Дело четырех поэтов.

В Москве на Сергея Есенина было заведено 13 уголовных дел. В большинстве из них фигурировали высказывания поэта о евреях.

С. Бунтман: Что, собственно говоря, случилось?

А. Кузнецов: Начнем с пострадавшего. Марк Родкин. Ему слово. Отметим только, что инцидент произошел в пивной на Мясницкой улице.

«Рядом со мной сидело четверо прилично одетых молодых граждан и пили пиво. Они были далеко не настолько пьяны, чтобы не в состоянии были отдать себе отчет в своих действиях. Они вели между собой разговор о советской власти. Но ввиду того, что в это время играл оркестр, до моего слуха доходили отдельные слова, из которых я, однако, мог заключить, что двое из этих граждан не только недовольно относятся к соввласти, но определенно враждебно. Двое из них сразу перешли на тему о жидах, указывая на то, что во всех бедствиях и страданиях «нашей России» виноваты жиды. Указывалось на то, что против засилия жидов необходимы особые меры, как погромы и массовые избиения. Видя, что я им не отвечаю и что стараюсь от них отворачиваться, желая избегнуть столкновения, они громко стали шуметь и ругать паршивых жидов… Затем эти же двое граждан говорили о том, что в существовании черной биржи виноваты те же жиды-биржевики, которых поддерживают «их Троцкий и Каменев». Такое же оскорбление вождей русской революции меня до глубины души возмутило, и я решил об этом заявить в отделение милиции для составления протокола…»

Этими «четырьмя прилично одетыми молодыми гражданами» были «новокрестьянские» поэты: Сергей Александрович Есенин, Алексей Алексеевич Ганин, Петр Васильевич Орешин и Сергей Антонович Клычков.

После таких речей обиженный Марк Родкин встал и вышел. Вскоре он возвратился с милиционерами, которые доставили вышеназванных поэтов в 47-е отделение милиции, где милиционер Ипполит Францевич Абрамович дополнил показания Родкина: «После ареста четырех литераторов: Есенина и других, они были помещены в резервную комнату… Спустя некоторое время они запели в искаженной форме с ударением на «р», подражая еврейскому акценту, революционную песню «Вышли мы все из народа, дети семьи трудовой…» и т. д. Помню, что они говорили приблизительно следующее: «Хотя Троцкий и Каменев сами вышли из еврейской семьи, но они ненавидят евреев, и на фронте однажды был приказ Троцкого заменить евреев с хозяйственных должностей и послать на фронт в качестве бойцов». Повторяю, что всего разговора запомнить не мог…»

Далее, судя по показаниям Демьяна Бедного, около 10 часов вечера к нему на квартиру позвонил Есенин и стал просить заступничества. Однако он ему отказал. Прервав разговор, Демьян Бедный сказал дежурному комиссару: «Я этим прохвостам не заступник. Поступайте по закону!»

Переночевав ночь в милиции, Есенин, Клычков, Орешин и Ганин были препровождены в ГПУ для допроса. Дело принимало неприятный для поэтов ход.

2 декабря 1923 года состоялось закрытое собрание представителей правлений литературных организаций Москвы, которое приняло следующую резолюцию: «Принимая во внимание всю предшествующую литературно-общественную деятельность С. А. Есенина, С. А. Клычкова, П. В. Орешина и А. Ганина, высказанное ими в данном собрании полное осуждение всякому оскорблению национальностей, полное отрицание этими поэтами своей причастности к образу действий, допускающему оскорбления такого рода, и не располагая материалами для сомнения в правдивости данных заявлений, собрание в составе правлений: Всероссийского союза поэтов, Всероссийского союза писателей, Московского цеха поэтов, «Литературного Особняка», «Звена», «Твори», «Рабочей весны», поэтов-конструктивистов, неоклассиков, имажинистов, Общества любителей российской словесности — считает необходимым воздержаться от окончательного суждения по этому вопросу до решения суда, профессионального или уголовного. Вместе с тем собрание признает, что опубликование в печати опорочивающих сведений, основанных на непроверенных данных, является весьма прискорбным фактом, применение же мер бойкота до выяснения степени и характера виновности представляет собой явление противуобщественное».

