База знаний > Мемуары \ воспоминания и т.п.
Николаус фон Белов «Я был адъютантом Гитлера»
W.Schellenberg:
Адъютантура, командование сухопутных войск и вооруженных сил
Я использовал это время для того, чтобы освоиться с Берлином и своей новой должностью. Прежде всего решил выяснить, какие обязанности падали на меня в рамках адъютантуры вооруженных сил. Ответы, которые я получил от Хоссбаха и Путткамера, были весьма неопределенны. Ясным для меня стало только одно: я должен заниматься просьбами и ходатайствами о помиловании, поданными военнослужащими и их родственниками. Эта работа отнимала у меня примерно час в день. Хоссбах был одновременно начальником Центрального отдела генерального штаба сухопутных войск и, ведая персональными вопросами всех его офицеров, пользовался особым доверием начальника этого штаба генерала Бека. Корветтен-капитан фон Путткамер являлся и офицером связи военно-морского флота с генеральным штабом сухопутных войск.
Оба они имели служебные кабинеты в здании военного министерства. В отсутствие Гитлера в Берлине бывало и так, что они целыми днями в Имперской канцелярии не появлялись. На мой вопрос, чем занимались мои предшественники, я узнал, что прежде адъютанты от люфтваффе тоже занимали должность при своем командовании, лишь от случая к случаю появляясь на службе у фюрера. Только мой непосредственный предшественник по своей основной должности являлся адъютантом Гитлера по ВВС, не занимая никакой должности в министерстве авиации. Такое же указание насчет моих должностных обязанностях я получил от Геринга. Таким образом, мое должностное положение существенно отличалось от обязанностей Хоссбаха и Путткамера.
Хоссбаху были известны амбициозные притязания Геринга и те указания, которые тот давал моему предшественнику. Вскоре после моего назначения он высказал мне свои соображения насчет нашего должностного положения и обязанностей. При этом Хоссбах подчеркнул свою точку зрения: военные адъютанты фюрера не должны стоять между Гитлером и главнокомандованием вооруженных сил, а также между их составными частями. Они призваны быть органами этих составных частей. По его предложению, в 1934 г. для военных адъютантов Гитлера было введено наименование «адъютант вооруженных сил при фюрере и рейхсканцлере». Сравнивая положение адъютантов кайзера в вильгельмовские времена, он подчеркивал, что аллюры генерал-адъютантов и флигель-адъютантов не должны теперь повторяться. Я спросил Хоссбаха, соответствует ли это мнению Гитлера о положении его военных адъютантов и его указаниям насчет их служебных обязанностей. Хоссбах ответил утвердительно. Хотя я и получил от Геринга другое поручение, мне показалось целесообразным не возражать и выждать; когда и как мне предоставится возможность выяснить эти противоречия.
Сам же Хоссбах полностью разделял воззрения Фрича и Бека. По принципиальным вопросам руководства сухопутными войсками и всеми вооруженными силами ОКХ выступало против Бломберга, то есть против главнокомандования вермахта. Промежуточная позиция Бломберга между Гитлером и ОКХ год от года становилась все более затруднительной. Со стороны Хоссбаха он не находил той помощи, в которой нуждался.
С приходом Гитлера к власти в 1933 г. в лице Бломберга министром рейхсвера был назначен находящийся на действительной службе солдат и ему была номинально передана командная власть над сухопутными войсками, военно-морским флотом и люфтваффе. Как солдат, Бломберг, понятным образом, посвятил себя преимущественно решению военных задач. С 1935 г. – после переименования поста Бломберга в пост «имперского военного министра и главнокомандующего вооруженными силами» и введения всеобщей воинской повинности – Фрич и Бек боролись за непосредственное подчинение сухопутных войск Гитлеру по всем вопросам военного руководства. Они в первую очередь стремились отстранить Бломберга и его штаб вооруженных сил от всех мер по подготовке использования сухопутных сил в возможных военных конфликтах. Оба они требовали в случае мобилизации, чтобы только главнокомандующий сухопутными войсками имел право в качестве верховного главнокомандующего осуществлять командование также над военно-морским флотом и люфтваффе. Разногласия проистекали не только из различия взглядов на вопросы руководства и функций возглавляющих органов. Я убедился, что оправдываются мои прежние выводы насчет того, что Фрич, Бек и многие другие генералы и офицеры генерального штаба сухопутных войск, в том числе и Хоссбах, отвергают Бломберга в качестве пригодного верховного главнокомандующего вооруженными силами потому, что для них он слишком послушен Гитлеру.
Было известно, что командование сухопутных войск, а также большое число генералов и офицеров их генштаба считают Гитлера парвеню. Они хотели маршировать и дальше в старом духе, по пути прусской королевской армии и рейхсвера, вплоть до создания гитлеровского вермахта, не желая ничего знать о новом, национал-социалистическом мировоззрении.
Мои друзья-летчики в штабе Верховного главнокомандования вермахта (ОКВ), следили за напряженностью в отношениях между ним и ОКХ с большой тревогой. На мой вопрос, насколько Главное командование люфтваффе, а тем самым и Геринг, в курсе этой борьбы за власть, они отвечали: «Само собою разумеется». Мой же дальнейший вопрос: «А Гитлер?» – они оставляли без ответа. Еще больше, чем эта внутренняя борьба за власть, меня поразило то, что генеральный штаб сухопутных сил, как мне упорно внушал Мильх, все еще не желал считать люфтваффе самостоятельной частью вооруженных сил. Никакой необходимости в существовании генерального штаба люфтваффе, мол, нет, а есть только конкуренция Геринга с генеральным штабом сухопутных войск. Офицеры этого генерального штаба не признавали офицеров генштаба люфтваффе своими равноправными коллегами. При этом даже не принималось во внимание, что многие из генштабистов-летчиков получили соответствующее образование в военной академии генерального штаба сухопутных войск, а уже потом перешли в люфтваффе.
Исключение составляла только точка зрения начальника отдела обороны страны полковника Йодля. Он полностью осознал значение люфтваффе и ее задач в современной войне и стремился содействовать сотрудничеству сухопутных войск с авиацией в решении тактических вопросов. От этого сотрудничества ОКВ ждало некоторых успехов на предстоявших маневрах вермахта. Но офицеры сухопутных войск имели малое представление о взаимодействии танков и авиации на поле боя. Они еще не осознали даже и самого значения самих танковых войск. Мне эти взгляды были совершенно непонятны, ибо еще в 1934 г, то есть тремя годами раньше, я принимал участие в учениях сухопутных войск на военном полигоне Ютербог, проводившихся с целью отработки взаимодействия танков с авиацией. Правда, летали мы тогда еще на небольших спортивных самолетах, а танки были из картона. Но командование все же пришло к ценному выводу о необходимости сотрудничества, который мы у себя в люфтваффе оценили и использовали при обучении летного состава. Сотрудничество это «внизу» было лучше, чем «наверху»!
Особое положение Геринга
Трудности имелись и со стороны Главного командования люфтваффе (ОКЛ). Недавно проведенная Герингом реорганизация министерства авиации вызвала в ОКВ опасения. Особое положение Геринга в государстве и в руководстве вооруженных сил уже тогда затрудняло сотрудничество с ним. Ведь как главнокомандующий люфтваффе он по всем военным вопросам и со всеми своими авиационными частями и учреждениями был подчинен военному министру Бломбергу. Однако как министр воздушного транспорта он был с ним на одном уровне в качестве члена правительства. Ну а как ближайший друг Гитлера стоял выше Бломберга! Это чрезвычайно затрудняло сотрудничество двух главнокомандующих и отрицательно сказывалось на работе генеральных штабов. Пренебрежительное отношение Геринга к генералам сухопутных войск не являлось тайной для них.
А те, в свою очередь, злословили насчет «солдат-любителей» во главе с Герингом и Мильхом. Для узколобости этих генералов характерно, что они отказывали в пригодности этим двум капитанам периода Первой мировой войны в праве, в обход карьерной лестницы, быть генералами и выполнять функции таковых. Хоссбах даже и не скрывал от меня, что Геринг и Мильх в его глазах – дилетанты в военном деле.
