Пеший камикадзе.

Подобно цветам сакуры
По весне,
Пусть мы опадем,
Чистые и сияющие.
ПРОЛОГ
- Я вот... сегодня... подорвался на фугасной мине... Руки, ноги, голова... Да чего там голова, главное - яйца целы! Спасибо, Господу Богу. Бог велик!
Лежу и думаю: ну, разве я не камикадзе? Камикадзе! Кто же еще! Почему мне повезло сегодня? Не знаю...
Разве я не понимаю, что в моем деле смерть неизбежна? Понимаю. Я жду ее каждый миг.
'Семь жизней за Императора!', знаете? - Девиз самураев. - 'Хотелось бы родиться семь раз, чтобы отдать все жизни за Японию. Решившись умереть, я тверд духом. Ожидаю успеха и улыбаюсь, поднимаясь на борт...', - это были последние слова Хуросэ Такео, старшего лейтенанта японской военно-морской авиации, камикадзе 'божественного микадо' - японской императорской армии.
Смертники - чисто японское изобретение. Свидетельство авантюрности и дефективности японской военной мысли. Вдумайтесь только: дефективности военной мысли!
Я - сапер. Эта военно-учетная специальность стала для меня тождественной призванию камикадзе именно здесь. И именно сейчас.
Кто они - камикадзе? Сумасшедшие из аристократических семей с самурайскими корнями? Фанатики-добровольцы? Приверженцы самурайского кодекса чести - 'бусидо'? 'Человеческая жизнь, легка как перо, долг перед императором - тяжелее горы'?
В Средние века и Новое время самураи неоднократно совершали подвиги ценой собственной жизни, однако камикадзе их не называли. Подобные примеры есть в истории разных стран, в том числе и России. Но Япония - случай совершенно уникальный! В мире нет другой страны, где так щепетильно и трепетно относятся к чести и так легко не дорожат собственной жизнью.
И все же большинство камикадзе боялись смерти и потому так торопили ее. Страх смерти. Здесь даже не нужно иметь богатой фантазии. Проникая в сознание через глаза, страх поражает разум. Смерть человека рядом оставляет иррациональный протестный способ быть живым - творить страх смерти. И если даже победить страх, закалиться и приготовиться умереть в ближайшее время, ожидание смерти, несомненно, расслабит нервы: Как дожить до этого момента? Сколько ждать смерть? Сколько жить? Чего стоит это ожидание?
Вот уже третий месяц я беспробудно пью и колю татуировку с изображением 'ямадзакуры' - горной вишни. Наношу рисунок с помощью машинки, которую смастерил солдат из обычной электрической бритвы. Горная вишня - 'три лепестка' - эмблема камикадзе. С каждым днем моя татуировка становиться больше, уродуя тело которое мне прослужит не долго. Я это знаю.
Мы выходим незадолго до рассвета. Морозный воздух чист и кристален. Я выдыхаю облако теплого пара и смотрю на алеющий восток. Еще немного и взойдет красное солнце, выкрасив безмолвные розовеющие облака, натянутые, словно знамена страны восходящего солнца на торжественном месте. Я представляю, как возносятся крепкие руки с чашками саке над головами в летных шлемах и налобных повязках с надписью 'Божественный Ветер'. Они низко кланяются - и я слышу: 'До скорой встречи на Ясукуни!'
В трактате 'Хагакуре' есть изречение, ставшее девизом летчиков-камикадзе второй мировой: 'Путь самурая - это смерть'. В этой связи, совсем не сложно провести параллель между ними и нами - саперами второй чеченской...
Я умираю по несколько раз на день, но возвращаюсь, наблюдая вдали закопчённый стяг российского триколора, и пребываю в радости и плачу, что жизнь за 'императора' не отдал!

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Они ехали уже седьмой час. Ягодицы от долгого сидения на скамье камазовского кузова стали как кирпич, налились кровью. В онемевших мышцах появился неприятный зуд. За все время пути войсковая колонна, следовавшая по маршруту Моздок - Грозный не останавливалась и не снижала скорости. Машину на неровностях трясло так, что люди в кузове постоянно перемешивались с тяжелыми баулами, будто находились внутри детской погремушки. Усидеть на месте представлялось трудным или почти невозможным действием. Отовсюду задувал неприятный ветер и люди брезгливо кутались в капюшоны, изредка поглядывая друг на друга, словно виделись сейчас впервые. С некоторых пор, так мрачно разглядывают подозрительных пассажиров подземки. Никто не разговаривал и уж тем более не шутил весело и задорно, как это было до Моздока:
'В этот раз пить не будем!' - 'Не будем?!' - 'Так пить не будем! Как в прошлый раз...' - 'Ты так говоришь потому, что возвращаясь в прошлый раз, продал за четыре бутылки коньяка армянину с семьей два купейных места и спал на коврике в плацкарте, между нами!' - 'Вот ты... Ты сейчас разве по-офицерски поступаешь, а?! Выставляешь тот случай на смех... Зачем?'
Сейчас все было иначе. У каждого был свой порядок мыслей и чувств, каждый был напряжен и измучен дорогой. Многие обреченно сникли в колени, будто приготовились умирать сидя, а за бортом мелькала полоса заснеженного ландшафта и грязного неба, перебираясь по макушкам столбов линий электропередач и срываясь крестообразными видениями.
- Похоже до Грозного остановок не будет... Во мне саки плещутся - вот-вот из глаз забрызжут! - подхватил Иван барахтающуюся в ногах пластиковую бутылку и щелкнул складным ножом.
- Что будешь делать? - спросил Егор.
- Ща, увидишь! - подмигнул Бондаренко, в два приема срезав узкое горлышко. - Готово!
Последние несколько часов Егор только и думал о мочевом пузыре и восторженно вздохнул, осознав высокую значимость Ванькиного изобретения. Неуклюже изогнувшись, Иван помочился.
- Будешь? - предложил он.
- Конечно! - Егор подхватил посудину безо всякой брезгливости, оценивающе разглядел на свет и изогнулся над бутылкой, справиться с которой ему оказалось сложнее, чем Ивану, облаченному в облегченную спецназовскую куртку.
В армейском бушлате было одинаково трудно, и воевать, и молиться, и мочиться. Разве что умирать легко. Егор выпустил бутылку меж бортом и тентом, та глухо ударилась об асфальт, отрыгнув содержимое под колеса идущего позади 'Камаза'.
- С облегчением! - улыбнулся Иван, откинувшись на баулы, и прикрыл глаза.
Колонна машин вошла в Грозный уже ночью. Люди, кряхтя и матерясь, вываливались из кузовов, будто на войну привезли стариков. Офицерам объявили сбор в штабной палатке, остальных проверили по спискам и в свете беснующихся в темноте карманных фонариков развели по подразделениям.
- Где Бис? - спросил комбриг, но успел заметить. - Вижу! После совещания задержишься... - довел задачи на предстоящие сутки и зачитал оперативную сводку:
- Сегодня, федералы с раннего утра заблокировали селение Валерик Ачхой-Мартановского района...
'Валерик, - вспомнил Егор, что именно здесь поручик Лермонтов искупал свою бунтарскую несдержанность. - Валерик...
...быть может, небеса востока
Меня с ученьем их Пророка
Невольно сблизили. Притом
И жизнь всечасно кочевая,
Труды, заботы ночь и днем,
Все, размышлению мешая,
Приводит в первобытный вид
Больную душу: сердце спит,
Простора нет воображенью...
И нет работы голове...
Зато лежишь в густой траве,
И дремлешь под широкой тенью
Чинар иль виноградных лоз,
Кругом белеются палатки;
Казачьи тощие лошадки
Стоят рядком, повеся нос;
У медных пушек спит прислуга,
Едва дымятся фитили;
Попарно цепь стоит вдали;
Штыки горят под солнцем юга... - Ничего не изменилось? Тот же Валерик, палатки, пушки, и штыки... И юг'!
Комбриг пересказывал сводку своими словами: ...в Аргуне, на Гудермесской обстреляли автоколонну федеральных сил - трое тяжело ранены. По горячим следам проводилась войсковая операция - уничтожено 10 участников бандгруппы, трое - ранены. Потери 'федералов' - шесть человек ранено. В Грозном на улице Сайханова обстреляли сотрудников милиции, есть потери. В Заводском районе на фугасе подорвался автомобиль с военнослужащими, один человек погиб, двенадцать - ранены. За сегодня позиции федеральных войск подвергались обстрелам девятнадцать раз, внутренних войск - восемь. Двое военнослужащих убиты, одиннадцать ранены. В результате двух подрывов ранено трое. Обезврежено тридцать семь взрывных устройств...

В пору было спать, но Егор не мог, словно оставалось незаконченное дело,так и ворочался, продолжая крутить воспаленным мозгом обрывки оперативной сводки и этот тяжелый голос, который в Великую Отечественную звучал изо всех репродукторов:
'Внимание! Внимание! Говорит Москва! Сегодня, 11 декабря 2000 года - 2192-ой день войны от её начала и 492-ой - второй Чеченской. Понедельник...' - Егор вздрогнул, разлепил уставшие глаза и, не удержав их, снова погрузился в беспамятство - сложный переезд и тревога мешали забыться на новом необжитом толком месте. Бису снилось, как шесть лет назад войска вошли в Чечню, встретив гражданское сопротивление и понеся потери уже на первые сутки, а в генеральном штабе слушали доклад оперативного дежурного, главным предметом которого были первые данные о надвигающейся беде и не слышали, как будто это была обычная командно-штабная тренировка.
Очевидно, они слушали только затем, что были вынуждены слушать, ибо от этого зависело, насколько скоро они выйдут из помещения с множеством карт и карандашей. Сколько раз они слышали эти сухие доклады, зная наперед все, что им скажут, слушая лишь потому, что так надо. В очередной раз, грузные и измученные бумажными 'войнами' они внимательно следили за действиями главкома, небрежно постукивающего карандашом по столу, желая соблюсти приличие и штабную культуру, прежде чем наброситься на карту и развести жирные стрелки. И снова тыча в нее указками, подпирая немые поясницы и труся бульдожьими щеками, будут корить командиров бригад и полков своей старостью и устаревшей опытностью жизни: 'Ни к чему негодная молодежь! - вздохнут они, сложив руки на животах. - Кто их войне учил? Кому полки доверили?! Вот раньше...', - снилось ему.

