Из воспоминаний голландского добровольца СС о наступлении на Москву

"— Мне вы можете не говорить, будто кому-то из вас не страшно на Русском фронте. Но это ничего не меняет, — сказал командир нашего патруля, суровый воин, награжденный Железным Крестом 1-го класса.
Произнеся эти слова, он закричал:
— Вперед!

Однако наше продвижение было очень медленным. Нам мешали огромные снежные сугробы и ледяной ветер, от которого наши носы и уши моментально побелели. Через некоторое время нам стало легче двигаться вперед, благодаря танкам, на броню которых мы взбирались и ехали таким образом почти до самой цели. К этому моменту уже стемнело. Танки «Панцеркампфваген IV» были окрашены в белый цвет, но ничто не могло замаскировать красный накал на выходе их выхлопных труб. Это делало танки хорошо различимой мишенью для врага.

Приблизившись к деревне на краю леса, в которой, как было отчетливо видно, уже шел бой, мы начали спрыгивать с брони. Как всегда, вокруг нас была равнина, на которой было нельзя найти прикрытие. Остатки советских войск, находившихся в деревне, предприняли несколько вялых попыток обстрелять нас, а также выпустили в небо одну или две осветительные ракеты. Но на этом все закончилось. Бой стих.

Золотое правило, обязывающее бойца после наступления темноты передвигаться бесшумно, теперь потеряло всякий смысл. За ревом моторов танков и скрежетанием гусениц мы даже с трудом слышали приказы наших командиров. Неожиданно в нашу сторону раздались выстрелы со стороны леса. Наши пулеметчики тут же открыли ответный огонь. Однако сразу за этим из леса последовали очереди, выпущенные из русских пулеметов, расположенных в разных его концах. Это было заметно по тому, что в очередях периодически мелькали трассирующие пули. Такого интенсивного огня я не видел никогда прежде. К счастью, советские пули пролетали выше наших голов.

Однако у русских были орудия, огонь которых, что называется, пробуждал в нас страх божий. Калибр их ствола был 76,2 миллиметра, т. е. даже больше, чем у танковой пушки. Однако нас пугали не столько размеры снарядов, как то, что нам не были слышны выстрелы орудий. Зато нас оглушали взрывы в момент приземления снарядов, которые неожиданно обрушивались на нас.

Когда эти орудия открыли огонь по нам, грохот разрывов их снарядов заглушил даже пулеметные очереди. Казалось, от взрывов вздрагивала сама земля. На местах свежих воронок все заволакивало желто-коричневым дымом. Снова и снова мы пытались найти укрытие, прячась за танками. Снова и снова наши командиры выгоняли нас оттуда. Однако мы опять ползли к танкам, как испуганные дети, прячущиеся за мамину юбку в поисках защиты. Но нам не было спасения.

Русские артиллеристы концентрировали свой огонь именно на танках. И нам казалось, что мы очутились в аду. Бесконечные снаряды, сыпавшиеся с неба, пугали нас до смерти. Мы больше не ощущали кусающего холода, а наоборот, вспотели настолько, что нам хотелось сбросить свои маскировочные куртки. Но лишь огонь стихал, мы, действуя автоматически, продвигались вперед на несколько метров, точно так же, как делали это прежде сотни раз во время тренировок. Ручные гранаты, которые мы перед боем засовывали себе в сапоги и за ремни, мешали нам бежать, но мы все равно шли вперед. Правда, это продолжалось недолго, и вскоре мы уже снова вжимались в землю под огнем русских и могли лишь ползти по снегу.

Среди нас уже были раненые. Некоторые из них так орали, что их крики были слышны даже в грохоте боя. Умирающие судорожно дергались в снегу. Но через некоторое время они затихали. Порою в их теперь уже не таких белых маскировочных куртках была всего одна небольшая дыра от пули. Но они были мертвы, и снег укрывал их, словно саван.

Без танковой поддержки наша фронтальная атака определенно захлебывалась. Но танкистам было теперь не до нас. Их пушки разворачивались то вправо, то влево, стреляя по лесу. В воздухе стоял черный дым, комья снега периодически взмывали в небо. Зарево горящих деревенских домов дополняло эту картину ада на земле.

Однако довольно скоро нам стало ясно, что русские орудия не слишком эффективны против танков. Так, подбитым оказался лишь один «Панцеркампфваген IV», который вдруг начал крутиться вокруг своей оси из-за перебитого трака. Его экипаж из пяти человек вылез через люк в башне и спрыгнул в снег, чтобы отползти от передовой.

