Военнопленные Германии и Австро-Венгрии и русская революция

Сразу после вступления в Первую мировую войну Россия столкнулась с целым рядом проблем, связанных с ведением боевых действий принципиально нового типа. С одной стороны, они коснулись чисто военной сферы. Так, уже к началу 1915 года русская армия использовала бóльшую часть боеприпасов, имевшихся на складах в мирное время. Через несколько месяцев это вызовет так называемый «снарядный голод». Не стояли в стороне и вопросы, связанные с ведением войны. Огромные массы беженцев, стремясь найти убежище в тылу, способствовали нарушению снабжения населения и возникновению транспортного коллапса на железных дорогах. Неповоротливый механизм позднеимперской бюрократии, уже давно нуждавшийся в реформировании, зачастую не мог предоставить быстрые и адекватные решения в сложившемся положении.

Определённым феноменом в данной связи стала ситуация вражеских военнопленных, захваченных русской армией, прежде всего подданных Германии и Австро-Венгрии. Они по сути одновременно оказались заложниками и войны, и внутреннего дисбаланса в Российской империи. Начать хотя бы с того, что аккуратная и последовательная регистрация пленных не велась. Военные и гражданские органы власти перекладывали эти задачу друг на друга, и порой военнопленные отправлялись к месту назначения вообще без какой-либо регистрации. Из-за этого в оценках их численности существуют значительные разночтения. Так, по данным Международного Красного Креста, количество пленных в России достигало 1,8 млн человек. Материалы царского Генштаба свидетельствовали уже о 2 млн человек. Согласно сведениям Центральной коллегии по делам пленных и беженцев (Центропленбежа), действовавшей уже в советское время, число военнопленных Центральных держав превышало 2,3 млн человек.

В судьбу военнопленных в России вмешивались самые разные факторы. Многие из них были определены уже существовавшими национальными и культурными различиями и императивами. К примеру, немецких и австрийских пленных, ехавших в одном эшелоне, нередко приходилось разнимать и рассаживать по разным вагонам: они начинали выяснять отношения, кто в союзе их держав первенствует и из-за кого они оказались в нынешнем положении. Если германская армия была более монолитная, то австро-венгерская представляла собой огромной конгломерат различных сообществ, которые переносили свои национальные симпатии и антипатии в плен. Так, венгры отказывались работать вместе со славянами, считая их лодырями и доносчиками, а австрийские немцы разбивались по землячествам. По справедливому замечанию российского специалиста Натальи Суржиковой, масса военнопленных не могла представлять собой и подобия целостности.

Из-за того, что военнопленные шли в Россию постоянным потоком, уже к концу 1914 года остро встал вопрос их размещения. Изначально им отводили пустующие помещения и казармы мобилизованных воинских частей. Чтобы решить эту проблему, по всей стране стали разворачиваться лагеря военнопленных. Всего их насчитывалось 410, причём большая часть находилась в европейской части России – Московском (128) и Казанском (113) военных округах. Любопытно, что это были небольшие лагеря (до 10 тыс. человек), тогда как наиболее крупные (до 35 тыс. человек) находились на Урале, в Сибири и на Дальнем Востоке.

Труд военнопленных активно использовался, чтобы восполнить потери от войсковой мобилизации. Они часто пересылались из лагеря в лагерь и отправлялись на работы по всей огромной империи. В 1917 году в экономике России было занято 1,5 млн пленных. На некоторых заводах Урала они составляли до половины, а на железорудных производствах юга России – до 60% рабочей силы. Из-за упомянутого небрежения с регистрацией военнопленный мог работать совершенно не по той специальности, которой обладал. Как вспоминал попавший в плен рядовой австрийской армии, когда его спросили, кто он по специальности, то он честно ответил, что до войны был обойщиком (Tapezierer). Неосведомлённый регистратор, однако, записал его Kapuziner (монах-капуцин). Это выяснилось только на месте, но, по словам военнопленного, в дальнейшем он так и числился монахом. При этом порой военнопленные находили в себе силы продолжать свою работу и в лагере. Так, австрийский математик Эдуард Хелли сделал свои фундаментальные разработки в области функционального анализа, находясь в лагере на Дальнем Востоке. Венгерский актёр и эсперантист Дьюла Баги организовал в заключении театральную труппу, с которой давал представления в других лагерях.

