Об одном споре большевиков и левых эсеров

Заседание Совнаркома, начало 1918 года. Исаак Штейнберг — крайний слева

100 лет назад, 21 февраля 1918 года, Совнарком принял декрет "Социалистическое отечество в опасности".
Л. Троцкий вспоминал: "Написанный мною проект — «Социалистическое отечество в опасности» — обсуждался вместе с левыми эсерами. Эти последние, в качестве новобранцев интернационализма, смутились заголовком воззвания. Ленин, наоборот, очень одобрил: «Сразу показывает перемену нашего отношения к защите отечества на 180 градусов. Так именно и надо!». Однако "защиту отечества" левые эсеры, пусть и с трудом, но проглотили. А вот 8-й пункт декрета вызвал у них категорические возражения, поскольку в нём говорилось:
"Неприятельские агенты, спекулянты, громилы, хулиганы, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстреливаются на месте преступления".
Позднее, уже проживая в Берлине, бывший левоэсеровский нарком юстиции Исаак Штейнберг вспоминал (в цитате выделение автора):
"Правительство объявило тогда "социалистическое отечество в опасности"... Только к лучшим и возвышенным чувствам трудовых масс, только к самым тонким социально-интимным струнам должен был апеллировать манифест, стремившийся повторить дни французского 93 года. Ибо манифест ведь звал не к чему иному, как к жертве, к подвигу, к утверждению жизнью и смертью великих слов октябрьской революции... И вот в это самое время, в этот самый документ большевиками были брошены ядовитые слова о смерти, о казни, о расстрелах! Манифест объявлял смертную казнь в широчайших размерах... Все дремлющие в массовом человеке инстинкты зла и разнузданности, не переплавленные культурой, не облагороженные моральным подъемом революции, изредка проявлявшиеся в фактах самосудов — были узаконены, выпущены наружу, выпущены сверху... Мы не заметили, что этими, вначале узкими, воротами к нам вернулся с своими чувствами и орудиями тот же самый старый мир... Так смертная казнь поселилась вновь среди нас".
При обсуждении воззвания Штейнберг заявил, что угроза расстрелами нарушает высокий "пафос воззвания". Ленин возразил:
— Наоборот! Именно в этом настоящий революционный пафОс (он иронически передвинул ударение) и заключается. Неужели же вы думаете, что мы выйдем победителями без жесточайшего революционного террора?

В. И. Ленин

Штейнберг: "В конце концов я воскликнул раздражённо: «Зачем тогда нам вообще комиссариат юстиции? Давайте назовём его честно комиссариат социального истребления, и дело с концом!» Лицо Ленина внезапно просветлело, и он ответил: «Хорошо сказано... именно так и надо бы его назвать... но мы не можем сказать это прямо»."

Исаак Штейнберг

Троцкий: "Это был период, когда Ленин при каждом подходящем случае вколачивал мысль о неизбежности террора... «Им, — говорил он про врагов, — грозит опасность лишиться всего. И в то же время у них есть сотни тысяч людей, прошедших школу войны, сытых, отважных, готовых на все офицеров, юнкеров, буржуазных и помещичьих сынков, полицейских, кулаков. А вот эти, извините за выражение, «революционеры» воображают, что мы сможем совершить революцию по-доброму да по-хорошему. Да где они учились? Да что они понимают под диктатурой? Да какая у него выйдет диктатура, если он сам тютя?» Такие тирады можно было слышать десятки раз на дню, и они всегда метили в кого-нибудь из присутствующих, подозрительного по «пацифизму»... Эти речи выражали его действительное настроение, имея в то же время сугубо умышленный характер: согласно своему методу, Ленин вколачивал в головы сознание необходимости исключительно суровых мер для спасения революции."

Л. Д. Троцкий. Раскрашенная фотография

Штейнберга запомнили и Ленин, и Троцкий. Владимир Ильич своим пером прошёлся по наркому юстиции в статье "Тяжёлый, но необходимый урок", где написал про "безудержный разгул «резолютивной» революционной фразы — штейнберговской фразы, можно бы сказать, припоминая шедевр в этом стиле, речь «левого» (гм... гм...) эсера Штейнберга в субботнем заседании ЦИК". Троцкий уже позднее припоминал эти споры с "левым эсером Штейнбергом, которого каким-то странным ветром занесло в революцию и даже взметнуло до Совнаркома".
А сам Штейнберг позже сочинил целый солидный том в 300 с лишним страниц под заголовком "Нравственный лик революции", где осуждал большевиков. Но характерно, что сочинять свой труд о нравственности бывшему наркому случилось уже в Берлине, а в 1933 году пришлось уносить ноги и оттуда, за океан, с приходом к власти германских нацистов. Видимо, "нравственный лик" оказался штукой не слишком надёжной для борьбы с контрреволюцией и нацизмом. Дискуссия "нравственных социалистов" с этими силами напомнила известный диспут Карася со Щукой в сказке Салтыкова-Щедрина:
— Знаешь ли ты, Щука, что такое добродетель?
("Щука разинула рот от удивления. Машинально потянула она воду и, вовсе не желая проглотить карася, проглотила его.").
"Жесточайший революционный террор", на котором настаивал Ленин, или "социальное истребление", как называл это Штейнберг, вышли куда надёжнее.

источник