Получилось, что фактически дивизионом командовал один я, а Иван Кочубей, как правило, занимался управленческими делами: он на передовых позициях выискивал цели, смело действовал, был за свое мужество награжден орденом Красного Знамени. По всей видимости, в войсках всегда надо учитывать психологию руководителей. Мне же доверили 8 установок, и такое разделение труда сделали официальным: взвод управления выделили для того, чтобы они находились в передовых частях, а мы уже непосредственно делали дело. При выборе позиции я подчинялся командованию: мне говорили заранее, куда надо переехать; карты были, кстати, прекрасного качества. Моя задача заключалась в том, чтобы на этих позициях сразу принять меры к спасению техники: ее закрыть, спрятаться как можно больше, зарыться. Боже мой, сколько было перерыто земли солдатами - ведь надо было их прятать в землю, зарывались в аппарели, для того чтобы техника не попала под удары бомб.
Но обратите внимание: я был назначен на должность в апреле 1943 г., но в войну мы вступили в июне, так как месяца полтора в Гончаривке Луганской области готовились к битвам - прибыло пополнение, мы обучали солдат, этим я занимался. Ведь каждая установка имела в расчете по 6 человек (водитель, командир орудия, наводчик и заряжающие); надо умело надеть ракету, которая весит 45 кг, это непросто, также надо подготовить машину, чтобы резина колес выдержала удары, вы понимаете, ракеты поднимали дым и гарь, огромная волна. Как происходил залп? Каждая ракета состояла из двух составных частей: снаряда, имеющего огромную разрушительную силу, и собственно самой ракеты, которая была наполнена твердым топливом, очень похожим на макароны, но желтого цвета. Ракеты зажигались из пульта управления поочередно. Достаточно было сделать один оборот небольшого колесика прибора пульта управления, и топливо ракеты воспламенялось, после чего она по прорези рельсы начинала скользить и улетала по заданному направлению. Шестнадцать оборотов колесика пульта управления - это примерно три-пять секунд, и огненный залп полетел в указанную точку. Правда, точка - это название условное, так как ракеты били по площади круга с радиусом 350-400 метров. Но если 8 установок моей батареи ударят по этой площади и сто двадцать восемь взрывов пробороздят эту площадь, то плохо будет тем, кто на ней был. Кроме того, после залпа место наше становится зримым, его можно легко отбомбить. Поэтому наша задача заключалась в том, чтобы сразу после залпа исчезнуть: мы заранее знали, куда должны переехать, уходили туда и там прятались. И знаете, года полтора мы все время прятались, пока была сильна немецкая авиация, после залпа моментально уезжали, уже только в 1944 г. стали меньше бояться. "Катюши" стреляли на 8 км, мы знали цели заранее, поэтому стояли всегда в 3-4 км от фронта.
Однажды я, находясь на передовой позиции, - тут мы поменялись с Иваном Кочубеем, он оказался на огневой позиции, а я в разведке, - почувствовал, что такое наши "Катюши". Ракетные удары были нанесены в 150-200 м от нас. Это страшная штука - попасть под залп, я сам был оглушен и одурманен. Представьте себе залп батареи из 128 ракет, которые, бесшумно приближаясь к скоплению немецкой пехоты и танков, неожиданно падают с неба и разрываются с огромной страшной силой необычного взрывчатого вещества. Все живое и неживое горело, [залп] одной моей батареи вызывал такую взрывную волну, что немцы, попав под удар, не будучи убитыми, являлись беспомощными, оглушенными, контуженными. Когда пехота после этого с криком вставала и бежала, немцы не могли сопротивляться - они были оглушенные. Только через какой-то период времени они в себя приходили, но тем временем наши пехотинцы ворвались, перестреляли всех, и пошли дальше. Могучее, очень сильное оружие наша "Катюша". И, в целом, солдаты и сержанты гордились свои оружием и четко выполняли все операции по установке орудия на огневой позиции, прятались в окопчики во время залпа и быстро бросались к машинам, выезжая с места, откуда был дан грозный залп.
