Жаркое солнце стратосферы

Несколько месяцев тому назад, тёплой прошлой осенью, довелось мне сопровождать своего сынишку на какие-то местные соревнования по дзюдо (авт.). Адрес, куда нам с ним нужно было тем утром придти, ни о чём мне не говорил: улица Большая Филёвская, дом 32. Спорткомплекс «Конструктор»… Пока ребятишки разминались в зале, я вышел подышать осенним воздухом. Прошёл до угла здания, мельком оглянулся, и вдруг — словно током ударило: на неприметной мемориальной доске, прикреплённой к стене спорткомплекса, я увидел знакомые фамилии:

«30 января 1934 г. с находившегося на этом месте поля воздухоплавательного дивизиона был осуществлён полёт на рекордную высоту 22000 метров стратостата «Осоавиахим-1» с экипажем стратонавтов: командир-пилот Федосеенко П. Ф., инженер-конструктор Васенко А. Б., научный сотрудник Усыскин И. Д.»

Боже мой, подумалось мне, так это было здесь?! Здесь, в московском районе Кунцево, над обрывом к реке, где теперь зеленеют теннисные корты, где вдалеке, среди деревьев, угадывается футбольное поле и где сейчас, сию минуту, разминаются в зале спорткомплекса детишки? Так это отсюда стартовала в небо та троица, чей полёт закончился одной из самых громких и самых позабытых ныне катастроф 30-х годов?..

Москва, улица Большая Филёвская, дом 32. Памятная доска

Федосеенко, Васенко, Усыскин… А ведь дорогу в космос своими жизнями прокладывали и они. Задолго до суборбитальных полётов собак, задолго до кораблей-спутников — они увидели нашу Землю с такой высоты, на которую прежде не поднималось ни одно живое существо.

В начале 30-х годов, когда о реактивных самолётах и о геофизических ракетах ещё не могло быть и речи, когда мало что было известно даже о природе космических лучей, а уж о том, каково там, за облаками, можно было только лишь догадываться, люди штурмовали стратосферу на обычных и столь им уже знакомых воздушных шарах.

Впрочем, «обычному» воздушному шару — баллону с тёплым воздухом и с привязанной к нему корзиной — в стратосфере делать было нечего: температура ниже минус пятидесяти по Цельсию и во много-много раз более разреженный, чем у поверхности, воздух требовали, чтобы «корзина» была герметичной и теплоизолированной. Это первое. Второе: наполнять баллон надо было не тёплым воздухом (подогревать его в стратосфере было бы невозможно), а лёгким газом — наиболее дешёвым решением казался водород. Наконец, обеспечить подъёмную силу в условиях сильной разреженности воздуха могли лишь баллоны колоссальных объёмов — в десятки, а то и в сотни тысяч кубических метров.

Попутно возникало также и много других проблем (например, создание лёгкого и прочного материала для оболочки баллона, сохранение управляемости при обледенении, надёжная система регенерации воздуха в герметичной гондоле, разработка методов аварийного спасения экипажа и тому подобное). Конечно, в наши дни, когда даже орбитальные полёты стали обыденностью, все такие проблемы показались бы лёгкими. Но не будем забывать: они и стали сейчас лёгкими именно потому, что тогда, в начале 30-х годов, они были невероятно трудны. Нынешняя «лёгкость» сполна оплачена горьким опытом первопроходцев и многими жизнями…

Огюст Пикар в сентябре 1930 года

Самый первый «стратосферный» воздушный шар — стратостат — был придуман и построен учёным-физиком из Швейцарии Огюстом Пикаром — с его помощью профессор намеревался изучать космические лучи. После одной неудачной попытки (в сентябре 1930 года) его огромный, в 14 тысяч кубических метров, баллон с герметичной алюминиевой гондолой, наконец, взлетел. Случилось это 27 мая 1931 года. В сферической гондоле находились двое: сам Огюст Пикар и Пауль Кипфер. Через несколько минут стратостат достиг высоты без малого 16 километров, где и остановился: архимедова выталкивающая сила уже не могла поднять аппарат выше. Надо сказать, что покорение этой высоты грозило первым стратонавтам смертельной опасностью: вскоре после старта они услышали зловещий свист выходящего из их «герметичной» гондолы воздуха. щель быстро удалось обнаружить и зашпаклевать — смесью пакли с вазелином, которую (на всякий случай) захватил в полёт предусмотрительный профессор Пикар… Впрочем, приключения отважных стратонавтов на этом не закончились. Когда надо было собираться в обратный путь (а для этого требовалось выпустить немного водорода из баллона), то выяснилось, что стратостат… стал неуправляемым: оборвалась верёвка, с помощью которой открывался выпускной клапан!..

Я не знаю, какие чувства испытали тогда Пикар и Кипфер: 16 километров, жуткий мороз и почти полное отсутствие воздуха снаружи, за тонкими алюминиевыми стенками, а внутри — сорокаградусная жара в прогретой беспощадными солнечными лучами герметичной кабине, одна бутылка воды на двоих и призрачные надежды на спасение…

Им повезло: после их многочасового пребывания в стратосфере солнце стало клониться к закату, водород в баллоне постепенно охладился, и неуправляемый стратостат, полёт которого начался в юго-западной Баварии, бережно опустился… на один из ледников в Альпах. Хотя им предстояла ещё ночёвка на льду, но оба стратонавта прекрасно понимали: им повезло…

Второй полёт на своём стратостате Огюст Пикар совершил 18 августа 1932 года. Ошибки первого полёта, едва не ставшие роковыми, были, по возможности, исправлены. И хотя без волнений не обошлось и на этот раз, но в целом полёт прошёл нормально. Огюст Пикар и его напарник Макс Козинс, достигнув рекордной высоты в 16200 метров, выполнили всю намеченную программу исследований и благополучно приземлились.