О чем речь? Дело в том, что спустя несколько дней после инцидента в пивнушке, в газетах появились статьи, написанные Львом Семеновичем Сосновским, одним из главных застрельщиков в этом деле. Сосновский — профессиональный революционер, пропагандист. Он работал в различных изданиях, в частности, на момент описываемых событий был штатным сотрудником газеты «Правда». Будучи желчным, крайне нетерпимым человеком, Лев Семенович заработал, скажем так, двусмысленную репутацию. Ленин писал о нем: «Товарищ Сосновский даже превосходные статьи свои, скажем, из области производственной пропаганды, умел иногда снабжать такой «ложкой дегтя», которая далеко перевешивала все плюсы самой производственной пропаганды. <…> Бывают такие не очень счастливые натуры, которые чересчур часто заражают свои нападки ядом. Товарищу Сосновскому полезно было бы за собой, по этой части, присматривать и даже друзей своих попросить, чтобы они за ним присматривали…»

В своих статьях Сосновский пытался придать бытовому инциденту в пивной политический характер: «Этот мелкий, как будто, случай на самом деле показывает, что мы имеем дело с весьма опасной для общества болезнью. <…> Эта гниль тем более опасна, что носители ее являются сотрудниками наших журналов и газет, что по ним некоторые будут судить о всей нашей литературе. Есенин, например, который слывет революционным поэтом, устраивал скандалы также и за границей. Известны антисемитские выходки Есенина и в Америке. Мы не можем терпеть, чтобы по Есенину судили о литературе советской России. <…> Уже сейчас можно сказать, что, каков бы ни был приговор суда, кое-что должно измениться в отношении наших органов к тем из своих сотрудников, которые недостаточно связаны с революцией и которые умеют зачастую скрывать свои истинные настроения под удобной маской «приятия» революции».

С. Бунтман: Кстати, а что было поводом для этой встречи в пивной?

А. Кузнецов: 20 ноября Всероссийский союз поэтов праздновал свое пятилетие. Собственно, перед юбилеем Есенин, Клычков, Орешин и Ганин в Госиздате обсуждали возможности издания своих книг, а потом решили перекусить. Естественно, выпили…

С. Бунтман: Товарищеский суд состоялся 10 декабря 1923 года?

А. Кузнецов: Да. На суде поэты отрицали свою причастность к антисемитским высказываниям (Есенин сказал, что слово «жид» он употребил в ругательском значении без какого-либо политического содержания), оправдывались…

С. Бунтман: Но иногда и отлаивались…

А. Кузнецов: Конечно. Например, в статье «Россияне» Есенин писал о Сосновском: «Некоторые типы, находясь в такой блаженной одури и упоенные тем, что на скотном дворе и хавронья сходит за царицу, дошли до того, что и впрямь стали отстаивать точку зрения скотного двора.

Сие относится к тому типу, который часто подписывается фамилией Сосновский.

Маленький картофельный журналистик, пользуясь поблажками милостивых вождей пролетариата и имеющий столь же близкое отношение к литературе, как звезда небесная к подошве его сапога, трубит почти около семи лет все об одном и том же, что русская современная литература контрреволюционна и что личности попутчиков подлежат весьма большому сомнению. Частенько ему, как Видоку Фиглярину, удается натолкнуться на тот или иной факт, компрометирующий некоторые личности, но где же он нашел хоть один факт, компрометирующий так называемых попутчиков? Все, что он вскрывает, он вскрывает о тех писателях, которые не имеют ничего общего с попутчиками.

