Feldgrau.info

Пожалуйста, войдите или зарегистрируйтесь.
------------------Forma vhoda, nizje----------------
Расширенный поиск  

Новости:

Как добавлять новости на сайте, сообщения на форуме и другие мелочи.. читаем здесь
http://feldgrau.info/forum/index.php?board=2.0

Автор Тема: Максименко Алексей Афанасьевич  (Прочитано 7742 раз)

0 Пользователей и 1 Гость просматривают эту тему.

accord_2008

  • Неотлучный
  • *
  • Карма: +33/-3
  • Оффлайн Оффлайн
  • Сообщений: 2022
  • Подвиг - поступок насмерть перепуганного человека

Был у нас в полку такой случай. Прислали нам летчика-истребителя Мордашова - видимо у него что-то там не сложилось вот и перевели на У-2. Мы еще были сержанты, а он пришел лейтенантом да и постарше он нас был. Гонору него было много. Но ведь в истребительной авиации ты маневрируешь, принимаешь решения, а тут от тебя требуется выдержка - держать курс в лучах прожекторов, под огнем противника. И некоторые не выдерживали. Помню, полетел он первый раз. После вылета смотрю что-то у него состояние неважное. Второй вылет. Штурман мне докладывает: «Что-то мой Мордашов мандражит. Бомбы сбросили до цели». В общем он труханул. Его засудили и в штрафбат. К нам он оттуда не вернулся. Такой случай у нас был единственным.- Как был обустроен аэродром?
- в стартовый наряд назначался дежурный по полетам, обычно офицер. Ему в подчинение давали одного или двух сержантов, разбирающихся в вопросах производства полетов. Старт разбивался так. Вдоль взлетной полосы устанавливались три лампы, работавшие от аккумулятора (естественно имелся резервный аккумулятор). В конце полосы устанавливался керосиновый фонарь «летучая мышь». На линиях предварительного и исполнительного старта так же устанавливались по два фонаря. Получается как бы ворота. Со стоянки выруливаешь на линию предварительного старта. Миганием АНО запрашиваешь разрешение на выруливание. Обычно у руководителя полетами, стоящего у линии исполнительного старта, есть фонарь зеленого, красного и желтого цвета. Зеленый цвет - разрешаю. Выруливаешь на линию исполнительного старта. По газам и пошел. Все это делалось по секундам. Интервал между самолетами должен быть небольшой, поскольку цель освещается непродолжительное время и нужно успеть всем отбомбиться. Так что вылетали с интервалом минута - полторы. Особенно четко это соблюдалось в первый полет. В следующих вылетах не так , поскольку возвращались все в разное время. Взлетел, набрал высоту 150-200 метров, делаешь разворот. Проходишь над аэродромом по кругу, чтобы убедиться, что у тебя самолет и мотор работают нормально. Прошел над стартом. После этого идешь на исходный пункт маршрута (ИПМ), откуда прокладывается маршрут полета до цели. Обязательно перед вылетом нам сообщают сигнал «я свой самолет» на этот день.
Главное - выйти на цель в свое время, чтобы не было столкновений в районе цели, чтобы не попасть под бомбы других самолетов. Однажды, когда возвращался с боевого задания в облаках, мы столкнулись с самолетом, который шел на задание. Я сразу не понял, что произошло. Раздался удар как взрыв. Прилетел - пол плоскости отрублено. Прикинули кто это мог быть - точно у него такие же повреждения. Этот летчик ушел из заданного эшелона. На разборе полетов нас предупредили, чтобы лучше выдерживали скоростной и высотный режимы полета
Отработал по цели и идешь по маршруту на свой аэродром. Приходишь на аэродром, на высоте не больше 300 метров, а иначе старт не увидишь. Мигаешь огоньками. Сделал «коробочку», заходишь на посадку. При этом если ты взлетал и огни, обозначающие взлетную полосу у тебя были справа, то садишься, оставляя их слева. Сел и заруливаешь на стоянку. Если привез пробоины, то их осматривает техник вместе с инженером полка. Если просто дырка от пули - ерунда, заклеивают и все. Ну, а если развернет хороший лопушок, тогда могут задержать с вылетом- Кто ходит докладывать о выполнении боевого вылета?- Командир экипажа вместе со штурманом шли докладывать командиру эскадрильи и командиру полка. Их интересовали погода над целью, наличие ПВО, крупных пожаров, освещенность. Кроме этого адъютанту старшему эскадрильи, докладывали о выполнении боевой задачи. Он эти сведения заносил в журнал, а потом на основе их составлял донесения.- На какой высоте пересекали линию фронта?- Это зависит от погоды и от характера цели. Если цель - войска на поле боя, это одно, тут, может быть, и с меньшей высоты бомбить. А если летишь на Орел, Курск или Брянск, елки зеленые; на аэродром прикрытый мощным огнем, тут конечно, забираешься, как можно выше на две - две с половиной тысячи метров.- При выполнении полета на крупные цели, при заходе на цель обороты двигателя прибирали?- Нет. Идешь в режиме нормального горизонтального полета на скорости 100-120 километров в час. Прицелы у нас не были простенькие, поэтому, чтобы точно поразить цель нужно выдержать высоту скорость и курс. Рассчитать угол прицеливания, если меняется высота очень сложно, поэтому мы с планирования не бомбили.- С какой примерно высоты проводили бомбометание?- Полторы, две, иной раз с тысячи метров, если цель близко располагалась к линии фронта и не успевали набрать высоту. . Потому что не успевали набирать больше высоту. И тут уж все что есть в пехоте, все по тебе стреляет. Редко когда прилетаешь без пробоин.- С ночными истребителями противника приходилось встречаться?- Над Орлом было 2- 3 случая, но дело в том, что истребителю проще вести бой с целью соизмеримой с ним по скорости. Тогда он может сблизиться и открыть огонь, мимо нас он просто проскочит и все.- А с дневными?- Пару раз. Один раз, когда я возвращался с четвертого вылета перед рассветом, я уже шел со снижением. Смотрю пара навстречу идет. Думал, что наши на прикрытие. А они развернулись и на меня. Вот тебе и наши! Сразу ушел к земле, а тут уже и линия фронта близко - отстали. Тут главное, чтобы первая атака не была внезапной. Ну и повезло - все-таки темновато было, промахнулись, не попали…
Как-то под Ельцом, с аэродрома Измалково повез в штаб воздушной армии, находившийся в Хорошие Воды начпрода. Что-то ему надо было договориться на счет продовольствия. Полетели на бреющем. Смотрю, пара заходит. Слева прошла, я прижал пониже. Они разделились и по одному заходят. От первой атаки я ушел. Гляжу впереди луг, а на нем копна сена. Пока они заходили, я приземлился, не выключая двигателя выскочил из кабины и за этот стог. Начпрод за мной. Немцы заходят, пытаются пожечь самолет, а он не горит. Я начпрода таскаю за собой, чтобы нас все время копна прикрывала, а он ни черта не соображает, не ориентируется. Смотрю, они уходят. Толи боекомплект израсходовали, толи горючка закончилась. Начпрод держится за штаны. Оказывается, он со страха… в общем запах в кабине был нехороший. Двигатель так и работает а малом газу. Рули попробовал - в порядке. Привез его. Говорю: «Вот так летчики воюют, ебена мать! А ты сидишь на кухне, а их плохо кормишь!» - «Товарищ старший лейтенант, все будет нормально!» Ребятам рассказал, они обхохотались, но с тех пор у нас с питанием проблемы не было. Он все, что угодно сделает, но летчиков накормит, как надо! Конечно, севрюги и белуги других разносолов а столе не было. На первое варили или суп или борщ с мясом. На второе - картошка, каши гречневая, пшенная, овсянка. Иной раз давали суп гороховый со свининой. Но обязательно на обед были первое и второе блюда, как правило, с мясом или рыбой. На третье - всегда или кисель, или компот. Летом, конечно, свежие овощи. Зимой с питанием было сложнее. Один раз так дуло, что ни поезда ни автомобили не ходили. Тогда на столе была только американская пшенка на «солидоле», как мы говорили, искусственном жире. Как она надола! После войны я на пшенную кашу смотреть не мог! Еще помню летали в тыл за самолетами в Каменк-Мельницкую, где-то под Пензой. Там стояла кавалерийская дивизия. Ну, а кавалерию чем кормят? Овсом. Это, значит, будет так: на завтрак - овсяная каша, на обед - овсяный суп и овсяная каша, на ужин - овсяная каша и овсяный кисель. Все заходим в столовую с парашютами и как заржем: «И-и-и-го-го!»