В дальнейшем Огюст Пикар ещё не раз поднимался в стратосферу и опускался в морские глубины: в середине 30-х годов ему пришла в голову мысль создать батискаф — своеобразный аналог стратостата (незадолго до его смерти, в январе 1960 года, сын Огюста Пикара, Жан, опустился на батискафе «Триест» в самую глубокую морскую впадину — Марианскую).

Стратостат Огюста Пикара получил название «FNRS-1» — по сокращённому наименованию Бельгийского национального фонда для научных исследований, спонсора всего проекта. Но уже после первого полёта «FNRS-1» на стратосферу обратили своё пристальное внимание куда более серьёзные организации двух будущих соперников в космической гонке — Соединённых Штатов Америки и Советского Союза. Собственно говоря, именно стратосферные полёты, а вовсе не суборбитальные запуски ракет, и стали прологом этой бесконечной гонки сверхдержав, продолжавшейся потом в течение многих десятилетий. Помимо прочего, огромную роль и здесь играли вопросы престижа. Мало у кого были сомнения в том, что американцы будут первыми, кто сможет превзойти рекордный результат «FNRS-1» — тем более, что консультировал американскую стратосферную программу родной брат Огюста Пикара, Жан-Феликс. Тем большее впечатление произвело ошеломляющее известие о том, что первый раунд выиграл Советский Союз — как и четверть века спустя, опередив американцев всего-то на пару месяцев.

Начиная со второй половины 1932 года, советские специалисты в Москве и Ленинграде одновременно (и во многом независимо друг от друга) приступили к строительству двух гигантских — даже по сравнению с «FNRS-1» — стратостатов: по 25 тысяч кубических метров против 14 тысяч у Огюста Пикара. «Московский» проект курировали военно-воздушные силы, тогда как «ленинградский» готовился под эгидой северо-западного отделения ОСОАВИАХИМ — могущественной в те годы организации, наследницы ОДВФ СССР (если кто помнит наши статьи об истории «Авиамарша») и предшественницы ДОСААФ СССР. Надо сказать также, что за проектом «Осоавиахим» стоял С. М. Киров, один из тогдашних руководителей СССР.

К сентябрю 1933 года оба советских стратостата, «СССР» и «Осоавиахим», были готовы. «Осоавиахим», правда, был принят комиссией с существенными замечаниями, касающимися и самой конструкции герметичной кабины, и способа крепления её к шару. Последующие события показали, что замечания эти были справедливыми.

Георгий Прокофьев, Константин Годунов и Эрнст Бирнбаум в кабине стратостата «СССР»

Да, готовы были оба стратостата, но субботним утром 30 сентября 1933 года в полёт (с того самого кунцевского поля, о котором мы говорили в начале — «Большая Филёвская, 32») отправился всё же не «Осоавиахим», а стратостат «СССР». Возглавлял экипаж Георгий Прокофьев, командир Кунцевского воздухоплавательного дивизиона ВВС Красной Армии. Вместе с ним в кабине стратостата были инженер Константин Годунов и пилот Эрнст Бирнбаум. Примерно в 8 часов 40 минут утра стратостат «СССР» стремительно ушёл в небо.

Уже через полчаса рекорд высоты, установленный во втором полёте «FNRS-1», был побит: стратостат остановился на высоте около 17 километров. Всё проходило в штатном режиме, без каких-либо неожиданностей. Опытнейший Георгий Прокофьев принял решение подняться ещё выше — с учётом количества балласта это можно было сделать без особого риска. Дальнейший подъём продолжался несколько часов, и в 14:50 на Землю была отправлена радиограмма:

ЦК ВКП(б) — тов. СТАЛИНУ

Реввоенсовету — тов. ВОРОШИЛОВУ

Совнаркому СССР — тов. МОЛОТОВУ.

Экипаж первого советского стратостата выполнил поставленную перед ним задачу и сообщает о благополучном завершении подъёма стратостата «СССР» на высоту 19000 м (по приборам). Экипаж готов к дальнейшей работе по овладению стратосферой.

Командир стратостата «СССР» Прокофьев

Пилот Бирнбаум

Инженер Годунов

Около пяти часов вечера полёт стратостата «СССР» был благополучно завершён. Никто из экипажа не пострадал, ни один из приборов не был повреждён. Успех был полный.

Полёт американского стратостата «Century of Progress» состоялся почти через два месяца — 20 ноября. Хотя американцы, достигнув высоты 18 с половиной километров, также побили рекорд Огюста Пикара, но превзойти достижение стратостата «СССР» им не удалось: первенство в гонке (хотя и не очень выразительное) осталось за Советским Союзом. Да, успех был полный…

Павел Федосеенко

По-человечески вполне понятно, что на фоне этого успеха «москвичей» многие видные «ленинградцы» чувствовали себя несправедливо обойдёнными: ведь тогда, 30 сентября, оба наши стратостата были готовы к полёту. Несомненно, обойдённым чувствовал себя и командир экипажа стратостата «Осоавиахим» Павел Федосеенко, фактически руководивший подготовкой к полёту. К своим 37 годам Федосеенко был уже очень опытным военным воздухоплавателем: на воздушных шарах он начал летать ещё до революции, а его личный вклад в операцию по штурму Перекопа был оценён высшим тогда советским орденом Красного Знамени.