Мнение руководства по этому поводу сообщил мне полковник Боденшатц. Картина, которую он пожелал мне нарисовать, была такова: Хоссбах, на взгляд Геринга, – противник Гитлера и его руководства вооруженными силами. Геринг, само собою разумеется, знал о схватках за власть между ОКВ и ОКХ и неоднократно говорил об этом с Гитлером. Для Геринга таких тем, по которым он не мог бы говорить с ним, не существовало. Это шло еще со «времен борьбы». И наоборот, Гитлер обсуждал с Герингом все тревожащие его проблемы, будь то вопросы политики или события внутри вермахта и партии. При этом постоянно большую роль играли вопросы персонального характера. Гитлер всегда прислушивался к мнению Геринга, а мнение фюрера и его любое высказывание служили для того направляющей нитью. В своей критике руководства сухопутных войск оба они придерживались одинаковой точки зрения. Она состояла в следующем. Военно-морской флот и люфтваффе национал-социалистическое государство и его руководящую роль признали. Генералы же сухопутных войск, за редким исключением, воспринимаются как инородное тело, а тех из них, кто все-таки за это государство и его руководящую роль, сами они упрекают в «бесхарактерности».
Имперский «Партийный съезд труда»
6 сентября 1937 г. я встретил Гитлера в аэропорту Нюрнберга и затем сопровождал его в этот город на «Партийный съезд труда». Злые языки болтали, что это название было выбрано для имперского съезда НСДАП именно потому, что специально предназначенная для того территория, на которой проводились его массовые мероприятия (Parteitaggelande), была подобна одной огромной строительной площадке. Гитлер со своей свитой расположился в отеле «Дойчер хоф». Здесь же разместились все рейхсляйтеры и гауляйтеры. Адъютанты по вермахту производили в этом «коричневом окружении» впечатление чужаков. Продолжительная поездка по городу дала почувствовать ту суматоху, в которой нам предстояло постоянно пребывать до 13 сентября.
Последний день партсъезда, понедельник, был объявлен «Днем вермахта». Это был для нас, военных адъютантов, единственный день в Нюрнберге, когда перед нами стояли определенные задачи. В первой половине дня мы с фюрером выехали на Цеппелиново поле, представлявшее собой огромную четырехугольную арену, на которой выстроились солдаты сухопутных войск, военно-морского флота и люфтваффе. Гитлер произнес с трибуны краткое обращение, а затем объявил, что после съезда будет проведена демобилизация первого контингента, отслужившего два года воинской повинности. «Вы отдали Германии два года своей жизни, – обратился он к ним, – и тем способствовали обретению Германским рейхом свободы в своих внешних делах и сохранению мира». Затем состоялась имитация боя с участием пехоты и танков, а после этого – парадное прохождение войск, над которыми проносились эскадрильи истребителей и бомбардировщиков.
Во второй половине дня Гитлер произнес в Зале конгрессов с нетерпением ожидавшуюся речь. В ней он высказал свою точку зрения по казавшимся ему наиболее важным текущим вопросам внутренней и внешней политики. Присутствовали все, кто занимал какое-то заметное положение в государстве, партии и вермахте. Фюрер долго готовился к этой речи, и она прозвучала призывом к западным демократиям, которых он предостерегал насчет «генерального наступления жидовского большевизма на нынешний общественный строй и против всех наших духовных и культурных ценностей». Такого, заявил он, еще не бывало во всем мире со времен появления христианства, победного шествия ислама или эпохи Реформации. «В нынешней Советской России пролетариата евреи занимают 80% всех руководящих постов», – утверждал Гитлер. Указав на «красную революцию» в Испании, против которой выступил с оружием Франко, он заклинал «большую семью европейских народов» осознать «огромность всемирной опасности большевизма». К тому же Гитлер высказал опасение, что большевизм нарушит равновесие сил в Европе.
Как и всегда после своих крупных речей, по возвращении в отель Гитлер сразу же удалился в собственные апартаменты, чтобы принять ванну. Тем временем салоны отеля наполнялись людьми в серой, синей и коричневой форме. Вечером Дня вооруженных сил все находившиеся в Нюрнберге генералы и адмиралы стали гостями Гитлера, в их честь был устроен банкет. По сравнению с руководителями партии, которые привыкли к жизни и обычаям гитлеровской штаб-квартиры в Нюрнберге, они держались скованно и неловко. Нам, адъютантам, то и дело приходилось помогать им хоть как-то почувствовать себя в своей тарелке. Торжественным закрытием партсъезда послужило торжественное прохождение частей вермахта «гусиным шагом» перед порталом отеля. Гитлер принимал этот парад с балкона, окруженный генералами и руководителями партии.
W.Schellenberg:
Маневры вермахта
К имперскому партийному съезду примыкало посещение Гитлером маневров в Мекленбурге, в последний день которых ожидался приезд Муссолини.
19 сентября Гитлер своим специальным поездом прибыл в район маневров. Его личный штаб был дополнен всего лишь одним офицером генерального штаба сухопутных войск. Хоссбах, с согласия Гитлера, выбрал для этого своего заместителя по Центральному отделу военного министерства майора генштаба фон Грольмана, которого он намечал сделать собственным преемником, будучи сам намечен фюрером в адъютанты по вермахту. Замена должна была произойти весной 1938 г. К сожалению, дело до этого не дошло, хотя Грольман (впоследствии, в 1958-1961 гг., ставший первым уполномоченным по военным делам бундестага ФРГ) оказался тогда ценным во всех отношениях приобретением нашей адъютантуры.
Спецпоезд Гитлера на время маневров стал его «штаб-квартирой», и он охотно жил в нем. Когда позволяли погода и время, фюрер часто совершал прогулки с господами из своего штаба. Поезд не отличался особенной роскошью, но был оборудован практично. Позади двух локомотивов был прицеплен вагон с машинами и багажом, за ним следовал вагон-салон, в передней трети которого находилось жилое помещение с длинным столом и восемью стульями. Через проход размещались купе. Сначала жилое и спальное купе Гитлера с ванной, а затем – два купе для обоих шеф-адъютантов, еще одно – для двух слуг и служебные (в том числе кухня). Далее следовали вагон для криминальной полиции и команды сопровождения, вагон-ресторан, два вагона для гостей, адъютантов, врачей и секретарш, а также вагон для прессы и замыкающий – еще один с автомашинами.
Внешний вид состава был вполне единообразный, все вагоны одинаковой формы и покрыты одной и той же темно-зеленой краской. Каждый пассажир этого спецпоезда должен был иметь при себе проездной билет первого класса. Мы, принадлежащие к окружению Гитлера, кроме того, имели годичные проездные билеты. Маневры проводились по инициативе Бломберга, готовил их полковник Йодль как начальник Отдела обороны страны Управления вооруженных сил. Гальдер (тогда еще – Второй обер-квартирмейстер»генерального штаба сухопутных войск) являлся начальником руководящего штаба, а сам начальник генерального штаба генерал Бек, казалось, ограничивался ролью наблюдателя.
Подготовка и проведение этих маневров, призванных проверить новую систему организации верховной командной власти в виде ОКВ, а также сотрудничество между ним и Главными командованиями сухопутных войск, военно-морского флота и люфтваффе, с самого начала страдали от спора между ОКВ и ОКХ о структуре высших органов и верховных командных полномочиях. Но все-таки в целом их можно было считать удавшимися, и это – заслуга Йодля. Ему, специально предназначенному начальником генерального штаба сухопутных войск на важный пост в ОКВ, приходилось нелегко.
В частности, ему доставалось множество упреков от ОКХ. Но Йодль неуклонно шел своим путем. Ни в его, ни Бломберга или его начальника Кейтеля намерения не входило как-либо урезать ответственность Главных командований и их генеральных штабов. Военно-морской флот и люфтваффе тоже не ощущали их на себе. Это опасение имелось только у сухопутных войск. Поводом для разногласий служили, в частности, темп и объем вооружения. Армия стремилась к медленному и систематичному продвижению в данном направлении, а Гитлер усматривал в этом сопротивление его требованиям. Генеральный штаб сухопутных войск использовал потому во время маневров любую возможность разъяснить и наглядно продемонстрировать Гитлеру правильность и необходимость своих представлений о вооружении.