В чем же, собственно, дело? А дело, видимо, в том, что, признанный на скотном дворе талантливым журналистом, он этого признания никак не может добиться в писательской и поэтической среде, где на него смотрят хуже, чем на Пришибеева. Уже давно стало явным фактом, как бы ни хвалил и ни рекомендовал Троцкий разных Безымянских, что пролетарскому искусству грош цена, за исключением Герасимова, Александровского, Кириллова и некоторых других, но и этих, кажется, «заехали» — как выражается Борис Волин, еще более кретинистый, чем Сосновский. Бездарнейшая группа мелких интриганов и репортерских карьеристов выдвинула журнал, который называется «На посту»…»

С. Бунтман: Высокий слог… Возвращаясь к суду, что же там происходило?

А. Кузнецов: Дадим слово Матвею Ройзману, другу Есенина: «Через десять дней состоялось разбирательство дела четырех поэтов на товарищеском суде в Доме печати. Обвинителем выступил Лев Сосновский. Не знавший Есенина и обстоятельств происшествия, он сосредоточил основной огонь своей речи на Сергее. Резко обрушился на четырех поэтов председатель суда Демьян Бедный, порицая их не только за дебош в пивной, но, с его точки зрения, и за «их отвратительное поведение на суде». Впрочем, нотки сожаления звучали в его голосе, когда он говорил о том, что Есенин губит свой талант…»

Здесь Ройзман ошибся: Демьян Бедный не был председателем суда, он давал показания как один из свидетелей, в частности, рассказывал о вышеупомянутом звонке Есенина.

Комиссия по разбору дела заседала в составе Новицкого, Керженцева, Аросева, Иванова-Грамена, Нарбута, Плетнева, Касаткина. Большинство из этих людей были достаточно активные деятели советской власти.

С. Бунтман: Во многом связанные с ГПУ.

А. Кузнецов: Безусловно. Надо отметить, что и сам Есенин с этой организацией, скажем так, имел связь.

С. Бунтман: Вращался в кругах…

А. Кузнецов: Да. О его общении с Яковом Аграновым, одним из самых страшных людей ОГПУ, написано немало.

С. Бунтман: Кстати, в своей статье Сосновский пишет, что Есенин «устраивал скандалы за границей». О чем речь?

А. Кузнецов: Лев Семенович не случайно упомянул об этом: скандал Есенина в Бронксе очень серьезно ударил по его репутации.

Инцидент произошел почти за год до описываемых событий в Нью-Йорке. В 1922 году Сергей Есенин и Айседора Дункан отправились в путешествие по Европе и Америке. Скандалы и внимание прессы сопровождали их в течение всего турне. Одним словом, бульварной хронике было чем поживиться.

В частности, в январе 1923 года Есенина и Дункан пригласил в гости еврейский поэт, выходец из России, Мани Лейб. В сравнительно небольшой квартире поэта собрался определенный круг нью-йоркской еврейской интеллигенции. Все жаждали познакомиться с известной танцовщицей и ее мужем, поэтом русской революции.

Естественно, Есенина попросили прочесть что-нибудь из последнего, еще неизвестного. Он не заставил себя долго ждать и прочел диалог Чекистова с Замарашкиным из «Страны негодяев», при этом изменив одну строку в устах своего героя: «Я знаю, что ты еврей» — прочел не «еврей», а «жид». Стоит ли говорить, какое впечатление эта «перемена» произвела на публику, состоявшую сплошь из евреев.

Кроме этого, изрядно подвыпивший Есенин устроил в квартире Мани Лейба грандиозный скандал, такой, что его даже пришлось связывать.

Кончилось все это тем, что на следующий день Есенин, душевно и физически разбитый, написал Мани Лейбу письмо, в котором говорил, что одержим тяжелой падучей, наследственным заболеванием, которое передалось ему от деда.

С. Бунтман: Теперь к приговору.