Перечитывая сейчас документы, трудно, однако, отделаться от впечатления, что на заключительных этапах подготовки полёта весь опыт Павла Федосеенко отступал на второй план перед его горячим желанием осуществить рекордный полёт во что бы то ни стало — пусть даже и с расчётом на русский «авось», с расчётом на элементарное везение. В докладе комиссии по расследованию причин катастрофы стратостата «Осоавиахим» отмечен такой эпизод. Ещё 4 августа, при рассмотрении программы испытаний готового стратостата, было высказано серьёзнейшее замечание по конструкции его гондолы:

Люк гондолы с отдельными болтами, хотя бы их было 12 штук, не даёт никакой гарантии, что им сумеют воспользоваться во время аварии. Следует отказаться от заболчивания люка и перейти к креплению типа заклинения, которое даст возможность моментально открывать люк. Т. Федосеенко возражал против этой новой конструкции, т. к. это значило делать новую гондолу. Вместе с тем, т. Федосеенко считал, что при аварии на 16.000 м люк всё равно может быть открыт только на 6.000 м (люк закрывается при подъёме в этой зоне и давление внутреннее и наружное уравновешивается только на этой высоте). При падении камнем с этой высоты сам стратостат будет служить парашютом…

«Т. Федосеенко возражал против этой новой конструкции, т. к. это значило делать новую гондолу»… Делать новую гондолу — значит, терять время. Терять же время — не хотелось. Конструкция люка осталась прежней: в отличие от стратостата «Союз», где в случае аварии люк можно было открыть мгновенно, одним лишь поворотом штурвала, экипаж «ленинградского» стратостата не имел в критической ситуации никакой возможности воспользоваться парашютами — как мы увидим, времени на откручивание двенадцати болтов там уже не было.

Другим членом экипажа, имевшим непосредственное отношение к проектированию и строительству стратостата «Осоавиахим», был 34-летний инженер-аэролог Андрей Васенко. Это был удивительный по своим способностям человек. Яркая личность, умница, инженер и поэт, выросший и долгие годы проживший в знаменитом Царском Селе, круглый отличник в учёбе, «золотой» медалист престижной Царскосельской гимназии (потом он вернётся в её стены в качестве учителя природоведения), Андрей Васенко увлёкся воздухоплаванием ещё в детстве. Его институтская дипломная работа называлась «Перспективы исследования атмосферы при помощи дирижаблей» — и в 1926 году, когда дирижабль «Норвегия», который Руал Амундсен вёл к Северному полюсу, сделал кратковременную остановку под Гатчиной, Андрей Васенко помчался туда. Но… в его записной книжке 20-х годов сохранился также и калужский адрес К.Э. Циолковского. Вспоминая Андрея Васенко, один из его бывших учеников писал:

С расстояния в несколько десятков лет мне видно и понятно, что был он талантлив той талантливостью, которая окрашивает в яркие цвета любое дело, за которое человек берётся, хотя это дело и не есть дело его жизни, а случайное и преходящее…

Делом его короткой жизни оказались, однако, полёты в стратосферу. Он являлся главным конструктором стратостата «Осоавиахим» и непосредственно занимался расчётами его оболочки и такелажа (гондолу, впрочем, конструировал не он). Кажется, Андрей Васенко хорошо понимал, что предстоящий полёт недостаточно отработан на земле и что его результаты будут во многом зависеть от везения. Во всяком случае, на уже упомянутом совещании 4 августа он был вовсе не столь категоричен, как Павел Федосеенко. Например, при обсуждении вопроса, можно ли будет в критической ситуации рассчитывать на то, что оболочка стратостата явится для гондолы своеобразным парашютом, Андрей Васенко сказал откровенно и ясно: «Если падение будет очень быстрым, уздечка не выдержит и оборвётся сама, воображаемый парашют у нас получится, но как он будет работать, этот вопрос не исследован». Вопрос этот так и остался неисследованным — он был полностью «исследован» уже в ходе самого полёта, и за это исследование стратонавты заплатили своими жизнями…

Андрей Васенко

Илья Усыскин

Третьим членом экипажа стал 23-летний Илья Усыскин. Он был далёк от проблем гондол и оболочек. Он был учёным-физиком огромного таланта, одним из самых способных учеников академика А. Ф. Иоффе, который об одной из его работ отозвался так: «Это открытие мирового уровня». А сам Илья Усыскин, сын рабочего-большевика и сын своего времени, написал о себе следующие слова:

Я иногда говорю себе: «Если меня когда-нибудь спросят: «Что ты делал в эпоху первой пятилетки?» — я отвечу: «Изучал космические лучи». Не правда ли, маловыразительно? Я пережил несколько горьких минут борьбы с самим собой. Знаю, я отлично знаю, что то, над чем я работаю, нужно моей стране, внешне эта работа неэффективная, но когда-нибудь всё окупится. И всё же стоит мне прочесть, как ребята одного со мной возраста клепают домну на Магнитке, или о том, что ребята на СТЗ на резком ветру смолили крышу, — и я рвусь туда на леса. Несколько дней я только об этом и думаю: мысленно я с ними взбираюсь на леса, делаю всё, что делают они. И я ещё сильней берусь за работу, которая волнует меня безграничными просторами, так что дух захватывает…