Хоссбах ежедневно информировал Гитлера о стратегической и тактической обстановке, лежавшей в основе маневров, и прежде чем утром покинуть поезд, докладывал ему программу на предстоящий день. В течение дня Гитлер встречался с целым рядом генералов, сообщавших ему дальнейшие подробности и докладывавших о ходе маневров. Мне вспоминаются, доклады обоих обер-квартирмейстеров: 1-го – Манштейна и 2-го – Гальдера. Они избегали всяких подробностей, ибо не очень-то доверяли пониманию Гитлером стратегических и тактических вопросов.
Самому же мне пришлось убедиться в обратном. В один из дней маневров мы посетили позиции зенитной батареи. Гитлер осмотрел орудия и приборы управления огнем, а потом втянул меня в разговор. Его отнюдь не дилетантские вопросы, хотя и носили общий характер (об организации и структуре зенитных частей и т. п.), свидетельствовали, однако, о знании дела. Ему были хорошо известны тактико-технических данные зенитных орудий, их дальнобойность, а от меня он хотел узнать их скорострельность. Ответ я ему дать не смог и уже хотел подозвать командира батареи, но Гитлер не счел это нужным и двинулся дальше. О зенитной артиллерии я не имел никакого представления, поскольку мы, летчики-истребители, называли это «беллетристикой». На сей раз Гитлер ограничился общей темой противовоздушной обороны: от зенитной артиллерии он ожидал большего эффекта, чем от истребительной авиации. Самолет как боевое оружие и его разнообразное применение были ему тогда еще неизвестны. Я, конечно, вступился за свой род оружия и его значение для противовоздушной обороны. Но он дал мне понять, что главной задачей авиационных соединений считает нападение, то есть придает главное значение бомбардировщикам.
Авиации на этих маневрах можно было видеть мало, хотя было задействовано более 1000 самолетов. Сверх рамок маневров в первый день был произведен учебный воздушный налет на Берлин, чтобы проверить готовность к отражению вражеской авиации, а также взаимодействие гражданской ПВО, полиции, пожарной службы и «Красного Креста» при внезапном нападении с воздуха. Берлин впервые пережил затемнение. На маневрах проверялось также взаимодействие сухопутных войск с бомбардировщиками и штурмовиками в нападении и обороне. Поскольку Гитлер в заключительном обсуждении итогов маневров участия не принимал, о том, дало ли взаимодействие сухопутных войск с люфтваффе ожидаемые результаты, я ничего не слыхал. Но должен констатировать, что офицеры сухопутных войск, с которыми я потом беседовал, сочли применение самолетов интересным оживлением поля боя, но никакого серьезного значения для наземного сражения ему придавать не хотели. Насколько по-иному это оказалось потом на войне!
Особенный аттракцион на маневрах показал Удет. Он впервые совершил полеты на только что созданном самолете «Физелер-Шторьх». В сопровождении Мильха Удет неожиданно садился в расположении какого-либо штаба или части прямо на лугу или выгоне для скота. Тем самым он доказывал превосходные возможности использования этого «шторьхчика» в качестве связного или курьерского самолета.
Государственный визит Муссолини
Дожидаться окончания маневров Гитлер не стал. 25 сентября он принял Муссолини в Мюнхене. Спецпоезд ночным рейсом доставил нас на юг Германии. Фюрер занимался предстоящим визитом еще на маневрах. Во время обедов в вагоне-ресторане он не раз излагал нам свои мысли о Муссолини и Италии. Нет никакого сомнения в том, что свой политический ангажемент в отношении Италии Гитлер предпринял только в силу его симпатии к дуче, никоим образом не находя полного одобрения собственных советников. Со времени их первой встречи в 1934 г. в Венеции на политической сцене кое-что изменилось. Тогда Муссолини опасался – инстинктивно, наверняка, верно – усиления Германии и считал хорошее взаимопонимание с Австрией наилучшей защитой от возможных эксцессов со стороны рейха. В результате своих предпринятых в одиночку действий против Эфиопии (Абиссинии) Муссолини подвергся по решению Лиги Наций санкциям, которые затрудняли его положение. Германия, с октября 1933 г. уже не являвшаяся членом Лиги Наций, воспользовалась случаем поддержать Италию. Братство по оружию обеих стран в Испании привело к признанию Германией итальянской аннексии Эфиопии. Тогда Муссолини и заговорил впервые об «оси Берлин – Рим». Затем последовало признание обоими государствами националистического испанского правительства генерала Франко. Когда федеральный канцлер Шушниг весной 1937 г. во время своего визита в Венецию попросил Муссолини оказать поддержку Австрии против Германии и ее усиливающегося влияния в этой стране, тот повернулся к нему спиной. С тех пор Гитлер прилагал усилия, чтобы вступить с Муссолини в прямой разговор.
Визит Муссолини в Германию начался с Мюнхена. Его прибытие на Главный вокзал было назначено на 10 часов утра 25 сентября. Хозяином встречи в Мюнхене выступала НСДАП. Руководство гау приняло соответствующие меры для организации народного ликования. Улицы и привокзальная площадь почернели от людской толпы. Вокзал и фасады прилегающих зданий были украшены гирляндами и бесчисленными итальянскими флагами, а также полотнищами со свастикой. Спецпоезд подошел к платформе точно в указанное время. Состоялась сердечная встреча. Я стоял всего в двух метрах от фюрера и дуче и мог хорошо разглядеть их лица и жесты. Оба они радовались этой встрече.
Гитлер сопроводил гостя в отель «Принц-Карл-пале», а сам сразу же отправился на свою частную квартиру на втором этаже сдаваемого внаем дома на площади Принцрегентплац, 16. Там Муссолини немного позднее посетил его. В присутствии немецкого переводчика состоялась продолжавшаяся примерно час беседа. Дуче вполне хорошо говорил по-немецки, так что перевода не потребовалось. Он передал гостеприимному хозяину грамоту и атрибуты «почетного члена фашистской милиции» – этот жест был расценен многими по-разному. Но Гитлер при посещении Италии в 1938 г. с государственным визитом надел в честь Муссолини подаренный нарукавный знак и был при кортике.
День в Мюнхене прошел в обычных церемониях, положенных при государственном визите: возложение венков, завтрак, прием и парад. Прохождение лейб-штандарта СС «Адольф Гитлер» и лейб-штандарта СА «Галерея полководцев» настолько импонировали Муссолини, что он даже заговорил о немедленном введении парадного «гусиного шага» в Италии. Примерно в 19 часов фюрер вместе со своим гостем отправился на вокзал. Оба поднялись в свои спецпоезда, чтобы ехать на маневры в Мекленбурге.
Дню 26 сентября предшествовал своеобразный пролог. Собственно говоря, это был последний день маневров, когда ничего впечатляющего и интересного произойти уже не могло. Но Муссолини захотел, по настоянию Гитлера, составить себе впечатление о германском вермахте. Хоссбаху пришлось искать выход. Он нашел его в том, что маневры закончили на день раньше, а Муссолини устроили показуху. На местности был с большой помпой разыгран бой. Кругом гремело, орудия и пулеметы были выдвинуты на боевые позиции, танковые подразделения имитировали атаку, беспрерывно проносились бомбардировщики и штурмовики. Да, тут было что поглядеть! Казалось, все это произвело на гостей впечатление. Муссолини проявил интерес. Полагаю, спектакль этот подействовал на него сильнее, чем планировалось показать в строгом подобии боевой обстановки. Присутствовал и итальянский военный министр, но о наличии у него военной компетентности и речи не могло идти. Констатация этого поразила Гитлера.
Во второй половине дня люфтваффе на полевом полигоне зенитной артиллерии Вустров, что на побережье Балтийского моря, провела весьма впечатляющие боевые стрельбы из тяжелых и легких зенитных орудий по воздушным и наземным целям. Применение зенитных орудий калибра 88 мм для борьбы с танками вызвало у некоторых присутствовавших офицеров сухопутных войск раздражение: они увидели в этом вмешательство люфтваффе в их задачи.