- 100 грамм давали?- На фронте давали. Или водку, или спирт, иной раз с непонятным запашком, но давали. Утром после боевой ночи усталые, с парашютом за спиной идем в столовую. Если кто-то не вернулся или ранен, то и настроение не важное. Там дожидаемся последние экипажи и тогда уже по 100 грамм. Если кто не вернулся, то его норму отдут командиру. Выпьешь, начинаются разговоры, шутки, каждый хочет отвлечь и себя и другого. Потому что все эти переживания связанные с опасностью надо забыть.- Ваш полк возвращались те, кого сбивали?- Нет. Говорили, что видели командира звена и его штурмана в колонне военнопленных, но к нм они не вернулись. Когда немцы начали отступать летом 1943-его, нас перебазировали на новый аэродром. Перелетали днем. Штурман мне говорит: «Леша, посмотри направо». Весь лес был усыпан парашютами! Это все наши братишки… Столько там жизней погублено было… Как сейчас эта вся картина у меня перед глазами. Ну а местным хорошо - он из парашютного шелка белье шили.- Как относились к потерям?- Каждый переживал по-своему. У нас был такой Соболев, у него была жена, двое детей. Как сложная задача, так он говорит командиру полка: «Товарищ командир, пусть Максименко летит, он холостяк, а у меня семья». Кому к партизанам лететь? Максименко. Он холостяк, молодой, детей нет, жены нет, собьют, так и бог с ним. Жена плакать не будет, а мать не знает. Я лично о смерти тогда не думал. Только в конце войны, когда в мае летали на Борнхольм, а морем уходили в Швецию корабли и со всех секут, думаешь: « Елки-зеленые, вот так булькнешься и конец. То хоть на сушу упадешь, а тут в море…- К концу войны дожить до Победы захотелось?- Да. Думаешь: «Надо кости довести до своей территории». И потом собьют в Польше, или Германии - там тебя не ждут. На своей тебя могут спрятать партизаны, а тут уже сам выкручивайся. Поэтому чувствовал себя как-то дискомфортно.- Когда было тяжелее воевать в 1943 году или в 1945 году, когда война заканчивалась?- Когда война заканчивалась, было легче и приятнее. Понятно, что скоро конец, что ты побеждаешь, у тебя есть опыт, ты уже и маневрируешь по-другому, уже уверен в своих силах. Чувствуешь, что ты не один, а рядом с тобой восемь экипажей, прикрыты истребителями, тебя прикроют. Если ты упал, так сядут, возьмут тебя - такие случаи тоже бывали. А в конце 1942-го начале 43-го там было скучно, там нас еще били.- Суеверия были?- Я в это не верил. Я был молодой, симпатичный парень, одевался с форсом. Летчики народ такой. Когда нужно, они серьезные, а на отдыхе, хочется молодцевато выглядеть. Всегда побриты, пострижены, поглажены. В 1943 году стал командиром звена. Потом был заместителем комэска. В 22 года в 1945-ом я уже был командиром эскадрильи «Бостонов».- Когда не было полетов, чем обычно занимались?- Тщательно изучали район боевых действий - линия фронта, аэродромы базирования немецких истребителей. С лупой изучали фото-планшеты крупных объектов, чтобы определить расположение зенитных средств и оптимальный курс захода на цель. Проводили собрания по итогам боевых действий за определенный период, где заслушивали доклады. Было и свободное время. Привозили кино, ходили на танцы, если аэродром стоял у кого-то населенного пункта.- Женщин в полку были?- Да. Пока на По-2 летали были оружейницы и укладчицы парашютов и писарь. Когда переучились на «Бостонах», там их количество увеличилось. У меня в экипаже была женщина - воздушный стрелок. Она поначалу была оружейница, потом переучилась на стрека и сделала со мной несколько вылетов. В одном из воздушных боев ее ранило в голову. Я ей говорю: «Маша, хватит» и больше она не летала.- Романы были?- Я не был таким ловеласом. К тому же считал, что роман у себя в эскадрильи может привести к потере командирской чести и достоинства, а роман в другой эскадрильи - это повод для сплетен. Ну а так были случаи, что женились. Штурман из моей эскадрильи отправил укладчицу парашютов рожать домой. В общем жизнь продолжалась.- Командир полка летал?- Мало летал. Замполит был нелетающий.- Какие вылеты считались самыми сложными?- Каждый вылет имеет свои особенности. Если ты работаешь по переднему краю - сложно найти нужную точку, выйти на цель. Если ты, допустим, летишь на железнодорожный узел, тут самую сложное удержаться в лучах прожекторов, под обстрелом поразить цель, и унести обратно кости. Если летишь к партизанам - это не просто сложные, это очень сложные полеты. Летишь без штурмана, поскольку везешь кого-то либо из центрального штаба партизанского движения, либо разведчика или заднюю кабину боеприпасами полностью загрузят. В лесу ты должен отыскать нужную точку. Аэродром обычно готовят не профессионалы. Они не знают, где отбить страт, чтобы ты сумел спланировать, выровнять, пробежать и не врезаться в лес. Я однажды летел и смотрю, треугольник костров какой должен быть на партизанском аэродроме. Убрал газ, захожу, а у костров немцы! Я по газам и ушел, а мне вслед выстрелы! Прикинул. Оказывается, не учел встречный ветер и мне еще лететь три минуты. Я потом вышел на цель и сел. Когда со штурманом летишь, он может дать ракету, подсветить, а когда ты один, то ты и это не имеешь, ты садишься без подсветки, на ощупь, а это знаешь ли сложненько. Ну ладно сесть еще можно - на малом газу спарашютировал, упал и маленький пробег. А обратно раненых везешь, нужно разбежаться, подняться, и над верхушками пройти. Утром начинаешь готовиться - меряешь шагами длину полосы. Должно быть минимум метров 400-500, если меньше надо вырубать лес или кустарник. Конечно, если на этот аэродром не первый раз летишь, то можно и за ночь обернуться, а так приходилось дневать.А августе закончилась Курская битва, и мы сразу сдали самолеты и поехали на переучивание в Ярославль. Начали получать пополнение, поскольку в живых летчиков мало осталось. Фактически полк формировался заново. Летчики приходили из кировабадского, балашовского, оренбургского училищ. Они закончили классическое, полное обучение. Командир полка, зам.командира полка и комэски уехали в Кострому на переучивание на «Бостоны», а вернувшись стали переучивать летчиков, штурманов на этот тип самолета. Полетали строем, на полигон с бомбометанием и стрельбой по наземным целям. Поначалу у нас пушки стояли спереди, а потом решили самолет переоборудовать, пушки выбрасывали, делали остекление кабины, сидение для штурмана, дырку для прицела и ставили прицел ПБ1Д. Кроме того сделали люковую установку, туда поставили крупнокалиберный пулемет Березина, и посадили радиста держать связь. Экипаж стал четыре человека.
Конечно, на «бостонах» было проще летать, чем на По-2 - это современный самолет. Идешь выше 4 тысяч метров, на форсаже меня «мессер» не догонит. А там фанера, перкаль, все горит и скорость 120 километров в час. Куда уйдешь? До сих пор переживаешь, когда вспомнишь как же он мленно выходил из зоны огня!
Весной 1944 года полк перелетел на фронт и вошел в состав 4-ой воздушной армии. И начали уже летать днем. Надо сказать, что свой первый боевой вылет на «бостоне» я не помню. На По-2 помню, а вот на «бостоне»… это уже не было каким-то таким событием и в памяти не отложилось. Какой бы самолет ни был, а уже имеешь опыт полетов днем и ночью, уже есть навыки ориентировки, оценки боевой ситуации.