Академик Иоффе (помните, у Высоцкого: «Главный академик Иоффе // Доказал: коньяк и кофе // Вам заменят спорт и профилактика»?.. это о нём, о Иоффе) руководил научной программой предстоящего полёта. Среди прочего, были запланированы исследование состава воздуха на высоте 20 километров, изучение магнитных явлений, медико-биологические эксперименты и, в первую очередь, исследование космического излучения. Александр Вериго, научный сотрудник ленинградского Радиевого института (и, между прочим, участник полёта на стратостате «СССР-1-бис» в июне 1935 года), писал по этому поводу следующее:

Основная задача, которая ставится перед участниками полёта — исследование космических лучей. Они открыты недавно и очень интересуют физиков, так как содержат колоссальное количество энергии. Мы имеем все основания считать, что полёт в стратосферу разрешит вопрос о строении ядра атома и даст нам ключ к искусственному разрушению атомов и извлечению внутриатомной энергии…

По-видимому, академик Иоффе и настоял на участии Ильи Усыскина в экспедиции, хотя сам Усыскин и не видел большого смысла в своём полёте, так как ему не удалось вовремя сделать компактную камеру Вильсона, без чего, полагал он, эксперименты с космическими лучами не будут полноценными…

9 января 1934 г.

Секретно

Товарищу СТАЛИНУ

Осоавиахимом к 17 августа с. г. был построен стратостат «Осоавиахим». Полёт последнего был задержан. В настоящее время стратостат «Осоавиахим» оборудован для зимнего полета и снаряжён интересными и ценными для науки приборами. Зимний полёт представляет для изучения стратосферы особенный интерес, тем более, что до сего времени полётов зимой не производилось. Прошу разрешения произвести при первой благоприятной погоде зимний полёт стратостата «Осоавиахим».

Полёт будет организован в закрытом порядке, без опубликования в печати до достижения стратостатом рекордных показателей. Подготовка, проведённая к этому полету Осоавиахимом, даёт уверенность в том, что полёт стратостата «Осоавиахим» окончательно закрепит завоевание стратосферы Советским Союзом.

Прошу санкционировать полёт стратостата «Осоавиахим».

К. Е. ВОРОШИЛОВ

Докладная записка Наркома по военным и морским делам и Председателя Реввоенсовета СССР Ворошилова увенчала многомесячные хлопоты «ленинградцев». Идею зимнего полёта подал Павел Федосеенко, обратившийся в Осоавиахим с соответствующим рапортом. Идея эта пришлась руководителям государства по душе — невиданный доселе зимний полёт, действительно, обещал «закрепить завоевание стратосферы Советским Союзом». В принципе, они были правы: вникать во все технические подробности и в полной мере осознавать все риски такого полёта должны были вовсе не они…

Через два дня, 11 января 1934 года, специальным постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) зимний полет стратостата «Осоавиахим» был санкционирован — «при первой благоприятной погоде». Дополнительным аргументом в пользу полёта явилось, без сомнения, и то, что в те же дни шли последние приготовления к XVII съезду ВКП(б) — «съезду победителей». Его открытие должно было состояться 26 января, так что известие об успешном осуществлении в СССР нового рекордного полёта пришлось бы весьма кстати.

В воскресенье 28 января 1934 года стратостат «Осоавиахим» был доставлен на кунцевский полигон. До старта оставались теперь считанные часы.

Весь день 29 января прошёл у экипажа в предполётных заботах и в непрерывных совещаниях с руководством: последнее из таких совещаний закончилось лишь вскоре после полуночи, и только в четверть второго ночи Федосеенко, Васенко и Усыскин смогли, наконец, поспать.

Утром 30 января 1934 года, примерно в пять минут десятого, стратостат «Осоавиахим» начал свой первый и последний полёт…

Подъёмная сила стратостата зависит от количества находящегося в оболочке водорода: чем больше там газа, тем больше подъёмная сила. Существенно она зависит также от температуры газа: при увеличении температуры газ расширяется, и подъёмная сила увеличивается. При этом, однако, излишки газа выходят из баллона через специальный предохранительный клапан. Если температура понизится, то назад, в оболочку, вышедший водород, разумеется, уже не вернётся, и подъёмная сила уменьшится. Если подъёмная сила станет меньше веса гондолы, оболочки, такелажа и самого газа, то стратостат устремится вниз, к земле. Чтобы спуск не превратился в падение, на борту имеется запас балласта — свинцовой дроби. Постепенным сбросом балласта можно обеспечить плавный спуск стратостата. Если же на борту нет достаточного количества балласта (включая также всё ненужное: приборы, личные вещи стратонавтов и т. п.), чтобы его сбросом компенсировать уменьшение подъёмной силы, или если выбросить балласт окажется по какой-либо причине невозможным, то плавный спуск стратостата превратится в беспорядочное падение…

Согласно докладу специальной комиссии по расследованию причин катастрофы стратостата «Осоавиахим», при старте подъёмная сила составляла 2600 кг и значительно превышала полный вес аппарата (2480 кг). Стратостат быстро поднимался и примерно через час после старта достиг высоты в 19 с половиной километров, немного превзойдя, таким образом, недавнее достижение стратостата «СССР». Подъёмная сила тогда уже уменьшилась и стала равной весу конструкции: дальнейший подъём прекратился. Температура газа, непрерывно прогреваемого ярким стратосферным солнцем, более чем на полсотни градусов превысила температуру наружного воздуха. Излишки водорода вышли из оболочки. Примечание комиссии:

Если бы сейчас температура газа уравнялась с температурой наружного воздуха, то газ сжался бы и шар потерял бы 20% своего объема… Стратостат потерял бы 20% (или 496 кг) своей подъёмной силы.

