А.И. - Пользовались ли немецким оружием?Г.Р. - У меня был пистолет "Парабеллум" - очень надежное и точное оружие. Немецкий автомат я держал в руках, но не стрелял из него. А из пулемета "машингевер" я стрелял в училище, это хороший пулемет - надежный, очень скорострельный и намного легче наших "максимов". Но у "максима" было одно преимущество - из-за массивности и тяжести он давал более высокую кучность боя.
У пулемета "Максим" вес ствола 30, а станка - 32 килограмма. Вот и представьте себе, что со мной было, когда я первый раз поднял станок. Я тогда сам весил килограммов 45. Конечно, пытались катить эти пулеметы на колесиках, но ведь все это сооружение весило 62 килограмма, а катить приходилось далеко не по ровной поверхности. Щиток у "максима" был слабый и нас почти не защищал, тем более, что у немцев часто действовали минометы, осколки мин летели сбоку, и защититься от них было нечем.
Еще хочу сказать, что все немецкое оружие, в отличие от нашего, было аккуратно и красиво обработано.
А.И. - Приходилось участвовать в рукопашном бою?Г.Р. - Нет. Мы часто сталкивались с немцами на расстоянии 10-15 метров, но до рукопашной не доходило. Ну а когда стреляешь, то чаще всего непонятно, убил ты противника, или ранил. Вот, например, я получил в бою пять дыр и остался жив, да еще и дожил до таких лет.
Я стрелял из пулемета, был хорошим пулеметчиком, у меня было хорошее зрение, но стрелял-то я издалека. Я стреляю, он падает - может, убил, может, ранил. Так что "дела своих рук", я не видел. Кстати, медаль "За отвагу" я получил именно за хорошую пулеметную стрельбу во время боев за Сталинград.
А.И. - Каковы были отношения между солдатами на фронте?Г.Р. - Во-первых, на фронте никто не спрашивал, какой ты национальности. Поэтому, за исключением случая с узбеками, о котором я уже рассказывал, никаких межнациональных конфликтов не возникало. На фронте если ты поделился патронами - уже хорошо, а если сухарик кому-то дал, или, например, веревочку, чтобы подвязать рваный валенок, то ты друг и товарищ. А в госпитале, когда люди маются от безделья, начинается: "А ты какой национальности? А как будет "еб твою мать" на вашем языке?". И начиналось выяснение национального вопроса… Конечно, не все этим занимались, но все равно желающих хватало.
А.И. - То есть, и антисемитизм был?Г.Р. - Никакого сомнения. Кроме того, издевались над буддистами - бурятами и калмыками. Им говорили так: "Если ловишь на себе вошь, и она с кровью, тогда давишь ее, а если без крови - то отпускаешь". И это еще самая невинная шутка…
Среди нас были мусульмане. И когда изредка нам давали говядину, им обязательно начинали внушать, что это свинина, чтобы забрать себе. То есть, там где кончалась боевая обстановка, начиналась дурь.
А.И. - Как Вы относились к немцам во время войны?Г.Р. - Сначала мы верили, что победим в войне. Но когда додрапали до Воронежа, то в этом были очень большие сомнения. Никто не знал, чем эта война кончится. Конечно, битва под Москвой показала, что немцы тоже могут отступать. Но потом было разочарование, когда немцы опять начали гнать наши войска на восток. И только после Сталинграда стало ясно - мы победим. Вообще непонятно, как мы устояли в Сталинграде, ведь город был практически занят немцами. Это было просто чудо! И, конечно же, 1943 год был переломным, и, думаю, немцы это тоже понимали.
На войне я мечтал не о наградах, а о том, чтобы дойти до Рейхстага и, извините, пописать на него. У меня была большая злоба на немцев. В 70-е годы у нас учились немцы - хорошие были ребята, у меня были с ними общие интересы, и только тогда у меня поменялось отношение к немцам. А в 60-х годах, когда я видел их на улице, говорящих по-немецки, у меня было желание в лучшем случае плюнуть и уйти. Что ни говорить, но народ Шиллера, Бетховена, Гете в большинстве своем воспринял идею фашизма, и поддерживал ее. Вы же видели документальные съемки, когда они вытирают слезы после речи Гитлера, и как они тянут руки к нему, и какие у них одухотворенные лица! Это был мессия!