Присутствие вновь прибывших офицеров на оперативном совещании было неслучайным. Его целью, главным образом, было довести и втянуть за уши в обстановку еще пока что 'легкомысленных' офицеров, - как это бывает с космонавтами едва спустившихся с небес на землю.
Старший лейтенант Егор Бис двадцати двух лет от роду, командир саперного взвода, худощавого вида, жилистый, быстрый, как все спортивные юноши, за острыми плечами которого по нынешним меркам было уже не мало - военное училище, жена с маленьким сыном, второй штурм Грозного - первый в его жизни, и эта очередная командировка на войну, по окончанию совещания, стоял перед комбригом, в готовности выполнить задачу любой сложности:
'Сводку, слышал? - спросил полковник, не ожидая ответа. - Скажу, это не вся правда: 'обезврежено тридцать семь взрывных устройств'... Половина из них обезврежена за счет санитарных потерь саперов, которые не подали в Группировку, смекаешь? - выпучил глаза Слюнев. - С обезвреживанием фугасов - большая беда, если не хуже! Ты проблему не решишь, но должен постараться. Вникай сходу, на раскачку времени нет!'
Гортань перехватило оскоминой, Бис только и смог - кивнул.

Топая не отдохнувшими с ночи ногами, Егор ежился в лучах утреннего солнца, удивляясь с какой вожделенной страстью его втиснули в бронетранспортер прямо с койки: мол, стажируйся, не теряй драгоценных минут! Он даже не подозревал, что слова комбрига надо принимать буквально. Впрочем, он тут же забылся, едва ступил на улицу Жуковского, поразившую Егора небывалыми разрушениями. Огромный микрорайон лежал в руинах. Но в противность той жути, которую мог испытать человек при виде подобного, Бис напротив, пребывал в радостном возбуждении и необъяснимом восторге: развалинами Грозного Егор был всецело удовлетворен. Последствия работы тяжёлой артиллерии поражали своей зрелищностью. Улица, между тем, была пуста. Редкие фигуры пересекали проезжую часть на пустынном перекрестке, до которого было рукой подать.
Бис старательно выдерживал установленный инструкциями интервал между саперами боевого порядка, но всякий раз, рядом появлялся Кубриков. Егор сторонился его, но тот, как назло лип к нему с разговорами, по-хозяйски подгоняя:
- Что топчешься в хвосте? Нагоняй!
- Иду я... - делал Егор вид, что поспевает, но продолжал держать дистанцию. Шел сосредоточенно, смотрел по сторонам, пытаясь применить знание демаскирующих признаков минирования и подметить необычное в окружающей обстановке.

Грозный зимой 2001 года пуст не был. Собственно он не пустовал и во время новогоднего штурма, в январе 2000-го, когда совершая обходной маневр с группой солдат Егор наткнулся на стариков, что сидели у ограды на скамье, наблюдая через пустырь живой бой. Сидели мирно, словно смотрели телевизор, и Егор предложил им укрыться.
'Мы в войну и не такое видывали! - сказала бабка голосом, в интонации которого, несмотря на возраст, звучало бахвальство. - Отечественную, конечно! - поправилась она. - Дай нам лучше с дедом закурить!'
Таким был город во время штурма и с того времени он почти не изменился, лишенный величия и великодушия походил на короля подвергнутого варварскому нападению разбойников и не сыскавший у них милосердия. Словно некогда грозный король-город ныне был мертв и обесчещен. Наполовину пуст, наполовину разрушен. Все в нем было запущено и загажено. Он лежал на земле, как обглоданный скелет некогда грозного и храброго война, чьи доспехи еще сверкали на солнце, но были наполнены тленными останками.

Солдаты шли двумя группами: впереди - саперы, разведчики - следом. Первые с завидной трезвостью выполняли свою работу и были настолько сосредоточены, что не замечали разведчиков, которые в нарушение всех правил разведки, шарахались от одной продуктовой лавки к другой. Кубриков не вмешивался, Егор же был пока не причем, изучал маршрут. Да и зачем вмешиваться, когда все спокойно. Ведь это миг, когда что-то случается.
Два негромких хлопка, похожие на выстрел стартового пистолета с беговой дорожки в мгновение стер всех с проезжей части. Пригнувшись и решая, что делать, Бис заметил два дымных завихрения, что меняя траекторию приближались к дороге. Он неуклюже повалился наземь.
- Граната?! Чехи! - прозвучала команда. - Засада!
Егор зажмурился, ожидая разрывы. Первая граната угодила в откос дорожного полотна. Вторая, прошла между БТРами и разорвалась за ними. Завороженный зрелищем Егор следил за их полетом и зажмурился в последнюю секунду. Взрыв прозвучал обычно, совсем не страшно, - страх не успел прийти.
Шквальный огонь обрушился в ответ, поглотив узкое пространство дороги. Егор стрелять не стал, но позже поддавшись коллективному чувству, выпустил магазин в никуда. Все стихло также - в секунду. Вскарабкавшись на дорогу, его спотыкающегося сердечно встретил Кубриков - обнял, дружески похлопав по плечу:
- С боевым крещением! Испугался? Брось!
- Да, нет. Не испугался, - ответил Егор, опасаясь, чтобы не выдал голос. - Чего это я - испугался? Вовсе нет...
- Красава! - сказал Толик, как человек прошедший огонь и воду, и медные трубы. - Это ерунда! Такое - почти ежедневно... Привыкнешь!
- Угу, - буркнул Егор. - Привыкну?! Как же!
Действительно, через минуту все двигались дальше, как ни в чем не бывало. Егор украдкой посматривал на окружающих, искал в них тревогу и испуг подобный своему и не находил, как будто ничего не произошло.
- Я поначалу тоже думал, что страшно, - улыбнулся Кубриков, взглянув на Егора свысока, - а сейчас...
Сейчас думаю: нет его - страха!
- А что есть? - спросил Егор.
- Азарт, адреналин, аффект, - важно произнес Кубриков, но Егор заподозрил, что это была заготовка - уж очень сомнительно прозвучали слова. - Ты на штурме Грозного был? Или отсиделся где?
- Я?! - возмутился Егор, едва не выпрыгнув из одежды. - Конечно, был! Почти полгода! Ну, точно - пять с половиной...
- А чего тогда... Там, наверное, пострашнее было?
- Было. А ты, что не был?
- Неа. Я в это время в 'Кёнике' откисал...
- Где?
- В Калининграде... В реабилитационном отпуске был.
- Почему - реабилитационном?
- Ну, когда стало ясно, что Грозный будут штурмовать, нам поставили задачу - туда все мины отправить. Ну, знаешь: МОН-50, ОЗМ-72... Мы их вертолетами перевозили до Моздока... Так вот, тот, на котором я лететь собирался, упал...
- Как упал?!
- Так, упал... Перегрузили, - пожал плечами Кубриков.
- И что? - спросил Егор, позабыв обо всем.
- Что, что? Метров на двадцать поднялись, а потом камнем вниз... Дальше не помню - очнулся в госпитале.
- А мины?
- А что мины? В ящиках... Один или два - раскололись, а так - нормально. Только после этого меня в отпуск отправили...
- Атас-с! Страшно было?
- Неа. Я понять ничего не успел! - отмахнулся Толик.
- Так я тебе и поверил, - усомнился Егор. - Я бы со страха помер!
- С какого страха? Скорость падения помножь на 20 метров!.. Все быстро! И вообще, я так заебался, что задремать успел... А ты повоевал, - подготовленный... Втянешься!
Вопрос готовности воевать сейчас представлялся Бису больше техническим, чем философским, и пережитый штурм Грозного был сейчас не большим подспорьем в трудном деле. В двух училищах, в которых Егору довелось учиться военному делу, как говорилось - настоящим образом, - к минной войне не готовили. На последнем курсе Питерского ВИТУ военно-инженерную подготовку не преподавали. Что касается Камышинского ВВКИСУ - предмету, еще на втором курсе, было отведено всего сорок часов, а матчасть выглядела так: мины из пенопласта, деревянные тротиловые шашки, с высверленными запальными гнездами, детонаторы из огрызков карандашей с алюминиевыми креплениями для ластика. При проведении первых, и единственных взрывных работ - десятикилограммовый тротиловый заряд не сдетанировал и преподу пришлось ползти к заряду, - все поправить и спасти, что называется, тщедушный мир 'рукожопых' курсантов.
Майора в бронежилете провожали в путь, как Гагарина в космос - с замиранием сердца. Его решительный поступок заслуживал вселенского уважения, но едва за бруствером пропали его ноги, и все вздохнули, послышался голос:
- С вас, мудаки рукожопые, если выживу, кило печенья и газировка!
Спаситель выжил и получил от курсантов заслуженный сладкий приз. Впрочем, никто не принуждал этого делать, просто страх перед минами, тротилом, детонаторам, взрывателям, и взрывам оказался настолько ошеломляющим, что коробка печенья представлялась меньшим из того, чем возможно было вознаградить отважного офицера.
На изучение тактики времени отводилось куда больше, но и к ней Егор относился поверхностно. Да и к чему лукавить, Егор не испытывал тяги к этим дисциплинам - война не входила в его планы. Военный строитель - профессия созидательная!
Но все сложилось иначе. Война безоговорочно вторглась в жизнь Егора и оказалась не просто примитивной игрой 'беги-стреляй' сродни детской дворовой войнушке, а сложной наукой, которую он торопливо, без сна и отдыха, изучал. В этом не было патриотического настроения, просто Егор хотел выжить.

Разведка прошла быстро, в спутанных чувствах и мыслях. Вернувшись, Егор плюхнулся в кровать, решив провести так остаток дня, детально разобрать случившееся. Кровать напоминала дряхлый гамак, и лежать в ней было не уютно. Облокотившись на руку, Егор задумался. Мысли самые простые и ясные, а потому самые страшные не оставляли его в покое и не отступали.
'А если бы в меня попало? - забавлялся он. - Из 'граника'! - Представил. - Бах в живот! Рука в одну сторону, нога в другую, пол уха - на антенне, башка под колеса - всмятку... Тьфу! - не понравилось ему. - А что сразу - убило?! Не убило же! Вот он я - живой!'
Увлеченный водоворотом собственных размышлений, взволнованный и восхищенный сегодняшним нападением, Егор рисовал в мозгу разномастные исходы боя, выкрашивая их, то в цвета траура, то в цвета победы - преумножая, как это часто бывает, свою храбрость и казавшуюся безграничной отвагу.
'Все же чудесный выдался денек!'
Егор был возбужден и даже в таком месте как кровать не мог находиться в покое - то возился, переворачиваясь, словно плыл в воде, то вдруг вскакивал, расправляя, заправляя одеяло, словно очухавшись, что заплыл на глубину, то снова ложился на воду. Некоторое время лежал неподвижно, а вновь поднявшись, сграбастал со стола горбушку хлеба от обеда, блокнот и карандаш и занырнул обратно. Открыв чистый лист, долго выписывал над ним круги - раздумывая, что писать, а сделав короткую запись, захлопнул карандаш в страницах:
12 декабря 2000 года. Сегодня нас обстреляли из гранатометов, всего два выстрела. Первый угодил в обочину, второй едва не попал по 'броне' за которой шла группа прикрытия...