27 сентября государственный визит гармонично продолжился: днем – осмотр заводов Круппа в Эссене, а вечером – прибытие Гитлера и его гостей в Берлин. Не в последнюю очередь благодаря ликованию берлинцев и образцовой организации программы эти дни стали для меня незабываемыми.
28 сентября Муссолини по собственному желанию посетил Потсдам и Сан-Суси. Вечером совместная программа продолжилась большим митингом на Олимпийском стадионе. Кульминационным пунктом явились речи Гитлера и Муссолини. Оба государственных деятеля подчеркнули необходимость сохранения мира. Фюрер превозносил Италию как страну, которая в послевоенные годы не участвовала в унижении немецкого народа. Дуче произнес свою речь на немецком языке, и берлинцы наградили его за это особенно сильными аплодисментами. Ось Берлин – Рим, сказал он, служит гарантом непоколебимой решимости стоять плечом к плечу, что бы ни случилось. Берлинцы восприняли эту речь хорошо. Но тут начался небольшой дождь, и они с юмором стали вместо «дуче, дуче!» скандировать: «душе, душе!» [что по-немецки значит «душ»].
После отъезда Муссолини Гитлер показал себя убежденным в том, что в его лице он приобрел честного друга Германии.
W.Schellenberg:
Мирные недели
Посетив выставку «Созидающий народ» в Дюссельдорфе 2 октября, приняв назавтра участие в праздновании «Дня благодарения урожаю» и в открытии 5 октября очередной ежегодной кампании «Зимняя помощь», проходившей на сей раз под лозунгом «Народ помогает сам себе!», Гитлер в середине месяца выехал в Южную Германию, чтобы пробыть там в своей личной резиденции «Бергхоф» на горе Оберзальцберг до конца месяца, а потом вернуться в Берлин.
Я провел эти недели в имперском министерстве авиации и на аэродромах в Штаакене и Деберице. Подполковник Ешоннек, начальник оперативного отдела (отдел 1а) генерального штаба люфтваффе, предложил мне наряду с моей службой в Имперской канцелярии посещать занятия в «Высшем училище военно-воздушных сил» в Гатове, которое являлось предварительной ступенью для поступления в академию люфтваффе, а тем самым для получения образования офицера генерального штаба ВВС. Очередной курс начнется 1 сентября и продлится три месяца. Я с воодушевлением принял это предложение…
В народе была тогда распространена надежда на длительный период мира. Массы верили Гитлеру, что он сохранит мир именно потому, что сам провел Первую мировую войну на фронте. К тому же был велик страх перед коммунизмом, с которым мы познакомились после войны и у нас в Германии в связи с волнениями и восстаниями. Популярностью пользовались меры по пересмотру «Версальского диктата», широкое распространение получил антисемитизм. Гитлер считался спасителем, устранившим социальную нужду и осуществившим для «фольксгеноссен» равенство шансов на хорошую жизнь. В результате всех этих достижений многие в Германии были убеждены в том, что они переживают подлинный подъем народа, и видели в Адольфе Гитлере вождя, ведущего их в счастливое будущее. Фюрер стал «идолом» масс. Он мог требовать всего чего угодно, и народ шел за ним. Краткие годы существования экономически и политически слабой Веймарской республики не смогли сделать из монархистов демократов. А отсюда понятно, что Гитлер своими очевидными успехами привлек к себе все слои народа. В этом и состоит непостижимый для нас сегодня факт, что Гитлер почти до самого конца войны имел народ на своей стороне. «Адольф знает, что делать!» или «Адольф сумеет!» – эти слова можно было слышать даже в последние дни, когда враг уже стоял в стране, а война была проиграна. Теневые стороны режима во внимание не принимались.
В конце октября отдохнувший и посвежевший, Гитлер вернулся с Оберзальцберга в Берлин. Имперская канцелярия снова оживилась. Множество любопытствующих устремилось к обеденному столу фюрера. Гитлер очень прямодушно рассказывал о двух посетителях Оберзальцберга. Первым был Ага-хан, председатель Лиги Наций и лидер одной мусульманской секты в Индии. Гитлер, как казалось, откровенно говорил о проблемах, затрагивающих Германию и Англию. Одобрив исторические взгляды Ага-хана на судьбы Европы, он выразил свою симпатию исламу. Вторым визитером явился бывший английский король Эдуард VIII, герцог Виндзорский, со своей супругой. Визит этот соответствовал новым политическим установлениям в Германии, поэтому их сопровождал руководитель «Германского трудового фронта» д-р Роберт Лей. Герцогская супружеская пара произвела на Гитлера глубокое впечатление. Подтвердилось его утверждение, что при Эдуарде VIII германо-английские отношения развивались лучше, чем в настоящее время.
Гражданская война в Испании
Совершенно ясно, что Гитлер (как он охотно делал) использовал обе оказии для того, чтобы неофициальным путем довести свои взгляды по текущим политическим вопросам до правильных адресатов в Англии. Тогдашний германский посол в Лондоне, а позднее имперский министр иностранных дел фон Риббентроп наблюдал эти приватные беседы с экс-королем с опасением, боясь, что это нанесет ущерб его дипломатической деятельности. Напряженность между Англией и Германией объяснялась различием их позиций в отношении Гражданской войны в Испании и затрудняла достижение Гитлером его цели – добиться прочного взаимопонимания с Великобританией. Постоянно заседавший в Лондоне «Комитет по невмешательству», в котором Германию представлял Риббентроп, по его донесениям, больше содействовал отравлению атмосферы в отношениях между Германией и Англией, чем ее разрядке.
С точки зрения политики взаимопонимания с Англией, позиция Гитлера по отношению к испанской Гражданской войне испытывала колебания. Но большевистское вмешательство на стороне красных вновь и вновь побуждало его не ослаблять своих усилий в поддержку Франко. Против этого говорили донесения военных и политических германских органов в Испании о коррупции среди руководящих франкистов. Упущения Франко в военном командовании затягивали все решения и меры каудильо на латиноамериканский манер. Гитлер даже не удивлялся доходившим до него иногда раздраженным вопросам немецких офицеров легиона «Кондор», а правильно ли они вообще делают, что, учитывая все эти безобразия, сражаются на франкистской стороне.
Ко всему прочему Гитлеру пришлось заниматься еще и сварой между обеими высшими германскими инстанциями в Испании. По настоянию Зарубежной организации НСДАП германским послом при Франко был назначен крупный знаток местных условий генерал Вильгельм Фаупель. Он хотел выиграть войну, чтобы самому стать победителем, а потому потребовал срочно перебросить в Испанию две-три германских дивизии, в чем ему, естественно, было отказано Берлином. Тщеславие Фаупеля очень быстро привело к его непреодолимой конфронтации с генералом Шперрле, командиром легиона «Кондор».
Тот поставил вопрос ребром: «Или Фаупель, или я». После тщательного изучения конфликта штабом Верховного главнокомандования вермахта (ОКВ) и министерством иностранных дел Гитлер решил спор в пользу Шперрле. Фаупеля в августе отозвали.
Я лично знал обоих «боевых петухов» и, как и многие другие, не удивился такому ходу событий. Но он бросал свет на споры из-за компетенции внутри высших органов рейха, которые не умели сами решать пустяковые проблемы, а доводили их до высшей инстанции – до Гитлера. Шперрле, который и дальше шел в Испании напролом, был 1 ноября заменен генералом Фолькманом.
Я с интересом следил за развитием событий не только потому, что знал действующих лиц, но и потому, что в круг моих обязанностей в адъютантуре вооруженных сил входило поддерживать контакт с «Особым штабом „В“ – штабом связи между вермахтом и легионом „Кондор“ в Испании.
С тех пор как Гитлер вернулся в Берлин, он зачастую казался рассеянным.