Я довольно быстро стал водить эскадрилью, 9 самолетов, а потом и полк, 27 самолетов, водил. Психологически важно как ведет себя командир. Ведь страх он отражается в штурвале. Если я иду железно и четко, не шелохнусь, то и ведомые, которые смотрят на тебя, не шелохнуться, сохранят строй. При атаке истребителей они четко сомкнуться, а в зенитном огне разомкнуться. У меня заместителем был Трушков, здоровый парень. Как только подлетали к линии фронта, он надевал немецкую каску с двумя рогами. Я говорю штурману: «Предупреди меня когда подойдем к линии фронта, надо будет противозенитный маневр сделать». - «А ты на Костю смотри, как Костя одел немецкую каску, так значит линия фронта».
Или был у нас Мамлыгин. Трусоват. Он обычно шел крайним правым в девятке. Как только начинаются атаки истребителей, выходит вперед. Раз так сделал, второй. А слева летал Шаляпин. Помню, он ему говорит: «Мамлыгин не болтайся впереди, как говно в проруби, иначе как пиздану, так накроешься». Темпераментный парень. Когда прилетели, он к нему подскочил: «Мамлыгин, я тебя с говном смешаю, ты думаешь, что только один жить хочешь?!» В следующем вылете, при подходе к линии фронта, он говорит: «Командир, позволь пару слов. Малыгин, воевать начнем, держись, как следует!» И знаешь, потом нормально летал, войну закончил.Самый страшный полет был на «бостонах» на Данцинг. Перед вылетом к нам приехал начальник штаба разведки 4-й воздушной армии. Он сообщил, что у немцев на аэродроме Олива сосредоточено 92 имеющих один боекомплект и одну заправку горючим. В наш задачу входит нанесение удара по взлетно-посадочной полосе. Он предупредил, что воздушный бой будет жарким. Налет совершался тремя полками бомбардировщиков, которые прикрывали три полка истребителей. На цель вышли на шесть тысяч метров. Штурман говорит: «С аэродрома взлетают четверки, пары и даже шестерки. Будет каша». Начали бить зенитки. Я командую: «Разомкнись». Потом начали атаковать истребители. Сомкнулись. И начался воздушный бой. Немцы атаковали сразу и справа и слева. Опустил оба ведомых звена, чтобы дать возможность стрелкам вести огонь во всех направленях. Смотрю, подбили командира звена Родионова: «Товарищ командир, я ранен в голову, горит левый мотор». - «Сбросил бомбы?» - «Нет». - «По команде штурмана, сбросить бомбы на цель». Начал снижаться на одном моторе. Я дал команду четверке истребителей прикрыть его. И он горящий, ранен, на одном моторе сбросил бомбы на цель. Я говорю: «Уходи, четверка прикроет». У него начал отказывать второй мотор. - «Леша, счастливо тебе жить, прощай». Потом уже выяснилось, что им удалось перетянуть линию фронта. Штурман и радист выпрыгнули на парашютах и попали на нейтральную полосу. Стрелок был убит. А он упал на железнодорожную насыпь и погиб. В этом же вылете сбили Сережу Смирнова, левого ведмомого Родионова. Штурман мне говорит: «Командир, парашютист снижается прямо на Данцинг». Мы потеряли 2 экипажа. Из другого полка еще один экипаж был сбит, но в этом воздушной бою мы сбили 27 немецких истребителей. Руководил воздушным боем истребителей подполковник Зеленкин. Ему единственному дали полководческий орден Суворова III.
Закончилась война, мы стоим в Познани. И мимо шла колонна бывших военнопленных. И вдруг из нее выходит Смирнов: «Товарищ командир, лейтенант Смирнов прибыл из плена». Двое суток пили водку и он рассказывал нам свою эпопею. А потом пришел начальник особого отдела: «Где тут у вас пленный летчик?» И забрал его. Его отправили в лагерь на Северный Урал, он там сидел лет 10. Сам он был из Донецка. Как-то я ехал в Сочи, и вышел на стации попить пива. Подходит о мне милиционер: «Товарищ командир, не узнаете?» Я смотрю - Сережка Смирнов. Он отсидел и работал уже в милиции.
Сложный были полет на Кенингсберг. Зениток было много и треляли они очень точно. Пекло! Шапка одна за другой, все рядом, думаешь, и все на тебя нацелены. Помню, у меня зам. комэска Мишу Петрова ранило. Он мне говорит: «Товарищ командир, ранило в голову». - «Зажми рану, на цель выйдем и потом пойдем». - «Течет все равно, правый глаз ничего не видит». - «Так смотри одним глазом. Выйди из строя, найди бинт (он обычно у нас лежал в правом кармане), сделай сам что-нибудь». - «У меня морда не круглая, бинт не держится». Ну кое-как забинтовал себя сикось-накось. Отбомбились, вернулись, я всех перестроил, чтобы он первым сел. На земле уже ждет машина скорой помощи, врач.
Всего же за 44-45 год эскадрилья потеряла три или четыре экипажа. Так что потери были небольшие.- Истребительное прикрытие было всегда?- Нет. Я еще зам. комэска был и повел эскадрилью. Иду к линии фронта, а истребителей нет. Конечно, можно было идти без прикрытия, но ты рискуешь всех потерять. С командирами звеньев посоветовался, они говорят: «Леха, ну его на хер, подавай на обратную, идем на посадку». Пришли, садимся. Докладываю: «Товарищ командир, истребителей не встретили. Я приял решение вернуться» - «Надо было идти!» - «Я решил не рисковать, если бы я один вернулся, тогда что бы делали…» Началось разбирательство. Оправдали. Подзаправились и второй раз полетели. Тут уже встреча состоялась. Все нормально. Ну а потом истребители, как правило, были всегда.- На «бостонах» ночью не летали?- Нет.- Ходили в клину звеньев?- Да, как правило, с интервалом между девятками 150-200- У Вас были столкновения с особистами?- Конфликтов не было, но под пристальным вниманием ходить приходилось. Если ты вбрасываешь разведчицу, то он присутствует при подготовке. Обратно прилетел, а он перед глазами маячит, смотрит, как ты реагируешь. Как бы спрашивает: «Куда ты выбросил?» Иной раз месяц а то и два ждешь, пока придет подтверждение, что все в порядке. Конечно чувствуешь себя не комфортно. Если задачу не выполнил, тут они всегда на месте, всегда разбираются в чем дело. У нас был случай на «бостонах». В городе Млава разбомбили завод по ремонту танков. За это нашему полку присвоили звание «млавский». Но соседняя эскадрилья нанесла удар по другому объекту. Перепутали поворот реки и отбомбились не там. А у них комэска был опытный, старше меня в два раза, он меня обвинил, что это мол Максименко. Тут и особисты подключились. Хорошо, что штурман у меня был мужиком опытным. Взяли бортжурнал, сравнили время нанесения удара, высоту, курс, данные фотоконтроля, и только тогда оправдались.- Летный состав полков на По-2 выполнял нужную и опасную работу, награждался не очень. Почему?
- Большим уважением и почтением пользовались истребители, штурмовики. К По-2 относились с насмешкой, хотя эксплуатировали нас нещадно. Я по себе сужу: ночью летаешь, а днем вызывает командир полка - нужно отвести в штаб боевое донесение за вылеты полка ночью. Это, значит, садишься, не выспавшись, и полетел в штаб армии. А там ты подождешь, тебе дадут боевой приказ на следующую ночь. Или тебя пошлют отвезти документы в другую дивизию. Нужно выбросить разведчика в тыл, или отвезти куда-нибудь начальника. О наградах даже мысли не было. У меня одного, другого штурмана убили. Из штаба дивизии прилетел старший лейтенант, его ко мне в экипаж. Спрашивает, сколько вылетов я сделал. Говорю, 75. А он говорит, а я 25 вылетов, а у меня орден Красного Знамени, Отечественной войны и Звездочка и медаль За отвагу. К командиру дивизии, летчик в три раза больше сделал вылетов, а у него наград нет. Он звонит командиру полка, Полищук, ты почему Максименко не награждаешь? Кто у вас лучший летчик? Максименко. Почему наград нет? - А еще сам ни одного ордена не получил. Он на старте. Я ночью и днем летаю
- Как относились к немцам?
- Мы с ним не контактировали. Конечно, политработники с летчиками, штурманами, вели беседы, что были такие то зверства, немцы вешали партизан, мирных жителей, комсомольцев, коммунистов. Однажды я летал днем через линию фронта, смотрю, фриц сидит в окопе бреется, увидел меня, прижался, хватает автомат, но я уже улетел. Когда перебазировались из-под Орла за Брянск, я ехал в передовой команде, поскольку мой самолет был разбит. Переехали через Десну, поднимаемся по откосу вверх. Направо пустырь. Народу много. Смотрим, стоят 4 машины, борта открыты. Стоят виселицы. Вешают одного деда, здорового такого пузатого. Зачитывают обвинение: «За предательство, измену Родине, казнить через подвешивание, смерть изменникам и предателям». Машина тронулась, он повис, веревка оборвалась, и он упал. Опять вешать. Кричит: «Второй раз не вешают!». Мне так неприятно стало, я плюнул и ушел.
- Какой был национальный состав полка?
- В нашей эскадрильи были русские, украинцы, белорусы, два еврея. Штурман, Генка Рудницкий, толковый парень, я с ним летал. И еще был … Вайс Блат. Последний вылет летчик Викулов и Блат, 7 или 8 мая, и их сбили, это была страшная потеря. Был один латыш Пунтус. Был у нас еще один проходимец, на Брянском фронте пришел к нам, и танцевал цыганочку с выходом, чечеточку, такой симпатичный парень с золотыми зубами. Он оказался артистом из ансамбля Александрова. Прикинулся штурманом, на самом деле он был старшим сержантом по связи. Лет под 30 ему было, полетел и заблудился, и чуть за линию фронта не завел. Его тогда раскрыли, что он не штурман, а связист. У него не проверили документы, а он из госпиталя, хотел пристроиться. Плясал все время и всех девушек соблазнял. Но ни хрена не соображал. Полетел с зам. комэска и чуть не перелетел за линию фронта, его потом призвали к порядку. Такие проходимцы были.
А механики, у меня был механик из Казани, татарин. Такой обязательный. После полетов меня целовал. У нас был механик, главный механик и моторист. Это в экипаже. Они за ночь мотор переставили. Зимой было. Холодно, замерзли. Их потом покормили по летной норме. Жалел их. А вот туркмены, таджики, узбеки были в основном специалисты, летчиков из них ни одного не было. Они были на подсобных работах. Один был армянин Миша Давтян. Он разбился на пешке, и его списали, потом на П-2 летал. Он любил всегда компанию, показывал свое хорошее расположение к русским. Один грузин был Сакишвили. Мы были в Польше, у него никак не ладился полет. Он ко мне пришел, товарищ командир, я всех переводил на новую технику, работал инструктором. Говорит мне, научите меня летать. Я вас все время буду помнить. Я его посадил на самолет, качество посадки зависит, как ты будешь правильно смотреть на землю, если ты будешь неправильно смотреть, ты будешь выравнивать или выше или ниже. Поэтому правильно сесть в кабину, и правильно смотреть на землю, тогда ты будешь правильно определять высоту, и будешь нормально садиться. Я потом его потренировал, говорю, запомни этот взгляд. Потом у него все нормально пошло. Отпустили его в отпуск, он привез бочку вина из Сухуми и еще маленький бочонок коньяк 25-летний выдержки. Потом я его разыскал однажды, у нас был санаторий ПВО в Сухуми. На горке он жил. Так он все Сухуми собрал. Всем говорил, это же мой командир, он меня летчиком сделал. Деда своего привез знакомиться. Так что была дружба. Была настоящая дружба, а не показная. Потому что не могло быть иначе, это можно было побеждать путем сплочения, монолитного настроения, целеустремленности. Единое ядро, единый сплоченный коллектив, сама обстановка вынуждала к этому. И праздники и победы отмечали, как общее дело.