'Буду вести дневник... - задумал Егор, расправив растрепавшийся конец закладки, - ...ради интереса! Когда-нибудь... - мечтательно решил он, - ...напишу книгу. О войне'.

Шел восьмой день командировки. Егору с навалившимися в одночасье задачами и всесторонним инженерным обеспечением было уже не до дневника. Новые события утратили остроту, а короткие боестолкновения и вовсе стали обыденностью. Война вдруг подтвердила смелые предположения Егора относительно исходного для войны возраста - юность: самоуверенная, восемнадцатилетняя, с любовью к риску, к лихости и сметливости, к разгадкам чужих намерений и предугадывания шагов противника, с ночными шалостями, и желанием не быть обыденным, с фантазией, творчеством, простотой и сложностью. Все это тесно переплелось с кровью и потом, жизнью и смертью, мушкетерским 'один за всех и все за одного', и идеологией навязанной спецназовцами - 'своих в беде, не бросать', 'умри, но сделай!'.
Спецназовцы представляли собой особую касту в бригаде. Незадолго до Егора бригада имела статус 'особой', а после реорганизации название сменилось - изменилась структура. Но, как выяснилось, совсем не название определяет назначение воинского коллектива, а люди, костяк которого составляли краповики. Идеология, в основе которой лежали четыре 'кита' - товарищество, аскетизм, дисциплина и дух борьбы, чувствовалась абсолютно во всем, не только в словах: 'Умри, но сделай!', в сравнении с которым, схожее изречение потенциального противника, о котором полвека вторили военные педагоги: 'Сделай или умри!' звучало совершенно беспомощно и по-детски. Выглядело так, что для российских спецназовцев смерть не являлась уважительной причиной не выполнить поставленную задачу.

Из двух маршрутов, основными направлениями которых являлись - улица Жуковского-Тухачевская и улицы Маяковского-Хмельницкого, маршрут Кубрикова Егору понравился меньше:
- Толь, на чьем маршруте подрывов больше?
- Не знаю!
- Неужели ты ни разу не провел анализа? - настаивал Егор.
- Нет, не провел! Отвали, дай поспать! - буркнул Кубриков, уткнувшись в подушку.
- Дай поспать... - обиделся Егор. - Как ты можешь спать?!
- Лежа, - огрызнулся Толик, отвернувшись.
Но Егор горевать не стал, заметив лежащих на солдатских нарах вповалку бойцов.
'Спрошу у них', - решил.
Многие бойцы оказались здесь задолго до Егора, а значит знали о минной обстановке куда больше, нежели он. Правда, их рассказы были сбивчивы и запутаны:
- Нет! Уазик подорвался на Грибоедова...
- На Грибоедова подорвался бронетранспортер! У него тогда заднее колесо вырвало и забросило на дерево! - Точно! Водителя контузило - он еще зубы о руль вышиб!
- Воронка от взрыва была метра полтора в глубину... '152-ух миллиметровый' стоял... Артиллерийский!
- Да! А Уазик подорвался на Жуковского, точняк! Мы еще разведку не провели. Он с комендатуры ехал. Его 'по-проводам' взорвали...
- Там водила только живой остался... Остальные на небе! - солдат, произнесший это, заторопился креститься.
- А на 'Маяковке' - мы обезвредили фугас нажимного действия. Кот нашел. Видели б вы его, как он драпал, когда обнаружил!
- А взрываются везде! Только слышишь взрыв поутру, знай, саперы где-то Богу души отдали! Егор слушал внимательно, вычленяя из рассказов особо значимое - когда и где взрывалось; когда, кто и что обезвредил; когда отрывало руки-ноги или убивало насмерть; когда тянули в носилках и не успевали довезти; когда возвращались, только для того, чтобы сгрузить мертвых и уходили снова, невзирая на обстоятельства и смерть.
'Блин, вот жесть! - задумался Егор, как будто над чем-то неразрешимым. - Так страшно... Стыдно, но страшно! Сегодня Кубриков обезвредил мину МОН-100, на дереве. Там, где обычно останавливались перекурить! Попробуй, усомнись, что курение убивает? И не какой-то дрянью в полтаблицы Менделеева, а убойными элементами в четыреста штук, летящих на сто с лишним метров... Мы все обречены: идти и ждать, подорвут-не подорвут... Нас всех убьют! Прекрасно представляю, как воевали в Отечественную 812 года, когда полки Раевского, Багратиона и ДеТолли не сходя с места, а иной раз не сделав ни единого выстрела, теряли треть людей. Когда несчетное количество ядер и гранат пролетало мимо, а когда вырывало из строя охапками людей, а те, что по случайности еще оставались живы, смыкали ряды, шагая навстречу чистой погибели... Недопустимо сейчас воевать Кутузовскими порядками'...
Война вчерашняя, сегодняшняя и завтрашняя теперь представлялась Бису совершенно ясно и понятно. Понятен был весь ее умысел, и все значение сводилось к тому, чтобы удостоиться нечаянной случайности выжить.
Когда умирающе задребезжал телефон, за палаткой уже смеркалось.
- Товарищ старший лейтенант, идите в штаб, - деловито приказал Бису дежурный и, испугавшись дурного взгляда, добавил. - Вас комбриг вызывает.
- Проституток, демонов и духов вызывают, понял?
Напрочь растерявшись, сержант суетливо поспешил раствориться. Егор натянул берцы и вышел. В палатку он вернулся уже за полночь. Заварил большую кружку чаю, донес ее до кровати и - уснул, успев серьезно подумать:
'А что в действительности значит - война? Только ли это - ужас, боль, разобщение людей, разрушение, смерть и горе... И грех. Как можно думать о том, что это трепетное счастье - дорога к любимой жене и ребенку - путь домой, может оказаться для тебя заминированным, и никогда не привести к тем, кого любишь?! Как можно думать, что в теплой луже после летнего дождя, в которой ты в детстве, сотни раз запускал бумажные кораблики, дул в паруса и так радовался их невероятной быстроходности, может быть спрятана противотанковая мина?! Как можно верить в то, что взрыв фугаса - как раскат безобидной петарды, - не причинит неприятностей, не оторвет ног, рук или головы, от которого можно укрыться за ладонями и зажмуренными до белых мурашек глазами?! Не можно... Не возможно! Но может, война - не только ужас и боль? И вовсе не грех? Что за блажь и невинная радость - хотеть войны? Стремиться на войну? И говорить: 'Она манит! Блин, так тянет на войну!' С детским интересом желать взглянуть на нее одним глазком, как в замочную скважину, чтоб узнать - какая она настоящая. И не потому, что не знаешь и не понимаешь, какая она на самом деле, просто хочется, хочешь потрогать, хочешь пощупать ее, как нечто запредельное - увидеть ее, узнать ее, накормить свой неуемный мальчишеский азарт, чтобы иметь затем это право, говорить: Я был на войне! Я - настоящий солдат! Уже последним умом осознав, что одним глазком смотреть не случилось, - глядел во все глаза!'

Из тяжелого сна, в котором Егор не то полз по узкому тоннелю, не то тонул в каменном колодце, выдернула рука дежурного. А почудилось, будто подцепил его кто багром за шиворот и потянул кверху - где дышать было гораздо легче.
- Товарищ старший лейтенант! - прошептал дежурный над Егором, потрепав за плечо. - Товарищ лейтенант, подъем...
- Я - старший лейтенант, тупица!
- Я так и сказал...
- Сколько на часах?
- Половина пятого...
Меньше, чем через час четыре БТРа и три десятка солдат стояли у ворот КПП, курили. Кубриков досыпал на броне, а Бис выпустив облако теплого пара, глядел на едва брезжащий восток, уткнувшись ртом в ворот куртки, за которым было тепло и ждал рассвета. За скрипучими дверями дислокации не сказка, пелось в какой-то песне - повсюду мины и фугасы, и туман, за который не так шагнул - уже бездна.
Оба разведдозора шли друг за другом. Егор был озабочен, Кубриков молчал, Стеклов курил.
- Кончай курить! Ни черта не видно.
- Я не причем.
- Попробуй найти чего в таком тумане?! Друг друга не рассмотреть.
- Мультик, помнишь? - спросил Стеклов.
- Какой?
- Там фраза была: 'Все-таки хорошо, что мы друг у друга есть'.
- Не-а...
- Напряги мозги! Двое сидят, один другому говорит: 'Представь себе - меня нет, ты сидишь один и поговорить не с кем'.
- Не помню.
- ...а второй в ответ: 'А ты где?' - Первый:'А меня нет'...
- Неа, не знаю такой.
- Вот ты, тупого включил?! - расстроился Стеклов. - 'Ежик в тумане'!
- Точно! - смутился Егор. - Думаю еще, чо-т знакомое...
На перекрестке дозоры разошлись. Бис повернул направо, Кубриков свернул на мост, на Жуковского. Шли тихо, без времени, как правило, саперов никогда не торопят. Но едва группа Биса свернула на Хмельницкого, прогремел далекий взрыв, как показалось Бису на Жуковского, у Толяна. Егор ощутил его кожей, на расстоянии почувствовав колебание далекого и раскатистого грома, а через секунду эхо взрыва захлебнулось в яростном автоматном гвалте, - так предупреждает гроза, прежде чем сорваться ливнем, - громыхнет и забарабанит нервной дробью по асфальту, крышам и козырькам. Егор ощетинился, будто всеми мыслями и чувствами был там, где Кубриков судя по эфиру, не был похож на себя: 'У меня '200-ый' и... два '300-ых'! Ебанный рот, тащи сюда! Куда... куда лезешь, блядь! Назад...'
Разом Кубриков потерял троих, все оказались из прикрытия.
День вышел паршивым, Бис курил в кровати, пребывая в сложных чувствах от которых ему было некомфортно: он радовался. Среди погибших не оказалось саперов, которые сидели перед ним за столом и чистили оружие, как показалось Егору, очень нежно.
Когда по 'радио' объявили сбор, Егор дремал. Кубрикова в палатке не было, из штаба он так и не вернулся. - Почему произошел подрыв? - допрашивал Кубрикова начштаба полковник Крышевский.
Офицеры-саперы сидели рядом. Кубриков поднялся:
- Потому что подорвали, - холодно сказал он.
- Говоришь так, будто ничего не случилось!
- А как говорить?! - вздыбился капитан.
- Как вышло, что пострадали сразу трое?
- Рядом шли.
- А где были саперы?
- Саперы - дальше...
- Не понял: саперы прошли мимо фугаса? - вмешался Слюнев.
- Прошли. 'Прикрытие' не соблюдало установленный интервал и...
- Интервал?! - сузил глаза комбриг. - Какой на хрен интервал?!
- 20-25 метров. Если бы соблюдали...
- Так, почему ты не контролировал интервал?!
- Я шел с саперами. У прикрытия есть свой командир!
- А общее руководство?!
Кубриков смолчал.
- Капитан, прикрытием командует прапорщик! - завопил Слюнев.
- Так точно, прапорщик, а не тупой солдат! Вы не понимаете ситуации... Саперы, разминирование, бронетехника, - гнул пальцы Кубриков, - связь, арт-сопровождение... и еще группа прикрытиия?! Как вы это видите? Боевой порядок - 150 метров со всеми интервалами. Как контролировать 'хвост' дозора на таком расстоянии? На какой х... - сдержался Кубриков, - ...интересно мне прапорщик? Какая у него задача? Идемте завтра со мной - поглядите!
Крышевский махнул длинной рукой, толи затыкая, толи сажая капитана на место. Толик сел.
- Начальник штаба, я не хочу разбираться: кто виноват! На контроль офицеров... Имею в виду ИРД! - приказал Слюнев. - Совсем распоясались!
Вина командира группы прикрытия, как и самих погибших была очевидной, но совершенно ясно было и то, что командование бригады всю ответственность за трагедию заведомо возложило на саперов; правда, открыто обвинять не стали. Побоялись.
- Из разведотдела Группировки пришла очередная сводка, - сменил тему Крышевский, пробежал по тексту глазами, послюнявил указательный палец и перелистнул страницу. - Два дня назад в район Алхан-Чурский зарезали местного мужчину. Есть сведения, что готовится ответ, - поглядел он на офицеров. - У меня всё. Свободны!

