База знаний > Униформа и т.п.
мода Германии периода первой-второй мировых войн
Floyd Rose:
сначала буквы
Во времена Третьего рейха разные группы из разных и меняющихся соображений пытались внушить немецким женщинам, что только немецкая мода способна выразить их уникальную благородную сущность. Однако никто так и не объяснил до конца, какой именно смысл вкладывался в термин «немецкая мода». Истоки этих противоречий в мире нацистской моды возникли вскоре после Первой мировой войны. В 1920-е годы, когда Берлин соперничал с Парижем за звание «культурной столицы» Европы, определенные политические круги объявили некоторые течения тогдашней моды дегенеративными и чуждыми немецкому духу. Этот конфликт достиг высшего накала во время Второй мировой войны.
Используя моду как призму для рассмотрения ряда важных социальных, политических, культурных и экономических проблем, мы исследуем неоднозначность отношений между немецкими женщинами и нацистской партией; изменения в одежде и облике женщины и то, как сами немки воспринимали эти перемены; наконец, острые противоречия между идеологией, пропагандой, указами властей и экономическими реалиями.
В 1914 году, в год начала Первой мировой войны, в Париже вышел комикс под названием «Мода в Германии: Лига против дурного англо-французского вкуса». «Ядреные» немки были изображены в ней вульгарно одетыми, печатающими шаг, как солдаты на марше, а их увешанные медалями мужья — все как один с поджатыми губами и с моноклями. Это была насмешка над немцами, над их телосложением и отсутствием вкуса и в то же время заявление о превосходстве французов во всем, что касается моды. По мнению авторов комикса, чувство стиля внутренне присуще французам и только им. Коренастые немки попросту делают себя посмешищем, тщетно пытаясь копировать врожденное изящество стройных француженок. Этим пухлым Гретхен никогда не быть по-настоящему элегантными.
В 1915 году, словно в отместку, вышел в печати двухтомник немца Норберта Штерна, посвященный исследованиям моды и культуры. Обещая «философскую объективность», доктор Штерн тем не менее упрекал парижских модельеров за «наглые» и «развратные» фасоны, презираемые, заявлял он, даже самими француженками. В главе Los von Paris! («Вон из Парижа!») он утверждает, что «бесстыдство» французских нарядов развратило высоконравственных и благопристойных немок, а слои французской косметики загубили их красоту. Если немецкие женщины не избавятся от всего, что берет начало во Франции, этой «стране кокеток», то вырождение неизбежно.
В 1916 –1917 годы националистическая пропаганда подобного рода проникла и в дискуссии в молодежных организациях о том, как следует одеваться. Женское подразделение молодежного движения Wandervogel заявило, что их одежда должна быть «немецкой», «здоровой», «приятной на вид» и «практичной» — в отличие от французской моды, «переменчивой, как флюгер» и всегда пребывающей в погоне за новым. Geusenmadels, молодежная женская группа из правого крыла политического спектра и в 1920-е годы отвергала «иностранную, негерманскую» моду, чтобы ее «чуждый дух» не «смущал» их «внутреннюю жизнь».
Floyd Rose:
Главную роль в этих дебатах играл, безусловно, национализм, всплеск которого пришелся на начало Первой мировой войны. В одном тексте 1915 года заявлялось, что со стороны немецких женщин было бы вероломством носить юбочки французских фасонов и высокие каблуки, в то время как их братья и отцы на западном фронте оплачивают это предательство своей кровью. В том же году был опубликован каталог одежды, которую немкам приличествовало носить в военное время на работе — на фабриках и заводах — и дома.
Впрочем, большое значение имел и экономический фактор. Немецкие модельеры всегда черпали вдохновение в Париже, однако в годы, предшествовавшие Первой мировой войне, они приложили огромные усилия к созданию собственной индустрии моды, стремясь отойти от французского влияния. Их старания увенчались успехом: немецкая одежда — в том числе дизайнерские наряды, верхняя одежда и готовые блузы с изысканной отделкой — в предвоенные годы стала одной из главных статей экспорта Германии. Да, возможно, парижский chic в 1920-е годы все еще задавал тон в мире моды, поскольку после войны немецкие модельеры по-прежнему совершали сезонные вояжи во Францию с целью побывать на показах мод и приобрести права на воспроизведение нарядов, создаваемых кутюрье. Зато берлинский schick преображал высокую французскую моду в простую и доступную готовую одежду. К середине 1920-х годов берлинская площадь Хаусфогтайплац стала международным центром моды, особенно в области Konfektion — готового женского платья. Но, несмотря на это, состоятельные немки продолжали следить за новинками парижской моды и отдавать большие деньги за творения французских модельеров. Отчасти их побуждали к этому престижные немецкие журналы мод, публиковавшие фоторепортажи с показов не только в Берлине и Вене, но и в Париже и Лондоне.