А. Кузнецов: Газета «Правда» от 16 декабря 1923 года: «13 декабря в Доме Печати был оглашен приговор товарищеского суда по делу поэтов Есенина, Клычкова, Орешина и Ганина. Товарищеский суд признал, что поведение поэтов в пивной носило характер антиобщественного дебоша, давшего повод сидевшему рядом с ними гражданину Родкину истолковать этот скандал как антисемитский поступок, и что на улице и в милиции эти поэты, будучи в состоянии опьянения, позволили себе выходки антисемитского характера. Ввиду этого товарищеский суд постановил объявить поэтам Есенину, Клычкову, Орешину и Ганину общественное порицание.

Обсудив вопрос о статье товарища Сосновского в № 264 «Рабочей газеты», суд признал, что товарищ Сосновский изложил инцидент с четырьмя поэтами на основании недостаточных данных и не имел права использовать этот случай для нападок на некоторые из существующих литературных группировок. Суд считает, что инцидент с четырьмя поэтами ликвидируется настоящим постановлением товарищеского суда и не должен служить в дальнейшем поводом или аргументом для сведения литературных счетов, и что поэты Есенин, Клычков, Орешин и Ганин, ставшие в советские ряды в тяжелый период революции, должны иметь полную возможность по-прежнему продолжать свою литературную работу.

Приговор принят товарищеским судом единогласно».

С. Бунтман: Вот так. То есть в этом деле профессиональное сообщество достаточно жестко отреагировало на попытку внести манеру навешивания политических ярлыков в литературный процесс.

А. Кузнецов: Да. К сожалению, удержать это было невозможно, но, по крайней мере, попытались. Конечно, «дело четырех поэтов» не закончилось решением товарищеского суда. Весь декабрь — январь оно периодически всплывало в газетах.

Вот, например, заметка Михаила Кольцова в «Правде» от 30 декабря 1923 года под заголовком «Не надо богемы»: «Славянофилов из «Базара», с икрой, с севрюгами, разговорами о национальной душе и еврейском засилье тоже на старом месте не найти! Но если вы очень хотите — они отыщутся…

Недавно закончился с большим шумом и помпой шедший товарищеский суд по «делу четырех поэтов» о хулиганских и антисемитских выходках в пивной.

На суде было очень тяжело. Совсем девятьсот восьмой год. Четверо подсудимых, из них один — крупнейший и талантливейший художник, слава нашей страны, засосанный богемой по уши, — кокетливо объясняющие, что поэт, как птица, поет и потому за слово «жид» не ответственен; свидетели из милиции, обязательные еврейские интеллигенты, из самых лучших чувств берущие под свою защиту антисемитов; толки о роли еврейства в русской литературе, тени Петра Струве и Трубецкого, в зале витающие; дамы-поклонницы и семеро журналистов-большевиков, вынужденных в давно остывшей и ныне подогретой реакционно-неврастенической каше разбираться…

Конечно, педагогические способы борьбы в духе идейного поощрения трезвости тут мало помогут.

Надо сделать другое. Надо наглухо забить гвоздями дверь из пивной в литературу. Что может дать пивная в наши дни и в прошлые времена — уже всем ясно. В мюнхенской пивной провозглашено фашистское правительство Кара и Людендорфа; в московской пивной основано национальное литературное объединение «Россияне». Давайте будем грубы и нечутки, заявим, что все это одно и то же…»

С. Бунтман: Ну, и несколько слов о дальнейшей судьбе поэтов.

А. Кузнецов: Судьба Сергея Есенина хорошо известна.

Алексей Ганин был расстрелян в 1925 году во внесудебном порядке, реабилитирован посмертно в 1966 году.

В 1937 году Петр Орешин был арестован, в начале 1938 года — расстрелян. Реабилитирован в 1956 году.

Сергей Клычков 8 октября 1937 года был приговорен к смертной казни и в тот же день расстрелян. В 1956 году реабилитирован.

© diletant.media