Для обеспечения спуска с этой высоты при указанных температурных условиях на борту стратостата […] должно было бы [находиться] в распоряжение пилота не менее 496 кг балласта для компенсации неизбежного при спуске уравнивания в температурах газа и наружного воздуха.

В действительности [стратостат] на старте принял на борт 580 кг балласта (дроби) и имел в качестве аварийного балласта (приборы и личные вещи аэронавтов) 200 кг. Таким образом, спуск с этой высоты [был] вполне обеспечен.

В принципе, с этой высоты допустимо было — соблюдая осторожность — продвинуться и чуточку выше. Это было допустимо и было запланировано. Сбросив 310 кг балласта (для чего потребовалось не менее пяти-шести минут непрерывной работы экипажа — более быстро сбрасывать балласт, пусть даже и в спокойной обстановке, не позволяла неудачная конструкция гондолы), стратостат преодолел 20 км и около 11 часов утра вновь остановился — уже на рекордной высоте 20600 метров. На борту оставалось 270 кг свинцовой дроби плюс 200 кг аварийного балласта. Всего, таким образом, 470 кг, хотя требовалось по-прежнему 496 кг.

Согласно выводам комиссии, для успешного завершения полёта Павлу Федосеенко нужно было уже минут через двадцать (максимум через полчаса — ведь солнечные лучи постоянно увеличивали температуру газа в оболочке) начинать медленный и осторожный спуск, готовясь к процедуре отвинчивания болтов на единственном люке, чтобы вблизи поверхности сбросить через него приборы и личные вещи. Вместо этого, уже незадолго до полудня, экипаж повёл стратостат ещё выше. После этого катастрофа стала уже практически неизбежной.

Профиль полёта стратостата «Осоавиахим» согласно докладу комиссии.
По вертикали отложена высота, по горизонтали — московское время

Трудно сказать, почему Павел Федосеенко, опытнейший аэронавт, принял такое решение. Трудно также сказать, почему не протестовал Андрей Васенко. И, скорее всего, Илья Усыскин, увлечённый своими экспериментами, просто не вникал в то, что произошло.

Из записей в бортовом журнале известно, что для дальнейшего подъёма экипаж выбросил ещё 50 кг балласта и что в половине первого стратостат «Осоавиахим» достиг немыслимой для него высоты в 22 тысячи метров. Достижению рекордной высоты помогло, очевидно, дальнейшее повышение температуры газа в оболочке (по мнению комиссии, не менее чем на 20 градусов) — при этом было потеряно столько водорода, что потребность в балласте составляла уже 700 кг. На борту же, с учётом даже и аварийного балласта, оставалось всего 420 кг…

На высоте 22 километра стратостат пробыл всего лишь 12 минут: Павел Федосеенко принял, наконец, решение начать спуск. Для уменьшения подъёмной силы (которая и без того, как мы знаем, обеспечивалась лишь ярко сияющим солнцем) на три минуты был открыт выпускной клапан, и через него из оболочки вышла очередная порция водорода. Несмотря на это, спуск происходил очень медленно: к 3 часам дня стратостат находился ещё на высоте 18 километров. Чем быстрее падал стратостат, тем быстрее газ в оболочке охлаждался. Чем быстрее охлаждался газ, тем стремительнее падал стратостат…

По-видимому, стратонавты тогда ещё не понимали, что они обречены, и чувствовали себя бодро и уверенно. Вероятно также, что не вполне был исправен прибор, измерявший скорость спуска. До высоты примерно 12 км Андрей Васенко регулярно делал записи в бортовом журнале. Последние записи в журнале, вскоре после 16 часов, становятся неразборчивыми и фрагментарными: в результате стремительного падения гондолы начали лопаться канаты, соединявшие её с оболочкой. Кабину стало беспорядочно кидать из стороны в сторону, и люди в ней уже были не в состоянии что-либо сделать: ни сбросить остатки балласта, ни отвинтить пресловутые болты на крышке люка. Хронологически самая последняя запись была сделана Ильёй Усыскиным. Собственно, самой записи, как таковой, нет: Усыскин смог проставить лишь время — 16 часов 10 минут. На этом запись обрывается…

Падение стратостата с высоты 12 километров продолжалось чуть менее 15 минут, и всё это время стратонавтов со страшной силой бросало внутри кабины. Потом не выдержала напряжений и порвалась оболочка, а незадолго до удара о землю лопнули и последние канаты, связывавшие её с гондолой. Стрелки наручных часов Андрея Васенко, которые позже были обнаружены на месте падения, зафиксировали время удара — 16 часов 23 минуты…

31 января 1934 года. На месте падения гондолы стратостата «Осоавиахим»

Из докладной записки на имя Наркомвоенмора Ворошилова и заместителя Председателя ОГПУ Ягоды (1 февраля 1934 года):

I. О КОМАНДЕ СТРАТОСТАТА.

Трупы совершенно исковерканы. Больше всего изуродован ФЕДОСЕЕНКО, череп которого собрать не удалось. Подробный анализ трупов приводит к заключению, что команда погибла не от удушья или от других причин, а от сильного удара гондолы о землю. Отсутствие на участниках команды парашютов, закрытый люк и ряд других фактов указывают, что несчастье произошло для команды внезапно и застигло её врасплох. Катастрофа произошла так молниеносно и неожиданно, что команда не успела сделать самого элементарного, т. е. открыть люк. […]