Европейская пресса изобиловала критикой новой «андрогинной» женской моды 1920-х годов. Особенно преуспели в этих нападках немецкие журналисты. В статье под названием «Мода как оружие» утверждалось: «Эта новая мода… приподнимает плоские, как доска, груди недоразвитых и чахоточных [женщин] до отметки величавой элегантности… О, ирония судьбы!» . В 1928 году то, что приходило в голову многим, было сформулировано в шуточной песенке «Новейшая тенденция в моде» из немецкого ревю:
Застыла в окошке, не шевелясь.
Кожа да кости всем напоказ.
До чего же жалок вид ее унылый!
Видно, на платье ткани не хватило.
Нечем ей похвастать — бюста вовсе нет,
С ног до головы затянута в корсет,
Бедер тоже нет, поскольку нет желаний.
Разве это женщина? Одно воспоминанье…
Итак,
Кто же этот восклицательный знак?..
Сам Голод во плоти, губящий все в природе,
Или новейшая тенденция в моде?
Наряду с общей критикой подобного рода в немецких газетах появлялись статьи, авторы которых порицали английскую моду и высмеивали «мужеподобные… скучные фасоны… завезенные сюда [в Германию] из Америки». Однако главной проблемой немецкой швейной промышленности были французские модельеры, так что именно они удостаивались самых ожесточенных обвинений.
После Первой мировой войны ведущие немецкие модельеры и производители одежды основали Имперский союз немецкой индустрии моды — Reichsverband der deutschen Moden-Industrie. В собственном журнале StyL союз сформулировал свои цели: укрепление немецкой индустрии моды и достижение ее независимости от иностранного влияния.
В 1923 году Имперский союз призвал к всеобщему и полному бойкоту французской одежды в ответ на французскую оккупацию Рура. Союз заявлял: «Было бы отвратительно, если бы представители мира моды ездили в Париж и делали там закупки, в то время как наши соотечественники в Рурской долине… страдают от жестокости и притеснений и находятся на грани кровопролития. Мы не вправе закрывать глаза на тот факт, что французы делают все мыслимое и немыслимое, чтобы нас уничтожить». Отказ от французской моды в 1923 году не имел отношения ни к деловому чутью, ни к «интересам промышленности»; это была «самооборона, протест против такого унижения. Те, кто не разделяет этих чувств… предают национальную и личную честь ради материальной выгоды».
Эти риторические баталии в мире моды продолжались в 1920-е годы и достигли пика в 1930–1940-е, когда гитлеровский режим тщетно пытался навязать немкам самобытную, исконно немецкую моду. Эти попытки провалились отчасти потому, что термин «немецкая мода» так и не получил внятного определения. Может быть, под этим термином подразумевалось, что вся одежда должна производиться исключительно в Германии, только «арийцами» и только из немецких материалов? Такое определение послужило бы продвижению не только определенного направления в моде, но и идеологии нацистской партии с ее политикой национализма, антисемитизма и автаркии — экономической самодостаточности с отказом от импорта. Или же, возможно, термин «немецкая мода» означал нечто более конкретное, некую реальную модную тенденцию: например, воскрешение национального платья дирндл, которое отошло на второй план в столице, но по-прежнему было популярно в сельской местности, в Вене, в Мюнхене, который Гитлер избрал своей резиденцией, и особенно — на нацистских праздниках. Возможно, традиционный немецкий костюм, Trachtenkleidung, мог бы стать не только зримым проявлением вновь обретенной связи между немецкой женщиной и немецкой почвой, но и вкладом Германии в международную моду.
