России. Благодарен городскому руководству в Кохтла-Ярве, где я проживаю, за хорошее отношение к нам, ветеранам Великой Отечественной войны. Но сейчас часто в средствах массовой информации читаю, что нас считают оккупантами. Но какие мы оккупанты? Мы работали для Эстонии. Недавно я услышал по радио и телевидению, а также прочитал об этом в печати, что нам, военным пенсионерам, которые проживают в Эстонии и имеют, как бы сказать, гражданский стаж работы в Эстонии, будет выплачиваться и эстонская пенсия. И это сообщение, скажу тебе, вызвало у меня не столько материальную радость, сколько то, что Эстония и Россия пришли к обоюдному согласию в отношении военных пенсионеров. Но одна проблема меня еще очень сильно беспокоит. Дело в том, что несколько лет назад вышел указ президента России о том, чтобы обеспечить всех инвалидов войны машинами. Я начал за этим обращаться, но мне написали, что так как я проживаю в Эстонии, то мне это не положено. Так чем я провинился? Тем, что оказался не по своей воле в один момент жителем другого государства? У меня написано обращение в Москву, я тебе зачитаю его. Для меня не так важно, что я могу получить машину или компенсацию за это. Важен сам факт внимания к ветеранам. Недавно были выборы в Государственную думу. Я голосовал за «Единую Россию», я поддерживаю Путина. Но чиновники обманывают его, пишут ветеранам какие-то отписки. Вот мое обращение:
[/size]Интервью и лит.обработка:[/i][/u][/color] | [/size]И. Вершинин[/color] |