Рабство в Америке глазами рабов

В 1936–1938 годах американские писатели, участники так называемого Федерального писательского проекта, по заказу правительства записали интервью с бывшими рабами, которым к тому времени было больше 80 лет. Эти разговоры выложены на сайте Библиотеки Конгресса США. Arzamas публикует отрывки

Джордж Янг, Ливингстон, штат Алабама, 91 год

«Они ничему нас не учили и нам самим не давали учиться. Если увидят, что мы учимся читать и писать, нам отрубали руку. В церковь тоже ходить не дава­ли. Иногда мы убегали и молились вместе в старом доме с земляным полом. Там [мы] радовались и кричали, и [нас] никто не слышал, потому что земляной пол заглушал, а один человек стоял в дверях. Некоторые засовывали голову в ведро и так молились, а кто-нибудь следил, чтоб надсмотрщик не увидел. Если что-то узнавали, нас били.

Нам нельзя было ни к кому ходить в гости, и я видел, как Джима Доусона, отца Айверсона Доусона, привязали к четырем колам. Его положили на живот и вытянули руки в стороны, и одну руку привязали к одному колу, а вторую — к другому. Ноги тоже вытянули в стороны и привязали к колам. И потом стали бить доской — такой, как на крышу кладут. Черномазые потом пришли туда ночью и на простыне отнесли его домой, но он не помер. Его обвинили в том, что он ночью ходил на соседнюю плантацию. В девять часов мы все должны были быть по домам. Приходил старший и кричал: „Отбой! Отбой! Все по до­мам, и двери на замок!“ А если кто не шел, его били».

Милли Иванс, штат Арканзас, 82 года

«У нас были лучшие хозяин и хозяйка в мире, они были христианами и нас учили жить по-христиански. Каждое воскресное утро хозяин звал всех нас, негров, в дом и пел, возносил молитвы и читал нам Библию. Хозяин учил нас не быть плохими; он учил нас быть хорошими; говорил нам никогда не во­ро­вать, и не врать, и не делать ничего плохого. Он говорил: „Что посеете, то и по­ж­нете, посеете единожды, а пожнете вдвое“. Я это запомнила с детства и ни­ко­­гда не забывала».

Том Макалпин, Бирмингем, штат Алабама, старше 90 лет

«Нет, сэр, меня не пороли, разве один раз. Это случилось, когда хозяин сказал мне, чтобы свиньи больше в кукурузу не заходили, а если зайдут, я получу как следует. Ну и вот, босс, был один старый кабан, которого у меня никак не полу­чалось отвадить, и я тогда взял иголку и зашил ему глаза. Я, конечно, был ма­ле­нький черномазый хулиган и не понимал, что делаю, и зашил этому кабану веки, чтобы он ничего не видел. Это помогло, но когда хозяин узнал, он меня выпорол так, что я до сих пор помню. Босс, это был единственный урок, который мне был нужен за всю мою жизнь. Он мне помог».

Айзем Морган, Мобил, штат Алабама, 84 года

«Мы, негры, жили очень даже неплохо. Еды было полно. Нам надо было просто попросить, и хозяин всё делал. Больше всего мы любили опоссума с картош­кой. Мы охотились по ночам с большим мешком и сворой гончих, они быстро загоняли опоссума на дерево, потом стояли вокруг и лаяли. Если дерево было небольшое, мы его стрясали, а если большое, один из негров залезал наверх и ловил старого мистера опоссума.

Вообще, было очень весело выслеживать опоссума или енота. Енота интересней всего, но он не такой вкусный, как опоссум. Я один раз видел, как загнанный енот откусил собаке кончик носа.

Хозяин никогда нас не бил; он просто говорил, что делать, а если мы этого не делали, он звал нас к себе и говорил на свой особый манер: „Негр! Сколько раз тебе повторять, чтобы ты делал, как тебе говорят?“ Вот и всё, что он гово­рил, — и уж поверьте, миссис, он умел так на тебя посмотреть, что ты аж под­прыгивал. Когда он покупал нового раба, а тот не привык делать, что ему говорят, хозяин быстро с ним справлялся».

Тетя Найси Пью, Мобил, штат Алабама, 85 лет

«Была белая женщина, которую убил негр: она его побила за то, что он натра­вил собаку на хорошую дойную корову. Никогда не видела такого подлого негра. Никогда не забуду то, что с ним сделали белые после того, как его суди­ли. Его привязали к лошади и проволокли по всему городу, потом заставили идти босиком по острым камням, ноги были все в крови, как будто их порезали ножом. Воды ему в тот день не давали и держали на палящем солнце, пока готовились его повесить. Когда всё было готово, его поставили на помост, раздели и стали швырять в него камни; сыпали в глаза гравий и сломали ребра огромными булыжниками. Потом затянули вокруг шеи веревку и вздернули так, что у него глаза вылезли из орбит. Я понимала, что смерть была для него избавлением.