А.И. - Приходилось ли общаться с немецкими пленными?Г.Р. - Лично мне не приходилось. Хотя в силу того, что идиш я знал очень по-божески, я мог бы с ними объясняться. Я видел пленных, желание убивать их у меня было. Особенно после боя, когда видишь наших погибших, тяжело смотреть, как пленный немец просто идет.
А.И. - Видели ли расстрелы пленных?Г.Р. - Нет, лично я расстрелов не видел. Было, что пленных поручали конвоировать солдатам, и те их не доводили, а убивали где-то по дороге.
А.И. - Как на фронте относились к комиссарам и "особым отделам"?Г.Р. - Я Вам скажу, что на фронте политотдел нас не очень мучил. А все потому, что я почти с самого начал был на передовой. Поэтому я не могу ничего о них сказать. Кроме вот той сцены, когда расстреляли пацана, который отстал от части. Ему "пришили" дезертирство, хотя и почти все остальные, в том числе и я, отставали очень много раз. Часто я от голода просто физически не мог дойти, но я знал названия деревень, куда мы шли, и догонял своих.
А.И. - Как Вы оцениваете уровень наших и немецких потерь на начальном этапе войны? Я общался со многими ветеранами, воевавшими в различных родах войск, на разных фронтах и в разное время, и все они говорят, что потери Красной Армии были значительно выше немецких.Г.Р. - Это абсолютная правда. В советское время наши потери в войне всегда занижались - сначала говорили, что мы потеряли 16 миллионов, потом говорили о 21 миллионе, потом о 25 миллионах погибших солдат и мирных жителей, и так далее. Одно то, что я увидел в Сталинграде, говорит о том, что наши потери были больше, чем у немцев. На Мамаевом кургане есть захоронения наших солдат - насыпи по 30-40 метров в высоту! И не зря один из памятников-символов обороны Сталинграда - это огромная бетонная рука, торчащая из земли…
Русский писатель Астафьев, сам участник войны, сказал, что мы немцев телами забросали, и это действительно так. Ну это же сволочи, я иначе не могу их назвать, положили 100 тысяч солдат в битве за Берлин, в самом конце войны! Можно было бы все списать на Жукова, но ни хрена, Жуков бы ничего не сделал без Сталина. Сталин сказал взять Берлин, и долбали его до последнего, хотя город давно уже был обречен. И наши солдаты гибли за какие-то часы, минуты до конца войны! Зачем это нужно было делать?!
А.И. - Как оцениваете боевые качества немцев?Г.Р. - Это были прекрасные солдаты. Что говорить, первая половина войны доказала, что как армия они несокрушимы. Их несчастье, что фюрер, хотя и учел, что наша армия не приспособлена к такой войне, что выбит командный состав, не смог оценить территорию нашей страны, количество населения, холода и так далее.
В первой половине войны у нас сплошь и рядом бывшие лейтенанты становились командирами полков, кадровая армия была разгромлена, и немцы воевали лучше нас. В конце войны ситуация, конечно, изменилась в нашу пользу - у немцев уже не хватало хороших солдат.
А.И. - Знали ли вы, против каких именно немецких частей воюете?Г.Р. - Нет, этого мы не знали. Мы были обычной пехотой и находились далеко от штабов, поэтому такая информация до нас не доходила. Тем более, в младших лейтенантах мне удалось походить меньше двух месяцев, так что… Под Курском мне как-то сказали, что вроде бы против нас стоят части РОА, но не знаю, была ли это правда.
А.И. - Существовали ли какие-то фронтовые суеверия, приметы?Г.Р. - Если кто-то говорил о том, что его сегодня убьют, то это предчувствие очень часто сбывалось…
А.И. - Помните ли кого-нибудь из боевых товарищей?Г.Р. - Мало кого помню, потому что в пехоте люди менялись очень часто. Помню, что под Сталинградом со мной был Хабаров с Дальнего Востока, а на Курской дуге были еврей Драхлис и Есиков из Белоруссии.