На «бостонах» я совершил около 150 боевых вылетов. Был награжден двумя орденами Отечественной войны I и II cтепеней. Тут уже война была веселее, потому что современный двухмоторный самолет, прикрывали нас истребители. Идешь, знаешь, что тебя защищают. Да и сам можешь отпор дать. Последний вылет делали 7 или 8 мая на Свинемюнде. Участвовал в Параде Победы, 24 июня 1945 года. Вот так завершилась цепочка моих боевых действий.
Интервью и лит.обработка:
А. Драбкин
Записан
Те,кто не помнит прошлого,обречены переживать его вновь...

accord_2008

  • Неотлучный
  • *
  • Карма: +33/-3
  • Оффлайн Оффлайн
  • Сообщений: 2022
  • Подвиг - поступок насмерть перепуганного человека
Максименко Алексей Афанасьевич
« Ответ #1 : 18 Май 2012, 12:49:27 »

Экзамены сдавали Государственной комиссии. Я конечно рвался учиться на истребителя. Нас обманули, сказали, что поедем в истребительное училище, а привезли в Алсуфьево. Профиль этого училища еще не было определен. Начали проходить первоначальное обучение, а потом училище стало бомбардировочным. Сабуров и Шагов, ушли в истребительную авиацию, а у меня не было такой волосатой руки не было - остался в бомбардировочной. Прослужил в ней 40 лет верой и правдой и ни сколько не жалею.
С мая по декабрь 1940 года мы были в Алсуфьево, а затем нас перевели в Балашов. Там технику пилотирования у меня проверял известный летчик Старичевский, который впоследствии стал начальником училища. Панков, будущий Герой Советского Союза, заправлял горючим и маслом из обычного белого 20-литрового бидона. Только взлетели. Температура двигателя за 200 градусов! Я докладываю: «Товарищ майор, температура зашкалила». Развернулся, сел на взлетную полосу. Оказывается, этот Панков заливместо масла эмалит.
Программу СБ я закончил к маю 1941 года. Вместо трех лет учился всего один год.- Как Вам СБ как самолет?- Для того времени считалось приличной машиной, простой в пилотировании. Правда движки М-100 были слабоватые, и бомбовая нагрузка была небольшая. Вот «Бостоны» - это машина! На них стояли мощные двигатели в полторы тысячи лошадиных сил ресурсом был 500 часов. А до 100 часов только масла доливай, ничего делать не надо. Я потом на Ту-2 летал, так там у двигателей поначалу ресурс был 25 часов, потом 50 часов, потом 100 часов. На «Бостонах» было радиооборудование фирмы «Бендикс». Сядешь, как будто кто-то рядом благородным голосом говорит никаких шумов, не то что на СБ - ничего не слышно, только треск стоит. Радиостанция РБ-100 такая хреновая… У нас сидишь весь согнутый, потому что упираешься головой в «фонарь». А на «Бостоне» сидишь как король - кабина просторная, тут тебе и печка, и пепельница, и писсуар.- Как восприняли приказ Тимошенко №0362?- Нам уже пошили форму, должны были дать два кубика, а в место них дали два сикеля - треугольничка. Мы негодовали, бунтовали. А что делать? Пошумели, пошумели и все. После окончания учебы получил отпуск, приехал в Москву, встретился со своими друзьями, одноклассниками, отцом. В Москве у моего отца была знакомая, которая работала на Смоленской площади в ателье Госплана СССР. Говорит: «Давай, сынок, я тебе сделаю хорошую форму». И сшила мне коверкотовую гимнастерку, темно-синие брюки, я купил эстонские хромовые сапоги, а брат, работавший в НКВД на Лубянке, в своем закрытом магазине купил мне реглан. В учебно-тренировочный полк, куда меня направили инструктором, я приехал полностью экипированный по последней военной моде. Кто идет на танцы: «Леша, дай сапоги». Другой: «Дай гимнастерку». Командиром звена был Жуков. Он был блатя высшей марки: плавал с матросами в зарубежные плавания, сидел на Соловках, на Колыме. Страшный был как шимпанзе, но бабник невозможный. Вот он ко мне: «Слушай, Леша, за чем тебе реглан? Пиджак коверкотовый… Давай, лучше пропьем». А что делать? Командир сказал - слушаюсь. Пропили реглан. Я уже был зачислен в боевой полк, и мы вот-вот должны были лететь на фронт. Потом гимнастерку, потом пропили брюки. Последними пропили сапоги - оделся в кирзу. Те-то были по ноге, а эти, как говорят, козья ножка. Солдатские шаровары нацепил, а вылета нет. Приходит знакомая девчонка: «Леша, пошли танцевать». - «Нет» - Мне стыдно. То я ходил, как король, а тут в солдатской форме. - «Ты чего не идешь?» - «Да, не хочу». - «Пойдем, проводишь меня».- Я надеваю солдатскую шинель. - «Леша, а где же твой костюм?» - «Все пропили». И поэтому на фронт я улетал не обремененный никакими прелестями роскоши. И ничего не было жалко.- У Вас было ощущение, что будет война?- Конечно. Мы чувствовали. Когда нас перебазировали из Алсуфьева в Балашов, нас собрал полковник Юков: «Сынки, сейчас грозная обстановка, и она все усложняется. Нам приказано, чтобы обезопасить подготовку летчиков, перебазировать нашу школу и объединиться с балашовской». В мае месяце 1941 года в Балашове произошел страшный пожар сгорело 60 самолетов и 4 ангара. Была раскрыта диверсионная группа из двадцати человек, которые его организовали. Все это нагнетало атмосферу ожидания войны.- Где вы встретили войну?- В Куйбышеве на пути к месту службы. Поезд остановился. Я вышел на перрон, взял кружку пива, смотрю, у громговорителя собрался народ, слушают: «Война!» Женщины крестятся. Я не допил кружку пива, быстрее в поезд, чтобы не прозевать. Вроде того: «Там война, а ты тут пиво пьешь». Сел в вагон, а в нем разговор уже только о войне: «Как же так?! У нас же с немцами договор о дружбе?! Почему они начали?!» Кто постарше говорит: «Они-то конечно обещали, но посмотрите - они же уже захватили пол-Европы, а теперь очередь дошла до нас. Там были буржуазные государства, они их оккупировали, а у нас коммунистический режим - тем более им как кость в горле. Теперь нам с ними будет трудно бороться». Понимание, что произошло что-то страшное было, но в то время, будучи 18-летним, я не сумел оценить всю трагедию и сложность ситуации.
Приехал я в полк, дали мне группу и начал я ее учить. На основе полка стали формировать полки на У-2, а меня не берут. Я написал 5 рапортов - не берут. Мой командир эскадрильи майор Полищук был назначен командиром полка. Он мне сообщил, что один летчик ушел, и освободилось место. Говорит: «Пиши рапорт, и давай, к нам в полк». Они к тому времени уже закончили программу ночных полетов. Только по 6-му рапорту меня зачислили в боевой полк. За три дня прошел ночную подготовку, хотя до этого ночью никогда не летал, и вместе с полком убыл на фронт в феврале 1942 года.- Лично вы как воспринимали то, что Вам придется воевать на У-2?- Желание было попасть на фронт. Мы знали, что все-таки пересядем на современные самолеты.

Летели под Москву. По пути под Каменско-Белинским у меня в воздухе загорелся двигатель. Пришлось садиться на горящем самолете на лес. Метров с десяти прыгал в снег. В самолете остались шлемофон, одна перчатка и один унт. Там же сгорел и бортпаек. У меня была пачка папирос «Беломор», которые мне девушка подарила - вот и все наше питание.. Мороз под сорок, а я без головного убора. Хорошо, что на ноге остался меховой носок - унтенок, ну а руки попеременно грел в перчатке. Взяли парашюты и пошли - парашют нельзя бросить, это оружие. Сутки прошли, смотрим, впереди остов нашего самолета. Вот так - вернулись к «разбитому корыту». Уже устали, расстроились. Тогда вспомнили чему нас учили - стали делать засечки на деревьях, смотреть на какой сторне мох растет. Сил уже не было, поэтому и катились, и ползли, через двое суток силы совсем иссякли. Ведь мы даже ночью не давали друг другу спать, потому что уснешь - замерзнешь.Думали - все. А потом услышали далекий гудок паровоза, собрались с силами, хотя уже говорить не могли, и пошли. Смотрим, домик стоит. Я подполз к крыльцу - идти не мог, только полз, - а постучать не было сил. И тут я потерял сознание. Штурман был постарше меня на два года, физически посильнее. Он постучал, нас пустили. Это было в районе станции Чаадаевка, разъезд Никоново. Я очнулся через 14 часов на столе. Первая мысль: «Надо доложить, что мы живы». Штурман уже доложил. Нас ждут в Пензе. Летчикам, потерпевшим аварию, давалось право остановить любой поезд и уже следовать к месту назначения. Нам остановили санитарный поезд, там мне нашли шапку с одним ухом, один валенок, дали меховую рукавицу, и с парашютами на плечах мы сели на поезд и прибыли в Пензу. Даже не обморозились. Благополучно все обошлось.


