Муни Мероз, бой на перевале Митле | Суэцкий кризис.

"В понедельник 29.10.1956, над небом Синая, с надетым парашютом и пристегнутым ножным мешком, глаза прикованы к зеленому свету, я весь взведен перед ожидаемым прыжком из люка самолета "Дакота".

Вторым пилотом была Яэль Ром. Прыгай, прыгай, прыгай – прогремел знаменитый приказ. Надо мной раскинулся купол парашюта, не раньше, чем я освободил левую руку из стропы, которая должна раскрыть парашют. Эта стропа ссадила мне кожу на руке, как ожог, и сорвала часы. Эта травма меня особо не заботила в такие драматические и исторические минуты.

Одиночные выстрелы в нашу сторону откуда-то с земли напомнили мне, что на этот раз это не учебный прыжок. Следующий этап, отцепление ножного мешка. После всей подготовки и всех этих действий мне оставалось только встретиться с землей, которая неслась на меня быстрее ожидаемого. Это потому, что прыжок был боевой, и, видимо, проводился с особо низкой высоты. Сумерки, встретившие нас на выходе из самолета, вскоре превратились в темноту. Мы собрались у точки, сообщенной нам перед высадкой, прошли несколько километров до развилки и устроились на ночевку, включая окапывание в каменистой земле, не особо дружелюбной к нашим армейским лопатам. С рассветом мы быстро организовались по ротам к первому дню боев.

В ходе событий перед боем в щелях на Митле, которые продолжались и на второй день боев, мы столкнулись с тем, к чему не привыкли в прошлом – бои при свете дня. Хотя мы и прошли все виды подготовки к дневным боям, реально мы проводили операции возмездия только по ночам. Под покровом темноты мы могли застать противника врасплох, как было в операциях в Газе, А-Рахаве, Хусане или Калькилии. Ночь была нам укрытием и защитой, пока мы шли к укрепленным пунктам. Мы всегда побеждали только ночью. И вот сейчас мы вступили в тяжелый бой на перевале Митле при полном свете дня. Хотя я был в комсоставе роты, ротным старшиной, мне не были ясны причины боев, которые мы вели днем. Я до сих пор не знаю, зачем нас перебрасывали на ту или другую высоту, и чем руководствовалось командование.

В течение дня были попытки проникнуть на перевал Митле, но египетский батальон, который разместился на одном из двух склонов в течение прошедших ночи и дня, вел сильный автоматический огонь по всему, что движется, и сумел нанести нам немалые потери. Одна позиция с укрепленным бетонным бункером, находившаяся в передней части вади, особо выделялась сильным огнем, который велся с нее в течение всего дня.

Я хорошо помню налет египетских самолетов, когда мы были на открытой местности без достаточного укрытия. Я залег и прикрыл голову руками, с одной стороны от меня лежал Ури Дан, корреспондент "Бамаханэ", а когда я приподнял голову и посмотрел в другую сторону, то увидел, что тот, кто должен был инстинктивно укрыться, стоит и фотографирует авианалет, как будто это парад ВВС. Смелый человек был Авраам Веред, и один из наших величайших военных фотографов.

Когда спустился вечер, по окончании удручающего дня боев, командир роты "алеф" Овед Ладыжинский собрал нас на короткий инструктаж, где нам объяснили, что мы выходим под покровом темноты в рейд на эти позиции, частью укрепленные, частью временные щели, которые препятствовали входу наших сил на перевал Митле. На другой стороне перевала было отрезано еще одно подразделение, вошедшее туда днем (часть этого подразделения потом эвакуировал Дан Зив).

Мы разделились на звенья, во главе каждого стоял командир звена, и с ним два-три бойца. Я, ротный старшина роты "алеф", присоединился к звену командира роты Оведа Ладыжинского и его заместителя Хаима Мацлиаха. Когда стемнело, мы начали движение по склону скалы, господствующей над вади, Овед шел впереди, я за ним, и последним Хаим Мацлиах.

