Узник лагеря «Ревир»

Даже с учетом того, что грубая прикидка наверняка многого не учитывала - побегов, коллаборационного рекрутства, выкупов и изъятий сердобольными женщинами под видом мужей или сыновей, с учетом всех возможных поправок и допущений - просто вдумайтесь в соотношение этих цифр...

Снимок, сделанный в 1961 году в крепости фотографом Михаилом Ананьиным, тогда обошел полмира. Мужчина без ноги, плачущий у глыбы развороченного железобетона, - участник обороны крепости Владимир Иванович Фурсов. 22 июня 1941 года он был сержантом минометной батареи 125-го стрелкового полка.

Война застала его в северо-западной части Кобринского укрепления. Этот участок бойцы не должны были оборонять, им предписывалось выходить в район сосредоточения. Сержант Фурсов с группой бойцов пробился в сторону железнодорожного полотна, участвовал в боях в районе Бреста и тяжелораненым попал в плен.

Из воспоминаний Владимира Фурсова:

«В июле немцы объявили, что мы являемся военнопленными, и на гужевом транспорте стали свозить в Южный городок... Здесь был создан первый на советской земле фашистский концлагерь смерти. Вся огромная территория городка была буквально завалена тысячами тяжелораненых, в воздухе стояло страшное зловоние от разлагающихся ран; вокруг раздавались крики и стоны...

В этой кошмарной, трудноописуемой обстановке я впервые увидел хирурга Ивана Кузьмича Маховенко. Он ходил с группой наших врачей и медицинских сестер среди беспомощно лежащих раненых. Он внимательно осматривал раны и у каждого щупал пульс. После этого санитары, фельдшеры и медсестры разносили раненых по отсекам казарм городка. Вместе со мной в первый корпус были помещены 50 человек раненых.

...Иван Кузьмич по строго заведенному распорядку каждое утро обходил раненых своего корпуса, но их с каждым днем становилось меньше и меньше. Подходя к больному, он неизменно определял пульс, а мы с тревогой и надеждой смотрели ему в глаза...

Мне он всегда говорил: "Сильное у тебя сердце, сержант. Ты должен выжить". А следовавший за ним наш «палатный» врач Цирюльников обычно добавлял: "Тебе бы 2-3 яйца и 15-20 граммов сливочного масла, ты бы, Фурсов, не только выжил, но и ногу удалось бы тебе спасти".

В эти дни голод был самым страшным нашим врагом. Положение усугублялось тем, что кто-то из санитаров передавал больным самосад. "Закрутка" стоила порции (80-100 г) суррогатного хлеба или черпака баланды - единственного нашего суточного рациона. Доведенные до отчаяния люди меняли свой рацион на эту зелень. Такой "закруткой" накуривались до десяти человек, так как достаточно было одной затяжки, чтобы потерять на какое-то время сознание. Иван Кузьмич и другие врачи решительно с этим боролись.

Доктор Ильин (врач городской больницы. - Авт.) спас меня от неминуемой гангрены, а Иван Кузьмич боролся за мою жизнь и хотел сохранить ногу. Силы мои иссякали, рана начала гноиться.

После гибели последних защитников немцы под конвоем повели санитаров искать под руинами крепости медикаменты. Как сейчас помню этот день - 16 сентября. При утреннем обходе Иван Кузьмич сказал мне, что под развалинами крепостного госпиталя откопали некоторые медикаменты и он сможет ампутировать ногу. Это был последний шанс на спасение жизни.

После ампутации я несколько дней не приходил в сознание. В те дни в операционной дежурила замечательная медсестра Аня Каменева, которая тоже как могла боролась за наши жизни. Во время ее короткого отсутствия санитары сочли меня мертвым, положили на носилки и понесли во двор, где трупы складывались в штабеля, а ночью вывозились в расположенный неподалеку овраг. Но и на этот раз судьба даровала мне жизнь.

Санитаров встретила Аня, она узнала меня и потребовала поставить носилки. Сама побежала к Ивану Кузьмичу, который немедленно явился и по едва уловимому пульсу установил слабые признаки жизни. Он велел вернуть меня в палату, где-то достал медикаменты, сам ввел подкожно лекарства.

Только 22 сентября я впервые после операции открыл глаза. Аня сохранила мои порции хлеба, вероятно и свои, сделала затирку и накормила меня.

Вскоре не стало Ивана Кузьмича, его куда-то увезли, а также и многих медицинских сестер, в том числе и Аню. Спасаясь от верной гибели, некоторые врачи, фельдшеры и медсестра Шумская бежали, а мы, раненые, остались умирать медленной мучительной смертью.

К марту 1942 года из 12 тысяч тяжелораненых бойцов и командиров в концлагере осталось в живых не более ста человек. Лагерь немцы ликвидировали, а оставшихся раненых перевезли в другой лагерь, под Бяла-Подляску...»

Владимир Фурсов без ноги прошел через немецкие лагеря и каким-то чудом сумел выжить. В середине сороковых он наконец добрался домой.

А дома его считали погибшим. В тот день мать пришла на вокзал встречать младшего сына - Владимирова брата. Но так случилось, что тот поезд на полчаса опоздал, а пришел другой, на котором приехал Фурсов. Увидев Володю с подвязанной штаниной, мать рухнула без чувств.

Но нога, оказалось, в жизни не главное. Скорее, как раз в силу ее отсутствия Владимир Иванович избежал участи многих освобожденных военнопленных, не отправившись после войны из немецких лагерей прямиком в лагеря советские. Фурсов преодолел свое увечье, не раскис, поднялся, налег на учебу и стал профессором Алма-Атинского университета.

Все годы он носил в сердце память о своих спасителях и был безмерно счастлив известию, что Иван Кузьмич жив и заведует больницей в подмосковном Ногатине.

Потом была длинная переписка и наконец случай вырваться в командировку в Москву.

«Трудно описать, с каким чувством и трепетом я подошел к двери и нажал кнопку звонка, - вспоминал Владимир Иванович. - Я не мог представить себе нашу встречу».

Дверь открыла женщина с грустным лицом. Фурсов назвался.

Они вошли в комнату, где никого не было. Женщина сказала: «Вот здесь он жил» - и заплакала.

Иван Маховенко умер всего за месяц до этой несостоявшейся встречи.

Другого дорогого человека - Аню Каменеву - спасенному узнику «Ревира» разыскать тоже не удалось.

Вернемся к фотографии. Малоизвестный факт: фотокорреспондент Михаил Ананьин, бывший партизан, и сам потерял на войне стопу. Ему лучше чем кому бы то ни было понятны чувства человека на костыле, приникшего к бетонной руине...

Камни на снимке - предположительно развалины порохового погреба, находившегося напротив участка кольцевой казармы 44-го стрелкового полка по другую сторону рукава Мухавца на территории Кобринского укрепления. На этих гектарах десятилетиями стоял артиллерийский полк, где историческим артефактам предпочитали образцовый порядок.

Облагораживая территорию, артиллеристы подрывали остатки стен и на увещевания научных сотрудников мемориала отвечали: у вас хватает своих гектаров, а мы у себя подровняем... Кстати, исчезновением остатков бывшего бригитского монастыря, где при Польше и первых советах была тюрьма, мы также обязаны аккуратным артиллеристам.

Василий Сарычев

источник