В Пензе один из летчиков оказался в госпитале с аппендицитом. Меня посадили на его самолет и полетели дальше. Полк сел на аэродром Новые Петушки, а потом под Егорьевск на аэродроме Красные Ткачи. Поначалу номеров у нашего и братского полка не было. Их просто называли литер &laquА», литер «Б». Но уже летом 1942 года полк получил номер - 640, а соседний - 408, а также знамя, и печать. И уже со знаменем прибыли на Брянский фронт
.
Здесь стали изучать район, осваивать полеты, бомбить на полигоне. Район был не простой - Москва рядом, много запретных зон. От нас требовали точных знаний. Мы же пока выполняли полеты по связи, возили командующих армиями. Помню только сели на аэродром Елец, как нас «юнкерсы» начали бомбить. Рядом находилось кладбище, на нем мы пережидали налет. Первый раз я на собственной шкуре испытал что такое бомбежка. Помню мужик ведет лошадь, а у нее половины морды нет. Она фыркает, кровью брызжет, но ноги идут и глаза у нее такие необыкновенные … До сих пор отчетливо эту картину вижу. .
Первый боевой вылет. Командир полка построил всех летчиков на аэродроме, а летчикам было по 18 лет, зачитал боевую задачу: Такой-то кавалерийский корпус шел в прорыв и остался без связи. Полку приказано послать экипаж и установить связь. Днем. Без прикрытия. Ясно - обратно вряд ли вернешься. Командир закончил читать: «Кто желает лететь добровольно, два шага вперед». И все, как один, сделали эти шаги. У меня, когда я посмотрел, сердце забилось. Думаю: «Вот это моральный дух!» У нас был спортсмен, старше нас, Леша Аладьев. Ему поручили это задание. Он вылетел и не вернулся… а потом начали выполнять боевые полеты ночью.
Еще раз было задание лететь днем - требовалось заснять полосу наступления танков, чтобы они имели перспективную панораму. Это задание я выполнял со штурманом - полет прошел благополучно.
Поначалу нас берегли, давали малозначимые цели. Первый вылет я делал весной 1943-его под Воронежем. Бомбили железнодорожную станцию. Понимаешь, я же пацан не нюхавший пороха. А ведь там могут и убить! Состояние очень напряженное. Перед вылетом мы со штурманом обо всем договорились. Нам сказали, что мы должны отбомбиться и сфотографировать результаты. И вот мы на боевом курсе. Зенитки лупят и справа и слева. Разрывы все ближе и ближе. Кажется он таким длинным! Это уже мы потом поняли, что чем длиннее боевой путь, тем короче твоя жизнь - стали сокращать. А тут… и за ухом поковыряешь, и нос почешешь. Штурману кричу: «Сбросил или нет?» - «Нет. Так держать». Наконец сброс, а после сброса еще должно пройти пятнадцать секунд, пока бомбы не начнут рваться, чтобы можно было сфотографировать результаты. Прилетел я с красным ухом - стер его до крови.
Через несколько дней - второй вылет. Теперь на станцию Касторная. Это большая, важная станция. Там нас встретили по полной форме - и прожектора и зенитки. Тут еще страшнее все показалось. Привезли первые пробоины. После вылета начал думать как сократить боевой путь. Обсудили со штурманами, организовали промер ветра на маршруте, чтобы при выходе на цель уже знать какой будет снос. Короче быстро соображали, как живыми остаться.
Над Касторной я впервые увидел, как штопорят самолеты в лучах прожектора. Ведь в чем сложность нашей работы? Поймают прожектора и так нежно ведут, а ты в луче оказываешься, как паучок. По тебе бьют, а ты, например, на боевом курсе, и штурман говорит: «Так держать», справа, слева трассы, а штурман говорит: «Так держать». Если ты опытный летчик, и уже летал в прожекторах, знаешь, что надо делать - ты должен сразу переключиться на приборы и пилотировать только по приборам, никуда не смотреть, если посмотрел, тебя повело влево или вправо, в зависимости от того в какую сторону посмотрел - в штопор, раз, готов… Молодые, не опытные, часто находили свою могилу в первые полеты. Я предложил провозить молодых летчиков на полигоне в лучах прожектора. Для этого в кабину, сажали опытного летчика, который имел опыт боевых полетов в лучах прожектора, и он возил молодых. Мы стали меньше нести потери.
Поначалу делали один вылет за ночь, а потом и пару вылетов стали делать. А когда начали оборудовать аэродромы подскока, то и 5-6 получалось и подальше летали. Основной аэродром базирования располагался в 30-50 километрах от линии фронта, а в пяти-шести выбиралась площадка, разбивался старт, делался запас горючего и бомб. Под вечер мы перелетали а него и оттуда работали.
- Девушки говорили, чуть ли не до 15 вылетов за ночь делали…- Это ерунда. Особенно летом - ночь короткая. Обычно сделаешь три вылета и то возвращаешься уже светает, тут и «мессера» сшибить могут. У нас в полку только я и то один раз сделал 5 вылетов. Первым прилетел, еще до начала сумерек на аэродром подскока, а возвращался уже светло было. Потом все еще зависит от цели. Если она хорошо прикрыта - надо осмотреться, а не лезть в пекло очертя голову, да и тяжело это психологически…
Я выполнил около 150 боевых вылетов на бомбометание аэродромов противника, станций, на охоту за железнодорожными эшелонами. Работали по скоплениям войск, летали к партизанам… Кроме того, мы еще выбрасывали на парашютах в тыл разведчиков - девочек лет 17-18, молодых, красивых. Ты ее выбросил и ждешь, пока она на явку не придет, а тебе не пришлют подтверждение. А особый отдел тебя мурыжит: «А не к немцам ли ты ее сбросил?» Ходишь и думаешь: «Бог ты мой, скорей пришли бы какие-то сведения, вроде выполнил все, как надо».
У нас тоже говорили, что если ты пять-десять вылетов сделал, значит жить будешь. Ты уже сумел освоиться в воздушной обстановке, научился бороться со средствами ПВО, просто так тебя уже не убить. Очень часто мы выполняли удары по таким важным узлам, как скажем, Курск, Орел, Брянск, Карачев, Болхов и другие города. Они естественно были прикрыты очень сильно. Вот например Орел, на который я сделал 72 вылета - там было 24 прожектора и около 360 орудий различного калибра.
У нас там за одну ночь из эскадрильи, из 10 самолетов, было сбито 7. Смотрю, молодежь уже в кусты идет, понос пробрал. Тогда командир полка говорит: «Знамя на старт, я иду с замполитом первым, за мной Максименко потом остальные». А вообще после Курской дуги у нас из 32 уцелело только три экипажа, а остальные там остались… Я с Орла один раз почти 300 пробоин привез - живого места не было. Залатали - с заплатками такой красивый самолет и пошел дальше летать.
Так что каждый полет - это дуэль. Если ты сумел обмануть зенитки и прожектора, значит, ты отбомбился и выиграл. Если они сумели использовать твои слабости и неподготовленность, значит, ты становился жертвой, и там находил свою могилу. Расскажу один полет. Были случаи, когда летчика убивали, или ранили. Бывало, что убивало штурмана. Я сам двоих привез.. Последнего разнесло в клочья прямым попаданием снаряда в его кабину. После этого мне дали штурмана Степана Николенко, высокого парня. Он сам окончил аэроклуб и мог летать. Когда три-четыре вылета за ночь сделаешь, устаешь, он говорил: «Отдохни, я поведу самолет». Он вел, а я мог вздремнуть И вот полетели мы с ним на Орел. Я часто ходил лидером. В чем заключалась моя задача? Мне подвешивали кроме обычных бомб, еще и САБы для подсветки цели. Мы дошли, сбросили САБ. Прожектора нас ищут, а мы сразу маневр и ушли. Начали подходить другие самолеты, немцы переключили внимание на них. Но САБы горят всего пять минут, чтобы полк прошел надо сделать еще заход и снова сбросить. В первом заходе всегда есть элемент внезапности, а тут тебя уже ждут. Мы приходим, браем фугасные бомбы, потом САБы. Видимо в это время выполняла бомбометание и дальняя авиация. Вдруг, прямо перед носом промелькнул самолет. Мой самолет попал в спутную струю и его перевернуло вверх колесами. Нужно газ убрать, иначе тебя закрутит и все. Убираю газ, самолет начал снижаться и я оказался в перевернутом штопоре. Думаю: «Неужели все?» И передо мной в голове прошла вся моя жизнь, все мои родные, поступки, друзья, Москва, отец… Пока я вывел его в горизонтальный полет осталось метров 50 высоты. Мотор остыл. Я даю, а он не забирает! Зенитки и пулеметы все бьют. Кругом как в аду! Я выскакиваю прямо на аэродром Орел-военный, что южнее Орла. Штурман говорит: «Леша, давай, делай что-нибудь» - «Мотор не забирает!» Приземлились на колеса, впереди «юнкерс». Я через него перепрыгнул и опять приземлился. Пощупал высотный корректор. Чуть-чуть мотор зачихал, но скорость я уже потерял, бегу по немецкому аэродрому. Двигатель, набирает обороты. Сбил заграждение колесами, и самолет зашатался, еще раз чем-то коснулся земли, смотрю, меня забрало и потянуло. Вышли из зоны огня - темно и спокойно… почему-то запели: «Широка страна, моя родная». Когда мы сели на свой аэродром, конечно, самолет был весь в дырках. Штурман меня расцеловал: «Бог нам подарил жизнь, и мы должны это ценить, мы должны жить долго и счастливо». Вот такой полет… Бывало, что и на вынужденную садился, но всегда удачно - на своей территории. Садишься ночью, на ощупь. Как-то раз вышел из самолета, а впереди в пятидесяти метрах обрыв… но везло, бог дарил удачу. Правда, я и подготовлен был лучше многих. Поэтому меня посылали на самые сложнее задания - к партизанам, лидировать полк, делать контрольную разведку. Меня считали ночным снайпером. К тому же у меня был толковый штурман, который мог и пилотировать. Чтобы с первого захода, первым ударом, разрушить мост или переправу, железнодорожную станцию, на полигоне делали макет, тренировались. Только потом шли на цель. А за тобой смотрят, разбомбил или нет - у особиста всегда ушки топориком. Фотоконтроль был всегда. Поначалу фотоаппараты стояли только на командирских машинах, а потом и на все поставили.
Отлетаешь ночью, а днем посылают в штаб воздушной армии. Возил Жукова, Рокоссовского, Василевского, Новикова, Ротмистрова, летал с донесениями. Помню они все просили: «Только пониже, и смотри, чтобы за линию фронта не залететь». Жуков тот сам с планшетом подходил: «Покажи маршрут. Ориентируешься нормально? Только, чтобы за линию фронта не завез. Понятно?» - «Понятно». Летишь-то без штурмана. Потому и не каждому летчику доверялось, а только тем, у кого был опыт, и умение ориентироваться на малых высотах. Минимум командиру звена, или опытному летчику доверяли. А так, рядовому, не разрешалось. В летной книжке это отмечалось как спецзадание и боевым вылетом не считалось. В августе месяце 1943 года за 150 вылетов меня наградили одним орденом Боевого Красного Знамени.
И знаешь мы не жили тем, что случилось, потерями, а ждали того, что еще случится. Смотришь, сегодня одного нет, завтра другого, думаешь, мой удел быть следующим, моя очередь. Что делать? Война! Убивают. И все равно готовишься к тому, чтобы не допустить своей гибели, принимаешь все меры, чтобы из любой обстановки выкрутиться, перетянуть хоть на одном крыле, хоть без хвоста, но на свою территорию, не попасть в плен. После войны со многими товарищами беседовал, со штурмовиками, истребителями. Они говорят: «Леша, мы то же также думали. Остались живы, потому что не пытались атаковать «на ура!» Всегда просчитывали, что нужно сделать для выполнения боевой задачи и для сохранения экипажа, самолета и своего оружия». Кто сумел это понять, тот жил и воевал, рос и по службе, и в мастерстве. У кого ума и творчества не хватало на это, тот становился жертвой.
- Как воспринималось отступление 1941 года?
- С горечью. Отец уехал в отпуск в деревню, да так и остался в оккупации вместе с семьей. Перед Курской битвой, командир полка зная, что это моя родина где я помнил каждую стежку - дорожку, посылал меня на разведку. Как-то он мне сказал: «Твоя родная деревня освобождена. Бери самолет и лети». Вчера ушел противник, а сегодня я прилетаю, делаю кружок, смотрю - от домов, в том числе и от моего, одни головешки. Сел на луг, пацаны бегут, а среди них мой брат. Прихожу - у пожарища босой отец стоит палочкой ковыряется. Обнялись. Отец расплакался. В вещмешке у меня были булка черного хлеба, американская тушенка, кусок брынзы, сахар, сухари, сгущенка. Подошли еще односельчане. На конце села стояла покосившаяся халупа - одна из немногих уцелевших построек. Зашли туда, достал закуску. Откуда-то появилась самогонка. Выпили. Утром опять в полк.
- Какую бомбовую нагрузку брали?
- Мы возили КС, кассеты с фосфором - как положишь серию, и грустно немцам становится. Могли взять четыре штуки осколочных бомб АО-25. Всего порядка ста килограмм. Когда пришли самолеты с двигателями по 125 лошадиных сил, тогда стали брать по 150 килограмм, могли взять 6 штук по 25, или 2 по 100.Бывало возили трофейные бомбы АФ-82 82 килограмма. Если работали по танкам, нам давали ПТАБЫ.
Выделялись и экипажи для освещения целей, бравшие САБы. У меня был такой случай. Обычно нам давали время удара, но у тот раз вылет задержался и мы пришли на Орел, когда наносила удар дальняя авиация. Один из сброшенных ими САБов попал на верхнюю плоскость, зацепился и горит. Я бомбы сбросил и начал скользить, чтобы пламя сорвать. Кое-как удалось. Прилетаю, у меня половина лонжерона прогорела и дыра в обшивке с два футбольных мяча.
- РС подвешивали?
- Эксперименты такие были, но я с РСами не летал. Еще брали гранаты АГ-2 против истребителей, поскольку были случаи, когда нас ночью атаковали истребители.
- ШКАС стоял у штурмана?
- Вначале у нас их не было, а потом начали ставить. Некоторые просто на шкворне, а некоторые на турель ставили. ШКАС есть ШКАС - говно. Ночью нас два раза истребители атаковали над Орлом.
- Летали с парашютами?
- Да. Пользоваться им не приходилось, но однажды летел уже домой и чувствую, что-то колет мне в попу. Прилетел, а потом укладчик парашюта приходит ко мне и приносит, сердечник снаряда: «Вот», - говорит, - «Ваша смерть». Снаряд пробил парашют и чуть-чуть вылез наружу. В другой раз осколок разворотил каблук сапога.
- Как-то еще техники модифицировали самолет, устанавливали дополнительный бак, или бронеспинку?
- На некоторых самолетах, в центроплане стоял дополнительный бензобак. Их использовали для дальней разведки допустим до Брянска и даже глубже. Летали больше четырех часов. Но это редко. Был такой случай. Я уже был командиром звена. Вызывает меня и летчика моего звена Кривцова командир полка и приказывает немедленно лететь в штаб Брянского фронта на двух самолетах. На бреющем полетели, сели. Тут Жукова привезли. Кричат: «Жуков прилетел». Генералы по кустам разбежались сидят и не выглядывают. Мы у самолетов. Вызывает маршал Новиков и ставит задачу найти танковый корпус, введенный в прорыв и восстановить потерянную с ним связь. Полетел мо ведомый. Вскоре сообщили, что самолет упал в расположении наших войск. Потом уже выяснилось, что пуля пробила тот самый дополнительный бак в центроплане. Самолет загорелся. Он сумел его посадить и выскочить сам, а самолет сгорел. Теперь лететь мне. Пошел на бреющем на высоте 5-10 метров. Кругом огонь, стреляют в упор. Кое-как проскочил линию фронта, нашел танки. Сел, вернее почти упал. Ко мне приходит подполковник: «Что надо?» - «У меня приказ установить связь, выяснить какая нужна помощь, каких раненых надо взять». - «Я ранен в руку» - «Садись и приготовьтесь докладывать обстановку». Самолет прыгает по ямам, пули летя. Стреляют и наши и немц. Взлетел. Прилетел. Сел. Меня трясет, но иду докладывать. Говорю: «Привез вам раненого полковника, он доложит обстановку». Все генералы тут собрались. Маршал говорит: « представить летчика к ордену Красного Знамени». Но я так ничего и не поучил… Да и ладно, жив остался и то хорошо.
Где и как жил летный состав полка?
- Летчики и штурмана жили отдельно от технического состава полка. Чаще всего обитали в землянках, вырытых на границе аэродрома. В них стояли сколоченные из бревнышек сплошные нары, в середине такой землянки была печка. Дверь деревянная, сделана из бревен. В холодное время обивали ее соломой и брезентом. Обычно батальон аэродромного обеспечения давал матрасы и наволочки, которые нужно было набивать соломой, сеном или стружками. Не помню, простыни были, наверное, были. Укрывались плохенькими одеялами. Было холодно, поэтому укрывались и шинелями, и комбинезонами, а иной раз в наступлении спали прямо в летных комбинезонах, не раздеваясь. И летом, и зимой делали навес, под которым стояли металлические умывальнички. В холода умывались в землянках.
- Зубы чистили?
- Тогда это не считалось важным элементом гигиены. Иногда чистили когда щеткой, когда пальцем. Зубной пасты у нас не было, а был зубной порошок и то если кто на пополнение прибудет, тогда привезет, а так и его не было. .