Так вот, после формировки уже началось наше наступление. Первый бой для меня произошел очень просто: выехали на огневую позицию, было приказано подготовиться к залпу, дали его, и уехали за километра четыре от этого места. А вот что там делается, видят те, кто отдал команду бить туда. Я знаю одно - мне после рассказывали находившиеся на НП, - что удары, которые я совершал, нанесли определенный ущерб немцам. Потом нас направили в Донбасс, мы прошли города Краматорск, Димитров, Вел. Новоселку, дальше рванули к г. Запорожье, взяли его. И здесь мне пришлось поучаствовать в необычной ракетной атаке прямой наводкой. Небольшое отступление: как всякая артиллерийская система, "Катюша" имела прицельное устройство и была способна направить ракеты в цель. Разумеется, залп на дальнее расстояние, требовал поднять угол вылета под 45-65 градусов. При залпе на близкое расстояние угол вылета ракет был незначительным, однако овал разлета ракет возрастал, то есть площадь поражения возрастала, но точность уменьшалась. Это я рассказываю потому, что дуэль "Катюши" требовала огня ракетами прямой наводкой вместо традиционного удара по площади. А произошло следующее: на подступах к Запорожью сложилась ситуация, когда пехота осталась без всякой огневой поддержки и вынуждена была залечь под ударами из двух огневых точек, из которых огненные, свинцовые пулеметные очереди наносили ощутимый урон наступающим. Позже мы узнали, что там были прикованы к пулеметам (чтобы не убежали) отнюдь не немцы. Командир пехотного полка обратился с просьбой оказать помощь к командиру полка гвардейских минометов, "Катюш". Полковник Кислицкий прибыл в расположение моей батареи на маленьком джипе. Я доложил, что батарея ожидает приказа для движения вперед, и замаскировалась в лесной полосе.
Полковник пытливо смотрел мне в глаза, как будто что-то оценивая, и вдруг тихо сказал: "Приказываю лично вам сесть в одну из "Катюш", выехать на передовую и уничтожить прямой наводкой огневые точки противника, и обеспечить прорыв наступающим. Приказ понятен?" Я ответил: "Так точно, товарищ полковник". 3атем, обращаясь к заместителю, я сказал: "Вы остаетесь за меня". После чего приказал: "Старшина Прасолов, сесть за руль первой машины", - и пошел за ним к первой установке. Далее приказал расчету: "Расчехлить установку, всем остаться в походной колонне. Я еду один со старшиной". Каждая "Катюша" была закрыта большим брезентовым чехлом, и его надо было быстро снять. Солдаты сняли чехол, и мы выехали к передовой позиции пехоты, которая была в четырех километрах на окраине деревни. Деревня закрыла своими домиками наш приезд, и мы, оставив машину под их прикрытием, поползли к передовой, находящейся метров через триста на другой окраине. Встретили сержантов из пехоты, которые обрисовали положение дел и показали на черные точки убитых на поле. Увидели огневые точки примерно в 200 метрах от конца окраины. Нам стало ясно, что если мы сможем выехать и приблизиться на выбранную нами позицию, то нас просто расстреляют. И вместе со старшиной приняли решение пожертвовать собой, но приказ выполнить. Вернувшись к машине, подготовили орудие к бою, несколько увеличив угол подъема. Опустили бронированный щиток на стекло машины и медленно, прячась за домами, подъехали к последнему дому и внезапно выехали на открытое место, которое заранее приметили. Нам повезло: очевидно, находящиеся в огневом доте немецкие наемники стали разглядывать какие-то странные рельсы, выглянувшие из-за дома. Этого нам было достаточно, а засевшим в дотах стоило им жизни. Я сам себе сказал: "Огонь". И через три-четыре секунды огненные стрелы 16 ракет ринулись в сторону огневых точек. Ракеты летели, выли, стонали и взрывались с чудовищным грохотом. Тут был очень большой риск, потому что я не мог обеспечить прямого попадания ракеты, они же вылетают без контроля с моей стороны. Но, по всей видимости, где-то недалеко ударились они, сидевшие внутри были оглушены. Мы развернулись, не оборачиваясь назад, под рев наших солдат, которые кричали: "Катюша играет!", "Ура!" В итоге огневые точки были взяты. Так "Катюша" выиграла смертельную дуэль. После захвата дотов, мне самому было интересно, кто же находился внутри, и командир пехотного батальона мне рассказал, что это были прикованные "бандеровцы" - они решили не сдаваться в плен и биться до последнего, - и действительно, они были оглушенные после залпа.