В восемь часов утра Егор крался по Хмельницкого, решив не создавать этим утром ни шума, ни стрельбы, и хищно озирался по сторонам:
'У меня есть чутье, - убеждал он себя. - Человек страшно уязвим на войне. Во что-то нужно верить, чтоб не помутился рассудок, в бога, например... Или в жизнь после жизни, как самураи. Странно, но всегда это что-то неосязаемое. Может потому, что к чему не прикоснись на войне - все испаряется и тает на руках, на глазах? Думать об этом не хочется, ведь мысли и желания стекаются к одному - выжить. И если не думать никак не получается, то хочется думать о светлом, - за размышлениями Егор не заметил, как перешли мост через сухую речку и остановились у заставы капитана Султаева; Егор как очнулся. Поросшее травой и деревьями русло реки походило на лощину, и казалось, никогда не знало воды.
'Вернусь к 'девятке' по Лермонтова! Параллельной улицей, - решил Егор Бис. - К черту Хмельницкого! Ничего не случится!'.
Едва бронетехника скользнула в жирную колею, с трудом умещаясь на узкой улочке, спереди из проулка выскочила легковушка.
- Эй, ты, бля... - ударил по сигналу водитель, извергнув парализующий звук сигнала, но 'шестерка' не реагировала.
- Вот, сука, слепая! - выругался Бис, подумав: 'Заблокируй нас здесь, и мы в огневом мешке'; - Уйди нахуй! - вскинул Егор руками. - Сигналь еще!
- Не слышит! - ударил по сигналу водитель.
- Баран! - лязгнул затвором Бис и произвел выстрел вверх оказавшийся добротной очередью, и напугавшая не только легковушку, но и Егора. Точно только теперь заметив огромные тени бронемашин 'шаха' вильнула, ушла вправо и следом вывернула поперек колеи. Все случилось в мгновение. Отчаянно скрежетя тормозами бронетранспортер выпрыгнул вверх, оставив под собой капот 'шестерки'. Легковушка глухо хрустнула, сплюснулась и увязла в земле, распластавшись передними колесами. Когда второй БТР окончательно вогнал мотор легковушки в грунт, Бис болезненно зажмурился, последним увидев, как 'Жигуленок' подбросило кверху и распахнуло багажник.
- Вот, мудило! - недоумевал Бис. - Он нас до последнего не видел?
- А ты хотел? - хмыкнул Стеклов. - Похоже, он поворачивал во двор...
У комендатуры саперы вымазали знаки и бортовые номера жирной грязью. Бис и Стеклов, кидая друг в друга палками грязь, заливались ребячьим смехом, а затем купили водки.

Едва въехав на базу, Биса вызвали в штаб.
'Про тачку узнали?' - подумал Егор, поднимаясь на ЦБУ, где обнаружил комбрига.
- Товарищ полковник, разведка маршрута проведена. Взрывоопасных предметов не обнаружено...
- Ну и херово, что не обнаружено! - не сдержался Слюнев. - Херово ищешь! Не обнаружено! - передразнил он. - Ты не обнаружил, а на Хмельницкого подрыв двух УРАЛов! Есть потери! И они на твоей совести!
Егор повесил голову на грудь, но смолчать не смог:
- Как-то много всего на моей совести. Разделите ответственность?
- Что? - покраснел комбриг. - Вон! Жди снаружи! Поедешь со Стержневым...
Не ответив, Егор хмуро поплелся на выход. Следом вышел Стержнев.
- Поехали? - сказал он. - Я с тобой.
Бис кивнул.
На месте подрыва уже никого не было, кроме ржавой дыры, вырванного бордюра и земли - повсюду. Казалось, она висела даже на сучьях деревьев.
- Егор, глянь - что заложили?
- Судя по размерам... - присел Бис на краю воронки, - ...парочка 122-х миллиметровых мин. Вон, от нее осколок в асфальте торчит.
- Не мало - для такой ямы?
- Здесь была воронка, товарищ полковник. Правда, не такая глубокая.
- Утром проверили?
- А как же! - шевельнул Егор куст. - После вчерашнего донесения на кортах маршрут пролезли - была пустая...
- Откуда тогда?
- После нас заложили... В готовую воронку... чтобы время не тратить! Значит... - Егор отодвинул поломанный бордюр, - ...двигаясь обратно - нарвались бы! Не подвело чутье! Спасибо Лермонтову!
- Кому? - удивился Стержнев.
- Да, это я так - о своем, товарищ полковник - не парьтесь!
- Поехали, - позвал Стержнев.
Вернувшись, Егор буквально завалился за стол с дневником, с удовольствием записал о случившемся и задумался:
'А в прошлой жизни...
Я...
Я в прошлой жизни...' - и наспех стал записывать:
Я в прошлой жизни был пират, но не повешенный на рее,
Волной не выброшен на берег, а поглощен пучиной вод.
Как все, был увлечен войной и звонкой жаждой приключений,
В таверне ромовых забвений - твоей сражен был красотой...
В походах рвутся паруса - и ветер тянет нас за нити,
Как много сделали открытий земли и света чудеса;
Пиратский кодекс берегли, что был прописан кровью с ромом...
Твои глаза мне были домом, а сердце - колыбель любви!
Я весел, беззаботен, пьян; Бессмертен в пистолетной драке;
И в абордажевой атаке заговорен от всяких ран.
На теле выколот Нептун - лишь одному ему я верен,
За это шлет мне он... - уверен, - ...твой нежный стан на берегу.
И вот, когда уж горизонт чернел вдали земли полоской,
И этот берег, с виду плоский, назвали нам - Анауак...
Здесь кланялись Тескатлипоке, ацтеков приносили в жертву,
И мы, подобно бризу-ветру, пришли сюда не просто так.
Страной туземной обречен, на смерть привёл Кортес Великий -
На пике новых мне открытий, стрелой индейской был сражен.
Мой прах укутал океан, - в твоей груди не брошу якорь,
Меня убил индейский пахарь и будет небом проклят он!

Егор захлопнул карандаш в блокноте. В палатке давно спали, тускло горела настольная лампа. Солдат-истопник осторожно, чтоб никого не разбудить, выгребал золу из поддувала. Егор потянулся и по-стариковски шаркая, побрел к кровати.

Утром 23 декабря 2000 года на Хмельницкого снова прогремел взрыв. Это был уже третий подряд фугас за последние три дня. Противника Бис не видел, радиоуправляемое взрывное устройство обнаружить не смог. Оставалось радоваться, что пока обходилось без потерь. Практика уже сложилась - противник не позволял саперам даже приблизиться к фугасу, не то, что обнаружить, подрывал сразу. Так что 'пока без потерь' считалось крутым результатом. Бис и Стеклов по маршруту ходили рядом - нарушали инструкцию, как заметил бы Бис; но этому никто не противился - вдвоем всегда веселее, пусть и в нарушение приказа.
- Мы совсем как камикадзе, скажи? - зевнул Стеклов с соседней кровати.
- Наверное, - ответил Егор. - Хотя... - подумал, - ...нет. Не похожи.
- Особенно ты! - подначил Стеклов. - В зеркало давно смотрелся?
- А, ты про это... - сообразил Бис.
- И про это тоже: три дня подрывают - точно, камикадзе!
- Как-то читал про них: историки до сих пор изучают камикадзе, рассматривая через призму культуры, как феномен.
- Ну, а я, что? Не феномен? - возмутился Стеклов.
- С тобой понятно: ты - Вовка-дурак! - беззлобно сказал Егор. - С ними все по-другому: они - загадка японской культуры, японской души. Никто ее не разгадал и не понял их сложные чувства... Смотрел как-то хронику Перл-Харбор с оцепенением, забыв себя, испытывая к ним необъяснимое уважением и чувство горечи. Смотришь, и ничего не понимаешь: люди, решившиеся на самоуничтожение - они как гипноз!
- Мы тоже можем погибнуть - и никто нас за это не уважает. Как говорят в Группировке: 'один сапер на фугас - отличный показатель'. Саперы гибнут ежедневно и штабные свыклись с этим, потому что от штабных палаток ходят до столовки и до нужника! Для них человека угробить - клочком бумаги подтереться!
Егор чувствовал, как закипает в жилах кровь.
- А воронку сегодняшнюю видел? - не унимался Стеклов. - А ты не соглашаешься! Я же говорю - мы камикадзе... только пешие.
- Пешие? - деловито прикурил Егор очередную сигарету от истлевшего окурка.
- Пешие, - повторил Стеклов. - Просто повезло сегодня...