Вариации дирндла вошли в моду как «баварский стиль»; в конце 1930-х годов им были посвящены страницы английских, французских и американских журналов мод. Робер Пиге, Менбоше и другие французские кутюрье представили вдохновленные дирндлом творения в весенних коллекциях 1939 года. Но к осени 1939 года — когда весь мир, замерев, ждал, что еще предпримет Гитлер, — английское издание Harper’s Bazaar отвергло дирндл: «Мы любили дирндл пылко, но неразумно: ведь, по сути, это всего-навсего крестьянский наряд».
Floyd Rose:
Гитлер публично демонстрировал восхищение традиционным костюмом, равно как и официальным имиджем истинной немки — непьющей, некурящей, не пользующейся косметикой, принадлежащей к «правильной» расе «матери народа», домохозяйки или фермерской жены, чья главная функция — деторождение (Kinder, Kuche, Kirche — «дети, кухня, церковь»). Сам он, однако, отдавал предпочтение утонченным, стройным, стильно одетым женщинам с накрашенными губами. В партийных кругах было хорошо известно, что ему особенно нравились американская танцовщица Мириам Верн, «девочки Тиллера» из знаменитого ревю и Марлен Дитрих, которая курила и ходила в брюках! На совещании руководителей партии Гитлер заявил, что «одежда не должна ни с того ни с сего возвращаться к каменному веку», и хотя это высказывание было встречено аплодисментами, никто не понял, куда именно фюрер хотел бы направить моду.
Нацистская партия так и не приняла последовательной программы относительно женской моды — отчасти как раз потому, что Гитлер не стал делать публичных заявлений на эту тему. Источники из министерств пропаганды и экономики свидетельствуют о неоднозначности позиций, соперничестве группировок и конфликте законов в якобы «монолитном» национал-социалистическом государстве. Да и чтение немецких женских журналов как нацистского, так и ненацистского толка наглядно демонстрирует популярность иностранной моды в годы нацизма, а также развенчивает стереотипное представление о немецкой женщине как о Брунгильде в мундире или румяной фермерской жене. Во-первых, вплоть до конца 1930-х годов индустрия моды, в том числе производство одежды и тканей, была одной из самых развитых отраслей промышленности Германии; во-вторых, немки, особенно жительницы больших городов, таких как Берлин и Гамбург, в период между двумя мировыми войнами принадлежали к числу самых стильных и элегантных женщин Европы.
Как горстке богатых и власть имущих удавалось сохранять эту элегантность и в военные годы; как реагировало большинство на растущую «уравниловку» в одежде в период нацизма; наконец, как женщины переживали все эти перемены в условиях военных тягот — поиску ответов на все эти вопросы и посвящено мое исследование. Историки моды склонны фокусировать внимание исключительно на Париже, и данная статья, помимо прочего, — попытка компенсировать эту тенденцию.
Как показывают исследования моды, в нацистской партии довольно рано начались конфликты между поборниками возвращения к «подлинно немецкому» облику — в платье дирндл или в форме, с косами или прической «под Гретхен» (Gretchenfrisur), с лицом без малейших следов косметики — и теми, кто и в годы нацизма делал выбор в пользу модернистских тенденций. Более умеренную и — временами — промодернистскую группу составляли многочисленные немецкие модельеры, художники и писатели, которых вдохновляла оживленная культурная жизнь Берлина и Парижа, отражавшаяся в их жизни и творчестве. Ревю, кабаре, повальное увлечение танцами, популярная музыка, звезды кино, джаз, «новая деловитость», ночная жизнь большого города — из всего этого дизайнеры моды черпали идеи, стремясь уловить и выразить в одежде дух времени. Тем временем антимодернистская фракция, объявившая эти «чуждые причуды» «духовным кокаином», издавала бесчисленные плакаты, рисунки и законы, имевшие целью привлечь как можно больше сторонников реакционно-националистической позиции.
Уже в 1920-е годы Volkischer Beobachter — рупор нацистской партии — одну за другой публиковал статьи, клеймящие засилье декадентского французского влияния в женской моде. Так, статья некой фрау Шюнеманн, озаглавленная «Немкам — немецкую одежду!», гласила, что французские фасоны наносят вред как физическому, так и нравственному здоровью немецких женщин (9 июля 1927). Чтобы окончательно отвратить немок от привычных моделей потребления, к моральным и физическим аргументам присовокупили экономические: если немецкие женщины по-прежнему будут эгоистично приобретать французские товары, то немецкие предприятия будут нести убытки, немецкие труженики — терять работу и, таким образом, все народное хозяйство Германии потерпит ущерб. Рядом с такими статьями заглавными буквами печатались объявления, призывающие хозяек совершать покупки только в немецких магазинах. Источник красоты идеальной немецкой женщины, внушали статьи, — не французская косметика и не модные фасоны, а мир в душе, порождаемый преданностью детям, мужу, дому и родине.