Через некоторое время мы вошли в г. Запорожье. Когда мы взяли его, Днепрогэс еще стоял, немцы взорвали его позже, мы как раз были свидетелями этого страшного взрыва, и плотины не стало. Оказывается, при заливке немцы закладывали в бетон тол, взрывчатку. Получалось, что немцы не верили в свою победу, они же восстановили Днепрогэс, но восстановили так, чтобы потом взорвать. И в это время как раз напротив Хортицы в зеленой посадке был снят фильм "легендарная батарея". Он состоял из трех эпизодов, до сих пор, насколько я знаю, есть в Москве в хронике, корреспондент снимал, это был один из самых известных хроникеров войны, хотя я и не помню его фамилию. Первый эпизод: батарея на марше - было показано, как мы двигались километров 10-15, второй эпизод: батарея на отдыхе - мы расположились, кто брился, кто играл на гармошке, кто пел украинские песни. И, наконец, третий: батарея на огневой позиции - мне разрешили для съемки сделать залп, я не бил по немцам, но по той стороне Днепра, где они находились, прикинули, чтобы хоть какой-то ущерб нанести, но прямого не было. Я выхожу, 8 установок у меня на виду, кричу: "Огонь по врагу, за нашу Родину!" Стреляю из "парабеллума", и начинается мощный залп. Фильм есть, мне потом показывали фотографии, нашу батарею выбрали потому, что командир полка Кислицкий был депутатом Верховного Совета, не всякий мог таким похвастаться.
После Запорожья нас ожидало очень непростое форсирование Днепра. Что характерно, наш берег низкий, а берег противника высокий, это создавало на всем протяжении переправы большие трудности. Непосредственно в форсировании "Катюши" не участвовали, мы дали залпы, и остались на этом месте, а нужно было перейти на ту сторону, мы играли подсобную роль, помогали пехоте огнем, если нужно. В послевоенных кинофильмах довольно хорошо отражена эпопея взятия того берега, который считался немцами неприступным, а потом мы просто, когда был восстановлен мост, поехали вторым эшелоном. Мы двигались по понтонному мосту, который очень быстро навели саперы. Переправлялись сначала, в первую очередь танки, потом уже артиллерия и "Катюши". Надо отметить, что степень организованности была очень высокой, так же, как дисциплина и умение. Вообще, надо сказать, что война - это работа, профессионализм возникает в ходе познания разных вещей. Оттуда - в Днепропетровск, где был период, когда мы не двигались, затишье: дело в том, что Кировоград мы сразу не взяли, только подошли к нему. И был промежуток примерно месяца полтора, пока мы его не брали, наступил период зимней передышки, мы остановились километрах в 15 от Кировограда, нас отвели в Днепропетровск на зимние каникулы. Мы там отдыхали, снова учили людей, это, конечно, город огромный. После этого, когда уже началось освобождение Киева, мы двигались в Днепродзержинск, Кировоград, Новоархангельск, Житомир, Луцк, Ровно, Люблин. После этого нас посадили на эшелоны и отвезли назад, потому что в Белоруссии было сосредоточена крупная группировка немецких войск. И из района Чернигова начиналось наступление на Беларусь. И я оттуда уже во второй раз попал в Польшу, в г. Ковель.