Вечером Егор вспомнил о Кате. Последнее время он вспоминал о ней редко. Разве что, когда ложился спать, она неожиданно появлялась в закрытых глазах совсем голая. После таких свиданий побаливал низ живота. Но чаще, мирно сложив руки на груди как покойник, Егор грезил о ее небесно-васильковых глазах и темно русых волосах. Или схватив карандаш, писал стихи прямо на фанерной стене за спинкой кровати:
В объятьях прерий пахнет мятой и поросло всё зверобоем,
Здесь лес под солнцем иллюзорен в душистой дымке костровой.
Здесь все окутано покоем - прилив о берег бьёт каноэ,
Ручей с холодною водою теперь приют пиратский мой...
Здесь на ладонях Гор Скалистых мой дух безропотно скитался,
В зеркальной глади растворялся прохладных глянцевых озёр,
Я хмурил тучи над землёю, на влажных берегах Миссури,
И падал в селях после бури, и грезил о любви с тобой...
Ковыль себе вплетая в пряди, с вечерним пропадал дождём
И в послегрозовом закате я видел ночь с твоим лицом.
Глаза твои - луга цветные...

- Товарищ старший лейтенант, Черенкова - нет! - выпалил влетевший дежурный, вместо привычного доклада о готовности роты следовать в столовую.
- Нет... - повторил Бис еще увлеченный собственными мыслями. - Что значит - 'нет'? А где? Ищите! - сказал Егор, спугнув дежурного взглядом.
Через десять минут Черенков стоял перед Бисом пьяный.
- Да все в поряде у меня, товарищ старший лейтенант... нервный стресс со мной случился! А чо, немного же тоже можно! Вы же тоже...
- После ужина построение роты в палатке... - сказал Егор, прежде чем успел разозлиться.
- Это залет, Черенков! Я подумаю, как тебя наказать?
- Да ладно! Чо вы себя за это не наказываете?
- Старшим в жопу... - не успел огрызнуться Бис.
- Ой-ой! Старшим... Большая разница - один год!
- Определяющая! - уточнил Бис. - Читай Устав, там все написано!
- Нет времени. Я фугасы ищу. Это вы в сторонке ходите! Да чо разговаривать, - чо вы мне сделаете?
'По-справедливости... - думал Бис, - ...объяви выговор, лиши увольнения... Ну кого испугаешь этим на войне?'
Но Бис справедливостью не болел. В его настроении она не обладала силой способной противостоять или защитить. Как было в юности: кто сильнее, тот и прав. В те времена это был особый закон - основной регулятор отношений человека и человека, их прав и обязанностей - воздаяние за деяние, вознаграждение за труд, и этот закон с лихвой умещался в кулаке. Ведь люди, как животные, без слов понимают только силу, которая либо карает, либо возносит. Правда, второе происходило с Егором по настроению и только тогда, когда чужая слабость была непреодолимо жалкой. Заступиться за слабого - с Егором случалось крайне редко. Пожалуй, в характере Егора не был чего-то необычного для большинства людей, те же желания присущи любому, идти по-нечаянному настроению толпы, и только для того, чтобы оказаться по другую сторону надругательства. Очень часто Егор сам становился зачинщиком унижения слабости, с которой мирится просто не мог, и тогда он был жесток. Он не оправдывал себя, и не считал, что действует по зову толпы, но солдаты к нему тянулись, потому что Егор с его злой жизнью, жестокими испытаниями и наказаниями был в родной стихии.
Небрежно схватив солдата за ворот, Егор выволок его из палатки и сходу нанес два удара в область уха, от чего солдат стремглав ушел к земле.
- Еще? - спросил Бис, приводя Черенкова в чувства. - Еще, - спрашиваю?
- Не надо...
- Еще раз рот откроешь, я тебе все зубы посчитаю, ясно?!
Черенков понимающе кивнул.
- Егор, оставь все до утра, - поднял голову сонный Кривицкий. - Время уже позднее - выспаться надо?
- Хорошо, - согласился Егор. - Завтра, в семнадцать часов, построение всего личного состава на 'тактическом поле'... Рота, отбой!
Внутри Егора все клокотало. Уткнувшись в подушку, он жмурился, но Черенков стоял перед глазами, ухмылялся.
Через четверть часа Егор уснул.
Каждая неделя, каждый день, каждый час становились повторением предыдущего часа, дня, недели. Ощущение скорого несчастья действовало на Биса угнетающе, подпитывая это чувство чередой страшных событий связанных с гибелью саперов на улицах города. С особым отчаянием и беспомощностью Егор ждал очередного поражения.
'Игра, какая-то... День сурка! - думал Егор, вернувшись с маршрута. - Подъем, затем - разведка с очередным подрывом, возвращение и обед... Вот формула суток!'
Возвращение из бесконечных смертельных блужданий по городу в скрипучую, трепещущую на пронизывающем ветру ротную палатку уже само по себе казалось уютным счастьем.
Уже не так бережно как прежде Егор открыл дневник, и коротко записал:

24 декабря 2000 года.
Повторился вчерашний день.
Там же - на Хмельницкого.
Думал: Федорову - пиздец!
Диаметр воронки - 2,5 метра, глубина - 1,5.
Четвертый фугас за последние четверо суток!

- В две шеренги, стройся! - Егор стоял перед строем на 'тактическом поле'.
Тактическое поле, на бровке которого строилась рота, представляло собой пустырь, за которым в густых зарослях крылись две 'двухэтажки' и водонапорная башня с крышей постовой вышки. Эта пустошь являлась северной границей дислокации бригады, за которой открывались взору огромные по площади яблоневые сады, совхозные поля, поселок Алхан-Чурский и аэропорт 'Северный'.
Тактическое поле несправедливо кем-то прозванное, как 'поле чудес' никогда не представляло собой какой-либо тактической, тем более чудесной ценности, за исключением разве что натыканных повсюду табличек с угрожающей надписью 'Осторожно, мины!' и небольшого квадрата на его окраине, площадью около пятидесяти квадратных метров, на котором, опять же кем-то неизвестным, было решено проводить практические взрывные работы с саперным взводом. Могло показаться странным, что периметр учебного квадрата не имел четких границ и носил исключительно условный характер, но саперы, как известно всегда относились к особой касте отрешенных или - как нередко можно было слышать - одноразовых, к которым как водиться своя зараза не пристает, и потому к красноречивым предупредительным знакам, белеющим в том числе и посреди учебной площадки, относились несерьезно и даже с некоторым пренебрежением. Одним словом - 'отморозки'!
Цель, которую преследовал Бис, собрав в этом месте личный состав, была проста и банальна - наказать Черенкова.
- Рядовой Черенков, выйти из строя! - скомандовал Егор.
Солдат небрежно выпал из строя, развернувшись на месте.
- Следуешь за мной точно вслед моего шага; дальше скажу, что делать!
Педантично, с предельной точностью Егор Бис выверял расстояние, выбирая на подмороженной почве место для очередного следующего шага. Временами он делал недлинные, но точные прыжки, иногда приседая и проверяя грунт штыком, уводя за собой солдата к центру поля. Черенков ничего не понимая, неуклюже повторял командирские движения, двигаясь позади, гримасничая и дурачась над действиями командира. Наконец остановившись, Бис развернулся к солдату. Застыв на месте, Черенков покачнулся и замер, игриво балансируя на правой ноге и не понимая, что происходит. Совершив несколько птичьих взмахов руками, он, наконец, застыл по стойке смирно, робко приставив поджатую ногу к первой.
- Напрасно веселишься... Ты на минном поле!
'Бряхня! - тяжело дыша, как собака от долгого лая, думал Черенков, но тут же раздумал, - ...чего ради Бису скакать, как козлу, всем на потеху? Не такой он человек... Неужели - правда? Мины?' - только теперь выражение веселости на лице Черенкова сменилось неверием и упорством не способным на борьбу и страдания.
В сущности, мало кто верил, что поле усеяно минами, как гласили таблички. Во-первых, при взрывных работах саперы передвигались в пределах учебного квадрата совершенно свободно, не обращая внимания на границы отведенной территории. Во-вторых, в водонапорной башне напротив войсковые разведчики выставляли на ночь 'секрет', который каким-то удивительным образом пересекал поле в темное время суток.
Егор сунул в руки Черенкову штык-нож, достал пачку сигарет, вкусно улыбнулся и с наслаждением закурил: - Формуляра минного поля не дам, - его нет. Зато у тебя есть нож! Слушай команду: кру-гом!
Черенков повиновался, но когда опомнился, Биса рядом не обнаружил. Он уходил прочь с поля.
'Ты на минном поле!' - как гром среди ясного неба прозвучали слова 'старлея'.
Черенков торопливо шагнул за Бисом, но оступился, - одумался.
'Ах ты, сука! Завел меня на мины, сволочь! Тварь! Я знаю что делать! Или нет... Блин, такого я не ни разу не делал! Мой косяк! - брыкались солдатские мысли. - Бис-сука, возомнил себя... В следующем бою убью! Убью, суку... тварь такую! - пришел в себя Черенков, очутившись на земле. - Господи, вокруг мины... и я! - скульнул он. - Где они стоят? Сколько их? - ошалело зыркал Черенков стараясь по демаскирующим признакам обнаружить оголившиеся фрагменты мин. - Где эти чертовы мины! Где стоят! Ебанутый Бис... его выебут за это! Блин, что мне делать! Помоги мне, Господи! Мамочка, помоги... Старлей-сука, вытаскивай меня отсюда! Не пойду никуда, буду стоять! Как отыскать мину?! Кто поможет? Какой я дурак!' - кружило в голове.
Бис приблизился к строю.
- Товарищ лейтенант, а с каких пор здесь мины? - спросил сержант.
- А я разрешал разговаривать в строю? - бросил Егор взгляд на сержанта. - Спрячь личный состав метров на тридцать... чтоб никого не зацепило если рванет. Выберется - построение в расположении. Нет - сразу за мной! Не забирать! А то еще кто подорвется... - Егор видел, как внимательно его слушают и до конца не верят. - Сержант, командуй! - приказал Егор, украдкой взглянув на Черенкова.
Нащупав на земле выпавший из рук штык, Черенков одеревенелыми руками вогнал клинок в мерзлый грунт, - всего на пару сантиметров! Черенков поднял полные ужаса глаза. Бис демонстративно пошел в палатку.
- О, Егор! - обрадовался Стеклов. - Чаю будешь? Одному не охота... Где был?
- На 'поле-чудес'... - признался Егор.
- А-а... ты же с Черенковым разбираешься?
- Уже... разобрался.
- И что с ним? - выставил Стеклов две кружки.
- На минном поле стоит...
- Ты серьезно?! - распрямился Стеклов.
- Серьезно.
- Ты сдурел! - поставил Стеклов чайник, не донеся кипяток до кружек. - Идем, посмотрим?!
- Спасибо. Пока не хочу...
- Ладно, ты пей... Я быстро!
Егор с тоской заглянул в пустые кружки:
- Ну вот, попили...
Вообще, ждать было не в привычке Егора. Бороться с нетерпением ему всегда давалось с трудом - в такие минуты он терял счет времени. Выскочив из палатки, он стремглав побежал к полю и то, что он увидел, его потрясло - весь личный состав располагался на бровке поля: кто на корточках, кто - пригнувшись, а кто и вовсе лежал на земле, координируя действия Черенкова и двух саперов.
Черенков из последних сил ковырял мёрзлую твердь, оставляя позади себя борозду взрытой земли, а саперы двигались ему навстречу, орудуя саперными щупами.
У Егора отлегло от сердца.
'Вот черти!' - разглядывал Бис саперов.
Он расправил клапан солдатского кармана забитого землей и заглянул Черенкову в глаза:
- Жизнь - штука вредная, Черенков. От неё все умирают. Это же не вечный дар, а временный займ... Когда-то придется отдать! - уже уходя сказал Егор.
- Егор подожди! - догнал Стеклов. - Идем вместе... Что-то я совсем не пойму, откуда здесь мины?
- Какая разница? - взглянул Егор на Стеклова.
- Да просто, знать: когда натыкали?! Не было ж ничего?
- Это тебя натыкали... - мины устанавливают! Нет здесь мин. Только не растрепи никому!
- А, понял! А я думаю... Погоди, не понял, так мин - нет?
- Нет, - отмахнулся Егор. - Фикция, чтобы солдаты не шарились где не надо.
- Пустое поле с табличками... И кто придумал!
- Я. Видел - таблички обращены внутрь, а не к противнику?
- Не, не заметил... А чо внутрь?
- Чтобы тебе было видно, дубина! Смотри, не сболтни кому!