Каждый день был осмотр по форме 20 на наличие вшей и блох. Баня, как прало, раз в 10 дней. В это время сдавали обмундирование на прожарку. Так что насекомых у нас не было. Конено, когда прибывало пополнение, оно привозило их с собой, но их быстро выводили. У нас был хороший, очень ответственный врач одессит Миша Виторган. Он следил за чистотой, иногда давал нам витамины. В полеты нам давали небольшие плитки шоколада. Вообще боевые вылеты истощают нервную систему. Особенно это зметно у молодых - у них все дергается, для него все таит опасность.
Записан
Те,кто не помнит прошлого,обречены переживать его вновь...

accord_2008

  • Неотлучный
  • *
  • Карма: +33/-3
  • Оффлайн Оффлайн
  • Сообщений: 2022
  • Подвиг - поступок насмерть перепуганного человека
Максименко Алексей Афанасьевич
« Ответ #2 : 18 Май 2012, 12:49:59 »

Я родился я в конце первой четверти прошлого века, 15 февраля 1923 года. В 1940 году окончил московскую среднюю школу № 612, находившуюся в Потаповском переулке. В тоже время я окончил аэроклуб Свердловского района, который находился около Театра Ленинского комсомола. Почему пошел в авиацию? Я еще в школу не ходил, мне лет семь было, когда я увидел над деревней, в которой родился, летит самолет, и вдруг от него оторвался какой-то предмет и падает, а самолет снизился и пошел на посадку. Думаю: «Что-то случилось, надо бежать, посмотреть». Все бегут и я бегу, а бежать надо было километров шесть. Добежали. У самолета оторвался винт и он сел на вынужденную. Рядом стоит симпатичный лейтенант с двумя кубарями. Мне так это понравилось! Я говорю: «Дядя лейтенант, можно кабину посмотреть?» - «Кто хочет быть летчиком?» - Все молчат - «Я хочу быть летчиком». - «Тогда давай, полезай». На крыло посадил, открыл дверку кабины: «Смотри». Я стал его расспрашивать, что там и как. Он мне все рассказал, показал приборы, объяснил что такое ручка. Я говорю: «Можно посидеть?» - «Ух как много хочешь! Ну посиди, только ничего не трогай». И вот я впервые ощутил себя в кабине самолете. А потом, когда учился в школе, с огромным интересом прочитал книжку об американском летчике-испытателе Джиме Колинзе. Тут уже было спасение «челюскинцев», первые герои, дальние перелеты. В старших классах к нам в школу пришел летчик-истребитель майор Сорокин, который воевал в Испании. Он тоже нам рассказывал о войне. Историчка у нас была Дита Мейровна Лесник, работавшая в Швецарии секретарем у Ленина. Очень образованная женщина, патриотического склада. Она нам рассказывал так о декабристах, их подвигах, Это так нас тогда волновало! Думаешь: «Бог ты мой! Вот это жизнь, духовная красота. Вот к чему надо стремиться!» Нам сказали, хочешь быть летчиком, занимайся спортом. У нас преподавателем по физкультуре был Андрей Старостин, знаменитый футболист. Мы все были члены спортивного общества «Спартак», носили значки и спортивный берет. Задача стояла сдать нормативы на четыре значка. Первый - Ворошиловский стрелок, для этого нужно было выбить из 45 очков из 50. Второй - ПВХО (подготовка к противоздушной и химической обороне). Третий - ГСО (готов к санитарной обороне), надо было уметь оказывать первую медицинскую помощь, делать искусственное дыхание. И последний - ГТО, первой или второй ступеней. Этот значок на цепочке. Помню нужно было прыгнуть вверх на 1 метр 40 сантиметров, а мог только на 1 метр 30 сантиметров. Потом мне один друг рассказал, что можно прыгать через голову и я сдал этот норматив и Старостин дал мне ГТО второй степени. Четыре значка, как ордена, елки зеленые! Все это вместе формировало стремление к реализации собственных сил. Хотелось быть лидером, впереди, лучше других выглядеть. Поэтому, когда учился в 8-м классе, и к нам пришел сотрудник райкома комсомола, призывавший комсомольцев идти в авиацию, я пошел первым. За мной потом еще два парня из моего класса поступили. Они тоже стали летчиками. Оба прошли войну. Однако сначала меня не взяли - мал был ростом и годами не вышел. На следующий год меня приняли, и то условно.
Летали мы в районе современного аэропорта Шереметьево. Там возле деревушек Бурцево и Молжаниновка был наш аэродром. Обычно давали провозных 20 - 25 вылетов, а я сделал 5 вылетов, и мне инструктор говорит: «Тебя выпускать можно». Через 10 полетов меня выпустили, и я закончил первым аэроклуб. Мне начали давать летать на других самолетах: Р-5, УТ-1, УТ-2. Кроме того я летал под колпаком, пилотируя по приборам. Кстати, думаю что эти навыки, приобретенные загодя, спасли меня от гибели на фронте.- Немного расскажите о предвоенной жизни. Куда ходили, чем увлекались?- Во-первых, ходил на каток: в «Сокольники», «Эрмитаж», ЦДКА, Парке культуры имени Горького. Лучшим считался ЦПКиО им. Горького, конечно. В Эрмитаже была более изысканная публика, каток маленький, Туда девчонки ходили на свидание к богатым женихам. Я увлекался лыжами и участвовал в соревнованиях на 15, 25, 50 километров. Летом плавание, бег. Футболом заниматься у меня не получалось. Кроме этого ходили в Дом пионеров на улице Стопани, занимались в кружках, играли спектакли. В ЦПКиО была парашютная вышка. Но надо сказать, что из класса нас было всего человек пять отваживавшихся прыгать.
Отец у меня был умный мужик. Он участвовал в Первой мировой, семь лет провел в плену в Германии. Посмотрел западный мир, отлично владел немецким языком. Он меня приобщал к культуре. Помню повел меня в театр Ермоловой. В нем вся мебель была обшита темно-бордовым бархатом, с золочеными гранями. Я впервые увидел такую роскошь! Помню, играли спектакль: «Искусство интриг». Я его до сих пор помню. Такие роскошнее одежды, длинные платья. На меня все это произвело неизгладимое впечатление - интерьер, театральная публика того времени, спектакль. На перекрестке Покровки и Чистых Прудов был кинотеатр «Аврора», и там перед началом сеанса часто пела Ковалева. Недалеко был «Колизей», где крутили фильмы и часто выступал Утесов со своим оркестром.

Обучение в школе было смешанное. На Чистых Прудах тогда был военный городок, где жили военные: маршалы, генералы. В нашей школе учились их дети. Репрессии нас особо не коснулись. Были две девчонки из параллельного класса. Слух ходил, что их отцов арестовали. Они ходили хмурые. Мы им сочувствовали, понимали, что все-таки это не враги народа. Было какое-то ощущение, что что-то тут не то.