В Белоруссии мы сразу пошли в прорыв, и когда пересекли Пинские болота на "Катюшах" и танках, вдруг оказались в глубоком немецком тылу. Мы перепутывались с немецкими частями, в целом для Белоруссии было характерно следующее: слишком стремительный наш марш-бросок вперед - группа танков 8 машин и моих 8 "Катюш" с машинами поддержки не заметили, как рванулись вперед и на 60 км ушли туда, к Барановичам. Во время движения нужно было в одно местечко сходить, и солдаты соскакивали, в лесах видели немцев, и мы двигались дальше. Только глубоко в тылу мы пришли в себя и поняли, что находимся в тылу у немцев. И танкисты, и мои солдаты, как только мы разобрались в ситуации, что фактически сами попали в окружение, сразу врылись в землю. Впереди от нашей позиции была небольшая речушка и взорванный мост, движения дальше уже не могло быть, деревенька называлась Верьсмак. Я курил тогда, и вот, когда мы врылись в землю, капитан танкового батальона и я обходили спящих, вдруг заметили, что листва осеребрилась, красиво-красиво, как перед смертью бывает. Мы знали, что вряд ли выживем завтра, и тогда я и капитан дали клятву: выживем - бросим курить. Утром нас атаковали немецкие танки, начали бомбить, но самое смешное оказалось в том, что немцы не знали, [что] "Катюши" находятся в тылу, они видели только, что танки прорвались. И когда я сделал два залпа, и немцы поняли, что здесь находится такое грозное оружие. Хотя потом оказалось, что немцы не могли разобраться, откуда бьют "Катюши": ведь залпы прошли в 60 км от линии фронта, это сыграло решающую роль в их паническом состоянии. Три дня мы оборонялись, а на третий день подошли наши - им понадобилось 3 дня на эти 60 км. Наши подошли ночью, мы подумали сперва, что это немцы крадутся, но, к счастью, обошлось без проблем, узнали друг друга. За эту операцию, за то, что мы способствовали психологическому поражению фашистов: они не ожидали, что наши танки и "Катюши" могут оказаться в глубоком тылу, - я получил полководческий орден Александра Невского, мне тогда был 21 год. Что такое окружение? Это фактически не было окружением, мы же вырвались вперед, а наши отступали. Это была одна из тех необходимых, в данном случае тактических операций, которые привели к быстрейшему разгрому врага. Понимаете, какая психологическая обстановка создается, когда "Катюши" играют в тылу врага. И я бросил курить, как и обещал. Больше не курю.
При пересечении границы с Польшей мы увидели старые пограничные столбы Советского Союза. Они были, конечно, смяты и сброшены, немцы установили свои. Когда мы освободили Люблин, он превратился во временную столицу, и вот там как раз формировалась Польская армия с помощью Гвардии Людовой. Сейчас историческая память поляков говорит, что они создали свою армию, но это не совсем так: эту армию мы создавали, так как нужен был противовес Армии Крайовой, которая существовала под эгидой лондонского правительства. Мировые геополитические игры. Помню, когда мы освободили предместье Варшавы Прагу, на той стороне была Варшава, а мы на этой стороне взяли Прагу с тяжелыми боями. В это время возникло восстание поляков против немцев. Что удивительно, нам был дан приказ не помогать; выходит, в данном случае мы являлись союзниками немцев, потому что это было польское восстание под руководством польского лондонского правительства. Оно было подавлено в крови. Могут ли поляки потом простить нам это? Нет, точно так же как не могут простить расстрел лучшей части своего польского офицерского корпуса, который был без суда и следствия расстрелян и похоронен в Катыни. Своеобразные сложились отношения, сразу чувствовалось, что Советский Союз несет с собой определенную, совершенно четко продуманную линию. Так как поляки, восставшие против немцев, не несли нашу идеологию, поэтому мы им не помогали. Сегодня Международный суд признал, что коммунистическая и фашистская идеология однотипны, это страшное признание, потому что мы боролись за свободу народов, а вместе с тем это признание накладывает свой отпечаток, ведь я тоже вступил в партию и как солдат честно выполнял свой долг. А вот такая идеологическая подоплека оказалась. Мы видели восстание, даже просили: давайте мы залп дадим, поможем, но нам отвечали одно - приказа нет. Тогда мы не понимали, почему не помогали; видеть, как сражаются люди, немцев видеть, которых мы можем уничтожить, а приказа нет. Поэтому, конечно, польская гордость всегда помнила, что мы вели себя непристойно в годы войны, когда не помогли восставшим. Для того чтобы как-то подкупить сердца поляков, мы тогда построили в сердце Польши дворец, но разве это здание может компенсировать те потери, которые понесли поляки в борьбе с немцами без нашей помощи. Затем нас из предместья Варшавы передвинули чуть севернее от Вислы, там был такой приток Нарев, мы заняли плацдарм на той стороне притока. И на этом мы остановились на определенное время, до большого наступления. Нас отвели правее от Варшавы, и мы двинулись вперед к Восточной Пруссии. Но я получил медаль "За освобождение Варшавы", так как нами были взяты предместья, Прага.