Глаза твои - луга цветные - мне часто видятся в природе,
В капризной плачущей погоде, и на карнизе той скалы.
Но там, где волны бьют о берег, давно не слышен плёс прибоя
И Терек в ожидании боя, осиротел здесь от войны.
Здесь едкий дым - прикрытье прытких, здесь бег в атаку нервным строем,
И глинозём защитным слоем - окрас для тела боевой,
Здесь небо красной жгут ракетой, как будто гасят сигарету,
За срыв короткой эстафеты на полосе передовой.
И только в водочной нирване, что я ищу на дне стакана,
Между атак бинтую раны, портянкой грязною с ноги,
Я падаю на снег спиною и этой мерзкою зимою
Смотрю в израненное небо, и вижу там глаза твои...
Косыми моченый дождями ковыль себе вплетаю в пряди,
Сбриваю брови страха ради, победу чуя над врагом.
И в городских трущобах ада, развалин где-то посреди
Нужна была одна награда - что ждешь - и я не победим!
Пройдут бои, и свежий ветер домой наполнит паруса,
И нет милее мне на свете, чем сердцу милые глаза,
И хрупкий стан на полустанке с надеждой ждущий эшелон,
В грязи пугающие танки и слёзы градом на погон!
И запахи лесного бора витают в небе грозовом,
И горы, и глаза-озёра на теле вижу я твоём...
Все жизни не обыкновенны! Прожил я в этой двадцать лет -
И в этой жизни я - военный, а ты, по-прежнему, мой свет!

- Толь, прочти, а? Хочу узнать мнение...
Егору с трепетом смотрел на Кубрикова, который, казалось, читал целую вечность, и неодобрительно цыкнул в одном месте.
- Ну... как?
- Даже не знаю. Я как-то стихи - не очень...
- А что читал тогда?
- Дай, я, - сказал Стеклов, выхватив из рук Кубрикова листок.
По глазам Стеклова было видно, что возвращался он к началу текса не единожды.
- Интересно... - хмыкнул Стеклов. - Как тебе удается так здорово написать? Даже про Грозный - красиво!
Егор был доволен, и уснул с улыбкой.

- Ничошная улица... - сказал Егор, глядя на 'восьмиэтажки' с обрушенными, словно объеденные гигантскими грызунами крышами.
- Представь город в былой красе?
- Угу... - представил Егор, - наверное, красивый! Эта улица, должно быть, была зеленой, и первой, что видел человек прилетевший самолетом в Грозный. Катился такой гость в такси, восторгаясь красотами и людьми с их кавказской учтивостью, улыбался им, приветливо машущим ему - долгожданному гостю этого благодатного края. Мечтал, как хорошо было бы здесь жить, работать, растить детей. И никак не смог бы вообразить, что ему может статься здесь смертельно опасно, и придется бежать из города впопыхах, схватив детей и самое необходимое. Бросать красивый дом, работу, лишь бы не оказаться забитым заживо камнями, прежде учтиво улыбающимися людьми, в чьих глазах нет презренной хитрости, а есть мудрость кавказских старцев...
- Ух ты, как поэтично загнул! - польстил Стеклов. - Книги не пробовал писать?
- Нет. Ща каждый дурак книги пишет! Еще я возьмись - и воевать некому станет... Смотри, печальный близнец сталинградской мельницы Гергардта.
- Напоминает хромую дворнягу... - сказал Стеклов, - ...воняющую гнилью.
- Не, ну ты кинолог - тебе видней! - рассмеялся Бис.
- Фугас! - послышался вопль. - К бою!
Фугас обнаружили в разломе асфальта заваленного мусором на перекрестке с улицей Окраинной, сапер Гузенко заметил головную часть снаряда.
- Гуз, прими, - Егор передал автомат и сбросил снаряжение на землю. - Будь на связи!
До воронки было шагов пятнадцать. Бис опустился на колени и подполз к разлому поближе, пристроив бинокль к глазам:
- Кажись, действительно, фугас... - сказал он в рацию. - Готовьте накладной заряд и мое шестиметровое удилище!
- И что с ним будем делать? - переспросил Гузенко.
- Фугас на удочку ловить! С помощью него с безопасного расстояния натащим накладной заряд на фугас, вот что! Хитро я придумал?! - Егор отполз назад. - Ну, где же ты? - заговорил он с собой. - Мина обнаружена, чего ждешь? - пытался понять Егор подрывника. - Почему не взрываешь?
Не последовавший в момент обнаружения взрыв фугаса настораживал. Последнее время фугасы, управляемые по проводам встречались редко. Теперь они чаще служили приманкой для радиоуправляемых, или были ложными. Но могли быть исключения.
Егор выбрался с дороги и проверил накладной заряд на шесте. Удилище было срублено накануне, и еще источало душистый липовый запах. Сержант Никулушкин с расстояния длины шеста натащил накладной заряд на фугас, и выполз из зоны поражения. Гузенко зажал концы проводов в клеммах подрывной машинки, повернул переключатель и ударил по пятаку толкателя. Облако пыли накрыло воронку, на дне которой оказалась разломленная надвое болванка снаряда.
- Артиллерийский? - спросил Стеклов.
- Пушечный, - нахмурился Бис, - а может, гаубичный...
- А калибр?
- 152 миллиметра, кажется... '...-Ш-501', - прочел Бис едва читаемую маркировку. - Не встречал таких, - признался Егор, - Странный? Не сдетонировал, и раскололся... Отсырел, что ли? - пригляделся Егор и вскочил на ноги. - Бля, 'Ш'... это шрапнель! Как я сразу не понял!
Егор ковырнул дротик с оперением и бросил его Стеклову.
- Классная штука!
- Высокоэффективная! Во время Первой мировой - батарея французов применила шрапнель по походной колонне немцев, уничтожив его шестнадцатью выстрелами на дальности пять километров... Семьсот человек - шестнадцатью выстрелами!
Под снарядом ничего не оказалось - на элемент неизвлекаемости не хватило времени, Егор извлек нижнюю часть и неуклюже, рассыпая трухлявое бризантное вещество начиненное дротиками, потащил ее к машине.
В штаб Егор отправился, прихватив снаряд - хотел похвалиться перед комбригом, но на ЦБУ был один дежурный - старший лейтенант Копра, командир химвзвода.
- Жека, а где Слюнев? Крышевский?
- Обедают.
- А... ясно, - поднял Егор трубку телефона, соединившись с инженерным отделом Группировки.
- Слу-ща-ю-ю... - услышал Егор голос на другой стороне.
- Алло, раз-вед-ка про-ве-де-на, об-на-ру-жен фу-гас на Х-мель-ниц-ко-го, пи-ши-те ко-ор-ди-на-ты... как слышите меня?
- За-пи-сы-ва-ю...
- Барс-16, по улитке - 4; ка-ли-бр - 152, маркировка '...-Ш-501', ш-рап-нель... Ш-рап-нель!
- Не по-нял... пов-то-ри!
Копра задумчиво смотрел на Егора, подперев голову руками. Повторив координаты, Егор положил трубку:
- Я-зык сло-ма-ешь по-ка до-ло-жишь! - по слогам произнес Егор.
- Еб-нишь-ся! - передразнил Копра.
Оба расхохотались.
- Представляешь, а я целый день так!
- Я бы не смог, - признался Егор, - честно!
- А я не смог бы, как ты! Мы с Крышевским сидели здесь, тебя слушали в эфире, пока ты разминировал. Что нашел?
- Вон, - кивнул Бис на железную половинку.
- Ни черта себе! - разглядел 'химик' дротики. - Это шрапнель?! Охренеть!
- Жек, а Слюнев знает?
- Знает, заходил пару раз - когда в душ шел и обратно, но... ты ж знаешь - ему до фонаря! - Копра увлеченно 'разбирал' снаряд. - Смотри их сколько!
- Ну ладно, пойду я...
- Давай, я доложу Крышевскому, что все нормально!