А.И. - Кто еще из Ваших родных воевал?Г.Р. - У моей мамы была сестра, тетя Хася, жившая в Житомире, у которой был сын Нухим - мой ровесник, и дочка Лия, на год старше меня. Нухим каким-то образом успел окончить до войны 10 классов. Лия в 1941 году уже училась в химико-технологическом институте на 1 курсе. Мой двоюродный брат Нухим Мотелевич Грузер погиб под Сталинградом в 1942 году… А Лию, как комсомолку, взяли служить в зенитный полк. Этот полк тоже попал под Сталинград и стоял в деревне Орловка. Туда немцы бросили танки, и зенитчики сражались против этих танков, поставив свои зенитки на прямую наводку. В этом бою погиб весь полк, в том числе и моя сестра. Она похоронена в Орловке, я был там в 1972 году, возложил венок на братскую могилу.
А.И. - Что было после курского госпиталя? Как сложилась Ваша судьба после войны?Г.Р. - Долго я валялся в госпиталях - Курск, Калуга, Гусь-Хрустальный, Владимир, Москва, Семипалатинск. Короче говоря, 23 декабря 1943 года меня выписали из госпиталя, дали справку "в боях за Советскую Родину был тяжело ранен" и диагноз. Всего у меня три тяжелых ранения, два легких и одна контузия. А еще, когда я был на лесоповале в августе 1942 года, то подхватил малярию. У меня скакала температура, был озноб, не мог нормально есть. Акрихина тогда не было, а хинин был очень дорогой. Акрихин я начал принимать уже в Киеве, когда учился в мединституте - я ходил тогда желто-зеленый.
Я узнал, что мои родители находятся в Семипалатинске, и приехал к ним. Они там буквально умирали от голода. Отец устроился работать на мясокомбинат и мог хоть немного подкормиться, а мы с мамой откровенно голодали.
Когда я лежал в госпиталях, то ко мне было такое хорошее отношение, что я решил, что если только выживу, то буду врачом, хотя у меня всегда был технический уклон. И это решение я выполнил. Приехал в Киев, наша квартира была разрушена, и я устроился у тетки, а потом перешел в общежитие на улице Трехсвятительской, которая тогда называлась улицей Жертв Революции. Там я прожил с 1-го по 5-й курс, был старостой группы. Был голодный, одежды не было, брюки были рваные - а я, как назло, и зашить как следует не мог, так как правая рука не работала после ранения. Нормально я оделся, только когда в 1945 году приехал брат и привез мне галифе, гимнастерку английского сукна и сапоги.
Когда я пришел поступать в мединститут, это был август-сентябрь 1944 года, то из двух 9-х классов нашей школы живыми с фронта пришло четыре человека. Сейчас остался я один. Статистика писателя Юрия Бондарева остается в силе, чтоб Вы это знали и никогда не забывали - 1923, 24, 25 годы понесли наибольшие потери. Объясню почему: 1922 год и старше призывались до войны, и их уже чему-то научили. А из нашего поколения из ста человек вернулось трое, и, как правило, калеками. Когда я учился в мединституте, я был старостой группы, и в группе было 30 девушек и один я. Только потом к нам группу пришло еще двое парней, тоже фронтовиков. А когда я в 1949 году окончил институт, то вместе со мной выпустились 850 девушек и 45 парней. Многие ребята были без ноги, без руки, без глаза. Наше поколение сыграло важную роль в той войне, и большинство моих друзей погибли на фронте или рано ушли из жизни от фронтовых ранений.
Я никогда не забуду, как мы встречали 9 мая 1945 года. Мы со дня на день ожидали День Победы, ведь нам уже сообщили, что взят Берлин. 5-го, 6-го, 7-го мая мы в общежитии не спали. И вот 8 мая объявляют о капитуляции Германии. Боже мой, откуда только взялись у ребят эти пистолеты, и началась стрельба!
На месте нынешнего Михайловского собора был организован лагерь для военнопленных немцев. Они просили у нас хлеба, и мы бросали им сухари, хотя сами получали хлеб по карточкам. А когда в 1947 году отменили карточную систему, мы давали немцам и нормальный хлеб. Вот что значит отходчивость нашего народа! Потом немцев убрали оттуда, а поселили пленных бандеровцев - эти у нас ничего не просили. А немцы могли дойти до такой наглости, что когда проходили по площади Калинина (сейчас Майдан Незалежности), то пели свои маршевые песни! Потом им, очевидно, всыпали за это, и больше они песен не пели.