Халатность властей была связана не только с регистрацией. Центральные власти и санитарная служба земских структур отстранились от организации медицинской помощи и учета больных из числа пленных, сосредоточившись на «выселенцах» и других «пострадавших от военных действий». Весь груз заботы о здоровье военнопленных упал на плечи местных властей. Они действительно стремились обеспечить военнопленным должный уход, но им не хватало ни лекарств, ни расходных средств, которые шли на нужды воюющей армии. Согласно статистике, за время пребывания в России находились на излечении более половины всех военнопленных. Этому способствовали скученность (в один барак могло набиться до 500 человек), антисанитария, плохие отопление и вода. В десятках лагерей бушевали массовые эпидемии тифа и дизентерии. Хотя власти пытались замять произошедшее, порой эта информация проникала на страницы газет, вызывая скандалы и нагнетая и без того напряжённую ситуацию в обществе. Играли свою роль и климатические условия – в Сибири военнопленные страдали от ревматизма и обморожений, в Туркестане – от солнечных ударов. По официальным данным Красного Креста, с 1914 по 1917 гг. в русском плену умерло более 0,4 млн человек.

Военнопленные в полной мере ощутили на себе ухудшение продовольственного снабжения в России. В первый год войны они получали снабжение продуктами, сравнимое с военнослужащими русской армии, в том числе 3 фунта хлеба и половину фунта мяса в день. Правда, определённое неудобство пленным доставляли непривычные блюда русской кухни – чай, каши, чёрный хлеб. Затем мясо сначала урезали вдвое, потом два дня в неделю и вовсе сделали постными. Незащищённость военнопленных обусловила питательную среду для коррупции и махинаций на поставках для лагерей.

Несмотря на очевидно тяжёлое положение, каждый раз плен становился пространством индивидуального опыта. Чем дальше лагерь был от центра, тем слабее там руководствовались официальными распоряжениями. Офицеров могли отпускать на рынок за провизией. Солдатам позволяли наниматься к частным хозяевам; с началом революционной «оттепели» некоторые умудрялись даже открывать свой мелкий бизнес. Происходило взаимное узнавание местных и военнопленных: одни привыкли к «германам» и «австриякам», которые годами жили с ними бок о бок, другие свободно освоили русский язык. Нередки случаи, что после освобождения бывшие военнопленные женились на местных девушках и оставались в России.

С началом революции масса военнопленных, равно как и всё население страны, стала стремительно политизироваться. Вопреки распространённым в советской литературе представлениям, немалое число военнопленных крайне скептически восприняло революционные изменения. Одни видели в них ухудшение и без того нелёгкой ситуации и оттягивание возвращения домой. Другие, национально ориентированные, рассматривали приход к власти большевиков и их переговоры с Центральными державами препятствием на пути образования собственных государств.

Вместе с тем, в среде военнопленных были и убеждённые социалисты, воодушевлённо встретившие революционные перемены. Среди них были будущие руководители стран социалистического блока – Венгрии (Матьяш Ракоши и Имре Надь), Югославии (Иосип Броз Тито), Чехословакии (Людвик Свобода). Некоторые впоследствии сделали карьеру в органах НКВД – среди них можно назвать немца Вальтера Ванда и австрийца Карла Паукера (последний исполнял обязанности начальника охраны Сталина). Для других воспоминания о русском плене сыграли прямо противоположную роль: в своё время там находились высшие нацистские функционеры Роланд Фрейслер и Отто Хофман. Несомненно, что опыт плена оставил глубокий след в памяти германских и австрийских военнослужащих, а для многих воспоминания о нахождении в России и революции в дальнейшем стали определяющими.

спасибо