Из тяжелого сна Егора выхватил звон телефона.
- Крышевский, - представилась телефонная трубка. - Бис, группу саперов на выезд... спецоперация... колонна в парке... проверка, приказ и погрузка в 4:40 и миноискатели не забудь... оба!
- Алло? - спросил Бис, выслушав информацию не уместившуюся с первого раза в голове.
- Ты все понял?
- Да... - удивился Егор, - ...миноискатели и так 'оба'...
Впопыхах собравшись, саперы выбежали, продолжая одеваться на ходу. Серое утро выкрикивало голосом Егора короткие команды:
- Бегом!.. На месте!.. Становись!.. Проверить снаряжение!.. К машине!
Приказ никто не доводил, все уже сидели на броне. Саперы погрузились, колонна тронулась и остановилась только на Маяковского, где ждали саперов.
- Товарищ старший лейтенант... - подкрался Чечевицын, - ...я автомат забыл...
- Ты, долбаёб грёбанный! Какого хуя - ты забыл! Ты куда ехал?! - взорвался Егор. - Я же сказал:
провериться! - замахнулся он. - Бегом под броню! Вернемся - убью!
К работе приступили сразу, и Егору не осталось времени думать и переживать. Работа предполагала, куда большие психологические нагрузки, нежели мысли о забытом автомате:
'Хорошо, хоть в расположении забыл, ни где-то... там...'
Работа была адресной, по имевшейся у 'фээсбэшников' информации о наличии в адресах боевиков и оружейных схронов, но уже который дом был пустым - Егор сбился со счета. В очередной раз, сдернув двери саперной кошкой, спецназовцы вошли внутрь, осторожно пройдя по скрипучим половицам. Никого.
Вернувшись на базу, Егор вспомнил про забытый автомат.
- Ну, ты, мудила забывчивый, сюда иди! - заорал Егор, когда дежурный доложил, что Чечевицын оружие не сдал.
- Как не сдавал?! Он забыл его в роте...
- Никак...
- Книгу выдачи мне! - не дослушал Бис, и набросился на Чечевицина со всей мальчишеской страстью, на которую был способен.
Чечевицын потерял автомат в парке, прислонив его к БТРу перед посадкой, когда приводил снаряжение в порядок. Бис доложил комбригу, и автомат вскоре был обнаружен в парке под одной из машин. Он оказался без сумки с магазинами, но Егор доложил, что все на месте. Проблем с командованием и так хватало, а теперь Биса обвиняли в беззубости и некомпетентности.
- Знали бы они, какие у меня зубы! - орал Егор на солдата. - Я убью тебя, суку, если до конца моей командировки ты не восстановишь четыре магазина с патронами... - убью, понял?! Идти: покупай, меняй, воруй... но чтобы к концу... Ясно!
- Так точно...
- Не найдешь - расстреляю у стенки!
- Понял, - дрожал Чечевицын.
- Вперед!
Этим же вечером Егору передали письмо от Кати. На тетрадном листе, между строчек, просматривался контур очерченной ручки сына. Егор прижался лицом к бумаге, нюхал, желая почувствовать детский молочный запах, но бумага не пахла:
'Здравствуй мой милый, родной, ненаглядный!
У нас все хорошо. Потому что я знаю, если у нас все хорошо - все хорошо будет и у тебя. Не волнуйся за нас. Сейчас уже ночь. Наконец уложила нашего сына, перегладила все белье (он у нас такой поросенок - стирать можно бесконечно!) и решила написать тебе пару строчек. Обвела тебе его ладошку, пока спит, чтобы ты видел какой он уже большой. Времени писать совсем не остается. Пишу, а у самой глаза закрываются.
Но самое трудное справиться с собой и не думать, что каждый день, каждый час с тобой может что-то случиться. Я и не думаю об этом - днем сыночек не дает скучать - а вот сейчас щемит сердце при мысли этой. Но я не думаю.
Мама допоздна работает, приходит затемно. Она когда приходит, от них с Никиткой, еще шумнее становиться. Отец каждый вечер у телевизора, смотрит новости. Сынок тоже. Сгоняет деда в кресло, ложиться на диван, я даю ему бутылочку, он ест. Сам.
Мне очень понравилось твое стихотворение обо мне, очень красивое.
Целую тебя за него - нежно-нежно. Твоя Катя'.

Егор перечитал письмо три раза, и теперь разглядывал слегка неаккуратные буквы.
- Засыпала милая, - шептал Егор, чувствуя, как пылает лицо. - Устала, моя хорошая. Поспи... Скоро все кончиться...
Война приняла совершенно иную форму, нежели год назад. Она превратилась в партизанское противостояние, и по всему чувствовалось, что такой она будет долго. Стадия кровопролитных боев с бандгруппами Басаева и Хаттаба - как говорили в телевизоре - завершилась вместе с трансляцией ужасающих кадров тяжелых боев казавшиеся результатом работы художников превративших черно-белую хронику Великой Отечественной в цветную, просматривая которую не верилось, что это происходит в 2000-ом, а не в далеком 43-ем. В редких репортажах из Грозного журналисты рассказывали о каких-то невероятных спецоперациях в горных районах Чечни, а на равнине с их слов войны больше не было.
В промежутках между задачами, чаще во второй половине дня Егор, как и все, бездельничал, проводя время в постели. Спал, бесцельно рассматривал блуждающих по палатке солдат, время от времени перечитывал записи в дневнике:
'31 декабря 2000 года - двадцатый день командировки...'