Когда я приехал в летную школу после окончания аэроклуба. Не только я, нас была целая группа. Нас так и звали - москвичи! Причем с хорошей, белой завистью. Все же почти все из нас имели законченное среднее образование, некоторые окончили техникум… Вдруг, меня вызывает начальник особого отдела. Прихожу: «Товарищ капитан, по вашему приказанию курсант Максименко прибыл». - «Вы комсомолец?» - «Да». - «Нужен еще один надежный товарищ, у вас есть?» - «Конечно, есть. Миша Шагов». - «Вы повезете врага народа в тюрьму, в Куйбышев. Получите пакет, винтовки, штыки. Вам будет предоставлено отдельное купе. Вы должны не с кем не общаться, не разговаривать. В туалет ходить по одному. Продукты дадут сухим пайком. После прибытия в Куйбышев, винтовки на перевес с примкнутым штыком, должны довести его до тюрьмы, вам откроют ворота, сдадите туда. Получите пакет и расписку о том, что вы сдали и прибудете назад. Учтите, это ответственное задание». Думаю: «А кто же враг народа?» Мы приготовили амуницию, винторезы взяли. Приводят нашего начальника училища, полковника с четырьмя шпалами, которой двумя часами раньше проводил совещание о воспитании летного состава. Рассказывал о патриотических качествах, стойкости, выносливости, преданности Родине. У нас челюсть отвисла, думаю: «Как же так?! Только что он проводил совещание по воспитанию патриотизма, и вдруг враг народа?!» Но что сделаешь - мы солдаты, обязаны выполнять приказание. Сажают нас в черную эмку. Водитель начальник особого отдела и мы - впередина вокал. Посадили нас в купе, дали ключ, мы закрылись. Разговаривать запрещено. Он спросил разрешение покурить, мы разрешили конечно. Состояние надо сказать было нехорошее. Приехали на вокзал. Я говорю: «Слушай, Миша, ну его нафиг! Некуда он не убежит. Что мы его днем, посередине города, вот так будем вести как арестанта?! Чтобы толпа сбежалась? Давай винторез на ремень, пусть он идет, а мы за ним». - «Давай». - «Товарищ полковник, мы пойдем достойно, но Вы уж пожалуйста…» Прошли половину пути до тюрьмы. Смотрим, слева пивная. Полковник обращается: «Сыночки, разрешите мне хоть кружку пива!» - «Конечно, товарищ полковник!» Зашли в пивную. Он заказал кружку пива: «А можно еще грамм 50?» - «100 грамм можно». Он взял рюмку, повертел ее, выпил, пивом запил. Смотрю, у него слезы из глаз закапали в эту пивную кружку. Нам стало не по себе, тяжкое волнение. Сидим, а внутри все переворачивается. Вытер слезы платочком: «Сыночки, теперь пошли». Мы вышли, а ноги едва идут. Пришли к воротам тюрьмы, кнопку нажали. Нам открыли дверь два держиморды с лошадиными челюстями: «Что?! Врага народа привели?! Давайте, туда. Пакет?» - отдали пакет - «Раздевайся, вражья морда». Стали с него снимать петлицы. У него был орден Ленина, два ордена Красного Знамени. Ордена сорвали, бросили в урну. Гимнастерку разодрали, сволочи. Белье сняли. Щупают у него подмышками, мошонку: «Расставь ноги шире!» Он весь сгорбился. Так жалко его стало. Выдали ему полосатую шапочку, робу на голую тело. Смотрю, наш полковник превратился в старого деда. Нас это потрясло. Мы говорим: «Дайте нам расписку» - «Не дадим». - «Без нее мы не уйдем. Как мы доложим? Скажут, сбежал по дороге, нас в тюрьму посадят, к вам привезут». - «Ладно, напиши им расписку». Забрали, вышли. Обратно шли до поезда, не могли обмолвиться словом, настолько это тяжко нам было... 1943 год. Курская дуга. Ночью летали на боевые задания, а днем как связные самолеты - надо или генерала отвезти, или боевой приказ из штаба Воздушной армии в полк, или еще какие-нибудь донесения. Помню, прилетел на аэродром Рябинки. Там стоит штурмовой полк. А было такое правило, когда садишься на аэродром, надо было доложить руководителю полетов: «Товарищ руководитель полетов, экипаж такой-то прибыл с тем-то на такое-то время». Тогда тебя заправят горючим, покормят. Прихожу: «Товарищ капитан, старший лейтенант Максименко прибыл». - «Сынок, иди я тебя расцелую!» - обнял меня. - «За что, товарищ капитан?» - я сразу не понял. - «Ты в тяжкую минуту разрешил выпить 100 грамм с прицепом»… Вот такая встреча состоялась. По крайней мере, остался жив. К сожалению фамилию я его не помню.
- В то время было три вещи, являвшихся предметами роскоши - часы, радио и велосипед. Что из этого у вас было?- Отец у меня был простой рабочий. Жили мы небогато и ни велосипеда, ни приемника у меня не было. А с часами связана особая история. Он привез из Германии золотые карманные часы фирмы «Мозер» и черный блестящий свитер. Когда я уходил на фронт, то после училища заехал домой и он мне подарил эти две вещи. Отдавая часы он сказал: «Это все мои воспоминания о плене. Помни, что ты у меня единственный любимый сын». Часами я дорожил. Идет война, я уже стал заместителем командира эскадрильи. У меня убили одного штурмана, и мне дали другого из штрафников. Он был штурманом дивизии дальней авиации, его разжаловали и послали ко мне штурманом эскадрильи. Полетели мы за самолетами в Казань - нужно было 9 самолетов пригнать на фронт. В Казани мы жили на частной квартире. Самолеты летчики-испытатели облетать не успели, пришлось это делать мне. Так я облетал 18 самолетов, отобрал девять. На аэродром я ходил в меховом комбинезоне, а часы оставлял в брюках дома. И вот иду домой, смотрю, что-то народа много. Подхожу: «Что случилось?» - «Да, ваш штурман застрелил хозяйку». Квартировались у старичка лет семидесяти со старушкой. Мне рассказывают, что он пошел на рынок купил литр спирта и качан кислой капусты. Пришел, напился, возился с пистолетом и выстрелил себе в руку. Хозяйка сидела, чинила ему шерстяной носок. А пуля пробив ладонь попала ей в висок. Дед во дворе дрова колол, услышал это дело. Прибежал, подобрал пистолет и выбросил его в снег. Теперь милиция ищет его в снегу. Он мне говорит: «Командир, прости». Я еще ничего не понял. А когда переоделся, сунулся в карман - часов нет. Он говорит: «Я их продал». - «Ну и свинья же ты». - Мне-то тогда было 21 год, а ему за сорок. - «Ты же отец, как ты мог такие поступить?!» Был показательный суд ему дали десять лет, с заменой в штрафной. Так пропали мои часы.- Что было на столе?- Мы жили с отцом в Москве, а мама и вся семья в деревне в Брянской области. Они обычно приезжали в гости, привозили сало, курицу, гуся. Когда я учился в школе, в любом гастрономе была скороварка, в которой готовили котлеты, стоившие тридцать копеек. К ней покупаешь булочку за три копейки и стакан кипятка с бульонным кубиком. Вот тебе первое и второе и ты жив здоров. Жили в коммуналке, вместе с еще шестью семьями. Жили все дружно - все праздники отмечали вместе. Общая была кухня, метров двадцать, где у каждого был свой столик или уголок. Готовили на керогазе. Соседки помогали нам готовить. Бывало курицу купишь, принесешь, соседка сварит тебе суп… Жили душа в душу, помогали друг другу.- Расскажите о программе обучения в аэроклубе?- Изучали теорию полетов, двигатель М-11, устройство самолета У-2. Иногда давали технику пилотирования на тренажере. Подлетывать начинали на планере, запускавшемся с амортизатора. Потом пересаживались на самолет. Инструктором у меня был Саша Чибисов. И вот первый полет. Тренировочные полеты выполнялись из задней кабины. Инструктор всегда садился вперед. Он говорит: «Ты не держись за ручку, сиди спокойно и только смотри, что я делаю. Я тебе буду говорить: «Встали на полосу, даем газ, разбегаемся, поднимаем хвост. Набрали скорость по прибору 90 или 100 километров в час, ручку на себя и самолет отрывается. Выдержали немного в горизонтальном полете, чтобы скорость набрать, а то в штопор свалишься, теперь переходим в набор. Ручку от себя, левый разворот, потом второй разворот. Подошел к третьему развороту, надо готовиться к посадке, убираем газ и планируем. Подошли к четвертому развороту, заходим на посадку. Нос должен смотреть туда-то, а самолет идти с такой-то скоростью, тогда не промажешь. Запоминай, это положение, теперь садимся. Садись плавненько, чтобы «козлов» не было, иначе сломаешь машину. Ты все понял?» - «Понял». - «Заруливаем. Рассказывай, что ты понял». - Я должен ему все повторить. - «Теперь ты делай все сам. Я буду сидеть, в крайнем случае буду страховать, поэтому если я подергаю ручкой, ты мне ее отдавай». Вот так полета три за день сделали. Собирают курсантов и пошли, пешим-по-летному по кругу. Каждому укажут на недостатки на каждом этапе полета. Тем кто лучше летал было поощрение - можно было работать инструктором-общественником, то есть тебе ни фига не платят, ты просто помогаешь инструкторам в работе с курсантами, летаешь с ними.- Курсантов кормили на аэродроме?- Меня нет. У меня было два друга Миша Шагов, сын министра внешней торговли и Сабуров Володя, сын председателя Госплана СССР, Максима Захаровича Сабурова. Тот мог на аэродром и тортик принести - богато жили. А я то что? Только хлеб черный с куском сала, что из деревни прислали и все. А Володя принесет какую-нибудь вкусную булочку, торт; «Леха, пойдем, «тормозок» употребим». Съешь и веселее на душе… А у нас за праздник было ириски купить. Когда познакомишься с девочкой, купишь 100 грамм ирисок - это считалось подарок .
Помню у нас в аэроклубе училась Маша Малышева, студентка авиационного техникома. Бюст у нее был невероятного размера. Про себя мы ее звали «Маша молочно-товарная ферма». Летала она плохо и все ее никак не могли выпустить самостоятельно. Обычно днем ветерок, а под вечер все успокаивается. Вот тогда слабочков выпускают в самостоятельный полет. Командир звена ее проверил, говорит: «Давай ее выпустим. Все уже летают, а она никак не может». Взлетела наша Маша и все. Ждем, нет ее. Полчаса нет, час нет. Уже темнеет. Вдруг низко появляется самолет, цепляет шасси за ангар и бух - лежит. Сама она не поранилась, но в шоке. Лифчик у нее от удара лопнул и все ее прелести выскочили наружу. Помню, Гусь, командир звена подходит: «Убери свою молочно-товарную ферму!» На этом ее летная карьера закончилась. Потом она рассказала, что забыла, сделать второй разворот. Потеряла ориентировку. Потом выскочила на Ленинградское шоссе, долетела до Парка Культуры, восстановила ориентировку, и обратно по улицам полетела на аэродром. А тут уже землю не видно, вот она и плюхнулась.
Записан
Те,кто не помнит прошлого,обречены переживать его вновь...