II. О ГОНДОЛЕ.

Гондола имеет следы сильнейшего удара о землю и большую вмятину. Один иллюминатор разбит. Судя по следам крови и частиц мозга на внешней стороне разбитого иллюминатора, он был разбит головой ФЕДОСЕЕНКО при падении гондолы. Люк гондолы был изнутри закрыт и вскрыт местными жителями с большим трудом. Внутри гондолы полное смешение мельчайших осколков приборов, обрывков бумаг, платья, внутренней отделки гондолы, клочьев мяса и мелких вещей. Всё это, смоченное кровью, слепилось от мороза и представляло из себя картину, разбор которой требовал большого труда. Находившиеся в гондоле приборы разбиты и уничтожены почти полностью. […]

III. ОБ ОБОЛОЧКЕ СТРАТОСТАТА.

Оболочка, оторвавшаяся от гондолы, улетела, приземлилась в 4 — 5 километрах от места катастрофы и по частям была разворована местными жителями близлежащих деревень. Принятыми мерами большая часть (почти вся) оболочки собрана. […]

Авария случилась за сотни километров от Москвы, на юге Мордовии. Поскольку радиосвязь прервалась, когда Федосеенко, Васенко и Усыскин были ещё в стратосфере (о том, что они приняли тогда самоубийственное решение подниматься выше 20 с половиной километров, на земле узнали лишь потом, благодаря сохранившимся записям в бортовом журнале), то судьба стратостата оставалась в Москве неизвестной до позднего вечера. Уже глубокой ночью на место катастрофы выехала специальная комиссия, в составе которой, в частности, был и Георгий Прокофьев, командир стратостата «Союз».

В среду 31 января 1934 года, на утреннем заседании XVII съезда ВКП(б), было принято решение захоронить прах стратонавтов в Кремлёвской стене.

Ранним утром 1 февраля 1934 года тела Федосеенко, Васенко и Усыскина, а также найденные остатки стратостата «Осоавиахим», были поездом отправлены из Мордовии в Москву.

Похороны состоялись 2 февраля 1934 года. Урны с прахом стратонавтов несли на руках Сталин, Молотов и Ворошилов. В похоронах участвовали также около двух тысяч делегатов и гостей XVII съезда ВКП(б) — «съезда победителей». Большинство из них будет впоследствии расстреляно в ходе кампании Большого террора…

Трагический опыт, полученный в результате гибели Федосеенко, Васенко и Усыскина, на долгие годы вперёд определил в качестве одной из основных задач — разработку и испытание средств спасения стратонавтов и, затем, космонавтов при возникновении аварийных ситуаций. Уже через полгода, в июле 1934 года, экипаж американского стратостата «Explorer I» (Уильям Кепнер, Альберт Стивенс и Орвил Андерсен) благополучно воспользовался парашютами после того, как на высоте свыше 18 км разорвалась оболочка (её объём, кстати, более чем в три раза превышал объём оболочки стратостата «Осоавиахим»).

В июне 1935 года, и тоже с кунцевского поля, в свой второй полёт отправился стратостат «СССР» — под названием «СССР-1-бис». Когда обширная программа научных исследований была уже завершена и стратостат начал спуск, экипаж обнаружил, что оболочка «протекает» и скорость спуска катастрофически нарастает — фактически, ситуация внешне развивалась по сценарию стратостата «Осоавиахим». Однако, теперь к такому развитию событий стратонавты были уже вполне готовы. Ничто не обрывалось и никаких болтов откручивать не надо было: двое стратонавтов (в том числе, упомянутый выше профессор Вериго) покинули кабину и благополучно приземлились на парашютах, а без них командир смог мягко посадить стратостат с ценной аппаратурой. В принципе, у экипажа оставался ведь и ещё один вариант спасения: стратостат «СССР-1-бис» был впервые в мире оборудован специальным парашютом для всей кабины в целом — именно такой способ возвращения орбитального отсека на Землю станет впоследствии применяться в отечественной космонавтике.

Подняться на высоту 22 километра американцы (а в США стратосферные полёты с самого начала курировали военные) не могли ещё почти два года: лишь в самом конце 1935 года Альберт Стивенс и Орвил Андерсен на стратостате «Explorer II» достигли этой высоты (при том, что оболочка стратостата «Осоавиахим» была вчетверо меньшего объёма; правда, для наполнения оболочки американцы использовали тогда не водород, а чуть более тяжёлый гелий). Считается, что «Explorer II» поднялся на высоту 72400 футов, что в арифметическом пересчёте на 66 метров превышает результат стратостата «Осоавиахим» — 22 тысячи метров, зафиксированные в его бортовом журнале. Именно результат американцев официально был признан рекордным, и последующие два десятка лет рекорд этот никем не был преодолён.

И всё-таки, и всё-таки… Едва ли можно говорить, что Советский Союз проиграл в том прологе космической гонки. Это теперь, например, мы читаем в англоязычной Википедии:

1933 30 September — 18.501 km (60,700 ft) USSR balloon USSR-1.

1933—20 November — 18.592 km (61,000 ft) Lt. Comdr. Thomas G. W. Settle (USN) and Maj Chester L. Fordney (USMC) in Century of Progress balloon.