В 1932 году в одном нацистском сборнике для женщин был опубликован очерк «О моде и не только», гласивший: «Мы должны противостоять чуждой моде хотя бы из одного только чувства национальной гордости; к тому же то, что считают модным маленькие брюнетки-француженки, совершенно не идет светловолосым и голубоглазым немкам».
Помимо француженок, в качестве мишени для критики, а впоследствии остракизма и полного изгнания из сферы моды, была выбрана еще одна группа, а именно — евреи, работавшие в области моделирования одежды, массового производства готового платья и в текстильной промышленности. С помощью подтасовок и манипуляций с цифрами такие критики пытались доказать, что евреи полностью захватили швейное производство в Германии и отнимают работу у «арийского» среднего класса. «Проникая повсеместно», евреи «загрязняют» моду и, следовательно, немецких женщин. Согласно одному автору, немки стали безнравственными из-за «бесстыдства нынешней моды», навязываемой «еврейскими вымогателями». Эти наряды — «дьявольская пародия на женственность» — оказывают губительное воздействие на немецкую женщину, которая «теперь раздевается, собираясь на танцы, и одевается, укладываясь в постель». Еврейские универсальные магазины, «которые поглощают мелкие лавочки и тем самым губят национальное благосостояние и независимость», предлагают покупательницам «стилизованный костюм городской блудницы, особое еврейское изобретение… заполонившее страну в своем нахальном безвкусии». «Полностью обнаженная спина открыто приглашает к забавам с хлыстом, все это разорванное на куски нечто кое-как удерживается с помощью ленты, глубокое — на самом деле, чересчур глубокое — декольте и узкая юбка с разрезом, которая заканчивается много выше колен». Так немки «отучаются от радостей человеческой красоты — слишком много кривых ног, слишком много плоских стоп на перекошенных высоких каблуках и в чулках, которых хватает всего на пару дней». Некогда благородный образ женщины погряз в бездне порока, и во главе этого заговора стоят евреи. «Определенные силы, — гласит статья, — делают все, чтобы уничтожить человеческое, женское достоинство. Они поклялись извести арийскую расу, которая искренно и целомудренно осознает свое человеческое достоинство».
Floyd Rose:
Другие критики утверждали, что евреи не только заправляют немецкой модой, но и владеют большинством швейных предприятий мира. Хотя цифры в 80–90 %, приводимые теми, кто кричал о «еврейском захвате», не имели ничего общего с реальностью, евреи действительно владели несколькими крупными универмагами и контролировали около 49 % моделирования и производства одежды в Берлине, немецкой столице моды. В начале 1930-х годов, во взрывоопасной атмосфере депрессии, успехи евреев вызывали негодование и делали их козлами отпущения.
Антисемитские и националистические лозунги в период между мировыми войнами звучали постоянно и по самым разным поводам, так что к 1933 году, когда нацисты пришли к власти, аргументы уже были полностью сформулированы. «Благородным немецким женщинам» годилась только немецкая одежда, то есть созданная «арийскими» модельерами и промышленниками. Чтобы немецкая одежда обрела должную «расовую чистоту», швейную промышленность следовало избавить от чуждых еврейско-французских влияний.
Эта точка зрения подытожена в статье начала 1933 года:
«Мы знаем… что парижские шлюхи задают тон в фасонах, которые предлагаются немецким женщинам; и что… еврейские дельцы и разработчики готового платья стряпают "высокую" моду в сговоре с прядильной и ткацкой промышленностью и при поддержке шлюх, которые гордо расхаживают в этих товарах… Стыд и позор, унижение и упадок немецкого вкуса, немецкой уверенности в своих силах… Неужели этот кошмар никогда не кончится?.. Соберемся же под знаками свастики, вращающегося креста, солнечного круга… Пробил час, когда чуткие к моде немецкие покупатели должны сердцем ощутить всеобщее братство немцев в новом, всеобъемлющем германском государстве. Иначе этому всеобъемлющему государству придется прибегнуть к силе даже в области вкуса».