А при вступлении в Пруссию получилась такая интересная вещь. Глубокой осенью, в ноябре месяце 1944 г. в нашу часть приехал полковник Кислицкий, не один, а привез с собой старшего лейтенанта и прочитал приказ о том, что для формирования новых, совершенно секретных частей Новикова отправить в Москву. Поэтому в дальнейших операциях на прусской территории я не участвовал, потом ребята, приехавшие в Москву, рассказывали мне, как проходила операция, как они вышли к Балтийскому морю, наши части освобождали Кенигсберг. Рассказали о том, как они участвовали в прямых сражениях в городе, непосредственно по целям в городе моя батарея стреляла только в Кенигсберге, когда шли бои в городе.
В Москве формировались новые ракетные части для ударов на длительные расстояния - как я теперь понимаю, не исключалась война с нашими союзниками. Поэтому подбирались, видимо, опытные люди для службы в этих частях. У нас еще не было ядерного оружия, но ракеты, способные на 500-600 км доставлять заряды, уже были. Вот я был направлен в такую часть. Но самое смешное произошло дальше: прибыв в Москву, я тяжело заболеваю, сначала у меня воспаление среднего уха, потому что пока на машине осенью ехал, продуло. А потом врачи придрались к моему здоровью, положили в госпиталь, и 5 января 1945 г., несмотря на то, что я плакал как ребенок, меня комиссовали как инвалида Великой Отечественной Войны III группы. Когда мои ребята вернулись с фронта в Ленинград, уже шло формирование ракетных частей, они нашли меня и сказали: "Возвращайся, мы тебя возьмем". Но я уже сам признал себя инвалидом, я лечился в Бехтеревском институте мозга, так как сказалась контузия. Пока на фронте, я был огурчиком, а тут сразу же в мирной обстановке всякие болячки вылезли. Поэтому мои боевые действия заканчиваются 1944 г. Квартира в Ленинграде, куда я приехал, находилась на Невском проспекте, она сохранилась, потому что она была не со стороны улицы, которая обстреливалась, а с другой, внутренней. В моей квартире находился штаб воинской, когда я приехал, обстановка сохранилась, все как и было. Ребята, конечно, освободили помещение, прикрепили меня временно к столовой, чтобы подкормиться, пока разберусь. На этом началась моя мирная жизнь.
- У "Катюш" была исходная позиция, и только перед выстрелами они выезжали на огневую. Это так?
- Делалось только так, причем на карте указывалась точка, на которую я должен выйти, и я располагал свои машины в ряд, они уже подъезжали с нерасчехленными установками. Я был где-то здесь, впереди, чтобы меня могли видеть и слышать. Чехлы снимались, "Катюша" имела 8 ракет, которые вешались на верхнюю часть и внизу - там была прорезь такая для закрепления. Для того чтобы устроить залп, у нас были специальные домкраты, потому что настолько мощное давление, что резина могла бы не выдержать. По команде "Приготовиться к бою!" все машины выезжали на огневую, домкратились, и подымался огонь после моего приказа "Огонь, за Родину!" Поднимался дым, и моментально - ведь 6 человек каждую установку обслуживают - поднимались домкраты, и [мы] мчались подальше, по ходу дела надевали брезент - уже ракет не было. Сама огневая позиция всегда выбиралась по ходу дела, расстояние от места расположения машин до нее - метра 3-4, не больше.
- Какие установки "Катюш" использовались в вашей батарее?
- В 1943 г. мы получили установки на "Студебеккерах" и "Джемси" с 16 ракетами. Я должен сказать, что "Джемси" быстро вышли из строя, а вот "Студебеккеры" - прекрасные машины, я с удивлением наблюдал за тем, как машина сама себя вытаскивает во время марша через Пинские болота. Вы понимаете, надо было построить гать и пройти через болота на этих тяжелых машинах, которые постоянно застревали. Но "Студебеккер" имел устройство, которое позволяло зацепиться за что-либо, и машина сама себя вытаскивала. Это было удивительное зрелище, после чего у меня появилось глубокое уважение к американской технике. Вот то, какие они присылали танки, они по отношению к нашим были слабые, к примеру, "Шерман", ну, неважные. Все-таки в области танкостроения мы сумели превзойти все страны мира. Я хорошо знаю немецкую технику: я открывал огонь по "Фердинандам", "Пантерам", - хорошая техника, но все равно она уступала по ТТХ нашим танкам. Поэтому получилось так, что к концу войны мы имели многочисленную и более совершенную технику, чем Германия, Англия, Франция или любая другая страна. И ее было много, а до Парижа переход небольшой, можно было просто продолжить. Но настолько все хотели мира, что заниматься еще одной войной, нести "свободу" всей Европе не стали, все хотели мира, мира, мира. То же самое получилось с нашей авиацией, мы видели, как штурмовики Ил-2 были снабжены таким же ракетным оружием, как и мы. Это были современные, могучие машины, небо становилось нашим, это тоже мы чувствовали. Также я могу отметить, что усовершенствовались в годы войны артсистемы, они стали более надежными, могли в сражениях "артиллерия против артиллерии" уже побеждать. Поэтому трудом нашего народа были созданы удивительные виды оружия, для того, чтобы добиться Победы.