— то есть, что-де стратостат «СССР» (30 сентября 1933 года) поднялся на 18501 метр, тогда как американский «Century of Progress» (20 ноября того же года) взял высоту 18592 метра. Это сейчас мы читаем и удивляемся той почти мистической точности, с которой американцы указывают для стратостата «СССР» не просто 18 тысяч 500 метров, а даже на 1 (один) метр больше.

Мы читаем и вспоминаем радиограмму Георгия Прокофьева, командира стратостата «СССР»:

Экипаж первого советского стратостата […] сообщает о благополучном завершении подъёма стратостата «СССР» на высоту 19000 м (по приборам) […]

Мы читаем и вспоминаем заметку, опубликованную в американском журнале «Time» — но не теперь, а тогда, 27 ноября 1933 года. Сообщая о полёте американских стратонавтов на «Century of Progress», журнал «Time» закончил тогда свою заметку такими словами:

They had not broken the Russian record, but they had sent the first U. S. balloon into the stratosphere. [«Рекорд русских побить не удалось, но первый стратостат Соединённых Штатов побывал в стратосфере».]

Нет, мы не станем предаваться увлекательному занятию по переводу метров в футы, чтобы пересчитать затем футы в метры. И поэтому скажем просто: рекордная высота 22 километра, с которой Федосеенко, Васенко и Усыскин первыми из всех людей увидели Землю, первыми увидели кусочек земного шара, — этот рекордный результат, повторенный американцами лишь почти два года спустя, увенчал собой все стратосферные полёты 30-х годов и оставался непревзойдённым свыше двух последующих десятилетий.

Тридцатые годы стали годами настоящего расцвета стратосферных исследований. Попытки подняться выше 22 километров предпринимались в СССР вплоть до 1940 года. Были построены гигантские стратостаты «СССР-2», «СССР-3» и «Осоавиахим-2», но по разным причинам всем им было не суждено подняться в стратосферу. Гибли стратостаты и гибли люди. Но именно в стратосферных исследованиях впервые разрабатывалось то, что впоследствии будет использовано при исследованиях космоса: герметичные скафандры, приземление отсека с экипажем на парашюте, пилотируемый спуск на крылатых аппаратах.

Да и отношение советских людей к героям-стратонавтам можно сравнить, пожалуй, лишь с тем, как относились у нас к первым нашим космонавтам. За каждым новым полётом, затаив дыхание, следила вся страна. В честь стратонавтов выпускались почтовые марки, их имена присваивали улицам и городам.

«Проезд Стратонавтов» — а многие ли из жителей московского района Тушино знают теперь, в честь кого их улица получила своё название? А многие ли жители Киева и Донецка знают в наши дни о происхождении названий «своих» улиц Стратонавтов?.. Наконец, многие ли из многочисленных любителей сладкого знают теперь, в честь кого кондитерская фабрика «Красный Октябрь» назвала в 1936 году новый сорт шоколадных конфет — «Стратосфера»?..

В 50-е и 60-е годы, когда вовсю уже набирала обороты космическая гонка с использованием тяжёлых ракетоносителей, и Соединённые Штаты, и Советский Союз снова стали запускать стратостаты — но уже не столько ради достижения рекордных высот, а с целью отработки, например, парашютных прыжков непосредственно из стратосферы.

Люди, облачённые в герметичные скафандры, делали шаг — и прыгали из открытых гондол в многокилометровую бездну. Мужество этих людей достойно восхищения. Первый такой прыжок состоялся в ноябре 1959 года. Американский военный лётчик Джозеф Киттингер покинул гондолу на высоте свыше 23 километров. В результате отказа стабилизирующего парашюта перегрузки оказались настолько большими, что Киттингер в свободном падении потерял сознание. Но автоматика сработала надёжно, раскрыв основной парашют вместо него.

Высота 31300 метров. Только что Киттингер выпрыгнул из гондолы.

В августе 1960 года Киттингер совершил успешный прыжок с высоты более чем 31 километр. Наверное, многим памятен эпизод из кинофильма «Экипаж» — для устранения неисправности в обшивке летящего реактивного самолёта одному из членов экипажа пришлось высунуться наружу. Многие помнят, в каком виде устранявший неполадку человек вернулся тогда в самолёт. Так вот: пролетев в свободном падении 26 километров и падая камнем почти что пять минут, Киттингер нёсся к земле со скоростью реактивного самолёта… Правая перчатка скафандра была слегка негерметичной — и после удачного приземления рука Киттингера увеличилась в размерах почти вдвое.

Киттингер совершил свой прыжок с маленьким стабилизирующим парашютом — что значит прыгать без него, Киттингер прекрасно знал по первому своему стратосферному прыжку. Заданием советских военных испытателей, Петра Долгова и Евгения Андреева, было прыгнуть именно без стабилизирующего парашюта. Гондола стратостата «Волга», ранним утром 1 ноября 1962 года поднявшего парашютистов в стратосферу, была выполнена по образцу спускаемого аппарата космического корабля «Восток». Первым, на высоте 25 с половиной километров, гондолу покинул Евгений Андреев. Его спуск происходил по той же схеме, что и у Киттингера, но парашют Андреев раскрыл совсем близко от земли, на высоте менее одного километра. Всё для него обошлось благополучно.