Подолгу общался с Герингом и Гессом. Из его застольных бесед и разговоров по вечерам можно было понять, что его все больше занимали мысли насчет позиции великих держав в отношении Германии. Все чаще кульминацией его высказываний служило желание убедить англичан в опасности противодействующего русского империализма. Коммунистическое мировоззрение, которое в России можно сравнить со своего рода религией, мол, в сочетании с диктаторским режимом недооценивать никак нельзя. Он, Гитлер, кое-что в этом деле понимает, ведь национал-социализм тоже свершил в Германии такое чудо, какого никто не ожидал. Тогда почему же это невозможно в России? Но Англия близоруко все еще держится за «Версаль». Он постоянно испытывает возмущение, когда читает в зарубежной прессе о праве испанцев на самоопределение, а в то же самое время отказывают в этом праве немцам, проживающим в Австрии, Чехословакии, Польше! «И при всем при том Риббентроп постоянно хочет, чтобы я принял английских политиков! Но и Нейрат тоже считает это никчемным. Из этого ничего не выйдет!». Таковы примерно были тирады Гитлера о политике Англии, а мы никак не могли взять их в толк. Пока однажды загадка не разрешилась.
5 октября Рузвельт произнес по случаю освящения моста в Чикаго речь, которая вошла в историю под названием «Карантинная». Гитлер воспринял ее весьма серьезно. Суть высказываний американского президента состояла в требовании международного «карантина» против наций-«агрессоров». Под ними он подразумевал Италию за ее абиссинскую войну, Японию – за ее нападение на Китай, а также Германию – за отказ и впредь считать для себя обязательными условия Версальского договора. Рузвельт сказал, что 90% населения Земли подвергается угрозе со стороны 10%. Эти цифры особенно возмутили Гитлера, ибо данное соотношение служило ясным доказательством того, что русских тот агрессорами не считает. Типичным для позиции Гитлера явилось его намерение определить, какие именно внутриполитические причины вынудили Рузвельта совершить такой поворот в своей политике. При этом он обнаружил ужасающее падение американской экономики и скачкообразный рост безработицы за последние месяцы. Отсюда Гитлер сделал вывод: Рузвельт ищет выход из экономической катастрофы в правительственных военных заказах. Дабы получить согласие конгресса, он должен натравливать американскую общественность на вышеназванные государства во главе с Германией. Геринг энергично поддержал такой ход мыслей фюрера.
W.Schellenberg:
5 ноября 1937 года
Усиливающиеся во всем мире антигерманские настроения, как их видел Гитлер, должны были оказать свое влияние на совещание 5 ноября 1937 г. Оно вошло в историю из-за «протокола Хоссбаха», сыгравшего такую большую роль на Нюрнбергском процессе. Бломберг через Хоссбаха попросил фюрера о проведении заседания для обсуждения главнокомандующими составных частей вермахта вопроса о вооружении и сырьевых ресурсах.
К назначенному времени, 16 часам, Бломберг, Геринг, Фрич и Редер приехали в Имперскую канцелярию со своими адъютантами и экспертами по вооружению. В квартире фюрера их встретили и проводили в Зимний сад его военные адъютанты. Сопровождающие остались в курительной комнате. Бросалось в глаза, что по желанию Гитлера был приглашен и имперский министр иностранных дел барон фон Нейрат. Гитлер вошел в Зимний сад в сопровождении Хоссбаха, держа в руках несколько исписанных листков бумаги. Камердинер закрыл стеклянные двери и задернул занавеси. Часы показывали 16 часов 15 минут. Всеобщее гадание, что бы это значило, в курительной комнате. Про себя мы отметили, что Гитлер еще никогда не проводил совещаний верхушки вермахта совместно с имперским министром иностранных дел. Особенно любопытным и обеспокоенным был личный адъютант фюрера Видеман, который как раз готовился к поездке в Соединенные Штаты.
20 часов 50 минут. Двери открываются. Главнокомандующие и Нейрат со своим сопровождением, которое так долго ожидало их, покидают квартиру фюрера. Все мы молча констатируем, что совещание прошло за закрытыми дверями.
Вскоре после этого совещания Гитлер отбывает в Мюнхен на обычные торжества по случаю марша 1923 г. к «Галерее полководцев», затем он отправится в свою личную резиденцию на Оберзальцберге. 14 ноября я выезжаю туда, еще не зная, что явилось причиной моего вызова.
Перед отъездом Хоссбах пригласил меня и Путткамера к себе в кабинет и с серьезным видом сообщил нам, что совещание 5 ноября имеет принципиальное значение и мы должны знать об этом. Он сделал запись совещания, и нам следует ее прочесть. Сначала дал протокол Путткамеру, а потом мне. Запись имела объем примерно 15-20 стандартных страниц и была сделана знакомым мне почерком Хоссбаха, скорее большими, чем маленькими буквами. Мне все еще помнится, как Хоссбах сказал нам, кому именно он даст ее прочесть и где она будет окончательно храниться. Гитлеру он сможет ее показать не ранее конца месяца, ибо тот вернется из своей поездки в Аугсбург 21 или 22 ноября.
Содержание протокола общеизвестно по экземпляру, представленному Международному военному трибуналу в Нюрнберге в 1946 г. Оригинал рукописи Хоссбаха до сих пор не обнаружен. Соответствуют ли и насколько именно оба текста друг другу, с уверенностью поэтому никто определить не может. Сам же я могу сказать, что, насколько мне помнится, текст оригинала был короче, чем нюрнбергский. Предположение, что Хоссбах в силу своего отношения к Гитлеру и его речи сделал запись тенденциозной, я считаю необоснованным.
О содержании же нюрнбергского документа могу сообщить только то, что некоторые пассажи и темы 1937 г. я однозначно узнаю. Остальные части текста кажутся мне новыми. Мое тогдашнее впечатление было таково: Гитлер хотел дать общую оценку европейской политической и военной обстановки во взаимосвязи со своими мыслями и планами относительно будущего Германии. Он желал, при наличии определенных политических предпосылок, присоединить к рейху Австрию и Чехословакию, сделав это не позднее 1943-45 гг. После указанного срока, считал он, можно ожидать изменения соотношения сил в Европе лишь не в нашу пользу. В таком случае он предполагал вражду Франции и Англии с Германией. Но не припоминаю, чтобы в записи назывались Польша, Россия и США. Из речи Гитлера и последовавшего за нею обсуждения, которое нам обрисовал Хоссбах, мне запомнилось только то, что Бломберг, Фрич и Нейрат весьма настойчиво предостерегали насчет враждебности со стороны Англии и Франции в любом случае и в любое время. При насильственном территориальном изменении, осуществляемом Германией, следует считаться с возможностью их вмешательства.
Тот факт, что Хоссбах проинформировал Путткамера и меня о содержании совещания, показало мне: оно имело особенное значение для него самого, а тем самым также для Фрича и Бека. Но я еще слишком недолго принадлежал к гитлеровскому штабу, чтобы оценить это в полной мере. Я считал вполне само собою разумеющимся, что фюрер как ответственный политик и Верховный главнокомандующий провел со своими авторитетными советниками совещание по оценке положения, причем его планы на 1943-45 гг. тогда, в 1937 г., показались мне слишком далекими, а потому и неактуальными. Никакого обсуждения высказываний Гитлера между нами троими не было. Путткамер и я просто приняли эту запись к сведению, а Хоссбах подчеркнул, что она является совершенно секретной. Мне тогда и в голову не приходило, чтобы Гитлер мог готовить планы, выходящие за пределы возможного.
Первое пребывание в «Бергхофе»
С моим первым пребыванием в «Бергхофе» у меня связаны два воспоминания. Здесь я впервые познакомился с Евой Браун, а во-вторых, однажды Гитлер стал меня расспрашивать насчет моей предыдущей военной карьеры. Круг лиц, с которыми он общался на Оберзальцберге, был мне совсем неизвестен. В Берлине мне сказали только, что жизнь Гитлера здесь, в горах, носит весьма приватный характер и, вполне понятно, у него гостят и дамы. Еве Браун в то время было 25 лет, а Гитлеру шел 49-й год. Держалась она скромно и сдержанно, даже во время обеда или ужина. С гостящими дамами Гитлер держался так же, как и с женщинами вообще. Непосвященный едва ли смог бы заметить, что между ним и Евой Браун существуют особые отношения. Она всегда производила впечатление очень ухоженной молодой женщины, в соответствии со своим типом хорошо выглядевшей и жизнерадостной.