- Не сталкивались с немецкой реактивной артиллерией?
- Сталкивался. Это жалкое подобие, тот же шестиствольный миномет - я же минометчик, - просто нет никакого сравнения и сопоставления с "Катюшей". Шесть стволов… нет, жалкое зрелище. У меня одна установка имела 16 ракет.
- Рассеивание залпа было велико на ваших "Катюшах"?
- Оно зависело от расстояния: если это было 3-4 км, то овал был более кучный, если 7-8 км, то овал получался в 2 раза больше. То есть на меньшие расстояния была большая плотность, поэтому для уничтожения считались оптимальными 3- 4 км, иначе получался слишком большой разброс. В целом точность скольжения была незначительная.
- Зенитное прикрытие у Вас было?
- Нет, дело в том, что мы сами старались быстро покинуть позиции, вообще командование держало нас в некотором отдалении от фронта, и мы зарывались в землю, поэтому зениток нам не придавали. Они были, скорее, как средство защиты пехоты, кроме того, каждый солдат был вооружен автоматом, в случае необходимости он представлял боевую единицу. Все солдаты очень хорошо владели оружием и могли создать определенное прикрытие. Когда мы попали в окружение, врылись, танки были без пехоты, так что мы превратились в пехоту. Но там получилось очень интересно: мы шли по одной из параллельных дорог, немцы отступали, они обошли нас, и пошли по соседним дорогам.
- Сколько времени нужно для перезарядки "Катюши"?
- Мы могли на этой же позиции делать перезарядку, просто нас берегли, потому что мы себя обнаруживали легко с воздуха, и нас могли уничтожить. Поэтому нам был отдан приказ покидать позицию после стрельбы, что мы стремительно и делали. Через несколько минут мы были уже в 10 км от позиции. Но происходили ситуации, когда говорили: "Перезарядить!" И мы делали это, на перезарядку уходило немного времени, 16 ракет надо навесить, каждая по 45 кг, машина снабжения подходит, быстро навешивали, всего занимало минуты 3-4, не больше.
- Как организовывался марш ваших батарей?
- Мы много километров намотали на марше. Последовательность была такая: на первой машине ехал всегда я, и в машине 6 человек - все сидели внутри под чехлом или рядом. Внутри машины в кабине можно было спокойно сидеть трем людям: водитель, старшина и я. Я хочу сказать, что растягивались 8 "Катюш", 8 машин со снарядами плюс 2 "летучки", получалось 18 машин, а теперь представьте, если расстояние будет 50 метров между машинами, то это уже километровая колонна.
- Как часто беспокоила вас немецкая авиация?
- Она всегда беспокоила. Единственное, что ее постепенно стало поменьше, наших самолетов стало побольше, научились отгонять, сбивать. Но я как-то недавно видел фильм о немецких асах, на их счету сотни наших сбитых самолетов. Это были действительно специалисты, и техника у них была несколько выше по уровню, чем наша. В начале войны особенно. Поэтому особый героизм принадлежал нашим летчикам. Они противостояли немцам на нашей технике. Поэтому, конечно, побеждали своим мужеством. Но немецкая авиация становилась к 1944 г. все малочисленнее и играла менее существенную роль. Я видел перелет американских летающих бомбардировщиков. Вот это потрясающее чувство: небо черное, гудит, и попробуй, не поступись такой армаде. Они делали челночный перелет из Франции на Украину, это могучая сила. Конечно, нельзя не признать, что когда появилась американская техника, их самолеты начали бомбить немецкие аэродромы, фашисты стали нас меньше беспокоить.