Вторым выпрыгнул Пётр Долгов. Его заданием было раскрыть парашют сразу же, ещё в стратосфере. Но случилась трагедия: по-видимому, в момент его прыжка гондолу сильно раскачивало, и Пётр Долгов ударился гермошлемом скафандра обо что-то твёрдое. Долгов нёсся к земле, слыша, вероятно, свист воздуха, уходящего через маленькую трещинку в гермошлеме. И когда его парашют достиг земли, Пётр Долгов был уже мёртв…

Из-за разгерметизации погиб и американский парашютист Николас Пиантанида, который во втором своём полёте (2 февраля 1966 года) забрался на стратостате выше всех — на высоту 37 с половиной километров. Но совершить прыжок с этой высоты ему тогда не удалось: несмотря на отчаянные попытки открутить замёрзший вентиль, он попросту не смог отсоединить свой скафандр от кислородного баллона, находившегося в гондоле, и пришлось ему спускаться хоть и на парашютах, но вместе с гондолой. Следующая его попытка совершить рекордный прыжок (1 мая 1966 года) стала для него последней: ещё при подъёме, на высоте свыше 17 километров, случилось что-то, от чего произошла моментальная разгерметизация. Радио донесло на Землю лишь внезапный резкий шум воздуха и крик Пиантаниды: «Авария!». Когда через долгие 25 минут парашютного спуска гондола с Пиантанидой, наконец, приземлилась, Николас был ещё жив. Он жил ещё почти четыре месяца, но вывести его из комы врачам так и не удалось…

Виктор Пратер (слева) и Малколм Росс незадолго до рекордного полёта

Нелепая смерть подстерегла американца Виктора Пратера уже тогда, когда, казалось, все опасности остались позади. В начале мая 1961 года, всего три недели спустя после полёта Гагарина, он и Малколм Росс на стратостате с открытой гондолой — в том полёте проводилось испытание космических скафандров — достигли высоты 34670 метров (их рекордный результат продержался десятилетия и на момент написания этой статьи всё ещё не был превзойдён). Полёт продолжался 10 часов, космические скафандры показали в стратосфере свою надёжность, но… но уже внизу, после успешного приводнения гондолы в Мексиканском заливе, произошла трагическая случайность. Рука Виктора Пратера не удержала сброшенный с вертолёта трос, и он в своём скафандре с уже открытым гермошлемом — сорвался в воду и утонул…

Да, конечно же: мужество всех этих людей — оно не может не восхищать. Но знаете… когда я смотрю на фотографии Киттингера в высотном, почти космическом скафандре, я почему-то вспоминаю нелепое пальто Ильи Усыскина, в котором он отправился тогда в стратосферу. Я вспоминаю трогательный узелок с тёплыми вещами, который за несколько минут до старта передала Павлу Федосеенко его жена. И ещё — кожаный «лётчицкий» шлем немногословного Андрея Васенко. И обаятельную улыбку Георгия Прокофьева, первого нашего стратонавта. И обитую оленьим войлоком алюминиевую кабину нашего самого первого стратостата…

30 января 1934 года. Передав Андрею Васенко узелок с тёплыми вещами,
Илья Усыскин в своём пальто последним войдёт в гондолу стратостата

Большая Филёвская, 32… Давным-давно уже не осталось здесь никаких следов от стартовой площадки Кунцевского воздухоплавательного дивизиона, командиром которого был Георгий Прокофьев — первый наш стратонавт и земляк первого космонавта планеты. Давным-давно нет в живых и самого Прокофьева — как и Юрий Гагарин, он прожил жизнь короткую и яркую, да и сама смерть его явилась продолжением его жизни: не выдержав нервных перегрузок от череды неудачных запусков своего стратостата «СССР-3», в которых он винил себя, Георгий Прокофьев в апреле 1939 года застрелился. Кто теперь вспомнит его имя?..

Кто теперь вспомнит некогда громкие имена Павла Федосеенко, Ильи Усыскина и Андрея Васенко?.. Достигнув немыслимой прежде высоты, своей «высоты невозврата», они, помедлив, решительно пошли ещё выше — туда, откуда вернуться живыми было для них уже невозможно.

Запись в бортовом журнале, сделанная Андреем Васенко:

«Солнце ярко светит в гондолу. Красота неза…»

Когда он писал это — нет… когда он не смог дописать это! — спасения для них уже не было: слишком для себя долго были они рядом с жарким солнцем стратосферы. И жить им тогда оставалось — не более пятнадцати минут…

Большая Филёвская, 32. Летом, вероятно, на этом поле играют в футбол

Большая Филёвская, 32… Давно-давно, в незапамятные времена, отважные люди на первых наших стратостатах уходили отсюда в небо, к такому жаркому, такому непонятному и такому манящему к себе солнцу стратосферы. Теперь же тут играют в футбол и в теннис, а детишки соревнуются в японской борьбе дзюдо. И редко кто бросит теперь свой рассеянный взгляд на неухоженную, неприметную табличку на стене — с тремя ничего не говорящими фамилиями…

… Быстрый полет забавляет Икара, всё смелее взмахивает он крыльями. Икар забыл наставления отца; он не летит уже следом за ним. Сильно взмахнув крыльями, он взлетел высоко, под самое небо, ближе к лучезарному солнцу. Палящие лучи растопили воск, скреплявший перья крыльев, выпали перья и разлетелись далеко по воздуху, гонимые ветром. Взмахнул Икар руками, но нет больше на них крыльев. Стремглав упал он со страшной высоты в море и погиб в его волнах…

(Н. А. Кун, «Легенды и мифы Древней Греции». Часть первая. «Герои» — «Дедал и Икар»)

Валентин Антонов, март 2010 года.