Однажды, прогуливаясь по холлу взад-вперед, Гитлер высказал мне свои мысли насчет Италии. Испытываемое им глубокое уважение к Муссолини и сделанному дуче побудило его к завышенной оценке Италии и итальянцев. Я с этим не согласился, сославшись на собственный опыт, приобретенный во время трехмесячного обучения в итальянской авиации в 1933 г. Сказал, что хотя итальянцы и хорошие летчики, но относятся к летному делу, как к спорту. Гитлер слушал молча и никаких вопросов не задавал. Свой ответ он дал мне спустя полгода в Риме.
Мне показалось, фюрер гораздо больше интересуется тем, что я могу рассказать ему о России. Со времени моего пребывания там прошло восемь лет. С тех пор наверняка и в России тоже произошло многое. Но одно представлялось мне достойным упоминания: мы были удивлены сноровкой русских механиков, работавших в мастерских и обслуживавших наши самолеты. На вопрос, что думаю я об этой стране и ее людях, я обрисовал Гитлеру две вещи, которые тогда произвели на меня большое впечатление. Поблизости от Липецка находилась лишь частично огороженная местность для учебного бомбометания, куда почти не допускались жители окрестных деревень. Они пытались пасти там свой скот. Однажды сдетонировала неразорвавшаяся бомба, убившая несколько детей, а также лошадей. Русские предъявили счет на возмещение стоимости лошадей, а о детях никто и слова не промолвил. Людей хватает! Лошади ценились куда выше. Затем я рассказал Гитлеру о раскисавших после дождя дорогах. Летом из-за ливней они становились непроезжими для автомашин. На нашей тогдашней учебной территории, где не все улицы были заасфальтированы, всякое движение транспорта прекращалось. К счастью, летом дороги быстро просыхали, но осенью, уже в сентябре, я сам убедился в том, это была сплошная глина.
Впечатления от пребывания в «Бергхофе» не покидали меня и в Берлине, и являлись предметом оживленных бесед в доме Бломберга, где я с женой несколько дней гостил после моего возвращения. Там мы встречались в дружеском кругу с самим фельдмаршалом, его сыном и дочерью. Бломбергу был знаком приватный стиль на вилле фюрера. Слышал он и о Еве Браун, и о ее роли в жизни Гитлера. Бломберг являлся единственным имперским министром, происходившим не из рядов партии. То, что фюрер приблизил его к себе и неоднократно приглашал в «Бергхоф», служило признаком особого доверия. Даже Геринг еще ни разу не сидел за одним столом с Евой Браун!
Несмотря на оживленную беседу, сам хозяин дома в тот вечер был сдержанным и рассеянным. Не хватало его открытости и живых рассказов. Вообще-то Бломберг представлял собой тип «образованного солдата», но в тот вечер это было как-то незаметно. Я спросил моего друга Акселя, что тяготит сегодня его отца, но он о служебных заботах его ничего не знал. Однако одна из реплик Акселя дала мне понять: озабоченность фельдмаршала вызвана какими-то личными проблемами. Только в декабре его дочь Дорле поведала моей жене, что овдовевший отец хочет снова жениться. Она и вся родня, как можно было понять, чувствуют себя из-за его выбора невесты совершенно несчастными.
Посещение «Мессершмитт-АГ»
22 ноября 1937 г. Гитлер после закрытия партсъезда НСДАП посетил в Аугсбурге фирму профессора Мессершмитта «Баварские авиазаводы». К тому времени она была переименована в «Мессершмитт-АГ». Посещение состоялось по совместному желанию Рудольфа Гесса и самого Мессершмитта. Оба они дружили уже много лет. Поводом явились впечатляющие первые успехи «Бф-109» (позже назван «Ме-109»), сконструированного Мессершмиттом и его инженерами. Примерно в то же самое время первые машины этого типа использовались истребительной группой легиона «Кондор» в Испании и показали, что по своим летным качествам они превосходят русский истребитель «И-16», который у нас называли «Рата». Незадолго до этого дня, 11 ноября 1937 г., шеф-пилоту фирмы Мессершмитта удалось на «Бф-109», достигнув скорости 610,95 км в час, установить во славу Германии абсолютный рекорд для самолетов наземного базирования.
Опираясь на эти успехи, Мессершмитт имел все основания принимать Гитлера с гордостью и удовлетворением. Имперское министерство авиации было представлено на осмотре группой офицеров и инженеров Технического управления во главе с Мильхом и Удетом. Присутствовал ли Геринг, сейчас не помню. Между Мильхом и Мессершмиттом существовала известная всем неприязнь еще с тех времен, когда Мильх был генеральным директором акционерной компании «Люфганза». Последствием этой ссоры являлось лишь то, что сотрудничество имперского министерства авиации с Мессершмиттом длительный период шло с помехами и лучший немецкий авиаконструктор не использовался люфтваффе в полную силу.
Еще при осмотре завода мы получили наглядный пример этого. Мессершмитт, войдя вместе с Гитлером в цех, попросил его взглянуть на новую конструкцию. Раскрыли большие ворота в соседний цех, и перед взорами присутствующих предстала модель нового четырехмоторного дальнего бомбардировщика – предшественника сконструированного уже во время войны, но так и не запущенного в серийное производство «Ме-264». Мессершмитт сообщил, что дальность его полета с тонной бомбового груза равна 600 км. Господа из имперского министерства авиации тут же усомнились в этих данных.
Гитлер проявил сдержанность. В области самолетостроения он такими же познаниями, как в области кораблестроения или танкостроения, а также производства танков, не обладал. Но фюрер счел, что все-таки возможно сконструировать такой четырехмоторный бомбардировщик, который сможет уйти от истребителей. Однако если истребители уже обладают скоростью 600 км в час, этот бомбардировщик должен летать с минимальной скоростью 650 км в час. Поэтому следует пренебречь броней и оборонительным оружием такого «скоростного бомбардировщика» ради его скорости. Тем самым можно будет избежать опасности воздушного боя.
Мильх подтвердил, что люфтваффе уже довольно давно дала заказ на самолет с такими летными характеристиками. Мессершмитт стал оспаривать, доказывая, что двухмоторные или четырехмоторные самолеты с такой высокой скоростью в настоящее время производиться в Германии не могут, потому что у нас нет соответствующих моторов. Гитлер же счел правильным отдать приоритет четырехмоторному бомбардировщику. Мильх в ответ заметил, что сырьевая база ограничивает возможности люфтваффе, а потому она намерена считать приоритетным выпуск двухмоторного скоростного бомбардировщика. Никакого решения после этой дискуссии принято не было.
Планы создания бомбардировщиков
В последующие недели я пытался разузнать побольше в Техническом управлении имперского министерства авиации и генеральном штабе люфтваффе насчет закулисных причин разговоров у Мессершмитта. Сообщенные мне в Техническом управлении сведения о запланированных или заказанных новых бомбардировщиках были противоречивы.
В генеральном штабе я обратился к подполковнику Ешоннеку – начальнику оперативного отдела, который высоко котировался там. В противоположность многим офицерам этого штаба, отдававшим люфтваффе сухопутным войскам, Ешоннек еще с Первой мировой войны был офицером-летчиком. В рейхсвере он нес службу как в его генеральном штабе, так и в войсках, а через командования тогдашних тайных авиационных училищ и учебных лагерей поддерживал связь с авиацией. В люфтваффе он тоже побывал на различных должностях и в войсках, и в ее генеральном штабе. Долгое время он был начальником оперативного отдела этого штаба, а также адъютантом Мильха. Геринг, хотя и не скрывавший своей антипатии к бывшим офицерам генерального штаба сухопутных войск пожилого возраста, все больше обращался к Ешоннеку, а не к начальнику генерального штаба люфтваффе генералу Штумпфу. Но это их сотрудничеству не помешало, зато охладило отношения между Мильхом и Ешоннеком. Тут играли роль не только личные, но и другие, не особенно известные причины. Эти неприязненные отношения, шедшие во вред люфтваффе, сохранились до смерти Ешоннека в 1942 г. Я не могу разделять вложенное в уста Бломберга мнение, что «тяжелые условия в имперском министерстве авиации возникли в результате поведения Мильха» – ведь ответственным главой министерства являлся Геринг.