В «Национал-социалистическом женском ежегоднике» 1934 года были опубликованы очерки «Одеваюсь ли я со вкусом и умеренностью, как подобает немке?» и «Повседневные хозяйственные обязанности немецкой хозяйки: покупки и расходы». Первый предостерегал немок против пагубного влияния в моде — в основном еврейско-французского. Слишком долго, говорится в нем, эта отрава разъедала наших женщин физически и эмоционально, тем самым способствуя вырождению нации и расы. Затем автор очерка переходит к порицанию искусственности, превалирующей в моде. Нельзя красить волосы и подкрашивать глаза, одежда не должна выглядеть вызывающе. Еврейским магазинам, продвигающим подобные противоестественные и чуждые немецкому духу идеи, следует объявить бойкот. Одежда не должна более бесчестить женщин; ее создатели должны быть преисполнены здравым националистическим духом. Мода, таким образом, обязана стать образцом общественной нравственности, быть безупречной с экономической, художественной и технической точки зрения. Вот тогда немецкая женщина сможет с гордостью демонстрировать свою принадлежность к нордической расе. Автор второго очерка, посвященного разным подходам к потреблению, уговаривает немок ответственно относиться к покупкам и ставить на первое место интересы нации, а не собственные, иными словами — покупать только немецкие товары.
Журналистку Агнес Герлах тревожит, что упадочническое влияние французской моды на немецких женщин отрицательно сказывается на здоровье нации и в частности — на росте населения. Фактов в пользу этого вывода она не приводит. Другой автор сетует, что женщины пользуются тушью и румянами, красят волосы, выщипывают брови. Если женщина живет полной жизнью, она не нуждается в этих порочных вещах и не поддается чужому, упадочническому, нездоровому и ненужному влиянию. Особенно чуждым немецкому духу объявлялось использование косметики.
Официально поддерживая образ «арийской красавицы» — крепкой, здоровой, загорелой, женственной — нацистская партия клеймила позором женщин, пользующихся косметикой, употребляющих алкоголь и сигареты. Считалось, что солнце и здоровый образ жизни могут и должны выполнять функцию румян. Еще в августе 1933 года районный комитет (Kreisleitung) НСДАП в Бреслау издал указ не пускать на партсобрания накрашенных женщин. Повсюду в общественных местах висели плакаты: «Немка не курит». Партийные чиновники выносили предупреждения женщинам, позволяющим себе пить алкогольные напитки и курить; устраивались публичные просмотры специально снятых фильмов о вреде курения. Вопрос мужского курения при этом не рассматривался.
Подобные темы затрагивала и газета Das Schwarze Korps — печатный орган СС, заявляя, что СС намерен «всеми силами разоблачать… и выводить на чистую воду тех, кто помешался на иностранной моде». «Неарийская одежда, подчеркивающая индивидуальный стиль, а не единство, поддерживаемое СС» была объявлена «нездоровой» и «чуждой германской расе». В подкрепление этой позиции женщинам, участвующим в программах Лебенсборн, запрещалось красить губы и ногти и выщипывать брови. Во главу угла ставилось здоровье и хорошая физическая форма. Румянец на щеках должен быть следствием спортивных упражнений, а не косметических ухищрений.
Форма «Союза немецких девушек» (Bund deutscher Madel) состояла из закрытой белой блузки с короткими рукавами, черного галстука, темно-синей юбки строго определенной длины, коротких белых носков и коричневых кожаных туфель. Никаких украшений, ни следа индивидуальности, ничего, что могло бы отвлечь внимание от символической значимости формы, — только Einheitlichkeit и Gleichheit, единообразие и тождественность.
Даже в ситуациях, не требовавших униформы, девушки были обязаны носить одежду, выражавшую «простоту, чистоту, естественность; практичную и при этом красивую». Поддерживая этот диктат, газета Berliner Tageblatt за 8 января 1936 года требовала, чтобы члены «Союза немецких девушек» полностью отказались от косметики. Им предписывалось носить только простую одежду, не надевать никаких украшений, будучи в форме, и заплетать волосы в аккуратные немецкие косы. Тем самым «кокетство отдельных лиц» станет невозможным и «дух немецких девушек окончательно закалится».