После войны было такое время, когда Сталин отменил празднование Дня Победы и доплаты за награды, кстати, тоже отменил - якобы по просьбе трудящихся. У меня был товарищ, Миша Шухман, который праздновал свой день рождения дважды: 11 августа, когда он родился, и 23 февраля, когда ему на фронте оторвало правую руку и мелкие осколки попали в глаза. Я его спрашивал: "Чего ты празднуешь 23 февраля?". А он отвечал: "За то, что голову не оторвало!". У него было плохое зрение после ранения, постоянно случались обострения. Так вот мы с ним, начиная с 1946 года, каждый раз 9-го мая не выходили на работу, а надевали награды и шли в ресторан. Сначала ходили в "Театральный", а потом в "Метро", и там пили с 12 часов дня до 12 часов ночи. А потом я организовал целый коллектив из 25 фронтовиков. Там были врачи, инженеры, сапожники, пекари, электрики, и все мы друг друга поддерживали. Например, если я получал машину, то говорил своим, куда написать и как действовать, чтобы и они могли получить. Держались друг за друга! Там были люди без руки, без глаза, без мышц живота и так далее. И, тем не менее, эти ребята были жизнелюбы! Сейчас уже никого из них нет в живых…
После окончания мединститута работал врачом-терапевтом. Моим участком была часть Подола - правая сторона улицы Жданова, сейчас это улица Сагайдачного. Андреевский спуск, Боричев спуск, Боричев Ток - это все были "мои" улицы. Там я проработал 25 лет и 3 месяца - при мне рождались, при мне умирали. А в 1975 году я перешел работать в Пущу-Водицу, в военный санаторий на улице Гамарника, и там проработал еще 23 года. В 1998 году я ушел на пенсию, и сейчас консультирую в благотворительной организации "Теплый Дом". По средам еду туда, работаю - ко мне еще ходят больные. Мой суммарный трудовой стаж, включая пребывание на фронте и годы учебы, составляет ровно 60 лет.
Я уволился из армии младшим лейтенантом, потом по медицинской линии присвоили звание лейтенанта, в 1963 году - старшего лейтенанта, в 1970 году - капитана и так далее. И уже около пяти лет прошло с тех пор, как мне присвоили звание полковника.
А.И. - Вы были комсомольцем, патриотом СССР. А как Вы сейчас относитесь к тогдашнему советскому руководству? Изменилось ли что-нибудь?Г.Р. - Я очень многое переосмыслил, видя ту жизнь, которая была очень плохая. Тем более, я испытал на себе несправедливости, которые тогда существовали. В институте я хорошо занимался, и все дороги должны были быть открыты для аспирантуры, но ничего этого не вышло по одной причине и понятно, какой.
Когда я заходил в райком партии и видел эти сытые откормленные рожи, эти синие шевиотовые и бостоновые костюмы (им шили в спецателье "Коммунар" на тогдашней улице Жданова, 25), мне было просто противно. Противно было видеть этих чиновников, слышать их разговоры.
Я хорошо помню "Дело врачей", когда многих людей расстреляли и посадили. А ведь еще было "Дело писателей" - уничтожили таких еврейских литераторов как Давид Бергельсон, Давид Гофштейн, Лев Квитко. Тогда говорили, что Гитлер расстрелял еврейских читателей, а Сталин - еврейских писателей.
Поэтому особых чувств я к Сталину не испытывал. Главным, что меня привлекало в комсомоле, в партии - это идея интернационализма. На это я "молился". Но потом оказалось, что, как говорил мой папа, "пишется - трамвай, а читается - конка". То есть говорили одно, а на деле отношение было совсем другим. И все же та власть меня бесплатно выучила на врача, и у меня не было проблем устроиться на работу - пусть не на ту, которую я хотел. Пусть мою дочь долго не принимали в университет, но в конце-концов приняли на вечерний, и она его закончила на "отлично".
Тогда много было плохого, но, видя то, что делается сейчас, как мучаются люди, я не могу хорошо относиться к нынешней власти. Где тот роскошный завод "Большевик", который процветал еще при царе? Где завод "Арсенал"? Этого же ничего сейчас нет! Что дала эта власть? Я не жалуюсь на свое материальное состояние, я достаточно обеспечен, но есть же люди, получающие 800 гривен пенсии. Пусть они имеют льготы, но этого же недостаточно для жизни! А что значит повысить пенсионный возраст, если у нас и так до пенсии многие не доживают? Это далеко не справедливо. Я не могу спокойно проезжать мимо фабрики имени Карла Маркса. Какого хрена бывшая советская фабрика вдруг стала принадлежать Порошенко?
