Деревенщина в очках

Герой этого интервью гораздо меньше впечатлил одного из интервьюеров, оставившего в качестве предисловия к интервью весьма нелестную характеристику:
Этот респондент был рекомендован... как "типичный представитель старой школы" армейских офицеров и интеллигентов. Поэтому думаю, что несколько личных замечаний о нем будут к месту. Мое впечатление от респондента – деревенщина в очках. В интеллектуальной беседе он выглядит как деревенщина. У него были большие трудности с пониманием некоторых вопросов. Когда мы говорили об оценке разных видов трудовой деятельности, он повторял некоторые утверждения снова и снова, вне зависимости от их релевантности. К примеру, он говорил, что в Советском Союзе нет свободного выбора работы, и что никто не был гарантирован от ареста.

В начале интервью он долго был нервозен, его руки дрожали и казалось, что его больше заботит впечатление, которое он производит на меня, чем ответы на вопросы. Он стесняется и себя самого и своей принадлежности к определенному советскому типу, человеку образованному, но тем не менее плотно связанному с рабочим классом и крестьянством. Его русский не всегда адекватен, при чтении вопросов вслух – он настаивал на такой процедуре, он постоянно читал "несколько" вместо "насколько" и "инженерных" вместо "нижеприведенных". Он привык произносить "г" в окончаниях родительного падежа как "г" а не как "в". Эти замечания могут показаться несколько снобистскими, но я уверен, что они отражают факт, о котором говорили респонденты: культурный уровень "новой интеллигенции" ниже уровня старой. И в довершение всего у него были очки в узкой черной оправе, которые он хранит в жестком футляре, пользуясь ими лишь для чтения, что напомнило мне некоторых европейских эмигрантов, "нашедших дорогу" в Америку. По большому счету, я сказал бы, что он скорее остается деревенщиной, чем армейским офицером.

Респондент #175
[Это запись интервью с кубанским казаком, профессиональным офицером. Он служил в армии с 1920 по 1943 гг. Позже он командовал немецкой дивизией снайперов. В 1941-м он воевал с немцами под Москвой, в 1942-м под Сталинградом, в 1943-м под Харьковом. В 1943-м он попал в плен и провел шесть месяцев в ужасных условиях - Инт.]

Начальник офицерского лагеря в Линцбурге любил повторять: "Ваше правительство отказалось вступить в Красный Крест, поэтому о вас не заботятся так, как об остальных". Пленные из других стран жили гораздо лучше, чем мы. Американцы получали письма и посылки. Мы же кормились отходами, гнилой картошкой.

Позже я лучше познакомился с жизнью гражданского населения. Контраст с тем, что говорил наш Политотдел. Потом прибыли русские офицеры, одетые в немецкую форму с русскими погонами, например, майор Иванов. Он сказал, что он из РОА и дал мне газеты – с декларацией Власова, со статьями Малышкина. Он рассказал, как формируются кадры пропагандистов, хотя до конца эта работа еще не доведена. Мы долго разговаривали. Я спросил его, почему он носит немецкую форму и где он квартирует. Он прямо сказал, что на данный момент все еще сидит за колючей проволокой, и немцы контролируют его деятельность. В школе пропагандистов 90% русских и 10% немцев, но они пытаются уменьшать число последних. Он добавил, что у них вообще нет денег, поэтому люди вынуждены носить немецкую форму, так как невозможно заказать собственную.

Я уже слышал о Власове по ту сторону фронта и видел его листовки вместе с немецкими. Это соседство губило все дело, немецкие листовки были идиотскими. А ведь заниматься пропагандой было так легко. В лагере-тюрьме в Днепропетровске мы видели рисунки на стене, погоны и пр. И во Владимире-Волынском мы встречались с их пропагандистами. Но в то время я еще испытывал страх, боялся нажить трудности на свою голову. Я все еще был на другой стороне. Я был уже разочарован в Советах, но здесь, в тюрьме, я, разговаривая с офицерами, почувствовал это разочарование еще острее. Во Владимире-Волынском 450 офицеров вступили в РОА.

Я отправил письмо Власову, но не получил ответа, потом Малышкин ответил, что он не может приехать к нам. Через три месяца я написал снова, указав, что я согласен с идеями РОА и хочу вступить в нее. Снова никакого ответа. Потом я попросил любезного зондерфюрера в нашем лагере поговорить об этом в Берлине. Он привез мне письмо от Власова. Неделей позже одиннадцать человек, включая меня, отправились под немецким конвоем в Берлин.

