Началось на фронте, под Москвой, в 1942-м. Немцы обстреливали из миномётов. А наши были вооружены только винтовками, на весь батальон было два пулемёта. Пришёл приказ: батальону в атаку не идти. Красноармейцам - находиться в окопах, а лейтенантам и капитану - в блиндаже, а по мере надобности - тоже в окопах.
Мне - рядовому красноармейцу двадцати лет отроду - крупно повезло: нарушая приказ, мне удалось близко подползти к холмику, откуда стрелял по нашим немецкий миномёт. Я бросил гранату и уничтожил миномётный расчёт. Меня вызвали в блиндаж и сказали, что представят к награде. В это время в блиндаж вошли разведчики. Один из них, указывая на меня пальцем, громко сказал:
- Надо же - жид на фронте! Вот уж не думал! Месяц воюю, а жида первый раз встретил!
Все замолчали, а я сказал: - Нос в пыли, а в жопе ветка, впереди ползёт разведка.
Разведчик крикнул: - Ты, жид пархатый! Только выйдешь отсюда, я тебя сразу урою!..
Я быстро скинул с плеча винтовку и выстрелил. Разведчик был убит. Меня разоружили и взяли под стражу.
Я попал в штрафную, где и воевал до ранения. А в госпитале меня разыскал старший лейтенант моего особого отдела и забрал в заградотряд. В общих чертах он объяснил о пользе заградотрядов: "Ты должен не только вернуть их на передовую, но и внушить их значимость для Родины и для Победы. Семён, ты человек решительный и не трус. Я это видел. Такие нам нужны".
Я понимал, что старший лейтенант спас меня от трибунала, я готов был во всём с ним согласиться. Но не получалось. Два года в заградотряде жизнь была похожа на сон. Сон был тонкий, слабый. Сквозь этот сон было слышно всё, что происходит вокруг и что надо делать, чтобы выполнять приказы командира. И никак не получалось стряхнуть сон и проснуться. Но в то же время я знал, что полстакана перед атакой и на донышке вечером помогают. Сон становился крепче, переживания казались пустяками. Я поверил в это лекарство и затем - принимал его всю оставшуюся жизнь.
...Иногда ночами я не спал совсем, открывал глаза и видел этого мальчонку, его небольшую голову на длинной шее. Парнишка бежит к нам, шинель болтается на нём, видно, что бежать ему трудно, сапоги велики. Он хлюпает по грязи, а комроты орёт: - куда бежишь, сволочь! Куда, мать твою...
- А я вижу - он не сволочь! Он ещё ребёнок. Его взяли у матери и сразу на передовую. Здесь его гнали в атаку, а он ребёнок, он испугался! Он видел, как умирают ребята вокруг, и он испугался...
В этой атаке, которую я никогда не мог забыть, немцы положили почти всю их роту.
- А мы лежим и ждём. Чего ждём? Когда атака закончится. А чего ждать, когда почти все ребята убиты? Кому идти в атаку? А он, мальчишка, ещё живой, он и побежал к нам. А куда ему ещё бежать?.. Но старший лейтенант кричит: - Куда бежишь? Поворачивай вперёд! А ты, Семён, стреляй! Чего ждёшь?..
Я даже не прицелился и выстрелил. И он упал. Но я надеялся, что парень только ранен, и ждал вечера, чтобы подползти к нему. Я подполз, но мальчонка был мёртвый. Я понял, почему его шея казалась такой длинной - он был очень худой, острый кадык торчал. Выражение лица было спокойное. Я подумал: может, ему стало легче. Но я знал, что мальчишка хотел жить! Он хотел спастись, когда повернулся к нам. А я убил его. А он хотел жить. Он хотел жить!
Старший лейтенант принёс мне в окоп полный стакан. Мне помогло, и я заснул. Но парнишка этот остался со мной, и вина мучает меня до сих пор, а легче становится только после целого стакана.
Теперь я уверен, что мне лучше было бы - легче - жить по приговору трибунала, чем всю жизнь терпеть еженощную казнь.
Сейчас я почти не сплю, тот сон, который помогал мне, исчез. Сейчас нет войны, нет заградотрядов, я - старик и никого не гоню в атаку.
Прислал Г. Златогоров
Автор
Тема: Сорин Семен Григорьевич (Прочитано 7234 раз)