Звенья, вышедшие незадолго перед нами, уже столкнулись с сильным огнем противника, который велся со всех сторон, особенно из этого укрепленного бетонного бункера в начале вади. Уже в начале боя у нас были потери. Под этим огнем мы продвигались так быстро, как позволяла местность. Вдруг пуля пробила шею Хаима Мацлиаха, который шел за мной, и убила его на месте. И Овед, и я видели и хорошо понимали, что произошло. На этом этапе Овед и я ползли на животе к укрепленному бункеру, изрыгающему огонь. Над нами на склоне мы слышали Авшу Адама, который пытался спуститься со скалы к бункеру и столкнулся с трудностями.

Когда мы приблизились на десять или двадцать метров к бункеру, я прополз и обогнул Оведа. Я сказал ему, что перехожу вперед, зная, что у нас нет замкомроты, а роте нужен ротный командир.

Времени для споров не было, я быстро прополз и оказался прямо под амбразурой, которая шла вдоль бункера. Пока я доставал гранату, чтобы забросить в бункер, я услышал, как Овед, который тоже засек бункер, кричит мне: "Муни, я бросаю гранату". Эти секунды нельзя забыть никогда. Я крикнул ему: "Не бросай, я под бункером" (или что-то такое), но было уже поздно. Я услышал стук гранаты у себя над головой, когда она ударилась о бетон бункера и вернулась по склону к тому, кто ее бросил. Граната с оглушительным шумом взорвалась, и при ее свете я увидел, как Овед Ладыжинский погиб. Я не знал тогда, и узнал только после боя, что, падая, Овед заслонил своим телом Игаля Гербера (Папу), который очутился там и спасся только благодаря самообладанию Оведа, за секунду до смерти собравшего последние силы, чтобы спасти Игаля.

Зная, что Овед и Хаим Мацлиах мертвы, я выдернул чеку гранаты, которая была у меня в руке, и забросил ее в амбразуру бункера. Услышав взрыв, я ворвался в бункер, стреляя из ПП "Узи". Я выпустил целый магазин направо и налево, и затем слева направо. Я был уверен, что после такой порции никто в бункере не может остаться в живых. Я включил свой фонарик и в стоявшей в бункере пыли к своему удивлению увидел несколько оглушенных, а может и раненых солдат, которые прикрывали глаза от ослепляющего света моего фонарика. Я поменял магазин и одного за другим избавил их от мучений. Я пересчитал их. Их было восемь. Кроме того, было примерно столько же тяжелых пулеметов, нанесших нам потери в течение всего прошедшего дня. Я вытащил убитых из бункера и сбросил их с обрыва в глубину вади.

Я продолжил бежать по склону вади и встретил Элика Альперовича, командира одного из взводов, и увидел также Хези Садэ, который бежал недалеко от меня, чтобы продолжить уничтожать очаги сопротивления, всё еще разбросанные по склонам. На бегу я заметил огонь, который велся из-за каменной насыпи, использовавшейся как временная позиция. Я приблизился к ней, в то время как темнота мешала меня заметить, и когда я доставал гранату, чтобы бросить за насыпь, я заметил, что египетский солдат отделяется от позиции и, пригнувшись, бежит и залегает в нескольких метрах от нее.

Взрыв гранаты над тремя египтянами, бывшими за каменной насыпью, не оставил им никаких шансов. Я приблизился с взведенным оружием к солдату, который лежал на животе и прикидывался мертвым. Когда я попытался в него выстрелить, раздался леденящий кровь щелчок затвора, который не нашел патрон в опустошенном магазине. Когда я нагнулся, чтобы взять винтовку со штыком египетского солдата, он пришел в себя, поднялся на колени и схватил меня за ноги, чтобы свалить на землю. Зная, что Хези Садэ рядом, я крикнул, чтобы он мне помог. И действительно, из темноты появился Хези, как ангел-избавитель, и обрушил удар прикладом "Узи" (видимо, и у него уже не было патронов) на голову суданского солдата, выглядевшего чернее ночи. Его винтовка со штыком, которая была у меня, завершила дело.

На этом моменте, по сути, для меня закончился тяжелый бой на Митле.

Штык суданца находится у меня до сегодняшнего дня.

Овед Ладыжинский, убитый рядом со мной в бою на Митле, был моим другом и почитаемым командиром. Я любил его и уважал его качества как храброго солдата, умного командира и верного друга. Его смерть не оставляла меня много лет.

Своего старшего сына я назвал в честь покойного Оведа".

https://vk.com/aiwshechka

Пруф