До этого времени среди заключенных офицеров было много споров о документах, пропаганде. 80% или даже больше офицеров и солдат приветствовали РОА. Среди тех, кто не вступил в РОА, был генерал Зайцев. Он сказал: "Я тоже за вас, но немцы всё испортят, поэтому я предпочитаю остаться в стороне" (говорят, что позже немцы расстреляли его). Под Берлином двенадцать генералов, включая Лукина, бывшего коменданта Кремля, были временно освобождены, но позже снова арестованы. Комиссары были против РОА, но некоторые партийцы вступали в нее.

Причины вступления лежали не только в материальной выгоде, но и в убеждениях. Когда большевики вошли в Польшу, заключенные из тюрем бежали на Запад, они предпочитали Запад и РОА встрече со своими. 12000 человек из моего лагеря перебежало в РОА, они были изможденными и полуголыми. Под Прагой они показали свой идеализм.

С 1943-го я был в "резерве". В это время все попытки Власова доказать немцам необходимость РОА не приводили ни к чему. Только в 1944-м он добился успеха. Тогда открылась офицерская школа с двумя неполными курсами.

Первая дивизия действовала на Одере, оказала большое моральное воздействие на Красную Армию, солдаты даже перебегали к нам. Вторая дивизия была укомплектована, но не вооружена, только 50% людей имели оружие. Запасная бригада была сформирована из военнопленных (12000 человек) в конце 1944-го - начале 1945-го.

Первая дивизия в Праге была против Советов и против немцев. Вторая дивизия и Запасная бригада никогда не участвовали в боях. К военным частям были приданы немецкие офицеры связи, интенданты, "консультанты" и пр., они контролировали приказы и матчасть. По этой причине неоднократно возникали разногласия, порой острые, о которых докладывали Власову. Постепенно посты интендантов и финконтролеров перешли к нам. Остались лишь немецкие офицеры связи, но на их контроль соглашались лишь под протестом. Приказы, которые давались немцами, не исполнялись. Например, первая дивизия контролировалась полковником Херре из ОКВ, он прервал маневры. Буняченко не повиновался его приказу о том, что маневры должны быть отложены. Часто вызывали Власова, и вопрос решался в присутствии Кестринга [генерал "добровольческих соединений" - ИП]. Если нужно было послать человека в Берлин, командиру власовского соединения не дозволялось отправить кого-то к Власову. Документы должны были выправить немцы, и они затевали целые расследования, порой отправляли зондерфюреров. Полной свободы действий не было.

Кестринг вел двойную политику, с нами он был одним человеком, с немцами другим. Власов часто задавал вопросы в его присутствии, но не получал помощи от него.

Бойцы Каминского большей частью были крестьяне-добровольцы. Я встретился с ними под Мюнзингеном. Среди них были беглые красноармейцы, беглые военнопленные, бродившие в лесах на оккупированной территории или освобожденные на местах. Организация и дисциплина были очень низкими, процветало мародерство и полная свобода действий в населенных районах. Они участвовали в Варшавском деле [подавлении восстания - ИП], мы были очень раздосадованы, они компрометировали нас.

В Мюнзингене их расформировали, рядовой состав отделили от офицеров, последних дали мне для обучения. Их было 87. Среди них был лейтенант с погонами подполковника, сержант в звании майора и другие. Через три месяца были выпускные экзамены, их всех разжаловали.

Каминский повышал в звании не за эрудицию, а за храбрость. Они все были стопроцентными антибольшевиками. Позже они признали, что им стыдно за варшавский эпизод. Я думаю, что то, что произошло в Варшаве, было результатом:
1) психологического политического рабства,
2) [плохой] дисциплины
3) самой структуры бригады - застой в деятельности "дружины", полупартизанское формирование и женщины.
На 12000 человек у них набралось 15000 вагонов, они забирали все - от граммофонов до коров.

В первой дивизии как и у нас за пьянство и пр. налагались суровые наказания. Те, кто вышли из-за колючей проволоки, вели себя дисциплинированно и спокойно, но остальные дебоширили. Тогда их стали разъединять, деля на небольшие группки, через пару месяцев они успокоились. Были случаи невозвращения после увольнений, драк и так далее. Позже этих офицеров отправили в первую дивизию.

Старые эмигранты. С точки зрения Власова все должны были объединиться для общей борьбы. Немцы были снисходительны к старым эмигрантам. К примеру, полковник Архипов, старый эмигрант, начал с капитанского чина. Генерал Туркул, Перемыкин и остальные. Разницы не было. Когда генерал Туркул прибыл, он отсалютовал Власову шашкой.