Тем не менее огонь врага не прекращался. Более того, русские задействовали свое секретное оружие, о котором мы много слышали, но сами не сталкивались прежде. Русские превозносили его боевые качества. Александр Верт, говоря об этом оружии в одной из своих книг, процитировал свидетельство маршала Еременко: «Новое оружие мы испытали под Рудней. 15 июля 1941 г. во второй половине дня непривычный рев реактивных мин потряс воздух. Как краснохвостые кометы, метнулись мины вверх. Частые и мощные разрывы поразили слух и зрение сильным грохотом и ослепительным блеском. Эффект одновременного разрыва 320 мин в течение 10 секунд превзошел все ожидания. Солдаты противника в панике бросились бежать. Попятились назад и наши солдаты, находившиеся на переднем крае вблизи разрывов (в целях сохранения тайны никто не был предупрежден об испытаниях)».

Действительно, огонь «Катюш» (или «орг'aна Сталина», как называли наши бойцы это оружие русских) крайне деморализовывал нас вначале. Но потом мы поняли, что психологический эффект их огня гораздо выше, чем точность стрельбы. «Катюши» имели мало шансов поразить цель, а радиус рассеивания осколков их мин был незначительным. Невероятный грохот взрывов, языки пламени — все это ужасно пугало наших бойцов. Но урон, наносимый минами, которые выпускали «Катюши», совершенно не соответствовал внешнему эффекту. После их разрыва в земле оставалась воронка глубиной всего в 30–40 сантиметров. Более того, огонь «Катюш» не был продолжительным. Вероятно, русские не обладали достаточным количеством боеприпасов для них.

В скором времени мы окружили деревню. Начался свирепый бой буквально за каждый дом. Сжимая замерзшими пальцами штыки и винтовки, мы сражались с русскими в ближнем бою на руинах деревни, в которой сгорели или были разрушены почти все дома.

Захватывая деревню, мы обшаривали все полуразрушенные строения, попадавшиеся нам на пути. Они не всегда оказывались пусты, порою в них оставались красноармейцы. Мы предлагали им сдаться добровольно, крича на русском:

— Товарищ, иди сюда!

Но если они не выходили, мы бросали в окна гранаты, которые в их тонких металлических корпусах больше поднимали пыль и сотрясали воздух, нежели наносили урон противнику. Поэтому многим из иванов везло, и после взрывов гранат они нередко выходили наружу побледневшие и с поднятыми руками, но лишь с одним или двумя осколками в их ватных куртках, либо же с легким ранением.

Очистив дома от неприятеля, мы спешили дальше, туда, где грохотали пулеметы и взрывались снаряды. Раненых, количество которых постоянно росло, отвозили на пункты первой медицинской помощи. На дороге лежали тела убитых, сливаясь с пейзажем точно так же, как и пустые ящики из-под боеприпасов, выведенное из строя вооружение и черные воронки от разрывов снарядов. Картина выглядела зловещей, но мы смотрели на это уже почти равнодушно, поскольку в последнее время нам слишком часто доводилось видеть смерть и другие ужасы войны.

В итоге, несмотря ни на что, мы выполнили свою задачу. Деревня была в наших руках. Однако войска врага отступили не полностью. И мы по-прежнему находились под огнем, который русские вели с дальних краев леса и из домов, стоявших за территорией деревни. И тут настала моя очередь получить ранение. Правда, оно оказалось легким, и я даже не почувствовал его сначала. За время боя у меня в крови накопилось много адреналина, который, как известно, приглушает боль, и я совершенно неожиданно для себя вдруг заметил, что моя левая перчатка, которая была зеленой, вдруг покраснела от крови. Очень быстро кровь оказалась и на моей маскировочной куртке. Осколок или пуля (я так и не знаю, что именно) сорвал кожу с большого пальца моей руки, в результате чего образовалась кровоточащая открытая рана. Что ж, мне повезло, ведь на фоне судьбы многих моих товарищей мое ранение было пустяковым. Тем не менее рана оказалась очень болезненной и боль возобновлялась, стоило мне только прикоснуться к этому пальцу, даже через много лет после войны. Вероятно, был задет нерв.

Пункт первой медицинской помощи я обнаружил в небольшой деревянной церкви. Как было видно снаружи, она осталась совершенно невредимой за время боя. Зато внутри церковь оказалась полностью разоренной. Коммунисты использовали ее как складское помещение для местного колхоза. Внутри нее уже не было большинства церковных атрибутов, а окна были заколочены досками. Это в очередной раз убедило меня в грубости и бездушии сталинского режима. Тем не менее судьбе было угодно распорядиться так, чтобы теперь в этом оскверненном храме оказались наши раненые, которые, как никто другой, молили Бога о помощи."

Хендрик Фертен, "В огне Восточного фронта"

спасибо