Министр пропаганды Геббельс в своих публичных выступлениях постоянно изобличал упадочническое французское и вырожденческое еврейское влияние на поведение, одежду и внешность немецких женщин и требовал, чтобы мода служила отражением «жизни нашей нации». Тем временем его жена Магда Геббельс, почетный председатель неофициального Дома моды — Deutsche Modeamt, позднее Modeinstitut, — основанного в 1933 году, пыталась «сделать немецких женщин еще красивее», разъясняя им, одежду какого рода нацистская партия считает полезной и патриотичной. Руководство Modeamt стремилось укрепить немецкую модную индустрию, продвигая «арийских» модельеров, свободных от парижских веяний; заново установить прочные связи между моделированием, индивидуальным пошивом и текстильной промышленностью; и, главное, убедить немок покупать только немецкие вещи. Одежда, произведенная членами этой организации, должна была быть снабжена ярлыками «Немецкая мода».
«Новую немецкую моду» пропагандировали на многочисленных открытых показах, а все учебные заведения, готовившие специалистов в области моды, получили предписание обучить молодое поколение особенностям «немецкой моды». Даже лексикон мира моды претерпел реформу. Слова наподобие Konfektion, а также названия тканей и красок с «иностранными» (то есть французскими) корнями, были объявлены «чуждыми», отвергнуты и заменены другими, соответствовавшими «германскому духу».
Однако все эти устремления были проникнуты лицемерием. Поражение Франции в июне 1940 года повергло мир немецкой моды в панику. Как вспоминает художник моды Герд Хартунг, внезапно оказалось, что без стимула в виде осенних парижских показов никто в Берлине не в состоянии породить идею новой коллекции. В результате модельеры выдвинули лозунг «Alles ist Hut!» («Шляпка — это всё!») . Больше того: в считанные месяцы после падения Франции Германия была завалена шелковыми чулками. С западного фронта немецкие солдаты везли и запрещенную французскую косметику. Примечательно, что в декабре 1942 года, на третий год оккупации Франции, целую страницу в немецком журнале Der Silberspiegel занимала реклама духов Notre Dame.
Хотя в 1940 году статья в Der deutsche Volkswirt подробно анализировала «медленный, но верный» крах парижской моды, нацистские чиновники высшего ранга, бывая в Париже с визитом или в командировке, захаживали в лучшие салоны мод за подарками женам и любовницам. Супруги первых лиц рейха, в том числе Магда Геббельс и Эмма Геринг, продолжали покупать наряды в Германии у своих модельеров-евреев — до тех пор пока официальная «ариизация» конца 1930-х годов окончательно не лишила их этой возможности. Фрау Геббельс сокрушалась о вынужденных закрытиях и «арийских» захватах модных ателье, магазинов и салонов, говоря, что «вместе с евреями из Берлина уйдет элегантность». Однако она быстро нашла выход из положения и вскоре уже красовалась в нарядах «арийского» покроя, умело дополняя свой облик косметикой. Другим женщинам подобные вольности не дозволялись. Так, например, еще в 1934 году одной из руководительниц Национал-социалистического женского союза (NS-Frauenschaft), обмолвившейся, что она покупает одежду в еврейских фирмах, на три года запретили носить форму партийного лидера.
Сам доктор Геббельс тоже занимал противоречивую позицию. Ликуя, что немецкая мода целиком и полностью избавлена от «еврейского кошмара», он тем не менее считал, что индустрия моды нуждается в существенной реконструкции. Геббельс сетовал по поводу некрасивой одежды в витринах магазинов и порицал модельеров за «навязывание» фасонов, предполагающих большое количество дорогой материи в столь трудное для Германии военное время. Следует, утверждал он, продвигать крой, требующий меньше ткани.
Однако при всем этом Геббельс был обладателем огромного гардероба и требовал для себя самого лучшего, равно как и рейхсмаршал Герман Геринг. Под нацистским мундиром министр пропаганды носил не предписанные уставом «коричневые рубашки», а кремовые шелковые сорочки. Геринг, известный своей склонностью к экстравагантным нарядам, по любому «торжественному случаю» (его терминология) надевал белый костюм с элегантным галстуком-бабочкой. Его жена Эмма все годы войны и карточной системы демонстративно носила драгоценности и меха.