В Дабендорфе в начале 1944-го. Большие тайные споры среди наших людей. К примеру, кто-то говорил: немцы не могут победить, посмотрите на их злоупотребления на Украине и в Белоруссии. Потом возникла идея вступить в контакт с Англией (через Италию?). В январе 1945-го Трухин сказал мне, что два человека были посланы на Запад для контактов.

Над Мюнзингеном летали самолеты союзников, говорили, что с них сбрасывали пакеты со значком РОА. Будто бы для того. чтобы показать, что они с нами. Несколько офицеров во главе с Поздняковым были выбраны для переговоров с США. Трухин говорил, что если бы немцы узнали, они бы уничтожили нас.

Трухин был высоким худым человеком в возрасте за пятьдесят, офицером царской армии. В Красной Армии он занимал высокие позиции: возглавлял оперативное управление армии, преподавал в Академии им. Фрунзе. Он был добрым человеком, хорошим оратором, в военных вопросах демонстрировал дальновидность и здравый смысл. Часто его и Власова позиции различались: он давно предсказывал, что немцы проиграют войну. Власов был волевым человеком, решительным и непоколебимым. Он понимал ситуацию, но в оперативных вопросах Трухин его превосходил.

Буняченко прибыл перед самым образованием РОА. Я думаю, что он был немецкой марионеткой, насколько можно судить по его действиям. Он и я начали работать одновременно, я в офицерской школе, он в первой дивизии. Власов говорил мне: новые двизии должны быть устроены так, как если бы они были частью буняченковской первой. Откроем офицерскую школу, для последующих дивизий будем использовать офицеров из первой. Предполагалось, что Буняченко будет помогать мне, но он этого не делал. Я поговорил с Трухиным, настаивал на расширении преподавательского состава, но Буняченко пронюхал об этом.

Среди моих курсантов был генерал, один курс школы был для младших офицеров, другой - для старших.Буняченко хотел забрать моего начальника штаба. Как правило он информировал Кестринга. Но я не отпустил начштаба. То же произошло при расквартировании. У меня было 400 человек, Буняченко предоставил нам один барак и заставил офицеров спать на многоярусных койках. Через немецкого генерала я добился лучших условий размещения, но Буняченко отменил мой приказ.

Когда первая дивизия направилась к Берлину, что-то произошло (Гроссер ??), Буняченко что-то замыслил. Власов послал мне сообщение, чтобы я был готов принять командование дивизией. На следующий день я случайно услышал. что командиры недовольны Буняченко. Власов должно быть предвидел это, но не мог ничего поделать, не мог убрать Буняченко, так как тот был назначен немцами. Поэтому Власов всегда "был начеку" по отношению к первой дивизии. Первая дивизия двинулась к Праге, хотя изначальный приказ гласил: выдвигаться к Линцу, чтобы соединиться с казаками и остальными - всего бы их было 82000 человек плюс венгры - и уйти в горы. Кто дал приказ идти к Праге - Власов или Буняченко? Власов был вынужден послать человека, чтобы приглядывать за Буняченко.

Буняченко был начальником штаба в красноармейском корпусе. Он был человеком неистового нрава, грубияном и пьяницей. Он был приземистого сложения и плешивый. С немцами же он вел себя как "хороший парень".

В моей школе был немецкий капитан (сейчас он в Ландсхуте), сперва он был строг. Когда мы меняли расположение, он потерялся по дороге. Были ли у нас те, кого заслали немцы? Не знаю, должно быть были, из русских, например, Бруннер.

Политический инструктаж в моей школе. Велся профессиональными пропагандистами, к примеру, Калюжным. С ними хорошо обращались. После того как началось формирование частей, немцы уже не вмешивались. Но в начале, в школе пропагандистов в Дабендорфе были и немецкие инструктажи. Я часто тогда спрашивал: "Зачем это?", мне отвечали: "Сиди тихо". Наша авиационная часть была невелика, ей командовал генерал Мальцев. Немцы запрещали им вести бои совместно с немецкими соединениями.

У КОНРа были различные отделы - оттуда прибывал штабной контингент, через КОНР и Трухина поддерживалась связь с остальными соединениями.

Политической активности я не припоминаю. Я знал только о "Национальной Молодежи" после капитуляции. Политических группировок у нас не было.

