Из воспоминаний эсесовца, прибывания в советском плену.

Мы, из культурной группы, должны были поддерживать хорошие отношения с комиссаром. Однажды он пришел ко мне и сказал: «Вас, СС-совцев, переводят в режимный лагерь, это лучший лагерь во всем районе». Я подумал, что он издевается. 

Мы пришли в этот лагерь, и, во-первых, не поняли, что это лагерь. Он выглядел, как нормальный жилой микрорайон, там на окнах висели гардины и стояли горшки с цветами. Там нас принял немецкий комендант лагеря, хауптштурмфюрер СС. Он спросил: «Какая дивизия?» — «Тотенкопф». — «Третий блок, доложитесь там старшине». Мы снова были у нас, в СС! Это был лучший лагерь за все мои более чем четыре года в русском плену. Мы работали в шахте, шахта была в 150 метрах от лагеря, после нашей смены в шахте, туда заступала русская смена, у нас не было охраны, мы участвовали во всех социалистических соревнованиях, и ко дню Октябрьской революции, и ко дню рождения Сталина, и лучший шахтер, мы их все выигрывали! У нас был чудесный политический офицер, он привез нам 30 женщин из лагеря для интернированных, у нас был танцевальный оркестр, у нас был танцевальный вечер, но я на нем не был, была моя смена, черт ее побери. И вот теперь сенсация! Мы получали зарплату, столько же, сколько и русские. Я повторяю, мы получали столько же, сколько и русские! И даже больше, потому что мы работали намного старательней, чем они. И деньги приходили к нам на счет. Но все деньги мы снять не могли, мы должны были перечислять с наших счетов 456 рублей за расходы на нас в лагере. 

В июле 1948-го года наш политический офицер, который не провел с нами ни одного политического занятия, потому что он сразу сказал, что нам это все равно до лампочки, нам сказал, что до конца 1948-го года в России не останется ни одного немецкого военнопленного. Мы сказали, ну, хорошо, и начали ждать. Прошел август, прошел сентябрь, наступил октябрь, нас построили и рассортировали по разным лагерям, так было во всех лагерях в нашем районе. В этот момент мы действительно боялись, что нас всех расстреляют, потому что он сказал, что до конца 1948-го года в России не останется ни одного немецкого военнопленного. В этом лагере мы не работали, но деньги из прошлого лагеря были у меня на счету, я покупал продукты, угощал товарищей, мы отлично отпраздновали Рождество. Потом меня перевели в другой лагерь, я попросился опять на работу в шахту, потом перевели в еще один лагерь, и там мы опять работали в шахте. Там было плохо, лагерь был далеко, условия были плохие, не было кабинок для переодевания, были смерти на производстве, потому что безопасность труда была плохая. 

Потом этот лагерь ликвидировали, и я попал в Днепропетровск, там был гигантский автомобильный завод, мастерские, станки из Германии. С материалами там обращали очень расточительно, если за пару минут до конца рабочего дня привозили бетон, то его просто оставляли лежать до завтра, и он засыхал. Потом его ломали ломами и выкидывали. Готово. Мы грузили кирпичи, все брали по четыре кирпича, по два под руку, а один брал только два. Русские спросили, это что, почему ты берешь только по два кирпича, а все остальные по четыре? Он сказал, что все остальные ленивые, им лень ходить по два раза. 

16-го декабря 1949-го года, мы спали в большой казарме, неожиданно раздался свисток и команда собрать вещи, сказали, что мы едем домой. Зачитали список, мое имя тоже там было. Я особенно не радовался, потому боялся, что еще что-нибудь поменяется. На остаток моих денег я купил в столярной мастерской два больших деревянных чемодана, 3000 сигарет, водку, черный чай и так далее, и так далее. Мы замаршировали пешком через Днепропетровск. Русский комендант лагеря хорошо знал немецкие солдатские песни и скомандовал, чтобы мы пели. До самого вокзала в Днепропетровске мы пели одну песню за другой, и «Мы летим над Англией», и «Наши танки едут вперед по Африке», и так далее, и так далее. Русский комендант лагеря получил удовольствие. Вагоны, были, конечно, товарные, но в них была печка, мы получили достаточно продовольствия, двери не запирали, и мы поехали. Была зима, но в вагонах было тепло, нам все время давали дрова. Мы приехали в Брест-Литовск. Там нас поставили на запасной путь, и там уже стояли три поезда с военнопленными. Там нас еще раз обыскали, у меня была фляга с двойным дном, которую я украл у русских, там у меня был список имен 21-го товарища, про которых я знал, как они погибли, но все обошлось. В Брест-Литовске нас продержали три дня, и мы поехали во Франкфурт на Одере. 

На товарной станции во Франкфурте на Одере к нашему поезду подошел маленький немецкий мальчик с авоськой и попросил у нас хлеба. У нас было еще достаточно еды, мы взяли его в наш вагон и накормили. Он сказал, что он за это споет нам песню, и спел «Когда в России кроваво-красное солнце тонет в грязи...», мы все заплакали. [«Когда на Капри красное солнце садится в море...», Capri Fischer, немецкий хит того времени.] Железнодорожные служащие на вокзале выпрашивали у нас сигареты. Ну, ладно. 

Нас привезли в еще один лагерь, мы еще раз прошли очистку от вшей, нам выдали чистое белье, русское, и по 50 восточных марок, которые мы, конечно, немедленно пропили, зачем они нам в Западной Германии. Еще каждый из нас получил пакетик из Западной Германии. Нас посадили в пассажирский поезд, может быть даже скорый, но дорога была одноколейная, и мы должны были ждать каждый встречный поезд. Мы в очередной раз остановились прямо у какого-то полностью разрушенного вокзала, к нашему поезду подошли люди и просили хлеб. Мы поехали дальше в Мариенбон. Там был конец, утром мы перешли границу Западной Германии. Там были русские, была нейтральная полоса, русские говорили, dawaj, raz, dwa, tri, и мы перешли границу. 

Нас принимали, все были там, политики, католический священник, протестантский пастор, Красный крест и так далее. Тут мы неожиданно услышали ужасный вопль, как мы потом узнали, там забили до смерти одного антифашиста, который многих отправил в штрафные лагеря. Тех, кто это сделал, увела полиция. Мы были в Фридланде. Я разобрал мою флягу, отдал список из 21-го имени в Красный крест. Я прошел медкомиссию, мне выписали демобилизационное удостоверение, на него мне поставили штемпель «СС». Теперь я хотел попасть домой как можно быстрее. Я пошел на вокзал, сел в поезд, потом сделал пересадку, в любом случае, 23-го декабря я опять был дома. 

Я был рад. Англичане, конечно, нас подчистили, в доме больше не было ковров, исчезла одежда, и так далее, и так далее. Но, все получилось хорошо, я опять был дома. Я должен был прописаться, это было в городе, потом я пошел в социальное бюро, я хотел получить пенсию или пособие за мое ранение в легкое. Там увидели мое демобилизационное удостоверение со штемпелем «СС», и сказали, а, СС, идите отсюда, мы про вас знать не хотим. Мой дядя устроил меня работать слесарем по машинам, потом я там постепенно стал мастером.

соц. сети.