Но так-то, белые господа, жизнь у негров тогда была счастливой. Мне иногда хочется туда вернуться. Как сейчас вижу тот ледник с маслом, молоком и слив­ками. Как журчит по камням ручей, а над ним ивы. Слышу, как во дворе гого­чут индюки, как бегают и купаются в пыли куры. Вижу заводь рядом с нашим домом и коров, пришедших напиться и остудить ноги в мелкой воде.

Я родилась в рабстве, но никогда не была рабыней. Я работала на хороших людей. Разве это называется рабством, белые господа?»

Фрэнк Смит, штат Алабама, около 90 лет

«Когда началась Великая война, хозяйка взяла своих детей и меня, и мы переб­рались в какое-то место, там еще был суд, они называли его „Калпепер“ 

или как-то так. Мы жили рядом с большой гостиницей, где останавливался генерал Ли и его солдаты, и у них была самая роскошная форма из всех, что я видел. Они были настоящими джентльменами, и хозяйка разрешала мне им прислу­живать, когда я не нужен был в доме. Я чистил сапоги генералу Ли, и он всегда давал мне монету и говорил: „Вот теперь красота“. Он держался прямо и с до­сто­инством, говорил мало и всё ходил взад-вперед по галерее, а ординарцы приносили ему телеграммы из Булл-Рана, где наши сражались с янки 

. Когда война подобралась к нам близко, мы поехали в Линчбург, но хозяйка сильно нервничала из-за войны, так что, когда я сломал ее столовый нож c руч­кой из слоновой кости и забыл ей сказать, она дала мне такую пощечину, что го­лова чуть не оторвалась, и продала меня. Мой новый хозяин был не такой, как старые хозяева, так что я сбежал и вступил в армию янки. Мы прошли с ге­не­­ралом Шерманом до самой Атланты, потом они повернули обратно и про­шли до самой Чаттануги и дальше, пока не дошли до Нэшвилла 

Форму мне дали, а оружие — нет: я дрался сковородкой».

Степни Андервуд, штат Алабама, 85 лет

«Они были хорошие люди, эти Андервуды. Помню, они считали меня смеш­ным, похожим на обезьянку. Хозяин надо мной хохотал до упаду, а когда были гости, они всегда говорили: „Где Степни? Мы хотим, чтобы он нам станцевал“. Я такие коленца для них выделывал!

Однажды я закончил свои дела, тихонько вышел и пошел на другую планта­цию, чтобы увидеться с мамой. И вот на полпути, в лесу, я столкнулся с двумя патрульными 

. Они остановили меня и говорят:

— Эй, негр, ты чей?

— Мастера Джима Джонстона 

, — говорю.

— А что же ты тут тогда делаешь? — спрашивают они, а сами подбираются поближе, чтобы меня схватить.

Я решил больше не тратить времени на разговоры с ними, потому что пони­мал, что сейчас меня будут бить. Я побежал что есть мочи по лесу, как спугну­тый кролик, а патрульные — за мной. Я знал, что эти два дядьки точно меня не догонят, но и что дома меня ждет порка.

Впрочем, домой я в ту ночь не пошел. Я остался в лесу и развел небольшой костер. Прилег под платаном, чтобы собраться с духом и пойти домой. Я слы­шал, как где-то далеко в лесу рычали пумы и выли дикие кошки, и мне очень хотелось к маме. Скоро я заснул прямо там, на мху. Утром проснулся ужасно голодным и, когда солнце перевалило за холм, услышал, как кто-то проди­рается через кусты. Это был хозяин, надсмотрщик и еще какие-то люди. Я побежал им навстречу и закричал изо всех сил:

— Мастер Джим, я тут!

Он подошел с очень нахмуренным лицом, а у надсмотрщика в руках была плетка.

— Ах ты кучерявый негритянский чертенок, — сказал хозяин. — Я покажу тебе, как убегать из дома. Пойдем домой, я накормлю тебя завтраком и дам прилич­ную одежду. Ко мне сегодня приедут гости, а ты тут в лесу, вместо того чтобы танцевать.

И тут хозяин улыбнулся, как будто я ничего плохого не сделал.

— Наверное, ты хочешь к маме, бедный негритенок. Что ж, придется купить ее. Ах ты чертенок! А ну пошли домой».

источник