До первой дивизии многие служили в немецких частях. Власов организовывал поездки на восток. В этих частях работали пропагандисты, большую роль играла газета Жиленкова. Начали поступать просьбы о переводе к нам. Людей из Дабендорфа посылали в такие немецко-русские соединения (все должности старше сержантских занимали в них немцы). Писались рапорты об этой ситуации с требованиями, чтобы офицерский контингент был русским. Позже немцы частично удовлетворили их.

Другая школа под началом полковника Тарасова (немецкая) не имела отношения к РОА, она готовила людей для немецких вооруженных сил (у него также была школа унтерофицеров). Потом возникла моя офицерская школа. Однажды 24 человека из тарасовской школы прибыли к нам перед выпуском. Они были экипированы лишь наполовину и должны были получить немецкую форму. Но кто-то из шеренги спросил: "Нас возьмут в РОА?". Прозвучала команда: "Те, кто хочет присоединиться к РОА, три шага вперед". Вышло около 40%, их так недоэкипированными и послали ко мне в Мюнзинген. Под конец тарасовскую школу закрыли, часть преподавателей перешла ко мне.

И здесь гадать об авторе особенно не приходится. Начальником офицерской школы РОА был полковник Койда. Заглянем в справочник К.Александрова "Офицерский корпус РОА":

Дальше нестыковка. Александров пишет:
По документально не подтвержденным данным, в 1938 г. арестован органами НКВД и в 1939 г. освобожден. "Документально не подтвержденные данные", очевидно исходят от самого Койды. В одном гарвардском интервью Койда ничего не говорит об аресте в Томске, где он тогда служил ("В 1939 г. я был командиром полка в звании майора"), зато утверждает, что в 1942 г. 4 месяца допрашивался в НКВД, почему он не вывел из окружения артиллерию.". Якобы его спасло то, что в армии была нехватка командиров, а генерал Ефремов его хорошо знал. Далее в том же интервью он утверждает, что не был членом партии.
В другом интервью (предисловие к которому приведено в самом начале) излагается совершенно иная история:

Карьера Койды во время войны богата крутыми поворотами. При обороне Москвы подполковник Койда командовал стрелковым полком, отличился при освобождении Наро-Фоминска 26.12.1941. "Красная Звезда" написала на следующий день:

С другой стороны, всего месяцем позже командир 222 стрелковой дивизии полковник Бобров разразился более чем красноречивым приказом:

19 мая 1942-го Койде присваивают звание полковника, он назначается на должность командира вновь сформированной 184-й стрелковой дивизии. Дивизия вступает в бой в составе 62-й армии на Дону и 24 июля имя комдива появляется в сводке:

184-й дивизии (и с ней, очевидно, Койде) удалось выйти из окружения, затем она принимала участие в Сталинградской битве.
Четырехмесячные допросы в НКВД (от которых он спасся благодаря генералу Ефремову) вписать в биографию Койды 1942 г. не удается никак. 457 полк до марта вел позиционные бои, в окружение не попадал, а (напротив попавший в окружение) Ефремов покончил с собой 19 апреля 1942 г. 184 дивизия в окружение попадала, но Ефремов к тому времени уже не мог никого спасти, да и командование дивизией во второй половине 1942-го Койда никому не передавал.

Дальше очередной кульбит: 23 января 1943 г. шифрограммой штаба фронта его отстраняют от командования дивизией, но уже 27 февраля новой шифрограммой возвращают на прежнюю должность. В гарвардском интервью Койда рассказывает о февральской стычке с полковым комиссаром-пьяницей, без санкции которого Койда (утверждавший, напомню, что он не член партии) не мог отдать ни один приказ. В конце концов, комиссара якобы застрелил начальник штаба дивизии. За что наверняка поплатился бы, если бы они не попали в плен.

В самом начале марта 1943-го 184 стрелковая дивизия попадает в окружение под Кегичевкой. По документам Койда числится пропавшим без вести с марта 1943-го.

(кликабельно) Обд-мемориал.

Любопытная справка, которую штаб 184 дивизии отправил в главное управление кадров Красной Армии 28 сентября 1943 г., гласит:

К январю 1944-го полковник Койда (назвавшийся при допросе Семеном Михайловичем) действительно уже почти год находился в плену. Утверждение о том, что он "командовал немецкой дивизией снайперов" останется на совести интервьюера.
Последующую биографию достаточно подробно излагает К.Александров:

Несмотря на "активное участие в политической жизни" публикаций в "Часовом" или "Добровольце" мне пока обнаружить не удалось. В архиве И.Хоффманна сохранились две рукописи Койды - "Офицерская школа РОА" и "Запасная бригада".

спасибо