В частных высказываниях Геббельс нередко называл женщин «стервами», «девками», «занудами», считал их «политически пассивными», «лентяйками» — особенно представительниц высшего общества, увиливающих от столь необходимой государству трудовой повинности. Но при этом он защищал хорошо одетых дам, которых оскорбляли на улицах за то, что они ведут себя несообразно законам военного времени. Такие обвинения Геббельс называл «сущим вздором»: «Нельзя подобными крайностями отвращать людей от идеи тотальной войны». Тотальная война, утверждал Геббельс, вовсе не «означает сознательного и запланированного культа примитивного». Из страха утратить поддержку женщин в военной экономике Геббельс отказывался закрывать салоны красоты вплоть до марта 1943 года, несмотря на свои же собственные призывы к мобилизации всех сил ради тотальной войны. «Пожалуй, не стоит проявлять к ним излишнюю суровость», — заявлял он. «Женщины, в конце концов, могучая сила, которая объявит тебе войну в тот же миг, как ты дерзнешь замахнуться на их салоны красоты». Химическую завивку в конце концов все-таки запретили, но стрижка, прическа и маникюр по-прежнему были доступны тем, кто мог позволить себе такую роскошь.
Floyd Rose:
Одна часть нацистской верхушки, включая Геббельса, пыталась убедить правительство «Виши» предать в руки нацистских властей лучших французских кутюрье, чтобы привести «бесстыдно эротизированную», «пляшущую под дудку шлюх» парижскую моду в соответствие с нацистскими стандартами «достойной немецкой женственности». Эти идеологи явно рассчитывали, что Берлин придет на смену Парижу в качестве Мекки модниц нового Тысячелетнего рейха. Другая группа — в том числе находившийся в Париже майор Шмидтке, которого Геббельс описывал как «полного идиота», — пыталась отстоять парижскую индустрию моды и убеждала оставить ее в покое; Геббельс возражал: «Мы должны взять на себя главную роль в этой отрасли, а не терзаться комплексами неполноценности».
Нацистские власти уведомили Люсьена Лелонга, президента Chambre Syndicale de la Haute Couture — Синдиката высокой моды, — о том, что все французские предприятия высокой моды будут переведены в Берлин и Вену в целях их слияния с немецкой индустрией моды. Лелонг возразил на это, что французская высокая мода «нетранспортабельна». Она не может творить на чуждой почве и попросту не выживет, если ее сорвать с места и расколоть, разделив между двумя крупнейшими немецкими городами. Ведь мир высокой моды состоит не просто из ведущих модельных домов — он состоит из сотен поставщиков, например производителей пуговиц, лент, аксессуаров; поэтому практически невозможно перевезти в Германию французскую индустрию моды, сохранив ее в целости и сохранности. И нацисты пошли на уступки; возможно, восторжествовали логика и здравый смысл, а скорее, идея унификации (Gleichschaltung) европейской моды померкла на фоне вторжения в СССР в 1941 году. Однако немцы существенно сократили число домов высокой моды, производство тканей, а также ассортимент дозволенных материалов в дизайнерских коллекциях.
Высокая мода осталась в Париже — и даже в самых прискорбных условиях, несмотря на всевозможные препятствия и дефицит, умудрялась дважды в год представлять новые коллекции. Французские дома моды продолжали сотрудничать с немецкими клиентами. По мнению Люсьена Лелонга, это было меньшее из двух зол: лучше иметь дело с немецкими оккупантами, чем довести французскую индустрию высокой моды до полного истощения. Многие, однако же, полагали, что такой подход сильно отдает коллаборационизмом.
Имелись и другие неувязки. Хотя нацисты постоянно предостерегали женщин против курения, немки выступали в рекламе разных марок сигарет — например, Nil и Manoli-Privat — и зачастую красовались на страницах журналов мод и альбомов выкроек с сигаретой в руке (Die Dame, Der Silberspiegel, Die Mode, Berliner Hausfrau & Beyers Mode fur Alle; см. также Mode und Haushalt, Neues Wiener Tagblatt). Германский трудовой фронт (Deutsche Arbeitsfront) — проводил курсы макияжа и издавал брошюры наподобие «Будь красивой и ухоженной», где предлагались советы по окрашиванию волос и макияжу. Более того, Роберт Лей, один из лидеров нацистской партии и фюрер трудового фронта, участвовал в церемонии открытия салона красоты и оздоровительного отдыха в Берлине. У большинства женщин не было времени заниматься спортом и естественными способами добиваться здорового цвета лица, особенно с началом войны, поэтому широко рекламировались и приобретались кремы для загара. Из-за растущего дефицита чулочных изделий в ходу были специальные косметические средства, окрашивающие ноги в коричневый цвет. Наконец, женщинам, чья внешность не соответствовала голубоглазому и светловолосому «арийскому» идеалу, реклама (а также нацистская партия) настойчиво советовала краситься в блондинок. «Естественная красота», на которой так настаивала партийная идеология, попросту не была доступна большинству без помощи искусственных средств, в избытке рекламируемых женскими журналами.