Для Егора это был очередной Новый год в Чечне, в Грозном. С утра - разведка, а с обеда - веселые проводы уходящего 2000-го. В сущности, огромной радостью служило само возвращение из разведки, а тут еще многообещающий праздник. Саперы прикупили куриных окороков, зелени, газировки и три мешка спиртного - мешок водки и два - пива. - Берем мешками... Ну, куда такое! - возмущался Егор, но не противился.
- Предложение рождает спрос! - важно сказал Толик, выгружая мешок из БТРа.
Все аккуратно уложили под кровать и распределили обязанности - кому и что готовить. Кубрикову достались салаты.
- Не хочу я кубриковских салатов! - сопротивлялся Бис. - Он их топором крошит! Ножом нельзя, что ли! На хрен такой салат, который в рот не помещается! - Бис, Кубриков и прапорщик Кривицкий весело шумели у палатки. - Нормальные салаты... - обиделся Кубриков.
Калининградец Кубриков имел прибалтийский акцент, слушал тяжелую музыку и носил длинную челку при относительно коротком затылке. Из гражданки предпочитал косуху, кожаные штаны с тесьмой по швам и футболки с аппликациями рок-музыкантов. Любил хорошо покушать. И поощрял любого рода протесты против традиционных норм поведения. Но себе такого не позволял. На критику реагировал спокойно, с юмором, излюбленно повторяя: 'Нас родиной не испугаешь!'.
Генка Кривицкий, тридцати трех лет от роду, коренастый и низкорослый, гладко выбритый и рано поседевший, служил в саперной роте на технической должности. Не так давно его перевели из роты материального обеспечения, по причине которую никому не открывал.
'Я, знаете, на чем всех вертел?! Вот именно! - в гневе Генка был потешен. - Я свое отслужил! Какие фугасы?! Я - повар! Мне на хрен ничего не надо!' - любил повторять Генка, хвастаясь перевалившей за 'двадцатку' выслугой. Генке, как профессиональному повару, достались окорока, Егору - собака.
Псина неизвестной породы сидела на привязи на хоздворе. Выглядела старо, но какое это имело значение - это было мясо, а мясо на войне, как известно, дефицит.
- На войне бешено вырабатывается Кортизол - гормон стресса, - сказал Бис помощникам, оглядев автоматный патрон. - А в мясе помимо белков, углеводов и жиров содержится Тестостерон - гормоном агрессии, - саперным обжимом Егор выдернул пулю из гильзы, отсыпал на глаз порох и вставил пулю на место, плотно обжав дульце гильзы. Затем он скрутил с автомата дульный компенсатор, дунул в пластиковую бутылку сигаретного дыма и накрутив ее вместо пламегасителя, смастерил глушитель. - Этот гормон заставляет мужчин охотиться.
- Товарищ старший лейтенант, вы уже ели собак? - спросил первый. - Говорят, корейцы на Дальнем Востоке всех собак пожрали.
Егор укоризненно взглянул на солдата:
- Говорят, говорят... Говорят, говно едят! - передразнил Бис, скинул автомат с плеча и ловко подхватив рукой, попробовал прицелиться.
- Отсутствие у животного страха перед смертью сохраняет в мясе природный гормон агрессии, а это как раз то, что нам нужно! - сказал Бис. - 'Может, это полная чушь? - между тем подумал он. - Но какая к черту разница: у людей на войне и так мало радости!'
Звук выстрела получился не громким. Мясо промыли и порезали, Егор стоял с окровавленными руками и с наслаждением курил, выпуская дым с таким увлечением словно хотел растопить падающие вокруг снежинки.
Запутавшись в брезенте из палатки вышел Кривицкий с водкой, а следом - Кубриков с чашкой винегрета.
- Старого провожать будем? - спросил Генка. - Кружки взял? - оглянулся он на Кубрикова.
Толик улыбаясь, запихал в рот салат.
- Хорош, закусь трепать! - вырвал Кривицкий тарелку. - За кружками дуй!
'Каких только чудес не увидишь в новый год, - удивился Егор, - прапорщик командует капитаном!' Водка оказалась приятной.
- Закусывай! - предложил Толик Егору.
- У меня руки грязные, помыть бы?
- Давай, - Кривицкий без жалости плеснул на окровавленные руки из бутылки, как обычную воду.
Выпив еще, снова закурили. Маринованное мясо отставили в сторону и занялись костром.
- Ген, Слюнев нас не любит? - сказал Егор, глядя на огонь. - Весь штаб не любит саперов... и меня это злит!
- А чего ему тебя любить? Ты ж не девочка?
- Мы делаем важную работу...
- Ну, молодец! Вот и делай! Чего на них злишься? Вот ты на них злишься, а они смотрят на тебя и ничего не поймут! От чего, ты думаешь?
- Не знаю. Не думал...
- Вот и они не думают. Спят они в своих кроватях с полными ртами сладких слюней, и не вспоминают о тебе. Думать они начнут, когда тебя убьет: как собрать, упаковать, нарядить, отправить и закопать... Но ты не падай духом!
- Падать некуда... Он давно живет на носках да стельках...
Процесс жарки был бесподобен. Мясо источало ароматный дымчатый запах на всю округу, и казалось, что люди, попавшие в облако горячего мясного аромата, на какое-то время становились заложниками дыма. Шашлыка хватило на три тоста: за старый год, за новый и третий...
- Егор, у меня предложение, - сказал Кривицкий, - посетить санчасть, поздравить женщин.
- Давай, сходим... - согласился Егор.
Кривицкий заглянул под кровать, достал бутылку водку, сунул ее под куртку:
- Полено возьми... - протянул он чурбак.
- Это еще зачем?
- В Новый год и без подарка?! А так, - Кривицкий постучал по дереву костяшками пальцев, - и подарок и тепло. Там женщины, думаешь, кто им дрова колет? - прихватил Генка два чурбака. - Вот именно... Сами!
В санчасти стол оказался необыкновенно красив, не такой как у саперов, и Егор сразу понял, что в нем не так. На нем были те же армейские кружки с отколотой эмалью, те же ложки и тот же хлеб, но нарезан он был тонкими ломтиками и лежал на бумажной салфетке; в неглубокой тарелке сыр и колбаса. Салат Оливье и винегрет. Все было мелким, как любил Егор, не то что винегрет 'А-ля Кубрикофф'. Столовые приборы, посуда - все на салфетках и скатерти.
- Дамы, - поднялся Кривицкий, - Оль, Наташка, от всей души поздравляем Вас с наступающим Новым годом! Ежедневного счастья вам, здоровья и любви!
- Спасибо, мальчики... Наше счастье зависит от вас: всегда возвращайтесь живыми!
- Так, - сказал Кривицкий, занюхав колбасой, и отправив ее в рот, - сделаем небольшой перерыв?
Через четверть часа снаружи послышались звуки бьющейся посуды и голос Кривицкого. Ворвавшись в дверь противоположного крыла 'госпиталя на колесах', Егор увидел перевернутую армейскую кровать, сваленную тлеющую печь, несколько матрацев и подушек завернутые в синие одеяла, маленький стол в углу, на котором стояла бутылка спирта и два флакона с физраствором. Из-под кровати торчали ноги майора Шумейкина обутые в берцы.
- Ген, ты чего натворил?!
- Доктора потерял! - развел Кривицкий руками. - Не видишь его? Только что здесь был!
- Вон он, под матрацем - ноги торчат...
- Точно! Шума... - позвал Генка.
Шумейкин в ответ простонал.
Егор выволок Кривицкого из палатки, извинился, и, мотаясь, оба направились в расположение роты.
- Какой урод, а! Не, ну ты что не согласен, что ли? Урод же?!
- Почему вдруг - урод? - спросил Егор.
- Я у него как-то спирт попросил... А он не дал! Я ща попросил, - опять отказал!
- Разве он должен тебе? Может, нет спирта? - защищал Егор Шумейкина.
- У него нет, потому что он весь выжрал!
- Ну и все! Забудь! И вообще, какое тебе дело, что он делает со спиртом? - Бис перешел на шепот. - В конце концов, Шумейкин все-таки майор, не боишься?
- Ты смеешься?! Значит, когда в Дагестане ты нос майору расшибил, все нормально было, а я Шумейкину, - нет?!
- Во-первых, тогда случайно получилось. А во-вторых, он моего солдата при мне избивать стал... Что мне было делать?
- Вот... Вот видишь! И я не сдержался!
- Ладно, идем! Скоро Новый год, в конце концов... Солдат поздравим...
Роту застали в разгар новогоднего настроения. Солдаты и офицеры сидели за столом с Кубриковым во главе: - Где были? - спросил он.
- В санчасти, - признался Кривицкий.
- Молодцы! Мы их тут ждем, а они...
- Ну ладно, ладно... Наливай, а то уйдем!
Генка сел рядом с Егором:
- Егор, я позже сгоняю в медроту еще разок?
- Не надо тебе в медроту... - строго сказал Бис.
- Ладно, ладно...
- Я серьезно! Не трогай майора!
- Егорушка, спирта позарез надо!
- Для чего? У нас спирта, как говна за баней! Тебе мало, что ли? Не ходи туда!
- Хорошо, не пойду! - пообещал Генка.
- Все! - сказал Егор. - Больше к этому разговору не возвращаемся!
А через час вошел дежурный по роте:
- Товарищ старший прапорщик, принесли...
-Заноси, - в палатку внесли носилки, на которых лежал начмед. - Егор, я все объясню!
- Какого хрена его притащили!
- Выслушай! Я пригласил... извиниться хотел... Новый год все-таки! А на носилках... потому что Шума отказался, сказал, что ему трудно ходить. - Кривицкий был убедителен.
- Ладно! - сдался Егор. - За стол-то посадишь или будет лежать?
- Конечно, сядет!
Начмед сел рядом с Кривицким. На его лице была гематома, глядя на которую Кривицкий некоторое время смотрел с выражением художника, скрестив руки на груди. И также, не отрываясь, разлил по кружкам.
- За 'лося'... - сказал Генка.
В следующую минуту все выпили, но едва Шумейкин успел убрать кружку от губ, как последовал сильнейший удар в лицо. Майор рухнул на пол.
- Гена, твою мать! - выкрикнул Бис. - Что ты делаешь?!
- Не... Посмотри какой урод! - недоумевал Кривицкий. - Спирт зажал! Нету у него... А у нас пьет, не отказывается!
Егор закрыл лицо руками, но через секунду уже думал:
'А что? Прав ведь Кривицкий!'
Нерешенное дело новогоднего вечера превратилось в восторженную карусель-свалку, которую уже ничто не могло остановить. В эту ночь, как в сказке про Золушку пригодились все: карета-носилки, два кучера, ротная беседка, где состоялся невиданный по грандиозности бал, полевой госпиталь, превратившийся после двенадцатого удара курантов в холодный гараж и многое другое...
Как больной, Шумейкин вел себя сносно, проявляя терпение и недюжую выдержку. Бровь сшили сами, обычными капроновыми нитками, вымоченными в разбавленном спирте. Шумейкин поцелованный Генкой на дорожку в носилках был отправлен обратно в медчасть.
Последним вечером уходящего года Кривицкий разошелся не на шутку - 'штурмовал' артиллерийский дивизион бригады, где служила его бывшая жена, с которой он, то желал мириться, то хотел убить. Плакал из-за ребенка, оставшегося без отца, вновь охотился на начмеда. Засылал носилки к артиллеристам, и никто не мог понять за кем. В очередной раз, призвав с собой двух солдат, Кривицкий отправился повторно свататься к бывшей жене. Но это обернулось бытовой разборкой. Генку и саперов 'уложил' под автомат офицер-артиллерист, Кривицкого скрутили и вернули в роту. До наступления Нового года оставалась четверть часа. Егор прилег, прикрыл глаза и не заметил, как навалившаяся на веки темнота поглотила его в одночасье, изменив календарный год.

С утра на базе состоялось построение личного состава бригады, на котором ни Биса, ни Кривицкого не оказалось. Они были на маршруте. Комбриг проверил по подразделениям расход личного состава, порадовался тому, что праздник прошел без 'потерь', поздравил всех 'выживших' теперь уже с наступившим Новым годом, пожелав всем здоровья и удач, и открыл красную папку.
- Товарищи офицеры и прапорщики, сержанты и солдаты! - сказал он. - Из пункта постоянной дислокации в наш адрес поступил ряд поздравительных телеграмм аналогичного содержания, и приказ командира части о награждении офицеров бригады государственными наградами, - комбриг передал папку замполиту, получив из его рук две красные коробочки.
- Указом Президента Российской Федерации от 9 августа 2000 года номер 5373 'За мужество и героизм, проявленные при проведении специальной операции по уничтожению незаконных вооруженных формирований' старший лейтенант Копра Евгений Александрович награжден орденом 'Мужество', - зачитал майор Хлебов.
- Старший лейтенант Копра, прибыть для вручения государственной награды! - скомандовал Слюнев.
- Я! Есть! - звонко ответил Копра. - Товарищ полковник, старший лейтенант Копра для награждения прибыл!
Полковник Слюнев закрепил орден на груди офицера.
- Поздравляю, молодчина!.. Встать в строй!
- Служу Отечеству!
- Указом Президента Российской Федерации... - продолжил замполит, - от 27 июля 2000 года номер 9742 'За мужество и героизм, проявленные при проведении специальной операции по уничтожению незаконных вооруженных формирований' майор медицинской службы Шумейкин Андрей Михайлович награжден медалью Жукова.
- Майор Шумейкин, прибыть для вручения государственной награды! - скомандовал комбриг.
По строю прокатилась волна ожидания, но начмед из строя не вышел.
- Майор Шумейкин, ко мне! - громче прежнего произнес Слюнев. - Медрота, где начмед?
- Похоже, погиб в новогоднем бою! - сказал как бы про себя Хлебов, но так чтобы комбриг слышал. - Подорвался на мине со спиртом! - продолжал он шутить.
- Заболел, товарищ полковник! - доложил военврач лейтенант Николаев. - Не смог выйти!
- Не смог?! - разозлился комбриг, понимая, что замполит Хлебов прав. - А мне по одному месту, что он не смог! Не может ходить - таскайте на носилках! Вперед, за начмедом! - приказал он.
В очередной раз за сутки майора медицинской службы Шумейкина вынесли из расположения роты на санитарных носилках. По строю прокатился плохо сдерживаемый смех. Пострадавшего поднесли к комбригу, опустив к ногам.
- Что случилось? - склонился Слюнев, разглядывая распухшую бровь, наспех сшитую нитками, свисавшими на глаз шторкой.
- Виноват, товарищ полковник, - пробормотал Шумейкин, - ошибся я, связавшись с дурной компанией!
Не найдя слов, Слюнев аккуратно положил медаль Жукова майору на грудь.  

ДЕНИС ЛИ