Лично я с самого начала питал к Ешоннеку большое доверие. Через него я поддерживал контакт с Главным командованием люфтваффе и имел возможность знакомиться с работой ее различных инстанций. Благодаря этому мне удавалось также получать всякие материалы и составить себе собственное мнение, чтобы действительно компетентно информировать Гитлера и действовать в соответствии с намерениями руководства люфтваффе.
Ешоннек в ответ на мои вопросы информировал меня о планировании и ходе создания бомбардировщиков. Желание Гитлера строить скоростной бомбардировщик не было новым. Такое требование выдвигал еще Вефер, первый начальник генерального штаба люфтваффе. Военно-воздушные силы имели свои предприятия, в частности фирму «Юнкерс» в Дессау, которая получила соответствующий заказ на конструирование двухмоторного самолета. Его вооружение и оснащение подлежало существенному ограничению ради скорости, значительно превышающей скорость истребителей. Этот самолет, «Ю-88», во время испытательных полетов уже показывал 500-километровую скорость. На мою реплику, а может ли он достигнуть границы 600 км в час, Ешоннек ответил: только что поставленный рекорд скорости стал возможен лишь при «причесанном», то есть форсированном, моторе. Серийную же модель придется использовать с имеющимися в настоящее время моторами и полным оснащением, то есть со всем необходимым вооружением и радиоаппаратурой, а потому летать она сможет со скоростью не более 500 км в час. Такова же, насколько нам известно, и примерная скорость ожидаемых новых английских самолетов. Впрочем, дальнейший план выпуска «Ю-88» предусматривает установку на нем более сильных моторов, но они, как и для «Ме-109», начнут поступать не ранее чем через год. Ешоннек считал, что в виде «Ю-88» люфтваффе получит идеальный бомбардировщик.
Мы говорили и о задачах авиации оперативного назначения, а также о потребности в дальних бомбардировщиках. Здесь тоже надо сконструировать вариант «Ю-88». Начатое еще при Вефере, согласно его стратегической концепции, конструирование четырехмоторных бомбардировщиков Геринг приказал приостановить. Первые машины, «Ю-89» Юнкерса и «До-19» Дорнье, уже год назад свое отлетали и превратились теперь в груду ржавого металла или использовались по другому назначению. «Ю-89» вскоре поднялся в воздух в форме «Ю-90» у компании «Люфтганза». Геринг принял это решение в пользу «Ю-88» также и ввиду напряженного положения с сырьем. Вместо одного четырехмоторного самолета можно было выпустить два двухмоторных с дополнительным эффектом: Геринг рассчитывал на более высокую производительность.
На мой вопрос, по чьему предложению или совету и когда именно Геринг принял это решение, Ешоннек ответить не смог. Наверно, это произошло тогда, когда сам Ешоннек еще командовал эскадрой в Грайфевальде. В остальном же он был убежден, что с проектом выпуска четырехмоторного бомбардировщика «Ме-264» в Аугсбурге ничего не выйдет.
Итак, тогда было принято роковое решение: люфтваффе четырехмоторного бомбардировщика не получит.
W.Schellenberg:
Завершение года
Последние недели 1937 г. и первые дни 1938 г. прошли, как мне помнится, без особенных событий.
Однажды во второй половине дня Гитлер поехал на чай к госпоже фон Дирксен – вдове посла, салон которой еще с 1933 г. являлся местом встреч фюрера с консервативными слоями общества.
Фрау фон Дирксен ожидала приезда Гитлера и пригласила 8-10 гостей. Из них я запомнил, в частности, Августа Вильгельма, принца Прусского. Прежде хозяйка дома устраивала свои приемы в отеле «Кайзерхоф», чтобы быть как можно ближе к тогдашней штаб-квартире Гитлера и находиться в курсе дел нацистского движения. Став сторонницей фюрера и его политического движения, она вела в консервативных кругах прогитлеровскую пропаганду. Гитлер пользовался, причем с некоторым успехом, такими встречами для знакомства с этими кругами, чтобы воздействовать на них и привлечь на свою сторону.
Мне было любопытно встретиться с моими «товарищами по сословию», но я, пожалуй, ожидал гораздо большего. Гости на меня никакого особенного внимания не обратили. Гитлер держался умело, но все же скованно и часа через полтора уехал обратно в Имперскую канцелярию. Для меня не явилось неожиданностью услышать от него, что в салоне Дирксен он больше бывать не будет. Собравшиеся там гости – только просто любопытствующие, которые разглядывают его, словно «диковинного зверя», и в сущности никогда не понимали. Да и мне, посчитал он, не может быть по себе в этом кругу монархистов. В тот день Гитлер последний раз встретился с принцем Августом Вильгельмом.
Нет сомнения, что за этим приемом у фрау фон Дирксен скрывалось стремление к восстановлению монархии. И она, и принц Август Вильгельм придерживались взгляда, что влияние на ход событий нельзя приобрести, стоя в стороне от них, а чтобы достигнуть своей цели, надо искать контакта там, где сосредоточена тогдашняя власть. Но Гитлер к тому времени уже полностью отказался от идеи восстановления монархии. Реплика Геббельса той зимой подтвердила это. В узком кругу в Имперской канцелярии министр похвалялся, что он – тот самый человек, который отвратил Гитлера от намерения вернуться к монархии. При этом его просто распирало от гордости, и он тыкал указательным пальцем в свою грудь.
Декабрь проходил в квартире фюрера под знаком подготовки к Рождеству. Адъютанты Гитлера составляли список тех, кто получит от него подарок. Круг этих лиц был довольно широк. Начинался он с жен имперских министров и высших функционеров партии, а кончался домашним персоналом фюрера. Наряду с отдельными лицами Гитлер раздавал подарки и формированиям вермахта, полиции и СС, охранникам Имперской канцелярии и его резиденции на Оберзальцберге.
Гитлеровский домоправитель Каннеберг получил поручение закупить подарки. Эти подарки были разложены на длинных столах в Большом обеденном зале, и Гитлер сам определял, что и кому дарить. Его личный адъютант Шауб помогал ему и в эти дни держался с весьма загадочной миной на лице. За несколько дней до праздника моей жене был вручен пакет с дюжиной кофейных чашечек из майсенского фарфора, а я получил золотые карманные часы, на крышке которых были выгравированы мои имя и фамилия и дата: «Рождество 1937 г.»
Однажды в декабре нас, военных адъютантов, ждал и другой сюрприз. Хоссбах поведал мне и Путткамеру, что Гитлер распорядился выдать нам из своего представительского фонда, возглавляемого д-ром Ламмерсом, по 100 марок каждому в качестве пособия. Хоссбах добавил, что сам он принимает подарочные деньги от Гитлера вопреки своим убеждениям. Я же думал иначе. Мне вовсе не претило получить деньги, ибо я считал, что это моей независимости никак не затрагивает, особенно в финансовой области. К тому же мое жалование капитана гораздо меньше, чем полковника Хоссбаха. Да и в представительских целях мы при нашем служебном положении должны были сильно тратиться на свой гардероб.
После эффектного сентябрьского визита Муссолини приезд главы венгерского правительства, а затем югославского премьер-министра Стояновича в январе 1938 г. оказался спокойнее. Венгры считались друзьями Германии, а потому встреча с ними прошла в сердечной атмосфере. Визит югославского премьера и его супруги длился несколько дней. Стоянович имел здесь хорошую репутацию: будучи сербом, он является поклонником Германии. Это считалось чем-то из ряда вон выходящим, и германские органы во главе с самим Гитлером вовсю старались не разочаровать югославских гостей.