Различные школы моды — в частности, мюнхенская, основанная в 1930 году и управляемая Гертрудой Корнхас-Брандт, — продолжали преподавать международную моду с упором на французские модели, несмотря на выговоры со стороны некоторых партийных лидеров. Так же поступала и Франкфуртская школа моды под руководством Маргарете Климт-Кленау. Игнорируя гневные тирады в Das Schwarze Korps, ненацистские дамские журналы, такие как Die Dame и Die Mode, знакомили женщин с новейшими тенденциями в моде — вплоть до марта 1943 года, когда их издание прекратилось из-за дефицита бумаги и объявленной Геббельсом «тотальной войны». Даже престижный нацистский журнал Frauenkultur im Deutschen Frauenwerk публиковал изображения и рекламу модной одежды, которая абсолютно не соответствовала образу «естественности и безыскусности», пропагандируемому другими, более воинствующими нацистскими журналами, такими как геббельсовский Der Angriff.
Давнишняя нацистская теория о том, что женщины в брюках утрачивают свою женственность, один из важнейших источников силы нации, с началом войны была потихоньку списана в архив. По мере того как все больше женщин принуждались к трудовой повинности на заводах, фабриках и общественных работах, брюки и комбинезоны становились не просто излюбленной, но и необходимой одеждой. Тем временем фермерские жены, которые, казалось бы, готовы были проникнуться идеей стиля дирндл, предлагаемого консервативным крылом нацистов, «обменивали бекон на ткани для платьев, яйца на ювелирные украшения, масло на шелковые чулки». Автор статьи в Frankfurter Zeitung еще в 1937 году утверждал то, что в оставшиеся годы Третьего рейха становилось все очевиднее: никакого «немецкого стиля» попросту нет.
«Ариизация» оказала разрушительное воздействие на текстильную и швейную промышленность и на издание журналов мод. Во главе угла стояли экономические интересы, в особенности вытеснение конкурентов путем изгнания евреев из этих отраслей. Нацистская политика автаркии, экономика самообеспечения, объявление в 1936 году «четырехлетнего плана» — все это тоже самым губительным образом сказалось на немецкой моде.
Основанная в мае 1933 года ассоциация немецких/арийских производителей одежды — Arbeitsgemeinschaft deutsch/arischer Bekleidungs Fabrikanten (ADEFA) — возглавила «ариизацию» индустрии моды. В январе 1938 года была основана родственная организация, ADEBE, призванная оказать поддержку «ариизации» текстильной, швейной и кожевенной отраслей. Сочетая такие меры принуждения, как тотальное давление, бойкоты, различные санкции и постоянные преследования, приведшие к массовой эмиграции евреев, ADEFA добилась желаемого результата: к 1939 году все отрасли швейного производства были judenrein — «очищены от евреев». Прославленные дома моды, привлекавшие внимание всего мира к берлинской индустрии моды, были либо насильственно закрыты, либо выкуплены неевреями и переименованы.
«Ариизация» моды имела катастрофические последствия для немецкой экономики. Резко снизился экспорт, равно как и продажи внутри страны. Мир моды, лишенный своей творческой основы, страдал от последствий разрушения сплоченного делового сообщества.
Не меньший ущерб нанесла ему и нацистская политика автаркии, обесценившая всемирно известные берлинские модели и изысканную ручную работу. Вместо этого акцент был сделан на централизации, массовом производстве, увеличении объемов продукции и использовании синтетических тканей с целью достичь независимости от импортных материалов. Наконец, последующий политический курс переориентировал экономику с потребительских товаров на военное производство.
Навигация
Перейти к полной версии