А еще я напуган тем, что происходит сейчас с молодежью. У меня есть один товарищ, у которого собственный правнук стащил орден Красной Звезды и продал его. Я помог товарищу приобрести у коллекционеров другой орден, так он и другой украл! То есть, сейчас для людей не существует никаких запретов.
А.И. - Часто вспоминаете войну? Снятся ли "фронтовые" сны?Г.Р. - Мне очень часто снится то, чего со мной не было. Снится, что я в оккупации, что рядом стоят немцы, что я хочу обойти их, а немец идет мне навстречу, что меня завели во двор, и сейчас будут расстреливать… Этот сон вижу до сих пор по 2-3 раза каждый месяц.
А.И. - Чем Вы награждены за участие в войне? Справедливо ли награждали пехотинцев?Г.Р. - По заслугам награждали далеко не всегда. Например, сидел писарь и заполнял наградные листы. Ему ничего не стоило вписать в эти списки и себя - особенно на награждение не "высоким" орденом, а медалью "За боевые заслуги". Кстати, получить эту медаль в 1941 году было очень и очень тяжело, и в 1941-42 годах она была большой редкостью. Такую медаль, еще старого образца, получил в 1942 году мой брат.
И, конечно же, был разный подход к награждению - одно дело Сталинград и Курская дуга, а другое дело Польша или Венгрия, когда награды раздавали, не скупясь.
Я награжден орденами Красного Знамени, Красной Звезды, Отечественной войны ІІ степени, медалью "За отвагу", двумя медалями "За боевые заслуги", медалями "За оборону Киева", "За оборону Москвы", "За оборону Сталинграда", а также польским Крестом Заслуги, о котором я уже упоминал. Первую медаль "За боевые заслуги" я получил за бои под Москвой, Красное Знамя и медаль "За отвагу" - за Сталинград, а ордена Отечественной войны, Красной Звезды и вторую медаль "За боевые заслуги" за бои под Курском. В Киевском еврейском обществе ветеранов нас было 10 человек, награжденных орденами Красного Знамени, а сейчас я остался один.
А.И. - Повлияла ли война на Ваш характер, привычки?Г.Р. - Конечно, о чем Вы говорите! Когда я пришел с войны, то для родителей я все равно был мальчиком. Но я сказал им: "Вы что? Я орденоносец, я инвалид!". Мог показать свой характер. Мой характер изменился в сторону твердости, я старался ни перед кем не прогибаться. Старался, но, увы, бывали в жизни такие моменты, что если не прогнешься, то просто не выживешь. Тем не менее я старался держать свое слово, оправдать его.
Я часто смотрел кино про войну, а мама говорила мне: "Что ты это смотришь?! Ты и так сумасшедший!". Тогда показывали оперетты, и она мне кричала: "Вот это надо смотреть! Это тебя вылечит!". А сейчас я стараюсь не слишком часто смотреть фильмы о войне, иногда даже выключаю телевизор, когда их показывают. Да и снимают сейчас "не совсем то". Вот показывают фильм: офицеры, солдаты, генералы - у всех козырьки блестят, на фуражках околыши красные, форма наглажена, сапоги начищены. Да я видел полковников на фронте - они были такие жеваные! И какие там кожаные ремни?! У нас ремни были брезентовые. А винтовкой, которую мне выдали перед Сталинградом, можно было занозу загнать! И металл был весь в заусеницах - ведь эти винтовки делали даже мебельные фабрики.
Когда я пришел с войны, то говорил словами Йозефа Швейка: "На войну мы не пойдем, на нее мы все насрем". Я не хотел допускать даже мысли о том, что что-то подобное может опять произойти. И все же я горд тем, что мне довелось участвовать в войне с фашизмом.
Недавно, 11 июля 2011 года, нас, ветеранов пригласили в горсовет по случаю 70-летия начала обороны Киева. Участников обороны Киева сейчас в городе осталось всего 225 человек, из них на огромной Оболони - всего шестеро, в том числе я.
Есть три вещи, которые раньше казались мне невероятными. Я никогда не думал, что при моей жизни будет создано государство Израиль, человек будет ходить по Луне и развалится Советский Союз. И до всего этого я дожил.
Интервью и лит.обработка: А. Ивашин