Официальные государственные приемы заканчивались обычно около 23 часов.
Но на этих обоих приемах Гитлер после завершения официальной части через адъютантов приглашал узкий круг наиболее известных ему лиц в курительную комнату побеседовать у камина. К их числу в данном случае принадлежали супружеская пара Геббельсов, д-р Брандт с женой, я, тоже с женой, несколько молодых дам и обе дочери крупного кельнского фабриканта Мюленса. А под конец вечера Брукнер забирал из украшавших обеденный стол ваз цветы и дарил букеты дамам.
Смерть Людендорфа
Еще в дни подготовки к рождественским праздникам пришла весть из Мюнхена, что находится при смерти генерал Людендорф. Гитлер посетил умирающего в начале декабря. Отношения между ним и Людендорфом к тому времени серьезно охладились; вину за это частично приписывали второй жене генерала Матильде. Но Гитлер не позабыл, что в 1923 г. Людендорф плечом к плечу шел с ним во время марша к «Галерее полководцев». Верность фюрера своим старым соратникам была той причиной, по которой он так близко к сердцу принял смерть Людендорфа. Генерал скончался 20 декабря 1937 г. Согласно его завещанию и желанию вдовы, местом последнего упокоения Людендорфа должна была стать родная усадьба, а не, как хотел Гитлер, национальный мемориал, подобный воздвигнутому Гинденбургу в Танненберге. Поэтому предусматривалась лишь назначенная на 22 декабря государственная панихида у «Галереи полководцев» в Мюнхене.
21 декабря вечером мы покинули Берлин и целую ночь в жуткий холод и снежную пургу ехали в Мюнхен. Наш поезд прибыл с трехчасовым опозданием. Там тоже царила настоящая зима. Государственная панихида началась в 12 часов у Ворот Победы. За лафетом с гробом шли, отдавая последние почести прославленному генералу, Гитлер и Бломберг вместе с главнокомандующими трех частей вермахта или их личными представителями. Надгробную речь у «Галереи полководцев» произнес Бломберг. Фюрер возложил венок. Прогремел ружейный салют. Но бросалось в глаза, что на этом государственном акте отсутствовали многие ожидавшиеся лица. Например, мы слышали, что должен прибыть из Берлина специальный состав с дипломатами и военными атташе, но он пришел с огромным опозданием, а прибывшие смогли принять участие лишь в траурной процессии к месту захоронения. Венок от кайзера, проживавшего в эмиграции в Голландии, был возложен уже на могиле. Это явилось счастливой случайностью: ведь во время государственной панихиды право возложить венок имел один только Гитлер.
По завершении траурной церемонии Гитлер направился в свою мюнхенскую резиденцию, где его ждала автомашина для поездки на Оберзальцберг. До этого Бломбергу удалось накоротке переговорить с ним. Мы, военные адъютанты, попрощались с фюрером и немедленно выехали в Берлин. Рождественский вечер Гитлер провел в Мюнхене, а следующие дни до начала января – на горе Оберзальцберг.
Новогодний прием
Как и во все времена и во всех странах, официальная жизнь в 1938 году началась в столице рейха новогодним приемом для дипломатического корпуса. Гитлер ввел такой порядок, что этот прием не обязательно должен был проходить, как прежде, точно 1 января, а и позднее, в интересах тех, кто желал использовать первые дни января для новогодних поездок и отпусков. В этом году новогодний прием в «Особняке рейхспрезидента» был назначен на 11 января. Гитлер использовал для него этот старинный дворец, который служил жилой и служебной резиденцией и местом официальных дипломатических приемов как Эберту, так и Гинденбургу.
Гитлер отправился туда пешком из своей квартиры, и путь его пролегал параллельно Вильгельмштрассе через сады министерств. Для этого он велел пробить в смежных стенах двери. Мне пришлось увидеть такую довольно странную для моих тогдашних представлений о фюрере процессию в первый и последний раз. Впереди шествовал сам Адольф Гитлер во фраке, черном пальто, в цилиндре и белых перчатках, а за ним – мы, адъютанты, в парадной форме. Его самого смешила эта процессия. Но еще больше он был недоволен помещениями в «Особняке рейхспрезидента», которые при нынешнем значении рейха были недостаточно репрезентативны для официальных дипломатических приемов. По окончании церемонии мы услышали, как он говорил, что новогодний прием здесь и в такой форме состоялся в последний раз. Мне кажется, я не ошибусь, сказав, что в тот же день он вызвал к себе генерального инспектора по строительству Альберта Шпеера и спросил его, может ли тот до новогоднего приема 1939 г. построить Новую Имперскую канцелярию. После короткого размышления Шпеер это задание принял.
День рождения Геринга
12 января Геринг праздновал свое 45-летие. В числе поздравителей всегда бывал Гитлер. Во время пребывания фюрера в его доме Геринг никаких посетителей не принимал. Гитлер приехал с самым небольшим сопровождением: только личные адъютанты и я. Сам Геринг наслаждался своим днем рождения и радовался множеству ценных подарков. Гитлер знал его слабость к картинам, особенно старых мастеров, среди которых тот предпочитал Лукаса Кранаха. На сей раз фюрер вручил ему картину XIX в.; насколько мне помнится, это была «Соколиная охота» работы Ганса Макарта. Затем Гитлер заговорил о страсти Геринга к охоте.
Атмосфера в доме Геринга по таким праздничным случаям бывала раскованной и непринужденной. Заметно, что хозяйка дома умела придать всему какую-то приватную и семейную ноту. Гитлер обращался с ней особенно галантно. Сам же Геринг в собственных апартаментах, также и в присутствии фюрера чувствовал себя совершенно вольготно и не испытывал никакой скованности, в отличие от своей манеры держаться в Имперской канцелярии. Там он напускал на себя какую-то отчужденность, чуть ли не забывая поздороваться с окружающими, и стремился как можно скорее встретиться с Гитлером.
В тот день мне опять особенно резко бросилось в глаза различие между этими обоими руководящими политиками рейха. За время службы в истребительной эскадре «Рихтхофен» в 1934-35 гг. мне не раз приходилось видеть Геринга по служебным и светским поводам. 10 апреля 1935 г. я был гостем на его свадьбе, а годом позже – приглашен на бал в Государственной опере. И оба раза я видел такую роскошь, какой больше не существовало в Берлине с кайзеровских времен. Появление и поведение Геринга запомнились мне сильнее, чем Гитлера. Мы, летчики, питали к Герингу доверие. Он был один из нас. А Гитлер – далек и недосягаем. С таким ощущением я и поступил на службу к фюреру.
Но теперь, после полугода службы при Гитлере, все стало наоборот. Чем ближе я узнавал Геринга, тем больше у меня появлялось причин для недовольства им. Во всем праздновании дня рождения проявлялась тяга к выставляемой напоказ роскоши, и это очень контрастировало с простотой Гитлера. На этом фоне он казался сдержанным и почти незаметным. Мне эта его скромность импонировала. А помпезность Геринга я находил некрасивой и даже иногда неуместной. Фюрер старался не подавать виду, что сам зачастую думает так же. Он учитывал менталитет Геринга и радовался тому, что его манеры нравятся народу. Связи Геринга с людьми хозяйства и с консервативными кругами стали важны для Гитлера. Однако огромное различие между ними не влияло на их отношения взаимного доверия, возникшие еще во «времена борьбы». Фюрер не принимал ни одного важного политического или военного решения, не посоветовавшись предварительно с Герингом.
Мое внутреннее критическое отношение к Герингу очень угнетало меня в моем служебном положении. Гитлер был моим шефом, а Геринг – моим главнокомандующим. Его верность Гитлеру облегчала мою задачу адъютанта по люфтваффе. После шести месяцев службы в штабе Гитлера мне стало ясно: я подчиняюсь фюреру не только в силу долга военного повиновения, следовать за ним меня заставляют убеждение и доверие к нему. Я и не предполагал тогда, какое тяжкое бремя ляжет на меня вскоре в связи с этим.
Навигация
Перейти к полной версии